1. На кухне социальной квартиры по ул. Госпитальная, 26. г. Цайц; 2. Костел Св. Петра и Павла, в котором я причащался; 3. Руины католического собора, в котором я мог найти погибель; 4. Андрей Салата у меня в гостях в Цайце.
Всем известно, что кротчайший путь из пункта «А» в пункт «Б» – это прямая. В теории – да – это верно. Однако в жизни не всегда подобное осуществимо, часто происходят уклонения, – порой весьма опасные, ставящие человека на грань жизни и смерти. Эти уклонения обусловлены некими не всегда осознаваемыми внутренними побуждениями. Именно об этом мне и хочется рассказать, на основании собственного прошлого опыта.
В конце 2001 года я оказался в Германии, и, после получения вида на жительства, был направлен для постоянного проживания в бывший гэдээровский город Цайц, в земле Саксония-Анхальт. К этому, само по себе интересному временному отрезку жизни, ещё вернусь, т.к. в «сортировочном лагере» довелось встретить много интересных типажей из бывшего Советского Союза.
На первом этапе, до получения рабочего места (Arbeitstelle), т.е. способности обеспечивать себя самостоятельно, меня взялся поддерживать так называемый Sozialamt. Отделение социального обеспечения выдавало минимальные деньги, предоставляло оплачиваемую квартиру, мебель со складов, медицинскую страховку и некоторые другие бонусы. Впрочем, я довольно быстро освободился от этой опеки и нашел работу в северо-западной части Германии, таким образом сидел на шее, принявшего меня государства всего несколько месяцев. Затем уже сам стал платить налоги, и немалые, на которые в свою очередь содержались «социальщики».
Но вот об этих несколько месяцев ничегонеделанья и социальной дармовщины и хочу рассказать. Старинный городок Цайц встретил меня обшарпанными типично немецкими домами минувших веков, извилистыми улочками с подъёмами и спусками, местами мощенными булыжником. Часть города производила впечатление заброшенности по сравнению с западными городами ФРГ, в которых мне удалось побывать раннее.
Итак, социальный работник – немка позднего бальзаковского возраста – предложила мне заселиться в довольно просторную однокомнатную квартирку под крышей, с крутой лестницей в подъезде, по адресу Госпитальная штрасе, 26. Увидев её первый раз я понял: она, уже разменявшая свою вторую молодость, наверняка начинала свой жизненный путь в ГДР и успела поносить синий галстук юного пионера Тельмановца. Немка представилась: «Ана Шульц». Я ответил, как меня зовут.
Затем находясь под влиянием внутренних мыслей о пионерии, ляпнул, всплывшие в памяти, слова: «Seid bereit» (будь готов). Она заулыбавшись, подняла вверх кулак, согнутой в локте правой руки и произнесла: «Immer bereit». И тогда я, продолжая эксплуатировать ещё не забытое, спросил: «Immer bereit f;r Freiden und Volkerfreudschaft?».
Этот девиз: «Всегда готовы к миру и дружбе народов» я запомнил, когда-то давно прочитав его на значке гэдээровских пионеров, подаренном отцом. В те юные годы я ещё невольно сравнил призывы советских и пионеров ГДР. При этом, чему учили последних, усвоить было просто (мир, дружба), а вот к чему призывали нас – «К борьбе за дело Коммунистической партии будь готов!» – глубоко понять в то время не хватало ума и предстояло ещё ни один раз переосмыслить. Таким образом контакт с социальным работником из Цайца был налажен, и в последующие дни она помогала мне неоднократно, – вот что значит привитая с детства готовность к «дружбе народов».
Потом я ни раз убеждался, что так называемые «ости» (восточные немцы) относились к русским более лояльно, так как нас связывало общее социалистическое прошлое, в отличие от «вести» (западных немцев), приверженцев капитализма и протестантской морали. Для себя я в Цайце гипотетически решил: если человек окажется в грязной канаве, протестант-подобные будут проходить мимо, думая, при этом – «это его выбор, вмешиваться непозволительно». Однако, к слову сказать, когда они заметят, что человек пытается выкарабкаться, ему рационально помогут. Сделают это без слов сожаления по поводу того, как он оказался в таком положении. И только в той минимальной, протестантской и нерасточительной степени, с соблюдением собственной выгоды. Так проявлялась, веками выработанная, немецкая практичность.
На память осталась несколько фотографий той самой квартиры – на одной меня сфотографировал Андрей Салата на полупустой кухне (№1). Мой друг Андрей приехал на авто из Ольденбурга на выходные дни, чтобы пообщаться и посмотреть, как я устроился на новом месте (№4). В тот раз мы с ним крепко выпили, и прогуливаясь по городу, решив добавить, забрели в некое полуподвальное заведение, – оказавшееся публичным домом. Несмотря на то, что мы были крепко выпившими, нам хватило ума, вовремя оттуда ретироваться. Когда мы выходили, обратили внимание на красный фонарь, которому сначала мы не придали никакого значения. В памяти остались разные на любой вкус девицы (M;dchen f;r alle), мелькающие перед затуманенным взором, пристающие с понятными предложениями на немецком языке и какая-то русскоговорящая, лица вспомнить не могу, как не старался, которая помогла нам найти выход: «Уходите отсюда, мальчики, здесь вас облупят как яичко».
В Цайце было предостаточно свободного времени, и я решил обследовать город. Для понимания дальнейших событий скажу: у меня достаточно выражена познавательная потребность, сформированная ещё в детские годы, которая носит характер не столько праздного, сколько исследовательского любопытства. Возможно из меня мог бы получиться неплохой научный работник, как шутили в Советском Союзе, «удовлетворяющий своё любопытство за счёт государства».
Моё внимание прежде всего привлекали старинные разрушенные здания, в которых я рассчитывал найти какие-либо исторические артефакты. В одном доме я обнаружил неплохо сохранившуюся фарфоровую мейсенскую тарелку (Meissen) с отметкой в виде скрещенных мечей и надписью «seit 1934» на задней её стороне. В другом разрушенном доме мне попался целый ворох никому не нужных, валявшихся среди битого кирпича, семейных бумаг, датированных довоенными и военными годами, в том числе извещение родителям о гибели сына-моряка в 1944 году. Эти бумаги мне удалось сохранить, и они сейчас лежат передо мной на столе.
В один из солнечных пред мартовских дней я посетил полуразрушенную церквушку и в моём блокноте появилась такая запись: «Церковь на Freihof. Откуда я спас верхнюю часть рамы окна и привел её в порядок. Церковь вероятно с середины позапрошлого века. Мечта иметь всё: небольшое окно или хотя бы половину его. Сфотографировать окно и церковь (осуществить не удалось). Ночью пришёл, чтобы снять часть оконной рамы. До меня её только разрушали. Как жаль. Дерево верхней части рамы хорошее, по цвету красноватое. Когда очищал его ножом, оно издавая мелодичный звук, будто пело. Из такого дерева скрипки делать!» Этот артефакт я забрал в Вильгельмсхафен, и он висел у меня в прихожей. Использовал его как рамку для фотографий.
Как записи прошлого помогают вспоминать происходящее. 28 февраля в 20 часов посетил Messa an besten Abend bei Dom Peter und Paul (№2). Мне было любопытно узнать, как проводится литургическая служба в латинском обряде Римско-католической церкви. Попал я на так называемую Евхаристическую Литургию, когда посредством её – хлеб и вино становятся Телом и Кровью Иисуса Христа. Вкусившие их, таким образом, соединяются с Богом. Последние слова – соединиться с Богом – несут двоякий смысл: с одной стороны, божественной благодати и покровительства, с другой стороны, освобождения от бренной, земной жизни, что печально. Тогда я не подозревал, что через короткое время окажусь на грани жизни и смерти.
Сам я православный, крещен в Минском кафедральном соборе по инициативе моей любимой и верующей бабушки по матери. Однако Десимоны изначально были католиками и только во второй половине XIX перешли в православие. Удивительное дело, какое-то время, если я себя не контролировал – непроизвольно крестился по-католически: слева на право (случайность или генетическая память?). Наверное я согрешил, когда поддавшись общему порыву стал в очередь для Причастия, и получил просвирку и глоток вина из рук католических священников. Если Православная Церковь считает католиков еретиками, то и мое поведение в соборе Петра и Павла можно считать вероотступничеством, и за это я должен был поплатиться. И это произошло.
1 марта 2002 года поздним вечером, уже начинало смеркаться, я оказался около разрушенного, заросшего растительностью, старинного собора (№3). Таких чувств таинственности и необычности я никогда не испытывал. Внутри огромного здания я был один, только мрачные стены и кусок неба со звездами через проломленный свод церкви. Меня не покидали чувства, что мне удастся обнаружить в этом соборе нечто значительное. (Позже я понял, что это был символический путь… внутрь себя… там я должен был нечто понять).
Я подошёл к тому месту, где обычно располагается алтарь. За ним располагались полуразрушенные пролеты лестницы ведущей вверх. И я полез (лестница ведущая вверх – это конечно же символ). Где-то на уровне условного третьего этажа, мной овладел страх, который вытеснил прежние желания обрести нечто значительное. Это был кратковременный страх обнуления, утраты тела и оцепенения мыслей (безусловно символ смерти). Я пошатнулся и чуть не упал спиной вниз. В этот раз страх заставил меня двигаться и соображать. В последний момент развернувшись, перепрыгнул на пролет второго этажа, приземлившись на его край, затем снова потеряв равновесие полетел на каменный пол собора, усыпанный какими-то обломками и торчащими из них кусками арматуры.
Нахлынувшие на меня чувства страха сыграли со мной злую шутку, рассогласовав деятельность мозга, и вместо того, чтобы приземлиться на обе ноги, вся нагрузка падения пришлась на левый голеностоп, и пяточная кость была сломана (расплата). Я упал среди камней и железных крючьев, даже не успев поблагодарить Всевышнего за то, что остался жить. На исходе страха я представил себя лежащим ночью посреди заброшенного собора с распоротым боком, истекающим кровью, взывающим о помощи, но меня никто не слышал бы. Место было безлюдное, глухое…
Как добрался до своей квартиры, рассказывать не буду, само по себе это было непросто, с передышками скакал на правой ноге, и вызвав такси, попросил водителя отвести меня в больницу. Это оказалась Georgius-Agricola Klinikum, где мне и сделали немецкие хрурги-травматологи операцию, восстановив целостность пяточной кости с помощью титановой пластины.
Уже во время лечения в клинике я понял, что экстенсивный Путь-жизни, направленный в ширь и искривляющий Его, в поиске внешних второстепенных устремлений, следует срочно менять, сосредоточившись на внутренних изменениях и подчинить их основной, хорошо продуманной, цели. Когда-то в юности я записал для памяти мысль Конфуция: «Прежде чем изменять мир – измени самого себя», надеясь, что буду следовать этой максиме всегда. Однако отвлекся от основного Пути и был ПРЕДУПРЕЖДЕН.