Все началось с того, что я перепутал время отправления поезда. Поднимаюсь по блестящим бетонным вокзальным ступеням к табло отправления поездов, читаю: «Челябинск — Магнитогорск: отправление в 21.00». Смотрю на часы — 18.00!
– Вот так фокус! — произнес я вслух. — Целых три часа ждать!
Не ехать же обратно домой: плохая примета. Немного поразмыслив, упрятал сумку в ячейку камеры хранения и отправился в кинотеатр, находившийся неподалеку. В нем показывали тогда еще новую французскую комедию с Пьером Ришаром и Жераром Депардье «Невезучие». Кстати, молодым, кто не видел, рекомендую! Нахохотался… до икоты! И все как-то с этого момента пошло ладком! В поезд сел в прекрасном расположении духа, веселый и счастливый. И повез он меня, стуча железными колесами, в славный город Магнитогорск, поступать в институт на художественно-графический факультет.
В общежитии мне места не нашлось. Я не огорчился и устроился в частном секторе у бабули с дедом — очень добрых, приветливых, в здравом уме старичков. При расчете за жилье бабуля, отсчитывая мне сдачу до копеечки, приговаривала:
– Точней счет — дольше дружба…
Дом у них был большой, с резными наличниками, ставнями, массивными деревянными воротами и калиткой, закрывающейся на кованую металлическую щеколду. В палисаднике росла большая красивая рябина. Дом был поделен на множество комнаток разной площади. В одной, очень маленькой, метров шесть, поселили меня. В ней находились кровать, тумбочка, стул. На стене вместо картины висела старая-старая репродукция китайской пейзажной живописи тушью. Всякий раз, ложась в кровать, я подолгу разглядывал ее, восхищаясь невероятным мастерством, с которым неведомый мне китаец сумел передать тончайшие нюансы глубокого пространства, создать красивейшие ритмы, пластику ландшафта и растений. Умиротворенный такой красотой, незаметно погружался в небытие сновидений.
Кроме меня у старичков снимал жилплощадь здоровенный детина-сталевар, лет сорока, ростом под два метра, килограммов на сто двадцать. Без интеллигентских замашек, прост и в привычках, и в высказываниях.
Начались вступительные экзамены. Первыми шли профильные предметы: рисунок и живопись. С ними я легко справился. Следующими были экзамены по черчению, их было два. Первый: по двум проекциям построить третью и вычертить изометрию. Сдал на «четыре». Через два дня предстояло сдать второй, на мой взгляд, более сложный — чертеж на сопряжение. В этот момент случилось непредвиденное.
Возвращаюсь вечером в «бабкин» дом и узнаю, что дед приказал долго жить.
– Володя, — говорит мне бабуля, — ты где-нибудь два дня поживи, пока похороны, поминки…
Я покумекал и отправился опять на вокзал. Там, на втором этаже, для транзитных пассажиров была ночлежка. Ну, наподобие хорошего советского вытрезвителя, хотя откуда мне знать: я там никогда не был. Душ, в большой чистой комнате рядочками кровати, на них свежее белье, стул для одежды. И стоило за сутки всего ничего — один рубль! Там я провел две не самые плохие ночи. Вечером второго дня возвращаюсь в дом овдовевшей бабули, мечтая об одном: лечь пораньше спать. Утром в 8.00 экзамен. Сквозь тесовые ворота и дощатую дверь, покрашенную половой краской, прошел в дом и, к моему большому сожалению, застал длящееся до сих пор поминочное застолье… Стол полон закуски и водки, за ним бабуля и верзила-сталевар.
– А… Володя, проходи, помянем деда! — громогласно огласил, увидев меня, оживившийся сталевар.
– Да, проходи, проходи… Надо помянуть, как же, как же…— тонко подхватила захлопотавшая у стола бабуля. — Давай, присаживайся. Вот огурчики, помидорчики, курица. Бери, не стесняйся, давай…
В это время сталевар наполнил стопки до краев водкой.
– Ну, давай, за деда. Земля ему пухом, — сказал он, и содержимое стопки в мгновение ока исчезло в его огромном чреве. Я, в общем-то непьющий, чуть поколебался, глядя на стопку в своей руке, но делать нечего: не мог же я проявить неуважение к деду. С трудом проглотил содержимое.
– Закусывай, закусывай, — волновалась бабуля.
Не успел я откусить даже кусок куриного окорочка, как сталевар вновь наполнил емкости.
– Потом закусишь, — волевым тоном сказал мне громила. — Дед был хороший человек.
Буровя взглядом стопку, он продолжил:
– Царствие ему небесное!
Затем добавил:
– Не чокаясь.
И опрокинул стопку.
Я поспешил за ним вдогонку. Потом — уже помню не очень — я потерял счет стопкам. Бабуля потихоньку ретировалась. А мы еще пили за крепость нашей стали, за огнеупорных людей… Если, короче, вспомните таможенника Верещагина, напоившего Петруху, вот примерно так!
В три ночи я взмолился отпустить меня на покой. Но тут началось самое неприятное. У меня случилась морская болезнь. Стоило принять горизонтальное положение, как из-под спины уходила прочь твердь кровати. И меня, как утлую лодчонку, брошенную в штормящее море, то поднимало на гребень волны, то бросало вниз. Календарь с китайской живописью на стене крутился каруселью! Выдержать это было невозможно, я сразу принимал положение сидя. Чуть придя в себя, делал следующую попытку лечь, но все повторялось. Таким образом я тренировал пресс оставшуюся половину ночи. В какой-то момент, под утро, я все-таки заснул, но в тот же момент, как мне показалось, прозвучал противный, мерзкий звук будильника.
В институт я пришел мятый, угрюмый, в полной уверенности, что экзамен завалю! Экзамен начался. Я собрал в кулак всю волю, все внимание. Не верил ни одному поставленному моей рукой размеру, ни одной проведенной мною линии. Многократно все проверял. Но ощущение, что в работе полно ошибок, не покидало меня.
«Точно завалю!» — думал с горечью я.
«А, была, не была», — решил я и положил работу на стол преподавателя.
В конце дня вывесили списки с оценками. Со страхом обреченного искал в них свою фамилию. Наконец, взгляд мой, скользящий по вертикали, споткнулся, и я прочитал: «Витлиф — 5.»
«Ну, и кто сказал, что пить вредно! — подумал я. — Главное знать меру!»