Трир дряхл и древен. Никто из живущих, дышащих воздухом, видящих солнце, не знает времен, когда город был молод. Самые умелые, отважные хронисты, из тех, что спускались к нижним уровням большой дворцовой библиотеки, в обманчивом свете факела разбирая вырезанные на стенах письмена и знаки, тревожно прислушиваясь к темноте за пределами круга света, не могли отыскать эпох, где не упоминался бы великий город.
Не найдя того, что искал, человек возвращается. Мимо циклопических колонн, через залы, чьи стены исчезают в темноте, которую факельный свет очерчивает, не разгоняя. К широкой каменной лестнице, ведущей к старому подъемнику – наверх, к посту стражей библиотеки. Человек ступает легко и неслышно. Огонь его факела, светит белым, не оранжевым светом, на рукояти вырезаны символы культа огня – культа Ларкина – пожирающего тени.
Он живет в городе слишком долго. Время, здесь, в царстве ветров и песка, в самом сердце пустыни, не имеет значения. Стражи библиотеки в молчании наблюдают, как человек снимает церемониальную тогу, переодевается в повседневную одежду. Люди-совы – молчаливые, круглоглазые, недремлющие, безжалостные. У библиотечных врат его встречает посыльный – мальчишка, чей-то подмастерье из кузнечного квартала. Он принес сверток – последняя деталь машины готова.
От центра города, через главную площадь, мимо храма мучеников коммуны Аранта, святых покровителей жреческого квартала, через квартал шкуродеров, невольничий квартал и дальше...
К западной окраине Трира, в квартал бедняков, где дома возводили из черного камня, чьи узкие оконные проемы, не знающие прикосновения стекла, забирают решетками и запирают на ставни, спасаясь от ветров пустыни. Закатное солнце, такое же злое и жаркое как на рассвете, бросает последние взгляды на город, на городскую стену, уже на черте горизонта.
Человек не имеет имени, для осуществления его замыслов имя – помеха. Когда-то, кажется теперь, что жизни и жизни назад, человек был путешественником, естествоиспытателем, солдатом, магом. Теперь же, он – Сновидец. Сон привел его в город. Сон удерживает его, не отпускает, не дает покоя. Один сон, длящийся и длящийся из ночи в ночь.
"Последняя деталь машины готова".
Теперь все зависит только от его мастерства и удачи, которая, в последние годы, человек готов признать, была ничтожно незначительна, а жертвы, что он приносил на алтарях храмов Фортуны, были, очевидно, недостаточны.
Последний шанс, последняя возможность, дальше, только отчаяние. Или быть растерзанным сновидением без окончания, или, продолжая изыскания, уходить на запад, в пустыню, чтобы сгинуть в ней, без проводника, вдали от известных троп, оазисов и караванов. Сновидец так и не решил, какой участи страшится больше.
Его дом – у самой городской стены, тень ложится на него раньше прочих. Оконные ставни белые, украшены резьбой, замысловатой вязью. Кажется, что черное, древнее, злое лицо дома прикрывают татуированные веки. Четыре узких окна, четыре глаза, два на первом, два на втором этаже, пристально, как смотрел бы слепец, следят за дорогой. Сновидец чувствует отголоски жизни этого дома. Воспоминания об иных временах. Именно то, что требуется для правильной работы машины. До этого дома он часто переезжал с места на место. Тщательно изучал историю Трира, исследовал его многовековое, исполинское, древнее тело улицу за улицей, дом за домом. Изучил множество документов, официальных, хранящихся в большой королевской библиотеке, и неофициальных, хранящихся в семейных архивах и частных коллекциях. Он расспрашивал жрецов. В переулках на окраинах преследовал попрошаек, поклоняющихся богу-крысе. На невольничьем рынке вырезал легенды о Трире из попавших в плен городу воинов-кочевников. Спускался под землю, где хранились воспоминания о городе, утонувшем в песках, на чьих плечах был возведен новый город. Но знаний, добытых золотом и кровью, все не хватало, и, в итоге, Сновидцу пришлось полагаться на слепой случай, скитаясь по улицам Трира, от дома к дому, он искал место, где реальность истончалась, где воспоминания о прошлом, об эпохах минувших, живее, значимее, нынешнего времени. Он нашел нужный дом – этот дом. Дом, который кутается в длинные, холодные тени. Дом, что с запада на восток смотрит, и смотрит, и смотрит на город Трир.
И ненавидит его.
Сновидец чувствует эту ненависть, застывшую память камня, как чувствовал бы движение воды, в речном потоке. Он благодарен богам, что вся ненависть эта направлена не на него.
Через арку Сновидец проходит во внутренний двор. Когда-то у опор, в квадратных каменных клумбах росли дикие вьющиеся цветы, карабкающиеся вверх, к зенитному солнцу, цепляясь за выступы, и уступы в камне. Теперь о них напоминали только, короткие обломки стеблей, торчащие из трещин в сухой земле. Вода в квартале бедняков роскошь, недоступная, бывает, и людям. Сновидец медлит на пороге дома, не решаясь войти. Оправдывается перед собой, что нужно перевести дыхание, перед тем, как начать работу. Кладет сверток на землю, садится, прислонившись спиной к арке, смотрит на пустую, занесенную песком улицу. Западный квартал бедняков начинается от невольничьих рынков и людей там больше. Дома в три-четыре этажа стоят вплотную друг к другу и, конечно, никаких дворов там не бывает. Одну комнату в доме делят, обычно, несколько семей. Дома эти полны жизни, радостной, несчастной, жестокой, молодой, старой. Дальше на запад улицы становятся шире, дома не жмутся друг к другу, но люди, сколько бы бедны и несчастны они не были, не хотят жить там. Только отчаявшиеся и отчаянные.
Сновидец вздрагивает, чувствуя на себе чужой взгляд. Вдоль стены дома напротив крадется кошка. Серая в черную полоску. Она поворачивается, ее глаза блестят, как масло в лампаде. На лбу, из черных и серых полос, складывается узор похожий на священного жука – символ солнца. Кошка долго и пристально разглядывается Сновидца, встряхивается всем телом и крадется дальше.
Ожидание окончено. Сновидец поднимается и уходит в дом. Он не оглядывается, не видит, как кошка ступает в тень, истончается и исчезает, оставляя после только цепочку следов на земле, маленькие отпечатки лап. На мгновение в тени, где исчезла кошка, сверкает ослепительно-белоснежная вспышка.
В доме темно. Окна плотно закрыты ставнями, заставлены ширмами. Такие же ширмы огораживают часть комнаты, так чтобы её не было видно от входа. На огороженной части – верстак и инструменты Сновидца. Пусть не все ему было доступно, пусть часть деталей пришлось заказывать кузнецам мастерового квартала, все равно, над каждой частью машины нужно проводить ритуалы, наносить гравировку так, чтобы совместить в одном мире несколько воплощений детали, сделать части одним целым с машиной.
Большинство необходимых для работы знаний пришла ему в том самом сновидении, где огненно-алые символы сменяли друг друга, проходя перед его взглядом, оставляя, казалось, вещественный отпечаток, вгрызаясь в память. Он записывал символы, не понимая их значения, перерисовывал на листы прозрачной бумаги, совмещением двух символов открывается третий, совмещением трех – четвертый.
Сновидец работает на ощупь, угадывая верную последовательность, верный порядок. Словно ищет потерянные монеты на дне мутного речного потока. Сон, который однажды нашел его, не дает покоя – пустынные, безлюдные улицы, предчувствие несчастья, тревожное ожидание, что вот-вот что-нибудь появится из черных провалов дверных проемов или из тени узкого переулка. Башня – взвивающийся в высоту пик, сотканный из света. Медленно, шаг за шагом, приближаясь к башне с все возрастающим ужасом осознавать, что тело не подчинятся и каждое движение, совершено против воли.
И когда ослепительно белоснежное основание башни заслоняет от взгляда весь остальной сон, появляются огненные символы.
Они не начертаны на башне, они возникают перед взглядом, отпечатываются на сетчатке, словно их выжигают электрической лампой. Каждое сновидение, новая последовательность, новые символы. Спустя годы и годы Сновидец открыл, казалось, правильный смысл, правильную последовательность и начал работу над первой машиной. Он собрал её сам, без помощи, она проработала полминуты и исчезла, оставив черный выжженный отпечаток, на стенах комнаты, где стояла. На всех четырех стенах. Некоторые детали требовали уровня мастерства, которого Сновидец не смог бы достичь, особенно в условиях изматывающего нескончаемого кошмара, поэтому приходилось искать сторонней помощи инженеров, конструкторов, кузнецов. Он не искал помощи посвященных, адептов тайного искусства – предсказателей и магов, Сновидец опасался, что сновидение его имеет неявные для него смыслы, которыми пожелают воспользоваться недостойные, искушенные злом. После каждого неудачного запуска, он уничтожал новый образец машины полностью, со всем тщанием. Со временем бумажных заметок, перерисованных символов, чертежей машины, переписанных книг, стало слишком много. Страшно довериться собственной памяти, но однажды бессонной ночью он собрал все документы и предал огню. Позже он разглядел в этом жалкую попытку самоубийства. Тайную надежду, что без записей его погубит или сновидение, или один из неудачных запусков машины. Время шло, годы сменялись годами. Он со скрытым ужасом и надеждой ожидал, что память ему изменит. Что, однажды, ошибка, незначительная, незаметная, будет стоит ему жизни. Но ничего не изменилось. Он снова начал делать записи, работая в библиотеках, совмещая символы в последовательность, и, уничтожая записи, больше не чувствовал ни отчаяния, ни страха, только тоскливое осознание, что его не отпустят. Что сновидение не позволит ему забыть, что ему придется завершить работу над машиной, если он хочет свободы. А Сновидец, видят милосердные боги, желал свободы.
Все ритуалы проведены, последняя последовательность символов нанесена. Теперь только подняться наверх, установить деталь. Запустить машину. И, если все правильно, освободиться от сна. От пустых, тревожащих улиц, от башни из света. От огненных символов. От всего. Сновидец поднялся из-за стола. Он не знал, сколько времени провел за работой. Рассудок требовал отдыха, передышки, нужно подготовиться к грядущему походу. Но все доводы были сметены единственным стремлением, единственной жаждой, окончания. Единственной оставшейся надеждой на скорый финал долгого мучительного пути.
Комната на первом этаже освещается несколькими масляными светильниками и маленькой жаровней, которой обычно пользуются спириты для нагревания крови. Окна комнаты на втором этаже закрыты ставнями и заслонены ширмами, но там нет ни светильников, ни огня. Сама машина, на определенном этапе сборки, начинает светиться. Сначала тусклым, багровым светом, потом все ярче. По яркости и интенсивности этого свечения Сновидец инстинктивно научился определять, откликается ли машина на его работу, реагирует ли на последовательность символов, на установленные детали. Иногда машина казалась Сновидцу живым, мыслящим существом. Частью сна без окончания воплощающимся его руками. Когда дело касалось материи сновидений, нельзя было быть уверенным ни в чем. В последний раз Сновидец осмотрел машину, перед тем, как приступить к работе.
Установленная на широком, массивном основании, машина сужалась так, что кверху вытягивался единственный стальной прут, по которому вилась змея, выточенная из кости самим Сновидцем. Тянувшаяся вверх змея раскрывала пасть так, что раздвоенное жало устремлялось вертикально вверх. Глаза змеи закрыты, застывшее в броске тело находится в сонном трансе. Стальной стержень, увенчанный змеей – центральная ось, вокруг которой возводится машина – мешанина – на первый взгляд – бессмысленное нагромождение, дисков, стрежней и шестеренок. По деталям машины текут – иного определения Сновидец не находил – выгравированные символы. С каждым разом машина получалось все сложнее, безупречнее, даже первые образцы внушали затаенный ужас предвкушением совершенства.
Единственной непреодолимой проблемой стал источник питания машины, не желающей работать ни на электричестве, ни на топливе. Принеся многочисленные жертвы, Сновидец заручился помощью северных ветров, которые оседлав большой диск в основании, раскручивали его, приводя, при помощи шестеренок, в движение всю конструкцию, до самого кончика змеиного жала. Он не задумывался, почему только северные ветры откликнулись ему. Там, откуда он пришел, где жил когда-то, северные ветра называли посланниками бездны, но подобным суевериям придавали значение только люди несведущие ни в магии, ни в ветрах.
Он переоделся. Рабочий комбинезон, кожаная куртка на меху, кожаный шлем, очки-консервы, во время работы машины становилось холодно. Начертил на левом предплечье, ножом, символы культа огня – символы корсака – символы защиты, в случае опасности, пробуждающие огонь из живой крови, опасная, тянущая силы, магия. Но только магия огня, по неизвестной причине, могла преодолевать барьеры сновидений. Вооружился коротким мечом и старым армейским револьвером. Он сомневался, что оружие может чем-то помочь в предстоящем путешествии, и взял его, скорее как символ, как оберег, для собственного спокойствия.
Исполнив все ритуалы, Сновидец призвал духов ветра и запустил машину. Воздух зашумел. Низким гулом от работы больших деталей, низким, на уровне слышимости, свистом, от кружения и оборотов стержней и малых дисков. Пришли в движение символы, следуя друг за другом все быстрее и быстрее, как в стробоскопе, слиянием двух символом образуя третий, слиянием трех – четвертый. Комната вздрогнула, казалось, ткань реальности притянулась к машине, а потом вернулась на место, темнота сгустилась на мгновение, но машина засияла ровным, чистым светом, освещая комнату, как полуденное солнце освещает равнину в самый ясный, безоблачный день – ни одной тени. Змея, венчающая машину, открыла глаза – белые, лишенные зрачка и радужки.
Дотронувшись указательным пальцем до кончика змеиного жала, Сновидец протянул от машины, движением, которым запечатывают конверты, до основания затылка кровавую нить. Нить эта, теперь, связала его с машиной. Его гарантия, что он не потеряется, не останется в мире, куда привело его сновидение. До тех пор, пока работает машина, на границе реальности, пересечении миров.
Сновидец спустился на первый этаж. Он чувствовал натяжение кровавой нити, но не волновался. Не было пределов, как далеко он мог отойти от машины, сама нить не была вещественна. Не было смысла не верить собственной магии – верный путь к гибели. Он не стал открывать ставни, решив сразу выйти во внутренний сад, чтобы осмотреться, чтобы понять, что делать дальше, когда все, свершенное за множество лет, привело к успеху. Он на грани освобождения, нужно только узнать, зачем сновидение привело его сюда.
Снаружи первый же вдох хлестнул ледяным воздухом, сжав легкие, вырвав из груди болезненный кашель. Опаляющее дыхание пустыни исчезло бесследно. В этом мире царствовал холод.
Стены зданий, каменные тротуары, покрывал лед. Он шел, как выпластываются из земли корни дерева, к центру города. К белой башне. К фантастическому белоснежному шпилю, поднимающемуся над городом. Чужеродному. Циклопическому. Несоизмеримому со всем остальным.
Солнца не было. Тусклый серый свет, пробивался сквозь низкие, тяжелые, цвета свинца, тучи. Город под ними покрывали тени и полутени.
Запад стал востоком. Городская стена теперь вырастала перед лицом дома, не за его спиной. Там, где раньше была стена, продолжалась улица. Дом за домом, из черного, покрытого льдом, камня.
Воспоминание о городе, греза о былом Трире. Теперь была понятна ненависть старого дома к городу, бывшего лишь подобием былого. Как давно это было, если не осталось ничего, кроме памяти камня? Что за бедствие разрушило старый Трир так, что даже руин, занесенный песком, не осталось? Каким чудом уцелела восточная часть города?
Через эпохи он бросил свою тушу к востоку, направил жилами своих желаний инженеров, строителей, надсмотрщиков, рабов. Вырос вверх новыми дворцами и храмами, отгородился от прежнего себя новой стеной, для возведения которой, без сомнений, использовал обломки старой. Только квартал бедняков, отчаявшихся и отчаянных, остался, черные камни домов которого холодели от бессильной злобы, чувствуя спинами, затылками своими тень новой стены.
Но здесь, в царстве грез нового Трира не было, а в центре старого тянулся к низкому небу белоснежный пик. Нет нужды бродить по городу в поисках призраков былого. Только башня. Только внутри Сновидец мог отыскать освобождение, больше ничего не имело смысла.
Дома источали холод. Неявная граница, очерчивающая зону работы машины, немного его притупляла, но за пределами, каждый вдох отзывался в груди режущей болью. Идти, спрятав нижнюю часть лица в поднятый воротник куртки, можно было только по центру улицы, не приближаясь к ледяным корням, поднимающимся по стенам домов.
Каждый шаг отзывался узнаванием. Он шел так, как всегда шел в своем сновидении, от своего дома, который, к радости своей, угадал верно, зная где свернуть, что будет дальше. Через улицы к площади, мимо храма – прямоугольного здания без окон, со смерзшимися массивными каменными вратами. Что за божество обитало там, когда Трир был еще жив? Сновидец не узнавал символов культа, вырезанных на створках, но, проходя мимо храма, почувствовал как пробуждается в нем еще одно ощущение сна – тревожащее предчувствие присутствия, когда улицы, кажутся не пустыми, но затаившимися. Голодными. И, кажется, что сама только мысль о голоде пробудило нечто, потому что в глубине ледяных корней Сновидец ощутил движение. Медленное, едва уловимое, незримое, но ощутимое, растревоженными нервами. Что-то скрывалось в городе и теперь, пробудившись, шло по его следу.
Лед, поднимающийся по стене одного из домов, по правую сторону улицы, пошел трещинами. Треск ломающегося льда, в окружающей Сновидца тишине, ударил по обнаженным нервам так, что револьвер и меч, казалось, сами оказались в руках.
Вновь тишина.
Сновидец застыл на месте. В ожидании. Символы огня воспалились, налились жаром. Сновидец чувствовал, как кровь стекает по руке, в перчатку, заполняя ладонь. Энергия огня, не найдя выхода, обращается против призывающего. Нужно пригасить пламя. Сновидец убрал револьвер и меч. Медленно и осторожно снял с левой руки перчатку. Грубая кожа перчатки уже нагрелась, словно Сновидец удерживал горячий противень. Держа кровь в горсти Сновидец опустился на корточки, приблизив руку к ледяной земле. Мертвенный холод проник под кожу. Жар угасал, он чувствовал, как символы под курткой успокаивались, воспаление спадало.
Вставая на ноги, Сновидец качнулся и кровь, из сложенной горстью ладони плеснулась к собранным вместе пальцам, просочилась между ними и несколькими огненно-красными каплями, упала на инистую землю.
Шедший трещинами лед взорвался изнутри. Во все сторону ударили ледяные брызги. Существо, бросившееся через стену, через лед, к Сновидцу, не поддавалось описанию. Не симметричное, не похожее ни на человека, ни на зверя, неправильное, оно походило на вместе сросшиеся геометрические фигуры. Перемещалось оно стремительно, но неуклюже, рывками, лед под его многочисленными конечностями крошился, выстреливая в воздух облаками мелкой, острой, ледяной крошкой.
Шесть выстрелов прозвучали почти мгновенно, пули ударили в движущийся лед, но нельзя было определить, был ли нанесен хоть какой-то урон созданию холода. Оно даже не замедлилось. Выронив револьвер, Сновидец потянулся к мечу. Символы огня, вновь пробудившиеся, воспаленно выступили на коже, нагреваясь, снова потекла кровь.
Короткий меч, лучше всего подходящий для колющих ударов, лучше же подходил и для направления потока магии. Сфокусированный тепловой луч, сорвавшийся с кончика меча, ударил в существо, отбросив его к пролому в стене, разбив, растопив лед. Водяные потоки, коснувшись земли, ударили паром, вморозили существо в землю. Из расколотого ледяного панциря потекла, ровным, сплошным потоком, тень. Сновидца захлестнула волна не своих мыслей. Чужих, примитивных, порожденных несформированным, извращенным сознанием. Терзаемых метафизическим голодом. Тень не принадлежала миру сновидений. Ни одному из миров. Падальщик, преследователь, порождение места между мирами, пожирающего пространство. Тень попала в мир сновидений, охотясь, и осталась в нем, пойманная в ловушку холодом. Скованная, не способная ни освободиться, ни умереть. Сновидец дождался, пока тень почти освободится от ледяного панциря, потом пригвоздил её к земле, раскаленным, огненным мечом. Тень дернулась раз, резко, изгибая пространство к себе, сминая как бумажный рисунок, и исчезла, став частью несуществования.
Что привело тень в этом мир? Что она искала? На кого охотилась? Самое главное – сколько их еще бродит по городу? Вопросы тяготили Сновидца сильнее, чем до этого неопределенность. Он провел рукой по шее, чувствуя успокаивающее натяжение кровавой нити. Машина работала, но обстоятельства изменились, Сновидец не мог ручаться, что тени не почувствуют её магию, и не попытаются, прорвавшись через защитный барьер, поглотить. Как можно скорее добраться до башни. Он вернулся к месту, где бросил револьвер, тот уже примерз к земле. Символы огня остывали на руке, единственное, на что он мог полагаться, расположение повелителей огненной стихии.
Сновидец, больше не скрываясь, не осторожничая, побежал к башне. Следом за ним, сливаясь с эхом его бега, несся плеск волн раскалывающегося льда. Тени гнали его к башне и, судя по звукам за спиной, было их несоизмеримо больше, чем сновидец предполагал и рассчитывал. На бегу сбросив куртку, Сновидец начал выводить на руке мечом кровавую спираль, от плеча к запястью. Чувствовал, как пульсирует, натягивается кровавая нить, отзываясь, на пробуждение огня в крови Сновидца. Следом за кровавой линией побежала боль, потом жар. Нужно сжечь энергию своей жизни вместе с кровью. Если, когда, он достигнет башни, то одним ударом, одним проявлением воли, одной жертвой, разобьет сновидение и освободится.
Башня росла в самом сердце города. В толще льда еще можно было разглядеть темноту стен, дворца ли, храма? Ледяная крепость, без ворот и окон, вырастающая над городом, питающаяся им. Никогда Сновидцу не удалось бы разрушить её, но и не нужно было. Достаточно нанести один точный удар в основание. Расколоть лед, раскрыть его.
Сновидец упал у стен башни на колени, кровь, собравшаяся в ладонях, пролилась на землю. Он чертил символы голой рукой, оставляя на льду лоскуты кожи. Тени выплеснулись на площадь, снежным вихрем. Они чувствовали силу огня и, игнорируя угрозу, бросались к Сновидцу бездумно, слишком силен был голод. Когда первая волна ударила в башню, они отпрянули, но тут же снова бросились вперед, исчезнув в огненных потоках, в стихии, враждебной всякой тени.
Низкий, тяжелый гул прошел по башне, от основания к вершине, становясь тоньше, пронзительнее, на грани человеческого слуха, отдаваясь резонансом в камнях мостовой, в костях Сновидца.
Начавшийся сверху башни грохот покатился вниз, наращивая мощь, прижимая Сновидца и немногих, оставшихся в живых теней, к земле. Грохот ударил в основание башни так, словно имел массу и форму, словно плита, каменная ли, гранитная ли, ударила в землю. Башня раскололась широким молниевидным разломом в который хлынула тень от города, размывая чистое, прозрачное сияние башни.
Первое, что почувствовал Сновидец, очнувшись, отсутствие натяжения кровавой нити. Неизвестно, работала ли еще машина, но без нити это не имело значения. Возможность безопасно вернуться была потерянна. Он попытался подняться, но не смог. Тело не слушалось, а биение собственного сердца скорее угадывалось, чем ощущалось. Он огляделся. Башня, все также возвышающаяся над городом, разрушалась. Повсюду валялись отколовшиеся ледяные глыбы. Черный расколотый проем терялся в высоте, угрожающе непроницаемо темный, манящий. Сновидец не слышал еще шагов, но чувствовал их. Сила и воля этого шага болезненным резонансом отдавалась в обессиленном, окровавленном, израненном теле Сновидца. Кто-то шел к выходу из башни. Кто-то чье заточение, благодаря сновидению и Сновидцу, было прервано.
Сначала Сновидец решил, что она и её одежда – одно целое. Ледяная статуя, вырезанная изо льда в соответствии с замыслом неведомого создателя изначально цельной. Под прозрачной тканью – ледяная плоть, стеклянные кости, ледяная вода по венам. Нужно было фокусировать зрение особым образом, чтобы видеть не чудовищный, шагающий анатомический атлас, а женщину, то обнаженную, то, если свет и тени ложились правильно, облаченную в старинное пышное платье, с открытыми плечами. В центре груди, над сердцем, раскаленным, оранжево-алым, горел символ. Теперь Сновидец понимал свою ошибку. Не ряд, не последовательность – один единственный знак, меняющийся, перетекающий из одного символа в другой, но всегда один и тот же.
Ледяная королева – Сновидец не знал её имени, и никогда не захотел бы узнать – приближалась. Ослепительная, льдисто-прозрачная, высокая, дважды человеческого роста, Сновидцу она виделась ожившим воплощением разрушенной башни. Прекрасная, внушающая ужас. В груди её горел, пульсировал, извивался, бился монструозным пульсом, символ, каждое сновидение терзающий Сновидца.
Склонившись над ним, королева взяла его голову в ладони. Хлад её пальцев оттенял боль, уносил её.
– Я тебя знаю, – голос её, дыхание метели. – Я тебя приснила. Странника далекой страны, воина, ученого книжника, рыцаря. Освободителя. Мое спасение. – Её пальцы ведут по его голове, по затылку, в поисках кровавой нити. Безразличие её взгляда, сменятся тоской. – Оборвалась. Мое сновидение, освободил меня, но не смог спасти. Слишком поздно.
Она поднимается на ноги, выпрямляясь. Сновидец окровавленной грудой лежит у её ног. Она смотрит вверх, на башню. На восток, откуда пришел Сновидец. На мгновение в её взгляде – решимость. Может, еще не поздно отыскать обрывок нити, вернуться к машине. Но взгляд её гаснет, как ветер захлопывает ставни. Она бросила вызов, она проиграла. Она не спасется.
Все потемнело. Город пошатнулся. Еще, еще раз. Цепенеющим взглядом, перед окончательным угасанием, Сновидец видит темную человеческую фигуру, лишенную всяких черт, шагающую на горизонте.
Он движется сквозь реальность, разрывая её на части. Лоскуты неба опадают, обнажая космическую, беззвездную, черноту. Приближение его запредельно, он вырастает, заполняя пространство, с каждым шагом становясь больше, не становясь ближе. Не останавливаясь он протягивает руку и она заслоняет небо над Триром.
Все исчезло. Только алый, пульсирующий, знак сиял в прозрачной груди, вырывая из темноты край платья, ключицы, высокую шею, острый подбородок, сжатые в нить губы, крылья острого, тонкого носа, глаза, круглые, наполненные ужасом, в черных зрачках которых он, казалось, отражался изнутри, булавочными огненными искрами.
Время остановилось. Не было ничего, кроме ощущения приближения чудовищной длани. Потом тьма темнее тьмы, накрыла единственный раз вспыхнувший символ.
***
Поздняя весна. Молодые деревья, едва покачивающиеся в порывах прохладного ветра со стороны канала, густой, темно-зеленой листвой бросают на пешеходную дорожку танцующие тени. Ранее утро, самый светлый час перед рассветом. На дороге ни пешеходов, ни автомобилей. Вдоль кирпичной стены крадется кошка. На втором этаже раздается крик, кошка замирает. Крик страдальческий, но приглушенный, ослабленный. Очевидно, кричащий измучен долгим, тяжким недугом. За кирпичной стеной, от первого этажа на второй, раздаются шаги, кто-то поднимается по лестнице. Стеклянные звуки, раскрывающейся оконной рамы, затем, деревянный стук раскрывающихся наружу ставень. Две смуглые руки придерживают их, предотвращая удар о стену. В окне появляется силуэт мужчины. Высокий, с горделивой осанкой, он смотрит на улицу из под низко опущенных, густых бровей. Нижнюю часть лица скрывает черная же, как смоль, борода. Он отворачивается от окна, демонстрируя орлиный профиль, закрывает открытое окно плотной шторой.
Открыв окно, мужчина возвращается к кровати. На ней, обнаженный человеческий скелет, не подобрать иного определения лежащему поверх одеял человеку. Безволосое тело, ввалившиеся глаза, впалые щеки, бескровные, покрытые коростой, искусанные губы. Его глаза беспрерывно дергаются под закрытыми веками. Изо рта по подбородку течет вязкая, коричневая слюна. Он издает булькающий звук, и бородатый мужчина переворачивает его на бок. Человеческий скелет рвет, все той же вязкой, коричневой, с примесью красного, массой. Бородатый мужчина ставит на прикроватный столик таз с водой, отодвигая в сторону длинную узкую трубку. Смачивает в воде полотенце, обтирает им лицо и грудь скелета. Почувствовав прикосновение влаги, тот открывает глаза. Во взгляде, помутненном, безумном, блуждающем, мелькает узнавание. Он пытается подняться, но не преуспев, поднимает руку и вцепляется в плечо бородатого мужчины. Не вздрагивая от прикосновения, тот продолжает обтирать тело скелета. Скелет шепчет, его шепот низкий, похожий на предсмертный хрип. Бородатый мужчина глядит на изможденного, измученного человека внимательно и спокойно.
– Мне снился сон... Долгий... долгий сон. Небо... Я видел небо... Расколотое... Небо... Небо над Триром... Он окончен. Теперь. Мой сон окончен.