Он наблюдал за тем, как она пробуждается. Как сознание, что он отдал ей, разрастается постепенно, медленно, в неподвижном, еще, теле. Как разум, мысли, память, те ничтожные фрагменты, что он позволил ей иметь, проникают все глубже. Она была точно такой, какой он помнил.
Совершенной. Прекрасной. Всецело в его власти.
Беззащитной перед ним теперь.
Она откроет глаза. Уже скоро. Поднимется со своего ледяного ложа, оглядится. Задаст вопрос. Первый, самый важный вопрос. Определяющий.
Она открывает глаза. Он следит, как мечется её взгляд. Она лежит не двигаясь. Только смотрит. Наконец она приподнимается, опираясь на локти, и вновь замирает. Он осознает вдруг, что изгиб её длинной стройной шеи, по-прежнему волнует его, будоражит, пробуждает старые, казалось позабытые, изжитые навсегда, желания и чувства.
Теперь она смотрит на него. Не мигая, не меняя позы. В молчании. Молчание это длится, длится и длится, сгущается между ними, заполняя пространство, словно грозовая туча. Сейчас она заговорит, он ждет этого. Сейчас она задаст вопрос. Он представил себе.
Они всегда спрашивают одно и тоже: «Где я?», «Что это за место?», «Почему я здесь?». «Кто я?»
Он ждал, предвкушая, как будет наслаждаться той растерянностью, неуверенностью и страхом, что прозвучат в её голосе. Да. Страхом. Он даст ей причины для этого страха, он почувствовал, как непроизвольно сжимаются кулаки, она будет бояться, но прежде – она должна спросить.
Но она молчит. Теперь, не отводя взгляда, она принимается легонько раскачивать головой. Вправо. Влево. Он почувствовал, как движение это маятником захватывает его, дурманит, и испугался, что неосознанно уже повторяет за ней, выглядя в глазах её немощным и старым. Она все молчала. Он ошибся? Что-то пошло не так? Она не может говорить? Не умеет?
Он не выдержал. Слова, что сорвались с его губ, были неожиданными для него. Воспоминания о былых чувствах, которые, как он считал, надежно заперты в глубине души, вырвались, опережая разум и волю. Он сказал:
– Ты ничуть не изменилась, любовь моя. – Слова эти обжигали, давая дорогу давнему гневу.
Она заговорила, она ответила ему, но сейчас её голос, мягкий, звенящий и нежный, точно такой, как он помнил, вызывал в нем лишь ненависть. Он ненавидел этот голос, этот рот, эти губы и язык за ними. Ему хотелось запустить пальцы в этот рот и, ухватив язык, тянуть, и тянуть, и тянуть, до тех пор, пока не ощутил бы хлещущую сквозь пальцы влагу. Но, до времени, подобные желания следует сдерживать, гнать от себя.
Она заговорила. Она спросила:
– Кто ты?
– Не узнаешь меня? Не узнаешь. Конечно. И не должна. Поднимись. Подойди ко мне.
Она подошла, стала рядом. Совсем близко. Так близко, что будь она жива, он ощутил бы сейчас тепло её дыхания, но тепла не было. Он отступил, обошел вокруг, пристально разглядывая получившееся тело. Сильное, гибкое тело. Теперь он имеет право смотреть на нее так, как всегда и хотел.
– Как твое имя?
Молчание.
– Где ты жила?
Пустой, ничего не выражающий взгляд.
– Сколько лет ты прожила на свете? Кто я?
– Я… не помню. – Наконец-то в голосе её прозвучала та самая неуверенность, которую он ждал.
– Тебе не нужно помнить. Я не стану повторять вопроса. Отвечай.
– Владелец. Ты мой Владелец.
Он чуть не вскрикнул, от восторга, от захватившего ощущения успеха. Да. Все получилось. Может, не все так, как он задумал, но получилось. Но нельзя ликовать раньше времени. Она подчиняется ему, но ей еще предстоит дело. Работа, с которой он сам так и не справился.
– Владелец. Я твой Владелец. Ты никогда этого не забудешь. Иди за мной.
Они покинули церемониальную залу с постаментом и алтарем. На ходу он скинул с плеч мантию и, не оглядываясь, отбросил к стене. Они прошли длинным узким тоннелем с низким потолком, дошли до двери. Тяжелой, запертой на засов, двери. И засов, и дверь, и стены тоннеля покрывал лед. Казалось, что в глубине этого льда, темно-синего льда, мерцает тусклый свет, освещающий путь.
Он отошел от двери в сторону, пропуская её вперед.
– Отопри.
Она встала у двери, посмотрела на дверь, на свои руки.
– Засов вмерз в стену.
– Отопри её.
Она схватилась за ледяной брус, раздался треск, он наблюдал, как напрягаются прозрачные мышцы под прозрачной же кожей, как скручиваются сухожилия, как по венам расходится ледяная вода. Она подняла засов, отбросила в сторону, и, упершись плечом и руками в створку, принялась толкать вмёрзшую в ледяной проем дверь. Когда дверь открылась, он снова подозвал её к себе, указал на ледяную стену, где отражались их темные и нечеткие силуэты.
– Ты чувствовала холод?
– Нет.
– Так будет. Не сомневайся в своей силе, я отдал тебе достаточно. Ты – рукотворная моя память. Я твой создатель.
Он дотронулся до неё раскрытой ладонью. Сжал.
– Тебе не будет страшен холод, а единственное тепло, что ты способна ощутить – мое тепло. Ты моя вещь. Я твой Владелец. Теперь стань передо мной на колени, и жди. Пойдешь за мной, когда я пройду через дверь.
Они вышли в ледяную пещеру. По полу пещеры, прямо по центру, тянулась глубокая прямая расщелина, уходящая вниз, так глубоко, что не было видна дна, отвесные стены уходили все ниже и ниже, теряясь в темноте. В такую же темноту уходил невидимый свод пещеры. Холодный тусклый свет, исходящий от стен, не разгонял темноту, но лишь сильнее сгущал тени.
Единственным ярко освещённым пятном, на общем сумрачном фоне, был открытый очаг, возле которого стояло огромное, устланное звериными шкурами, кресло. Неподалёку от кресла стоял простой деревянный стол, на котором между возвышающимися стопками книг в беспорядке валялись инструменты, назначения которых она не могла угадать.
Они подошли к столу. Он сразу же опустился в кресло, тяжесть в ногах и усталость давали о себе знать. Она осталась стоять у стола, разглядывая книги и инструменты. Свет от открытого огня отражался от её тела алыми бликами.
– Теперь, – он с наслаждением укрылся нагретой у огня шкурой, – теперь я расскажу тебе то, что нужно знать. Потом ты уйдешь. Выполнишь одно поручение. Если сделаешь все как надо, я награжу тебя. Верну тебе имя. Твое прежнее имя. Ты ведь хочешь вспомнить, я знаю. Я поил этот лед своей кровью, ты моя память, часть меня. Я верну тебе имя, и ты вспомнишь.
Заметив, что она не смотрит в его сторону, разглядывая книги и предметы на столе, он поднялся и подошел к ней.
– Не смотри. В этом нет настоящей силы. Жалкие орудия, подобия власти, годящиеся лишь аколитам. Смотри. – Он протянул к ней руку, на тыльной стороне ладони, на мгновение проступил, выпукло, четко, словно собираясь вырваться, разорвав сухую морщинистую кожу, символ, она не успела разглядеть его внимательно. Показался и скрылся, нырнув в глубины тела её Владельца.
– Не старайся понять. Ты не должна понимать. Но вот – сила. При помощи этой силы ты была создана. Ты найдешь и принесешь мне ещё один такой.
– Еще один? Такой знак?
– Слишком долго и тяжело объяснять. Если бы я захотел от тебя понимания, такой бы и сделал. Мне не нужно чтобы ты понимала, лишь исполняла. Иди вдоль разлома. Найдешь там его. Он расскажет больше. Проведет тебя.
– Он?
– Я не разрешаю тебе больше задавать вопросов. Уходи. Разрешу говорить снова, когда вернешься.
Она отошла от стола, её Владелец вернулся к креслу. Дошла до расщелины, заглянула. Стены, при внимательном рассмотрении оказались не такими уж и гладкими. Там, среди трещин, неровностей и уступов, ей на мгновение померещилось… что-то. Что-то блеснуло.
Разлом тянулся через всю пещеру, уходя все дальше и дальше в обе стороны.
– В какую сторону мне идти?
Старик даже не повернулся к ней, лишь слабо махнул рукой – иди куда хочешь.
Она пошла влево. Подчиняясь странному импульсу, шла рядом с самым краем, не балансируя, не теряя равновесия. Иногда, останавливаясь, всматриваясь в темноту, она видела что-то, но не могла осознать, что именно видит. Шла она долго, стол, кресло и очаг уже давно растворились в обступающем голубом полумраке, когда неожиданно, среди теней, возле стены, ей почудилось движение.
В стене была ниша, в нише этой, прижавшись к стене, на корточках сидело существо. Странным было то, что очертания этого существа словно ускользали от взгляда, расплываясь. Тени, обступающие это существо, казалось, оживают, пульсируют, бьются. Существо еще раз пошевелилось. Это был мужчина. Худой, с бледной, покрытой голубыми прожилками, кожей. Редкие, спутанные черные волосы падали на его лицо, облепляли странной формы вытянутый череп, высокий выступающий лоб. Глаз его, глубоко запавших, видно не было, казалось, что мужчина смотрит на нее двумя черными провалами и все равно видит. Заметив её приближение, мужчина поднялся на ноги, тяжело опираясь о стену. Он кутался в черную мантию с широкими рукавами, полы мантии волочились по земле. Другой одежды на нем не было. Она отметила его наготу механически, без страха, без неприязни. Учитывая собственный вид, она решили, что одежда – исключительная привилегия Владельца этого места. Её Владельца.
Поднявшись, мужчина запахнул края мантии и низко поклонился. Выпрямившись, он сложил руки на груди. Рукава мантии задрались, обнажая костистые предплечья, покрытые огромными незаживающими ранами, глубокими, с рваными, неровными, краями. Раны эти не кровоточили, казалось, что они истекают темнотой, густой вязкой тенью. Глаза мужчины фосфорически блеснули, отражая исходящий от стен свет. Он стоял не двигаясь, казалось, ожидая какой-то реакции на свой поклон. Не зная, как следует поступить, она слегка кивнула в ответ. Судя по улыбке, расколовшей тонкогубый широкий рот, этого было достаточно.
– Госпожа, если позволите мне подобную дерзость, в столь недобрый час, то позвольте сказать, что старик превзошел сам себя. Вы воплощённый идеал, вне всяких сомнений.
– Идеал… но кто я?
Вопрос прозвучал. Тот самый вопрос, застрявший в её горле, когда незрячие прежде глаза впервые различили свет. Кто я? Тогда, увидев едва своего Владельца, она, охваченная внезапно чувством, названия которому еще не могла дать, чувством этим было отвращение, заперла все вопросы, которые так хотела задать. Она не понимала причин своего поступка, но сдержалась, а вопросы эти теснились в её груди, разрастаясь, поднимаясь выше, перехватывая гортань. Обжигая, невысказанные, все сильнее. И вот, она не выдержала.
– Кто я? Что это за место? Почему я здесь? Кто я, и кто он?
Она понимала, неосознанно, инстинктивно, что проигрывает теперь какую-то важную битву, что сдается, что теряет нечто ценное, что нельзя определить еще, нельзя назвать, но и молчать дальше стало нельзя. Нет. Слишком больно.
Мужчина еще раз поклонился, уже не так низко, покачал головой. В голосе его звучала грусть.
– Госпожа, не мне вы должны задавать подобные вопросы…
– Я не могу...
– Понимаю. Да, я понимаю вас. К скорби своей, вопросы ваши таковы, что я не смогу дать вам на них удовлетворяющего вас ответа. Но я попытаюсь. Мне жаль, что ответы мои причинят вам лишь больше боли, госпожа. Вы уже видели себя?
– Нет. Он показывал мне отражение во льду, но неясно.
– Подойдите ближе ко мне, госпожа. Свет сейчас станет ярче, и вы увидите. Посмотрите. Лед то же зеркало.
Она отошла от края разлома. Подошла к стене.
– Он не дал вам одежды. Скот. Я с радостью отдал бы вам свои обноски, госпожа, но, боюсь, они, в некотором роде, неотъемлемая моя часть. Простите. Вы видите теперь?
– Да. Вижу.
Лед. Лед, отраженный во льду. Прозрачно-льдистое тело, мышцы, вены и кости. Тусклый свет, проходящий насквозь. Конечно, память, то, что Владелец называл памятью, её была туманной. В воспоминаниях не было последовательности, системы. Лишь образы, эхо. Но в одном она была уверенна точно. Когда-то она была совсем другой. Другой? Живой. Настоящей.
– Госпожа, сохраняйте спокойствие, молю вас. Успокойте разум. Знаю, то, что кажется вам воспоминаниями, сейчас довлеют над вами, но знайте, что это не ваши воспоминания, никогда не были вашими. Это не ваше прошлое, у вас никогда не было прошлого. Это воспоминания вашего создателя, не цепляйтесь за них. До этого момента у вас не было жизни. Сосредоточьтесь на настоящем. Это вы. Вас никогда не было другой. Думайте об этом.
– Так страшно. Так больно.
– Знаю. Знаю. Госпожа, это хороший страх и хорошая боль. Примите их, они приведут вас к принятию, и чем скорее это произойдет, тем лучше. Без этого вас поглотит чужая память, и вы сделаетесь бесполезной для него, а полезность, единственное условие вашего существования. Понимаете? Вы созданы для определенной цели.
Голос его, вдруг, прозвучал совсем близко. Резко повернувшись, она чуть не столкнулась с ним, он стоял рядом, не отражаясь от ледяных стен. Темные круглые глаза смотрели не мигая. Она встретила этот немигающий взгляд и не говорила больше ничего, до тех пор, пока мужчина не отступил на несколько шагов.
– Я пытаюсь понять… – теперь, чуть успокоившись, она вспомнила о том, что видела совсем недавно. Там, в разломе. Это новое, новое, её собственное, воспоминание. Озарение. То, что она увидела мельком, в темноте, что-то сверкнувшее, что-то знакомое.
Рука.
Рука, ледяная рука. Изломанная, расколотая. Рука.
Она отошла от стены, от своего отражения, вернулась к провалу. Медленно, с новым, неясным еще чувством. Как, как… во сне?
– Как в кошмаре – послышался позади мужской голос.
Новое слово стучало теперь в голове, билось, как запертая в клетке птица. «Кошмар, кошмар, кошмар». Заглянула вниз, вглубь.
Фрагменты, части, обломки, осколки. Вмёрзшие в стены, застрявшие на уступах среди трещин. В обе стороны по направлению взгляда, теряясь в глубокой голубой полутьме. Подобные ей. Куклы. Марионетки. Мертвые, сломанные марионетки.
– Госпожа, не печальтесь о них. Вглядитесь. Они, ледяные, похожи на вас, но вам не подобны. Они все, отражение самого старика. Старые, молодые. Созданные из памяти, из его памяти о себе. Его копии, что он делал без счета. Когда-то он даже создал здесь город – населенный лишь его воспоминаниями город. Было время, он упивался своей силой. Но теперь он один. Свои копии он отсылал с поручениями, не знаю справлялись они или нет, но финал всегда был одинаков, но вы… вы другая. Он создал вас для особых дел, для чего-то, с чем его поделки не справились.
– Особых дел? Я другая? – она посмотрела на свои руки, дотронулась до лица, не почувствовав ничего. – Я – марионетка, кукла, его собственность – другая? Я ничем не отличаюсь от них, там, внизу. Что, вы думаете, он сделает со мной, когда ему уже ничего не будет от меня нужно?
Мужчина развел руками, края мантии распахнулись, открывая бледный израненный торс.
– Я не спросила вашего имени, прошу прощения. Как мне называть вас, и, если позволите, что же вы, наконец, такое? Он создал вас, как меня?
– Имя? – Мужчина усмехнулся. – Госпожа, и вновь приношу вам извинения, но с именем моим дела обстоят не лучше, чем у вас. Можете называть меня так, как вам будет удобно. Что касается моего состояния, дела мои одновременно и лучше, и хуже, чем ваши. Нет, я не творение вашего создателя. Я мученик, жертва злых обстоятельств и злой воли. Я живу в этом холодном царстве уже так давно, что не вспомню сам. И я прислуживаю этому скоту, мне приходится. Видите ли, я проклят. И проклятие мое темное, голодное. Мое тело одержимо существом, обитающим в месте между мирами. Оно питается мной. Магия старика сдерживает проклятие. И я служу ему. Помогаю в его поисках и замыслах. Так что же с вами? Вы знаете, зачем он создал вас?
– Он показал мне… на руке символ, знак…
– Да, очень тяжело говорить о подобных вещах. Этот символ, эта магия, что позволяет влиять на мир. Основа его магии. Ясно. Значит, мы вновь отправляемся в путь. Не стану желать нам легкой дороги. Бесполезно.
Часть стены, возле которой они стояли, стала темной, словно исходивший из её глубины свет погас. Затем темнота сконцентрировалась в одной точке, откуда разрослась до размеров узкого, темного проема, в глубине которого виднелся подъем.
– Мы поднимемся на поверхность?
– В некотором роде. Идите вперед, госпожа, и все увидите сами.
Она шагнула в проем, мужчина, это угадывалось по шелесту его одежды, шел за ней. Подъем был крутой, иногда приходилось подниматься по почти отвесной стене, цепляясь пальцами за крошащийся лед. Она не чувствовала ни усталости, ни страха. Она карабкалась до тех пор, пока не осознала, что подъем становится все более пологим. Узкость внезапно сменилась ощущением пространства. Она выпрямилась, часть пути до этого ей пришлось преодолевать согнувшись, и огляделась. Темнота, казавшаяся до этого однородной, приобрела форму и объем. Затем множество маленьких тусклых искорок закружились вокруг. Налетел порыв ветра. Искры эти взметнулись вверх и вперед в этом порыве, а когда ветер стих, медленно опустились на покрытую снегом землю.
Она стояла в центре широкого снежного поля, по краям которого тянулась темная полоса деревьев. Низкое темное небо над головой напоминало свод пещеры. Ни единого светила, ни единой звезды. Тусклые искорки, падающие вниз, оказались снежинками. Она подставила руку и в её ладони они, не тая, медленно погасли.
– Что это за место? Мы… мы снаружи?
– Это часть его мира, госпожа, по-прежнему часть его мира. Ледяные пещеры, это внутреннее пространство, а мы теперь, словно на вершине. Здесь расположены врата, ведущие во внешний мир. Я думаю, когда-то это место было настоящим. Именно здесь старик провел ритуал, создав собственный, отделённый от реальности мир.
– Для чего вообще отделять себя от мира?
– Это проклятие для всех, кто ищет силы. Символы, которые добывают маги, помогают создавать миры, подобные этому, влияют на реальность… и эта сила привлекает к себе внимание слишком многих. Чем более могущественным становишься, чем больше символов в твоей власти, тем сильнее страх утраты. Страх столкнуться с кем-то, кто лишить тебя власти. Понимаете?
– Эта тьма, этот холод… неужели это стоит того?
– Не спрашивайте меня, госпожа, я не знаю. Я очень плохо понимаю магию, что несут в себе символы, их природу. Тем более, дело не только в страхе перед другими владельцами символов. Есть нечто большее, запредельное, ужасающее… Но я сам поклоняюсь иным силам, и, если бы не обстоятельства, никогда бы не связал свою жизнь с вашим Владельцем.
– Как много власти он имеет над вами?
– Он не владеет мною, как вами, госпожа, скорее мы с ним состоим в союзе. Его холод удерживает мое проклятие. А я, в свою очередь, помогаю ему удерживать его маленькое царство за пределами мира и исполняю роль проводника для тех, кого он отправляет с поручениями. Нам нужно идти дальше, я не могу провести вас в реальный мир отсюда. Нужно добраться до леса. И, к печали своей, я буду вынужден на время вас покинуть.
– Почему?
– Нам небезопасно идти вместе. Вы его творение. Плоть от плоти мира, ничто здесь не причинит вам вреда. Со мной другое. Пройдете этой тропой, её еще не занесло снегом, дойдете до деревьев, и я вас встречу. По возможности принесите голову. Теперь идите.
– Что?
Она обернулась, но рядом никого не было. Её спутник исчез. Растворился среди теней и снежных искр. Она осталась стоять на месте. Недолго, несколько мгновений. Ничтожное проявление своеволия, акт неповиновения. Собственное тело не давало ей покоя, чуть подрагивая в ожидании движения. Она осознала, что мужчина в черном имеет над ней отдаленное подобие власти её Владельца. Только что он воспользовался этой властью, отдал ей приказ идти. И она не может противиться этому приказу.
Она пошла, действительно различив тропу, уже почти занесенную снегом, изгибающуюся, уводящую к деревьям. Снег почти не приминался под её ногами, ей казалось, что она ступает по песчаной насыпи.
Она прошла примерно половину пути, когда снег, круживший возле неё, пришел в движение. И вместе с движением снега, в движение пришел сразу весь мир. Поднялся ветер. Сильный, казалось, что дует он сразу отовсюду, во всех направлениях. В гуле ветра, она слышала теперь нечто, не имеющее с ветром общей природы. Стоны, хрип, тяжелое дыхание. Небесный свод, непроницаемо черный, сжимался в такт этому дыханию. Нечто поднималось перед ней, поднималось из снежного покрова. Первобытный страх, панический ужас, парализовал её, она застыла на месте, не в силах двинуться, а незримое нечто приближалось. В отчаянных попытках преодолеть это оцепенение, она прошептала: «Ничто не причинит мне вреда» и в этот момент, невидимое существо нанесло ей удар.
Удар в грудь такой силы, что её отбросило назад, швырнуло на снег. Не чувствуя боли, но оглушенная, она, не ориентируясь в пространстве, перекатилась на живот и поползла в сторону, как ей казалось противоположную той, откуда нанесен был удар, страшась новой атаки. Нечто, по-прежнему невидимое, не различимое, схватило её поперек туловища и швырнуло в воздух. В мельтешении снежных искр, она различила силуэт, очерченный тусклым сиянием.
Потом она упала. Она услышала хруст, какой бывает, когда наступаешь на тонкую ледяную корку, но боль так и не пришла. Поднявшись на ноги, она, наконец, увидела, что же существо было перед ней.
Массивное, грузное, оно возвышалось над ней, дышало, хрипело и клекотало, и мир содрогался, сжимался и разжимался, в такт этому хрипу. Там, где должна была быть голова этого существа, тлели два желтых огонька, два незрячих глаза. И в этих глазах, в этом слепом взгляде было то, что она различала, что понимала, что чувствовала неосознанно. Слепое безмолвное бездумное страдание. Агония. Существо перед ней мучилось на грани жизни и смерти, мучилось одним только фактом собственного бытия. Холод от холода, плоть от плоти этого странного, ущербного, фальшивого мира. Существо вновь бросилось к ней, ухватило за плечо зубами, тонкими как снежные иглы, замотало головой, тормоша как куклу, как марионетку, вновь отбросило в сторону. Она поднялась на ноги. Невредимая. Теперь она понимала.
«Ничто не причинит вам вреда».
«Не сомневайся в своей силе».
Существо, она угадывала его движения, по направлению снежного вихря, по блеску невидящих желтых огоньков, бросилось к ней. Она встретила бросок существа, не содрогнувшись, голова его оказалась в кольце её рук. Невидимая плоть крошилась под пальцами, как сухой снег. Существо взревело, забилось, казалось, что весь мир содрогается и рвется в её руках.
– Ты лишь снег и ветер, – прошептала она, – снег и ветер, бейся и рвись, но я, я – лед. Прости, мне сказали принести голову.
***
Он крался среди деревьев, перебираясь от тени к тени, прислушиваясь к колебаниям ткани реальности. Тень якоря была где-то неподалеку, он чувствовал, это ощущалось в том, как движется снег. Как дышит ветер. Единственное, на что он мог рассчитывать, то, что тень якоря почует магию старого выродка и пойдет к ней, как всегда было. Обычно у кукол хватало сил, победить немощный призрак, но иногда, они, поддаваясь страху, проигрывали и гибли, даже не покинув пределы мира. И каждый раз он задумывался, отчего так происходит? Есть ли здесь невидимая ему закономерность, какой-нибудь принцип.
Движение.
Он застыл на месте. Тень якоря шла к нему. Невидимая, обдирая кору с деревьев когтями метели. Он прыгнул, высоко, бесшумно, прижался к стволу дерева. Укрытый ветвями, кутаясь в мантию. Холод, исходивший от древесного ствола, одновременно убаюкивал, тянул силы, и пробуждал голод. Это была пытка, которой нечем было противостоять. Ему нужен был холод, до тех пор пока то голодное нечто, обитающее в нем, все разрасталось, медленно, но неумолимо, и пожирало его заживо. Тень якоря прошла мимо, не заметив его присутствия. Дыхание твари становилось все громче, все страшнее. Оно чувствовало магию старика, чуяло новую куклу. Он слышал, как тварь возится внизу, разрывает снег, затем все стихло, тварь ушла.
Он перескочил с одного дерева на другое, полы мантии били в воздухе, как крылья, казалось, что между деревьями мечется огромная нескладная летучая мышь. Мир взревел, захрипел, часто и низко. Тень якоря столкнулась с марионеткой. Исход этого столкновения он, как и всегда, предугадать не мог. Он все увидит, когда придет время, нужно только быстрее добраться до места.
***
Она тащила голову волоком, оставляя позади широкую полосу промятого снега. Голову она удерживала за верхнюю челюсть, просунув пальцы между клыками. Тропа, не обрывалась у деревьев, уводя дальше в лес. Она шла мимо деревьев с изодранными стволами, этим путем и шел ей навстречу зверь.
По этой тропе она вышла на поляну, в центре которой торчал, возвышаясь, словно еще одно дерево, железный штырь. У вершины этого штыря было несколько перекладин, а сам штырь изгибался, заканчиваясь крюком, словно багор. У подножия штыря сидел, прямо на снегу, её проводник и глодал свою руку. Левую. Теперь понятно было происхождение этих страшных ран. Она дошла до него и, с чуть большим, чем это требовалось, усилием, швырнула голову зверя к его ногам. Голова уже постепенно осыпалась мелкой ледяной крошкой. Круглые, выступающие из орбит глаза истекали водой. Истерзанный мужчина глядел на голову у своих ног без всякого интереса.
– Вы просили голову.
– Просил, госпожа, благодарю вас.
– К чему она вам?
– Ни к чему. Ничего не изменилось. Признаюсь, я рассчитывал на вашу уникальность, госпожа, думал, что вы сумеет навсегда избавить бедного зверя от мучений. Я ошибся. Смотрите. Он указал наверх, на штырь.
– И что?
– Смотрите, госпожа, я попытаюсь объяснить вам. Видите, как прогибается эта пика? Видите – обрывки шкуры, череп, болтающийся на острие? Останки древнего, могучего зверя, принесенного в жертву. Подойдите госпожа, разгребите снег у подножия. Эти кости, хрупкие, человеческие кости. Здесь ваш владелец провел ритуал, вырезав из зверя символ, с помощью которого и сотворил это место. Мы в тени якоря, что удерживает мир.
– А человеческие кости?
– А что с ними? Не знаю, сколько последователей, учеников, или же равных себе старик когда-то привел сюда. Не знаю, что он сказал им, что обещал. Нельзя создать нечто великое, без великой жертвы.
– А вы?
– А что я, госпожа?
– Вы оставили меня.
– Госпожа, поверьте, я был в опасности куда большей, чем вы. Как я говорил уже, вы принадлежите этому месту, а я нет.
– И вы оставили меня.
– Ненадолго. Мне пришлось. Вы должны были справиться с этой тенью, доказать свою полезность для вашего создателя.
– Испытание. Ясно. И захватите голову… Как мне теперь доверять вам?
– Госпожа, – мужчина улыбнулся, улыбка эта расплылась по бледному лицу черным провалом, – госпожа, вы никому не должны доверять.
В молчании они стояли друг напротив друга, мертвая голова медленно опадала между ними.
– Мне кажется, я готова придумать вам имя. Мне нужно как-то вас называть, а это слово приходит ко мне в голову каждый раз, как я смотрю на вас. Если мы закончили с проверками, ведите меня дальше, господин Глодарь.
– Как будет угодно, госпожа. Дайте мне руку, когда я скажу, шагните вперед, вместе со мной. Готовы? Шагайте.
Так и не сделав этого шага, они исчезли. Голова зверя, рассыпалась ворохом в снежном вихре. Через некоторое время снежинки стали гаснуть, погружая иллюзорное подобие мира, в холодную тьму.
***
Темнота на мгновение сгустилась, раздался отдаленный гул, потом темнота рассеялась. Глодарь резким движением выдернул свою руку из её ладони и отошел в сторону.
Настоящее. Настоящий мир обрушился на нее. И это ощущение, осознание реальности сшибло её с ног, она упала на песок, закрыв голову руками.
Море. Это слово пришло вместе с образом. Море, берег моря, волны. Соединение суши, мокрого, грязного серого песка и воды уходящей за горизонт. Пространство. Безграничное пространство. Небо, затянутое серыми тучами, казалось одновременно безгранично высоким и давящим. Это ощущение ошеломляло. Она пригнулась еще ниже, упершись руками в землю, для лучшей опоры, перед глазами потемнело.
– Подождите немного. – Глодарь смотрел на нее через плечо. Его мантию рвал ветер. – Дайте себе время, это пройдет. Так всегда бывает в первый раз.
– Это реальность?
– Да.
– Столько… столько свободы.
– На первый взгляд. Поднимайтесь. Нужно пройти еще немного.
– Куда?
– Нам нужно кого-то встретить.
– Встретить? Я должна буду добыть вам еще какую-нибудь часть тела?
– Нет. Нам нужно будет встретить еще одного вашего проводника. Такого же как я… почти. Вашему владельцу приходится прибегать к помощи разных созданий, но не волнуйтесь, в отличие от меня, ваш новый спутник будет совсем смирным. И куда как более приятным собеседником.
– Значит, мы с вами снова прощаемся?
– Нет, конечно, нет. Я буду ждать вас, без меня вы не сумеете вернуться. Я все объясню. Кстати, видите там лодку. Нам туда.
– Лодку?
– Да, лодку, ну, или то, что от нее осталось. Идемте.
Действительно, вдалеке она могла различить некий объект. Они шли, и очертания этого объекта, лодки, становились все четче. Она лежала кверху дном далеко от воды, от приливной линии. Разбитый, почерневший от времени, гниющий остов. И лодка и берег здесь, в этом месте, покрывали выброшенные на берег водоросли, бурые, раздутые от влаги, испускающие вокруг отвратительный гнилостный запах. Привлеченные этим запахом падальщики-чайки кружили над берегом.
Неожиданно лодка пришла в движение. Затрещало дерево, и лодка начала приподниматься над берегом. Показались руки, ухватившиеся за борта, человек, до этого прятавшийся под лодкой, поднялся на ноги, держа её на вытянутых руках над головой. Он возвышался над ними, вдвое выше Глодаря, и чуть ли не втрое шире. Облепленный водорослями, покрытый илом, он казался не человеком, но ожившей китовой тушей, выброшенной на берег, которой чей-то извращенный умысел придал человеческую форму. Обрывки одежды туго обтягивали тело, глубоко врезаясь в раздувшуюся, почерневшую плоть. Теперь был понятен интерес чаек, запах разлагающейся плоти привлекал их. Гигант отбросил лодку и застыл, разглядывая людей перед собой. Его глаза, мутные поддернутые серой пеленой, казались незрячими. Черные мокрые пряди падали на лицо. В волосах его, в бороде, густой, спутанной, застряли водоросли, ракушки, обломки кораллов.
Глодарь подошел к гиганту без всякого страха, небрежно похлопал его по руке, выпачкавшись в иле.
– Друг мой, друг мой, как же долго мы не встречались, кажется, что целую вечность. И вечность эта тебя на пользу не пошла. Где раньше было белым – посерело, где было серо – почернело. Надеешься сгнить и развалиться на части прежде срока? Знаешь же, что тебе никто не даст умереть просто так. Смотри, я привел тебе новое творение старика. Для тебя опять есть работа. Госпожа, подойдите ближе, наш друг не очень хорошо видит на суше, глаза, наверное, сохнут.
Она подошла. Гигант даже не повернулся в её сторону. Он смотрел куда-то поверх их голов туда, где водная гладь встречалась с небом.
– Как мне приветствовать вас?
– Госпожа, не утруждайтесь, – Глодарь в задумчивости поглаживал руку гиганта, под нажимом длинных тонких пальцев склизкая кожа разошлась, и Глодарь просунул руку в раскрывшуюся рану. Серое лицо гиганта ничего не выражало. – Наш друг не ответит на ваше приветствие и не поприветствует вас. Он, скажу так, отличный слушатель, но неважный собеседник.
– Он не говорит?
– Не говорит, но зато все понимает. Разрешите представить вам легендарную грозу морей и океанов, палача над праведниками, карателя благочестивых, короля грешников. Любимого сына Великой Матери Гидры – Гоморра. Конечно, имя это не было дано ему от рождения, но имена приобретенные, бывает, подходят нам лучше всего, отражая глубинную суть, разве я не прав?
– Не берусь спорить, господин Глодарь. Ваше имя вам подходит. Господин, Гоморр, в это недоброе для нас время позвольте выразить вам радость встречи.
– Не утруждайте себя, госпожа. Старому разбойнику ни к чему ваша вежливость, для людей его склада это признак слабости. Не бойтесь, вас он тронуть не посмеет. Гоморр, что делать дальше ты знаешь. Проводи госпожу до места, помоги добыть символ, помоги вернуться. Все, как и раньше. Идите. В этих краях не темнеет, и, тем не менее, я был бы рад избежать встречи с созданиями, что бродят здесь, бывает, этими условными, но все же ночами. Идите, я жду вас здесь. С места не сдвинусь, обещаю вам.
Гниющий заживо, (заживо ли?) исполин развернулся и зашагал прочь от берега, в сторону волн. Она пошла следом. На ходу она обернулась, Глодарь сел на песок, закутавшись в мантию, и вновь принялся кусать себя за руку. Тени вокруг его фигуры сгустились, до тех пор, пока он совсем не утратил четкие очертания. Растревоженные чайки все еще кружились над ним. Отвернувшись от берега, она поспешила за Гоморром, уже успевшим уйти далеко вперед.
Шли они долго. Она даже успела порадоваться, что ледяное её тело не чувствует никакой усталости. За то время, что они шли, уровень воды едва поднялся ей до колен. Очевидно, здесь море проиграло борьбу с сушей. Она заметила, что под неглубокой водой, занесенные песком и илом, покоятся некие объекты, очертания которых она не могла угадать. Чем они были? Остовами кораблей? Чьими-то исполинскими останками? Они шли, очертания этих объектов становились все менее определенными, но теперь, в перспективе, по их расположению, она могла предположить, что они с Гоморром бредут по затопленным развалинам какого-то города.
Сколько они шли? Она не могла определить время по солнцу, солнца не было видно сквозь низкие серые тучи.
Наконец Гоморр остановился. Она не поняла даже, поначалу, чем это место отличалось от любого другого, что они миновали. Только подойдя ближе, она увидела. Песчаное дно, хорошо различимое, обрывалось, резко уходя вниз. Провал, огромный, черный провал. Непроницаемый для тусклого света, круглый, раскрытый как голодная жадная пасть, провал – словно, глядящая на двух путников пустая глазница. Гоморр опустился на колени, оглянулся. Взглянул на нее. Ожидающе? Она подошла, села рядом. Возможно, это был ритуал, необходимый перед погружением. В мире её Владельца она почти не испытывала эмоций, они ощущались словно фантомные боли, но здесь, в реальности, её эмоции оживали, становились все четче, и вместе с ними пробуждались иные воспоминания. О дыхании, о сердцебиении. О неуверенности.
– Вы не будете против, если я буду называть вас так, как представил вас господин Крыса?
Гигант хмыкнул. Кивнул. Она, приободренная этим первым выражением некой солидарности, продолжила:
– Господин Гоморр, у меня есть вопросы, и я понимаю, что ответить вам будет трудно, но все же… Я понимаю, нам предстоит погружение, и осознаю, что беспокоиться о дыхании в моем положении глупо, но еще меня беспокоит возможность видеть. Я еще не оставалась в полной темноте, и не знаю, буду ли способна…
Ничего не ответив Гоморр наклонился так, что лицо его оказалось под водой, волосы его колыхались словно водоросли. Она, после недолго колебания последовала его примеру. Вместе они теперь смотрели вниз, в глубину, в непроницаемую, как ей казалось, черноту. Но вот, в черноте этой, что-то мелькнуло. Сверкнуло. Погасло. Зажглось вновь, длинной полосой, извивающейся, рассекающей темноту. Погасло вновь.
Свет.
В этой темноте был источник света. Она выпрямилась, Гоморр, еще несколько мгновений сидел, согнувшись, всматриваясь в воду, затем поднялся тоже. Он огляделся, долго смотрел туда, где не был виден берег, затем повернулся к ней. Его мертвое раздувшееся лицо приобрело новое выражение. Просительное? Он ткнул пальцем в её сторону, потом указал на себя. Собрал пальцы в горсть и сделал движение рукой, словно тянул с усилием, что-то. Потом он открыл рот. Хотя процесс этот нельзя было описать так просто. Он наклонялся к ней, все ближе и ближе, раскрывая рот все шире. Казалось, что нижняя челюсть вышла из суставов и теперь болтается удерживаемая лишь плотью и обрывками кожи. Её лица коснулось гнилостное дыхание. Язык Гоморра, черный распухший, налитый кровью, казался хищным червем, присосавшимся к гортани, она видела серую плоть внутренней стороны щек, покрытую наростами, и там, в глубине, в глотке, к задней стенке что-то прилипло.
Какой-то черный комок…
Внезапно в глазах у нее потемнело, она увидела, на мгновение, образ, словно воспоминание, но не принадлежавшее ни ей, ни её Владельцу, воспоминание, навязанное извне – песчаный пляж, устланный бесчисленными телами. Рыбьи туши, переплетение водорослей, циклопические китовые остовы, мертвые птицы. Люди…
Видение исчезло. Она отстранилась. Этот комок… это нечто… оно казалось одновременно и объёмным и лишенным объема. Сгусток пустоты, дыра, тянущая последние остатки жизни из умирающей плоти. Она посмотрела в глаза Гоморру. Они, выступившие из орбит, кровоточили.
– Вы хотите, чтобы я вытащила это?
Он сморгнул, слезы пробежали от уголков глаз по щекам, прочертив красные дорожки.
– Вы пленник. Пленник злой воли, я понимаю. – Он внимательно следил за ней. – Простите, возможно, вы заслуживаете помощи, но я не могу. Я, как и вы, пленник. Существование мое зависит от того, сумею ли я справиться с работой, для которой была создана. И я не знаю, поможете ли вы мне, если я помогу вам. Если освобожу вас. И вы, и я, и господин Крыса, мы все пленники. И никто нам не поможет. Проводите меня к символу, чтобы я смогла вернуться к своему Владельцу. Я не прошу о большем, и вы не просите.
Гигант принялся закрывать рот, придерживая челюсть обеими руками. Она ждала, пока он закончит, пока вытрет глаза остатками рукава. Подойти ближе она так и не решилась.
– Так что же, господин Гоморр? Вперед и вниз? Вглубь, точнее. Пусть море будет милосердно к нам, правда?
Он отвернулся и шагнул в провал, исчезнув под водой без всплеска, словно водного пространства для него не существовало, она несмело последовала за ним. Вода приняла её ледяное тело не столь благосклонно, она чувствовала сопротивление, давление. Морю она не понравилась, она чувствовала это. Двигалась она неловко, скованно, в том время как гигант, скрывшись под водой, преобразился. Его движения обрели плавность, стремительность. Он двигался в воде не как человек, а скорее, как морское животное. Он уходил на глубину так стремительно, что она едва за ним поспевала, отчаянно сражаясь с водой. Гул в ушах, казалось, отдаётся во всем теле резонирующей дрожью. Она даже не знала, выдержит ли её тело давление на такой глубине. Предусмотрел ли её Создатель подобные обстоятельства?
Темнота сомкнулась над её головой. Гоморр, совершив мощный гребок, резко ушел вниз, потерявшись из виду. Она остановилась в ожидании света.
И вот – тот самый свет. Та полоса, что она увидела перед спуском. Светящаяся полоса, протянувшаяся к ней, издали, но приближающаяся, освещающая пространство вокруг. Если бы она могла закричать, то закричала бы.
Червь. Горящий желтым биолюминисцентным огнем червь, извивающийся в воде, все ближе и ближе к ней. Она забилась в панике, пытаясь нырнуть глубже, но, потерявшись в пространстве, судорожно дергая руками и ногами, осталась на месте. Она даже не задумывалась, способно ли это колоссальное порождение глубины причинить ей какой-либо вред. Все мысли, все рациональное растворилось в приступе паники, в потоке первобытного ужаса и отвращения.
Что-то ухватило её за ногу, дернув вниз. Она забилась еще сильнее, боясь, поначалу, даже посмотреть вниз, чтобы узнать, что же тянет её на глубину. Рука. Огромная раздувшаяся рука. Рука утопленника, пирата. Рука Гоморра.
Червь проплыл над ними, желтый огонь начал затухать, но в последний момент, когда казалось, что он вот-вот окончательно погаснет, движущуюся полосу света встретило множество таких же световых линий, лент, появившееся отовсюду. Стены провала, по которому они спускались, осветились множеством огней. Место, казавшееся ей безжизненным, мертвым, теперь было переполнено сверкающей, извивающейся, пульсирующей жизнью. И жизнь эта приводила её в ужас.
Гоморр притянул её к себе, закрыв руками, в тусклом желтом свете, она увидела лохмотья на его груди, лохмотья одежды и плоти, и попыталась отстраниться, но мертвец держал крепко. Тень его исполинской фигуры закрыла её от зрелища над ними, огородила от света и в этой тени она, наконец, сумела успокоиться, взять себя в руки.
Убедившись, что она пришла в себя, Гоморр отпустил её, отстранился. Здесь и сейчас ей казалось, что мертвый пират спас её, сохранив жизнь и рассудок. Она, прижав руки к груди, кивнула ему. Гоморр указал вниз, поднесся руку к глазам. Над их головами две светлые ленты столкнулись, сцепились и принялись рвать друг друга.
Внизу по-прежнему не было видно дна, но среди скользящих в воде огней, среди света, она ощутила, вдруг, единый пульсирующий ритм, подчиняющий окружающее её сияние. Там внизу было нечто, живое, бьющееся, призывающее её.
Она поплыли вниз вместе, теперь Гоморр держался рядом, подстраиваясь под её неловкий ритм. В его тени скользящие вокруг них циклопические черви уже не внушали такой неконтролируемый ужас.
Неожиданно мертвец остановился, придержав её за руку. Указал вниз, но она и сама почувствовала уже. Что-то двигалось внизу, что-то пробуждающее тревогу, ощущение угрозы.
Там, под ними, где по-прежнему не было видно дна, среди светящихся линий двигалась тень. Заметив это движение, она сразу вспомнила об алтаре и звере, что остались в её собственном снежном мире. Движение невидимого существа можно было заметить лишь когда оно проходило через световые потоки.
Словно нож в воде, оказавшиеся на пути тени черви, рассеченные, извивались, скручивались и медленно угасали. Существо двигалось, оставляя позади себя темную полосу.
Призрачное существо проплыло под ними, развернулось по широкой дуге и двинулось в обратную сторону, на той же глубине, не поднимаясь, ни опускаясь. В этом было что-то механическое, неживое.
Гоморр, дождавшись, когда тень уплывет на достаточное расстояние, потянул её за руку. Они продолжили спуск. Встречаться с невидимым существом он не собирался, и она понимала почему. Там, в своем мире, искусственном, рукотворным, ничто не могло навредить ей, но здесь, в движениях невидимого существа была угроза. И была ли она способна противостоять этой угрозе, она не знала. Не знала она, придет ли Гоморр ей на помощь, после того, как она сама отказала ему в помощи, в конце концов, ей представили его, лишь как еще одного проводника. Чем глубже они погружались, тем сильнее её охватывало беспокойство.
Стало заметно холоднее, словно они преодолели какую-то невидимую границу. Вода становилась все темнее, черви остались позади, над ними, освещая их путь все тускнеющим светом. Вместе с этим холодом к ней вернулось ощущение спокойствия, почти уверенности. В голове вновь прозвучал голос её Владельца: «Не сомневайся в своей силе». И вместе с этим голосом возникла новая, собственная уже мысль, для чего её Владелец создал её такой? Он создал её из памяти, но что в этой памяти действительно принадлежало ей, а что было лишь интерпретацией. Есть ли в её сознании хотя бы тень той, кем она действительно была? Насколько его памятью управляли его желания? Какой он её помнил? И, главное, удалось ли ему задуманное? Почему она кажется самой себе такой ненадежной, бессильной? Почему сомневается?
Неожиданно, она осознала. Осознание это пришло резко, словно вспышка, эта мысль прозвучала в её голове собственным голосом.
Она нужна своему Владельцу именно такой. Несовершенной, сомневающейся игрушкой. Марионеткой, с которой её Владелец, потом, если она вернется, если преуспеет, сможет сделать все что угодно. Ему нужны её неуверенность, её страх. Она замерла, согнувшись, как от удара, прижав руки к животу, ниже, туда, где вновь ощутила жар его прикосновения.
Гоморр остановился. Обернулся. Не двигаясь, он смотрел, как она корчится, широко раскрывая рот, глотая ледяную воду. Вода эта собиралась в легких, наполняла желудок. Этот холод придал ей сил, ощущение веса, тяжести. Медленно, осторожно она распрямилась, попыталась улыбнуться, но лицо её лишь исказилось в страдальческой гримасе. Она несколькими гребками догнала мертвеца. Гоморр указал ей вниз, туда, где, наконец, различимо стало очертание дна. И, главное, там внизу их ждал символ. Она чувствовала ритм, ту пульсацию, которой подчинялось все окружающее их пространство, источник которой скрывался внизу, среди теней.
Да, почти с равнодушием, почти со смирением, она увидела то, что почти ожидала увидеть – кости, изъеденный соленой водой остов. Среди этих костей горел холодный огонь. Пламень. Не запертый в клетке плоти, подчиненный низменным человеческим целям, не тень, запертая на алтаре. Живое, изменяющееся. Она была создана для того, чтобы чувствовать этот ритм, подчиняться ему, тянуться. Единственное, что существовало в резонансе этому ритму – тело мертвого пирата рядом с ней. Гоморр смотрел вниз с явным отвращением, возможно для него, как и для Глодаря, магия символов была такой же чуждой.
Она знала, что должна была сделать. Это знание пробудилось в ней инстинктивно. Она спустилась ниже, на самое дно, к врастающему в морское дно скелету. Гоморр остался на месте, наблюдая.
Головы не было, возможно она уже скрылась в слое ила. Она понимала суть замысла. Символ, живой, обретал в морском звере и теперь, после его гибели, медленно опускался все ниже, стремясь теперь слиться с самой плотью мира, стать его частью. Вместе с пониманием этим, пришёл ужас. Предчувствие случившегося, если бы ей пришлось забрать уже успевший укорениться в основе мира символ. Вместе со словом «укоренившийся» в голове появилось иное слово: «проросший». Она представила тонкие, сияющие корни, пронизывающие, переплетающиеся, опутывающие. Гибель ли, спасение ли, стучало там, под аркой чудовищных ребер? Она проплыла под этой аркой, протянула руку. Левую. Двигалась она словно в трансе. Взяв символ в ладонь, она была готова к обжигающему огню, но сияние его не ощущалось вовсе, ни холода, ни жара. Она ощутила, как её холод успокаивает, усмиряет, убаюкивает символ. Она чувствовала его силу, его магию, но магия эта была ей недоступна. Она сжала ладонь, наблюдая, как символ уходит вглубь тела, засыпает. Конечно. Она была создана для того, что удержать этот символ, не для того, чтобы использовать его. Она инструмент. Контейнер.
Символ уснул. Теперь гигантские останки больше не казались величественной усыпальницей, храмом, лишь старые гнилые кости, ничего больше. Стало как будто еще темнее. Черви над их головами пришли в беспокойное движение, потом, разорвав это световое полотно, на них упала тень.
Она почувствовала движение воды, увидела, как Гоморр бросился к ней, потом чудовищной силы удар прижал её к морскому дну. Старые кости разлетелись на осколки, она не почувствовала боли, когда, придавленная невидимой силой, проволоклась по этим осколкам. В глазах было темно, в голове не осталось ни единой мысли, лишь страшный гул. Тень, протащив её по дну, оставив позади пропаханную борозду, поднялась вверх, для следующего удара.
И снова двигаться в воде сделалось невероятно тяжело. Дезориентированная, она возилась в иле, пытаясь подняться на ноги, но лишь барахталась на месте. В последний момент Гоморр выхватил её из-под удара, и исполинская тень забилась в воде, поднимая вокруг себе тучи песка и ила. Среди этой грязи тело существа стало чуть явственнее. Длинное тело, гибкие плавники, высокий спинной гребень. Очертания пасти лишь угадывались, по движению воды у его головы. Существо слепо, на ощупь шарило по дну в поисках потерянной добычи.
Гоморр указал наверх, нужно подниматься, но она медлила. Это существо, эта тень, не бездумное животное, подчиненное животному же инстинкту. Это призрак, прикованный к символу. Оно будет преследовать их и, если они хотят безопасно подняться, им придется избавиться от этого существа.
Она посмотрела на Гоморра, покачала головой, указала вниз. Выражение лица мертвого пирата говорило о многом, но времени на споры не оставалось, существо под ними начало подъем.
Оно столкнулось с Гоморром. Стремительно двигающийся в воде мертвец ударил в существо всей своей мертвой массой, увлекая его обратно на дно. Существо металось, рвалось, но пират держал крепко, нанося удары, впрочем, не причиняющие существу никакого вреда.
Для Гоморра это был безнадежный бой. Она поняла, что пират лишь тянет время, давая ей возможность подняться наверх самой. И внезапно осознала, что имеет над Гоморром власть, такую же, какую имеют над ней самой её Владелец и Глодарь. Конечно, власть эта была опосредованной. Гоморр подчинялся ей, подчиняясь её хозяевам.
Она хотела спастись. Конечно. Но, вместо этого, развернувшись, поплыла вниз, к схватке, занося руку, ту, где в ладони мерно светился спящий символ, для удара. Кулак вошел в призрачное тело твари без сопротивления. Существо дернулось, отшвырнув от себя Гоморра, она же сама застряла рукой в фантомной плоти зверя почти по локоть, и взревело. Этот рев ударился о стены провала и понесся вверх, сметая на своем пути хрупкую фосфоресцирующую жизнь, разрывая червей на части.
Она этого не видела. Цепляясь за полуреальную тушу существа, она лихорадочно пыталась вычислить место для нового удара, до того, как существо вновь начнет скрестись по дну или биться о стены. В первый раз она ударила наугад, бездумно. Нельзя было затягивать это бой.
Внезапно существо остановилось, медленно покачиваясь в воде. Она замерла тоже, не смея пошевелиться, в ожидании, не сразу она поняла причину спокойствия существа. Символ. Даже спящий, этот символ, некогда принадлежавший этому существу, имел над ним власть. Тень жаждала символ и успокоилась, вновь чувствуя его близость.
«Принесите голову»
Принесите голову, имеет ли эта фраза хоть какое-то значение? Но никаких других идей у нее не было. С усилием высвободившись, призрачное подобие плоти сомкнулось вокруг её руки капканом, она, ведя ладонью с символом по спине зверя, осторожно подобралась к голове.
Существо запело.
Звук этот нельзя было назвать никак иначе. Песнь эта, нота за нотой звучала в унисон биению символа в глубине её ладони, она ощущала охватившее её спокойствие, обоюдное спокойствию зверя.
Она занесла руку для удара, существо, казалось, поддалось вперед, следом за символом, не желая разрывать свою с ним связь, песнь, спокойная, прекрасная, все звучала, разрастаясь, усиливаясь, и, на мгновение, она заколебалась. В ответ на это, в голове у неё прозвучал голос. Не голос Глодаря, не голос её Владельца, её собственный.
«Я – лёд».
Один удар. Один.
Туда, где когда-то был мозг.
Один удар. Разом уничтоживший фантомные связи, придававшие существу подобие жизни. Песнь захлебнулась в диссонансе.
Её рука глубоко ушла в плоть зверя, и иллюзорная плоть эта сжала её руку мертвыми тисками. В глубине этой иллюзии один раз ярко вспыхнул символ и существо, умирая, в последний раз закричало, и крик этот и смертельная тяжесть призрачного тела навалились на неё, сокрушая, увлекая за собой на дно.
Во тьму.
Она очнулась, выплыла из этой темноты впервые в жизни, наконец, ощущая подобие боли. Не саму боль, но лишь воспоминание о ней, настолько отдаленное, что казалось ей не принадлежащее.
Она лежала среди песка, ила и осколков костей и не могла пошевелиться. Тело её сжатое со всех сторон тяжелой, вязкой обволакивающей массой, ей не подчинялось. В памяти вспыхнул образ. Воспоминание, но вновь не её собственное. Медузы. Бесчисленные полотна плоти, колышущиеся в воде, устилающие берег.
Темнота, застлавшая зрение, расступилась. Она увидела, как сверху медленно опускается множество светящихся точек. Сперва она решила даже, что идет снег, что она уже вернулась в свой мир. Мир своего Владельца, но потом гул воды в ушах, давление воды, вернуло ощущение реальности. Она лежала на дне, придавленная мертвой тушей невидимого существа, рука её накрепко застряла в отвердевшей, словно окаменевшей голове, а вокруг, медленно кружась, оседали фрагменты, обрывки червей, останки фосфоресцирующего подводного царства, сокрушенного навсегда предсмертным криком.
Над ней нависла тень. Гоморр. Она вспомнила, как в последний момент мертвый пират ударил агонизирующее существо так, чтобы оно упало вниз, не начав метаться, биться о стены. Он уперся в бок существа, она увидела, как вздуваются вены на его руках, ноги мертвеца глубоко погрузились в ил, но он, высвободившись, сделал шаг, еще один. Она, почувствовав, что давление ослабевает, что возвращается контроль над телом. Гоморр повернул тушу так, что она смогла подняться на ноги, но рука её все еще была зажата. Медленно, страшась, что Гоморр не удержит мертвого зверя, она осторожно высвободила руку. Отступила, осмотрела руку, сжала и разжала плохо слушающиеся пальцы. По всей руке, от запястья к плечу протянулась сеть глубоких мелких трещин. Оставалось только надеется, что её Владелец захочет это исправить. Гоморр отпустил тушу, и она тяжело опустилась на дно. Приблизился. Она улыбнулась, но гигант не ответил на улыбку, он смотрел на её руку. Он потянулся к ней, и она позволила взять себя за руку. Она решила, что Гоморр хочет осмотреть её повреждения, но гигант, неожиданно, вцепился в её руку мертвой хваткой и потянул.
Одним движением он вывернул руку из сустава, она забилась, закричала беззвучно, глотая воду. Он выдернул руку из плеча, в его руках она крошилась, теряя форму. Она отчаянно потянулась за ней, но Гоморр отшвырнул её от себя пинком. Оглушенная она сжалась, ощущая, как из обрубка струится ледяная вода, она ощущала этот истекающий холод, как кровоточащую рану.
Гоморр держал осколок на вытянутой руке, как можно дальше от себя. Там, в глубине по-прежнему горел и пульсировал спящий символ, его холодный огонь освещал черное раздувшееся гниющее лицо. Она понимала, что Гоморр не сможет воспользоваться магией символа, одно только прикосновение к нему вызывает у него отвращение, тогда зачем он…?
Гоморр открыл рот. Снова, как в прошлый раз безразмерным черным провалом. Из глаз его снова потекла кровь. Он поднес руку к лицу, освещая прогнившую плоть, черные зубы, страшные костяные наросты, выступающие в разных местах во рту и глотке, словно обломки зубов. И черный ком, казавшийся в полутьме еще больше. Жадная, высасывающая жизнь дыра. У неё осталась только одна рука, но разве был у нее теперь выбор?
Она кивнула Гоморру, приблизилась и завела руку внутрь, стараясь не касаться зубов и костяных наростов. Все глубже и глубже. Пират терпеливо ожидал, совершенно неподвижный. Она дотронулась до комка темноты и впервые за свою недолгую ледяную жизнь ощутила настоящую боль.
Все исчезло. Символ погас. Погас весь мир. Она услышала крик, так кричали кружащие над перевернутой лодкой чайки. Она была где-то, в месте, которое одновременно было и не было. Несуществующее в существующем. Одновременно с видением этим она ощутила голод. Голод, что невозможно было утолить ничем. Воспоминания, эмоции, ощущения, все что угодно и ничего не бывает достаточно. Противоположность всякой жизни. И ненависть. Словно голод этот был живым, почти разумным существом, в котором ненависть и жажда непрерывного насыщения переплелись, стянулись вместе так, что не оставалось места ни для чего иного.
Всего мгновение. Это длилось всего мгновение, пока она, запустив острые пальцы в комок черноты, тянула его из мертвой глотки, но мгновение это растянулось, словно выходя за пределы времени туда, где времени не было вовсе. Она тянула и тянула, казалось, что чернота эта не имеет протяженности, что она уходит все глубже, все дальше, за пределы разлагающегося тела. За пределы реального мира.
Но вот она почувствовала, как комок этот собирается у нее в руке в горсть, как становится тяжелее, обретая форму. Она ощутила, как черная кровь начинает заполнять образующуюся рану. В воде кровь эта оплетала её руку причудливым узором, словно паутиной, кровавыми нитями.
У нее получилось. Чернота вся теперь была у нее в горсти, осторожна вытащив руку, она показала эту черноту Гоморру, тот с трудом, через силу, кивнул. Она смотрела как неловко, одной рукой, он вправляет на место челюсть, как открывает и закрывает рот, как протирает глаза. Она собиралась отшвырнуть комок черноты прочь, но пират требовательно протянул к ней руку. Он принял его бережно, как живо существо, спрятав в не до конца сжатый кулак. Потом он протянул ей то, что осталось от её левой руки. Она приняла символ, прижала к груди. Теперь она чувствовала пульсацию символа иначе, не так как прежде. Она поняла. Она больше не была инструментом, контейнером. Символ в её руке больше не был её частью. И он пел, она слышала его. Усыплённый, недвижимый он все пел, и эта песнь отзывалась в ней. Это еще не было свободой, лишь обещанием свободы.
Она посмотрела на Гоморра, не зная, что теперь она сможет сказать ему, должна ли она хоть что-нибудь сказать. Даже не кивнув друг другу, они начала подъем, оставляя позади мёртвую теперь бездну.
Гоморр первым добрался поверхности. Выбравшись на сушу, он сразу утратил естественную ловкость движений. Он подал ей руку, придержав за локоть, помог подняться на ноги. Он стоял над ней, наблюдая, как она откашливается, исторгая из себя воду, из желудка и легких. Неожиданно она осознала, что до этого не ощущала вкуса соли, но теперь морской воздух ощущался иначе на губах, языке, першил в горле. Она изменялась. Это все еще не было настоящей жизнью, настоящей свободой. Но настоящая свобода, теперь, казалось все ближе. Она хотела что-то сказать Гоморру, подобрать слова, в тайне надеясь, что теперь он и сам заговорит с ней, но гигант, так ничего не сказав, отвернулся и побрел к берегу. Так, в молчании, она последовала за ним.
Вскоре стало понятно, что возвращается Гоморр с иным настроением и совсем иным замыслом, чем уходил. Он шел все быстрее и быстрее, так что она быстро от него отстала. Ей пришлось перейти на бег, чтобы хоть чуть-чуть догнать его, а Гоморр уже почти добрался до места, где ждал их Глодарь.
Их встретила тишина. Напряженная тишина. Не было больше крика чаек. Глодарь сидел у лодки, а песок вокруг него покрывали кровь и перья. Челюсть, шея и грудь Глодаря, кончики волос и руки, были покрыты красным, к щеке, под глазом, прилипло окровавленное сломанное перышко. Он поднял на них взгляд, улыбнулся, приподнялся, собираясь что-то сказать.
Гоморр налетел на него, не останавливаясь, не сбавляя шага. Его огромный кулак врезался в песок, там, где только что сидел Глодарь, подняв песчаные брызги. Взметнулись полы черной мантии, Глодарь, подпрыгнув вертикально вверх, на мгновение, казалось, застыл в воздухе, и обрушился на Гоморра. Его мантия двигалась в воздухе словно сама по себе, как черные кожистые крылья. Он спикировал вниз, словно хищная птица, рот его раскрывался все шире и шире, длинные, заострившееся, словно спицы, зубы, впились в руку Гоморра, которой тот заслонился. Казалось, что зубы эти движутся во рту, как шестерни, отрывая куски плоти, скрываясь в пасти, появляясь снова. Глодарь все шире раскрывал рот, полы его мантии бились в воздухе. Гоморр пошатнулся, но остался стоять, второй рукой он схватил Глодаря за волосы и теперь тянул его от себя, не стараясь даже уклониться от ударов. Кожа на голове свисала клочьями, обнажая кость.
Удерживая Глодаря одной рукой, Гоморр швырнул его на песок, навалившись сверху. Ухватившись за нижнюю челюсть противника, Гоморр одним движением оторвал её, с кошмарным влажным треском, и просунул кулак, с зажатым в нем комком черноты, прямо в истекающую кровью и тенью рану. Глодарь беззвучно бился под ним. Никто из них так и не сказал ни слова, не издал ни крика.
Гоморр поднялся. Ухватив затихшее тело Глодаря, он швырнул его к её ногам. Глодарь был жив. Он незряче шарил вокруг себя, вывалив на грудь извивающийся окровавленный, перепачканный песком длинный язык.
Гоморр прошел мимо них обратно к воде. Он так ничего и не сказал. Голову он перевязал каким-то обрывком так, что часть ткани закрывала один глаз. Она смотрела ему вслед, как он уходит к глубокой воде. Смотрела долго, пока она совсем не скрылся из виду. Только после этого она повернулась к Глодарю, который все еще возился на песке у её ног. Прижав культей обломок с символом, она ухватила Глодаря за болтающийся язык и потянула. Глодарь поддался вперед, встав на четвереньки, запрокинув голову. Глаза у него стали темные, пустые. Потянув его язык вперед, она заглянула ему в глотку, чтобы осмотреть рану. Ком черноты пристал к его гортани словно опухоль. И чернота эта разрасталась.
– Вы понимаете меня, господин Крыса?
Глодарь глядел на нее, не моргая.
– Думаю, что понимаете. Ведь господину Гоморру нельзя было отказать в понимании. Думаю, что вы преувеличиваете свою покорность, так же, как и он, но это особенно ничего не меняет. Мы пленники. И жаждем освободиться. Как видите, я добыла для старика его символ, так что пришла пора возвращаться. Подниметесь, господин Глодарь. Встаньте. Подберите челюсть, мне, думаю, понадобиться ваша зубастая пасть. Я почти не сомневаюсь, что она без труда встанет на место. Мы идем обратно.
Они вернулись тем же путем, что пришли. Шли вдоль берега, потом одним шагом-без-шага очутились в снежном мире, и светящиеся снежинки вновь закружились над останками на алтаре. Они вместе прошли через лес к полю, Глодарь покорно шел рядом, язык его болтался в так его шагам, свою челюсть он нес в руках. Так, вдвоем они спустились в ледяную пещеру к разлому.
Она долго стояла там, глядя вниз на своих предшественников. Нельзя больше сомневаться. Если у нее не хватит сил, бороться с властью её Владельца, ей лучше будет броситься вниз и сразу покончить с тем, что и нельзя назвать жизнью, но нельзя сдаться просто так, даже не попытавшись. Объяснив Глодарю, что ему нужно сделать, она отправила его вперед, пойдя следом.
Спящий в её руке символ пробуждался, она чувствовала это. Чувствовала силу, тождественную собственной. Пробуждение это действовало на нее умиротворяюще, придавая сил. Приближаясь к очагу, к живому огню, к своему Владельцу, она ощущала, как внутри нее нарастает покорность, чудовищная покорность и, вместе с тем, отвращение. Отвращение к старику, к этому месту. И в этом чувстве, с удивлением обнаружила она отзвуки памяти, что не могли принадлежать её Владельцу.
Он стоял, повернувшись к ней спиной, опираясь на кресло, и глядел на пламя. Она понимала, что ему известно уже о её прибытии, о её приближении. Оставалось надеяться лишь на то, что Владелец её все же не всеведущ. Он повернулся. Пошел ей навстречу. Тощий сгорбленный старик, он, единственный среди всех, кого она встретила, настоящий живой человек, казался даже большим мертвецом, большим чудовищем. Взгляд его равнодушных водянистых глаз пригвоздил её к месту. Сухие бескровные губы дрогнули в ухмылке. Наверное, он собирался ей что-то сказать, но так и не успел, сверху на него, из теней, упал Глодарь.
Похоже, что драка с Гоморром не прошла для Глодаря бесследно, двигался он неловко, слишком медленно, а, может, Глодарь, как и Гоморр, сопротивлялся чужой воле. Он нанес удар, но старик уклонился, опрокинув стол, создав между собой и Глодарем преграду. Её Владелец вскинул руки и Глодарь задергался, не в силах сдвинуться с места. Тени окружающие Глодаря забились, его худое израненное тело начало покрываться льдом. Он обрастал им все больше, до тех пор, пока не превратился в бесформенную ледяную глыбу, в глубине которой метались тени, утратив человеческие очертания.
Тяжело дыша, старик опять повернулся к ней. Она показала ему осколок с символом на вытянутой руке, так чтобы у него не было времени взглянуть ей в глаза, подчиняя, и отшвырнула осколок от себя, в сторону разлома. Её Владелец, вскрикнув, бросился следом. Их тела столкнулись. Она почувствовала, как легко её рука проходит сквозь, не встречая сопротивления плоти. Старик, ударившись об нее, попытался отпихнуть её, прикосновение его обожгло, оставив на ледяном теле оплавленные следы – отпечатки ладоней, но, потеряв равновесие, упал на лед. Тяжелая меховая накидка, пропитанная снизу красным, распахнулась, открывая широкую круглую рваную рану.
Осколок её руки, все так же крепко сжимающий символ, скользнул по полу и скрылся в разломе. Ничего. Это не невосполнимая потеря. Она смотрела как её Владелец, Владелец? Умирает у её ног.
– Единственный холод, что ты ощутишь – мой холод.
В последний раз он попытался призвать свою волю.
– Я тебя создал. Я… – прохрипел он, и умер.
Она все стояла над ним, не двигаясь. Единственная рука была по локоть окрашена его кровью. Там, под этой краснотой тускло еще, но, разгораясь все ярче с каждым ударом, бился символ. Она должна была что-то сказать, но никак не могла подобрать нужных слов. Наконец, она произнесла:
– Создал. Из памяти. Не из желаний.