Глава седьмая: http://proza.ru/2023/07/08/85
Глава восьмая. Изломленные души.
Все дальнейшие события смешались в памяти у Ромки, затаились в тайниках её, потому, как имеет она свойство притуплять и скрывать горе, чтобы человек не захлебнулся в нём. Встреча со смертью, зародили в душе мальчишки леденящий холод потустороннего и безумное чувство ненависти не только к жизни в целом, но и к себе лично. От горечи и стыда хотелось умереть. Слаб человек перед стихией, но до чего же трудно ему – разумному да гордому – признать это и смириться!
Невыносимы были страдания! Безмерно безутешное горе!
Лёлю и Романа отвезли в больницу…
Сидели они в салоне скорой помощи, грязные и мокрые, до безумия перепуганные и виноватые, не смея глаз поднять. Лёлька тихо всхлипывала и лихорадочно дрожала, временами дробно постукивая зубами. Жалкая, беспомощная. Ромке хотелось сесть рядом и обнять её, утешить, но было стыдно за себя, и к чувству сострадания невольно примешивалась злоба: «Зачем капризничала она весь день… этот дурацкий красный шарф сняла?»
В больнице их осмотрели и оставили на сутки под наблюдение. Ромка всё порывался уйти, но под воздействием стресса и хорошей дозы успокоительного проспал до вечера следующего дня, а в ночь у него поднялась температура. Кроме следователей, что задавали много неудобных вопросов в присутствии классной руководительницы – тут уж деваться было некуда, в палату к нему несколько раз заглядывала Лидия Петровна, но он притворялся спящим, а через два дня самовольно покинул больницу.
Возвращаясь в дом к тётке, Ромка до дрожи в коленях боялся встречи с ней. Чем оправдаться и как утешить? Как донести, что не виноват? Что бессилен он оказался в неравной схватке со смертью, что он, честное слово, пытался… изо всех сил старался, как мог…
Но ничего, в итоге, не получилось, и плакало сердце от горя и страха.
Слова… слова пусты и как мало значат, до чего же обесценивают они широту эмоций и глубину чувств, когда произносишь их вслух. Разнятся наши мысли с ними, и не находил он нужных слов.
Чем ближе к дому, тем страшнее становилось…
Дверь в квартиру была приоткрыта, нестерпимо пахло лекарствами. Тётка, совсем не похожая на ту, что днями назад торжественно восседала за праздничным столом, ныне растрёпанная и неодетая, словно тряпичная кукла, полулежала на разобранном диване, безвольно прислонившись к стене. Серое отёкшее лицо её казалось неживым. Дышала она тяжко надрывно широко открытым ртом, и дикий обезумевший взгляд, опухших от слёз глаз, таил в себе столько невыносимой боли, что замер Ромка в дверях: «Возможно ли такое?»
Содрогнулось сердце, виной захлебнулся: «Прости», – прошептал, но сердобольные соседки вытолкнули его за дверь: «Не сейчас, иди, иди отсюда…»
«Куда? – хотел спросить Ромка. – Мне некуда идти».
Александра, увидев племянника, безуспешно попыталась встать, застонала и вдруг разразилась громкими проклятиями на жизнь, на Бога, на судьбу и на Романа.
– О! Явился! И как же ты посмел в мой дом прийти? Бесстыдник! Прочь с глаз моих… Почему, ответь, он, а не ты? … Кто б плакал о тебе? А мне, как жить теперь? Как и зачем?
А после слабым голосом шептала: «Прости меня» и о том, что на кухне остался торт.
– Вы ушли, а торт не тронули, а это любимый… Севочкин… Иди, поешь…
И снова плачь да крик, и новая брань.
Не раздеваясь, юркнул в их с Севкой комнату. Вся одежда на нём была тяжёлая от влаги, грязи, и неприятно пахла. Сухими висели на пальто и брюках лишь прилипшие комочки глины. Скинул всё на пол, переоделся и устало присел на краешек своей кровати. Огляделся. Кругом вещи Севкины: учебники, тетрадки, самолётики на подставках – из пластмассовых конструкторов собирал. Берёг модельки больше жизни… И вот они стоят, а Севки нет…
Губная гамошка, расчёска, свитер на стуле… тапочки домашние со смятыми задниками, как всегда, разбросаны под кроватью…
«Господи! – застонал Ромка, только сейчас до конца осознавая всю горечь потери. – Господи, ну почему действительно не я? Виноват, кругом виноват!»
И ему тоже захотелось заголосить вместе с тёткой, забиться в истерике, а ещё лучше – уйти вслед за братом…
– Ты во всём виноват! – вторила его мыслям тётка, качаясь из стороны в сторону, как заведённая, и повторяла, словно заклиная. – По твоей вине сыночек мой погиб! По твоей! Я ж тебя просила, на тебя надеялась… Уходи! … Уходи, видеть не могу…
В комнату влетела соседка и протянула ключи от своей квартиры: «Иди отсюда, не слушай – это она от горя. Поживёшь у меня».
– Нет! – Ромка раздражённо замахал руками, головой. – Нет! Нет! Нет!
Та растерялась.
– Я помочь хотела.
– Не надо… я сам…
– Куда сам-то?
А из зала доносилось: «Зачем, сеструха, ты померла? За какие грехи обузу на меня повесила? Да будь проклят тот день, когда я сына твоего себе взяла…»
Со всей силы, до крови на костяшках пальцев, стукнул Ромка голыми кулаками по боксёрской груше раз, другой, и наконец-то смог унял нервную дрожь. Беспорядочно накидал свои вещи в сумку и, громко хлопнув дверью, побежал на улицу. Выбежал и остановился у порога, а идти-то ему действительно некуда. Вернулся. В прихожей взял ключи от материнской квартиры.
Александра не раз пыталась продать её, но органы опеки не позволили. Тогда она решила подзаработать на квартирантах, но последние оказались непорядочными и платили лишь обещаниями, а после и вовсе пропали. Сейчас, к счастью, квартира пустовала.
«Доживу, – подумал Ромка, – до армии в ней, а после уеду, и гори оно всё синим пламенем. Никогда я не вернусь сюда! Никогда!» …
И вдруг увидел идущего навстречу Бориса Андреевича. Неделю тренер был в отъезде и только сегодня вернулся. Горькую новость услышал, ещё не дойдя до дома, слишком горячей она была. Тут же позвонил в больницу и узнал, что Ромка сбежал. «Нельзя сейчас парню оставаться с тёткой, никак нельзя, – подумал, – сживёт его со свету, горем убитая».
– А я за тобой. – тренер крепко обнял Романа, ласково похлопал по спине да как-то по-стариковски при этом всхлипнул и закашлялся. – Ничего, сынок, переживём, справимся.
Тёплой волной накрыло сердце мальчишки от этого простого слова «сынок», и Ромка вдруг в полной мере почувствовал своё одиночество. Без отца, без матери, а теперь и без брата… Как же он устал не расслабляться! Не ныть, не жаловаться и казаться взрослым раньше срока, совсем не зная и не умея быть им – взрослым.
Слишком рано ему пришлось познать, что ничего нет вечного на этой грешной земле и испытать чувства полнейшей пустоты и разочарования. Отчаяния, стыда, вины да горького раскаяния. Раскаяния от потери, но так устроены люди. Только теряя навсегда, они начинают понимать, насколько дорог тебе был тот или иной человек.
Родные и близкие, и те, кто сердцу мил постоянно живут в наших мыслях. Мы много думаем о них и чаще, чем другие – которые нам безразличны, они нас злят и раздражают. О, как временами мы сердимся, судим их и осуждаем! Бывает, что-то обещаем и не выполняем, откладываем на потом – родные-то стерпят, подождут, и вдруг это «потом» резко обрывается. И всё…
Всё теперь поздно – ни обнять, ни приласкать, ни взглядом встретиться… ни засмеяться вместе, ни заплакать. Шатается земля, уходит почва из-под ног и рыдает, каменея, душа. И рвёт сердце изнутри сжигающая боль утраты…
Вернуть бы хоть на миг: «Я б столько слов нашёл добрых и ласковых! К груди прижал и горы для него свернул…» Увы…
Едва вошли в квартиру, Ромка запросился в душ.
– Дверь не закрывай. – приказал Борис Андреевич. – Замок сломан.
А сам подумал: «Мало ли чего…»
Видел он, что душа парня истерзана и истощена, горем до краёв наполнена. Выплеснуть его надобно.
На всю мощь открыл Ромка душ и бил кулаками в стену, под шум воды надрывными стонами и воплями изливая свои скорби. Кричал до хрипоты, руками рот закрывая. Скрежетал зубами до нестерпимой боли.
«Бедный мальчишка! – вздохнул Борис, прислушиваясь к звукам из ванной. – Не пожил ещё, а уж сиротство в полной мере испытал, и цену чужого хлеба познал, и вот очередная утрата. Да ещё и ропот окружающих со всех сторон».
Жаль ему Романа до слёз и трудно понять, ради чего судьбе понадобилось так жёстко пригнуть пацана? Создавалось впечатление, что жизнь упорно стремилась поставить его на колени. Но, зачем и во имя чего?
Есть ли какой смысл в столь тяжких горестях и страданиях для столь юной, ещё не окрепшей души? Как бы не надломилась она, не озлобилась. Не взрастил в себе Ромка чувство вины, ни в чём, по сути, неповинный.
Переживает Борис Андреевич, пытается найти верные слова утешения, оправдания Александре за поругания и обвинения. И в чём её упрекать? В полном безумстве сейчас пребывает она, ведь, что может быть горше потери сына? Да ещё такой, что даже не похоронить…
Один миг, один неверный шаг и столько изломленных судеб вокруг.
Вот она жизнь во всей красе – хрупкая, как паутины нить; острая, как бритвы лезвие. Скорбь ли она или благо? Кто скажет? Но основное он уже давно понял: нет рая на земле и быть не может, и это точно: ведь горе с радостью под ручку здесь ходят.
Глава девятая: http://proza.ru/2023/08/20/1378