Франция, конец 18-го века. Юная и наивная Мадлен, осиротев, попадает в богатый дом в качестве прислуги. Что ожидает её? Судьба девушки на фоне исторических событий.
18+
В неполных четырнадцать лет рыжеволосая Мадлен Лаборде стала круглой сиротой. Отец уехал на заработки в другую страну и пропал более семи лет назад.
А её матушка, Жанна Лаборде скончалась два дня назад от быстротечной пневмонии.
Её тело уже было предано земле на одном из кладбищ для бедняков на окраине Парижа. Больше родных у Мадлен не было.
К счастью Мадлен, её матушка перед смертью сумела договориться о дальнейшей судьбе своей единственной дочери.
И сейчас девочка с взволнованно бьющимся сердцем ожидала в роскошной, великолепно обставленной гостиной особняка маркизов де Тьерсен. В этом особняке последние пять лет её матушка работала прислугой с раннего утра и до позднего вечера. А ночевать уходила к себе, в дом на соседней улице. Там, под самой крышей у Жанны Лаборде и её дочки была небольшая комнатка, которую они снимали.
Родом Жанна была из Бретани, суровой окраины на северо-западе Франции. Где-то там, в одной из небольших деревень у неё оставались родственники… которые, впрочем, не хотели знать о Жанне Лаборде ровным счётом ничего с тех самых пор, как она, влюбившись в заезжего парижанина, уехала вместе с ним, в столицу.
Родные сочли её предательницей. Муж Жанны оказался ветреным и не надёжным. После рождения дочери перебивался случайными заработками, а когда Мадлен исполнилось шесть, решил попытать счастья за границей, заверив жену, что устроится на хорошую работу и будет регулярно присылать ей хорошие деньги. С тех пор Жанна ничего о нём не слышала. Работая у маркизы де Тьерсен, Жанна Лаборде получала ровно столько, чтобы не умереть от голода и оплачивать комнату для себя и дочери. Кроме того, порой, она приносила для маленькой Мадлен угощение с господского стола – необыкновенно вкусное пирожное со взбитыми сливками или немного засахаренных фруктов. Маркиза Полин де Тьерсен, рано увядшая тридцативосьмилетняя женщина, стала вдовой пять лет назад. Детей у неё не было. Замуж она больше не вышла.
Как говорили, маркиза посвятила всю свою дальнейшую жизнь служению Богу и благотворительности. Действительно, она много времени проводила в церкви. Делала пожертвования церковным приходам и сиротским приютам. Разумеется, благочестивая маркиза не смогла отказать в просьбе своей умирающей служанке. А именно - взять к себе в дом на работу её единственную дочь. В огромном особняке Полин де Тьерсен жила одна. Не считая периодических приездов сводного по отцу младшего брата – Жана-Анри. Брат был младше на двенадцать лет, прожигал жизнь и жил то в Голландии, то в Бельгии, беспечно транжиря состояние, оставшееся после смерти их отца.
Стоя в гостиной, в ожидании, когда к ней выйдет маркиза, юная Мадлен чувствовала откровенный страх. Конечно, она дала умирающей матушке слово, что будет сильной. Добрая маркиза готова взять её к себе, и она – Мадлен – должна будет служить ей верой и правдой. Быть верной, усердной и добродетельной. Глотая слёзы и гладя бледную задыхающуюся матушку по исхудавшей руке, девочка обещала всё это…
Сейчас Мадлен мельком глянула на себя в большое зеркало в тяжёлой позолоченной оправе. Бледное личико, испуганный взгляд, густые рыжие волосы цвета темной меди собраны наверх в причёску, подражающую высокородным дамам. Сегодня с утра девочка провозилась с ней более часа, пытаясь предстать перед маркизой в самом лучшем свете. Тонкую талию выгодно подчеркивал скромный кожаный поясок. Грудь, довольно большая для ее возраста, взволнованно поднималась, затянутая в корсет ее лучшего выходного платья бежевого цвета.
- Так ты и есть Мадлен Лаборде, дочка нашей верной Жаннет? – неожиданно раздался сухой, словно надтреснутый голос. Девочка испуганно обернулась. Поспешно сделала реверанс, опустив глаза в пол. Спустя мгновение, робко подняла их и увидела подошедшую к ней стройную невысокую женщину с осиной талией и маленькими руками, одетую в темно-зеленое бархатное платье. Лицо ее было довольно красиво, но выглядело желтоватым, каким-то мертвенным и совершенно бесстрастным. Оно было похоже на лицо восковой куклы-аристократки, которую Мадлен видела раньше в витрине одной из парижских лавок.
- Да, мадам, это я, - тихо ответила девочка так и оставаясь в согбенном положении реверанса.
- Бедное дитя, - прошелестела Полин де Тьерсен. – Сиротка.
Она как-то особенно сочно подчеркнула это слово. И Мадлен почему-то подумала, что она смакует его, словно как обсасывают во рту вишневую косточку перед тем, как выплюнуть.
- Поднимись же, - проговорила Полин, дотронувшись до плеча девочки.
Мадлен испуганно встала, подбирая подол длинной юбки.
- Ты очень красива, - мадам де Тьерсен рассматривала её, как какую-то любопытную картинку. – Твоя матушка, царствие ей небесное, иногда рассказывала про тебя, бедное дитя.
- Благодарю вас, - ответила Мадлен.
- Я думаю, ты умна и быстро освоишься в доме, - продолжала маркиза. – У тебя будет немало обязанностей, но не таких, с которыми ты не могла бы справиться. Ночевать ты будешь здесь же, у нас. Твоя матушка также просила об этом, чтобы ты, дитя, не осталась совсем одна. Кроме того, это платье… - Полин де Тьерсен снисходительно дотронулась до корсета девочки, - тебе его придется оставить. Все наши служанки ходят в одинаковой одежде. Так издавна заведено. Но новое платье очень милое и придется тебе по вкусу.
- Благодарю вас, госпожа, - смиренно ответила девочка, склонив голову. – Вы так добры ко мне!
- Ну, ну… - слегка засмеялась маркиза. – Это в память о твоей бедной матушке. Надеюсь, ты станешь достойной ей заменой, - она взяла Мадлен за подбородок и доброжелательно заглянула в её большие зелено-карие глаза.
- А теперь, ступай! – она направила девочку к двери, - старшая из служанок – Франсуаза – даст тебе новое платье, расскажет о твоих обязанностях и покажет комнату, где ты будешь спать.
Прошло несколько месяцев. Девочка постепенно осваивалась в особняке де Тьерсен. Довольно замкнутая по характеру, Мадлен была рада, что не надо было спать в общем помещении со слугами. Для ночлега ей выделили отдельную крошечную комнатку – бывшую кладовку. Комнатка была без окон, но небольшой топчан там вполне помещался. В противоположном углу девочка держала свои скромные пожитки, а на стену повесила небольшое деревянное распятие, взятое из дома. По вечерам перед тем, как уснуть, Мадлен тихо молилась, сложив ладони и глядя на худое страдающее тело, прибитое к кресту.
Спустя полгода, ей казалось, что жизнь постепенно входит в ту колею, где размеренность и определенность преобладают над тревогой и отчаянием. Полин де Тьерсен была к ней достаточно добра. Хотя, по-прежнему казалась девочке ожившим восковым манекеном из парижской модной лавки. Обязанности Мадлен были не столь легки, но и не чрезвычайно сложны. Она должна была прибирать в комнатах, особенно усердно – в спальне мадам де Тьерсен и пустующих пока спальне и кабинете её брата. Также она помогала на кухне с мытьем посуды, а иногда и с готовкой кухарке.
Общение с остальными слугами в силу её замкнутого характера не очень сложилось. Но этого общения от неё и не требовали, хватало ежедневной работы и выполнения своих обязанностей. А старшая служанка – Франсуаза Флери относилась к Мадлен вполне доброжелательно.
В один из холодных декабрьских дней, когда до Рождества оставалось совсем немного, Полин де Тьерсен известила юную служанку, что через два дня приедет сводный брат мадам – Жан-Анри.
- Брат всегда приезжает ко мне на Рождество, - проговорила маркиза, ласково касаясь щеки девочки рукой. – Поэтому, Мадлен, ты должна привести его кабинет и спальню в идеальный порядок. Перетрясти перины, вымыть до блеска пол, ни одной пылинки не должно быть.
- Всё будет сделано, госпожа, - Мадлен покорно поклонилась, сдувая с глаза прилипшую рыжую волосинку.
— Вот и чудесно, девочка, - маркиза улыбнулась ей. – Ты такая смирная и послушная. Как жаль, что ты сиротка.
Жан-Анри, приехавший к Рождеству, оказался среднего роста молодым человеком с рыжевато-каштановыми волосами. В лице его проглядывалось определенное сходство со старшей сестрой. Видимо, они оба были похожи на их общего отца, почившего пятнадцать лет назад. Лицо его выглядело таким же бледным, как и у Полин, впрочем, без воскового оттенка. Нос был с небольшой горбинкой. В красиво очерченных полных губах и в небольшой острой складке, идущей от них вниз, к подбородку, было что-то развратное… и что-то, что невольно притянуло взгляд юной Мадлен, когда она увидела его впервые. Встреча произошла неожиданно. Маркиз зашёл в комнату, когда девушка усердно протирала зеркало в гостиной. Увидев отражение незнакомого мужчины, она вздрогнула, тряпка выпала из её рук. Девушка нагнулась, чтобы её поднять. На мгновение выпрямилась и испуганно сделала поспешный реверанс маркизу де Тьерсен.
- Я тебя напугал, - она услышала его голос и, осмелившись, робко подняла взгляд.
Голос его был добрым, а во взгляде карих глаз маркиза ей показалось даже что-то вроде теплоты и участия.
- Простите, - пролепетала она, выпрямившись.
- Так ты и есть крошка Мадлен, дочь нашей бедной Жаннет?
Маркиз подошёл к ней, и она услышала дыхание мужчины совсем близко.
Почему-то совсем стушевавшись, девочка лишь кивнула.
- Тяжело тебе здесь, наверное? – спросил Жан-Ани, - скучаешь по родным?
- Я уже освоилась, - робко ответила Мадлен. – А родных, кроме матушки у меня никого не было. Но мадам де Тьерсен очень добра ко мне. Я очень благодарна, что она разрешила мне работать в вашем доме, господин.
И она вновь сделала реверанс, еще более глубокий.
- Ах ты, бедная девочка, - улыбнулся маркиз и довольно фамильярно потрепал её по щеке. – Что ж, работай, крошка. Не буду тебя смущать.
И повернувшись, он быстро покинул гостиную. А Мадлен почему-то так и осталась стоять неподвижно, с гулко бьющимся сердцем и с пересохшим от волнения ртом.
Следующая встреча Мадлен и маркиза состоялась через неделю. Уже прошло благодатное Рождество, наступил новый, 1788-ой год.
В один из этих январских дней девушка старательно мыла и вытирала посуду после очередных гостей. За небольшим окном кухни уже стемнело, падали редкие, но крупные снежинки, похожие на маленькие звездочки. А Мадлен думала о том, что уже почти пять месяцев работает в этом доме. Пока ей всё нравилось, хотя и были некоторые нюансы, о которых ей было думать странно. То, что вносило невнятную тревогу в её жизнь. Но это было неизбежно… как и само течение жизни.
В прошлом месяце она внезапно поняла, увидев свое испачканное кровью белье, что стала девушкой. Это явилось для неё полной неожиданностью, хотя она и знала, со слов служанок, что это происходит с каждой девочкой, рано или поздно. Это неизбежно и нужно принять, как данность. Как смену времён года, как само течение времени. Но почему-то ей стало очень стыдно. И когда все в доме уснули, она украдкой стирала свое белье в кадке с водой и тихо плакала.
- Ну что, Мадлен, устала ты наверное… сиротка?
Услышав знакомый мужской голос, она резко обернулась, задев поднос с дорогим фарфоровым сервизом. Все шесть маленьких изящных чашек синхронно попадали на пол, разбиваясь на красивые сверкающие осколки.
- Ах! – в отчаянии выдохнула Мадлен и опустившись на колени, бросилась их собирать. – Простите… простите, сударь, - залепетала девушка, в отчаянии поднимая глаза. – Я так виновата! Я не нарочно!
Маркиз протянул что-то вроде «хммм», а затем, решительно ступая прямо по осколкам, подошёл к девушке и обнял её за талию.
- Я верю, что ты не нарочно, крошка, - прошептал он ей в ухо. – Но этот сервиз стоил огромные деньги. Сестра специально заказывала его из Китая. Она будет очень расстроена.
Он продолжал крепко сжимать её талию, и Мадлен почувствовала, что задыхается.
По её покрасневшему лицу потекли слёзы.
- От… отпустите меня, - пробормотала она. – Я заплачу за сервиз. Я отработаю.
Маркиз неожиданно отпустил её и, отойдя на шаг назад, посмотрел на девушку как-то по-новому и оценивающе, словно на вещь в лавке.
- Только пожалуйста, сударь… - Мадлен молитвенно, лодочкой, сложила ладони вместе, - не говорите ничего мадам. Я скажу ей позже… сама.
Она виновато опустила голову.
- Позже… сама… - усмехнулся де Тьерсен. – Ладно.
Он щёлкнул пальцами.
- Пока я не буду огорчать сестру. А ты, крошка, когда приберешься здесь и вымоешь всю посуду, принеси мне в кабинет кофе и десерт.
- Можно войти? – робко постучала Мадлен в дверь кабинета, обитую коричневой кожей. Ответа не было, и она слегка потянула на себя бронзовую рукоять двери, дрожавшей левой ладонью она удерживала изящный поднос с чашкой кофе и фруктовым пирожным. Скрипнув, дверь приоткрылась. Она оказалась не заперта.
- Входи, - послышался голос маркиза.
Мадлен робко зашла, оглядываясь, как затравленный зверек.
Кабинет был большим. И она не сразу разглядела маркиза, сидевшего в другом конце комнаты за столом.
- Ваш кофе и десерт, сударь, - пролепетала Мадлен, делая несколько осторожных шажков вперед.
- Прекрасно, - голос де Тьерсена звучал тепло и доброжелательно. – Подойди сюда и поставь поднос на стол.
На ватных ногах Мадлен выполнила его приказание. Поставив поднос, она увидела, что де Тьерсен протягивает ей какой-то небольшой серебристый предмет. Ключ.
- Подойди к двери и закрой кабинет изнутри. Потом возвращайся сюда, - скомандовал он.
Мадлен стояла совершенно окаменевшая.
- Ну же, крошка, - он сунул ключ ей в руку. – Если не сделаешь этого, сестра сегодня же всё узнает про разбитый сервиз.
Как во сне, девушка взяла ключ, проделала десять длинных шагов до двери, вставила его в замочную скважину, повернула два раза и вернулась обратно к столу. Молча протянула ключ маркизу.
- Умница, - усмехнулся он, взял ключ и небрежно опустил его в карман камзола.
- Зачем? – одними губами спросила Мадлен. Но край её сознания, кажется, уже начал обо всём догадываться.
Вместо ответа маркиз взял её руку и опустил куда-то под стол, к своим бедрам. Мадлен вскрикнула, когда её пальцы наткнулись на его разбухшую напряженную плоть. Она попыталась выдернуть руку, но де Тьерсен сжал ее запястье так сильно, что ей стало больно.
- Ты ведь уже большая девочка и должна знать об этих вещах, - с легкой улыбкой произнес он, глядя в распахнутые глаза Мадлен, которые наливались слезами.
- Не надо плакать. Просто возьми его в руку. Ну же, давай! – он повысил голос, одновременно сжимая ладонь девушки вокруг того, что вызывало в ней отвращение и страх. – Сделай мне приятное. Погладь его.
Мадлен заплакала, но, чувствуя страх перед маркизом, стала послушно делать поглаживающие движения. Вниз она старалась не смотреть.
- Умница… - маркиз улыбнулся.
Тон его стал расслабленным, дыхание возбужденным.
- Продолжай!
Давясь слезами, Мадлен продолжала эти отвратительные действия.
- Вы… вы отпустите меня? – всхлипывая спросила она.
Вместо ответа маркиз поднялся из кресла, с силой сжал девушку за плечи и развернул к себе спиной.
- Иди вперед, крошка, - она услышала его хриплый возбужденный шепот у своего уха и, сделав несколько маленьких шагов, попыталась вырваться. Но силы были не равны. В ту же секунду, де Тьерсен скрутил ей руки за спиной и толкнул в сторону дивана с круглой витой спинкой, стоявшего у стены. Мадлен отбивалась, пытаясь укусить его, но маркиз грубо задрал ей юбку и, повалив на живот, вскоре быстро получил всё, что хотел…
Мадлен молчала, до крови закусив губы, когда он насиловал её. Лишь неотрывно смотрела на его правую руку, которой он опирался на голубую атласную обивку дивана. Между большим и указательным пальцем у маркиза был широкий беловатый шрам…
Первые месяцы Мадлен удавалось скрывать беременность. Она просто слабее зашнуровывала корсет и завязывала пояс. Потом от пояса пришлось отказаться вообще. Потом стала накидывать поверх увеличившегося живота длинную шерстяную шаль. Увидев удивление в глазах маркизы, объяснила это тем, что застудила поясницу.
- Бедная сиротка, - проворковала Полин де Тьерсен, - если тебе не станет лучше, я приглашу врача.
- Благодарю, мадам, - пролепетала девушка.
Страшное признание она откладывала до последнего и сделала его уже тогда, когда далее скрывать ситуацию стало невозможно. Маркиза первая спросила через несколько месяцев о странных изменениях её фигуры.
Захлебываясь слезами, девушка всё чистосердечно рассказала. Мадам де Тьерсен выглядела подавленной, но не слишком пораженной.
— Это моя ошибка, - нарушила она, наконец, молчание. – Я ведь знаю своего брата… его поведение, но… даже я не ожидала этого. Мерзавец. Бедное дитя, - она ласково провела тыльной стороной ладони по щеке Мадлен.
- Ну не плачь, моя бедная. Анри ты более можешь не опасаться, пока он в Бельгии, а если приедет, я не подпущу его к тебе. А ребёнок…
Мадлен всхлипнула. Маркиза пару мгновений молчала, задумавшись. Затем продолжила:
- Ребёнка ты родишь, но его придется отдать в приют. Лишь на этих условиях я могу оставить тебя в этом доме и на этой работе.
- В приют? – воскликнула Мадлен. – Но как же… как же это…
- Если ты не согласна, - маркиза холодно сощурила глаза, - в таком случае, мне придется уволить тебя сейчас и попросить оставить мой дом. Так что же ты решила, Мадлен?
- Хорошо, мадам… - девушка поникла и опустила голову. – Я согласна.
В конце октября у Мадлен родилась дочь. Она назвала её Луизой. Луизу Лаборде отдали в сиротский приют при монастыре святой Женевьевы, который находился в восьмидесяти лье от Парижа. Мадлен продолжила работать в особняке де Тьерсен. Жан-Анри несколько раз приезжал к сестре и жил у нее по несколько недель. Но к Мадлен он больше не подходил. Что было этому причиной – «серьезный» разговор ли сестры с младшим братом или просто потеря интереса к «использованной» девушке. Мадлен старалась не думать про это… После этого события и рождения ребёнка в её сердце всё словно окаменело. Она механически выполняла необходимые действия, работу по дому, краткие разговоры с остальными слугами, ничего не значащие редкие разговоры вежливости с мадам. Но внутри была зияющая пустота…
Лишь иногда по вечерам, после работы, скудного ужина и молитвы перед деревянным распятием, когда она ложилась на свой топчан, в её сознании всплывали прошедшие события… горло сжимало, к глазам подступали слезы и тогда она рыдала, проклиная себя и свою жизнь.
1792-ой год
- И что же вы хотите? – в голосе пожилой настоятельницы монастыря звучали плохо скрываемые нотки враждебности.
Сидевшая перед ней молодая рыжеволосая девушка нервно сжала руки, поправила чепец на голове, выдохнула…
- Я уже говорила, что хочу забрать свою дочь.
Аббатиса, матушка Клементина, тяжело вздохнула и, грузно поднявшись, сделала несколько шагов по небольшому помещению кельи
Она молчала, словно не желая дальше продолжать этот пустой разговор.
- Не понимаю, почему вы отказываетесь отдать мне мою дочь! – воскликнула девушка.
Матушка Клементина слегка усмехнулась, присаживаясь на прежнее место.
- Вы приезжаете сюда уже третий раз, Мадлен Лаборде, - сухо произнесла она, устало перебирая в пальцах чётки.
- И буду приезжать, пока не заберу своего ребенка, - в голосе собеседницы послышались слёзы.
- О чём же вы думали, когда отдали её сюда? – вновь усмехнулась седая монахиня. – Дитя – не игрушка. Вчера вы отказались от нее. Сегодня решили забрать. Завтра она наскучит вам и снова от нее откажетесь?
- Я… - начала Мадлен и осеклась. – У меня были тяжелые обстоятельства. Ребенок был рожден… но я не хотела этого… я была совсем юной…, и я никогда не оставила бы ее в приюте, если бы не моя бывшая хозяйка. Она поставила мне фактически ультиматум.
- Все вы всегда ищете себе оправдание, - сухо произнесла аббатиса. – Оправдание своим грехам, своим порокам и разврату. А страдают, в итоге, невинные детские души.
- Господи… - Мадлен нервно сжала в руке платочек. Её пальцы дрожали.
- Я сама была тогда, как ребенок. Четырнадцать лет. Многое не понимала, не знала, как вести себя, откуда может быть опасность. Меня… изнасиловали. Есть ли в том моя вина? Наверное, есть. Но теперь я каждый день молюсь, молюсь неистово и горячо, чтобы Господь вернул мне мою дочь. Она ни в чём не виновата. Я обещаю, клянусь всеми святыми, что никогда её больше не брошу. Матушка Клементина… - неожиданно молодая женщина встала перед монахиней на колени, протянув к ней руку. – Умоляю, отдайте мне моего ребёнка. Она – единственный родной мне человек. Больше у меня никого нет в этом мире. Никого…
Монахиня молча выслушала этот маленький горячий монолог. Внешне она казалась непроницаемой, но в глубине её бесцветных глаз как будто что-то дрогнуло. Она молчала, разглядывая лицо молодой женщины. Та тоже молчала, и в ее глазах было отчаяние.
- Что ж, хорошо, - матушка Клементина устало махнула рукой, в которой закачались чёрные бусины чёток. – Я отдам вам Луизу. Отдам с тяжелым сердцем… Но в столь трудные времена для страны… где ей будет безопаснее? Увы, стены нашего монастыря тоже не могут дать детям необходимой защиты. Слышали ли вы, Лаборде, что стало с обителью святого Марка? Ее разграбили и сожгли эти головорезы. А это не так далеко и от нас. Я сама каждый день молюсь за выздоровление Франции от этой кровавой болезни… этой бесовской революции.
- Благодарю! – воскликнула Мадлен. В искреннем порыве она дотронулась губами до сухой руки аббатисы. – Я обещаю, что уберегу свою дочь!
Матушка Клементина покачала головой, с не очень-то большим доверием глядя на молодую женщину.
- И где же вы будете жить? В Париже, в этом страшном вертепе?
Мадлен опустила глаза.
- Я снимаю там жилье, хорошая комната с камином. Я работаю… после того, как мои прежние хозяева эмигрировали за границу, я устроилась продавать овощи и зелень в лавке. Выручка каждый день довольно неплохая. И я постараюсь, чтобы Луиза ни в чём не нуждалась. Обещаю.
- Поостерегитесь давать обещания, которые не в силах выполнить, - устало ответила монахиня. – Обещать что-то в наше зыбкое время… это значит вступать на путь обмана. Впрочем… - она устало прикрыла глаза, - я надеюсь, что девочке будет безопаснее с вами, такие уж теперь времена. Наша обитель… мы сами со дня на день ждем вторжения этих «зверей». Прости Господи! – она перекрестилась и тяжело поднявшись со скамьи, подошла к двери.
- Сестра Агнесса, - обратилась она к находившейся в коридоре монахине, - приведи сюда Луизу Лаборде.
- Ты и вправду моя мама? – недоверчиво спросила маленькая Луиза у Мадлен, когда они вместе все дальше уходили от стен монастыря.
- Правда, моя милая, - Мадлен присела на корточки и обняла девочку.
Та тоже обняла её своими худыми ручонками и заглянула в глаза.
Мадлен заметила, что девочка была очень похожа на де Тьерсена – такие же карие глаза и прямые брови… даже нос, казалось, был такой же… И её сердце уколола острая холодная иголочка, от которой стало больно. Но она быстро отогнала её.
«Да будет он проклят, - подумала Мадлен, - а дочка, раз уж она родилась, ни в чём не виновата. Это моя дочь, моя плоть и кровь. И я теперь больше не одна.»
Она гладила дочь по голове и шептала ей ласковые и нежные слова.
- Мамочка, а где ты была так долго? – спросила Луиза. – Мне говорили, что у меня никогда не было мамы. Но я не верила. Разве такое может быть. У всех детей есть мамы. Я так рада, что ты пришла!
- И я рада, милая, - Мадлен поцеловала дочку. – Тебе неправильно говорили, у всех детей есть родители.
- И папа? – ребёнок уставился на неё карими глазами, в которых Мадлен вновь отчётливо увидела взгляд де Тьерсена. – А где он? Где мой папа?
Мадлен молча встала с корточек, продолжая держать дочь за руку.
- Он на войне, милая, - буркнула она. – Ладно… знаешь, что… я совсем забыла. У меня ведь есть для тебя гостинец, - порывшись в сумке, она извлекла леденец из жженого сахара и протянула его дочке.
1793-ий год
- Мадлен, на ка, почитай! – на прилавок перед носом продавщицы упал свежий республиканский листок. – Самые последние новости. Приняли «Закон о подозрительных». Наконец-то! Теперь всем этим королевским прихвостням и бывшим аристо головы то снесут!
- Зачем мне это, Пьер? – равнодушно произнесла молодая рыжеволосая женщина, откладывая газету в сторону. – Ты же знаешь, я вовсе не интересуюсь политикой.
А газета… возьму ее, разве что, чтобы было во что зелень завернуть, - она устало улыбнулась.
- Ну ты и темнота! – возопил плотный темноволосый Пьер. Выглядел он весьма колоритно, а нахлобученный на голову красный колпак выдавал в нём «истинного патриота». – Вот скажи мне, Мадлен, как можно быть такой глупой курицей? Не интересоваться ничем, что происходит в стране?
Мадлен Лаборде равнодушно пожала плечами, взвешивая зелень и связывая ее в отдельные небольшие пучки.
- Мне и без того хватает забот, Пьер. Как самой прожить, да дочку прокормить, - она кивнула в сторону красивой девочки лет шести с каштановыми волосами и карими глазами, смирно сидевшей рядом с ней на табурете.
- Ох, бабы… - протянул Пьер, - что с вами говорить, все равно, что с…
- он смолк, подбирая наиболее удачное выражение.
- Так и не говори, - улыбнулась в ответ Мадлен.
- Как же не говорить, тянет меня к тебе, - Пьер ухмыльнулся. – Нравишься ты мне. Вот как увидел тебя год назад, так и видеть хочу теперь каждый день. А ты, Мадлен, всё равно, что ледышка… ничем тебя не проймешь, ничего-то тебе не надо.
- Ох, Пьер… - протянула молодая женщина и впервые за все это время внимательно посмотрела ему в глаза. – Не начинай. Я ведь уже говорила тебе, что мужчины мне не интересны.
- Не интересны они ей… - обиженно протянул Пьер. – А её ж родила ведь как-то? Не от святого же духа? – он кивнул в сторону девочки, сосредоточенно перебирающей пальчиками пучок укропа.
- Молодая тогда была и глупая, - бросила Мадлен, - не хочу я про это говорить.
- Да ты ничего не хочешь, - буркнул Пьер. – Ладно, пойду ка я в соседнюю таверну, залью печаль парой стаканов доброго вина.
Мадлен кивнула ему в ответ, продолжая взвешивать зелень. Хлопнула дверь.
Пьер ушёл. Дочка подняла на неё глаза, улыбнулась, и Мадлен погладила её по голове.
- Три небольших луковицы, пожалуйста, - на шероховатую поверхность прилавка легла монета. Усталая Мадлен бросила машинальный взгляд на неё и руку покупателя. И обмерла… эту руку она узнала бы из тысячи, сотен тысяч, миллиона других рук. Широкий белесый шрам, тянущийся между большим и указательным пальцем… Мадлен глубоко вздохнула, пропустила несколько тяжелых ударов сердца, показавшихся ей оглушительными… и только тогда подняла глаза на зашедшего в лавку покупателя. Бледное, сужающееся от скул к подбородку лицо, заросшее щетиной. Красиво очерченные губы, нос с небольшой горбинкой. Рыжевато-каштановые волосы, собранные в хвост. Бедный потертый камзол, грязноватый нашейный платок, небрежно сбившийся на сторону. На всем облике этого человека лежала печать усталости и какой-то обреченности. Он поднял глаза, и их взгляды встретились. Сомнений быть не могло. Перед ней стоял ее бывший насильник де Тьерсен.
Взяв три луковицы и отсчитав сдачу, она положила её перед бывшим маркизом.
- Благодарю, - ответил он и повернулся к выходу.
Мысли в голове Мадлен путались, проносясь с молниеносной, космической скоростью.
- Послушайте, гражданин! – окликнула она де Тьерсена, - а вы не из этого района? Просто никогда вас прежде не видела, хотя, знаю многих своих покупателей в лицо.
И улыбнулась, стараясь, чтобы ее улыбка выглядела как можно приветливее.
- Что? – испуганно обернулся на нее бывший маркиз, словно его резко ударили в спину. Но осознав смысл вопроса, который не нес в себе угрозы, также улыбнулся ей в ответ. Он ее не узнавал.
- Да, не так давно переехал сюда, - ответил он. – Хороший район.
- Что ж, заходите, - ответила молодая женщина, заставляя губы растянуться в подобие радостной улыбки, - обязательно заходите ещё.
- Непременно, - ответил он, - спасибо.
И, сделав прощальный кивок головой, толкнул дверь, выходя на улицу. Звякнул привязанный к двери колокольчик.
До закрытия лавки оставалось ещё полчаса, но Мадлен почти физически ощущала приступ тошноты… Закрыв лавку, она тяжело опустилась на табурет положила на прилавок руки, легла на них лицом и заплакала.
- Мамочка, что с тобой? – взволнованная дочка подошла и стала гладить ее по спине, - что случилось?
Тело Мадлен сотрясалась от рыданий. Вся боль, накопившаяся в ней все эти годы, казалось, выходила сейчас, делая тело лёгким и пустым. Боль постепенно уходила, а на смену ей пришло новое чувство, острое и мучительное, как жажда.
- Ничего, ничего, Луиза… - немного успокоившись, молодая женщина провела ладонью по волнистым волосам дочки. Вытерла ладонью мокрое от слез лицо, бросила взгляд на прилавок, где еще десять минут назад стоял человек, которого она ненавидела… Взгляд наткнулся на лежавшую на краю республиканскую газету, принесенную ещё днем Пьером. Потянувшись к ней и взяв в руки листок, молодая женщина стала читать.
«Сегодня, 17-го сентября 1793-го года Национальным Конвентом Французской республики принят «Закон о подозрительных», согласно которому все лица, проживающие на территории Франции, которые не могут подтвердить свою гражданскую благонадежность, в том числе бывшие аристократы, подлежат немедленному аресту»
Мадлен читала, и на губах ее появилась довольная улыбка. О да, теперь она знала, что ей делать.
Продолжение: http://proza.ru/2023/08/27/28