Тут, про молодоженов зашел разговор, а я и вспомнил...
Это, видать уже старческое. Желание, быть всеми услышанным.)))
На каждое чужое слово, своя история…
Был у меня один знакомый, охотник промысловик, знатный браконьер. Что, одно другому не мешает и не противоречит. Потомственный таёжник. Звали его - Макаров Александр. Это по документам, а в миру, среди своих, да и чужих тоже – Макарон ! По фамилии так получалось.
Однажды, ночевал я у него в таёжной зимовьюшке, так уж вышло. Она, стояла пообочь зимника. Дороги, пробитой через тайгу, мари и болота. Только зимой, после снега и морозов, та дорога проезжая. Зимовьё то, поставлено было на берегу горной реки Бича. Жить то очень уж хотелось, вот и пришел я к нему по тайге. Пешком, по темноте, по льду горной речки. Плутать не получалось - от берега до берега, расстояние небольшое. Главное дойти и не замёрзнуть, не паниковать.
Где его зимовьё, я примерно знал. Повторюсь – жить то хочется, вот машину груженую, заглохшую, стылую, а теперь и не нужную, бросил. К теплу печурки спешу, матерясь вслух, да так громко! Волков боюсь, али медведя шатуна, какого-нибудь. Так, их отпугиваю!
Я, когда об этом способе защиты от зверей ненасытных, Макарону рассказал, он смеялся до слёз. Ты, говорит - не пугал, а их приманивал! На живца.
Дошёл я к его избушке, только поздней ночью. Темнотища - глаза выколи, хорошо, что снег отражает луну, а чуть в лесок, под огромные лапы ели зайти – темнота, мрак! Обязательно, там какая-нибудь Баба Яга ждёт, руки потирает ...
Избушку, родненькую - почувствовал по запаху! Дрова горят, радостные мне искорки, из трубы иногда выскакивают. Так обрадовался, теперь жить и дальше буду!
Длинно рассказываю и всё не о том. Я ведь, про молодоженов хотел рассказать!
Так вот, лежим мы значит, в зимовье у Макарона, на небольших нарах. Он у одной стенки, я у другой. Я уже накормленный, согретый, мне тут рады.
В домишке, срубленном из крупного листвяка - темно, лишь красные всполохи по стенам, от огня в печурке. Дрова, в той печке железной, потрескивают. На ней чайник закопченный, крышечка и носик пар изредка пускают. Не единожды уже чай пили. Спать не хочется. Мне - от радости, что сумел себя превозмочь и сюда дойти, а Макарон Саня, по людям соскучился. Уже второй месяц один, лишь с собакой, в тайге коротает. Ему, так с человеком поговорить охота!
Это беда всех охотников. Первую ночь, при встрече - сами не спят и разговорами, другим не дают. А потом, да хоть уж и завтрева – у них слова лишнего не вытянешь. А чО зазря, тепло изо рта выпускать? )))
Так вот, Макарон и спрашивает меня: " А хочешь я тебе, как я в первый раз женился, расскажу?"
Я на всё был согласен, лишь бы не выгнали!
Рассказываю по памяти, Макароновскими словами, про него...
- « Женился я рано, парнем молодым. Надоело от Бати по шеям получать. Да и слушать, как он орёт на меня, работать по хозяйству заставляя. А я ведь - сызмальства охотник, какая работа по дому? А он меня весной картошку заставлял закапывать, окучивать, да осенью сызнова проклятущую выкапывать, в подвал носить ведрами...
Думал – вот женюсь, поставим с Батей, мне домишко. Бревна то, уже наготовили, заранее. Батя знал видать, что жениться вскорости надумаю!
Так вот, домишко то, мечтался построить не большЕнький. Будем мы с женой жить - по дому, работать не буду! По затылку бить то, некому !
Батя, жениться разрешил... Женился я. А девчонка была, из соседнего села. Красивая-я-я, глаз не отвесть! Вся такая кругленькая, ладненькая! Бывалочи, за бочок, али сзади, всей пятернёй ухвачусь, не отнять!
Жениться то женился, а домишко Батя ставить не спешит, не разрешает. Бревна то, что зимой с ним приволокли из тайги, должны на лагах вылежаться, подвялиться. Их, всё лето переворачивают, крутят, что- бы не провисли, не покривились. На второй то, летний сезон, уже с ним сруб избы рубили. Проёмы оконные выкладывали. Сруб то, выстояться должОн, под своим весом. Потом, прометить каждое бревно, да сызнова - тот сруб по всем брёвнам раскатать, на слеги выложить. Ещё одно лето сушить те брёвна, до звона от топора. Лишь на третий год - избу то и ставят. Мохом, с болот заготовленным, да просушенным под навесом у стайки, в потай рубленный, те брёвна прокладывая. Это ежели по- хозяйски. А Батя - Хозяин был! Это я сейчас понимаю.
Так вот, жениться я женился, а своей избы нет пока. Батя сказал, что моя жена, ему в тягость не будет, а вот матери - подмога. Коль от тебя, бестолкового - помощи в огороде нет...
Изба у Бати большая, справная. Да вот беда, на совместное сожительство с молодой семьёй – не приспособлена.
Батя с мамкой, спят на большущей кровати, что у Красного угла поставлена. А нам, молодоженам, за печкой большущей - лавки вместе сдвинули, старую Батину шубу, заместо матраса отдали. Изба – не пятистенок, поперёк стены нет. Вот и приходилось миловаться украдкой. Как только Батя храпеть начинал.
Вот, ближе к осени, Батя, меня в лес и послал, новые давилки устроить. Старые подремонтировать. Дрова у зимовья сложить, новых напилить, наколоть.. Знал, что люблю я тайгу, работа в ней – радость для меня.
Так, недели две и прошло, пролетело в заботах. По молодой жене заскучал – сил нет. Раньше времени домой возвернулся. Пришёл….
Да, что там - Пришёл? Не пришёл, а прибёг! Батя, так удивился. Мол, "чО - уж и тайга тебе наскучила?
- И в кого ты, такой ленивый уродился, сроду в нашей родове, таких не было! Не в меня..."
Домой то - ранее срока возвернулся.
Я молчу, про то, что по жене скучал – ни слова. Я и с ней то поздоровкался, как бы, вроде нехотя…
Легли спать, а Батя не спит… То - покурить встанет, то – по избе ходит, кружкой в ведре с водой брякает. Мамка сонная, уже ругаться на него начала, мол спи уж, окаянный. Завтрева, скотину на новый покос вести. К осени, уж без присмотра опасно одну оставлять.
Вроде затихли родители. Моя милАя не спит, тоже видать скучала. Оба, встрече рады. Милуемся, страх потеряли, громко лавки задвигались. Батя храпеть перестал. Я вскорости покурить вышел. Курю, жизни радуюсь семейной! Какой же я молодец, что жениться надумал!
Покурил, снова заскучал по женушке… Бегом, только сапоги с ног в сенях полетели. А я - к женушке под бок!
Моя молодая и шепчет мне на ухо, мол что-то Батя не храпит, не помер ли? Человек то пожилой, всяк бывает. Ему, пожилому, почитай лет сорок пять, тогда было.
Я к жене, а она:
« Не могу целоваться, всё про Батю твоего думаю! Пойди, ради Христа, послушай - дышит ли?»
Сходил я. Послушал – дышит. Глаза закрыты. Спит крепко.
Опять обнимаемся, целуемся. Пошел покурить. Возвернулся, жена не спит, обниматься ждёт.
Вот так - разов пять, покурить выходил! Может и ещё ба выходил... Но только лег я сызнова к своей молодухе и только лавки заёрзали по полу деревянному, слышу - Батя заворочался! Кровать заскрипела под Батей. Видать сел, из кальсон - ноги босые свесил. Одеяло сбросил. Да, как заматерится громко, аж плюнул с досады!
- « Вот жеж гад, лодырюга не кастрированный ( это он про меня ) - работал бы так дома, на огороде!"
Я то просто молчу, а жена и дышать перестала. В одеяло руками вцепилась, не оторвать!
Мамка за меня вступилась: «Ты чО, Николай Дмитрич, орёшь по ночам? Ты спи крепче, да поменьше прислушивайся! Тебе внуки нужны? Вот, потому и помалкивай!» Батя ей отвечает: «Да где ж тут уснёшь? Ремонтировать то мне?!"
Про меня ругается - " Небось лавки то, уже сломал? Непуть косорукий, прости меня Господи!
Стели мне мать более в сенях, пока они не съедут!»
На следующий день, Батя начал сам (!), избу нам собирать! По-новому, углы зарубая. Уж, тут то, я без приглашения ему помогал. На третьем венце, Батя позволил мне, самому ряд выкладывать.
Перекуривали, передыхая, вместе. По первости, дня два - молча. Не разговаривали. Только по работе команды, от Бати.
На третий день, он сел перекуривать. Прикурил у меня, да как засмеётся, меня по плечу хлопает!
« Ну, и здоров же ты Санька, по бабьим делам! Наша порода! У нас все такие. Я завсегда знал, что ты в меня уродился!
Меня, мой батя, твой дед значит - в сарайку, с твоей мамкой, ночевать выгонял! Мол житья в доме, от вас со снохой, нет!»
Покурили и мы с Макароном, посмеялись. Я стал дремать, проваливаясь в сладкую дрёму. Саня Макарон, сел под керосиновой лампой, подшивать мои валенки. Что потеряли ранее подшитое, в ночной ходьбе по еловому залому, при выходе на берег Бичи..
Умер, знатный браконьер, Макаров Санька. Давно уж. У себя дома, в Тахте, что на берегу Амура реки….