Второе событие было не менее важное. В связи с тем, что в феврале постановлением ВЦИК было упразднено ВЧК, и дела были переданы ГПУ, в Мариинскую тюрьму, в том же апреле месяце, прибыла комиссия по пересмотру дел в отношении всех лиц, попавших в места заключения в годы Гражданской войны. Создана такая комиссия была в 1921 году ЦК РКП /б/
Пересматривая дела заключённых, председатель комиссии, комиссар Ребров Дмитрий Евгеньевич, обратил внимание на тоненькую папочку «Дело № 0023»
- Миронов Аким Федотович, 1880 год рождения 17 июля, - прочитал он вслух, поправил очки на переносице, и внимательно посмотрел в непроницаемое лицо начальника тюрьмы, - Василий Семёнович что это?
- А в чём дело Дмитрий Евгеньевич? – непонимающим взглядом уставился на очки комиссара начальник тюрьмы. - Это папка с делом.
- Я сам вижу, что это папка с делом. А почему по этому делу до сих пор не вынесен приговор? Заключённый взят под стражу в прошлом году, с каким – то странным обвинением «задержан на пасеке в момент ареста матёрого преступника». Тут же указано, что он пасечник.
- А, я то тут причём, взяли его чекисты, в тюрьму этапировали, до суда, я больше никаких распоряжений не получал. Он не один такой, в тот год шла зачистка бывших белогвардейцев, казаков, кулаков, суды до сих пор не могут закрыть все дела.
- Да меня не это удивляет, а то, что он пасечник, на его пасеке взяли матёрого преступника. А в чём же он виноват?
- Ну, Дмитрий Евгеньевич, вам ли не знать, как работали чекисты. Он ещё пусть радуется, что жив остался, а могли бы расстрелять. Чекисты, имея особые полномочия, долго не церемонились, им что бандит, что пасечник, попались вместе – к стенке.
Проработав несколько дней в тюрьме, комиссия обнаружила ещё несколько арестантов, попавших в тюрьму по пустякам. Некоторые из них давно уже отсидели свои сроки, по предъявленным им статьям, дожидаясь приговора.
В течение месяца все эти «криминальные элементы» были освобождены, в том числе и Миронов Аким Федотович.
Тяжёлые тюремные ворота, медленно приоткрывшись, выплюнули на разбитую мостовую горстку потрёпанных, грязных, истощённых обитателей своих, так и не удостоившихся законной прописки в стенах знаменитого каземата.
Аким Федотович долго жмурил слезящиеся глаза, отвыкшие от солнечного света, майский день щедро рассыпал солнечные лучи на, покрытую весенними лужами, землю. Он, замерев на несколько минут, будто не веря ещё в своё освобождение, окинул прощальным взором огромный четырёх этажный корпус мрачной тюрьмы, поёжился, словно избавляясь от холода, накопившегося, за год с лишним, в камере, и, размахивая единственной рукой, заспешил в сторону железнодорожного вокзала.
«Господи, - растерянно бились в голове мысли, - не уже ли свобода? Схватили, привезли в лагерь, затем в тюрьму, никто ничего не спрашивал, на допрос не вызывали. Больше года таскали по разным камерам Мариинской каземата. Навидался всего, приходилось соседствовать с ворами, убийцами и прочей швалью, которые издеваясь друг над другом, пытались и там играть главенствующую роль, устанавливая культ своей личности. Спасала меня моя инвалидность, все во мне видели убогого калеку, а над юродивым издеваться, даже тюремным законникам считается «заподло».
И так же неожиданно выпустили, ничего не пояснив. Ну, да бог с ними!
Как там живут мои друзья, на хуторе, как Полина, намаялась видимо без меня бедняжка? Господи, как же я по ней соскучился, доберусь до дома, обниму, расцелую, упаду на колени и буду вымаливать прощения. За что!? А ни за что, просто так, за эту проклятую жизнь, за то, что всё вот так перевернулось, за то, что все мы не знаем, как нам жить дальше.
А что же стало с моими друзьями, с Ермолаем и Афанасием Барышевыми, с Красновым?»
***
Вот и вокзал, благо идти далеко не нужно, он в полукилометре от тюрьмы. Аким, пошарив в кармане старенькой шинели, вытащил клочок бумаги, писулька, выданная тюремной канцелярией, на право приобретения билета на проезд до станции Жарковской. Просунул бумажку в окно кассы, рука кассира, потянув листок, на мгновение застыла, затем выдвинула бумажку назад.
- Пригородного поезда на сегодня не будет, уже ушёл, а на пассажирский, дальнего следования, вам выдавать билет не положено, - произнёс женский, простуженный голос, - ожидайте теперь до утра.
Чуть не плача от обиды, нервы расшатались до предела, Аким вышел на перрон и, чтобы успокоиться, стал смотреть на паровозы, так милые его сердцу машины. Они воронёные, с красными колёсами, горделиво выставив вперёд лобовой прожектор, попыхивали чёрными густыми облаками дыма и, периодически выпуская клубы белого пара, готовы были устремиться вдаль, по первому же станционному сигналу.
Вокруг сновали разные люди: пассажиры - их можно было сразу определить, по их озабоченным лицам, чемоданам и различным узлам, крепко удерживаемым их руками, зеваки - пришедшие полюбоваться на паровозы и вновь прибывших пассажиров, мечтатели - глядящие с тоской в след удаляющимся пассажирским поездам. Иногда в этой пёстрой, галдящей толпе появлялись деловые люди в форме железнодорожников, зеваки тут же расступались, давая им свободный проход, видимо потому, что не смели задерживать людей обеспечивающих ритмичный ход железнодорожного движения, а может и потому, что лица и руки этих деловых людей были слегка измазаны сажей и мазутом. Это были машинисты паровозов и их помощники, прибывшие на свою конечную станцию, и передавшие машины сменщикам.
Из здания вокзала вышел такой вот человек в форме, с маленьким сундучком. В таких чемоданчиках обычно машинисты возили пищевые запасы - обеды, отправляясь в очередной рейс. И, потому, что лицо и руки его были чистыми, Аким Федотович определил то, что этот машинист идёт принимать смену, на вновь пребывающий поезд. Кроме того он узнал этого человека, исполняя обязанности начальника Жарковского разъезда, около десяти лет, Миронов отлично знал многих машинистов паровозов, работающих на участке Мариинск – Тайга.
- Снегирёв, - окликнул Аким Федотович машиниста, - Пётр Степанович!
- В чём дело? – остановился тот, недоумённо глядя на обросшего бородой, грязного, потрёпанного человека. - Ты кто такой?
- Миронов я, с Жарковского полустанка.
- Аким Федотович? Не может быть, откуда ты такой?
- Из тюрьмы, Пётр Степанович. Из тюрьмы.
- Вот те раз! А я думаю; куда ты подевался! Уже второй год тебя в Жарковском не вижу. Сейчас это не полустанок, а станция.
- Да нас же выселили в Орловские скиты, как неблагонадёжных.
- Слышал я, что – то про это. Тебе, наверное, домой надо?
- Конечно надо, но мне билет дадут только утром.
- Понятно, ты Аким Федотович отойди от станции, по рельсам, к разъезду, здесь не так далеко, километров семь, я через два часа поведу товарный состав на Тайгу, на этом разъезде все поезда притормаживают, ты и заскочишь ко мне в кабину. Помощник у меня парень надёжный, думаю, возражать не будет. Извини, здесь я тебя посадить не могу, не положено, тем более ты из тюрьмы, и вид у тебя неприглядный. ГПУшники кругом, заметят мне несдобровать.
-Да чего уж там, я и сам своим видом брезгую. Спасибо тебе Пётр Степанович и на этом.
На разъезде, сбавив ход паровоза до минимума, Снегирёв, поймав Миронова за единственную руку, затащил его в паровозную кабину.
- Как же ты в тюрьму – то попал? – перекрывая грохот набирающего ход паровоза, спросил Снегирёв.
- А вот так и попал, - и Аким, наклонившись к машинисту, поведал историю, произошедшую на пасеке, в Орловском скиту.
- Да, я, что – то слышал. В депо газетку нам зачитывали о том, что Афанасия Барышева, его брата и ещё какого – то белогвардейца расстреляли, как злейших врагов Советской власти.
- Как расстреляли? – отшатнулся побледневший Аким от машиниста. – Я об этом ничего не знал. Нас сразу, как привезли в Жарковский лагерь, разделили и больше о них я ничего не слышал. Приходил ко мне начальник лагеря Левашов, наказывал, мол, на допросе, говори, что ты был уже на пасеке, когда туда пришёл Ермолай и, что будто, удерживал тебя силой. Когда же я спросил, что с остальными арестованными хуторянами, он, махнув рукой, сказал: « Лучше тебе не знать об этом». На допрос меня так и никто не вызывал, так что врать не пришлось. Что же теперь будет, - сокрушался Миронов.
- Ну, ты то в том не виноват Аким Федотович, - попробовал утешить Акима Снегирёв.
- Виноват, не виноват, а что же я скажу их женам, их детям? Всех расстреляли, а я жив остался, - совсем пал духом бывший арестант, - получается, что я всех предал. Вот значить, зачем приходил ко мне начальник лагеря, выгородить хотел. Хотел и выгородил.
У Миронова подкосились ноги, он, прислонившись к тёплой стенке кабины, сполз в тёмный угол и затих. Помощник машиниста, остервенело, кидал в топку уголь, паровоз, грохоча на стыках рельсов, летел, рассекая таёжное пространство. Машинист Снегирёв припав к окну, зорко всматривался в, стремительно несущуюся навстречу, даль. Аким Федотович, поражённый услышанным, взвалив на себя вину за случившееся, пытался, как – то, найти для себя оправдания и не находил.
«Выходит, что теперь я для всех хуторян стал предателем!»
- Скоро будем в Жарковском, - перекрывая шум и грохот, объявил Снегирёв, - вон фермы моста уже показались.
- Так быстро? – очнулся от тяжёлых дум Аким Федотович, ему хотелось каким – то образом оттянут время, ещё недавно он готов был лететь в Орловку навстречу с друзьями, с любимой, но услышанное известие подрезало ему крылья.
- Почему быстро, три часа ехали, идём точно по графику.
Пролетев мост, паровоз скрепя тормозами замедлил ход.
- Ну, всё Аким Федотович, останавливаться не могу, ход сбавил до минимума, прыгай на ходу.
- Спасибо тебе Пётр Степанович! Прощай! – спустившись на нижнюю ступеньку сходней, Миронов спрыгнул на станционную насыпь, с обратной стороны, проходившего мимо вокзала, паровоза.
***
От станции до села Орловки шесть километров. Просёлочная дорога, освобождаясь от снега, под весенними лучами солнца, раскисла. Жидкая грязь переливалась через борт растоптанных солдатских ботинок, и скоро ноги ходока промокли. Но Аким Федотович ничего не чувствовал, бессознательно передвигая отяжелевшие, словно схваченные колодками, ступни, он медленно продвигался к намеченной, долгожданной цели. Но радости встречи, выстраданной в неволе, он уже не испытывал. Душой его и телом овладел страх ответственности, перед родными расстрелянных товарищей, перед Полиной, что он может сказать им, в своё оправдание.
Такие чувства испытывает только очень честный человек, каким, видимо, и был отставной хорунжий Миронов. «В чём его вина? Разве зависели от него судьбы арестованных? Кто может определить планы их карателей? Никому не доступны мысли судей решающих кого казнить, а кого миловать». Однако такие мысли в его голову не приходили, он думал только одно: «Вместе попались, вместе и отвечать, должны были»
- Эй, мужик, - послышался вдруг окрик сзади, - ты, что это всю дорогу перегородил?
Аким обернулся и, вплотную столкнувшись с лошадиной головой, отскочил в сторону. Лошадь была запряжённая в бричку, а на бричке восседал председатель сельского Совета Занин Михаил Игнатьевич.
- Кто таков? Куда путь держишь? – начал было задавать он вопросы, но присмотревшись и увидев отсутствие левой руки, воскликнул: - Миронов, ты что ли?
- Я, Михаил Игнатьевич, - убитым голосом произнёс Аким. А про себя подумал: «Ну, вот сейчас спросит, как это я живой остался» Но Занин спрашивать об этом не стал, а наоборот как - то даже радостно предложил:
- Садись Аким скорее в бричку, ноги – то у тебя промокли, - и, протянув руку, добавил, - рад, что ты вернулся. Мы после твоего ареста до самого высокого начальства дошли, просили за тебя, чтоб освободили. Сначала все согласились, но потом тебя отправили в Мариинск и всё, никаких концов. Я уже думал, что и тебя к стенке поставили. Но дом мы твой сохранили, я туда никого заселять не стал.
- Так вот почему я живой остался, - облегчённо вздохнул Аким. Однако облегчение было минутное, он опять представил жен и детей, расстрелянных казаков, которые остались теперь без мужей и отцов.
«Пусть даже они мне ничего не скажут, промолчат, но про себя будут думать, как это так получилось, с какой такой стати, за мою жизнь хлопотали, а за их родичей нет»
- Расскажи, что с тобой было после ареста? - спросил Занин.
- Да ничего особенного, в тюрьме я сидел, - и Аким рассказал обо всех своих злоключениях, произошедших за это время. Поговорили ещё, о разном, но вот уже показались дома, первой улицы села Орловки.
- А как там моя Полина поживает? – наконец – то насмелился спросить Аким.
- Полина!? – Занин, вдруг, натянул вожжи и закричал на лошадь: - А ну стой, кляча толстозадая, - отвернувшись от Акима, соскочил с телеги и, зайдя вперёд, сделал вид, что поправляет сбрую.
- Михаил Игнатьевич, ты чего молчишь? - паническая тревога пронзила грудь и голову Миронова.
Председатель достал из кармана кисет, свернул самокрутку, прикурил и глубоко затянувшись, выпустил струю дыма в морду лошади, та недовольно фыркнув, отступила на шаг. Аким Федотович хлюпая ботинками по грязи, вплотную приблизился к Занину:
- Что молчишь, говори не тяни, не рви душу!
- Полина, - не глядя в глаза попутчика, повторил председатель, - нет больше Полины, Аким…
- Как нет? Что её тоже расстреляли?
- Ну, что ты, баб никто не расстреливал. Беда случилась, медведица твою Полину растерзала на пасеке. Похоронили мы её на местном кладбище.
- Какая медведица? – совсем обезумев от услышанного, не мог сообразить ничего Миронов. И вдруг, наконец – то до него дошло, что всё то, ради чего он жил, все те, кого он уважал и беззаветно любил, больше не существуют. Ноги его подкосились, схватившись за оглоблю, чтобы не упасть в грязь, Аким, уткнувшись лицом в лохматую шкуру лошади, зарыдал как ребёнок, безутешно завывая, как побитый щенок.
Занин растерянно топтался на месте, чавкая грязью, не смея, что, либо предпринять. Наконец протянув руку, положил её на плечо рыдающего человека:
- Хватит Аким, слезами горю не поможешь, надо как – то дальше жить.
- А зачем? – всхлипывая, спросил он, и вдруг, сбросив руку Занина с плеча, развернулся и пошёл в лес, плотно окружающий дорогу.
- Ты куда? Стой, там ещё снег не везде растаял, - председатель попытался остановить несчастного, но тот, отмахнувшись, бегом скрылся за деревьями.
- Ничего, побродит по сугробам, одумается, завтра я к нему приеду, - и, хлопнув лошадь вожжами по крупу, Занин двинулся дальше, в деревню.
И действительно, побродив, почти в беспамятстве, по сугробам, которых в лесу оказалось ещё достаточно много, и окончательно промёрзнув, Миронов снова вышел на дорогу и, ничего не чувствуя, пошёл в сторону села. Но на хутор заходить не стал, а отправился сразу на кладбище. Могилу любимой жены нашёл без особого труда, могил на деревенском кладбище было не так много, голод ещё до этой местности не докатился. Присел на чурбак, вкопанный в землю рядом с могильным холмиком и, уставившись на крест, горько задумался:
«Зачем мне теперь жить? Друга, с которым я вместе воевал, ел из одной чашки, и спал в одной конюшне, расстреляли. Афанасия, с которым душа в душу прожил несколько лет рядом, делясь последним куском, тоже расстреляли. Полина, которая подарила мне вторую жизнь, и которую я боготворил, как ангела и любил всеми фибрами своей души, лежит вот под этим холмом. Наталье и Елене я не нужен совсем, даже если они не затаят на меня обиды, какой я им помощник, с одной рукой, а так же и их детям, так только лишний рот в дому»
На землю начали опускаться сумерки, ещё через полчаса они начали сгущаться, и стало совсем темно. Аким встал с чурбака, поклонился кресту:
- Спи спокойно ласточка моя, - прошептал он, - не прощаюсь, скоро встретимся.
Осторожно, внимательно вглядываясь в темноту, чтобы избежать нечаянной встречи с хуторянами, Миронов пробрался в свой двор, дверь в дом была не заперта, на хуторе вообще двери на замок не закрывались, такой порядок сохранился ещё от староверов. Он прекрасно помнил о том, что и где расположено в доме, пошарив в сенях по стене, нашёл верёвку, сдёрнув её с крючка, зашёл в дом. Не зажигая лучину, он ничего не забыл, нащупал стол, сколоченный им же, из грубых досок, выдвинув на средину комнаты, взобрался на него. Пошарив по потолку, нащупал крючок, на котором, у староверов, когда то крепилась детская люлька, закрепил один конец верёвки за крючок, на другом, торопливо одной рукой и зубами, сделал петлю, накинув её себе на шею, перекрестился: - Господи, прости, - и шагнул со стола.
***
Утром Наталья Фёдоровна пошла в сарай, доить корову:
«Странно – взглянув на соседний двор, удивилась она – почему – то двери в дом Мироновых открыты?»
- Сашка, - вернувшись в избу, спросила она сына, - ты в дом к Мироновым вчера ходил?
- Ходил, печку с утра протапливал, с зимы углы промёрзли, хотел подсушить.
- А, что же ты двери в дом не закрыл.
- Как не закрыл, не может такого быть, как же я мог, растопив печку для обогрева избы, не закрыть двери?
- А может быть, братья твои там были?
- Нет, они не могли там быть. Они все на пасеке, вместе с дедом Беклемищевым, соты восковые накатывают, дед Иван смастерил специальный ручной каток для этого дела, вот они и проводят испытания.
- Сходи, посмотри, что там твориться, может ворюга, какой залез, сейчас много всяких переселенцев в посёлке появилось. Может и к нам, какого ни будь, проходимца занесло.
- Да, что там брать – то, в доме шаром покати, зацепиться не за что.
- Иди, хватит болтать,- рассердилась мать, и, брякнув пустым подойником об косяк двери, пошла, доить Зорьку.
Сдоив последние капли молока, и вытерев полотенцем вымя Зорьки, Наталья Фёдоровна направилась к выходу из сарая, с улицы послышались торопливые шаги, и в проёме выхода появился Александр.
- Что с тобой? - увидев испуганное лицо сына, спросила Наталья.
- Там, - показывая рукой на дом Мироновых, осипшим голосом произнёс он – там Аким Федотович!
- Явился, - с недоброй ноткой в голосе пыхнула Наталья, - наши мужики в земле лежат, а он, вот он живёхонек. Ишь, двери распахнул, топи для него, а он двери нараспашку! - И, уже, снижая напряжение в голосе, не понимая пока, испуга поразившего её сына, добавила: - Замёрз, пади? Холодина – то с утра? Лежит, видно, под шубой?
- Нет мам, ему теперь не холодно, - несколько успокоившись, опустил руку Саша, - он не спит под шубой, он висит.
- Как висит!?- не дошло, пока, до мозгов Натальи, тревожное сообщение.
- Молча, на верёвке, посреди избы!
- О господи, - выронив из рук ведро с молоком, схватилась за голову Наталья Фёдоровна, - и, наступая в расплывающееся по полу молоко, выскочила из сарая во двор, слёзы крупными бусинами катились по её щекам. - Кто ж его так? Не уж – то сам руки на себя наложил? Что же теперь будет?
- Не кричи мам, соседей перепугаешь, - успокаивал сын Наталью, произошедшие за последний год события, закалили дух Александра и его братьев, и они, сами того не понимая, стали взрослыми парнями, - надо позвать председателя сельского Совета Занина, пусть он поможет разобраться в этом деле. Кто знает, как бы случившееся не обернулось опять против нас.
Но Занина звать не пришлось, он сам, словно по волшебству, появился у ворот Барышевых, привязав к ограде коня, председатель, не замечая хозяев, двинулся в дом.
- Михаил Игнатьевич, - быстро вытерев подолом платья слёзы, окликнула его Наталья Фёдоровна, - мы здесь.
- Здравствуйте, не зря говориться: «Кто рано встаёт – тому бог даёт», - поприветствовал Занин хозяев.
- Здравствуйте Михаил Игнатьевич, - опустив глаза к земле, чтобы скрыть набегающие слёзы, ответила Наталья, - а мы к вам собрались идти.
- Что случилось? – заметив на глазах слёзы у хозяйки, встревожился Занин. - Вас кто – то обидел?
И в этот момент взгляд его остановился на молочной луже:
- Что Наталья, корова норов свой показывает? Подойник из рук выбила? Досадно, конечно, но плакать не стоит. А ты Александр, что же с коровой справиться не можешь? Ну, ничего, теперь у вас ещё один помощник появился, Аким Федотович вчера вернулся. Я вот с ним поговорить приехал, не понравилось мне его настроение вчера. Вы то, с ним ещё не встречались?
- Нет ещё, - снова заплакала Наталья, - и больше встретиться не придётся.
- Да, что случилось – то!? Где он?
- В доме, - отвернувшись, выдавил Александр, - в петле висится Аким Федотович.
- В какой петле?- вытянулось в недоумении лицо председателя.
- В верёвочной, повесился он, наверное сам.
Занин, почти бегом, устремился в мироновский двор, Александр еле успевал за ним. Остановившись у двери дома, председатель спросил:
- Ты в дом заходил?
- Да, заходил, только до порога.
- Правильно сделал, никого туда не пускай, я сейчас поеду в Жарковское ГПУ к Воронову. Следователь должен провести расследование, выяснить, самоубийство это, или кто помог Акиму в петлю залезть, - приоткрыв дверь, Занин с минуту присматривался к висящему трупу, словно хотел убедиться, не сбежал ли тот, захлопнув дверь, ещё раз наказал, - никого туда не пускай.
Бричка председателя быстро скрылась за околицей.
***
- Что – то ты такой ошаршенный Михаил Игнатьевич? – Воронов, привстал со стула, навстречу Занину. – Случилось, что?
- Случилось! Миронов Аким Федотович повесился!
- Миронов? Какой Миронов? – сморщил лоб, напрягая память Воронов. - А, это тот безрукий, который на твоём хуторе старостой был.
- Да, тот.
- Да, он откуда же взялся, я помню, его Шевцов хотел расстрелять вместе с Ермолаем Платоновым, а потом отправил в Мариинск, в тюрьму. Я про него уже забыл, думал, его и в живых нет.
- Я тоже так думал, а вчера повстречал его на дороге, шёл он со станции в Орловку. Освободили его из тюрьмы, комиссия признала невиновным в тех событиях. Но радости на его лице я, что – то не заметил, сильно он был удручённый, а когда я ему рассказал о нелепой смерти жены Полины, совсем сознанием помутился, в лес бросился. Я думал, ладно, пусть побегает к утру одумается, мужик всё – таки. А оно вон как всё вышло.
- А ты, председатель, уверен, что он сам себя жизни лишил?
- Я тоже сначала подумал, что кто – то помог ему в этом, но пока ехал сюда в ГПУ, всё обдумал, не кому было там его жизни лишать.
- Как это не кому, - после того, как Воронов принял единоначалие в поселковом ГПУ, он стал недоверчивым и сверх меры подозрительным, - а эти казачата Барышевы, они уже не маленькие детки, кого хочешь, удавят голыми руками.
- Да, ты, что Николай Филиппович! Им то, он чем помешал? Да они на это и не способны, хорошие, работящие ребята.
- Чем помешал? А тем, что жив остался, их отцов расстреляли, а он вот, на тебе, явился. А то, что они смирные и хорошие, не спеши утверждать, у тебя все хорошие, а верни те военные события назад, за кого они пойдут воевать, без сомнения за белогвардейцев. Казачья кровь? Арестовать их надо, пока следствие будет проходить.
- Ну, ты уж совсем, Воронов, натуру Шевцова перенял. Тот без разбора всех к стенке ставил и ты туда же. Ладно, Ермолая расстреляли, враг натуральный, а за что Афанасия жизни лишили, он вреда никакого Советской власти не делал. А теперь и сына его, ребёнка под арест. Одумайся Николай Филиппович!
- Это ты одумайся Занин! Смотри, за такие твои размышления, недолго и в лагерь угодить, а оттуда и к стенке, - и, позвав в кабинет оперуполномоченного Стрельцова, распорядился, - Стрельцов возьми подводу и двух милиционеров, езжайте в Орловку, вот председатель проводит. Там на хуторе повешенный, разберись, кто ему помог. Сам он никак не мог это сделать, рука у него одна, не мог он петлю завязать.
Занин, не прощаясь, выскочил из кабинета Воронова, и в открытую дверь услышал последние указания начальника поселкового ГПУ:
- А этих белогвардейских сынков Барышевых арестуй до конца следствия. Думаю, что без них не обошлось.
***
Оперуполномоченный Стрельцов, он же следователь, глубокого опыта расследования преступлений ещё не имел, но и сплеча не рубил. Подходил к порученному делу осторожно и, хотя медленно, но дотошно и основательно разбирался во всех, порой запутанных, криминальных делах. Однако, ослушаться прямых указаний своих начальников несмел. Но в данном случае, несмотря на приказ Воронова, о немедленном аресте и доставке ребят в камеру предварительного заключения ГПУ, торопиться не стал.
Причин для этого было достаточно. Пока ехали до села Орловки в одной бричке с Заниным, тот, не посмев возразить Воронову, выкладывал следователю Стрельцову свои доводы в защиту Барышевых.
- Подумай сам Егор Тимофеевич, зачем ребятам убивать несчастного калеку, друга их семей, который в своё время пригрел их, дал жильё им и работу. Они вместе пережили столько невзгод, помогали друг другу во всём, многие родные братья так дружно не живут. Ребята эти хорошие, работящие, отцов не стало, они всю тяжесть крестьянского труда на себя взвалили. Никто, никогда не слышал от них и их матерей ни одного плохого слова в адрес Советской власти. А потом, я думаю, они и знать не знали о появлении Миронова на хуторе, мне он встретился вчера уже далеко за полдень, расстроился, после того, как я сообщил ему о смерти жены, убежал в лес. Думаю скоро он оттуда не вышел, и, конечно, как и любой другой любящий человек, сразу пошёл на кладбище, навестить покойную. Видимо к себе в дом он пробрался ночью, в таком нервном состоянии, естественно ни с кем встречаться не хотел.
- Всё не так просто Михаил Игнатьевич, на месте разберёмся, возможно, Миронов и сам повесился, но в одном Воронов прав, как он одной рукой завязал петлю на верёвке? – Сказал следователь, и задумался. - «Он, Стрельцов, красный командир, по велению партии стал оперуполномоченным ГПУ, осознавая необходимость возложенных на него обязанностей, в данное время, честно их выполнял. Но ему не нравились два аспекта в деятельности многих руководителей и простых оперов управления – это непримиримость и ненависть, которые, как он думал, вредили выполнению, поставленных перед ними, задач. Многие бывшие противники Советской власти, по недоразумению попавшие в ряды белогвардейцев, одумавшись, хотели бы сотрудничать с ней. Но принимались сотрудниками ГПУ, как непримиримые враги. Это распространялось и на их родственников, и, что уж совсем не приемлемо, по разумению Стрельцова, на их детей. И не только бывшие белогвардейцы, недоверию подвергался любой инакомыслящий человек, особенно если он был верующим. Принимались только чёрные или белые человеческие биографии, цветные, большинством данной организации, не признавались».
Приехав в Орловку, Егор Тимофеевич внимательно осмотрев помещение, обнаружил большое количество следов в той комнате, где находился повешенный.
- Чьи это следы? – спросил он Александра, присутствующего здесь, на посту, который ему доверил председатель Занин.
- Следы наши, - ничего не подозревая, ответил тот.
- Чьи, наши!?
- Мои, и ребят, моих братьев.
- А как же они оказались здесь, следы то эти?
-Так мы же приходили в дом, и протапливал печь, всю зиму и весной.
- А вчера вечером здесь кто, ни будь, был?
- Я был, только не вечером, а в обед.
- А где же вчера были твои братья?
- Братья были на пасеке, они вот только утром вернулись оттуда.
- Ну, это ещё надо доказать, что они были там, - обернулся Стрельцов к Занину, - вот, что Михаил Игнатьевич, я, всё - таки, вынужден братьев задержать, до выяснения всех обстоятельств, как видишь, все улики против них. Но в посёлок я пока отправлять их не буду, пусть они побудут у тебя, в сельском Совете.
- Пусть побудут, - Занин нутром чуял то, что ребята не причастны к этой смерти, но пока найденные улики предполагали обратное.
Брали Ивана, Петра и Никиту дома, к этому времени они с пасеки вернулись, Александра же прямо с места происшествия.
И тут жителей хутора прорвало, видимо терпению их пришёл конец. Весть о смерти Миронова и аресте братьев быстро облетела хутор. Как только заголосили на всю улицу Наталья Фёдоровна и Елена Владимировна, из домов, запрудив дорогу, вывалили все колонисты. Никто не поверил тому, что эти славные ребята, могли совершить такой подлый поступок.
- Сколько же вы над нами будете издеваться!? – грохотало со всех сторон.
-Кто же будет сеять, и содержать пасеку!? Что же теперь, их матерям с голоду помирать.
-Перебили взрослых, добрались до детей!
Как ни бились, ни доказывали Занин и Стрельцов, что это просто предварительное расследование, им, с большим трудом, удалось уговорить разбушевавшуюся толпу.
Допрашивая братьев в сельском Совете, Стрельцов выяснил, что на пасеке они были не одни, с ними был Беклемищев Иван Кириллович. Занин немедленно отправил сельсоветского кучера за ним. Узнав в чём дело, дед, явившись по вызову, разразился сокрушительной бранью, которую выдавать, в этой деревне, был способен только он:
- В небо, в горы, в мать и так далее, и так далее…, вы, что совсем с умом тронулись, господа надзиратели, я этих ребят знаю, как свои пять пальцев, честнее и трудолюбивее их, в этом селе, никого нет. Они, как пчёлки, трудятся целыми днями, им в голову не придут такие мерзкие мысли, а тем более в отношении Миронова, он им второй отец. Мы трое суток трудились с ребятами на пасеке, и знать не знали, что на хуторе происходит.
- Ты, что дед несёшь? Какие мы тебе господа, а тем паче надзиратели? И лаяться так не надо. Распишись в протоколе и проваливай, пока тебя в карцер не определили.
Но и на этом Стрельцов не успокоился:
- Мало ли, что. Может быть, старый хрен с ними в сговоре, либо они обвели его вокруг пальца. - Сам – то он уже поверил в то, что братья не причастны к смерти Миронова, но, чтобы убедит в этом Воронова, нужны веские доказательства.
Сизов, - позвал он одного из милиционеров, - сгоняй – ка ты в посёлок, привези прозектора /патологоанатома/. Михаил Игнатьевич, выдели Сизову свою лошадь и кучера.
Доставленный эскулап, долго и внимательно осматривал труп снаружи, затем взяв ложку, разжал ему челюсти:
- Всё понятно товарищ следователь, никто покойного не убивал. На теле я не обнаружил ни одного синяка, если бы его насильно пихали в петлю, их присутствие было бы неизбежно. И самое главное: так как, одной рукой он не мог изготовить петлю, покойный помогал себе зубами. Во рту его я обнаружил большое количество пеньки, которая оторвалась от верёвки, в процессе приготовления орудия убийства, - прозектор ГПУшникам достался от старого режима, и протокольный язык знал не плохо.
Рапорт, о проведённом следствии, Воронов принимал нахмурившись. В очередной раз промахнувшись, с преждевременными выводами, он эту оплошность принимать на себя не хотел, и, выпроваживая Стрельцова из кабинета, пробурчал ему вслед:
- Занин видимо постарался, убедил тебя в невиновности этих казачков. То же, мне, защитник белогвардейских элементов, допрыгается он у меня!
- Причём здесь Занин, - обиженно вспыхнул Стрельцов, - я сам не привык обвинять невиновных людей.