Часть 1
Начиная с глубокой ночи, в Торжке звенели колокола и била на всех церквях города. Их перезвон создавал единый многоголосый хор, славя и благодаря Пречистую Божью Матерь, ступившую на землю и даровавшую молящимся людям свой покров и защиту. Вот, и Господь устроил так, что супруга отца Григория Софья разрешалась от бремени в аккурат, в ночь на Светлый праздник Покровов Пресвятой Богородицы.
Пока супруга под присмотром лучшей повитухи города Фотинии и, ее помощниц, давала жизнь их ребенку, священник неустанно молился в церкви, не поднимаясь с колен, прося о том, чтобы оставил живой и здоровой Господь его любушку и даровал жизнь его долгожданному чадушку.
В этом храме он служил долгие годы. Сам же и выстроил его на средства, переданные ему родителями в качестве доли от родового наследия. Каждая стена и святой лик писаны были под его неусыпным вниманием. Пока строился храм, отец Григорий пребывал в посте и молитве, взяв эту аскезу, ради того, чтобы все задуманное им и его супругой воплотилось в жизнь в лучшем виде, из всех возможных. Чтобы люди, приходя в этот храм, получали не лишь отпущение грехов молитвенное рвение и благословение, а и то состояние, что наполняло молящегося всецело, отдающего Господу себя и помыслы свои. Во мраке храма, среди мерцающих свечей он возносил благодарственные молитвы Всевышнему и Святым угодникам за всё, на что сподобил его и его прихожан Спаситель. Всем, о чем лишь можно было желать, Господь порадовал его в жизни, воздал сверх меры его помыслам, стараниям и молитвам и вот теперь…
–Девочка! Вбежала в храм внучка Фотинии. – Девочка! Снова крикнула девчонка, с порога и быстро перекрестившись, убежала по своим надобностям. Ликование заполнило все существо новоиспечённого отца. Девятнадцать лет, что они с Софьюшкой его супругой любимой молились о даровании детей, наконец, увенчались успехом! Девятнадцать лет непрестанных молитв о чадах! И вот! Сподобил их Господь и этой светлой радости. Только бы все сталось ладно! Где-то внутри кольнуло сомнение. И он пуще принялся молиться совсем неистовством человека, многократно благословленного состоянием благодати и единения с Всевышним. И уж он то, готов любое дело творить с именем Господа на устах и в сердце, как было это всегда!
–Девочка! Дочь! С выдохом облегчения проговорил он это слово. Будто впервые произносимое им. – Дочь! Слезы текли по щекам мужчины. Слезы умиления и такого всеобъемлющего счастья и благодарности. – Благодарю! Благодарю! Благодарю! Кланялся он перед изображениями святых ликов в золоченых окладах. Если бы было уместно, он бы пустился в пляс прямо здесь, в храме Святителя Николая, где каждая пядь была для него родной. Этот праздник теперь стал для него не только святым торжеством, как для христианина и служителя церкви, а его собственным праздником, что накрыл священным покровом всёохватывающего его жизнь счастья. Полномасштабного во всем своем великолепии. Словно сейчас именно в этот день в его жизнь спустилась Божья Мать и даровала ему его собственный покров.
К заутрене стали собираться прихожане. Незамужние девушки, соревнуясь меж собою, кто первей, ставили свечи у ликов Пресвятой Богородицы со словами: «Ты, Покров-Богородица! Покрой меня, девушку, пеленой своей нетленной — идти на чужую сторону». А потом, хихикая, веселые и шаловливые присоединялись к остальным.
Весть о том, что супруга отца Григория произвела на свет дочь, молниеносно распространилась среди его паствы. Люди с искренней душевностью поздравляли своего батюшку со столь счастливым и долгожданным событием. Все здесь знали, с каким неустанным рвением и заботой матушка Софья относилась к детям, что воспитывались ее милостью в приюте, открытом в одной из принадлежащих ей деревенек. С каким теплом она собирала всех ребятишек их прихода и всех, кто желал прийти на утраиваемые ею праздники подарки. Загодя разузнавая нужды маленькой паствы и готовя в дар к святым праздникам для их потребностей одежду, игрушки и сладости. Эта радость еще более усугубила торжественность и значимость Светлого праздника, укрепила веру и вдохновенное дерзновение славить Всевышнего и нести Ему свои сокровенные молитвы, надеясь на скорый ответ Отца Небесного на них. Всеобщее ликование передалось каждому, кто пришел на эту службу. А отец Григорий служил сегодня как никогда, торжественно и трепетно, вкладывая в каждый слог молитв и псалмов свою любовь, благодарность и благословение Небесному отцу и всему Мирозданию.
Проведя обряды и благословив своих прихожан, мужчина ступил за порог избы с высоким крыльцом и просторными сенями. Удивило его, что весь обширный церковный двор с церковью, небольшим кладбищем при нем, хозяйственными и жилыми постройками был сплошь заполнен птицами всех размеров и мастей. Птахи сидели и на кованой ограде и на деревьях и на наличниках окон, будто стараясь заглянуть внутрь дома и углядеть, что же там происходит. Они пели, каркали, и свистели на все лады, перекрикивая друг друга, кто во что горазд.
«С чего вдруг их столько? Вроде бы зерна никто не просыпал, да и другого корма для божьих тварей в кормушках не больше обычного». Он глянул на кормушки, что во множестве были развешаны по столбам и деревьям, но птицы туда даже не садились. С вечера засыпанное Софьюшкой пшено, так и осталось нетронутым. Но птицы продолжали петь, все громче и громче. И это пение было столь стройным и ладным, что слушая его, отец Григорий все более наполнялся чувством благодарности и светлой радости.
Мужчина перекрестился на Красный угол, вымыл руки и прошел в ложницу, где почивала супруга его с новорождённой доченькой. Софья тут же вышла из дремы и приподнялась на подушках.
– Лежи. Тихо произнес супруг, останавливая роженицу взмахом руки, чтобы та не суетилась. Он подошел к ложу, встал на колени рядом с женой и поцеловал ее в лоб. – Благодарю тебя, родная! Я не найду слов, чтобы сказать как же я счастлив, Софьюшка. Муж провел ладонью по темно – пепельным волосам супруги. В них местами стала появляться седина, поблескивая серебряными искорками. Григорий взял ладонями голову любимой и всмотрелся в ее лицо. Не смотря на то, что время оказало и на нее свое влияние, она была все такой же прекрасной, как двадцать два три назад, когда они встретились на торжище в Угличе. Ее карие очи оставались все такими же яркими и сверкающими восторгом, несмотря на пережитое за все эти годы, когда она неустанно пеклась о благе его прихожан, о насельниках пяти деревенек, что были ее уделом, полученным от брата в качестве приданного. А уж сколь много забот у нее было в приюте, где под неусыпным оком и заботой ее и монахинь – помощниц воспитывалось около семи десятков ребятишек. И то! Это были лишь те, чьи родственники не сыскались, и кого не удалось пристроить к сердобольным людям, всегда желающим сделать доброе дело во славу Божию и вырастить сироту. Он снова запечатлел поцелуй на ее лбу, потом поцеловал в губы, а затем встал на ноги и склонился над колыбелью. Долго разглядывал отец Григорий свое долгожданное чадо, выискивая в ее личике черты своих и Софьюшкиных родных. Но решив, что она похожа на всех сразу и ни кого в отдельности, поцеловал свою крохотную дочь. – Еленушка, доченька. Добро пожаловать на свет Божий. Девочка приоткрыла глазки, повернула головку в бок и легко вздохнув, продолжила спать ангельским сном, улыбаясь чему – то, что предстало в ее видениях.
– Гришенька с праздником тебя, супруг мой! Поздравила священника жена. – Тебе бы поесть. Ведь всю ночь ты в церкви провел. А нынче уж и полдень настал. Я сейчас соберу тебе на стол.
– Не тревожься, Софьюшка. Я сам соберу и вместе поедим. Успокоил ее муж. Он взял из сундука чистую рясу и, переодевшись, отправился к печи, где стараниями заботливой Тоньки – их помощницы по хозяйству была приготовлена еда. Перед тем, как уйти к родителям, чтобы поздравить их со светлым праздником она все наготовленное накрыла чистым беленым полотном, чтобы не заветрелось.
В дверь с силой застучали. Это было столь неожиданно, что отец Григорий даже вздрогнул. Слишком уж громким был стук.
– Открывай, отец Григорий! Послышалось за снаружи. Батюшка открыл дверь, удивляясь столь непочтительному и шумному приходу незваного гостя. На пороге стоял боярин Харитон Хромой. В распахнутом кожухе выпирало необъятное пузо, натянувшее собою синюю плотного шелка сорочку. Его косматая борода, давно не видавшая гребня всклокоченной копной наплывала на лицо. Толстые пальцы унизанные множеством золотых перстей, вертели кругом семиплетку.
– Чего не терпится тебе Харитон Станиславович в светлый праздник. Почему на службе не был ни ты, ни твои домочадцы?
– Да сын мой бесами снова мается. Опять скрежещет зубами по ночам и орет. Вот. Он махнул рукой себе за спину и в избу внесли щуплого паренька лет десяти, завернутого в меховое покрывало. – Принесли его к тебе. Боярин указал на лавку мужику, что нес отрока и велел класть. – Изгоняй.
– Нет. Не сюда. Несите парня в помещение при церкви.
– Что так? Оскорбился Харитон.
– Тут у меня младенец новорожденный. Неча заразу всякую растаскивать с улицы.
– Это сын мой зараза? Сжал мужчина руку в кулак. Но отец Григорий, не обращая снимания и, не удостаивая боярина ответом, направился прочь из избы, показывая рукой следовать за ним.
Мальчика уложили на ложе в гостевом доме. Нынче постояльцев нем не было, ибо люди, что тут обретались, загодя завершили свои дела в Торжке и поспешили успеть отмечать светлый праздник дома с родными. Отец Григорий внимательно осмотрел мальчика, задавая ему вопросы по поводу его самочувствия и симптомов, сопровождающих те или иные состояния. Удостоверившись каким – то своим мыслям, он снова прощупал живот отрока, отодвинул веко, проверив глазницу и, повернулся к его отцу, что нервно выхаживал по покою среди кроватей, установленных для гостей.
– Веди его к Гликерии. Она все сделает, как следует.
– А бесов когда изгонять будешь? Харитон недоумевал.
– Каких бесов, Харитон? Глисты у него. Обычные глисты. Гликерия даст травы, сделает ему, что в таких случаях положено и все.
– Нет, отец Григорий, Недоверчиво покачал головой мужчина. – Ты бесов из чада моего вначале изгони, а после мы глистов гнать будем. Отец Симеон пару месяцев тому, изгнал из него нескольких, так я ему две гривны серебром отдал. А тебе, я хоть пять готов отдать, только изгони из сына окаянных, чтоб уж наверняка было. А то шибко нечисти мы боимся. Отец Григорий вздохнул. Сильно раздражали его такие люди, которые думали, что коли заплатят попу серебра, так и от бед откупятся чужими молитвами и на службу ходить не надо. Не говоря о том, чтобы вести себя по – людски, не чиня обид человекам, что ниже статусом. А наслушавшись досужих баек, повсюду видят бесов и нечисть разную.
– Харитон! Он вывел боярина в соседнее помещение, чтобы не отчитывать при холопе и сыне. – Вот ты же умный мужик, вроде. Смышлёный, во многих делах. Чего ты ведешь себя как идиот? Серебра желаешь отвалить? Так возьму. Кому ж оно лишним то будет? Говорю тебе русским языком. Нет никаких бесов у парня. Нутро от глистов нужно чистить и все, что тревожит тебя в его состоянии пройдет. Что ты заладил про бесов? Молись, брат. И бесы никакие не привяжутся ни к тебе, ни к чадам твоим. Нет никого сильнее Его! Священник указал пальцем в небо.
– А серебро? Может еще и ты за нас молиться будешь?
– Так я и молюсь, брат. Только коли серебро у тебя лишнее, то отдай Матушке Евтропии. На подворье ее монастыря вдовы обретаются. Они и помолятся вкупе и за тебя и за чад твоих. Так, что ступай к Гликерии. Она много не возьмет, а работу свою на совесть сделает. И Харитон! Позвал отец Григорий повернувшегося к двери боярина.
– Что? Мужчина все не мог поверить, что это глисты, а не бесы мучают его сына. Задумал, что к Гликерии он, конечно, сходит, но парня в Тверь свозит, чтоб уже точно проверить на предмет нечистой силы, что могла вселиться в его наследника.
– Прекрати ты его на руках как малое дитя таскать. Ну, стыдится парень. Взрослый же.
– Да, ну тебя, отец Григорий. Бесов в упор не видишь, а будешь еще меня учить, как сына воспитывать. Взрослый он видите ли! Харитон вышел в комнату, где лежал сын, державшийся за живот. Парня мучало вздутие, помимо других симптомов наличия у него глистов, которые папаша списал на бесов. – Идем, сынок. Харитон махнул головой слуге, приказывая взять на руки его отпрыска. – Поедем в Тверь послезавтра. Бесов у него нет. А животом, то чего мается? Он зло глянул на отца Григория. – А чего это весь твой двор птицами забит? Не пройти прямо таки. Он ушел, громко хлопнув дверью.
– Ну вот. Ни здравствуйте, ни до свидания. Что за народ стал темный. Он взглянул на икону Великомученика Пантелеимона. – Может и вправду, начать изгонять бесов ото всюду, где их нет. Можно будет Софьюшкиным сироткам приданое не хуже, чем у других собирать. Он перекрестился. – Прости, Господи.
На сороковины после рождения, было назначено крещение дочери отца Григория. Но за три недели до того, случилось ему отлучиться из дома. Митрополит Киприан призвал его в Константинополь, где тому надлежало быть вместе с другими церковными мужами, принимая участие в синоде. Опальный священнослужитель, что всеми силами ратовал за свержение татар и объединение русских земель, постоянно вступая в стычки со своими противниками, и сам уже пребывал там с апреля этого года, принимая участие, в разного рода советах и прениях по вопросам веры и политического взаимодействия с соседями.
Отец Григорий, перепоручив приход стараниям своего помощника отца Варсиниана, прихватив вверенные ему на хранение грамоты и письма, отправился за море. Хотя и погода и размытые дождями дороги легкости предпринятому путешествию не способствовали. Особенно ему было тяжело оставлять супругу с новорожденной дочерью, не зная, когда он вернется домой и, сетуя на то, что может не увидеть ее первых шажков и не услышать первых слов, произносимых растущими не по дням, а по часам детками.
Почитающие отца Григория и стремящиеся разделить с ним и его супругой радость святого таинства крещения дочери его Елены собрались прихожане во множестве, заполнив собою и без того не маленький храм. Перед началом обряда мать девочки, Софья, помня о том, что соратник ее мужа не сильно церемониться с младенцами, подошла к купели и опустила в воду палец. Вода была ледяной.
– Отчего воду не нагрели? Обратилась женщина к служкам. – Неужто, дров мало мой супруг завез на зиму, и при церкви разместил? Ее глаза метали молнии. – Еще не хватало застудить дите мне. А ну – ка быстро принесите горячей воды! Коли при храме нет, так к Тоньке сбегайте в мою избу. Она даст, сколь потребуется. Тревога за здоровье и жизнь столь долгожданного вымоленного постом, молитвой и добрыми делами дитя ни на миг не отпускала ее. Повсюду ей мерещилась опасность для ее ненаглядной кровиночки. Все время матери чудилось, что малышке может быть иль холодно, иль жарко. И вскакивала она ночами, как заполошная, лишь бы взглянуть на спокойно спящую девочку и убедиться, что с дочкой все ладно.
– Не шуми, женщина! Всех когда крестим, окунаем в колодезную воду. И ничего, никто не помер. Чем твоя девка, лучше? Чего ты смуту наводишь? Ох и не любил он эту бабу, что своим сердоболием и помощью вечно мешала ему подмять его начальника Григория под себя и получить волю над прихожанами. Постоянно она заботилась о них, отправляла учиться и помогала, отрывая от прихода и деньги и имущество вместо того, чтобы наращивать в них страх перед Господом и его служителями. Кабы, не эта Сонька, то давно бы уже сместил он Гришку со столь богатого прихода и получил в свое безраздельное владение уютное доходное местечко. И ведь все способствовало тому, особенно когда в опалу попал его покровитель Киприан.
Софья, понимая, что ничего сделать не может и, не желая затевать ссору на людях, отступила. Варсиниан праздновал свою маленькую победу, зло, ухмыляясь в бороду. Будь его воля, он бы вообще утопил эту девчонку, лишь бы отомстить Соньке за все порушенные его планы. «Ну, ничего» Думал священник, готовясь к таинству. «Время и камень точит. Ужо, я найду на вас управу! Глядишь, и отыщу способ извести твое дитя. Пусть подрастет. Еще пуще, ты привыкнешь к своей доченьке, и больнее тебе станет терять свое сокровище». Он приступил к обряду, лелея свои черные мысли.
Священнодействие шло своим чередом. Малышка, преспокойно лежала на руках крестной матери Евдокии Константиновны, урожденной суздальской княжны и супруги Тверского князя Михаила, что приходилась Софье Савельевне троюродной сестрой. Отец Варсиниан читал полагающиеся обряду молитвы. И вот, когда настало время окунать ребенка в купель, Варсиниан взял девочку на руки, сжав ее сильнее, чем следовало, чтобы удержать на руках. Мужчина, кипя от злости, встретился глазами с младенцем, едва научившимся держать головку, и его пробрал ужас. Словно видел он не мутные очи едва нарожденного на свет дитя, а врата ада распахнули перед ним створки свои. На несколько мгновений он замолчал. Голова закружилась, а ледяной пот покатился градом по спине. Он мотнул несколько раз головой, скидывая наваждение. Продолжая читать молитвы, отец Варсиниан окунул девочку в купель. Вода в ней была теплая. « Вот зараза. Когда только успела для своего отродия подлить горячей воды?» Его злость нарастала все пуще. Он снова опустил младенца в купель. Но в этот раз вода была в ней не просто теплой, а горячей.
«Что за чертовщина?» Удивился он, бросив беглый взгляд на Софью, что стояла поодаль. Но когда, он опустил младенца в третий раз, вода была сущим кипятком. Мужчина закричал от боли. Импульсивно желая бросить ребенка, он лишь крепче ее сжал. А подоспевшая княгиня взяла из рук священника девочку.
– Ты, что творишь, отец Варсиниан? Попеняла на его поведение супруга Тверского государя. – Ты чуть было мою племянницу на чугунные плиты пола не уронил.
– Вода в купели – кипяток! Закричал мужчина. Но подоспевшие люди неоднократно проверили воду и сообщили, что она абсолютно ледяная. Глядя с насмешкой на священника, зашептались о его пристрастии к питию горячительного. Княгиня Евдокия и сама опустила палец для верности.
– Ты, поди, с вечера переборщил, приложившись к зелену вину, аль какому другому пойлу? Осерчала мать княжеских наследников, что стояли за ее спиной. – Давай заканчивай уже. Не позорься перед людьми. Да и меня не позорь. А то, отправят тебя в дальний монастырь, чтобы ты постом и молитвой бесов своих изгонял. Варсиниан завершил обряд крещения согласно заведённому порядку. А после, как собрались на праздничную трапезу, постарался поскорее уйти домой. Руки нещадно болели, пыхая жаром обожжённой плоти. Но следов ожогов на них не было. Долго еще взгляд, коим одарила его новорожденная наследница отца Григория преследовал мужчину в кошмарах, что стали сниться ему еженощно. От того еще пуще возненавидел он семейство своего начальника. Стал он присматриваться к Сонькиной дочке, с какой– то маниакальной подозрительностью. Все казалось ему странным в ней. Особенно, когда мать и нянька выставляли малышку на дневной сон на морозе, то птиц налетало видимо – невидимо, как в тот день, когда она родилась. В один день перед началом Великого поста, когда заходил он передать письмо Софье от супруга, решил заглянуть в кузовок, где спала девочка, так набросились на него те птицы, что вокруг нее, вроде бы спали. Исклевали ему все руки и лицо, скуфью попортили изрядно. В тот день он окончательно решил для себя, что толи Сонька ведьма, толи девку она родила бесами отмеченную. Стал он и другие странности замечать, когда жена Григория на службы с дочкой приходила, то та не спала и не вертелась, как иные младенцы, а внимательно слушала и хор и других священников, когда те читали проповеди. Личико было ее столько радостным, словно она все понимала. Но стоило ему начать службу вести, как кричала девчонка криком, словно ей уголек за рубашонку засунули. А на Пасхальной службе, когда куличи святить стали, так и вовсе замахала ручками, смеясь малявка, в по всей церкви искорки разноцветные летать стали. Даже Сонька испугалась. С тех пор перестала дочку носить на службы и уехала ждать мужа в одну из своих деревенек. Обо всем, что видел, отец Варсиниан записывал и отправлял доносы куда следует. А чтобы быть в курсе, что там в деревеньке происходит, припугнул карой небесной Сонькину служанку Тоньку и велел все ему докладывать, когда он будет своих людей присылать.
На Илью Пророка вернулся отец Григорий. Елене в ту пору чуть больше девяти месяцев от роду было. Так надо же тому было статься, что лишь вошел он избу, как дочка в нему вначале поползла, а потом встала на ножки и уверенно заковыляла в объятия родителя, словно тот и не уезжал никуда, когда ей от роду три недели было. Много всего интересного отцу Варсиниану Тонька рассказала.
Кровавый диск луны низко повис над землей, угрожая с бешенной, скоростью сорваться вниз и затопить раскаленным пламенем окрестности. В ста пятидесяти верстах от Тулы на Святилище Рожаниц собрались Вещие. Числом шестнадцать. Эти волхвы жили и вели свое сподвижничество во всех землях, что населяли потомки детей, которых принесли на своих крылах Рожаницы с Мерцаны – далекой родины их предков и другие, кто жил в мире и дружбе на этих землях со дня сотворения мира.
И пусть по разного рода причинам сейчас вверенные их попечению дети божьи причислили себя к разным народам, поклоняются другим богам и даже устраивают войны между собой. Для их службы это не имело значения. Их задачей было сохранять равновесие – лад. Так было всегда и так должно быть впредь.
Эти шестнадцать волхвов были выбраны Сварогом, согласно древнейшему как мир обряду, что их предки тысячи лет назад принесли с Мерцаны. находящейся на рогах Лосицы по поверьям одних и в созвездии Коня на Приколе у других. Это они – Хранители ключей Небесной Прави, что служа каждый в своей державе, сейчас стояли здесь, на Святилище Рожаниц, чтобы услышать слова вещего пророчества. Так было много раз, когда потомками жителей Мерцаны и тем, кто жил бок о бок с ними грозила беда, масштабы которой могли нарушить равновесие на Живе – Земле – Матушке.
Волхва Златожнея вглядывалась в бурлящую воду под выворотнем, что шла туманом, стелящимся по земле низкой поземкой. Там в воде она зрела страшное грядущее, что ожидало жителей Земли – Матушки от западного моря и дальше земель Земного пояса. Столько смертей еще не приходилось ни на одну войну и эпоху, что ей доводилось видеть в своих видениях.
– Златожнея, что ты зришь? В нетерпении спросил ее волхв Прозор.
– Зрю, Прозор, беда грядет пуще всех, что были до нас. Да, и не скоро в грядущем будут такие великие беды.
– Говори! Прозор знал, что Златожнея, видевшая в своей жизни и видениях многое не будет сгущать краски. Раз сказала, что беда пуще прежних, значит, так и есть. Волки, надрывая нутро не то, что воют, их глотки срываются и переходят на визг. Такого он и сам никогда еще не слышал. А уж сколь раз за свои почтенные лета творил волшбу и обряды, где волки были частью действа.
– Чуть меньше чем через шестнадцать лет придет на наши земли кровожадный ордынский хан. Именем муж сей Тимур иль Тамерлан. Войска несметные с собой ведет, всё смерти и огню он предает. Его шаманы всё поганят по пути, где он прошел, травинке не расти. Земля, что пепел серый –пыль, пока видение, но может превратиться в быль.
– Коли Всевышний указал беду, что землю превратит в труху, то мыслю, выход из нее укажет. Зри Златожнея! Зри! Что кажет выворотня чаша, в чем же спасение Руси, что можем сделать для спасенья мы?
– Зрю дитя. Еще младенец. Девочка! Она внимательней вгляделась в бурлящие черные воды. – В Торжке у священника Григория три лета тому родилась дочь. Кличут Еленой. Она Сирин! Степенные волхвы ахнули от ужаса. Привыкшие ко многим чудесам в подлунном мире, они не ожидали, что подобной силе пришло время воплотиться.
– Когда такую силу Вышний воплощает на земле, стало быть, на то есть веские причины. Отозвался волхв, что пришел из Плиски.* – Две тысячи лет тому назад в последний раз воплощалась на земле Сирин в облике девы. И тогда…. Все помнили, что в те далекие времена на земли, населяемые сейчас руссами и народами близкими к ним, Римская империя двинула свои многочисленные легионы. Тогда – то, чтобы защитить родные земли от небывалого кровопролития и рабства воплотилась предыдущая Сирин. Надолго запомнили захватчики, что не след соваться сюда. Хоть и удалось им взять под свою власть часть земель западнее этих, но дальше не смогли они пройти, размётанные по полям и долам, силой поющей смертельное кружево Сирин.
– Что дальше видишь, Златожнея. Не томи! Говори же! Может ты ошиблась и не Сирин то вовсе, а просто сильная ведунья?
– Сирин! И обернется птицей летящей, змеею шипящей, травою ползучей, ядом горючим, сладостной негой, жалящим снегом, дождем долгожданным,
светом желанным, нежным цветком, томительным сном, юным побегом,
сладким напевом, медведем могучим, волчицею злючей, хитрой лисою, с ума сводящей болью, не будет ей равных, в туманах дурманных, думы пленит, и отвратит, от всего, что родное, сердце охватит тоскою. Не было равных ей по силе. Нигде еще в подлунном мире. Такой не видели красы!
– Да, ты не это зри! Что нынче делает она? Проснулась ли ее сила? И чем поможет отослать с наших земель хана войска?
– Не гляди, что возрастом мала, но грамоте обучена, псалтирь на кафедре читает, всех красотою умиляет, и мудростью такой, что малым детям не присуща, тем и пугает пуще мать и священника отца. Люди глаголют, что она бесовской обладает силой. К ней патриарха приводили, но их молебен не помог. Не смог он вытравить из нее силу. Теперь решают они миром, дитя в водах Тверцы топить. На днях успели осудить, на смерть ее и уже завтра, исполнится их кара.
Видение исчезло столь быстро сколь и появилось. Златожнея потерла воспалившиеся глаза, разогнула затекшую спину и набрала полную грудь воздуха, чтобы сбросить остатки марева. Голова нещадно болела.
– Давай, Златожнея, не время нынче отдыхать, связывайся с нашими людьми, что живут в Торжке, пусть выкрадут девочку и привезут к нам. Боги дадут, спасти ее еще успеем и коли эта дочь христианского священника действительно воплощенная Сирин, то, стало быть, нам ее и спасать. А если девочка из обычных ведуний, то все равно ей не жить среди своих, коли ее уже успели осудить на смерть, значит кому –то эта смерть очень нужна. Не будет покоя ни ей, ни ее родным в Торжке. Отправим в Зеленой храм, пусть растет там. Вновь заклубился пар под выворотнем. Знатожнея стала пытаться выйти на связь с волхвом Доброгором, но тщетно. Как не старалась, старый знакомец и соратник не слышал ее призывов. Она покачала головой.
– Тщетно. Либо нет его в Торжке, либо беда приключилась с Доброгором.
– Радушных зови! Кто из Обавниц или Радников живет в Торжке? Златожнея старалась вспомнить, но имена и образы ускользали за кромкой памяти. Вдруг вода стала ровной, словно зерцало и на ее серебристой глади показался образ.
– Кто там чудит? А, ну яви лик! А то не сдобровать тебе, лиходей! Златожнея с надеждой улыбнулась.
– Фока! Тюлень! Ты ли это, дружище?
– Златожнея! Откликнулся старый Радник. – Тебе чего там, на старости лет заняться нечем? Чего чарами прочесываешь Торжок? Все пространство всколыхнула. Вот так шалости.
– Фока, да не ради баловства я прочесываю Торжок. Беда приключилась. Девочку, дочку священника Григория, что служит при храме Святителя Николая Чудотворца должны на рассвете топить в Тверце, от того, что люди решили, будто обладает она бесовской силой. Спасти ее пуще всех надобно. А с Доброгором не свяжусь никак.
– Что? Столь важная птица та девочка, что так нужно ее спасти?
– Точнее и сказать нельзя. Сирин она!
– Боги пресветлые! Да неужто?
– Да, брат. И ее нужно либо спасти и передать нам, либо убить самим, чтобы Навникам не досталась. Иначе сам знаешь, что это будет за Сирин, коли ее Навники воспитают. Знал Радник Фока и это. Случалось такое девять тысяч лет тому назад. До сих пор ни земля, ни те, кому это ведомо забыть не могут. Все смешалось тогда. Тьма со светом перепутались. Ось земная накренилась. Много бед в те времена приключилось.
– Да, матушка Златожнея. Задала ты мне задачку на ночь глядя. Ладно, волхва. Возьму Везнича, любушку свою Бриар и придумаем, что – нибудь. Как сладим, свяжусь. А ты прекращай чесать чарами по Торжку и воду мутить. Сама знаешь, не одни светлые это могут. Глядишь, прознают, о наших планах, коли раньше не вызнали, что Сирин воплотилась на земле. Златожнея превратила волшбу и пустила туман, заметая следы.
– Что ж. Сказал волхв Бетней, что пришел с Оловянных островов. – Осталось лишь ждать и готовить место для ребенка. Ох и не легкая будет задачка теперь ее вырастить и воспитать. Если ее попы ее били или, чего худого при ней сделали с ее близкими, которых она любит… Он замолчал. Каждый из присутствующих знал, что Сирин может быть весьма своеобразной. С таким существом либо по – хорошему ни нытьем, так катаньем, иначе разнесет все на своем пути, не оставив камня на камне.
– Да. Златожнея покачала головой. Она единственная из всех читала старинные записи о том, как воспитывали предыдущих Сирин. – Забот с ней будет слишком много. Ни в чем не будет сладу с ней. Она всех чародеев посильней. Как с прочими не выйдет поступать. Подходы хитрые к малышке придется избирать.
– Ну, вот и займись, почтенная Златожнея продумыванием подходов и подходцев к дочке священника, пока ее будут везти к тебе в Зеленой храм, из Торжка. Времени вдосталь подумать, как ты будешь воспитывать и бережно взращивать ее вещую силу, чтобы она пока ждем Тамерлана, пол мира бы не разнесла. Усмехаясь, сказал волхв Варда, прибывший с Руяна.
– Нет Варда! Злотожнея покачала головой. – Так не пойдет. Женщина начала осознавать ужас всего, на что ей придется пойти, чтобы сладить с этим ребенком. – В моем Зеленом храме нормальные чародейки воспитываются, а ты хочешь…
– У тебя есть на примете другой человек, которому можно доверить это дитя? Или место, где ее можно скрыть в подлунном мире, так, чтобы его никами чарами нельзя было бы обнаружить? Перебил ее Прозор. Он чувствовал, что Златожнея не девчонку боится, а страшится не справится с важной миссией, которую могли доверить или избранным, а она сомневалась, что достаточно сведуща в таких делах. Хоть и воспитала сотни чародеек, лечеек и ведуний, но здесь совсем другое дело.
– Но я уж столь стара, что мне просто не по силам будет справиться с ней. Снова Златожнея попыталась сохранить для себя тихий понятный и без неприятных даров мирок. – Может, отправим ее в крепость Эмдер на реку Ендыр, что впадает в Обь. Аралуен молода, сильна и не меньше моего мудра. Ей по силам будет вырастить девочку.
– Да. Никто и не спорит, что Аралуен справиться с успехом с этой задачей, да вот только Сирин защищает лишь те земли, что для нее родные. А уж коли отправлять ее на приток Оби, то чего уж сразу к саамам не отправить или к примеру не в….
– Можно и на Руян. Перебила волхва Прозора Златожнея.
– Рюген не может нынче быть местом, где безопасно воспитывать Сирин. Там столько нынче Навников, что закрыть ее в непрогляде не выйдет. На Руяне она не проживет и года, поэтому, Златожнея воспитывать девочку кроме тебя некому. А вот то, что ты старая, так оно может и к лучшему. Сирин же не навье отродье, а просто капризный ребенок, к которому нужно найти подход, а всякий капризный ребенок старается угодить тому, кого любит.
– Ладно уж. Ничего не поделаешь. Везите ее ко мне. Она вдруг стала очень серьезной и закусила губу, внимательно обводя глазами каждого из присутствующих, особый акцент, своим взором делая на шестнадцати волхвах – Хранителях ключей Небесной Прави. – Вы то, братцы помните, что все вы должны будете отдать свою силу и жизни, при ее посвящении, когда девочка вырастет? Если все окажется правдой и она действительно Сирин.
– Ну, как же не помнить, с усмешкой произнес Варда. – Когда мне выпал жребий стать верховным волхвом в моей земле, я изначально был предупрежден о том, что моя жизнь и смерть должны будут послужить вечности. Остальные пятнадцать волхвов подтвердили слова гостя с Оловянных островов. – Слава богам, что нам отпущено время не только вырастить Сирин, но и подготовить себе замену. Все остальное не имеет значения, когда на кону стоит вечность наших потомков.
– Ну, так тому и быть. Все мы будем вершить, то, что предначертано. Залатожнея вспомнила свое посвящение в молодости. Память уже стерла количество лет и многие события, произошедшие за эти годы, но вдруг вспомнились слова ее наставницы, о том, что лишь на склоне лет ей придется исполнить свой Рок.
Предрассветный туман заклубился по лесным кущам. Волхвы мужчины ушли на покой, а Златожнея осталась в святилище. Коснувшись ладонью вечно горячего и пульсирующего камня Макоши, приводящей младенцев в Явь, она сделала несколько скребущих движений пальцами и проговорила заветные слова. Успев лишь сделать вдох, почувствовала за спиной Хранительницу Святилища. Златожнея редко просила, чтобы та являлась к ней в видимом облике, но сейчас ей очень нужна была помощь. Или совет. Или все вместе взятое. Растревоженная сомнениями душа, давно забыла подобные, не свойственные волхве состояния.
– Чего молчишь? Раздалось за спиной.
– Думаю.
– Так в начале, нужно было подумать, а потом звать. Златожнея повернулась к духу, не зная, в каком обличье, Хранительница явилась на сей раз. – Ты ж вроде бы не простая смертная, знаешь порядок. В этот раз Любьятань явилась к ней молодой женщиной лет тридцати, в самом рассвете своей женской мощи и красоты . Ее сдобное сочное тело с выступающими полуобнажёнными полушариями крепких пышных грудей было облачено в тонкую льняную рубаху сапфирового цвета, полностью расшитую бесчисленными чертами и узорами. Голову Любьятань венчал венец из белых камней, с жемчужными колтами в виде утиц. На шее же красовалось ожерелье из таких же утиц числом восемь.
– Помнишь, когда я проходила много десятков лет тому назад посвящение, то должна была загадать три желания?
–А то! Я все помню. И то помню, что за все время, что я здесь Хранительница, ты была единственной, кто загадал два из трех. Ничего не получил из загаданного и, при этом не роптал, а ретиво исполнял свои обязанности, честно служа богам и людям, вверенным твоим заботам. Свое испытание на искренность и бескорыстность ты прошла отлично.
– А, что мне было хотеть? Когда все, что нужно всегда было в избытке. А про братьев, которых просила сохранить, ты мне растолковала. Любьятань вздохнула.
– Да. У каждого свой Рок и выбор. Твои братья свой выбор сделали. И ты не вправе была его отменять. Вы смертные, кем бы ни были все время цепляетесь за земное свое существование, вечно стараясь перехитрить смерть и отказываетесь понимать, что смерть – это лишь начало нового пути. Вы цепляетесь за привычное, закрываясь от нового. И вы волхвы не исключение.
– Если бы это было не так, то все люди давно бы перевелись, смирившись с тем, что прядётся умирать. Ничего бы не делали. Ни к чему бы не стремились. А так… Златожнея неопределенно пожала плечами.
– И здесь ты права. От того вам было завещано идти по срединному пути. Вот всем. Ваши земли и народы, населяющие их во всем должны следовать срединному пути.
– И это балансирование на лезвии ножа, Златожнея тяжело вздохнула. – Всегда оказывается самым трудным.
– Но верным. Так, чего ты хочешь сейчас волхва.
– Тебе будто не ведомо, что я узрела и, что мне предстоит.
– Ведомо. Только мне нужны не мои знания, а слова изреченные.
– Тогда исполни хоть одно из моих желаний. Одно из трех. Помоги мне воспитать Сирин, если та девочка и есть Сирин. Хранительница Святилища забралась с ногами на камень, взяла из корзинки пирог с яблоками, что молодуха, желавшая семейного счастья с ранее вдовым супругом и лада со своей падчерицей, сегодня приносила в качестве отдарка за свои просьбы Матушке Макоше. Она отломила один кусок Златожнее, а другой себе и стала есть.
– В том, что она Сирин можешь не сомневаться. А для пущей верности у тебя в книгохранильнице есть книга одна «Трепетник» зовется. На полке над окном справа шестым стоит. Там среди записей в главе двадцать седьмой, найдешь специальные игры – обряды, как дите испытать. Все сама и узришь.
– Ну, тогда помоги разобраться, как мне ее воспитать, чтобы все верно было.
– Не твое это желание, Златожнея, так что не исполню. А помочь помогу, от того, что эта служба моя. Не только же пироги да другие лакомства я тут получать поставлена. Не печалься, справишься. Не избалованная она. Будет и послушной и старательной. Ты лишь напрямую ей говори, все, что нужно. Не любит она, когда с ней юлят. А сюда, когда приходить станет, так и постигнет все, как надо. Златожнея хитро улыбнулась.
– Стало быть, все три желания у меня остались не загаданными. И я могу потребовать от тебя исполнения, как надумаю, чего захочу.
– Стало быть, так. Хранительница рассмеялась. – Только ты уж не тяни, не девочка ведь давно. Долго думать станешь, можешь и не успеть насладиться исполненным.
– Не переживай. На мой век наслаждений еще вдосталь будет. Ничего, что не девочка. Жизнь не в скуке я провела. Не успела Златожнея договорить, как Любьятань растаяла в прозрачном воздухе, оставляя после себя аромат цветущей яблони.
У входа в Святилище появились две девицы. Раскланявшись с волхвой, они разложили свои пожертвы и стали читать каждая свой заговор на исполнение желаний сердца. Женщина поглядела на ту, что была в зеленом сарафане и подошла к ней, дождавшись пока девушка закончит начатое.
– Зрю, что за беда тебя, дитя сюда привела. Она достала из сумочки, что была пристегнута к поясу мешочек с порошком. – Давай брату, начиная с новой луны, еще до полнолуния встанет и пойдет. Глаза Ольги засияли. Ее коротко стриженные кудряшки запрыгали в такт движениям головы. Ольга с семьей бежала из Суздаля. Там случилась стычка меж староверами и христианами. Дом их сожгли. Вот и пустились они сюда к родичам, что их принимают из милости. По дороге мать и сестру девушки убили разбойники, над ней уть было не надругались, но слава богам обошлось. А вот братец ее с испугу перестал ходить. Вот и искала любящая сестрица любой помощи, чтобы поставить его на ноженьки резвые.
– Благодарю тебя, матушка Златожнея. Чем же мне тебя отблагодарить?
– Да меня то благодарить особо не за, что. Богов благодари. И за Елисейку замуж не иди. Он человек то хороший, только твоя душа к нему не лежит и никогда не ляжет теплом к нему. Погубишь и себя и парня хорошего. Пережди немного. Дай время. И он свою любушку вскорости встретит, да и тебя боги вознаградят за то, что на корысть отца не согласишься. Волхва поцеловала девушку лоб и ушла, не оборачиваясь.
– Вот, поди, пойми их этих чародеев. Возмутилась ее подружка. Вечно наговорят иносказательно. Сиди и думай потом, что имели ввиду.
– А мне так все понятно. Ольга блаженно улыбалась, получив одним часом ответы на все вопросы, что тревожили девичье сердечко. Пошли Зоряна. Она поклонилась на все четыре стороны, благодаря за помощь, и за полученные ответы. И поспешила прочь, не дожидаясь подругу.
В дверь дома отца Григория негромко постучали. Он вышел в сени и открыл незваным гостям. На крыльце стояли два мужчины и женщина.
– Кто вы? И что вам нужно, среди ночи? Если появилась нужда кого соборовать, то зовите другого батюшку. Ночные гости, не говоря ни слова, прошли в избу, словно и не стоял перед ними человек.
– Отец Григорий, где твоя дочь Елена? Нашим людям стало известно, что девочку хотят убить. Мы пришли, чтобы ее спасти. Я Фока, а это Везнич. Кто мы тебе известно.
– На рассвете забрали люди патриарха. Завтра топить в Тверце станут, доченьку мою. Еще не старый человек, даже не достигший пятидесятилетнего возраста в одночасье превратился в немощного старика. Он едва передвигал ноги, сгибаясь под тяжестью безмерного горя, что накликали завистники в его жизнь.
– Как так могло выйти, что с ребенком подобное сделают? Везнич оперся плечом о косяк двери.
– Как выяснилось, мой друг и соратник отец Варсиниан писал кляузы, сочиняя гадости к тому, что было, да и слуг моих и прихожан уговорил написать доносы. Мол дочка моя колдунья, скотину и людей портит, непогоду кличет. Пожар, что приключился в часовне Святителя Спиридона Тримифундского и тот на нее списали. Да много чего еще. Не успел я ничего сделать. Даже и представить не мог, что дело такой оборот примет. Одним часом осудили дите мое малолетнее. Сразу же пришли и отняли от матери, пока я домой добирался.
Из спального покоя вышла совершенно седая старуха. Даже Везнич, повидавший немало горя на своем веку, поперхнулся от неожиданного перевоплощения Софьи Савельевны из моложавой статной женщины в согбенную старуху. А ведь, буквально неделю тому назад видел ее на подворье женского монастыря, куда привозил харчи для обретающихся при монастырском дворе вдов с сиротами. Хозяйка дома на заплетающихся ногах с опухшим от слез лицом приковыляла и схватила Фоку за рукав. Откуда силы взялись в одряхлевшем в одночасье теле?
– Знаю, что ты Радник, Фока. Помоги! Он повалилась мужчине в ноги. – Заклинаю тебя, святыми синими Небесами! Спаси мою дочку! Наше дитя обвинили в богопротивных делах, опоили сонными зельями и унесли. В порубе одну – одинёшеньку заперли, кровиночку мою крохотную. Спаси ее, Радник! А я отпишу тебе все мои деревеньки. Уедем мы далече, лишь бы дочка моя жива осталась. Фока поднял троюродную сестру княгини, которой даже подобное родство не помогло избежать расправы над ее чадом и, прижал к своей груди.
– Софья Савельевна, милая ты моя. Спасу я дитя твое, во что бы то ни стало спасу! Только приведи дух свой светлый ты к равновесию и молись. Не нужны мне твои деревеньки. Своих вдосталь. Молись лишь. И собери дочкины вещи в узел, чтобы было во что одеть, когда вызволим ее из поруба.
– Кому мне еще помолиться, чтобы доченьку свою спасти? Радник опешил. Потом глянул на иконы, что во множестве украшали Красный угол. Его взору предстала самая маленькая из всех. Образок Владимирской Божией Матери, отчеканенный на серебряном листе.
– Да божией матери молись! Он снова кинул взгляд на иконостас, богатый ликами святых. – Ей и молись. А мы уж. Фока усадил женщину на лавку. – Спасем мы твою дочь, но вам ее до поры не увидеть. Девочку обучат и взрастят волхвы на Святилище за Тулой. Другим не спасти ее и не спрятать.
– Как же дурак я старый не смекнул еще осенью, когда старуха из ваших приходила и просила отдать дочку в обучение. Тогда то и нужно было бежать куда подальше. Схватился отец Григорий за голову.
– Что за старуха? Вмешалась в разговор супруга Фоки Бриар.
– Да, от волхвов она была. У нее еще кольцо вот с таким знаком на руке было. Отец Григорий взял лист бумаги и тонко заточенный уголек, рисуя символический знак конского черепа.
– Навник. Не наша это старуха была. Не от нас. От Навников приходила. Слава богам, что не отдал ты ее, иначе бы вырастили они из твоей дочки сущую дъяволицу. Да и то, что дочка ваша подвергается опасности, мы лишь нынче узнали. Равно как и о ней самой. Видать, злодеи раньше прознали о девочке и ее способностях. Сидите дома, никуда не выходите. Пусть ни одна живая душа не узнает, что мы приходили и направились ее вызволять. Отец Григорий собрал в два узла дочкины вещи и передал Фоке. Вместе с узлами отдал и три кошеля набитые золотом и сверток с кожаном футляре, что достал из подпола.
– Это грамоты на деревеньки, коими супружница моя владеет. Кто его знает, что дальше будет. Возьми Фока. Либо сам ими распорядишься, либо дочке передашь, когда в возраст соответствующий войдет.
Гости переглянулись меж собою и стремительно покинули дом священника Григория и церковный двор. Отец Григорий закрыл за ним дверь на засов и опустился на колени перед образами. Софья Савельевна сползла с лавки на пол и присоединилась к молящемуся мужу, вставая на колени. «Пресвятая Матерь Божия, Дева Пречистая Богородица. Защити мою доченьку. Защити Заступница милосердная. Ведь и за твоим дитятком люди чернодушные гонялись, извести хотели. Заступись за дитя мое долгожданное слезами вымоленное…. Женщина поднялась на ноги, подошла к иконостасу и взяла в ладони образок Владимирской Божией Матери. Прижала его к груди, продолжая молиться о спасении доченьки ее от злых людей.
Лишь расцвело, как в дверь забарабанили с неистовой силой, снося ее петель. В дом ворвались люди с мечами в черных одеяниях, полностью скрывающих их лица. Один из них, по всей видимости старший, был с открытым лицом, поперек правой щеки на этом лице с непередаваемо жестким выражением шел глубокий шрам.
– Где твоя дочь? Он приставил короткий меч к горлу отца Григория и для верности надавил острием, чтобы показать, что он не шутит. Под острием меча выступила кровь и потекла струйкой за ворот рясы.
В дверях появился запыхавшийся отец Варсиниан. Он важно расхаживал по горнице, словно почетный гость, которого зазвали на праздничную трапезу.
– Так ведь забрали же ее еще вчера, как день занялся, с тех пор я с дочкой не виделся. Закрыли в порубе одну, лишь в одной тонкой рубашечке, босоногую. Отец Григорий скользнул взглядом по своему бывшему соратнику, который по хозяйски заглядывал в сундуки, видать примиряясь к добру, что ему достанется.
– Нет ее в порубе. Пусто там. Людей, что сторожить приставили зачаровали, девку увели. Отец Григорий возблагодарил Всевышнего за его заступничество, но внешне оставался встревоженным, чтобы ненароком эти злодеи не догадались о том, что он знает, кто выкрал его дочь.
– Так чего еще вам нужно? Ведь Господу несу я службу. Несу служение свое, что вы хотите от меня еще?
– Как бы, не так. Ты мне тут Господом не прикрывайся. Еще не известно кому несешь ты, старый службу, когда дочка ведьма у тебя. Сталь короткого меча недоброго гостя впилась отцу Григорию в бок, до самой рукоятки. Пронзив священника, он отшвырнул его от себя. Жена тут же бросилась к умирающему супругу, но отец Варсиниан достал из-за голенища сапога нож и всадил ей спину, намеренно целясь таким образом, чтобы поразить в самое сердце.
– Сожгите все здесь! Велел мужчина со шрамом на правой щеке.
– Не надо! Изба добрая, рухлядь роскошная. Мне же здесь жить. Возмутился отец Варсиниан.
– Новую поставишь. Тебе же его приход отдадут.
– А на, что мне избу ставить, когда они все деньги нищим раздали.
– Накопишь. Он посмотрел на Варсиниана, так, что тот под этим жутким взглядом скукожился весь и поспешил ретироваться из дома его бывшего соратника Григория, который своей помощью и возведением его до своего уровня, нажил себе своими добрыми делами завистливого вражину. На подворье церкви появился мужчина. Это был боярин Харитон Хромой.
– Ну, что нашли! Спросил его чернец со шрамом.
– Нет, святой отец. Исчезла девчонка, словно ее и не было. Харитон огляделся на людей, снующих по церковному двору. – Обыщите тут все!
– Ее здесь нет, и не ищите. Сожгите избу и уходите. Волхвы девчонку унесли. Их за версту чую следы. Теперь ее не отыскать. Закроют так, что не учуять. Он бросил мимолетный взгляд на еще одно человека в черной сутане, появившегося на подворье церкви. Вы хоть метку успели поставить?
– Да, господин. Через двенадцать дней она приживется.
– Ну, хоть здесь, что –то успели. Значит есть еще шансы найти ее и вырвать у волхвов.
Изба отца Григория вспыхнула от щелчка пальца меченного шрамом чернеца, погребая под собою его хозяев. Чернец глянул на Харитона. Его глаза стали совершенно черными, белки закрыла кромешная тьма.
– Ты идиот, Харитон. Зря мы только твоему сыну помогали. Теперь, если о девчонке мы долго не услышим, твоя вина то будет. Волхвы ее воспитают на свой лад. Из-за тебя мы упустили такой великий шанс, послужить нашему Владыке. Я тебе говорил, еще осенью ее нужно было забрать.
– Ну, так ты же сам знаешь, господин, что осенью здесь Киприан был с князем. Никак нам было до нее не добраться. Да и княжичи все время таскались с ней, слушая ее смешные прибаутки.
– Ты чего мелешь Харитон? Какие такие прибаутки могла отрокам –княжичам рассказывать их трехгодовалая сестра? Ты в своем уме вообще?
Он ударил боярина плетью и тот, падая оказался в огне горящей Григорьевой избы. – Гори, идиот! Ты мне больше не нужен. Твой сын мне изрядно послужит. Вопли несчастного звучали недолго.
В тереме Златожнеи чувствовалось напряжение. С минуты на минуту должны привезти спасенную от смерти дочь отца Григория. Все давно было готово и ожидало приезда новой насельницы Зеленого храма. С воспитанницами провели беседу и подготовили, что новая девочка еще очень маленькая, но особенная, чтобы те пока она не обживется в храме, не особо к ней лезли с расспросами. Объяснили это тем, что малышка пережила большие построения и ей нужен душевный покой и теплое приятие. Уж чего, а этого у воспитанниц Златожнеи было вдоволь и терпения и душевного приятия и доброты.. Все ее девочки жили припеваючи не зная ни горя, ни печали. Они поступали в обучение с шести-семи лет. У кого были родственники, так те их либо навещали, либо забирали малышек, всякий раз как случалась такая возможность, а сироткам и в голову не приходило печалиться о своем сиротстве, потому как окруженные заботой и постоянными увлекательными для них хлопотами, девчонки вечно были чем-то заняты. А уж в игрушках и нарядах, в сладостях, таки и вовсе отказа ни для кого не было. Уклад Зеленого храма был строгим, но мирным, основанным на любви и душевном расположении.
– Едут! Сообщила привратница. Девчонки всполошились, наставницы заволновались в ожидании, когда распахнуться створки кованных железом ворот и въедут сани с новенькой девочкой. Через четверть часа в ворота въехали крытые сани. Златожнея ожидала, что сейчас выйдет волхв Прозор или Бриар, вызвавшаяся сопровождать маленькую Сирин, но девочка откинув плотный меховой, крытый промасленной кожей полог вышла из саней первой. Одета она была в зеленый длиннополый кожушок, отороченный по вороту, рукавам и подолу мехом песца и расшитый стеклярусом и мелкими речными жемчужинами. Сапожки бежевого цвета тонкой выделки подбиты набойками и также украшены узорами, повторяющими рисунок на полах кожушка. Шапки на малышке не было, выправленная поверх одежды коса в дороге растрепалась, обрамляя личико малышки смешными, подпрыгивающими при ходьбе кудряшками.
Смело пройдя несколько шагов в сторону Златожнеи, она низко ей поклонилась в знак приветствия, открыла рот чтобы что – то сказать, но тут ее взгляду предстал крохотный рыжий котенок, что убежал из конюшни, где жил со своей матерью. Он неуклюже передвигался, ежась от холода. Елена, позабыв обо всем на свете, подбежала к нему и схватила на руки. Личико ее засияло от радости. От улыбки проступили миленькие ямочки на щеках, голубые, словно прозрачные аквамарины глаза сияли, искрясь в отсветах играющего на солнце снега.
– Можно я возьму его себе? Он ведь ничейный? Встречающая раздумывала как бы вежливо ей отказать, но поняла, что ничего не получиться. В груди разлилось теплое чувство приятия к ребенку, она даже не сразу сообразила, что Елена, сама того не понимая зачаровывает ее. Вдруг от большого терема, где жили воспитанницы, послышался крик. Кричала Купава, дочка погибшего на княжьей службе волхва Семизарока. Да, так истошно, что Златожнея даже перепугалась. Что могло случиться с восьмилетней воспитанницей. Не успела она и шагу ступить, как к ней подошла Елена и сунула в руки рыжего котенка. – Подержи. Она побежала в сторону, где на крыльце и на низкой крыше сеней сгрудились девочки. Она неожиданно быстро и ловко взобралась на крышу сеней, схватила Купаву за ногу и стянула с нее сафьяновый сапожок с тонкой овчиной внутри. Купава словно онемевшая глядела на вновь прибывшую, не сопротивляясь. Елена сняла с нее залитый кровью носок и приложила ладони к глубокой ране на ноге девочки. Пока все это происходило, Злотожнея передала котенка кошке матери, что приковыляла в его поисках к людям. Женщина подошла к сеням девичьего терема.
– Что случилось? Спросила она воспитанниц, которые наблюдали за действиями новенькой.
– Доска треснула и, острый ее конец впился в ногу Купаве. Из саней уже выбрался волхв Прозор, он шел, протирая глаза, словно спал всю дорогу от ближайшего постоялого двора, где они меняли лошадей.
– Несите лестницу, нужно снять ее с крыши. Когда принесли две лестницы и девочку сняли с крыши три старшие воспитанницы, ее нога была хоть и в крови, но совершенно целая. Даже малой царапины не оказалось. Рядом с Злотожнеей оказалась Бриар. Она приподняла брови, подтверждая недоумение волхвы.
– Я думала, что усыпить нас с волхвом Прозором по дороге, это просто шутка такая, а она вон и так может уже шутить. Они глядели вслед Елене, не обращавшей внимание на расспросы девочек и вообще на все, что происходит вокруг. Попова дочка скрылась за воротами конюшни. Не прошло и нескольких минут как из ворот, за которые зашла девочка, вереницей потянулись мыши и крысы, вышагивая прямиком за ограду Зеленого храма. По другую сторону забора послышалось тявканье лис. Девочка, что стояла на посту на башенке над воротами закричала, что их там собралось, видимо не видимо. Златожнея открыла калитку и наблюдала удивительную картину. Выходящие из под забора мыши и крысы, шли прямиком в пасти, ожидающих свои жертвы лис. Лисы проглатывали тех не пережевывая и приступали к следующей, пока те не закончились. Потом они преспокойно развернулись и отправились через поле в лес. Когда волхва подошла к Елене, та на ее немой вопрос сообщила.
– Я не очень люблю мышей и крыс. Батюшка мой отец Гриша сказывал, что всякую божью тварь следует любить, но у меня как–то не получается. Она погладила котенка, которого цепко держала в руках, не обращая на волнение кошки матери, вертевшейся у нее под ногами и требующей вернуть ее детеныша. – Ей нужно поесть. Она погладила кошку.
– Так ты всю ее еду прогнала со двора. Теперь кошке нечего есть.
– А другого мяса у тебя нет? Удивленно спросила девочка, словно кошку держат при хозяйстве не для того, чтобы она ловила мышей и крыс. – Мамочка моя сметаной кормит Ляську. Еще она печенку любит.
– Конечно, есть, да не про ее честь. Малышка вздохнула.
– Тогда пойдем, поедим. Пошли со мной, придется тебе отдать то, что мне покушать дадут. Малышка, не задавая вопросов, где трапезная, смело пошла в направлении кухни, будто для нее это было само собой разумеющимся.
– Своеобразно для ребенка, едва достигшего четырехлетнего возраста. Полагаю, что стряпуха, вмиг зачарованная ею выдаст и ее и всей кошачей братии все, что пожелает это дитя. Бриар тихо засмеялась.
Вечером, когда девочка лежала в отведенной для нее светелке на втором поверхе, Златожнея вошла пожелать ей спокойной ночи. Волхва так и не решила, с чего начать свои занятия с девочкой. Когда она появилась во дворе Зеленого храма все сомнения в том, что она воплощенная Сирин отпали. Женщина и ее помощницы провели несколько обрядов, способных показать умения и навыки малышки так, словно играли с ней в игры и все, представшее глазам женщин, развеяло еще сохранявшиеся до приезда девочки сомнения. Правильно ей подсказала Хранительница Святилища. В «Трепетнике» оказались нужные обряды. С другими воспитанницами, Елена общалась открыто и по доброму. С радостью показывала свои игрушки, те, что были из дома и те, что для нее смастерила Бриар в дороге. Но по всему было видно, что она никому особенно не доверяет. При каждом новом знакомстве Елена всматривалась в глубину каждого, считывая мысли и чаяния, прежде чем вступить в разговор. Но многие опасения относительно возможно вздорного характера девочки, Златожнея все же отмела. Когда она поделилась этим с Бриар, та рассказала и о своих мыслях на этот счет.
– Она все же дочь священника и ее родители были не только добрыми и набожными людьми, но и достаточно строгими. Не думаю, что ей позволялись вольности, свыше тех, что допустимы при пестовании ребятишек христианским учением. Да и насколько мне удалось изучить ее в дороге, она славная девочка. Хотя неизвестно, как могли сказаться побои, коим ее подвергли перед тем как бросить в поруб. Кстати, она почувствовала когда ее родителей убили. Есть еще что-то, что мне показалось странным. Она сказала, что ей обожгли железом левую лопатку. Все время крутит плечевым суставом, словно стараясь унять боль и морщится. Но ни я, ни Фока ничего на спине не нашли. Кожа чистая.
– Может просто защемление. Я завтра займусь ею. Если где – то болит, то выправим. Ладно. Волков бояться в лес не ходить. Я уже отписала в Зеленой храм, что в землях Ергаки. Жду ответы на вопросы от Алмы. Яблоневый цвет владеет записями о том, как там воспитывали двух Сирин. У меня есть много записей и о той, что была две тысячи лет тому назад в наших землях, но нужно изучить вопрос всесторонне. А сейчас пока постараюсь понять, можно ли ей давать учение Обавниц? Ведь храмов для воспитания Сирин нет.
– А были. Помниться сказывал Боян из Чернигова, что были в стародавние времена и такие. Но со временем нужда в них отпала. Воспитанием девочек, что могли вобрать силу Ирийской птахи занималась воплощенная Сирин. Златожнея оживилась.
– А что еще Боян тебе сказывал?
– Что мудрость свою наставницы таких храмов записывали в книгу о множестве томов и, звалась она «Птичье чаровье». Часть записей там было о Дивах Небесных, другая часть описывала гадания по крику и полету птиц, а вот те тома, что тебе могли бы понадобиться в самый раз повествовали о таких, как Елена и о том, как из подходящих девиц с определенными задатками, воплощать Дивьих дев, с особенностями Сирин. Там же был еще Чаровник – рукопись о двенадцати частях "в них же суть двоенадесять опрометных лиц звериных или птичиих", то есть, сказания о блуждающих оборотнях».
– Я так понимаю, что это Отреченные книги и наиболее известные из них были сожжены христианами?
– Верно.
– Где можно отыскать списки? Бриар пожала плечами.
– Не ведаю, где нынче они могут быть. Но ведаю, что Анна Ярославна владела многими Отреченными книгами, что в приданном своем увезла. У сестрицы ее были – супругой Харольда III была, у княжон Мономаховых. Так ведь и не вспомнишь сразу. Нужно отписать в Чернигов Бояну Гану, глядишь, и поможет чем. Златожнея задумалась. А таком ведь так запроста и не спросишь. Не заговор же какой.
–Ладно. Поздно уже. Пойду, погляжу на нашу Сирин. Ох и бойкая же она на язык. Другие отроковицы годам к десяти как речи свои слаживают, а эта глаголит так, что впору на кафедру в церкви ее садить.
– Доброй ночи тебе, волхва. Ухватилась за возможность, поскорее лечь в постель, уставшая с дороги Бриар. – Я поговорю с доверенными Обавницами, вдруг, кто из них и ведает, где список взять.
– Спроси, Бриар. Золото есть. За ценой не постою. Заверила Обавницу волхва. – Хотя тут не золото будет играть роль.
– И правда твоя. В таких делах золото не всегда будет платой.
Владычица Зеленого храма присела на табурет рядом с кроватью Елены. Малышка внимательно смотрела на пожилую женщину. По всему было видно, что до того, как она пришла в светелку к новой воспитаннице, та плакала. Сейчас Елена не делала вид, что все у нее ладно, как днем при других. А была просто напуганным маленьким ребенком, который молчал в ожидании того, что сообщит ей взрослый человек, от которого теперь зависит ее жизнь и благополучие. Их взгляды встретились. Обе молчали. Одна не знала, как взаимодействовать с этим существом, что должно было вырасти и стать сокрушительной мощи дивьим созданием, а другая, насторожилась, будто попавший в западню зверек, надеющийся на то, что его не заметят в клетке, куда он ненароком попал.
– Бриар сказала, что ты собралась меня чему-то учить. Не выдержала Елена долгого молчания.
– Верно. Снова повисло молчание. Оно не казалось тягостным, а было похоже на то, что иногда происходит между детьми, когда они присматриваются друг к другу. Спустя некоторое время Елена заерзала под одеялом из гагачьего пуха.
– Ты можешь меня учить, только сначала дай мне псалтирь.
– Для чего тебе псалтирь? У нас здесь читают другие книги.
– Мне нужен псалтирь всего лишь на сорок дней сроку, а потом я буду читать книги, какие захочешь. И учиться у тебя тому, чему ты захочешь. Я хоть и знаю много псалмов наизусть, но те, что мне нужно читать не читала. Не приходилось мне их читать. Златожнею вдруг осенила догадка, которая могла быть вполне правдивой, когда разговор шел об этом ребенке.
– Ты хочешь мести? Она взяла ладошку девочки в руку. Ладонь была такой холодной, что если бы волхва не знала наверняка, что ребенок живой, она бы подумала, что девочка мертва.
– Да. Ее шепот просвистел на глубоком выдохе. – Я буду читать Псалмокатару. Суд Божий.
– Так делал твой отец в отношении своих врагов? На глазах малышки выступили слезы и потекли по щекам.
– Нет. Он не читал эти псалмы в той последовательности, в которой буду читать их я. Он не знает, вернее не знал, не помнил, как читать Псалмокатару, а я знаю.
« О, боги! Чему мне ее учить?» Златожнею удивляло в этом ребенке все. Ее воспитанницы все как одна были очень смышлёными девочками. Уровень образования их и представителей их родов сложно было сравнить с кем – либо. Но эта! Она не только поражала своими умениями, и навыками построения речи, не свойственными детям в четыре года, она еще и знала столько всего. «Нужно будет обязательно разузнать, что она знает. Так будет легче завязать с ней доверительную дружбу».
– Елена, ты хочешь наказать тех, кто предал твоего отца? Девочка кивнула, утирая слезы.
– Но хотел ли твой отец, если бы остался жив, чтобы ты читала Псалмокатару? Елена приподнялась на ложе, придвинулась к женщине и обняла ее.
– Наверное, нет. Он был слишком доверчив и я тоже была. Теперь я не буду такой и отомщу всем, кто причастен к его смерти, смерти мамы и к тому, что сделали со мной. Она подняла вверх тонкого льна рубашечку и показала на своей левой лопатке, там, где находилось сердце шрам от клейма, выжженного на нежной детской коже. Знак Чернобога Навник красовался там. Обуглившаяся по краям кожа, горела красным, будто полыхающее пламя.
– Что ты сразу то не сказала? Волхва была в ужасе. Ведь Навник в любой момент приведет сюда тех, кто его установил. От этого могло быть много бед. Во первых, ей может не по силам стать защитить девочку, а во вторых и эта было не меньшей бедой, место нахождения Зеленого храма станет известно не только Навникам, но христианским фанатикам, которые ретиво уничтожают все для них чуждое. То, что не относится к их религии и особенно святыни православных староверов, что продолжают славить древних родных богов. Златожнея открыла сундук и достала вещи девочки. Она положила их на табурет рядом с ее кроватью. – Одевайся, дитя. Поедем на прогулку.
– Ночью? Обрадовалась малышка, сбрасывая с себя одеяло из гагачьего пуха.
– Именно. Нынче самое время. Когда оденешься, выходи во двор.
– А котята?
– Какие котята? Удивилась Златожнея. Елена откинула кружевной полог, что прикрывал кровать, скрывая пространство между полом и ложем. Там на меховом покрывале возлежала кошка мать с четырьмя ее отпрысками. Женщина взглянула на воспитанницу. Взгляд ее выражал неудовольствие
– Ну, я просто хотела, чтобы они жили со мной. Ведь так мне будет веселее. Пожала плечами девочка и улыбнулась.
– Ладно. Сдалась женщина. – Сейчас мы отнесем их обратно на конюшню, а когда ты вернешься обратно, ты сможешь взять одного котенка и поселить у себя. Елена захлопала в ладоши и запрыгала на месте. – Одного котенка, Леночка. Уточнила воспитательница. – Ну ладно. Одного, так одного.
– И обещай мне не таскать других животин в помещения.
– Обещаю. Неуверенно проговорила она. – А я сюда вернусь?
– Обязательно. Другого места, куда нам возвращаться нет. Нам только нужно запутать твои следы и что-то сделать с Навником на твоей спине, что в любой момент может привести к нам врагов. Глаза девочки наполнились слезами. Она крепко, что есть силы, сжала ладонь Златожнеи.
– Обещай мне, что ты не умрешь. Потребовала малышка. – Клянись!
– Я не могу тебе этого обещать. Волхва присела на корточки и обняла девочку. – Это не в силах выполнить ни для кого на всем белом свете. Никто из нас не знает, когда придет время, уйти за грань. Она крепче прижала ребенка к себе. – Но я могу тебе поклясться в том, что я всегда буду твоим истинным другом, соратником и что бы со мной не случилось, я обеспечу твою безопасность. Елена положила ладошку на лоб женщины.
« Проверяет мою искренность». Поняла действия ребенка наставница.
– Я верю тебе. И не говоря, больше ни слова, малышка стала одеваться.
Златожнея спустилась вниз, вышла на улицу. В морозном воздухе клубилось паром ее горячее дыхание. Она плотнее завернулась в толстый пуховый платок, проверила сторожевые заклятья на стенах, прислушалась к пространству, окружающему Зеленой храм. «Спокойно». Потом вошла на конюшню и велела конюху седлать крытые сани тремя лошадьми, далее направилась на кухню, собрала в дорогу снеди и велела позвать Бриар. Когда сани были готовы, Елена забралась в них без лишних слов, чтобы дождаться Златожнею и Радушную. Лишь они сели рядом с девочкой, как ворота распахнулись и возница направил коней в сторону Святилища Рожаниц. Рядом со святилищем в сельце, что выстроили для своих потребностей волхвы, жил Прозор. Вкратце, обрисовав сложившуюся ситуацию волхву- Хранителю, Златожнея ждала его распоряжений. Прозор приложил ладонь к месту на спине спящей с санях Елены, где по словам Златожнеи был Навник. Знак Чернобога вибрировал под пальцами, сводя их холодом. Не говоря ни слова, он скрылся в соседней со своей избе. Спустя четверть часа все население деревни ожило. Из изб выходили волхвы, Радники и другой люд, что славил родных богов. Одни направились в сторону Зеленого храма, другие на Святилище Рожаниц, а несколько мужчин вместе с Прозором, выведя из конюшни оседланных лошадей, пустились в путь вместе с сидящими в санях женщинами.
– Мы все еще на прогулке? Спросила сквозь сон Елена, слегка приподнимая голову с колен Бриар.
– Да, дитя. Пока на прогулке. Спи. Молодая женщина погладила шелковистые волосики ребенка, выбившиеся из – под шапки.
– Как ты думаешь, куда нас везут? Обратилась Бриар к Златожнее. Думаю на реку Осетр. Лишь волхвы Свентовита смогут что-нибудь сделать с тем, что у нее на спине.
Ближе к полудню нового дня путники оказались в устье речки Сухой Осетрик при её впадении в реку Венёвку. Здесь близ двенадцати священных ключей, бьющих из под земли с незапамятных времен расположилось Святилище Свентовита, чуть дальше капища Купалы, Перуна Громовержца и других богов. Всего капищ, окружающих Святилище было числом двенадцать. Почуявшие приближение гостей, служки Верховного жреца Святилища встретили, прибывших и разместили в длинном гостевом доме.
Волхв Вышеслав осмотрел Елену, после того, как девочку накормили и успокоили. Происходившее, ей уже не нравилось. Долгая дорога и напряжение, владеющее взрослыми, стало передаваться ребенку. Она сообразила, что прогулка явно затянулась и что – то пошло не так, как ей виделось. Хвала богам, что обошлось лишь двумя треснувшими стеклами, разбитым кувшином с взваром и обвалившейся полкой с медной посудой.
– Дедушка, я умру? Спросила девочка, когда он касался пальцами Навника на ее спине.
– Нет, дитя. Он вздохнул, пытаясь понять, как этому ребенку объяснить происходящее то, что нужно сделать, чтобы обезвредить Навник у ее сердца. Ведь нужно было объяснить так, чтобы она не только поняла, но поверила и доверилась. Просто приказать и велеть слушаться не выйдет. Она еще больше будет тревожиться, чем вызовет высокий накал эмоций. И чем выше будет этот накал, тем быстрее ее найдут, пустившиеся по ее следу Навники. А то, что девочку усердно ищут уже не вызывало сомнений. Знак был выжжен четырнадцать дней тому назад. Значит уже два дня как он активен, и местонахождение маленькой Сирин не может быть для их врагов загадкой. Если бы на ее месте был бы кто– то другой, то можно было бы усыпить на время проведения обряда, а вот что же делать с ней? Она оправила рубашечку и повернулась к старцу. Потом взяла его за левую ладонь и вгляделась в очи долгим изучающим взглядом. После села рядом с ним лавку.
– Что я им сделала плохого, если они обожгли мне спину, что так до сих пор сильно жжёт.
– Ты, дитя им ничего не сделала. Но они очень хотят, чтобы ты сделала много плохого другим.
– Кому? Она сложила ладони между коленок, болтая не достающими до пола ногами.
– Тем, кого с твоей помощью они хотят подчинить своей власти, сделать из них рабов, а если не выйдет, то убить.
– За что? Ее светло – аквамариновые очи не только разглядывали старого волхва. Она, удерживая этот контакт глаза в глаза, чувствовала каждое слово на предмет лжи и искренности.
– Это не верно, заданный вопрос, дитя. Вышеслав положил ладонь на ее руку, чтобы к контакту глазами, она могла бы и по биению его сердца определять искренность произносимого им. Пока все шло нормально. Не то чтобы уже доверяла новому для нее человеку, но по крайней мере не отгораживалась от него.
– Тогда расскажи мне все. Я пойму. Почему меня забрали из дома? Почему убили маму и папу, почему меня не отвезли к дяде, почему мы убежали от моего котенка? Вопросы сыпались один за другим и, так уж вышло, что ответственность ответить на них, легла на его плечи.
– Что ж, дитя слушай. Он устроился удобнее на лавке. – Наши древние, богатые лесами и зверьем в них, плодородными пашнями, кишащими рыбой реками, Источниками первородной силы, да много чем еще земли много раз пытались захватить враги. Да и враги те были разные. Одни просто хотели хозяйничать, извлекая богатства, другим же было того мало. Желали они народы, проживающие на огромных территориях, детей богов, превратить в рабов, лишая их связи с Всеотцом и богами родными, что суть силы его. Желали они вместо светлых богов, заставить поклоняться рабским поклонением богам темным, что за помощь свою берут не трудами рук детей божьих, не их благодарностью, любовью и слабвами, а жизнями и душами их. Чтобы жили дети богов лишь тяжким трудом, печалями и страхами, попирая Покон и помыслы светлые. От того, правдами и неправдами, старались они уничтожить Дух народов, населяющих наши земли. Стравить меж собою, к жадности и сварам, меж родными, властолюбию, жестокосердию и сребролюбию. Бывало, что и преуспевали они в своих трудах, а бывало, что сама Жива – Земля – Матушка рождала богатырей непобедимых, да дев Дивьих. Вот и сталось так, что ты дитя рождена воплощением Ирийской Птахи Сирин.
– Как так? Ведь нет у меня ни крыльев, что птах по небу несут, и летать я не умею. Оживилась девочка. Верховный волхв Свентовитова Святилища похлопал кроху по руке.
– Всему свое время, дитя. Слушай, не перебивай. Всему свое время. Когда ты вырастешь и станешь взрослой девицей, тогда и случиться с тобой предначертанное. В небо ты птицей взлетишь и врагов богов светлых победишь. Если…. Он замолчал. Тишина стала тягостной для малышки, и она заерзала на лавке.
– Что если? Задала Елена вопрос, не дождавшись пока хитрый старец сам продолжит своей повествование.
– Если, ты девочка встанешь на сторону светлых богов.
– Дак я и встала уже. Я к батюшке каждый день в храм ходила, псалмы пела, хоралы вместе с матушкой и женщинами.
– Это хорошо, дитя. Но видишь, как случилось, что твоего батюшку и матушку убили люди, что приспешники Нави и тебя забрали от них.
– Они меня еще били, в студеную яму бросили, и вот этот знак, что ты видел, выжгли. Так было больно. Глаза девочки наполнились слезами.
– Вот. И такое они со многими делают и еще чего пострашнее могут творить, чтобы отвернуть от света и повергнуть во тьму. Волхв видел, что малышка совсем растерялась. Мысли ее путались, и она стала дышать часто, словно теряя связь с окружающим ее миром.
– Так что же делать? Елена развела руками.
Волхв встал с лавки, подошел к столу и достал с полки, что висела над ним лист бумаги и остро наточенный уголек.
– Смотри. Он нарисовал человечка с длинной косичкой. – Представь, что этот человечек это ты. Он нарисовал от человечка две, расходящиеся в разные стороны дорожки. – У тебя есть две дороги. Он провел параллельно с левой чертой еще одну. – Если ты пойдешь по левой дороге, то обретешь богатство, власть, силу и сможешь со всеми и людьми и зверьми делать все, что тебе вздумается.
– Вот и славно! Елена захлопала в ладоши. – Неужто все? Тогда я всем зверям раздам много еды и, им не придется убивать других зверей, чтобы кушать. Всем людям я надарю подарков разных, чтобы радовались всякий час. И всем будет хорошо. Она довольная своей идеей глядела в глаза волхва.
– Нет, дитя. На этой дороге так у тебя не выйдет творить радость для людей и зверей. Здесь, ты будешь должна служить навьим силам, и тот знак Навник, что у тебя на спине будет побуждать тебя всякий раз творить зло, убивать людей, как убили твоих родителей, отнимать у них детей, обманывать и нарушать законы Чести.
– Но, я не хочу убивать хороших людей и отнимать у них детей! Все внутри неё противилось подобному. От крика девочки лопнул горшок с цветком герани, что стоял на подоконнике. Она подняла, лишенный ее стараниями горшка цветок с пола. – Я не хотела, чтобы так вышло. На ее лице было написано глубокое сожаление.
– Я знаю, чадо. Тогда, если ты не хочешь творить зла, тебе придется идти по другому пути. Он снял с полки горшочек, открыл на нем крышку и взял из горшочка щепоть красного порошка. Посыпав этим порошком правую линию на своем рисунке, волхв щелкнул над ним пальцами, и красный порошок засветился разноцветными искорками.
– Как красиво! Изумилась Елена.
– Да, чадо. Этот путь красивый, но нелегкий. Можно даже сказать тяжелый. Но это путь светлый, где ты сможешь жить во Чести и творить во Судьбе, Путь Прави. Путь, предначертанный тебе Всевышним. Здесь ты должна будешь взять ответственность за свои деяния, мысли, чувства. Здесь ты должна быть готовой вступить в борьбу с теми, кто убил твоих родителей, с теми, кто сжег твой дом, с теми, кто стремиться совершить подобное не только с тобой, но и другими ни в чем не повинными людьми. С теми, кто призывает Навь стать хозяйкой душам детей божьих. Возможно, ты не сможешь всем принести радость, как желает твое чистое сердечко, но многих ты сможешь спасти от беды, смерти и тлена. Для многих ты можешь стать вдохновением для их дерзновения быть лучше, верить в светлых богов и в свою собственную силу, дарованную им Творцом.
– Тогда я пойду сюда. Она провела указательным пальчиком по правой линий, с искрящимся красным порошком. Еще миг и она закричала от боли. Навник на левой лопатке стал пульсировать и колоть словно ей втыкали в спину нож.
– Помоги мне, дедушка. Мне очень больно. Слезы ручьями текли из глаз крохи. Волхв подхватил ребенка на руки и вышел из избы, направляясь в сторону Святилища Свентовита. Люди, что ждали окончания его разговора с Еленой, устремились за ним. В Святилище уже разожгли священные костры и прочли предшествующие обряду славбы. На алтарном камне постелили мех белой медведицы. Поверх него, лицом вниз Вышеслав уложил, потерявшую сознание дочь отца Григория. Ее тело содрогалось от невыносимой боли, стоны вырывались из груди и отдавались в сердце каждого из присутствующих сверлящей болью. Всякий здесь знал, что Навники, выжегшие, на воплощенной Сирин знак Чернобога, почуяли ее выбор. Теперь, если все в обряде сложится правильно, и она получит имя из мира Прави, то выжженный на ее спине Навник потеряет силу не только над ней, но и над всеми представителями ее рода. Волхв прочел призыв Свентовиту. Лишь он успел проговорить закличку, как девочка успокоилась и обмякла. Высшеслав разорвал рубашечку на спине Елены и посыпал на черты Навника белый, светящийся порошок. Очертания этого знака напоминали череп животного. Навник имеет схожие черты и с символом Свентовита – Белобога, и представляет будто половину его знака. Так прослеживается его родство с братом-близнецом, ибо мир дуален. Белый порошок вмиг стал пениться и шипеть, словно гасимая известь. Волхв разрезал ножом средний палец на своей левой руке, что олицетворял собой соединение перста с сердцем и дорисовал недостающие резы на Навнике, дополнив его до символа Свентовита. Когда он закончил свою работу и провел по коже на левой лопатке спины, то вмиг покров стал чистым и ровным, как в день ее прихода на белый свет. Он взял ее на руки и перевернул лицом вверх. Ледяное доселе тело запылало жаром.
– Как твое имя, дитя? Негромко спросил служитель Свентовита. Она открыла глаза и молча смотрела на старца, повторившего свой вопрос.
– Марица. Сообщила девочка с улыбкой. Все кто был на обряде, вздохнули с облегчением.
– Каков твой Путь и Рок, Марица?
– Жить во Чести, Творить во Судьбе. От Вышних свет вбирая везде, любовь, вдохновенье, ясность и озаренье, все это нести тем, кто желает идти Путем Прави в Яви за ради Слави. Ответив на вопрос волхва, девочка села, погладила ладошкой шкуру белой медведицы, на которой лежала, потом улыбнулась и произнесла. – Я хочу кушать. Ликующие люди, отвоевавшие свое сокровище у Навников унесли его в избу. Быстро накрыли стол и сели пировать, славя и благословляя светлых богов и Мироздание. Елена – Марица наконец почувствовала себя в безопасности. Она знала наверняка, что все эти люди, скорее умрут, чем предадут ее. И она знала, что скорее умрет, чем предаст свой Путь.
Убаюканная разговорами сидящих за столом людей, девочка прислонилась к Златожнее и уснула. Теперь она была не Еленой. Она была Марицей. Марицей, которая так и не узнала, что в эту ночь по многим городам и весям ее земли шли ожесточенные бои между теми, кто славит светлых богов и теми, кто служить своему темному покровителю. Навники напавшие на след воплощенной Сирин загодя до Зеленого храма Златожнеи были встречены Радниками, защищавшими подступы к нему. Другие путали следы, заставив плененного Навника нанести знаки, подобные тому, что был на спине дочери Отца Григория на спины лошадей, пустив их бежать в разные стороны. В этой схватке пришлось пожертвовать капищем Додолы, бережно хранимое от Навников и христиан волхвами богини. И конечно не обошлось без жертв, что составляли преданные светлому Пути люди, коих в ту ночь было убито восемь. Среди них была и Обаница Бриар. Колючий кустарник отдала свою жизнь, закрыв от разящего заклятия своего любимого Фоку.
А еще она не знала, что на утро другого дня в Торжок приехал митрополит Киприан. Он и его люди долго разгребали остывшее пепелище дома отца Григория. Где кроме небольшого образка Божией Матери Владимирской не нашли ничего. Даже тел священника и его супруги не удалось обнаружить, чтобы предать их земле. Уж каким чудом уцелел образок, отчеканенный на серебряном листе, оставалось только гадать, как гадать о том, куда пропала маленькая дочь Софьи Савельевны и Григория Александровича.
По возращении в Зеленой храм, Марица разительно изменилась. Она лишилась воспоминаний о том кто ее отец и мать. Их образы больше не вставали перед внутренним взором девочки и перестали сниться. Не задавала она вопрос о прошлом, а посвятила себя будущему. Теперь она знала, что ей уготована стезя стать Ирийской Птахой Сирин. И что это такое, какая ответственность лежала на ней ей тоже объяснили. Доходчиво и ясно ей рассказали, что она должна следить за всяким своим порывом, чувствами, мыслями, постоянно находясь в состоянии спокойствия и равновесия, до того времени, пока не произойдет ее посвящение.
Из – за того, что она постоянно опасалась не уследить за своими порывами и кому–то, случайно навредить, Марица сторонилась других девочек. Если они сами подходили, чтобы поиграть или поговорить, то она вежливо говорила, делая вид, что играет, но все время была вынуждена следить за своими чувствами и мыслями, после неизменно отходя в сторону и просто наблюдая за их жизнью. Со временем все в храме привыкли, что Марица предпочитает быть в одиночестве и особенно не пытались с ней общаться. Если нужна была помощь, то просили, если же нет, то воспринимали непонятную для для себя товарку как часть своей жизни. Так и росла она, постигая то, что требовала от нее Златожнея, ставшая для своей ученицы и матерью и другом и наставницей. Кроме Златожнеи был у нее ее котенок. Рыжий карапуз, встретивший ее малышкой, по приезде в Зеленой храм. Коська, такое имя дала ему его маленькая хозяйка из–за косивших в разные стороны глаз, вырос огромным полупудовым котярой, повсюду следовавшим за своей благодетельницей. И если другие коты сломы голову бежали оттуда, где грохочет, шипит и вспыхивает, как часто это бывало во время упражнений Марицы в чарах, то Коську это абсолютно не смущало, и даже наоборот, кота разрывало от любопытства, и он истошно скреб когтями двери, когда его выставляли из помещений, где Марица упражнялась в чарах или варила едкие зелья. Иной раз бывало, что он выходила из себя, когда что–то у нее не получалось или получалось не так, как следовало и тогда она бежала в Святилище к Любъятань и подолгу разговаривала с Хранительницей о важном и сокровенном для себя. Конечно, туда сразу же устремлялся и Коська, поначалу шипевший на светлого духа, а потом привыкший к тому, что в отличие от других девочек, у которых были свои подружки, Марица предпочитала делиться своими секретами с этим существом, вечно меняющим облик.
Прошли годы числом шестнадцать и Марица выросла, постигая нания и навыки для исполнения своего Рока. Уже лишь несколько шагов отделяло ее от того, когда она станет Сирин. И обернется птицей летящей, змеею шипящей, травою ползучей, ядом горючим, сладостной негой, жалящим снегом, дождем долгожданным, светом желанным, нежным цветком, томительным сном, юным побегом,
сладким напевом, медведем могучим, волчицею злючей, хитрой лисою, с ума сводящей болью, не будет ей равных, в туманах дурманных, думы пленит, и отвратит, от всего, что родное, сердце охватит тоскою. Не было равных ей по силе. Нигде еще в подлунном мире. Такой не видели красы! Лишь дни отделяли ее от поры, когда на Святилище разожгут священные костры и свершиться то, чему положено случиться.
Посвящение. Принятие силы.
В тот год Перуница у православных староверов, что славили древних богов и чествование Ильи ророка у православных христиан пришлись на один день. На святилище Рожаниц загодя готовились к обряду посвящения Марицы и принятия ею Вещей силы. Волхвы, коим надлежало вместе со своей силой отдать жизни, чтобы Сирин исполнила предначертанное ей, уже собрались в общинной избе в сельце неподалеку от святилища. Здесь на этом самом месте вот уже пять тысяч лет совершались обряды и славления. А теперь пройдет обряд посвящения Сирин и сила, полученная ею при рождении, будет приумножена жертвой Хранителей Ключей Небесной Прави.
Седовласые старцы творили положенные обряды и ждали часа, когда и им и Марице настанет время идти в Святилище. Час за часом священный трепет все сильнее охватывал дух тех, кто участвовал в обряде. Вдруг, словно повинуясь единому сигналу, все шестнадцать седобородых старцев, вышли из отведенных для них клетей и вереницей потянулись к освященному заревом опускающегося за окаем солнца Святилищу Рожаниц. Уходящее на покой светило окрасило округу пламенеющим маревом. Вокруг, на расстоянии саженей в пять по проторенной тысячелетиями дороге неслись кругом запряженные тройками лошадей роскошно украшенные повозки числом шестнадцать. Восемь бежали посолонь, а восемь противосолонь. Именно они унесут в небо очистившиеся от всего земного части душ волхвов пожертвовавших свои жизни и силу на благо и процветание их родовых земель по окончании обряда. По одной же частице их души останется при Сирин и вернется в земли, где они прослужили всю жизнь, став хранителями- чурами для грядущих поколений.
Марица сидела перед зеркалом в своей светлице. По обычаю ее нарядили невестой, украсив богатыми прикрасами. Невестой, что передает себя на служение земле и людям, населяющим ее. Людям, что пришли из земли, и уйдут в нее, завершив свои деяния и передав знамя вечности потомкам. Все приготовления давно завершены и лишь остается ждать, когда за ней придут. Ее дух пребывал в ровном и торжественном состоянии. Ведь именно ради всего того, что происходит сейчас и произойдет позже, она пришла на эту святую землю. Ведь именно ради всего предстоящего эта святая земля породила ее. Одна створка двустворчатой двери отворилась, скрипнув петлями.
– Настал твой час, дитя! Пришло время исполнить тебе твой Рок. Волхв Прозор, не мигая, оглядывал девушку, много лет тому назад переданную на попечение Златожнеи. Малышка не только выросла и приумножила свои дивьи умения, но и стала неотразимой красавицей. – Теперь ты должна встать за Русь. Даже если тебе, придется умереть, умри, но исполни должное. Сила твоя будет вершить суд над врагами, даже если тело твое умрет. Так сверши же предначертанное!
– Свершу, отец! Она поднялась со стула с х– образной рамой из красного дерева, расправила плечи, горделиво приподняв подбородок, и шагнула из светелки вслед за прибывшим за ней стариком.
Поручь со старым волхвом Прозором, который входил в число шестнадцати, Марица ступила за ворота Зеленого храма. Там на укатанной колесами телег дороге уже дожидалась повозка, крытая бархатом цвета темного ультрамарина, отороченным золоченой бахромой с кистями. Она пропустила свою наставницу и Прозора вперед и села на место возницы, как того требовал обычай. Упряжка из восьми запряженных в нее коней с легкой подачи юной возницы, устремилась в сторону Святилища Рожаниц. Восемь коней олицетворяли собой число бесконечности Мироздания и божественного порядка. Символ Прикол – звезды, достатка и благоденствия, что неразрывно связана с Мерцаной – звездой о шестнадцати лучах – далекой родиной предков бесчисленного количества народов, населяющих Живу – Землю – Матушку. Спустя четверть часа кони стали как вкопанные у входа в Святилище по обе стороны, которого горели священные костры из осиновых бревен. В них то и дело отроки бросали сушеные сборы таволги, веребены, зверобоя, папоротника и мяты. Марица спустилась с повозки и встала меж двух священных костров. Она бросила в них по горсти травы Бел Таленца и чертополоха. Бел Таленц даст ей нужные знания и веду, чертополох соберет благодатную силу Мироздания и притянет ее к Сирин, он же исцелит темную сторону ее сущности и не даст оступиться на Пути, следования стезями Прави. Пока чародейные травы потрескивали и искрились разноцветными всполохами на ольховых бревнах она прочла закличку, позволяющую ей войти в священное пространство Святилища Рожаниц. В кругу у главного камня у пятнадцати горящих костров стояли Волхвы – Хранители, лишь один костер горел одиноко, разгоняя мрак иссиня – черной ночи с едва зародившимся на небе месяцем. Ни единой звезды не казал небосвод. Лишь темнота и густота животворящей тишины. Рядом с шестнадцатым костром встанет волхв Прозор, когда завершит обрядовые действа, предшествующие священному жертвоприношению. В оглашающей тишине зазвучал громоподобный звук бубна.
– Свершишь ли ты дитя земли, рожденное с сутью Сирин все, что положено тебе? Клянешься ли служить земле и людям, что на ней живут, детей рожают, хлеба жнут? Произнес волхв Прозор, когда звуки бубна стихли.
– Клянусь! Прозвучал твердый ответ воспитанницы Зеленого храма.
– Клянешься ли на поле битвы вступить одна чтобы люди жили, заветы предков чтя, детей в любви своих ростя?
– Клянусь! Во второй раз прозвучала клятва.
– Клянешься ли ты храброй быть, всю боль, что выпадет испить ради сынов и дочерей Живы – Земли твоей?
– Клянусь! Я жизнь свою отдам за Русь! Пока по жилам кровь бежим, а сердце в такт войне стучит, я в бой пойду с любым врагом, охваченным кромешным злом и даже если я умру, я землю предков сберегу!
Взоры всех присутствующих обратились к ночному небу. Там на полночи засветилась Прикол – звезда. Она становилась все ярче, и в какой – то миг от нее протянулась искрящаяся дымка, коснувшаяся Мерцаны, что моментально засияла на небосводе, благословляя потомков своих детей. Подавая знак, что клятвы Сирин приняты и, обряд перехода из сути девицы в суть дивной птицы может быть свершен.
Все шестнадцать волхов единым гласом стали произносить заговор –напутствие преображающейся Сирин. И обернешься ты птицей летящей, змеею шипящей, травою ползучей, ядом горючим, сладостной негой, жалящим снегом, дождем долгожданным,
светом желанным, нежным цветком, томительным сном, юным побегом,
сладким напевом, медведем могучим, волчицею злючей, хитрой лисою, с ума сводящей болью, не будет тебе равных, в туманах дурманных, думы пленишь, и отвратишь, от всего, что родное, сердце охватишь тоскою. Не было равных тебе по силе. нигде еще в подлунном мире. Такой не видели красы, как ты!
Мягкий зелено – золотистый свет поднялся из под земли и охватил сиятельным пламенем Марицу.
– Мир вам! Изрек свои последние слова первый волхв – Хранитель, левой рукой держа Марицу за ее правую ладонь, а правой вонзая обрядовый клинок в свое сердце.
– Мир вам! Произнес второй, когда первый упал на руки, подхвативших его Радников, что держали тело старца стоя, пока душа покидала его. Он пронзил себе сердце, переданным Марицей клинком, которым нанес смертельный удар первый. Действо продолжилось под стройное щебетание птиц, что во множестве слетелись на Святилище и стали свидетелями творимого обряда.
Так продолжилось со всеми шестнадцатью волхвами – Хранителями, число которых завершил волхв Прозор.
Это древнее благословение «Мир вам» несло в себе не лишь пожелание населявшим эти земли людям жить в мире, это была совокупность всех возможных благословений, на что только возможно было благословить потомков. Благословленные таким образом, живущие и их потомки под воздействием Мира, будут испытывать чувство радости и гармонии. Они с удовольствием будут не только веселиться, но и выполнять работу, примиряясь с окружающим миром. Это благословение наполняет светлой силой, когда человек как будто обретает личный рай, достигает долгожданной и вожделенной цели. Это благословение дарует полную победу даже в самых трудных и рискованных ситуациях.
– Мир вам! Произнес свои последние слова старец. – Ступай дитя! Уж ждет Воргол!
И вот, течет сила великих мужей по жилам и венам Сирин. Она, изогнувшись всем телом, засветилась во тьме разгоняемой пламенем священных костров. Это сияние поднялось далеко ввысь, взметаясь мерцающим сиятельным столбов к небесам, разрастаясь все шире и шире, накрыв, будто куполом лес, ближайшие деревеньки и каменное поле, сплошь устланное мегалитами, что принесли с собой пришедшие с далекого севера воды давнего потопа. Прямо туда, соединяясь со светом и Источником первозданной силы Мерцаны. Вдруг Марица обернувшись Сирин – Птицей с женским ликом взлетела в небеса. Все выше и выше поднималась она, паря на потоках воздуха. Там внизу осталось Святилище Рожаниц, остались Радники, что укладывали бездыханные тела волхвов – Хранителей на повозки, запряженные тремя конями, олицетворяющими собой Явь, Правь и Навь. И понеслись резвые кони, подгоняемые ретивыми возницами к берегам Красивой Мечи, где уже стояли шестнадцать лодий, ожидающих знатных покойников, которых должны они вместе с повозками и конями нести к водам Дона Великого, сквозь тысячи верст русской земли, чтобы видели люди, что Сирин теперь встала на их защиту и нет той силы, что сможет перебить вещую могощь Ирийской Птахи.
Спустя несколько часов, когда в Святилище Рожаниц завершились обряды, погасли священные костры и люди прошли на утоптанную лошадьми поляну, где в тишине благоухающей ночи накрыли столы для торжественной Тризны, Марица вернулась к людям, приняв свой человеческий облик. Встреченная, приветственными возгласами людей, что пришли разделить трапезу и, порадоваться обретению столь великой защитницы она по обычаю обнималась с теми, кто подходил к ней и, трижды целовалась в щеку. Вдруг от одиноко растущей сосны отделился силуэт мужчины в монашеской рясе. Она весьма удивилась тому, что монах был допущен к священнодействию православных староверов, чтущих древних богов.
– Кто это? Задала Марица вопрос преемнику Прозора Святозору. Но тот, будто не расслышав ее, направился к столу, где собрались гости из крепости Эмдер, стоящей на реке Ендыр, что впадает в Обь. Представительницы дома Аралуен – Священной водяной лилии во главе со своей Старшиной прибыли на обряд, не убоявшись столь дальнего пути, длиной почти в три тысячи верст. Монах, не отрывая взора, направлялся прямиком с новообращенной Сирин. Подойдя к девушке, он встал рядом и несколько мгновений вглядывался в ее очи, не выражая ни учтивости, ни страха. Он просто смотрел, пока его глаза не стали влажными от слез. И одна скупая одинокая слезинка капнула на щеку и, пробежав по ней и нижней скуле правой щеки, скрылась в вороте рясы.
– Когда – то очень давно я видела твои глаза, монах. Произнесла Марица. Ее внутреннему взору предстал этот мужчина. Он подбрасывал ее маленькую высоко в небо, как это делают некоторые взрослые с малышами и смеялся. Только тот он был на много моложе и статнее. В нем было больше физической силы и здоровья. Она тогда тоже смеялась. Те чувства, что она испытывала в тот миг, сейчас вдруг всколыхнулись в ней, с в разы увеличенной силой. Теперь, глядя на него, она вспомнила все, что было с ней до той поры, пока маленькую Елену не привезли в Зеленой храм. Она даже вспомнила ту боль, что она испытала, когда ее забрали от родителей, бросили в поруб и оставили умирать от страха, замерзая в ледяном колодце в одной тонкой муслиновой рубашечке, с пламенеющей жгучей болью спиной. На память пришел Радник по имени Фока – Тюлень и его супруга Бриар – колючий кустарник. Он спустился за ней в поруб и поклялся, что все будет хорошо, а потом, когда передал на руки Бриар, она им окончательно поверила. Так же она вспомнила боль, пронзившую вначале ее правый бок, а потом и сердце. Когда уже находилась в жарко натопленной избе далеко от…. Далеко от чего? Торжок! Вспомнился Марица город, где она появилась на свет. В тот момент она осознала, что случилось нечто страшное, необратимое, безысходное. И что мир для нее уже никогда не будет прежним. Маленькая Елена знала, что мамы и папы больше нет и ее для всего мира больше нет. Вот тогда, не желая переживать снова и снова эту боль, она приказала себе все забыть.
– Я Киприан – Митрополит. Он снова продолжил внимательно вглядываться в черты своей племянницы, не желая или страшась сообщить ей о том, что он не просто Глава Митрополии Киевской, Русской и Литовской, а просто брат ее почившей матушки. А она решила не говорить дяде о том, что все вспомнила.
– Что же тебе понадобилось Митрополит Киприан здесь на Святилище язычников? Назвала она себя тем прозвищем, которым звали христиане всех, кто не почитал их Бога.
– Весь люд Руси тебя молит, исполни все, что сможешь ты! И в дар мой для себя прими Лик Божьей Матери Святой. Пусть будет, дочь моя с тобой,
когда настигнешь Тамерлана. Благословляю я поганых, изгнать с Руси святой тебя!
– Благодарю! Она приняла из рук небольшой образок Владимирской Божией Матери. А коснувшись пальцами его холодной кожи, она увидела митрополита на пепелище дома своих родителей. Как он рыдал среди завалов, как кричал в небеса единственный, разрывавший его сердце вопрос.
– За что, Господи? Видение проносилось за видением. Ее матушка была для него самым дорогим на свете существом. Утрата сестры подорвала его душевные силы на долгие годы. Она чувствовала его боль, его чувство вины за то, что он не смог защитить тех, кто был дороже всех на свете для него, того, кто фактически правил Русью и многими землями, кто сам много раз бывая в опале у сильных мира сего, неизменно с именем Господа на устах и в сердце шел путем чести и совести, веря в то, что сможет изгнать с земель своих предков поганых захватчиков и сплотить в единый кулак эти земли.
– Позволишь ли обнять тебя? Прервал его голос мысли Марицы. Она просто кивнула и, он лишь на мгновение крепко прижав к себе свою кровиночку, так же быстро отпустил. – Коли Промыслу Божию будет угодно, то еще свидимся. Произнес он и прокашлялся. В горле пересохло.
– Добро, святой отец. Коли, жива, останусь, то может и свидимся. Теперь прости, пора идти. И она, не прощаясь с митрополитом, затерялась в толпе народа.
Москва, Коломна и другие разоренные набегом Тохтамыша города Руси поднимались из руин, отстраивались и налаживали беспокойную с оглядкой жизнь, которая могла оборваться в любой момент ни ордами захватчиков, так своими же собственными князьями, что вечно предавали друг друга и вверенный их попечению народ. По сути то и вся Русь сжалась до пределов московских земель, в постоянных стычках и междоусобицах. Не смотря, на то, что князь Василий по наущению митрополита Киприана перекупил в Орде права на Нижний Новгород, Городец, Мещеру, Тарусу и Муром, создавая тем самым прецедент перекупки владений при существующих наследникам и, ликвидировав одно из великих княжеств – конкурентов Москвы, земли которого ещё в 1341 году были выделены из состава великого княжения Владимирского, в народе царила паника. Равно как беспокоились за свое благополучие и боярские роды, забывая о том, что призваны они не лишь набивать свою мошну, а быть светскими и духовными пастырями людям. Все это не придавало устойчивости сложившемуся положению дел. Ведь по донесениям лазутчиков Тамерлан вел с собой четырёхсоттысячное войско, что не в пример русским ратям превышало во многие разы их численность. Когда пришла весть о том, что войска Тамерлана двинулись на русские земли, князь Василий, укрепив Москву, встал с ополчением на Оке. Но силы были столь незначительны, что в народе то тут, то там возникала паника. Из Владимира в Москву перенесли икону Божией Матери Владимирской, что хоть ненадолго, но укрепило уверенность в том, что беда может миновать. В то же самое время разнеслась весть о том, что воплощенная на земле для борьбы с захватчиками Сирин уже готова вступить в бой. Все православные, независимо от того, каких богов они почитали, воспрянули духом. Ведь многие народы бережно хранили предание о приходивших на землю Сирин – птицах, не дать в обиду мирных людей, кем бы они ни были и каким бы светлым богам не служили.
– От чего медлят князья, засевшие за Окой? Хан уже пересек границы и движется своей ордой все глубже в наши земли. Спросила Марица вошедшего в избу, которую она занимала за пределами Зеленого храма верстах в восьми от него. Им был советник Великого князя.
– Под Коломной встали полки русские, сможем сохранить лишь северный берег Оки. Мало нас, Марица. Так, что здесь тебе одной придется принять бой. Она молча выслушала посланца Василия и дождавшись, пока тот покинет избу закрыла глаза, предчувствовавшись к тому, что прямо сейчас намерен сделать Тамерлан.
Груженый несметной добычей и золотом тех, кто пытался откупиться от его нападения Тамерлан решил спрятать свои сокровища в скалах Воргола. Не то, чтобы ему было сложно возить за собой эти телеги, но это все равно доставляло неудобства. Раньше он по обыкновению отправлял награбленное в свою столицу. Но все до единой телеги, что за последние полтора месяца эмир отправил в Самарканд, бесследно исчезли. И не только телеги с золотом, но и люди сопровождавшие их. Это было не слыхано! Потому как сопровождавшие были бывалыми войнами, закаленными в сражениях, и его доверенными людьми. Не могли они просто бесследно исчезнуть. В который раз до полководца стали доходить слухи, что его войско подвергается странному мору. Не возвращаются посланные на задания разъезды и лазутчики. И странность это заключалась в том, что все пропадали бесследно. Ни тел, ни следов никто не находил. Талантливые следопыты лишь разводили руками. Его войска до тла сожгли Елец и направились к Ворголу. Там он решил передохнуть, откормить лошадей на его заливных берегах и двинуться дальше. Окрыленный победы легкой хмелем сладким, он старался не обращать внимания на доходившие вести, списав все это на досужие байки его разношерстного войска, набравшего добычи и желавшего поскорее вернуться под теплые бока их женщин.
Чтобы скрыть в скалах Воргола свою добычу он взял восемь тысяч воинов из ближней рати и направился к заветному месту, где, по словам его шамана можно спрятать в скалах золото и никто, кроме его хозяина не сможет взять сокрытое. Три тысячи телег поскрипывая под тяжестью, съезжались к заветному месту. Возницы завозили их внутрь пещер, выпрягали коней и выводили под уздцы наружу.
– Богатым был набег! Гордился собой полководец, глядя на все эти несметные сокровища, что несли в пещеры. – Добро, что прямо на телегах можно упрятать все это в недрах скал. Когда буду возвращаться обратно, мне будет легче увозить. Он аж причмокнул от удовольствия, попивая крепленое вино из своего кубка. – Как же мне будет отрадно выбить из руссов всю спесь!
Все телеги одна за другой скрылись из вида. Отряд специально назначенных воинов стал закидывать землей вход. И лишь только последний из них кинул последний ком земли со своей лопаты, как все они пали под стрелами лучников, окропив своей кровью вход в пещеру, где скрылись сокровища Тамерлана.
– Все готово, мой господин. Сообщил шаман после того, как последний воин, что закапывал схрон, испустил свой дух.
– Ставь заслон. Запечатывай, чтобы никто не смог добраться к моим богатствам.
Шаман стал кликать темных духов, чтобы те пришли на защиту Тамерланова схрона, обещая, что хозяин сокровищ принесет им в жертву еще большую добычу, чем ту, что те получили нынче. Когда он замолк, убедившись, в том что закликаемые духи не только явились, но и приняли условия сделки, эмир Самарканда вспорол остро наточенным клинком свою ладонь и приложил к печати, начертанной на скале. Кровь хозяина сокровищ теперь станет не только замком на схроне, но и ключом, который отомкнет его тогда, когда пожелает он – Тамерлан.
– Распрягайте лошадей! Ночь проведем здесь. Он велел ставить шатер чуть выше над входом в пещеры. Там открывал захватывающий вид на реку и окрестности. – Как же я люблю такие вечера, радовался мужчина, оглядывая хозяйским взором все вокруг себя, в том числе суетящихся вокруг костров воинов. Его воинов, что принесли ему добычи, которой достанет выстроить не то, чтобы Самарканд, а тридцать таких Самаркандов. Он принял свежий кубок с вином из рук рабыни гречанки, старательно нагибающейся пониже к земле, лишь бы не вызвать гнев своего повелителя. Но сегодня эта девчонка его не интересовала. Он вспоминал, что видел другую, среди захваченных пленниц, которых велел прихватить с собой для ночной утехи. Помниться он даже имя ее спросил, что было неслыханной честью для той, кто после него обычно отправляется по рядам его бойцов, пока истерзанное их ласками не испустит последний выдох. Он засмеялся низким грудным смехом, предвкушая свои ощущения от страха и боли русинки, которую он сейчас возьмет на свое ложе.
– Приведи женщин. Велел Тамерлан своему слуге. Тот низко склонившись перед властелином половины мира, поспешил исполнить его приказ. Не прошло и нескольких минут, как перед ханом в свете заходящего солнца выстроили в ряд дюжину красавиц, отобранных специально для повелителя. Разглядывая каждую из этих созревших для утех девиц, он почувствовал тяжесть в чреслах. Эмир прошелся вдоль шеренги невольниц. – Это не все. Где та, что мы взяли утром? У нее еще родинка над правой бровью.
– Сбежала, мой повелитель. Слуга упал на колени и низко склонил голову, касаясь земли.
– А ты куда смотрел? Неужели, слишком непосильная задача для тебя, раб, проследить за парой дюжин баб?
– Я засмотрелся. Он от страха чуть отодвинулся к краю скалы. – И она сбежала. Вместе с моими монетами, что я прятал в своем сундуке. Хан рассмеялся от всей души.
– Ты, мерзкий раб засмотрелся на мои сокровища, и лишился своих жалких монет. Он пнул своего слугу ногой в бок и тот с воплем ужаса упал вниз, разбиваясь о скалы. – У тебя не было ума, и тебя лишили твоего золота. Беги за воровкой, что оказалась умнее тебя и удовольствовалась малым, вместо того, чтобы завидовать своему господину. Он достал плеть и стегнул ею двух женщин, что были к нему ближе всех, потом подошел в той, что стояла седьмой по счету, затем взглянул на восьмую. – Близняшки. Вот так повезло мне нынче! Любит меня Всевышний. Давненько не захватывали близняшек. Мужчина больно подпер под подбородок и всмотрелся в глаза сначала одной, а следом второй. – Вы обе, следуйте в мой шатер. Сейчас ваш господин к вам придет. Девушки, что без тени испуга держались за руки, переглянулись. Они вдвоем сделали шаг назад. – Будь проклят ты и весь твой род, не бывать нам на твоем ложе, отродье сатаны! Проговорили сестры в один голос и, ступив еще один шаг ближе к пропасти продолжили. – В руки твои передаю дух мой! Обе девушки, продолжая держаться крепко за руки, бросились со скалы. В мгновение ока, откуда ни возьмись, появилась птица огромных размеров. При ее появлении воины попадали ниц от ужаса и ветра, поднявшегося от взмахов ее крыльев. Она подхватила сестер-христианок на свои крылья и стала подниматься в небо.
– Стреляйте, идиоты! Закричал полководец. – Убейте это исчадие ада. Спохватившиеся воины наскоро схватились за луки и стрелы полетели тьмой в скрывающуюся, за набежавшими тучами Сирин, уносившую на своих крыльях, спасенных девушек. Он хлестнул плетью нескольких неудачников – стрелков. Потом посмотрел на оставшихся пленниц. Его настроение было безнадежно испорчено. Кроме того хлынул дождь, да такой силы, будто все хляби небесные распахнулись разом. – Забирайте остальных, они ваши. Разрешил хан взять для утех своему войску захваченных русинок. Воины забрали девушек, но ни у кого не возникло желания после устрашающего вида огромной птицы не только развлекаться с этими женщинами, но и есть. Похлебка в котлах подгорела, огонь в кострах стал гаснуть и никто так и не смог снова разжечь ни одного костра. Раздосадованны властелин, мокнущих под дождем воинов, скрылся в своем шатре. И невдомек было эмиру Самарканда, что в тот момент, пока он ворочался с боку на бок в своем шатре, когда пытался выспросить у своего шамана, что это за чудище унесло девушек, всех его пленников под проливным дождем освободили и увели в неизвестном направлении. Но об этом он так и не узнал, потому, как слуги побоялись сообщить господину об этом инциденте.
Наступивший пасмурный рассвет, с моросящим дождем не принес ничего хорошего. Вернувшиеся лазутчики, доложили, что русские полки огромной силой стоят на берегах Оки.
– Там смерть и обретут они! Закричал еще пуще разгневанный Тамерлан. – Всё! Время игр закончилось! Теперь я камня на камне не оставлю на десятки тысяч верст окрест! Созываю совет. Пора заканчивать набег. Пора всю Русь нам раздавить. На его шее вздулись вены. Порез на руке, что он делал вчера открылся, и потекла кровь. Он сжал ладонь наблюдая, как алая жидкость падает на траву. – Ненавижу! Всех, кто живет на этих землях, ненавижу. Вдруг до полководца дошел звук голоса дозорного, стоявшего на скалах чуть ниже.
– Я вижу деревянный плот, по реки водам в нашу сторону плывет. На нем лежит девица. Дым трав, над ней клубиться из множества серебряных горшков. Хан и его люди подошли к обрыву и стали наблюдать, как по течению плывет огромный плот. На нем лежит девица в золотой кольчуге с золотым же щитом и множеством серебряных горшков, наполненных до краев золотом.
– Что это? Спросил эмир – хан у своих людей.
– Девка мертвая из руссов. Видно из очень богатого рода, раз ей уложили на плот столько богатств. Желают неверное, чтобы в загробной жизни ей все это пригодилось. Воины, стоявшие ниже к берегу, сгрудились у воды, приготовив шесты, чтобы перехватить плот.
– Позволь, повелитель нам забрать эти сокровища. На что они мертвячке? Тамерлан засмеялся.
– Пес шелудивый, шайтан прихвати тебя за ногу! Разве достойно у покойницы майно забирать?
– Ну, сама виновата, что сдохла не ко времени и не дождалась, пока мы в ее терем придем не только рухлядь с золотом забрать, но красой ее попользоваться. Плот с девушкой поравнялся с Тамерланом. Он зрит с высоты на красоту, представшую его взору.
– До чего же красавица! Дивиться он, не замечая, что плот давно стал плыть медленнее, а как поравнялся с ним, так и вовсе встал посредине реки. – Как же жаль, что она мертва. Каким достойным экземпляром стал бы такой трофей в моем гареме. Вдруг его хватает шаман и бросает на землю, зажимая господину уши.
– Не слушай это. О, Великий хан. То смерть сама явилась к нам! Он пытался вырваться из рук ополоумевшего шамана. – Сейчас все здесь умрут, позволь же спасти хотя бы тебя, мой повелитель! Бормотал шаман, все сильнее зажимая ему уши. Старик начал читать заклинания. Но даже сквозь закрытые уши и бормотание своего шамана, притихший завоеватель половины мира слышал нечто страшное. Там внизу, на плоту, прикинувшаяся мертвой дева вскочила на ноги, распростерла свои руки вверх и, превратившись во вчерашнюю огромную птицу с дивным женским ликом, стала летать над его восьмитысячным войском и петь такие птичьи трели, от которых его войны падали замертво. Она все продолжала и продолжала петь смертельное кружево своей страшной песни, наворачивая в небе над ними круги. Войны падали как подкошенные и умирали, корчась страшными муками. Когда все стихло и птица исчезла, скрывшись за облаками, хан поднялся на ноги. Его взору предстала кошмарная картина. По земле поплыл едкий зеленый туман. Он был столь плотным и сверкающим, что казалось, будто мириады светлячков скрепились вместе и единым покрывалом – рекой потекли по земле. Его воинов, кто уже испустил последний выдох, затягивали под землю целиком, неизвестно откуда взявшиеся в несметном количестве змеи. Они просто исчезали на глазах без следа. Он повернул голову в направлении плота, но тот давно уже скрылся за излучиной реки. Хан взирая на весь ужас происходящего огляделся вокруг. От восьмитысячного войска осталось лишь пять человек, шаман и он. Тамерлан хватил за ворот шаман.
– Что это за тварь? Откуда она взялась? Как ты мне скажи, старик она смогла уничтожить восемь тысяч мужиков отборного моего войска? Восемь тысяч человек здесь окончили свой век! Он в негодовании тряс старика, пытаясь вытрясти из него правду.
– Мне, мой повелитель неведомо, что это такое.
– Так как же ты понял, что она сейчас начнет убивать своей песней моих людей? У старика не было ответов на вопросы его господина.
– Я просто почувствовал, что происходит что-то страшное.
– Так узнай же, что это за тварь. Нам ее, во чтобы то, ни стало, надо уничтожить. Он глядел вслед уносящимся вдаль коням. – Больше одиннадцати тысяч лошадей безвозвратно ушло!
Оставшись без единого коня, великий завоеватель весь день шел пешком с горсткой своих людей в главный стан, проклиная русских.
– Я не оставлю здесь камня на камне! Я спалю все дотла! Вырежу под корень всех, даже младенцев. Само название Руси я сотру из истории. И никто не вспомнит даже название этого племени!
– Размечтался! Сказала Марица, глядя удовлетворенно в зеркало на своего врага. – Жаль, что не удалось мне тебя сегодня убить. Она вздохнула. – Ну, да ничего. У меня достаточно времени, чтобы завершить начатое. Она провела по волосам гребнем. – Русь он сотрет. Сам замучаешься утираться! Она провела рукой по зерцалу и видение с идущим пешком Тамерланом по вымокшей от дождя земле, налипающей на его сапоги, исчезло. В светелку вошли сестры – близняшки, которых она вчера спасла от участи разбиться о скалы.
– Там человек пришел. Спрашивает, что с лошадьми, отбитыми у врагов делать? Марица с удивлением воззрилась на собеседниц.
– Вы о чем?
– Все каменное поле кишит ими. Куда их девать? Она ненадолго задумалась.
– Так, а что тут думать? Раздайте часть людям, об остальных пусть заботятся княжьи человеки. Да пусть поторопятся, а то они всю траву в округе съедят, нечего другой скотине есть будет. Девушки повернулись, чтобы исполнить наказ, но хозяйка избы их остановила. – Да. И с вами нужно что – то решать. Откуда вы?
– Тульчанки мы. Отец наш кузнец Елисей. При монастыре трудиться после того как за долги его поставили там отрабатывать. В один голос проговорили сестры. – А мы в гостях были у родичей, где он нас оставил, чтобы в холопки не забрали. Там нас в полон и захватили. Это уже поведала одна из сестер.
– Вот и отправляйтесь в свою Тулу. Завтра обоз туда пойдет с отбитыми харчами. Возьмите по чести себе часть того серебра, что на плоту было, по три лошади, выкупите своего отца, постройте избу и живите с миром. Она отвернулась к зерцалу, не слушая благодарственных речей сестер. Хоть и не слушала, а так радостно на душе было, что случилось им ей помочь. Она снова взяла в ладонь костяной гребень и прошлась по волосам, продумывая, куда бы в следующий раз податься, чтобы не только урон хану нанести, но и напугать намного сильнее, чем раньше. Пусть собирает войска и отправляется в свои земли. В зерцале показался лик Любъятань.
– Доброго дня тебе, Сирин – красавица. Марица радостно улыбнулась. Теперь, когда она прошла обряд посвящения, ей было легко управляться со своими чувствами и эмоциями. Они стали ровными и прошли опасения за то, что может вырваться наружу неконтролируемый гнев. Все годы, когда она должна была себя сдерживать, конечно, оставили отпечаток на ее поведении, но теперь, чувствуя могощь, на много превышавшую, прежнюю, она ощущала и легкость бытия, наслаждаясь жизнью без искусственных ограничений.
– Мир тебе, Хранительница. С чем пришла? Любъятань вышла из зерцала и присела рядом с Марицей на свободный стул. Она взяла шкатулку с прикрасами, стоявшую на столике открытой. Поперебирала украшения и надела на палец, один перстенек.
– Себе возьму. Приглянулся. Она частенько так делала с понравившимися ей у Марицы побрякушками, когда заходила в гости. Вот уж до чего была охоча Хранительница Святилища ко всяким прикрасам. И радовалась им словно ребенок. Ведь те, что приносили в ее владения люди в качестве отдарков, за исполненные чаяния, принадлежали Макоши и их Любъятань не носила.
– Сделай милость. Марице доставляло удовольствие порадовать подругу – помощницу. Гостья взяла следующую шкатулку, что была поменьше и открыла. Там лежал образок, что передал Сирин в ночь посвящения митрополит Киприан. Любъятань повертела его ладони.
– Твоя матушка перед смертью держала его в руках и неистово молилась за тебя, Елена. Елена – Марица – Сирин грустно улыбнулась.
– Я видела в своем видении. От того и приняла сей дар от дяди. Когда девушка произнесла слово «дяди», на душе стало тепло. Как только она вспомнила, из какого рода была, какими были ее родители и что за человек митрополит, она словно заземлилась. Теперь не лишь небо влекло ее, а и корни, питаемые славными деяниями и чаяниями членов ее рода давали ей силу. Все разузнала племянница за дядю и гордость за то, что каждый из них по своему творит одно дело сплачивала ее с родственником на уровне гораздо большем, чем родная кровь.
– Ты можешь ему доверять. И образок носи при себе.
– Зачем?
– Не знаю. Так мне почудилось верно будет.
– Ладно.
– Я чего пришла, то. Люди князя забрали обоз с награбленным, который ты отбила у людей Тамерлана. Среди вещей, что в этом обозе есть гребень – двусторонняя утица. Мне его нужно добыть и в Святилище вернуть. Его у девчушки забрали, что чинить возила священную вещь Макоши в Рязань. Любъятань показала образ двусторонней утицы в зерцале, дабы Марица понимала, что искать. Сама знаешь, я не могу далеко от Святилища отлучаться, а вещь ценная, ею власы да бороду Стрыя чесать надобно. Коль не делать то спутаются и люди в округи свариться будут.
– Добро. Она прикрыла глаза и узрела гребень за поясом новой княжьей наложницы. – Завтра отправлюсь к Василию в стан и добуду.
– И вот еще. Ты Тамерлана самого не убивай.
– Как так?
– Он должен вернуться в свою землю живым. Его злость на нас еще не мало послужит нам, ослабив наших врагов на востоке. Хранительница вновь указала на зерцало. Там возникли образы будущих походов Самаркандского эмира.
– Ясно. Согласилась Марица. – Пусть лучше он к ним, чем они к нам. Кто такую разумную мысль подсказал?
– Сама догадайся. Ведь ты умная девочка.
– Слава Макоши!
– Слава! Восславила мудрость древней богини Хранительница ее Святилища, исчезая в зерцале Марицы. – Про гребень не забудь. Прозвучало эхом по светлице.
– И тебе доброй ночи, Любъятань.
С первыми лучами солнца Сирин опустилась на землю в ста саженях от стана Московского князя.
– Скорей бы закончилось это нашествие, сетовала она, оглядывая под чистую выеденную лошадями траву. – А то, коли так пойдет, то люди сена не успеют запасти скотине на зиму. Она прошла мимо дозорного, который не заметил ни приближения девушки к стану, ни то, что она прошлась по рядам, кучками сидевших у костров войнов, а потом направилась прямиком к шатру Великого князя. Лишь поравнявшись с стражниками, стоявшими у полога шатра, она обратилась к парням.
– Здравы будьте, служивые. Те дернулись от неожиданного появления красивой девицы. А потом подбоченились, их лица расползлись в довольной ухмылке
– Здравствуй, красавица. Ты чего здесь разгуливаешь одна? Обратился к ней рыжий красавчик с аккуратно стриженной бородкой. Он вольно опустил копье, расслабившись под чарами и раздумывая как бы поближе познакомиться с ладной девицей. Второй, что был по моложе, с едва проступившей порослью на подбородке и верхней губой, просто уставился на гостью.
– Да вот князя пришла проведать.
– А Великий князь, почивают пока что. Я Прохор. Можешь с нами поболтать.
– Ну, так то не моя печаль, соколик. Открывай полог, Прохор. Тот не задумываясь, выполнил просьбу Марицы. Она преспокойно вошла в шатер Великого князя Василия Дмитриевича. А потом обернулась к незадачливому охраннику и громко, чтобы слышно далеко стало, произнесла. – Скоро ты Прохор, станешь болтать не языком с девками, а ножками резвыми, когда тебя на виселице вздернут.
Спавший в обнимку со своей новой наложницей двадцатичетырехлетний Великий князь вскочил со своего ложа, хватаясь за меч. Глупая девчонка взвизгнула и натянула на голову покрывало.
– Спряталась, умничка. Поди, теперь никто и не посмеет убить тебя, дурочка, когда ты с головой одеялом укрылась.
– Ты кто? Как сюда попала? Василий Дмитриевич, держа в одной руке меч, натягивал порты.
– Марица я. Сирин. Василий Дмитриевич недоверчиво глядел на незваную гостью.
– А чего не предупредила, что придешь? Василий мотнул головой, прогоняя девчонку. Она прихватила свою одежду и выскользнула из шатра. Вбежавшие было войны, тоже ушли, оставив Марицу наедине с господином. Она же дождалась, пока все выйдут, присела на походное кресло и налила в чистую пиалу вина. Принюхалась и отставила в сторону.
– Паршивое у тебя Василий Дмитриевич вино. Зря ты наши исконные напитки не жалуешь. Они на травах, силушку земли родной впитавшие, куда большую пользу приносят. Князь, полностью облачившись, присел в соседнее кресло и усмехнулся.
– Ты для того и пришла, чтобы рассказать мне о пользе напитков, дать напутствие, что пить, а что не следует? Она вздохнула, молча разглядывая молодого мужчину.
– Нет, князь, не за тем я пришла, чтобы о напитках тебя напутствовать. А желаю вопрос я тебе задать. Князь приосанился и выглядел важным. Не в пример тому, как несколько минут назад, вскочивший, перепуганным с ложа. Он поигрывал бугрящимися под рубахой мускулами, всем своим видом демонстрируя свою недюжинную силу и мужескую мощь.
– Ну, так спрашивай, Марица. Глаза Сирин вдруг стали злыми. Вмиг с нее слетел весь налет вежливости и радушия.
– Как ты землю русскую собрался защищать, коли и себя не можешь защитить? Когда по стану твоему как по ярмарке, чужие люди могут разгуливать, перебрасываясь с твоими войнами словечками.
– С чего ты взяла, что такое возможно в моем стане?
– Я же прошла, прямо в твой шатер. С людьми поговорила. Сижу перед тобой. А коли намерения у меня недобрыми были? Где бы ты Великий князь нынче пребывал?
– Но ты же Сирин! Смутился Рюрикович.– Разумеется, тебе и запросто вот так зайти в мой шатер.
– Ошибаешься, Великий князь. Чтобы вот так как я в гости ходить, не нужно быть Сирин. Так почитай многие могут на Руси. А ведь самое обидное, что и Навники и шаманы Тамерлана могут зачаровать любого. И придет к тебе в гости такой, убьет тебя в твоей теплой постельке, вместе с очередной девкой и уйдет, как пришел. Она хлопнула ладонью по раскладному столику, да так, что тот рассыпался. – Кто будет Русь защищать? Кто земли предков в кулак будет собирать? Кто с Ордой воевать?
– Что же делать? Спросил обескураженный князь.
– Гребень золотой – двустороннюю утицу мне отдай, что третьего дня девке своей подарил. Не доросла она, чтобы таким сокровищем власы на своей тупой и корыстной башке чесать. Она поднялась с кресла. – Вели воды чистой принести.
– Воды принесите! Крикнул Василий Дмитриевич. – И Дашку сюда! Полог мигом откинули и в шатре появился Прохор. Он поставил на целый столик кувшин и упал в ноги перед Марицей.
– Не вели казнить меня! Пощади! Не надо на виселицу. Предки мои и я испокон веков верно служим отчизне. Разве мог я знать, что такая птица появиться у шатра господина.
– Поднимись Прохор. Не позорить я пришла честь воинскую. Прекрасно знаю, какими чарами владею. Прохор встал с колен. – Ведаю и взаправду ты ратник славный, ступай. Все будет хорошо.
– Иди, давай. Никто тебя на виселице не вздернет. По крайней мере, сегодня. В нетерпении Василий Дмитриевич ждал, чем поможет вода ему, что Сирин велела принести. Она же взяла кувшин и прошептала на воду короткий заговор, порезала средний палей на своей правой руке и капнула несколько капель крови в кувшин. Потом протянула его князю.
– Вели эту воду вылить в большой чан и разбавить таким количеством воды, чтобы стало достаточно сделать по три глотка каждому твоему войну. Тогда никакие чары на всех, кто выпил, действовать не будут. А те, что на них могли быть раньше наведены, спадут. Князь сделал три глотка.
– Прохор! Ступай сюда! Стражник тут же появился в шатре. – Пусть эту воду, разведут в большом количестве воды и пусть каждый, кто есть в стане, выпьет по три глотка.
– Исполню, Великий князь!
– Ну, где Дашка то твоя. Пусть поторопится. У меня еще дел невпроворот. Через пару минут в шатер вошла княжеская наложница.
– Даша. Отдай ей тот гребень, что я тебе на днях подарил. Он с удивлением разглядывал девушку, с которой проводил ночи последние несколько месяцев. Князь не мог понять, что он нашел в этой девчонке, когда…. Василий Дмитриевич вопросительно посмотрел на Марицу. Она же в ответ утвердительно кивнула головой. После выпитой им заговоренной воды, чары, наложенные на князя ее покровителями, спали, и он узрел весь ужас, совершенной им глупости.
– Нет его у меня. Она согнулась от боли в коловрате после своих слов под взглядом в гневе глядящей на нее Марицы.
– Не ври! Она перевела взор на хозяина шатра. – Вели, Василий Дмитриевич принести ее обитый красной кожей и медными пластинками сундук. Он выполнил ее просьбу и в задумчивости разглядывал свою полюбовницу, которая вжала голову в плечи, в ожидании пока принесут ее сундук.
– Да, ты не молчи, красавица. Расскажи князю о том, кому ты вести из стана великокняжеского отправляешь. О чем те вести? И чем ты должна была следующим вечером попотчивать своего благодетеля, по наущению своего нанимателя.
– Меня заставили! Она упала в ноги Великому князю, который не понимал, когда связался с этой девкой, чем рисковал в своей жизни. Ведь, узнай супруга его Софья Витовтовна, о его неверности, то… Он даже думать боялся, какие скандалы стала бы закатывать горячо любящая его женщина. А уж, какими неприятными последствиями это могло обернуться для него в отношениях с тестем, реши она развестись с Великим князем и вернуться на родину. Шутка ли, единственный ребенок Великого князя литовского Витовта! Да пол Европы выстроится, чтобы на ней жениться.
– Говори! Приказала Марица. В шатер внесли здоровенный сундук, обитый красной кожей. Она села на него сверху.
– Меня заставили, мой господин. Я бы ни за что не согласилась бы предать тебя, если бы моих родных не взяли в заложники. Люди князя Тверского Михаила, что выступают от церкви против тебя и митрополита Киприана держат мою мать и сестер силой в монастыре. И за то я должна отправлять им сведения о том, что происходит в твоем стане. Марица поднялась, откинула крышку сундука и из – за шелковой подкладки достала сложенный во много раз листок бумаги. Она передала его князю. Тот прочел донесение лазутчицы его врагов.
– Матерь Божья! Да тут все просто как на ладони! Расположение полков, количество фуража, съестных припасов, оружие.…. Ах, ты ж паскуда! Он схватил меч, но остановленный взмахом руки Марицы, отшатнулся от Дарьи.
– Не торопись, князь. Еще успеешь. Марица вновь поглядела на любовницу князя.
– Рассказывай дальше, Дашенька. Елейным голосом произнесла девушка.
– Я и здесь ни в чем не виновата. В полоне у Тамерлана мой брат, поэтому я была вынуждена…. Марица достала еще одну сложенную во много раз бумажку.
– Поэтому она и в его стан такое же письмо написала. Василий Дмитриевич обомлел.
– И ему? Марица кивнула. А он развернул донесение лазутчицы его другому врага и сравнил с предыдущим.
– И напоследок? Дарья поняла, что все пропало. От страха, она стала зеленой.
– Не убивай меня, князь! Закричала, что есть мочи девчонка. – Я под сердцем дитя ношу! Твоего великокняжеского наследника. Князь стал в изнеможении ловить ртом воздух и схватился за голову. Марица не обращая внимания на затихшую в ужасе девушку, решила завершить повествование сама. Она подошла к лежащей на ковре Дарье, разорвала на ее спине платье и указала князю на знак, красующийся на левой лопатке его подружки.
– Ведомо ли тебе, Василий Дмитриевич, что это за знак?
– Видел такие, но не ведаю, что сие означает.
– А я тебе поведаю, повелитель московских и прочих земель.
– Сей знак зовется Навником. Его на себе носят почитали темного бога, имя которому Чернобог. А вот девица эта чудная, и есть почитательница того самого бога, коему служат Навники. Они же и опоили тебя приворотным зельем, чтобы ты голову потерял от красы сей невиданной. А еще, Она достала из шкатулки, что лежала поверх вещей гребень, за которым послала ее Любъятань, а потом и флакон зеленого стекла. – Сегодня, ближе к ночи, она должна была тебе и твоим советникам подмешать в еду вот это чудное зелье. От которого, ты и твои соратники бы ближе к полуночи отдали бы богу душу. А всех твоих ратников после этого, собирались они обратить в свою черную веры, помечая вот таким же знаками. Дарья дернулась, но была будто припечатана к ковру взмахом руки Марицы.
– Васенька, любимый, Прохрипела Даша. – Если она убьет меня, то убьёт и наше дитя.
–Угомонись уже! Неужели не поняла ты до сих пор, с кем имеешь дело. Ты не только не в тягости, а и вовсе лишена возможности детей не то, что родить, а и зачать. Видишь ли, князь, разные бывают аскезы. Одни чтобы сподобили их небесные покровители на достижение целей жертвуют серебро, имущество на благо сирот и обездоленных, другие с колен не встают в молитве и посте проводя дни и ночи, кто–то строит храмы, кто – то на Русь войной идет, кто – то, чтобы спасти земли предков для своих детей в бой отправляется или вот, как волхвы – Хранители отдает силу вещую и саму жизнь, чтобы дело их продолжили. Да и не перечислишь их обетов тех, у каждого свой. А вот красавица твоя, шибко золота желала. Да так, что сама подалась к Навникам. Вот те ее и пригрели, заданий всяких надавали. Да ей и этого оказалось мало. Одни, глядишь одному господину всю жизнь верную службу несут, другие двоим господам. «Ласковый теленок двух маток сосет» А эта же аж четырем господам подвязалась служить. И ведь получалось. И с тебя получать дары, и с князя Тверского три деревеньки, и с Тамерлана золотишко, да и Навники ее не обижали. А что мать ее с сестрами монахи насильно в монастыре держали, так это ложь. Они в монастыре от родички своей, пособницы Навников прятались, так она их хитростью выманила и жертву отдала своему темному богу. Брат ее действительно у Тамерлана. Да только не в плену. Тоже до золота охочь дюже. Он донесения то и передает куда надо и когда слледует.
– Хватит! Не желаю больше слушать! Он выволок брыкающуюся девку из шатра и влил ей прилюдно в глотку яд, которым та собиралась отравить его и его людей. – Привяжите ее к столбу. Пусть стоит, пока не сдохнет. Приказ он своим людям, а после вернулся в шатер.
– Зря ты, Василий Дмитриевич не дослушал. Ну, да ладно. Ведь, когда сюда добиралась и сама я не знала, сколь занятная быль сложится. Ты уж не сердись, но теперь должна я тебе вот что сказать. Она положила золотой гребень, что у Дарьи забрала в кармашек, на поясе. – Ты ведь не только мужчина. Ты князь. За тобой земли, люди и твои соратники.
– В том числе митрополит Киприан – твой дядя. Марица улыбнулась.
– Не постыдился, стало быть, брат моей матушки покойной признаться в родстве со мной.
– Нет. Он гордиться тобой. Только ты сейчас сама то, поняла, что твои тверские родичи тоже получат по заслугам? И не жаль тебе их?
– Я не родичам, служу, а Родине, так же как и мой дядя, так же как ты. Не вправе я наущать тебя, но помни, что за каждую пядь твоей земли, за каждого человека, живущего на этой земле, кто бы он ни был, и какому богу бы не возносил свои славы и благодарность, ты в ответе, брат.
– Благодарю тебя, сестра за все! Василий подошел к Марице и крепко обнял ее, расцеловав трижды.
– Мир тебе! Сказала Сирин и вышла из шатра.
Эмир Самарканда вошел в свой шатер в главном стане. Войско в недоумении встретило своего полководца пешего и в сопровождении лишь пяти воинов. Тот строго на строго приказал, тем, кто выжил при нападении страшной твари, молчать о случившемся и ни слова не говорить о погибших восьми тысячах их соратниках. Он выгнал женщин, что пришли поприветствовать своего господина и разделить с ним трапезу, которую приготовили для него. Выгнал вместе их яствами. Ком стоял в его горле. Он больше суток не ел и ничего не лезло ему в горло.
– Шамана ко мне! Крикнул он нукерам – стражникам, что должны были стоять за дверью. Сам же взял кувшин с вином и стал пить из него, не утруждая себя тем, чтобы налить терпкий напиток в кубок.
– Я здесь, мой повелитель. Вошедший, опасливо жался у дверей. Хозяин шатра с грохотом хлопнул кувшином по столу, да так, что серебро смялось при ударе и вино выплеснулось на руки и расшитую скатерть, покрывающую стол.
– Найди мне людей, что ведают об этой твари хоть что-нибудь!
– Все сделаю, мой господин. Шаман низко склонился перед повелителем. Тот бросил ему огромный туго набитый золотом кошель, следом второй и третий.
– Это тебе. Благодарю за то, что спас меня от смерти. Мужчина поежился, вспоминая, как его восьмитысячное войско отборных воинов корчилось в предсмертных муках и в одночасье исчезло под землей. В земле этих ненавистных русских.
– Я до последнего вздоха, владыка моего сердца буду тебе служить. В дверь постучали. После разрешения войти, появился запыленный с дороги нукер.
– Повелитель! Отряд, из тридцати тысяч воинов, что ты отправил на Москву, перед тем, как идти на Елец пропал.
– Убирайся! Он вытащил из сапога нож и швырнул в гонца. Тот едва успел скрыться за дверью, в которую воткнулся запущенный Тамерланом нож.
– Сука! Вспомнил он огромную птицу и ее же в облике прекрасной девы на плоту. – Что же ты за тварь такая? Иди. Повернулся он к шаману, – И достань мне хоть из под земли тех, кто знает об этой… Он не договорил. Взял новый кувшин с вином и стал жадно пить, проливая на себя крепленый сладкий напиток, в этот миг показавшийся ему отвратительно приторным.
На пятый день перед ним предстали люди в черных одеяниях. Не собираясь выяснять, кто перед ним, оставив это своим помощникам, он сразу перешел к интересовавшему его вопросу.
– Что это за тварь такая, что лишь гласом убивает? Как ее мне извести? Отвечайте быстро!
– Мы изволим ответить. Спокойно повел свою речь один из них. – Но прежде желаем договориться о том, чтобы ты позволил утвердить на всех этих землях культ Чернобога.
– Да мне нет дела до того какие культы вы тут утвердите! Когда я все здесь сожгу и оставлю пепел, берите все, что останется и делайте, все что пожелаете. Если хоть горстка людишек сможет спрятаться в болотах. Ибо и лесов я им не оставлю, чтобы не где было прятать свои жалкие душонки. Кто она? Немедленно отвечайте! Все мне про эту девку поведайте. Как она птицей оборачивается? Как ее извести? Еще никогда, нигде и никто не смел стоять на моем пути и так меня злить!
– Изволь же слушать, Величайший завоеватель всех времен и народов.
– Много тысяч лет между нами – поклонниками истинного Владыки мира и волхвами длится вражда. Эти проклятые волхвы постоянно стремятся создавать в людях искаженное восприятие о том, что они дети богов, что жизнь их должна ыть в счастии и ясне и, что своим богам – покровителям они должны платить за их благодеяния и покровительство лишь благодарностью и каждый свой день превращать в радостное событие. Они настолько глупы, что даже когда отправляют своих покойников в последний путь, то вместо того, чтобы рыдать и горевать, поют и пляшут на тризне. Мы же, с благословения истинного бога считаем, что лишь тяжкими страданиями и кровавыми жертвоприношениями возможно платить за милость Истинного Владыки мира, который есть господин над каждым нашим вдохом и выдохом.
– Давай ка побыстрее двигайся к сути. В нетерпении Тамерлан поднялся со своего трона. – Хитросплетения вашей теологии меня нисколько не волнуют. Разбирайтесь с вашими врагами волхвами, сами. Ты мне про тварь эту скажи.
– А дева это воплощение Ирийской птицы Сирин. Такая рождается один раз в две тысячи лет. Иногда реже, иногда чаще. В ней соединяются и тьма и свет. И кто ее воспитает, тех волю она исполняет. И служит своим хозяевам она до смертного одра. Она рождена в семье священника, что жил в Торжке в Тверских землях. Крещена была Еленой. Ее забрали наши люди и посадили до времени в поруб, но расторопные волхвы выкрали девчонку и схоронили у себя. Не смотря на то, что нашему человеку, удалось пометить ее знаком нашего бога, им все же удалось его нейтрализовать.
– Ближе к сути! Что в ней за сила? Как лишить ее силы? Как извести ее? Я любых людей привлеку! Шаманов, магов, колдунов лишь бы она сдохла. Вы лишь скажите в какие земли нужно отправить людей чтобы достали может зелья какие или кого привели?
– Господин. Всеми умениями мы обладаем и сами. Справлялись и в былые времена мы с Сирин. И нынче справимся во славу Истинного Владыки мира. Чернобога. И чтобы он сиял в своей великой славе, пусть на этих землях правят его всесильны жрецы.
– Ну, так давай же! Говори! Мне нет дела до того, кто тут будет править.
Навник несколько минут глубокомысленно молчал. Хозяин шатра махнул рукой, дозволяя тому присесть, чем гость не преминул воспользоваться, чувствую себя важным и значительным. Он сделал глоток вина, что принесла невольница.
– Нужно найти нам пять князей Отступников. Эти люди смогут помочь нам свести с ней счеты. Но все эти князья должны быть кровными потомками тех, кто жил в незапамятные времена на Мерцане и, чтобы в их жилах текла чистая, не смешанная с другими народа кровь. Таких осталось не много. А точнее двадцать семь, что хранят Покон.
– Так шли к ним людей! Пусть им велят явиться пред очи мои!
– Не все так просто, господин. Не стоит недооценивать волхвов. Князья повязаны, их кровь, является для них порукой.
– Так пусть обманом или мукой будут служить на благо нам! Под пытками всякий становиться сговорчивей! Взбесился кровожадный хан. – Назови мне все имена этих князей. Пошлем к ним моих людей и заставим послужить правому делу моему. Тамерлан, которого его советники изо всех сил убеждали, что уничтожение этой твари угодно Всевышнему, уже верил, что расправившись с ней сотворит богоугодное и полезное для всего мира дело.
– После того, как Навник сообщил имена, тут же были посланы доверенные люди. Им поручили, любыми способами, найти пятерых князей из названных. И убивать каждого, кто не соглашается исполнить волю пославшего за ними господина.
В шатер вошел воин, тут же павший ниц перед своим повелителем.
– Великий хан! Снова гибнут наши войны от этой твари песен. Тех людей, что ты послал на Владимир, Мещеру, Муром всех до единого уничтожила. Страх владеет воинами, измучаны они ужасом. Бегут от тебя сотнями, но их настигают карательные отряды. И чтобы было неповадно бежать, казнят на месте. С подушки, где до этого сидел поднялся шаман.
– О, Великий! Нельзя нам казнить своих людей. Так, глядишь, мы половину сами войска упокоим на радость нашим врагам. Кем войну потом вести будешь? Какие силы противопоставишь Москве?
– Как смеешь ты встать против меня? Против утвержденных мною порядков. Гневу повелителя не было предела. – Я создал самую боеспособную и манёвренную армию в мире. Я сделал ее совершенной, опираясь на опыт сотен моих предшественников! Это совершенная военная сила, по мощности которой еще никогда не было. И ты хочешь, шаман, чтобы я позволил им поджимать хвосты, как шакалам и бежать при виде какой – то девки? Пусть она себе поет! Еще лишь чуть и мы найдем на нее управу. Не долго этой птичке осталось щебетать. Полководца передернуло от воспоминания об этой птичке и о том, как сам он чудом избежал смерти от ее трелей. Но он продолжил, сохраняя голос твердым. – Должен быть каждый смерти предан, кто побежал и меня предал!
– Твои воины в ужасе. Никто даже и не подумал бы бежать от тебя, но эта же девка их разит. Они ополоумевшие от страха заталкивают себе в уши, все, что угодно, лишь бы не слышать ее голоса, но даже это не помогает. Они не могут сражаться, они истощены духом. А ты еще и караешь за любую провинность. Ведь на руку твоим врагам, коль войско наше по долам, будет развеяно Руси!
– Ты прав шаман. Прости. Тамерлан воткнул в его сердце клинок. Он смотрел на своего умирающего шамана, что был при нем долгие годы, ждал пока тот испустит последний выдох. – Ты много раз спасал мне жизнь, шаман. Но сейчас, ты столь напуган, что даже не в состоянии служить не то, что своим жадным до крови духам, но даже своей мудрости. Так умри же так, не дожидаясь болезненной кончины от пения небесной твари! Он пнул тело мертвого шамана и покинул шатер. – Кто смеет мне перечить, того я не раздумывая предам смерти. Повелитель повернулся к перепуганному до безумия нукеру.
– Пусть войска выстроятся. Я буду вести речь. Полководец поднялся на высокий помост, устроенный с целью, чтобы он мог далеко видеть свои войска. Он наблюдал, как его ретивые войны выстраиваются в полки, согласно заведенному им порядку. Ох, сколько же он потратил сил, чтобы создать эту армию. Со сколькими советниками он улучшал и создал все это полчище, заметно поредевшее благодаря стараниям этой твари, что вырастили волхвы. Наконец полки построились и ждут, когда их предводитель произнесет речь.
– Великие потомки Чингизхана! Пронеслось по рядам его громогласное приветствие. – Как же могла вас так запугать одна лишь баба? Вы рождены, чтоб миром править! И что же я вижу? Вы трусите! Позор на ваши головы. Вы бежите с поле боя. Вы ропщете! И это вы, мои храбрецы, что под моими знаменами прошли половину мира. Что я вижу? Вы бежите от меня и позволяете бежать вашим братьям по оружию! Вы попираете клятвы, данные мне, богу. Он замолчал, наблюдая за лицами, для того, чтобы понять какую реакцию произвели его слова. Стыд! Стыд на лицах его победоносных воинов, позволил Тамерлану продолжить свою речь. – С чем к детям вы своим вернетесь? С чем вы предстанете пред богом? С тем, что девчонку испугались? Позор! Мне стыдно за вас, мне жаль, что я взял вас в свой поход, и лишил возможности других воинов, что остались без добычи, защищать ваших детей, ваших женщин, когда вы здесь наложили в штаны, как сопливые младенцы. Вы попрали Закон войны и предали меня! Повелитель замолчал. Вся орда, обуреваемая смятением и стыдом перед своим господином встала на колени. Он наслаждался эффектом, что произвели его слова. – Я Тамерлан ваш! Снова пронесся по заметно поредевшим рядам голос величайшего оратора своей эпохи. Он набрал в грудь больше воздуха. – И я клянусь! Поставлю на колени Русь! И выжгу все под корень здесь! Чтоб никогда уже не сметь им голову свою поднять. Урок я вынес! И мне внять должны вы воины мои! Уж дни девчонки сочтены. Скоро вы сможете узреть, как та не сможет больше петь. Смерть этой твари будет страшной, я отомщу за войнов павших. Ну, а потом я разобью всю армию Москвы, огнем пройдем по землям их. И все богатства и добро, что вы возьмете. Все! Вам отдаю и брать не буду свою я часть. Все с русских будет. вам, потомки Чингизхана! Воины заметно оживились, воспрянули духом. Не только возможность получить добычу, что в разы увеличивалась с обещанием их господина, но жажда отомстить за свой животный страх, что они пережили из –за этой адской певуньи.
– Слава! Слава! Слава! Пронеслось по рядам. – Слава! Тебе великий Тамерлан!
Веди на Русь! О, наш ты хан! С тобой пойдем мы до конца! Пусть сияет над тобой твоя великая звезда и осеняет нас своим сияньем. Тебе и впредь себя вверяем! Тамерлан удовлетворенно выдохнул. Ему, как и всегда удалось поднять боевой дух его войска. Он приложил руку к сердцу и слегка склонил голову, в знак принятия новой клятвы своих нукеров. После, не говоря больше ни слова, он вошел в свой шатер и устало растянулся на ложе. От пережитого напряжения, его тело потряхивало. Если до прихода сюда, он не испытывал особой ненависти к русским, а просто шел отомстить своему бывшему другу Тахтамышу, что предал его, то сейчас в нем каждый нерв сотрясался от лютой злобы ко всем, кто населял эти земли. Ко всему, что эти земли собой представляли. Перед глазами снова возникло лицо девушки, что была на плоту и оборачивалась Сирин.
– Ох и получишь ты за все! Как только я тебя поймаю, на глазах войска растерзаю! И за Василия возьмусь! Издохнет подо мною Русь! Злость его была такой силы, что едва вмещалась в его могучем теле. Он разметал вещи, в шатре, разорвав на части покрывала и меховые накидки. Никто не посмел войти пока он громил и крушил свой шатер.
Спустя восемь дней пришли вести, что пять найдено князей, в чьи жилах бежит кровь потомков жителей Мерцаны. Один легко пошел с жрецами. Злой от того, что лишил его Василий удела, перекупив предков земли, где тот намеревался править. И лишь ему пообещали, что возвернут земли с лихвой, тот быстро повелся на вранье и заверения Навников в том, что по возращении его удела, тот станет в несметное количество раз богаче, чем били его предки все вместе взятые. Он еще так расхрабрился, что пожелал сесть в Москве. И это ему легко обещали, лишь бы затуманить разум грезами о грядущем его величии. Откуда ж ему было знать, что никаких уделов после того как будет уничтожена Ирийская тварь, на тысячи верст окрест не будет. Что эта земля будет превращена в пустыню эмиром Самарканда, пославшим гонцов, дабы тому пристали еще двести тысяч воинов на подмогу тем, что он уже привел. Этого будет вполне достаточно, чтобы уничтожить все население Руси, которое от силы начитывало пару миллионов человек вместе со стариками, женщинами и детьми.
Второй князь за бабой устремился, пошел за призывно виляющей задом красоткой и, очутился в засаде прямо возле стана. Что же. Видно не важно какая кровь течет в твоих жилах, когда правят чресла заместо головы мужиком. Сладость новой бабы, ему оказалась дороже собственной безопасности. Лишь он вышел за пределы своего лагеря, по глупости даже не сказав, своим людям куда направился его тут же скрутили и отвезли к жрецам Навников. Они же быстро нашли чары, благодаря которым он искренне дал свое согласие на участие в черном колдовстве.
Третий пришел к ним сам, когда узнал, что выкрали его сына. Один всего наследник был у князя. «Что за князья теперь пошли? Нет в них державности. Они готовы все отдать, чтобы мечтою обладать.» Думал Тамерлан, когда ему сообщали новости о том, как движется его сговор с Навниками. Четвертого в лесу пленили, и чарам тут же подчинили. А пятый был спасен жрецом, когда стрелой был в грудь пронзен, что на охоте получил. Ему было так страшно умирать, что он на все готов был согласиться, лишь бы выжить и исцелиться.
Всех пятерых зачаровали Навники после того, как те поклялись исполнить волю Тамерлана. Да так зачаровали, что и мысли у них не возникало подумать о том, что их могут обмануть, а уж мыслей о том, что они предают свои рода, так и подавно. Все были готовы убить Сирин Вещую волхвов.
Грохочет гром в ковальне Чернобога. Пять мавок вой подняли. Огнь лижет небес прохладных синеву. Из Нави призваны и из могил встают, сто двадцать древних мертвецов. Духи ущелий и болот на службы призваны жрецами. И вой волков протяжный, доносится на капище в низине. И вязнут птицы вольные в трясине, и пар клубится едкий по долам.
– Братья! Сейчас предстанет нам расправится с волхвами наконец! Пусть же настанет им конец! Пусть же их Правь со Славью распадутся . И боги их на землю не вернуться! Пусть правит здесь Великий Чернобог! Так пусть каждый свой исполнит долг. И мы послужим Господину! И заберем у Сирин силу! Пусть же издохнет эта тварь. Как и бывало уже встарь. Мы снова будем править на земле. И изведем мы всех, кто нам не подчиниться! Сейчас клинки должны отлиться и вы в них вложите заклятья! Так постарайтесь же! О, братья!
Это уже последний бой! Будет победа в нем за тьмой!
Грохочет гром. Расплавленная лава льется и колдовские травы, перетирают в жидкое железо. Жрецы поют. И ночь разверзлась, зияя черной темнотой. И волчий вой, вторит жрецам и дохнут волки, срывая от натуги глотки. Не шелохнется ветерок, погас над миром свет от звезд. Князья завороженные стоят
и зрят, как льют для них клинки, чтоб ими извести, Сирин – их грозного врага.
И вот тогда......Ум замолкает. И в чарах черных мысли тают.
Готовы пять клинков. Отлиты. Младенцев чистых кровью все политы
Соком протерты матери земли. Заклятия свои в металл впечатали жрецы.
Знак нанесен тьмы бога, осталось уж немного. Лишь вызвать к палачам Сирин, Чтобы в нее каждый всадил клинок, что здесь отлит. И как пророчество гласит.
Князья должны с ней умереть. Шестым клинком нужно задеть сердца их и вспороть гортани, чтоб кровь их Вещая сливалась с коровью Ирийской Сирин- Птахи, горят костры, наносят знаки.
Встанет четвертая луна! И землю всю поглотит тьма! Отрезан будет путь богам.
И помощь светлым их волхвам. И на всегда мир будет отдан. Жрецам и слугам Чернобога!
Половину луны Марица после того, как побывала у князя не была в Святилище. Слишком много было дел. Но завершив их, вспомнила, что пора бы уж вернуть гребень на его исконное место. Она вошла в Святилище Рожаниц, присела под березой, растущей рядом с костровой ямой.
– Ты где? Позвала девушка Хранительницу.
– Я занята. Услышала она голос Любъятань. – Отдохни. И в этот момент на Марицу навалилась такая усталость, будто несла она весь мир на плечах. Перед глазами встали тысячи людей тамерланова войска, что благодаря ее песням покидали этот мир. Она видела их. Их искаженные ужасом, страхом, болью лица, она видела перед собой их детей, жен, матерей, которые больше никогда не увидят любимых и родных. Даже тех младенцев, чьими отцами они уже не станут. Она представляла и тех, кого ей предстояло еще уничтожить. Видела и других. Тех, кто принял смерть и боль от ее жертв. Тех, кто тысячи лет обагрял эти земли кровью. Все по разным причинам. Все эти причины можно было до бесконечности перечислять. Но она не желала. Такая безмерная тоска навалилась на Марицу – Сирин. Могла ли знать эту тоску крошечная девочка, рожденная на Покрова Пресвятой Богородицы, в древний праздник далеких предков, что праздновали люди с незапамятных времен, в день встречи осени и зимы? Могла ли девочка, что сделала свой выбор и жестоко отомстила Псалмокатарой за смерть своих родителей отцову другу – предателю Варсиниану, умершему в тяжких муках, длившихся несколько лет, знать, что подобная тоска вообще существует? Даже тогда, когда она переживала жуткую боль во время принятия силы отдавших ради этого жизни волхвов – Хранителей, она и представить себе не могла, что подобная тоска существует. Нет! Она не жалела своих врагов, она не испытывала мук совести за то, что сделала. Просто эта тоска была сожалением о том, что ничего нельзя изменить. И ничего она не могла понять, почему происходит так, а не иначе. Ведь будь она хоть двунадесять Сирин, она сутью своей все равно человек. С присущими своему человеческому племени достоинствами и недостатками, желаниями и потребностями. А лишь Всеотцу ясно, отчего происходит все так, как происходит. С этим можно жить и умирать, с этим можно смириться и принять, но. Что делать с этой всепоглощающей тоской. Хочется выть, но… Она не могла себе позволить изливать это чувство из себя через песть. Иначе, оно заполнит все пространство от края до края земли. Иначе эта тоска станет худшей заразой, нежели чума или какой другой мор. Ей вспомнился волхв Вышеслав, назидавший ее в ответственности перед людьми за все излитое из себя и переданное через чары в мир. Марица тяжело вздохнула.
– Матушка Сва возьми себе мою тоску, кручину, боль и суету. Прошептала она едва различимым шепотом. Девушка поднялась с земли и зажгла, сложенный у камня Сва костер. Бросив в него охапку папоротника, почувствовала как уходит корнями, будто растущими из ее ног в землю. Языки пламени яростно принялись пожирать поленья, лежащие в костре. А Марица, почувствовала свою связь со всем пространством Мироздания, со всем людским родом и с богиней. Матерь Сва – покровительница Руси, богиня победы, светла и горяча, как солнце. Свет ее многолик, как и она сама, он может быть враждебным и колючим, ранить и обращать в пепел врагов, но свет ее может быть мягким и освещать своими лучами путь храбрым и мужественным защитникам Отечества. Достигнув апогея состояния, Марица принялась читать заговор: “Сорок сороков, сорока дорог, трижды по сорок все по твой порог! Сила Великая, Многоликая, пламя горячее, животворящее! Я лишь дитятко малое, искорка ясная, длани к небу подниму, славу тебе воспою! Гой! Сва! Гой! Сва! Гой!
Деды, да прадеды, бабки да няньки! Встаньте, поднимитесь! За руки возьмитесь! Предадимся мы силе Сва, целительной! Омоемся в пламени очистительном! Гой Сва! Есть у нас, у тебя, у меня три Матушки, три богинюшки! Первая видит! Вторая знает! Третья путь укажет!
Гори вечно в моей груди, теки силой с моих перстов, сияй лучами с моих очей! Дабы я и предки мои омылись от грехов своих да чужих в этой силе!
Гой! Сва! Гой! Сва! Гой! Гой!Ма!”
Горючая невыносимая тоска капля за каплей стала уходить во сыру землю. Приняла Жива – Земля– Матушка все худое, больное и тяжкое в себя. А горячее августовское солнце наполнило ее животворящим чистым, из истока идущим светом. Вновь пришло состояние могучей равновесной силы и легкости. Мирица открыла глаза.
– Отдохнула, стало быть. Чуть поодаль, опершись спиной о камень, стояла Любъятань. Девушка молча покачала головой, подтверждая слова Хранительницы.
– Я принесла твой гребень. Хитрюга ты конечно, Любъятань. Чего не предупредила, что там я найду, кроме золотой реликвии? Марица протянула воплощенному духу сокровище, принадлежащее Святилищу Рожаниц.
– Все тебе расскажи. Коль знала бы, то не так занятно тебе стало бы в стан великокняжеский прогуливаться. Любъятань вначале улыбалась, а потом вдруг стала серьезной. – Думаешь, ты многим лучше Великого князя?
– Нет. Не думала я о подобном. Просто делала, то, что считала верным.
– И с назиданием целое зрелище устроила. А сама и не прочухала, как Навники на тебя ополчились. Клинки колдовские отлились. Думаешь, эта тоска, что тебя так к земле прижала, сама собой появилась? Нет, девочка. Это враги твои управу на тебя нашли. Теперь настало время решительного боя для тебя. Или ты умрешь или победишь. А то, что о проделках княжьей полюбовницы тебе не сказала, так затем, чтобы ты не только других назидательно обличала, но и за собой не забывала следить. Бдительность она ведь никому еще не была ненужной. Ведь кому, как ни тебе помнить следует, что свет завсегда поручь с тьмой ходит. И Чернобог с Белобогом суть братья-близнецы. И ничего лишнего в этом мире Вышний не создавал и не допускал. Так, что готовься. В любом из следующих твоих нападений на Тамерлановы войска темные полчища Навников встанут с ним плечом к плечу.
– Ну, значит так. Ведь и об этом предупреждал меня почтенный Вышеслав и моя Златожнея. На Святилище забежал Коська, громогласно мяукая. Он потерся о ноги Хранительницы и запрыгнул на колени к устроившейся на траве Марице. Кот с особой нежностью терся о руку и щеки своей хозяйки. Она достала из сумочки, что висела на поясе несколько вяленых кусочков мяса и отдала своему любимцу.
– Ты так и продолжаешь таскать везде с собой лакомства для своего котеночка?
– Ну, он же продолжает бежать за мной повсюду, где бы я не была. Полупудовый котенок ответил громким «мяу» на разговор духа и своей любимицы. Что поделаешь, ведь как не ел он с детства из других рук, так и продолжает капризничать.
– А не станет тебя, что будет делать? Зачем ты его так избаловала и позволила привязаться к себе?
– Как-то сладиться, наверное, его жизнь. Ведь мышей и крыс вдосталь. К горлу подступил комок. Права Любъятань. Нельзя было так к нему привязываться и его….– Ну не бросить же мне теперь все и с котом запереться в избе.
– Ты боишься. Заметила состояние девушки Хранительница Святилища, получив в ответ кивок головой.
– Ну, да. Есть не малость. Но ведь никто не говорил, что воплощенные Сирин живут вечно.
– А, что будешь делать, когда твоя война закончиться?
– Я никогда об этом не думала. Марица и сама удивилась этому вопросу. Это никогда не обсуждалось. – Поживем – увидим. Если поживем. Кот снова подал свой голос, сообщая, что он готов на все, лишь бы быть рядом со своей хозяйкой.
Дверь в избу где сидел за столом, работая с бумагами Святозор, что стал Волхвом – Хранителем на этих землях вместо Прозора, который отдал свою силу и жизнь на обряде преображения Сирин, распахнулась. В горницу вбежала Златожнея.
– Где Марица? – Волхва заметно постаревшая за эти шестнадцать лет, была не на шутку встревожена. Святозор отложил перо и встал из – за стола, распирая затекшие члены.
– Со вчерашнего дня я ее не видел. Вчера встретились на выходе из Святилища, поговорили. Вроде бы она направлялась домой. Он помнил недавно, состоявшийся волхвой разговор о видении, что предстало ее глазам, когда в грозовую ночь в месяц с двумя полнолуниями, она глядела в бурлящие воды под выворонем на Святилище Рожаниц.
– Беда! Они клинки куют. Как и тогда шесть тысяч лет назад Сирин убьют! Я так надеялась, что им не удастся найти князей отступников. Ведь каждый из двадцати семи носителей крови Небесной Сварги был предупрежден о том, что на них будет объявлена охота. Но… Она рухнула на лавку, закрыла лицо руками и разрыдалась. – Столько усилий, столько лет усилий. Женщина раскачивалась из стороны в сторону. – Моя девочка! Моя Марица, моя…
– Постой, же Златожнея! Что приключилось с нею? Святозор тряс волхву за плечи, потом прижал к себе. – Заклинаю, тебя успокойся! Но она продолжила рыдать, не обращая внимания на призывы Хранителя. Он еще раз сильно тряхнул ее, да так, что аж голова ее откинулась резко назад. – Я приказываю тебе успокоиться! Чем больше ты будешь терять времени на причитания, тем меньше ты оставишь его на то, чтобы спасти твою воспитанницу. Он опрокинул на пожилую женщину ковш со студеной водой. Так моментально пришла в себя, призывая на помощь всю свою выдержку. Слова Святозора были верными. Она тратит бесценное время. – Чувствуй! Он приложил свою правую ладонь к ее груди. Волхва прикрыла глаза и предчувствовалась к своим ощущениям.
– Пока я чую, что она живая. Но не могу, как не стараюсь, добраться к Марице моей. Но зрю я, что уже над ней, встала жрецов темных стена. Я чую, что она где – то вблизи незримых их сетей. В горницу вошел помощник Святозора.
– Неси мою пращу, Тривзор! Приказал он своему соратнику. – Скорее пусть костры разжигают. Достаньте все запасы одолень –травы.
– Как все? Ты хочешь их сразу использовать? А что же потом…Но Святозор не дал договорить Тривзору.
– Не будет у нас потом, если погибнет Сирин и мы проиграем эту битву. Он поспешил, не оборачиваясь в Святилище. Со всех сторон, со всех концов резко забили в била, любыми способами, как могли юные и старые ведуны стали связываться друг с другом. Не только на капищах звучали била, но и во всех церквях и храмах, в каждой малой деревеньке или хуторке били в била и читали гимны, призывая на помощь светлых богов, чтобы воздать своим врагам по заслугам и лишить их возможности нарушить равновесие в Мироздании.
Волхв Святозор и с ним другие запалили пращи и стали кружить их по кругу, все быстрее и быстрее, увеличивая скорость вращения и чтение слов заговора, который должен был помочь перебить черные планы и усилия Навников.
Златожнея старалась найти Марицу в подлунном пространстве, но ее нигде не было.
– Не чую Марицу мою. Ответила волхва на молчаливый вопрос. – Все на земле я под лунною зрю, но нет ее, как не ищу. Словно растворилась.
Тут пламя кострищ забилось, потух огонь и едкий дым, ответом стал, что поздно им, спасать Сирин. Ее пленили жрецы и чары наложили. Она заломила к небу руки.
– Успокойся, Златожнея! Возьми себя в руки. Если все будет кончено, ты успеешь еще оплакать свою воспитанницу. – Сейчас же отправляй к Киприану голубей, всех отправляй. И к Почтенному Муфтию, он тоже ждет со своими людьми нашего зова. Пусть они ведут своих людей, читают свои священные тексты. И единой силой, в едином порыве ты дадим бой черной силе, чтобы сохранить вечность для нашей Родины и для наших детей. Пусть и духа захватчиков не останется на нашей земле. Сплотим же свет в наших рядах!
Сирин несется в поднебесье, вдруг приземлилась в перелеске. Девой прекрасной обернулась, к ней войско хана повернулось. Запела песню свою смерти. И падать стали все кто, узрел ее прекрасный лик. И пало старых, молодых сто тысяч воев Тамерлана.
Но тут из под земли с ней рядом, Вдруг черный коршун вылетает
Она вновь птицею взлетает. И в небо уж летит стрелой. А коршун черный за собой, ведет орду таких как он. Они Сирин в заслон. Она повыше поднялась, но коршунов орда гналась. Из мертвецов их создавали, и те пощады не давали. Ирийской птахе, что Сирин, все легче становилось им, плотным кольцо ее объять. Та высоту стала терять. Пала на землю, стала девой, вверх руки белые воздела и песню смерти завела. Но к ней идут уже князья. Клинки их кобальтом сияют и сила Сирин тает. Взмахнули разом впятером, и девушку пронзил клинком каждый из тех, что оступился. За спинами их очутился, Жрец Навник, смерти их предал вонзил он в каждого кинжал, и чар творенье завершил, криком победу возгласив.
Князья на деву повались, смешалась кровь…. Но снова взвилась, вдруг Сирин из под груды тел.
– Твою же ж мать! Кто не успел плоть ей вспороть? Закричал Верховный Навник, что руководил черным ритуалом. Сирин же набирает высоту и песню вещую свою поет, чар кружево плетется. Крик страшный снизу раздается, то падают стервятники на землю, и рассыпаются в прах мертвецы. Поверженные силы тьмы, бегут, куда глаза глядят, но в поле силы посильней стоят.
Волхвы идут стеной по полю, и разом гимн Святой глаголют, с кадилами идут попы, монахи понесли кресты, а вместе с ними в этой битве магометане тоже вышли. Звучат священные нашиды, зеленые знамена выше и выше в небо поднимают, тлен светом веры убивают.
– Пусть будет вам всем поделом! Всем миром встали мы на бой со злом. Люд, что живет в этой земле, мы защитим в любой войне. Мы не позволим свет у нас отнять, и будем мы стоять, единой силой до конца. Во славу Высшего Творца! Во славу Матушки земли. Сплотим свои ряды! И Старовер, и кто крещен, в ислам святой кто обращен. Святыни сбережем свои! Один над нами Господин.
Всевышний наш Творец. Небесный суть Отец!
Тамерлан в своем шатре нарезает круги. Он с нетерпением ждет новостей, потирая руки в предвкушении своей великой победы. Еще лишь чуть и он отомстит за своих погибших нукеров, за свои переживания и испорченное наслаждение победой, которую он собирался взять малыми силами и легко. Дверь распахнулась, вбежал гонец в ханский шатер и распростерся у ног повелителя.
– Говори! Тамерлан пихнул его ногой. – Что ты молчишь, гонец? Но гонец, напуганный продолжал молчать. Он как никто понимал, что все сказанное им сейчас будет его последними словами в этой жизни.
– Скажи! Где девка? Привезли ее в оковах, кандалах? Она мертва?
– О нет, мой хан, она жива. Едва шевеля языком от страха, произнес нукер. – И стала вдруг еще сильней.
– Как? Кто ей помог? От разочарования и гнева все тело эмира – хана похолодело.
– Не знаю, правду ли сказал человек, которого мы пленили.
– Говори! Тамерлан, пнул сапогом своего нукера прямо в лицо. Но тот продолжил говорить, не смотря на дикую боль от сломанного носа.
– Да был на ней иконы лик святой пречистый.
– Ты в своем уме? Она язычница! Какая икона? Как же могло такое выйти?
Кто ей икону эту дал? Да и с чего она ее надела? Да чем могла адской твари помочь христианская икона?
– Не знаю, мой господин, лишь это только и узнал. Что была Сирин спасена.
Одно лишь лезвие клинка, не впилось в плоть ее, наткнулось, не прошло через лик матери их бога. Гонец снова упал на светлые шелковые ковры, заливая кровью бесчисленные узелки узоров, сотканных руками тюркских ткачих.
– Я потерял здесь половину войска! В бешенстве Тамерлан носился по шатру.
– И еще, мой господин. В смятении проговорил гонец.
– Еще? Может быть что-то еще хуже того, что эта тварь выжила?
– Да. Они все сплотились.
– Кто они? Он взял нукера за грудки и приподнял, заглядывая тому в лицо.
– Староверы, христиане, и мусульмане.
– Что за народ? Объединились! Как же смогли они поладить? Как они договорились? Ведь должны были эти гады разгромлены быть мною вмиг!?
В шатер вошел седой старик. На его лице не было ни страха, ни разочарования, ни надежды. Он спокойно сел на высокую подушку, которую занимал уже многие годы при своем воспитаннике. Это было его правом и честью.
– Я знаю, что сейчас умру. Но выслушай, что я скажу. Старик взял чашу, наполнил ее вином и сделал большой глоток терпкого напитка. – Тебя я пестовал с рожденья. Я перенес с тобой лишенья, походов дальних, холод, мрак. Но был с тобою я всегда. Вспомни, мой хан, мои слова, что говорил тебе тогда, когда на Русь просил я не ходить. Я знал, сумеют победить. Народы эти всех сильней. Сама земля им помогает.
– Так, сдохни же, старик, скорей! Возненавидевший вмиг своего учителя и верного советника, который помогал ему создавать его несокрушимую великую армию, хан со всей силы ударил по голове старика каменной чашей, из которой тот пил. – Так, пусть же их земля станет тебе могилой, раз ты перестал в меня верить. Он отшвырнул ногой бездыханное тело. – Рубите гонца, принесшего мне недобрые вести, и скормите его псам. Он выбежал из своего шатра. – Кто еще потерял в меня веру и желает изведать моего гнева? Никто, не желал попасть под горячую руки повелителя и каждый, кто был рядом, поспешил заверить своего господина в своей исключительной преданности.
Ночь опустилась на Ворголом и вспышка молний небо расколола. Ветер играет кружевами скал, не спит лишь грозный Тамерлан. Словно камень лег на его сердце. Он, не знавший поражений, пришедший в эти земли с четырёхсоттысячным войском, потерял здесь бесследно две трети своих нукеров. Теперь то он понимал, что зря не послушал своих советников, дождаться Тохтамыша в другом месте или расправившись с ним, сразу уйти. Ведь не только его старый учитель предупреждал, чтобы он вел войско в любую сторону куда пожелает, и везде его будет ждать победа и богатые трофеи. Но почему – то именно на Русь и именно ему нельзя было ходить. Ходили сюда его предшественники и ничего ведь… Он налил полную чашу вина и выпил ее залпом. Кровавое зарево на небе, раньше предвещавшее русинам смерть, теперь утверждало его поражение. Он вгляделся в небо долгим немигающим взором. И узрел образ горы великой и видит он как с горы той, идет Святитель Николай. Он видит толпами святых, что идут с золотыми посохами, высекая горящие языки пламени. Они все как встарь, встали на защиту земли своей. Сыновей и дочерей этого края. Все они молча с укором смотрят на него. А над ними, в лучистом облачении Жена Пречистой Красоты. Она взглянула на пожелавшего, уничтожить земли, что она укрывала своим покровом.
– Тахира Мустафия произнёс Тамерлан два имени Девы Марии и воззрился на святой лик.
– Слушай меня! Внимай и зри! Произнесла Матерь Божия. – Покинь пределы сих земель, и больше, Тамерлан, не смей, казать сюда стопы свои. А иначе…
Разом исчезли видения. И наступила кромешная тьма, изредка рассекаемая вспышками молний. Грохочущее небо пугало своей бездонностью. Он так и сидел один до рассвета, никто не подходил к повелителю, страшась его ярости. Когда на горизонте вышло солнце нового дня, хан поднялся с места, где провел неподвижно всю ночь.
– Ну, хорошо. Я оставлю эти народы в покое. Земель еще великое раздолье. Он прошелся по рядам просыпающихся и вскакивающих при его приближении воинов. – Гасите костры, скручивайте шатры! Приказывал военачальник своим нукерам. – Мы уходим. Он с разочарованием наблюдал за тем, как с радостью и облегчением его люди собирают покинуть эти земли, чтобы бежать как можно быстрее за их пределы.
– Пусть себе живут. Коль их так боги стерегут. Пробормотал эмир себе под нос, усаживаясь за накрытый заботливой служанкой стол.
На другой день заметно поредевшее войско Тамерлана двинулось на восток. Прежде, чем уйти с этих земель, ему еще следовало забрать три тысячи телег трофеев, что несколькими неделями ранее схоронили в скалах Воргола. Но как ни бился он и как не читал заклятий, что должны были открыть ему заветный проход в схрон, каменная твердь, так и не открылась. Он сделал новый разрез на руке и приложил с заветными словами к печати. Тщетно.
– Взрывайте! Велел Тамерлан. – Взрывайте скалы! Но и бесчисленное количество взрывов не дало ни малейших результатов. Камень, словно живой. Порода крепче той, что ранее была. Разочарованию его нет предела. Войско ропщет. Они натерпелись в этой земле столько страхов, потеряли больше, чем приобрели. Снова и снова взрывают породу, что стоит, не шелохнется. Видят в небе, Сирин несется. Нукеры падают на землю, зажимая уши и пряча глаза. Она спустилась и встала девой перед Тамерланом.
– Все, что земле моей предал. Ты здесь оставишь, Тамерлан. Пограбил земли ты Святые. И все сокровища, что скрыли в скале твои, здесь остаются.
Он, еще больше обозлившись, желает броситься на нее и убить. Глаза налиты кровью. Но страх, что та сейчас завоет, пересиливает все.
– Ты победила. Проговорил он обреченно. Она покачала головой и вздохнула.
– Это не я тебя победила. Это другая сила. И зовется она верой и единством, всеобщим единством многих народов, что живут на этой земле. Мы можем славить разных богов, совершать разные обряды и по разному смотреть на мир, но мы живем на этой земле и мы едины, ибо желаем одного – жить в мире. И мы будем становиться все сильнее. Не ради войны, а за ради мира!
– Что ты хочешь от меня?
– Я? Ничего. Собирай своих воинов прямо сейчас и отправляйся за рубежи и больше лика здесь ты не кажи. Даю три дня на это я тебе, коли не успеешь уйти, то не обессудь, а уничтожу всех твоих людей, кто посмеет еще хоть одного человека здесь убить или взять в полон. Она снова стала птицей, взмыла в небо синее и скрылась за горизонтом.
Глава 2
Словно само небо сжалилось над людьми. Вот уже третий год после того, как Руси удалось избежать масштабных разрушений и воздействия черного колдовства Тамерлановых шаманов и Навников зимы стояли снежными, но теплыми. Трескучих, морозов можно было по пальцам пересчитать. Да и богатые урожаи радовали землепашцев и скотоводов обильными плодами их труда. Народ вздохнул с облечением, надеясь на то, что передышка перед новыми испытаниями станет не в пример длиннее и можно будет не только оправиться от былых тяжких лет, но и подготовиться к возможным годам лихолетья, что так часто приходят на Святую русскую землю. Порушенные Тамерлановыми войсками города и веси росли как на доброй закваске, чему способствовало и золото, выделенное пострадавшим из тайника завоевателя. Марица не стала отдавать его ни князю, ни волхвам и уж тем более церкви. Большая часть была развезена доверенными людьми по городам и весям и передана тем, кому это было нужнее всего. Остальное же она так и оставила до времени храниться в скалах Воргола.
В горнице скрипнули половицы. Марица прочла пространство за дверью и улыбнулась. Знала, что явится. Не то, чтобы шибко желала, но знала, что настанет время и явиться тот, кто сейчас отрывал дверь в ее светелку, трижды легко стукнув для приличия по толстым резным доскам, обрамлявшим дверные проемы. Помещение, что девушка выделила сугубо под свои надобности, освещалось несколькими толстыми свечами, скорее для уюта, чем для того, чтобы разбирать предметы в кромешной тьме.
– Здрава будь, краса – девица. На пороге стоял митрополит Киприан. Марица оторвала взор от полотна, что вышивала дивными цветами из своих видений. Мыслилось ей сотворить длинную скатерть на стол в Зеленой храм, чтобы девочки, вкушая пищу, вдохновлялись чудными узорами, а после творили собственные.
– И тебе всех благ, святой отец! Она встала с удобного кресла, что смастерил для нее Юнис. Зайчонок – так толковалось его имя. Из-за множества ранений и потери чаровной силы в тяжелых схватках с врагами, ушел он от Радников и поселился в крохотной деревеньке на пятнадцать дворов со своей любушкой Асой. Поставили они добрую избу ближе к лесу, обзавелись хозяйством. Юнис творил дивные предметы для уюта в доме. А Аса заговаривала их на счастье, здраву и достаток. Все выходившее из под руки Радника поделки, были до замирания сердца красивым и ладным. Особенно колыбели, что старались заказать все, кто знал о мастере. Далече шла молва о том, что Юнис творит знатные колыбели и, что младенцы, спящие в них, вроде, как и здоровее и крепче и умом ярче растут.
Митрополит несколько минут стоял на пороге, вглядываясь в черты девушки. Он видел те же ямочки на щеках, за которые дразнил в детстве сестру свою Софью. И линия роста волос была у нее была такой же как…. Он порывисто ринулся в комнату и прижал к себе единственное кровное для него существо на всем белом свете. Андрей Тимофеевич, таким было его имя в миру, мог ожидать чего угодно. Что она озлиться или просто отпихнет его дерзкое вмешательство. Но племянница крепко обняла шестидесяти восьмилетнего родича и облегченно вздохнула. А потом обмякла в его объятиях и, казалось, что даже не дышит. Прижавшись к родичу, девушка вспоминала их прошлую встречу у Святилища Рожаниц. День ее посвящения, когда шестнадцать древних волхвов отдали свои жизни и силу, чтобы она Милица исполнила свое предназначение, весьма проредила ряды Тамерланова войска и отвернула его помыслы от того, чтобы он ушел с русских земель и самое важное, заметно потрепала силы исконных врагов светлых богов Навников.
Три с половиной года, назад он выглядел не в пример нынешнему дню куда бодрее. А сейчас…. Сейчас он не только постарел, но и заметно лишился своей физической силы. Вероятно, сказались долгие годы тяжких трудов на политическом и церковном поприще, изматывающие силы и нервы скитания по разным землям, подорванное несколькими ранениями и отравлениями здоровье. Но она чувствовала, что не только это повлияло на состояние, сохранившего твердым мощный дух и силу веры родича, а неисчислимые предательства и недалекость, жаждущих власти и злата людей, коим по чину по державности было не лишь мошну свою набивать, а оннароде, что суть есть соль земли русской ратовать.
– Я молился за тебя, дитя. Пересохшее от волнения горло не давало говорить. Слова получались скрипучими и едва слышными. Марица высвободилась из объятий, наполнила литой дивными узорами стеклянный стакан водой, передала гостю.
– Благодарю, отец святой. Чем же, обязана твоему визиту? Ведь в дальний путь, оставив свиту, отправился ты в лес густой. Митрополит скинул тяжелый кожух и присел, положив рядом с собой свою камилавку.* По лицу старика скользнула гримаса боли. «Колени болят». Смекнула племянница.
– Дитя. Мне нужно говорить с тобой. С чего начать, даже не знаю. Сложно восстанавливать утерянные в давние времена родственные связи. А главное доверие, утерянное и быть может без возвратно.
– Как же такое может быть? Удивилась хозяйка избы. – Ведь ты, отец святой служишь столь долгий срок при церкви. Как из Тырново ушел, так и колесишь по земле Матушке, покоя не зная, свой Рок исполняя. С какими людьми только не пришлось тебе иметь дело.
– Стало быть, наслышана ты о моих делах и чаяниях. Он сделал еще один глоток воды, глядя как девушка задумчиво качает головой в знак согласия с его словами. – А о том, что я брат матушки твоей родной Софьюшки, ведомо ли тебе, племянница?
– И то ведомо. Иначе бы не дошел сюда. Всем, кому не след ко мне приходить я путаю путь или мысли, если вдруг становится слишком навязчивым желание добраться до меня. Только, вот одно не пойму, дядько. От чего в прошлый раз, когда мы повстречались, ты не признался в этом? Иль не угодно тебе было, чтобы люди проведали о том, что твоя племянница владеет умениями, что противны вашей церкви? Стыдно предъявлять миру такую родню?
– Нет, Елена. Не стыдно. Он огладил свою седую до пупа бороду. – Среди священников православных многие владеют чарами. Просто тогда…. Он пожал плечом. Не то, что бы, не решился. А не время было. Да волхвы просили не сказывать тебе до времени о нашем родстве.
– Чего ж нынче тебе понадобилось ко мне приходить? Путь то сюда не близкий, почитай полторы тысячи верст намотал на колеса саней, пока добрался ты сюда за Каму. Да, и ведаю я, что надобность тебе великая в Константинополе снова быть.
– От того, дитя, что теперь, когда ты выполнила то, за ради чего появилась на свет, тебе угрожает опасность.
– Чем же мешаю я твоей церкви иль князю, от чего они решили стать для меня угрозой? Ведь поселилась от людей я далече. В людские дела не мешаюсь, в большие города носа не кажу.
– Не о церкви я толкую. А обо всех остальных. Он закрылся от племянницы, легко читавшей его мысли. Милица усмехнулась. Видать не простой ее дядюшка митрополит человек, владеет чарами. Да и не мудрено. Не зря же род ее по материнской линии с давних пор славился яркими талантами в разных видах волховских умений.
– Вижу, святой отец разговор у нас предстоит долгий. Ты с дороги. Пять дней в санях без продуху ехал. Шутка ли в твоем возрасте? Ступай-ка в баню. Твой человек уж там. Пока париться будешь, я на стол соберу. Насытишься, и поговорим обстоятельно. Марица подошла к сундуку, открыла крышку и достала из его недр объемный сверток. – Здесь чистое исподнее и верхнее для тебя. Там же легкий тулупчик, тонкий, но теплый, чуни. Все по твоим меркам отшито.
– Ждала, стало быть. Знала, что приду.
– Верно, дядюшка. Он поднялся с лавки, взял в руку сверток и скрылся за дверью, направляясь в небольшую свежесрубленную баньку, что выходила ступеньками на длинный, уходящий глубоко в воды Камы ставок.
– Веданка! Усслышал он закрывая за собой дверь баньки. – Вели брату прорубь вырубить за ставком. Пусть мой дядюшка окунется после жаркой парной.
– Уже вырубил, Марица. Сразу как велено было баню топить для гостя знатного. Что говорилось дальше, он уже не слышал. Улыбался доброму приему и заботе о нем его кровиночки – племянницы. Перед взором предстала сестра, когда была такой же молодой женщиной, в этом возрасте уже ставшей женой молодого священника. Как встретила она Григория, так и не стало ей покоя. Заместо того, чтобы стать княгиней в Валахии, куда сговаривали ее родственники, она уперлась и ни в какую не хотела отступить от своего решения пойти замуж за полюбившегося Григория Ратши. Тот, хоть и был из древнего боярского рода, с обширными земельными угодьями, все ж не чета их роду, что давних пор роднились с государями. Он сам, по молению сестры уговаривал родичей вместо Софьи, отправить в Валахию их младшую сестру Веру, согласившуюся венчаться с далеким женихом.Он же и венчал их Гришкой и выменивал для Софьи в приданное, у их брата Остапа деревеньки, чтобы обеспечить сестру прокормом. Те, что выменял для Софьи были куда хуже, чем доставшиеся Остапу, но сестрица знатной хозяйкой оказалась и из заморенных вечным неурожаем и бедностью деревенек за двадцать лет владения ими сотворила немыслимое. Неурожайные земли приносили высокие урожаи, скотина, плодившаяся во множестве ни разу не подвергалась падежу, а торжок, что при малой церквушке устроила Софья пополнялся дивными кружевами, которые та научила плести своих холопок.
– Ведаю нынче пост у христиан православных, от того все скоромное на стол выставила. Услышал Киприан входя в горницу, после того, как напарившись вдоволь наплавался в ледяной полынье, что вырубили для его удовольствия помощники племянницы.
– Благодарю, племянница. Вот уважила с дороги и банькой жаркой и яствами хитрыми. И ведь не гляди, что скоромные. Не хуже, чем на княжеском столе. Он оглядел стол, покрытый темно – зеленой богато вышитой скатертью. Стеклянные плошки с яствами, богато украшенными поверх замысловатых скоромных яств моченой ягодой и листочками свежей зелени. Свежие огурцы, что еще сохраняли на концах желтенькие цветочки лежали горкой на плоском блюде из оникса.
– Это ж, откуда у тебя свежая зелень и огурцы среди зимы то взялись? Неужто, столь велики твои умения, что с лета можешь нетленными сохранять плоды? Марица засмеялась.
– Нет, дядюшка. Не столь велики. Это все Аса, супруга нашего древодела и резчика. Знатная выдумщица и мастерица. В детстве ездила она по делам торговым с отцом в земли Корё, там при дворе короля Конмина, род ее бывал в великой чести. Вот там она и углядела задумку сию. На высокой подушке из земли, обложенной камнями, она поставила стены из стеклышек и такую же двускатную крышу. Печки в разных местах ее ботанического сада отапливают сие помещение, от чего там и тепло всегда и светло весьма. Так и выращивает Аса зелень, огурцы и всякие травы, что бесполезны в сухом или моченом виде. Видел бы ты, какая она знатная целительница! Коли не побрезгуешь, и не запретит тебе твой сан принять ее зелья, то возьму у нее, дабы здоровье твое поправить, пошатнувшееся.
– С чего бы мне брезговать, да и кто запретить может использовать силу трав и тех, кому она дается? Бабка твоя, моя матушка покойная знатная лечейка была. А о других наших предках по этой части так и поныне молва идет о силе их умений и мудрости.
– Ну, вот и славно, коли так. Утром сходим к ней, пусть глянет на тебя и даст чего, что будет силы да здоровьице твое верно укреплять.
– А сама то, что? Неужто, не передалось тебе родовое умение с травами чары творить?
– Да не досуг мне было с травами особо разбираться. Что-то знаю, а все остальное, как нужда будет, постигну. Вот коленки твои починю и ключицу вправлю, коли пожелаешь, а с остальным потом разберусь. Гость и хозяйка сели за стол. Она заботливо ухаживала, кладя на тарелку дядюшке томленые в печи овощи с кореньями, сдобренными пряными травами.
– Я все же продолжил бы разговор о том для чего приехал. Не дожидаясь окончания трапезы, сказал митрополит Киприан. Марица кивнула головой, соглашаясь со словами гостя. – Теперь, когда твоя война закончилась в полях Воргола, ты стала силой заточенной, что может вырваться в любой момент. И люди мыслят, что во вред, может пойти им, коли так случится. Елена, народ тебя боится.
– Это мне ведомо. И от того ушла я дальше от людей, теперь обителью моей стала эта прекрасная изба. Сижу с глуши я здесь одна. И не суюсь ни в города ни в веси.
– И долго ли ты, племянница собралась сидеть здесь, в лесной глуши, словно бы не герой ты, а изгой какой провинившийся? Девушка неопределённо пожала плечами, понимая, что и для чужих и, для своих она стала опасной. Никто не знал, как с ней взаимодействовать. И кроме Златожнеи, что ее вырастила, никто не мог, поручиться за то, что она сможет контролировать свою мощь, и не нанесет вреда своим же. Потому, как в былые времена, когда на земле воплощалась Сирин, никто не ведал, что было с ней дальше, после того как бывала исполнена задача, поставленная перед, воплощенной Сирин. Подобный, ей, исполнив свое предназначение, либо погибали во время боя, либо уходили в какие-то неведомые земли, знание о которых со временем, утратилось. – Пока не ведаю. Может быть, странствовать пойду.
– Перед тем, как идти в странствие, люди обычно ставят цель, куда идти и для чего. А ты без цели, лишь зазря себя погубишь.
– Так в чем же моя вина? Мне, что нужно было растянуть эту войну с Тамерланом и Навниками, дать им возможность поколесить по нашим землям, захватить пару тройку княжеств, дать обратить Навниками пару армий, а потом самоотверженно сражаться с этим всем. А за одно, наведаться и к нашим соседям в западные государства? Она усмехнулась.
– Ты все сделала правильно. Теперь он повел свои войска в Индию и дальше бродить по Востоку будет. ряд ли снова сунется сюда. А тебе нужно заняться своей жизнью и служить отчизне, коли ради этого ты появилась на свет, не в пример другим, что могут жить, как пожелают.
– Что ты предлагаешь? Ведь не просто по родственному ты пришел столь далече, чтобы поговорить со мной о том, о сем. Все же ты тоже не в пример другим занят радением об отчизне.
– Простыми усилиями ты не сможешь заточить кружева своей смертельной песни и вечно сдерживать свою природу тоже.
– Так, что же? Мне сидеть и ждать когда волхвы, христиане или кто-нибудь другой пришлет убийц? И кинутся на клинки, чтобы утешить их от их страхов?
– Пока не знаю. Но могу разместить тебя в любом монастыре, какой выберешь. Может там, тебе будет безопаснее. А через пару лет станешь настоятельницей. Это в моей силе. Хоть отдельный монастырь для тебя возведем.
– Нет уж, увольте! Лучше смерть, чем заточить себя в тесной келейке и медленно умирать под голоса читающих псалмы. Как мне без воли? Как без зеленых и небесных просторов, когда можно в любой миг обернуться птицей и стремительно взлететь в синие небеса.
– Мне не понять порывов твоей души, Елена. И сути твоей не понять. Но чую я, что не лишь для войны Вышним создана ты. Ты суть птица о двух крылах. Одно крыло войны тобою изведано. Изведано по Правде и в Чести, но есть ведь и другое.
– Какое же?
– Вышний сотворил мир из любви, стало быть, и тебя тоже. Значит другое твое крыло, другая суть – это суть любовь. Иди в мир, ищи свою любовь! И послужи на благо отчизне. А я пока жив, всегда помогу. Уедем в Москву, Елена! Поживешь в моих палатах, а потом определимся что да как.
– Давай, дядюшка не будем торопиться. Погости у меня, поезжай в свою Москву. Все равно тебе путь лежит в Константинополь. А я надумаю, если к тебе податься решу, то к твоему приезду и подгадаю свой.
– Да торопиться, конечно, некуда, но вот наследство твое, рано или поздно потребует пригляда.
– Ты, о чем сейчас говоришь? Какое наследство? Отец ведь священником был.
– Но мать то нет. За чертой Торжка было ей в приданое выделено пять деревенек. Я как узнал, что она погибла, хотел их церкви отписать. А потом случилось мне встретиться с отцом Сергием в Переславле – Залесском, так вот он и другие монахи с севера посоветовали мне повременить с этим до поры, пока не выясниться судьба пропавшей моей племянницы.
– А как же ты выяснил обо мне?
– Случилось мне как-то в дороге раненым быть разбойниками или наемниками. Не разбирался я, что к чему в тот раз было. Здорово ранили меня тогда. Думал, Богу душу отдам. Просил вызвать батюшку, чтоб соборовал меня из ближайшего храма. Тот пришел, провел таинство. А внучок его, что с ним приходил помогать, уже уходя, вдруг повернулся ко мне и говорит: Дочь сестры твоей у волхвов живет, служба важная ей в судьбе грядет. Не проста она, сутью вещая. С виду девица, а душой птица певчая. Отыскать ее будет нелегко, в землях дальних сторожат ее ясны соколы, да змеищи, волки, да медведища, зоркий ястреб бережет покой за далекою да за большой рекой, что зовется Красивой Мечею, там коль нужных людей найдешь, будет среча с ней.
Я стал расспрашивать, паренька, что да к чему он мне поведал, но тот молчит. А дед его сказал, что парень после того как зарубили шляхтичи мать с сестрой на его глазах, стал блаженный. Вроде бы все делает, как велят, и ведет себя, как полагается, а иной раз как почнет вещать, что ни попадя. Одни люди верят ему, и у них сбываются его пророчества. А другие сказывают, что в монастырь, где душевно больных содержат его отдать нужно.
– Ты уж не сердись, отец Киприан и не подвергай нас опале, коли сподобится тебе божией милостью выздороветь. Забудь все, что наплел тебе мой внук. Не вели его карать или отлучать от меня. Ведь кроме него никого у меня не осталось. Кто сгинул в дальних краях, кто по старости иль болезни во сыру землю ушел, а кого и черная смерть унесла несколько лет тому. Просил меня уходя соборовавший меня священник. Всю ночь мне снились кошмары. Я видел тебя маленькой, сестру свою, бои какие-то. То волной меня накрывало, то в снегах утопал, идя на огонек в поисках тебя. А утром встал, как ни в чем не бывало. И рана стала затягиваться, словно по волшебству и сил стало в пример больше, чем до того было. Решил я, что малец набрехал, послушав под дверью мою исповедь и, выбросил его из головы. Мальца то выбросил, да вот слова его все не лезли. И, поди, ж ты слово в слово ведь запомнил с первого раза, как сказано, так и запомнил. Потом стал искать тебя. Да нелегкое это дело митрополиту, по тихому искать волхвов, что и сами хоронятся и ценность свою берегут. Красивая Меча то не ручеек, почитай ведь на четверть тысячи верст длиной. И ведь не абы какие волхвы тебя прятали. А потом случилось мне увидеться на Москве с Радником Фокой. Сам он меня отыскал и передал грамоты на деревеньки Софьюшки, поведал, что ты жива и здравствуешь и до поры не след мне с тобой видеться, дабы опасности не подвергать. И о сути твоей поведал. От того до решил я те поиски прекратить, чтобы народ лихой не проведал о тебе. За деревеньками твоими человек мой приглядывает. Хозяйство ведется, как при матушке твоей покойнице было. Так, что, Он поднялся из – за стола, прошел к своему дорожному сундуку, открыл крышку, достал бумаги. Снова сел за стол. – Это вот тебе грамоты на твои земли. Я к ним прикупил еще семь пограничных и болото с лесом. Старые люди говорили, что на болоте том богатая серебряная жила. Захочешь, займешься разработкой.
Спустя пять дней митрополит вернулся к своей службе. Никак нельзя ему было долго отсутствовать. Вечно менявшаяся обстановка и
Марица въехала в ворота Зеленого храма незадолго до обеда. Обрадованные ее приездом насельницы бросились обниматься. Коська, унюхав с рождения знакомые запахи, выскочил из саней и стал носиться по двору, заходя во все хозяйственные постройки, куда только мог пробраться. Бывшая насельница и воспитанница, не дожидаясь, пока разгрузят ее скарб, сразу прошла в покои волхвы Злотежнеи. Время неумолимо даже волхвам. Старая наставница вот уже месяц, как не вставала с постели.
В палатах митрополита, по обыкновению царившая тишина вдруг была нарушена суетой. Со двора слышались отчетливые крики и возня.
– Чего это Великий князь вдруг пожаловал? Задала сама себе вопрос Марица, разбиравшая записи о путешествия арабских ученых. Дверь резко распахнулась, и в покой ворвался разгоряченный быстрой ездой на резвом скакуне, подаренном ему супругой по случаю присоединения к Московскому княжеству Бежецкого Верха, Вологды, Устюга и земель Коми Василий Дмитриевич. Вслед за государем увязались его люди, но он знаком руки велел им выйти и собственноручно запер дверь, оставшись наедине с племянницей митрополита. Удалым шагом мужчина прошел в конец длинного стола и крепко обнял свою давнюю знакомую. Продолжая держать в объятиях, но отодвинув от себя на расстояние вытянутых рук, он пристально разглядывал девушку. Она вдруг рассмеялась.
– Ты чего, Василий Дмитриевич так всецело осматриваешь меня? Думаешь, рога у меня выросли. Она провела ладонью по голове, доставала босую ногу из мехового сапожка, продемонстрировав ее гостю. – Как видишь нет ни рогов, ни копыт. Надеюсь хвост проверять не станешь.
– Ох и хороша ты Елена Григорьевна, страсть как хороша. Восхищался Рюрикович, удивленной странным поведением девушкой. – Только в обиде я на тебя. За четыре года, с их прошлой встречи, правитель Москвы шире раздался в плечах, заметно раздобрел, но возросший его статус и достижения прибавили ему особой мужественности.
– С чего это ты на меня в обиде?
– Так ты уж два месяца на Москве, а в палаты мои носу не кажешь. Аль чем я тебе не угодил? Племянница митрополита, высвободилась из объятий мужчины и снова села на кресло, отодвигая от себя книги. Гость сел рядом.
– Так вроде не упомню, чтобы меж нами разногласия были, равно ка и не вижу причин очи тебе мозолить. Поди у тебя и без моих визитов, от желающих отбоя нет. Она прислушалась к биению его сердца, взяла за руку. – Ты чего отвары из трав не пьешь, что я тебе посылала?
–Да некогда мне травы пить.
– Ну, как припрет, так ведь за новыми, посылать придется за Каму. Я ведь не шибко сведуща в сборах.
– Теперь посылать московских людей туда в разы легче стало, земли Коми нынче к моему княжеству примкнули.
– Поздравляю тебя, Великий князь! Только, сокол московский, ближе то они от того не стали. А сердечко твое не тебе одному принадлежит. Сам знаешь. Князь посмотрел на книги, разложенные на столе.
– Ты, голубушка неужто, странствовать собралась?
– Верно, князь, собралась.
– Ну, тогда, повремени до следующей субботы. Он громко рассмеялся. – Жду тебя в Кремле на «Постириги», а следом и «Посажение на коня» сына моего княжича Ивана Васильевича, а также на гуляния по сему случаю.
– Благодарю за приглашение, Василий Дмитриевич. Непременно буду. Но только ты не темни. С чего вдруг ты пришел сам меня приглашать? Вряд ли ведь соскучился. Князь встал и прошелся по просторному помещению.
– Помнишь, как на Оке ты дала мне и войску выпить воды заговоренной, чтобы слетели с нас все чуждые чары и впредь бы не прилипали.
– Разумеется, князь. Только другой воды не дам я тебе.
– Что так? Никак не ожидал государь, что она откажет ему в просьбе.
– Потому как, случись, что предопределенное Божиим Промыслом, что не по нраву тебе придется, ты решишь, что это я тебе напакостила. Вижу, что сыновей ты хочешь напоить. Не следует этого делать. Судьбу не изменишь. Чар на них нет. А в остальном на все воля Вышнего.