Возможно, некоторые мне сочувствуют, но большинство равнодушно пробегает мимо, как пробегают мимо неприятно пахнущей кучки дерьма на асфальте. Кто-то делает вид, что глубоко задумался и решает мировую проблему. Кто-то утыкается взглядом в мобильник. Кто-то откровенно отворачивается. Иногда в тарелочке передо мной звякает мелочь. Интересно наблюдать за прохожими. Меня невозможно не заметить. Я сижу на самом людном месте, у входа в храм. Можно с уверенностью сказать, что я уже стал местной достопримечательностью. Некоторые горожане, вон хотя бы тот белобрысый паренек с тубусом, каждое утро спешащий в свой инженерный вуз, еще и в проекте у родителей не был, а я уже сидел здесь. Да-а-а…
Это, погодите, сколько же я годков тут живу? Именно, живу, потому что с рассветом заступаю на пост возле паперти и с закатом покидаю его. Да и ухожу недалече, вернее, отползаю в малюсенькую хозяйственную постройку в углу ограды храма. Батюшка мне разрешил обосноваться там. Не теперешний, молодой, а старый, служивший в церкви еще при советах, царствие ему небесное. А нынешний настоятель храма тогда ещё ему в помощниках был. Выучился, духовную академию закончил. Теперь батюшкой Господу служит. И меня не обижает. Да-а-а… Так об чём я?
Что? Почему отползаю? Так у меня ног нет. Афгану на память о себе оставил. В конце 1988 года это случилось, в аккурат, перед Новым годом. Мы уже матёрые вояки были, второй год дослуживали, думали о том, с каким почётом домой вернёмся, планы строили о жизни на гражданке. Ничего не сбылось. Да и не у меня одного. Новый год я встретил уже в госпитале. Очередная разведывательная операция заканчивалась, мы возвращались к своим, и тут нас заметили. Артиллерией накрыло. Почитай, половину ребят положило, а меня, вон, калекой сделало. Я вот думаю, как это одна бездушная железная болванка в секунду запросто перечеркивает судьбы нескольких человек? А может, именно такая судьба нам и была на роду написана?
Скажете, что это безбожно? Я сначала тоже так думал. В госпитале даже руки на себя наложить хотел. Это казалось тогда единственным выходом из произошедшего кошмара. Представляете, мне только-только двадцать лет исполнилось, а впереди – ничего. Долго я словно в наваждении был. Всё искал способ, как повернее с собой покончить. Вам, с ногами, этого не понять. Вы можете встать, подойти к окну и спрыгнуть вниз. Или за верёвкой сходить. Или до водоёма какого добраться. Да просто на кухню сходить за ножом там или уксусом… А я лежал на койке больничной и выл в подушку от бессилия. Знаете, как страшно для мужчины стать в одночасье беспомощным? Не дай Бог вам это узнать. Да-а-а…
Выздоровление моё началось 31 мая 1989 года. Почему так точно помню эту дату? Просто случилось чудо. Открылась больничная дверь, и в палату вошёл батюшка Александр. Тогда мы с ним знакомы не были. Да я в то время ни в Бога, ни в чёрта не верил, разве что, родной советской власти доверял. Она меня, кстати, первая и предала. Но об этом потом. Так вот, вижу, пришёл поп, в одеянии длинном, с крестом золотым на груди. Думаю, наверно, дверью ошибся. Ко мне такие не ходят. А он мне, мол, нет-нет, не ошибся, именно к вам пришёл, позволите присесть? А мне скучно было до звона в ушах, так чего ж, думаю, не развлечься. Присаживайтесь, говорю, коли времени не жалко.
Проговорили мы тогда с батюшкой до самого вечера. Многое в моём сознании после того разговора перевернулось. И то, что гордыни во мне больше, чем разум вмещает. И то, что легко других виноватить, а в себе не видеть греха, да только это путь в никуда. Я ведь ещё до армии встречался с одной девушкой. Парень был как с картинки, вот она в меня без памяти и влюбилась. А я что? Одна, другая, третья… Менял подруг, не оглядываясь. Та девушка, с которой подольше встречался, мне как-то призналась, что ребёночка ждёт. Насмеялся я над ней, не поверил, что моё дитё она носит. А может, просто не хотел себя связывать ни с кем. Так ей всё и сказал. Развернулся и ушёл куролесить с компанией. Да-а-а… Девушка в ту же ночь спрыгнула с моста в реку. Только после разговора с батюшкой меня пронзила мысль, которая не даёт покоя и теперь. Я же тогда парой слов убил две человеческие души! Каждый день молюсь за их упокой. Может, потому и при церкви поселился. Спасибо, батюшка Александр пригласил, помог из больницы перебраться на территорию храма и разрешил остаться при нём. Да-а-а…
Как-то я батюшку потом спросил, каким образом он узнал, что моя душа нуждается в его наставлениях? Оказалось, что в госпитале работала медсестричка, которой уж очень было меня жалко, прониклась она моей болью. Это она позвала батюшку Александра ко мне. И вот опять выпячивается мой грех! Я ведь тогда так был занят своими проблемами, что никого и ничего не замечал вокруг. Потом со стыдом вспоминал своё поведение: как кричал на безответную медсестричку, как раскидывал вещи, а она безропотно всё собирала, как швырял в неё стойкой с капельницей… Я, правда, потом уже перед ней извинился, хоть здесь снял груз с души. Оказывается, она была прихожанкой этого храма. При советской власти втихаря заглядывала в церковь, когда никого не было, ну, там свечечку поставить, помолиться в уголке. А потом, уже в девяностых, она стала каждое воскресенье приходить на службу. Вот тогда я и попросил у неё прощения, и поблагодарил за вовремя протянутую руку помощи. Не знаю, что бы со мной было, если бы не эта медсестричка. Да-а-а…
Оклемался я немного при церкви, душой выздоровел, решил властям о себе напомнить, мол, родимые, я свой долг Родине выплатил сполна, пора ей меня на своё попечение взять. Да не тут-то было! Родина в лице скользкого чиновника встретила меня ушатом с помоями: война в Афгане, говорят, была ошибкой. Значит, ноги я потерял тоже по ошибке? А кто за эту ошибку-то заплатит? Сжалилась надо мной Родина, еле-еле оторвала от своего бюджета мизерную пенсию по инвалидности да от щедрот своих отслюнявила возможность раз в пять лет в санаторий съездить. Честно говоря, я ни разу этой возможностью так и не воспользовался. Неподъёмны эти поездки для меня, а просить кого-то помогать, не в моём характере.
Иногда я мечтал, что когда-нибудь в моей жизни что-то изменится к лучшему, что встречу любовь, создам семью… Тут же перед глазами возникал образ падающей с моста девушки с дитём внутри, и становилось стыдно даже за мысль о счастье. Сам ведь всё в своей жизни просрал (прости, Господи!) испортил! Но, видимо, даже для греха существуют сроки давности. На днях встретил у ворот ту медсестричку, которая более тридцати лет назад поменяла всю мою жизнь, открыла для меня дверь в храм. Она и сейчас открыла передо мной ворота, пропустила вперед. Разговорились. Конечно, годы прошли, она не помолодела, да и моя удаль молодецкая поистрепалась. Оказывается, она всю жизнь прожила одна. Сказала, и при этом с такой надеждой посмотрела на меня… Я ведь научился читать людей, а тут боюсь ошибиться. А что, если… Да нет, не может такого быть. А что, если Господь смилостивился и к надежде и вере, живущих у меня в душе, в самом конце жизни дарит мне ещё и любовь? Дарит её, открывшую мне дверь?