Глава 143
Я обращаюсь к тридцать девятой главе мемуаров, написанных Гримо, под заглавием «Двадцать лет спустя». События, описываемые им, относятся к времени Фронды, которая началась в 1648 и продолжалась до 1649 года. Гримо ошибочно сообщает, что во время начала Фронды дочь Карла Первого Английского Генриетта, находясь вместе с матерью во Франции и горячо обсуждала с ней политическую ситуацию в Англии, молилась за то, чтобы с её отцом всё было хорошо. Эта романтическая фантазия пусть так и остаётся на совести Гримо. Генриетта родилась в 1644 году, в описываемый период времени ей было четыре года. Да, она находилась с матерью при дворе нашего короля, её прозвали «кошечка», то есть «Минетта». Печально вспоминать о ней, в возрасте двадцати шести лет и четырёх дней она таинственным образом умерла, будучи уже замужем за Месье, Филиппом Орлеанским. Мне есть что вспомнить про Мадам, как её называли в это время, титулом, который даётся супруге старшего брата Короля. Я ещё расскажу о ней. Да, у неё была интрига с графом де Гишем, сыном маршала де Грамона. Но не следует считать, что в четыре года она была влюблена в него. Эта сцена родилась исключительно в уме Гримо, и лишь его фантазии мы должны быть благодарны за неё. Де Гишу в это время было одиннадцать лет. Если бы я даже согласился допустить, что Генриетта уже тогда была влюблена в де Гиша, с чем я всё же не намереваюсь соглашаться, то ещё в меньшей степени я соглашусь с тем, что де Гиш воевал у то время под флагом принца Конде. И как бы ни хотел Гримо приписать де Гишу какие-либо подвиги в описываемый им период, истина мне дороже, так что я должен сообщить, что хотя впоследствии де Гиш был храбрым воином, но впервые он отличился во Фландрии, при осаде Ландреси в 1655 году, а затем при осаде Валансьенна в 1656 году и при взятии Дюнкирхена в 1658 году. В описываемом 1648 году он лишь готовился к службе в армии, то есть совершенствовался в верховой езде, фехтовании, стрельбе из мушкета и пистолета, и не более того.
К сказанному я добавлю, что вместе с Королевой Англии Генриеттой пребывал при нашем дворе и восемнадцатилетний Карл, второй сын Карла Первого в ту пору ещё только принц Уэльский, наследник трона поскольку его старший брат умер в тот же самый день, когда и родился, 13 мая 1629 года. Этому наследнику престола Англии впоследствии удалось вернуть отцовский трон, но в те времена этого никто не предполагал, но, увы, уже можно было предвидеть потерю трона его отцом Карлом Первым. Но и в это время ещё некто не предполагал той трагической развязки в судьбе этого монарха. Я уже сообщил ранее, что Англия была охвачена мятежом, положение Короля Англии было тяжёлым, но все стороны ещё признавали его Королём, своим сувереном, речь шла лишь об ограничении его прав, обуздания его всевластии, лишь частично и лишь на время. Трагедия крылась в том, что Король не желал соглашаться с этим и не шёл ни на какие компромиссы, или, точнее, все компромиссы, на которые он, казалось, шёл, на деле оказывались лишь уловками для того, чтобы оттянуть время, поскольку Король категорически отказывался от всех своих обещаний при малейшей возможности.
Король до последней возможности переписывался со своей супругой и во всём советовался с ней, так что она разделяет с ним моральную ответственность за то, что свершилось в Англии. Какими бы недалёкими ни были её советы, Король, лишившись возможности советоваться с ней, стал поступать настолько неразумно, что на этом фоне его действий даже советы Королевы выглядели вполне сносно.
Впрочем, Гримо кое-что описал в своём романе относительно верно. Королева в изгнании, сестра нашего Короля Людовика XIII, а, следовательно, тётка Короля Людовика XIV, Генриетта Мария Французская, получила письмо, которое ей привёз знакомый нам лорд Винтер. Только проживала Королева Генриетта не в монастыре, у неё был собственный двор, составленный из многих эмигрировавших во Францию англичан, что было несколько обременительно для далеко не изобильной казны Франции того периода.
Разумеется, Королева не произносила той фразы, которую вложил ей в уста Гримо: «У вашей матери нет более ни трона, ни мужа, ни сына, ни средств, ни друзей».
Она не стала бы говорить столь печальных слов четырёхлетней дочери, кроме того, у неё ещё оставались дети, причём, не один сын, а трое – упомянутый мной Карл, а также Яков и Генрих, и, кроме того, дочери, Мария, Елизавета и Генриетта.
Карл и Генриетта были с ней здесь, во Франции.
Быть может, каким-то третьим чувством, она поняла вдруг, что её супруг может лишиться не только двух корон – Англии и Шотландии, но ещё и жизни? Как знать! К этому ещё дело не шло. Но я готов согласиться, что тревога любящей жены могла подсказать ей, что возможен и такой исход.
Лорд Винтер, действительно, привёз Королеве Генриетте письмо от её супруга, Короля Карла, и письмо это не было радостным. Возможно, что она возносила молитвы о том, чтобы он остался жив, даже если ему для этого придётся перестать быть Королём. Если так, то следовало бы Королю услышать эти её молитвы и действовать иначе, а вовсе не так, как действовал он.
Лорд Винтер попросил Королеву узнать намерения Франции в отношении поддержки Короля Карла.
Диалог этот написан, как я уже сказал, на основе более фантазии, нежели знаний истинного положения вещей. Мазарини определял уже политику государства, но власть формально и реально оставалась в руках Королевы Анны, которая если и прислушивалась к советам кардинала, то лишь по той причине, что ни разу не пришлось ей пожалеть об этом. Кардинал же страстно желал помочь Карлу вернуть трон, однако, у него было достаточно источников сведений, которые указывали ему на два обстоятельства. Во-первых, с Королём Карлом невозможно было иметь дела вовсе ни в чём, поскольку его слово ничего не стоило, столь мало он заботился о том, чтобы сдерживать свои обещания. Во-вторых, вследствие этой первой причины, в самой Англии оставалось всё меньше и меньше людей, имеющих хоть какую-то власть, которые ещё хотели бы иметь дело с Королём. Минимум, на что можно было ориентироваться – это отстранение Короля от политической власти на десять лет, но вследствие того, что Карл ещё раз продемонстрировал себя как человека, не держащего слова, этот срок парламент уже решил увеличить вдвое, то есть для сохранения мира с парламентом Королю следовало бы добровольно отойти от политических дел на двадцать лет, после чего ему, согласно договору, который ему предлагалось подписать, эта власть возвращалась бы во всей её полноте. Этот новый договор Карл даже не захотел читать. И это была одна из последних его ошибок, и, во всяком случае, одна из роковых ошибок в череде роковых ошибок, которые этот монарх совершил с такой незаурядной последовательностью, будто бы сам поставил целью добиться собственного поражения по всем статьям.
Гримо пишет, что лорд Винтер явился к Королеве для того, чтобы она попросила у Мазарини поддержки для своего супруга. Неужели же он полагает, что государственные дела делаются таким образом? Мазарини следил за обстановкой в Англии и, разумеется, принимал в этом отношении некие политические решения. Проблема была в том, что и во Франции в это время было неспокойно, власть Королевы и Мазарини была крайне шаткой, как я уже писал. Её расшатывали и принцы крови, и парламент, и многие другие, включая и нас с Атосом.
Кроме того, ведь Франция продолжала вести войну с Испанией.
О какой помощи Англии можно было тогда говорить? О военной? Королева и кардинал постоянно вынуждены были решать вопрос о том, не отозвать ли часть войск с фронта, чтобы защитить свою власть в Париже! О финансовой? Вследствие непрекращающейся войны, а также вследствие того, что кардиналу и Королеве постоянно приходилось привлекать к себе колеблющихся и хотя бы нейтрализовать противников, и всё это делалось в основном с помощью весьма больших денежных затрат, у Мазарини просто не было средств для помощи Англии, а, кроме того, подобные затраты никогда бы не окупились, поскольку уже было очевидно, что восстановить Карла Первого на троне в качестве полновластного монарха нет никакой возможности. Да и кто же даст денег Королю, который потратил суммы, несоизмеримо большие, чем мог бы попросить сейчас у всех потенциальных кредиторов совокупно, причём потратил их столь неразумно, что не оставляло никаких сомнений в том, что даже если предоставить ему вдесятеро больше, чем он просит, это не изменит ни судьбу Англии, ни судьбу Короля.
Мазарини не хотел ссориться с Королём Карлом, но поддерживать союзнические отношения за счёт односторонних вливаний ему было не интересно, да и нечем.
Поэтому я не берусь дискутировать на ту тему, ходила ли Королева Генриетта к Мазарини с ещё одной просьбе о поддержке её царственного супруга, или же не ходила, но если бы даже и ходила, его ответ был бы очевиден. Двор английской Королевы при дворе Франции уже сам по себе был достаточно разорителен, и эти расходы на его содержание, которые поначалу возмещались продажей некоторых драгоценностей, которые Генриетта привезла с собой из Англии, теперь уже не возмещались ничем. Они держались на чувстве неловкости, которое испытывала бы Королева Анна, если бы ей пришлось попросить свою невестку жить чуть скромнее, избавиться от излишка придворных, или, по крайней мере, не содержать их за счёт французской казны. Королева не могла этого сказать прямо, поскольку постыдилась бы, что тётка Короля не может проживать во Франции с должным блеском, соответствующим её статусу, хотя самой Королеве приходилось видеть и намного более жестокие времена, когда у неё не было средств на новое постельное бельё, и на обед, подобающий царственной семье, так что ей даже приходилось с благодарностью принимать денежную помощь от госпожи д’Эгийон и от Вандомов.
Вторым заблуждением Гримо является сказка о письме Кромвеля, которое, якобы было направлено им к Мазарини.
Пока Король Карл был жив, Оливер Кромвель не обладал реальной властью в Англии, он лишь возглавлял конницу, которая воевала против Короля.
Когда же Кромвель стал тем, кем он стал, это были совсем иные времена, к этому времени никакой вопрос о спасении Короля Карла не мог бы возникнуть поскольку Карла к тому времени уже не было.
Во всяком случае, Кромвель не решился бы писать к Мазарини, а Мазарини не стал бы читать письма Кромвеля.
Обращение к Мазарини подписали три человека – Кромвель, Ферфакс и Айртон. Это были те самые три человека, к которым перед этим обратился с письмом Карл Первый.
Это письмо было следующего содержания.
«Его высокопреосвященству Монсеньору кардиналу Мазарини, господину первому министру Франции.
Монсеньор!
Наши государства являются слишком близкими соседями, и связаны теснейшими историческими и династическими связями, вследствие чего мы понимаем, что Франция не может оставаться нейтральной в отношении событий, происходящих в Англии. В настоящее время Король Карл лишён какой бы то ни было политической власти решением Парламента страны. Это решение является следствием его неразумной политики, вовлекшей страну в череду гражданских войн. Очевидно, что Король попытается вновь обратиться за помощью к иностранным державам, как он уже поступал до этого. В том случае, если это случится, и если Франция окажет военную или финансовую поддержку Королю, это чрезвычайно осложнит отношения между нашими государствами.
От имени Парламента предлагаем вам проявить мудрость и осмотрительность и воздержаться от помощи Королю, отлучённому от реальных политических дел решением Парламента, выражающим волю нации.
Мы рассчитываем на понимание. В случае, если Монсеньор соблаговолит дать ответ на это письмо, его можно передать с курьером, доставившим это письмо.
Лорд Томас Ферфакс,
Генерал Оливер Кромвель,
Генерал Генри Айртон».
— Скажите, молодой человек, как вас зовут? — спросил Мазарини у курьера.
— Меня зовут Мордаунт, я лейтенант в кавалерии генерала Кромвеля, — ответил курьер.
— Меня интересует, не знаете ли вы, кто именно составлял это письмо? — спросил Мазарини.
— Его составлял мой генерал, сэр Оливер Кромвель, — ответил человек, назвавшийся Мордаунтом.
— Итак, сэр Оливер Кромвель, — задумчиво повторил Мазарини. — Что ж, я подготовлю ответ на это письмо. Но мне необходимо всё обдумать и написать обстоятельно и подробно. Сколько времени вы готовы ждать?
— Столько, сколько понадобится, монсеньор, —ответил Мордаунт.
— В письме сказано, что Король лишён политической власти, — продолжал Мазарини. — Это, действительно, так?
— Он находится в шотландской армии, — ответил Мордаунт.
— Шотландцы будут вновь сражаться против английских войск? — удивился кардинал.
— Они не будут сражаться, но они не расходятся по домам, поскольку им не выплачено жалованье, обещанное Королём, — ответил курьер. — Если бы Король выплатил им жалованье, которое он им задолжал, они, быть может, продолжили бы ему служить, но у него нет таких денег, насколько мне известно. Если парламент выплатит им этот долг, тогда они передадут Короля во власть парламента.
— Весьма логично! — воскликнул Мазарини. — А какова сумма долга?
— Четыреста тысяч фунтов стерлингов, — ответил Мордаунт.
— Весьма солидная сумма! — с удивлением и восторгом воскликнул Мазарини. — Неужели же парламент выплатит эту сумму?
— Я не знаю, — был ответ.
— Полагаю, они могли бы выплатить половину, обещав вторую половину выплатить после того, как Король будет передан им и шотландцы вернутся по домам, — рассуждал Мазарини. — Но даже и в этом случае двести тысяч фунтов стерлингов – это весьма значительная сумма! Неужели парламент выплатит её только для того, чтобы получить в своё распоряжение Короля?
— Парламент выплатит долг потому, что долги следует платить, — ответил Мордаунт. — Даже если этот долг сделал Король, нанимая солдат против Парламента, то и в этом случае Парламент признаёт необходимость расчёта с шотландской армией. В данном случае лучше заплатить, чем продолжать эту бессмысленную гражданскую войну.
— Благодарю вас, господин Мордаунт, разговор с вами был чрезвычайно занимателен и полезен для меня, и я с удовольствием продолжил бы его, но, увы, меня ждут неотлагательные дела, — мягко проговорил Мазарини. — Я просил бы у вас три дня на ответ, и предлагаю вам подождать моего ответа в Булони-сюр-Мер. Я и сам не знаю, где я буду находиться в ближайшие дни, но мой ответ непременно будет доставлен туда. Поэтому вы можете отправиться туда хоть бы и завтра утром.
— Ответ будет через три дня? — уточнил Мордаунт.
— Если бы это зависело от меня, я ответил бы вам тотчас же, — сказал со вздохом Мазарини. — Но ведь вам нужен ответ не от частного лица Мазарини, и не от кардинала Мазарини, а от первого министра Франции Мазарини. А первый министр не может ничего обещать ни одному иностранному государству, не согласовав каждое слово такого ответа с Её Величеством Королевой, регентшей и главой Королевского Совета. Поэтому я хотел бы, чтобы развёрнутый и основательный ответ был готов через три дня, но на случай, если я не смогу переговорить подробно и основательно с Её Величеством, или на случай, если она захочет обдумать это дело, я прошу вас подождать до пяти дней. Во всяком случае, ответ не задержится более чем на неделю. Это я вам обещаю.
— Итак, я жду неделю в Булони-сюр-Мер, и если ровно через семь дней я не получу ответа, я буду считать, что ответа не будет, — сказал Мордаунт. —Генерал Кромвель просил предупредить вас, что в случае, если ответа не будет вовсе, он, а также господа Ферфакс и Айртон будут считать, что переписка не состоялась. Это будет означать, что данного письма как бы и вовсе не было.
— Благодарю вас за эту информацию, господин Мордаунт, — ответил Мазарини. — Я учту это. Уверяю вас, что ответ будет, и никак не позднее, чем через неделю, начиная с этого самого момента.
Мордаунт многозначительно посмотрел на часы, висевшие в приёмной кардинала, поклонился и вышел.
(Продолжение следует)