Фантомная боль — неприятные болевые ощущения в частях тела, которых уже нет (Google). Вот интересно: если утрачена часть души и эта часть то и дело рвет грудь, пытаясь вернуться обратно? Это также является фантомной болью?
В больничном кабинете он и завотделением неврологии. Она вся в белом, словно ангел, заполняет справку о смерти. Он тискает, ломая, собственные пальцы. В виски бьет пульс, словно в барабаны. Подмышки влажные. Дверь приоткрылась. Заглянув, вошла знакомая врач-невролог. Он поздоровался.
– А, это тот мужчина, который ухаживал за мамой так, как не ухаживают даже за детьми… — в ответ невесело ответила она. Передала какую-то бумагу заведующей и вышла.
– Доктор, простите, мне очень плохо. Я чувствую себя просто убийцей. Я не смог, не сумел, не знал, как напоить ее…
– Не выдумывайте и не переживайте, вы сделали все, что могли. Поверьте, всех нормальных людей после смерти близких мучают подобные мысли. У вашей мамы был третий инсульт, отсутствие глотательного рефлекса, речи, отек мозга. При самом благоприятном исходе она осталась бы просто «овощем»…
Чувство вины не отпускало его. Не отпускал его ее последний взгляд: долгий, немой, вопросительный. Затем она прикрыла глаза и не открыла их до самого смертного часа. Ему осталось только сидеть возле уставшего, скрипучего дивана, распростертого на нем тела матери, держать в руке ее еще теплую мягкую ладонь. Было начало лета. Оно, молодое, надменное в солнечном окне по одну сторону, сошлось, как в дуэли с угасающей жизнью, бессилием, болью, страхом, по другую, в полумраке комнаты. В последние две недели он, сидя возле матери, часто размышлял о том, что должен сказать ей, когда придет час. Но жизнь не кино, в ней все ужасней многократно. В ней нет места пафосу. На краю вечности очевидно: любое произнесенное слово — страшное кощунство, ужасная фальшь и глупость. Он сидел недвижимый до самой полночи, пока она не задышала мелко и часто-часто, затем чуть дернулась, словно подавилась и… затихла.
– Мам, что?... — быстро, как выстрел, после нажатия курка, подскочил он на стуле, со страшным, перекошенным от вида смерти лицом.
Прошел месяц, другой, третий. Но вновь и вновь, словно незалеченный зуб, страшной болью пронизывал его ее последний, обращенный к нему взгляд. От этого взгляда спотыкалось сердце, начинало, как пьяное, болтаться за грудиной, темнело в глазах. Чувство вины бешеной собакой вгрызалось в его душу. Но ведь он делал все, что мог. Но что он мог? В голове, словно гвоздь, засел вопрос: ушла она с обидой или пониманием?
За время, проведенное со смертельно больной матерью, сильно поколебалось его материалистическое воззрение. Когда после первого инсульта к ней немного вернулась речь, с головой было все в порядке, она как-то сказала ему:
– Знаешь, я часто вижу бабушку.
– Где, во снах? — спросил он.
– Нет, так вот… — она провела рукой, как бы обозначая пространство комнаты.
Он осознал, как по-детски наивны наши познания. Размышлял он так: то, что мы не замечаем многое — радиоволны, радиацию, сотовую связь и еще бог знает что — не означает, что этого нет. Стоит поменять, как в радиоприемнике, настройку, а после инсульта настройка меняется, ощутим, а то и увидим совсем другие формы материи. В них-то и обитают ушедшие от нас родные, любимые, близкие, где-то там и мама. Поэтому он надеялся, ждал, просил:
– Мама, подай хоть знак, хоть намек.
Она снилась часто, но как-то между прочим, а сны, как сны — бестолковые клипы. Проснувшись, всякий раз он пытался вспомнить сон до мелочей, старался углядеть хотя бы намек, знак, но тщетно. Сны были пусты и безрассудны. Так прошло немало времени.
Но однажды (это случилось ночью) он стоял у окна в маминой спальне. Неожиданно стены, потолок осветились изумрудным светом, стали переливаться узорами, как в детском калейдоскопе. Он в недоумении стал оглядывать комнату, обернувшись, увидел маму. Она лежит в кровати в своей хебэшной, в мелкий цветочек, сорочке, укрытая по грудь одеялом, на боку. Лицом в сторону маленького прикроватного столика, с книгой в руках. Так она обычно читала. Увиденное его так потрясло, было так неожиданно, так реально, так по-настоящему, что он не смог выговорить ничего другого, как глупо спросить:
– Мама, это правда?
Она отложила в сторону книгу и повернула к нему голову, ее лицо было спокойно и доброжелательно. Он присел на край кровати — так, как делал это всегда. Мама спрашивает:
– Ну, как ты?
– Да ничего… — ответил он, — держусь.
Тогда она приподнялась на кровати, опираясь на локоть, потянулась к нему губами. Мама не отличалась склонностью к ласкам, но они поцеловались. Он проснулся.
В окне занимался бледно-синий, усталый зимний рассвет. Но, открыв глаза, он вдруг испытал радость. Все произошедшее было так реально, логично и последовательно, что он не хотел верить в то, что это был всего лишь сон. Они свиделись наяву! В другой реальности! Он ощутил забытое чувство легкости в груди. Впервые за много месяцев почувствовал: «бешеная собака» — фантомная боль — ослабила хватку, выпустила его душу.