- А ты мне сразу, Сеня, понравился, – призналась как-то мужу счастливая Капа.
- Да ну, – удивился тот, – где ж это сразу то?
- Вот те и ну, – свернула разговор жена, – ещё в поликлинике!
И то, правда. Прочно сбитый крепыш привлёк её внимание тем, что был он всегда аккуратен, трезв и не бегал вслед глазами за проходящими мимо бабьими юбками. Сидел себе молча в коридоре спокойно на стуле, обходя медкомиссию при устройстве на работу, и терпеливо дожидался своей очереди, на приёме в каждый кабинет. Широкую грудь ещё вчерашнего моряка под рубашкой скромно, не выпирая на показ, прикрывала полосатая из летней формы матросская тельняшка, а в своих могутных руках он то и дело будто робкий подросток, который стесняется и волнуется в непонятных ситуациях, постоянно мял свою почему-то ни в чём совершенно неповинную бескозырку. Этот щёгольский его моряцкий головной убор и был, видимо, для него в эти нудные минуты своего ожидания предметом, которому он доверял все свои переживания, как это часто делают многие молодые люди, в поликлинике, жамкая свои фураги. Вот он и мял усердно, этот бравый моряк свою перед встречей с врачами головную нашлёпку, хотя причин для волнений у этого богатыря быть не должно, кажется, вовсе.
Бегая с врачебными поручениями по заполненному людьми коридору шустрая, как ртуть пуговка обратила внимание, на симпатичного парня в матросской одежде, когда он с документами вошёл в кабинет хирурга, где она восседала помощницей у врача, и разделся по его просьбе по пояс. Её поразили широкие, бугристые покатые плечи, рельефная грудь и сильные мышцы рук. У этого выше среднего роста, робкого претендента на работу она живо рассмотрела главные достоинства в его фигуре: упругий живот с ярко выраженным прессом, узкую талию, каменные ягодицы и крепкие ноги. Нижняя часть тела, буквально, выпирала сквозь его широченный клёш, выгодно подчеркивая его спортивную от природы данную конституцию и отличную натренированность мужественного телосложения. Вот поэтому спокойный, как мумия, неторопливый в словах и движениях бычок помощнице в кабинете у хирурга приглянулся сразу.
- Но почему он тогда всегда такой с виду спокойный и уравновешенный, а теребит постоянно в своих ручищах бедную бескозырку? – задавалась вопросом пытливая натура, бегая туда-сюда по коридору своего медучреждения, – волнуется што ли, этот дурашка, – рассуждала она на бегу, – или врачей боится? Встречаются же такие мужчины, – ломала голову девушка, – внешне сам из себя богатырь-богатырём, а на поверку, завидит шприц и тут же превращается в боязливого дитяти, – неуверенно как-то прикидывала деловая цыпа у себя в уме, – но такие то, как этот, вроде бы, никогда не сдаются, – сразу как-то поняла с ходу бедовая конопушка – трудолюбивая пчёлка старательница.
Ну откуда ей было, этой девчонке знать, что не любил он, Сёмка Раскатов с самого раннего детства шастать по больницам, вот и мял он свою ни в чём неповинную с лентами подружку, успокаивая нервы. И когда Юрий Петрович Гущин под конец осмотра спросил у флотского претендента на заводскую вакансию, болел ли тот когда-нибудь какой либо в детстве болезнью, морячок на полном серьёзе ответил ему.
- Болел!
- Чем, если не секрет? – продолжал, не глядя, записывать что-то в карточку своего пациента занятый делом врач.
- Чернухой, – прозвучал необычный для медицинского уха ответ.
- Что-то я такой болезни не знаю, – удивился добродушно худосочный эскулап.
- А это, когда переешь черёмухи с голодухи летом!
- То есть, – не поняла простая интеллигентная душа.
- Набьёшь пустую утробу ягодой – и беда!
- Что за беда?
- Оскомина рот вяжет, челюсти свести не даёт. Язык чёрный да деревянный. Вот и ходишь, – не зная, как сказать, внезапно запнулся рассказчик.
- С открытым ртом, – попытался подсказать в делах лесных неопытный человек в белом халате.
- Ну да, – неохотно признался в детстве любитель ягоды лесной.
- Касторки у вас в аптеке не было? – понял причину болезни врач.
- Не было, – более чем серьёзно сообщил ему его пациент.
- Да! Странноватая у вас была болезнь, молодой человек, – не стал скрывать своей улыбки хозяин кабинета.
- Скорее жуткая, – развёл руками бывший чернушник.
Капитолинка же, сидя против шефа за соседним столом, опустила голову, чтобы не выдать себя, и беззвучно заливалась смехом. Стоило ей только представить, как этот гром парняга мальчишкой ходит с чёрным от черёмуховых ягод открытым ртом, и её начинал с новой силой душить гомерический хохот, добавляя к нему ещё и комическую картинку со вздувшимся животом от многодневного запора. Но она с огромным усилием воли упорно сдерживалась, прогоняла прочь от себя это провокационное видение.
- А я то думал, что черёмуху есть – это сладкая лесная радость, – подытожил свой приём и не уральского происхождения главный врач больницы и поликлиники.
- Да какая уж там радость, – скривился бывший матрос, вспомнив малолетство.
- А вот у меня в Ленинграде в детстве черёмухи не было никогда. Её вкус я узнал, как ни странно, лишь во время войны, когда наш госпиталь останавливался иногда в лесу и тогда мы, свободный от операций медперсонал могли позволить себе кое-какие там для раненых подсобрать витамины, которых, конечно ж, у нас не хватало, – простодушно, как мальчишка открыто признался не врач, а человек, – что касается вас, – воззрился вдруг на Сеньку добрый мужчина в белом халате, – то кажется мне, что вы, дорогой мой, не всё тут честно мне говорите. Я прав? – улыбнулся он, глядя на скрученного, как жгут крепыша.
А тот смущённо посмотрел на маленькую сестричку в белом колпаке и злорадно в сердцах подумал, возненавидев себя.
- Если бы не этот курносый Буратино в белом халате, я бы тебе, доктор, рассказал о том, что это за болезнь такая наша уральская чернуха, – и сам себе признался молча, – так в народе называлась у нас сезонная подростковая хворь. После черёмухи то по три дня, а то и побольше порой в уборную сходить невозможно, а ешь то и пьёшь, хоть и плохонько, но каждый день. Вот в чём беда то, друг дорогой, – продолжил, сопя под нос, рассуждать уральский абориген, – гудит переполненное каменное пузо, давит из нутри, моченьки нет терпеть, просится всё из раздутых кишок содержимое наружу, гонит обжору черёмушного на толчок, а там от натуги глаза на лоб из орбит вылезают, только проку нет всё равно. И лишь на четвёртый, а то и пятый день, наконец, опростаешься, опившись воды с рассолом от квашеной капусты с постным маслом, голова от облегчения кругом идёт, будто пьяный гусак выползаешь из туалета. Идёшь, переваливаешься с ноги на ногу, зарекаясь никогда не есть эту чёртову ягоду, – и вслух добавил, – нет. Извините, сказать больше нечего!
- Почему?
- Не уж то, доктор, не понятно, – зарделся бравый старшина.
- Вот теперь мне ясно, что такое эта ваша чернуха, – подыграл, якобы не понявший, раньше причину названной болезни, бывший ленинградец, – много чего повидал на своём веку фронтовой кромсала солдатских тел, но вот такого не приходилось, чтобы обычный в жизни запор назывался чернухой, – и больше ничем другим не болели, – уточнил он.
- Нет, доктор. Не болел!
- Даже простудой? – усомнился недоверчиво худосочный очкарик.
- Так простывать то было некогда и негде, – последовал ответ.
- Странно, – прозвучало лёгкое удивление.
- Есть нечего было, – пояснил странный посетитель, – война была!
- Я не об этом, – отмахнулся эскулап.
- А о чём?
- О болезни!
- О какой болезни?
- От переохлаждения, например, зимой!
- Зимой я в избе сидел голозадый на тёплой печке! Там простыть надо умудриться! – шало всхохотнул морячок, – разве что от печной простуды понос одолеет, – спохватился стыдливо вдруг, спустив тормоза, рассказчик.
- Я понял вас Семён Аркадьевич, – поднял руку практикующий хирург, – и всё же?
- Одеть у меня, как и у всех, у нас тогда, у военной поры ребятишек, что и во время самой войны, и, что после неё, особо то нечего и было, – слегка возмутился бывший малец кровавого лихолетья, – и обутки подходящие для зимы не у каждого из нас дома имелись. А летом опять же, я как и все по лесу босиком мотался, добывая на пропитание подножий корм себе и родным своим. Да и после войны, когда я уже в школу пошёл, как и все тогда
ребята не шибко то было чем похвастать насчёт одежонки своей и обувки!
- И что за всё детство ни один даже зуб не заныл?
- Зубы то ныли, – одел полосатую майку бывший старшина второй статьи.
- А говорите, что не болели, – упрекнул беззлобно врачевательская душа.
- Зубы то ныли да не от боли!
- А от чего они ныли у вас?
- Оттого, что в морду хотелось иногда заехать!
- Вот как, – оторвал свой взгляд от бумажек оберегатель рабочего здоровья, – и это кому же?
- Тем, кому надо! – засовывая рубаху в штаны, ухнул строптивый филин.
- И было за что?
- Было!
- И всё-таки… – не унимался въедливый носитель очков.
- За подлость людскую, – брякнул олух царя Гороха.
- Хоть дал, надеюсь, – скривился в улыбке врач, городской в прошлом мальчишка.
- А как же. Конечно, – оправился полностью будущий заводчанин, - и не раз...
Как-то года через два после окончания войны, вспомнил Семён, пошли они, соседи по улице мальчишки дружным кагалом в лес по грибы. Год на грибы выдался как никогда до этого – урожайный, и все они набрали тогда груздей, да рыжиков полные козова. А на выходе из леса встречают их уже трое, с другого посёлка наглых переростков. И старший
из них прыщавый мухомор сквозь зубы нехотя процедил, сделав шаг вперёд.
- Чё несём, мелюзга?
- Сам ты мелочь, – ответил ему самый старший из грибников Лёха Чикин.
- Ты чё, деревенское копыто, свой хвост задираешь, – подравнялись вряд со своим вожаком оставшиеся было в стороне двое ушлёпков, – смелый чё ли, телок не доенный?
- Сам ты телок и свиное копыто, – не испугался Лешак.
И паскудный руководятел мелкой шайки достал из заднего кармана своих штанов с ленцой самодельный складной нож с кнопкой самооткрывашкой, дескать, всё, ваша песня спета, опята поганые.
- Всё, што ваше – будет нашим, – развязно заявил прыщавый оглоед, – а не то, сами знаете, чё с вами будет!
- А не забздишь, – ухмыльнулся в лицо ему Котька Пронин.
- Не боись. Схлопочешь, – сплюнул в ноги ему атаман, пустой карман.
- И чё по-твоему с нами будет? – опустил на землю своё полное грибов лукошко в ответ пятиклассник Алёшка Чикин по кличке Леший.
- Хочешь узнать, – выпятил чахлую грудь наглый предводитель местной шпаны.
- Хочу, – переглянулся со всеми ребятами не робкого десятка дерзкий дух леса, чьё прозвище с этим званием совпадала конкретно.
Двое из ребят вместе с Сенькой так же поставили свои нелёгкие корзинки с лесной начинкой и, как бы струсив, быстро подались бегом наутёк.
- Вот тебе и друзья твои огрызок, – всхохотнул лихой пахан шелупони.
- Ха-ха-ха! – последовали за ним довольные собой его прихлебаи, что сумели они произвести на других пацанов устрашающее впечатление, напугав их.
А беглецы обогнув по небольшой дуге самоуверенных недоумков, тихо подкрались незаметно к двум приятелям обладателя ножика, и первые двое тут же кинулись к ним под ноги сзади, встав на четвереньки, а Семка, так как был посильнее убежавших вместе с ним двух его товарищей остановился немного в стороне, дожидаясь дальнейших действий. Но чтобы трое этих вислооухих оглоедов не заметили хитрого маневра своих противников, и стал Алёха отвлекать их внимание на себя, нарочно задираясь обидными словами. И те на это клюнули, выкатив на Лёшку обозлённые зенки. И когда скрытый, тактический маневр как бы сбежавших от страха грибников завершился, Проня с Лешим сделали шаг вперёд и толкнули руками в грудь приблатнённых полуумков тупого хмыря. Те от неожиданности взмахнули руками и, потеряв равновесие, завалились на спины ребят, перевернувшись оба через голову носом в землю, и скособочили шеи, а Леший саданул, как по мячу старшему паразиту ногой точно в пах с разворота, и тот, охнув, сложился пополам, как его фартовый ножичек и оседлал на карачках матушку землю будто строптивого осла, завыл от боли, по локти засунув свои шаловливые ручонки про меж себе костлявых ног.
Этого то и ждал сзади, притаившись за старой сосной, Семён. Он тут же выскочил из своего укрытия, подхватил свою корзинку с грибами, подбежал к их обидчику и живо с удовольствием опрокинул её ноющей сирене на башку, и прихлопнул сверху от души ещё кулаком, тем самым раздавив грибы, и размазанное месиво поползло по униженной морде их обидчика. А Колька с Алёшкой помогли своим ребятам встать и дали пинка под зад по разу каждому из этих, опрокинувшимся через спину шестёркам, и те молча, не дожидаясь своего, молящегося на лесной опушке, кочерыжку, предпочли побыстрее убраться прочь. Так Сёмка со товарищи и одолели более сильных физически, но трусоватых по характеру переростков лет четырнадцати, а грибами с Сёмой приятели поделились, не жадничая.
- Можете идти, – разрешил врач, поняв праведный гнев своего посетителя, и подал ему исписанные им бумаги.
- Я, надеюсь, здоров… – принял документы новоиспечённый труженик.
На этом первое свидание матроса с медсестрой Капитолиной и закончилось. Тогда будущему работяге курносая медсестричка в белом колпаке как-то совсем не понравилась. То ли оттого, что сидела в профиль, не разглядишь, то ли оттого, что вся была в белой, как смерть в больничной амуниции, а больничку Сенька с детства не любил, может, потому то и не приглянулась ему Капа оттого, что санчасть в его понимании была не тем местом, где можно было бы нормальному парню встретить вполне себе интересную девушку. Все там эти медицинские работники – санитарки, медсёстры, да и сами врачи тоже, были для него на одно лицо – блёклые и неприглядные, в основном подслеповатые очкарики.
- Век бы эту заразу ему не видать, – так думал с неприязнью Семён об этом по его мнению дурно пахнувшем заведении.
И совсем уже другое дело оказалось, когда увидел он курносую смешинку, бывший гидроакустик, через полтора месяца в парке на танцах. И не признал он в ней того, как он выразился тогда про себя, курносого Буратино, смеющуюся медсестру в кабинете хирурга во время прохождения им медицинской комиссии. Не узнал, но влюбился братишка сразу и бесповоротно в эту девушку с конопушками на танцплощадке. Ухаживал, правда, он за отважной кнопкой совсем недолго. Мечтал он, работник продолжить дальше учиться, вот и записался в вечернюю школу. После работы честно штудировал различные учебники, в памяти восстанавливая то, что когда-то он изучал. Не хотелось ему, детдомовцу неучем в будущем жить. Проводил разок-другой свою милую капельку, как он в шутку прозвал её про себя, до женского общежития и на этом их дружеские отношения зависли в состоянии шаткой неопределённости.
А сблизила их, Семёна и Капитолину школа рабочей молодёжи. Оба они ученика в начале учебного года неожиданно друг для друга заявились в единственный в ней девятый класс, к тому времени в стране уже было принято всеобщее восьмилетнее образование, и у тех, кто закончил седьмой класс он приравнивался к восьмому. Вот и пришли два голубка в один класс, оказавшись оба неуча в одной аудитории, но сесть за одну парту медсестра и моряк вместе не рискнули. Побоялись они обнаружить свои непростые, ещё не совсем как бы сложившиеся их отношения, но обоюдная симпатия между ними росла, с каждым днём нарастая, как снежный ком. При встрече на занятиях, молодые люди чаще всего, как и все их одноклассники, обменивались обычным дружелюбным приветствием с кивком головы, но случалось и рукопожатие, а это было уже событие для влюблённых ученика и ученицы – вершиной их затаённого блаженства.
Но время не стоит на месте. Короткую дождливую осень сменила затяжная зима со своими метелями. Занятия в школе у учеников продвигались с равным успехом – оба они претендовали на отличников, а вот встречи вне школы прекратились совсем. Эта парочка самолюбивых старателей научных знаний, скрывая свои намерения, соревновались тайно друг с другом. И в этом бескомпромиссном личностном противостоянии совместный год учёбы пролетел почти незаметно. Надоевшую долгую зиму обокрала на снежные сугробы с громкими грозами пришедшая весна. Лето. Начало июня. И вот уже первый ласковый месяц «Красень» по старому, распахнул свои благоухая свежей зеленью, щедрые объятия для школьных каникул.
У вчерашних ещё недавно сильно занятых учеников появилось больше свободного времени и между ними возобновились короткие свидания. Но недолго морячок терпел и в этот раз это непонятное, по его мужскому мнению вихлявое, как флюгер положение, тут в самый раз уж нужно было что-то предпринимать, вот он и сделал. Месяца не прошло, как однажды набрался он духу столб столбом и пошёл на абордаж, выпалив, смущаясь, своей суженой в лицо предложение, по достоинству оценив её бесхитростный, лёгкий на подъём уживчивый, но и немасляный характер. Глупая, капризная сумасбродка в придачу вряд ли его могла бы устроить. Несовместимое, трудно совместить, хотя порою такое и бывает.
- Какой же вы, Сеня, оказывается смешной, – хохотнула в ответ ему то ли взрослая девушка, то ли подросток осторожно-незрелый какой-то.
- Смешной? – насупился обиженно приглаженный клёш.
- Но вы же знать меня совсем не знаете, а туда же, как все с порога сразу жениться на мне надумали!
- Кто это все? – сощурил глаз акустик.
- Все вы, мужики, – на полном серьёзе прозвучало в ответ.
- И много всех у вас таких, как я подобных было? – надулся пузырём ревнивый, как оказалась, в чувствах дерзкий ухват морской.
- Все мои, – ответила игриво веснущатая егоза.
- До свидания, – развернул свои оглобли флотский акустик.
- Да постойте же вы, – окликнула его игривая тётя Мотя, – я пошутила, – созналась она, спрятав улыбку.
- Стою, – не оборачиваясь откликнулся уязвлённый девичьим признаньем ухажёр.
- Никто мне кроме вас ещё не делал предложения, – открылась бедовая малявка.
- Извините, мадам, что побеспокоил вас, – сдал немного назад флотский старшина.
- Это вы меня, Сеня, извините, – прощебетала пичуга, – за то, что я глупая с дуру то наговорила вам про себя. А вы такой сильный сразу взяли и обиделись на меня!
- Я не обиделся, – строго, без улыбки отчеканил Семён.
- А что вы сделали? – слегка оробела старшая медсестра в хирургии.
- Я сделал вывод, – в том же тоне, что чуть раньше, ответил строгий кавалер.
- И какой ваш вывод? – округлила в ожидании свои глаза дерзкая жиличка общего заводского девичьего проживания.
- Собственный, – не стал разъяснять свои умозаключения цеховой электрик.
- Я же сказала вам, – с грустинкой в раскосых глазах как бы покаялась конопушка, – что не зная меня, а точнее моего характера, вам, наверное, трудно будет меня понять!
- Когда поженимся, – взял себя в руки уверенный в себе мужик, – вот тогда я всё и узнаю о вас!
- Это что такое узнаете то, Сеня? – поджала губки свои, снова взбрыкнула ехидно в дыбы бодливая коза, повеселев мгновенно.
- Кто вы и что вы там за птица такая, – твёрдо заявил скороспелый жених.
- Ты что же, и вправду решил, жениться на мне? – перешла резко на «Ты», игриво улыбаясь, шаловливая кокетка.
Он то, этот плечистый, не увлекающийся, как выяснила она, известной в мужской среде привычкой натренированный атлет ей ещё с того раза в поликлинике был по душе, припоминая неприглядный инцидент на танцплощадке.
- Правдивее не бывает, – ответил честно местный красовец.
- Так уж и не бывает?
- У нас не бывает, – заверил медицинскую сестру корабельный служака.
- У кого это у вас?
- У нас, у моряков Тихоокеанского флота!
- А на других флотах бывает? – прикрыла глазки ресницами лукавый маломерок.
- Как на других флотах бывает, я не знаю, – признался откровенно Сёмка, – но там, где я служил, слово с делом не расходится!
- Ой ли… – хохотнула недоверчиво кусачая пигалица.
- Дал слово – держи фасон!
- Какой такой фасон? – насторожилась уже медсестра и будущая женщина.
- Наш флотский, морской фасон!
- А не пожалеешь потом, морячок, сдав мне свой фасон на одном доверии?
- Фасон не куртка, – уел слегка подругу лихой акустик, - сбросил с плеч и забыл...
- Так пожалеешь или нет? – гнула своё упёртая малявка.
- Сама не пожалей. А мы то уж как-нибудь сдюжим. Не посрамим ни матросского звания своего, ни слова данного единожды!
- Так уж и не посрамим?
- Так точно! Не посрамим, - прозвучал уверенный ответ.
- И кто же это опять такие мы? – буравили девичью голову непонятные сомнения, – семьи-то у парня нет. Сирота он, как и она сама, – узнала Капа заранее, – да и не нахал он, вроде бы, – увещевала сама себя настроенная на серьёзный лад курносая кнопка, – но всё чёй-то мыкает, будто не один живёт. Скотину што ли он какую то в доме содержит? – терзалась в смутных догадках её душа, – не ошиблась ли ты, девонька в нём, – корила не на шутку себя осторожная интернатовская неваляшка да и брякнула в ответ, – да чё ж ты, истукан эдакий, заладил всё мы, да у нас... Кто это мы-то?
Но сомнения быстро рассеялись сами собой.
- Мы – это я, мой дом и мой характер, – расставил все точки над «И» уязвлённый с девичьей стороны недоверием предложенец ей руки своей и сердца.
- Ой, – расслабилась, освободившись от неясных подозрений, озорная макушка, – а я то думала, что мы – это хвастун и обманщик в одном лице!
- Лицо у меня и в самом деле одно. И других – не было, и не имеется, – сказал, как отрубил серьёзно, не кривя душой, прямолинейный женишок, – но вот, что касается в мой адрес ваших сравнений, – рассеял девичьи сомнения в раз и навсегда Сёмка Шишак, – так я подлостью и пустой болтовнёй с детства не балуюсь и вам не советую!
- Тоже мне советчик нашёлся, – собрала губки в трубочку Капелька, – а не деле…
- А на деле, – жёстко рубанул, прервав девичью тираду цеховой электрик, – у меня не забалуешь. Взялась за гуж, так не скули, что не сдюжишь!
- А если заскулю?
- Ты? – вскинул брови самонадеянный претендент на девичью любовь.
- Я! – уточнила, убрав с лица улыбку, конопатая смешинка.
- И как это понимать?
- А так, – стрельнули соблазнительные глазки, – распущу нюни и всё тут!
- Ну коли уж так, – почувствовав, что противная сторона вполне созрела уже и для сдачи холостяцких позиций, мастеровой электромонтёр нагнулся, сгрёб в охапку и поднял живо на руки, как пушинку очумевшую враз свою Капитолинку, и выдохнул совершенно счастливый, – да я тебя всю жизнь на руках носить буду до самой смерти и сопли тебе по утрам вытирать буду!
- Так уж и до самой смерти? – откинула голову взлетевшая стрекоза.
- Пока не кончусь, – клятвенно заверил новоиспечённый жених.
- Смотри, – обхватив его за крепкую шею, заболтала ногами счастливая Капа, – ты сам мне обещал. Я тебя за язык не тянула!
- Обещал, обещал, – расплылся в тельняшке поджаренный страстью блин.
Осмелев, претендент на судьбу, душу и тело курносой красавицы, впился яростно в её горячие и припухшие губы, затянул в себя пол лица зардевшейся девушки и задохнулся от наслаждения, долго-долго не отпуская радость сладкую свою.
- Ну ты и медведь, – едва оторвалась, задыхаясь ошалевшая чаровница.
Всю свою сознательную четверть вековую жизнь, с раннего детства Сёмка Шишак отличался от многих своих пронырливых сверстников тем, что всегда сторонился, вначале в общении с девочками, а потом уже, как следствие, приобрёл он некий страх в интимных отношениях с женщинами. Отчаянный и способный на открытый, порывистый отклик по природе своей человек и настоящий по сути мужик, чувствовал себя в дамском обществе неуютно и даже несколько скованно. Этот страстный поцелуй взахлёб был его первой до одури счастливейшей ласточкой в незадавшейся с детства способностью находить общий язык и взаимопонимание с представителями противоположного пола.
Мать его рано ушла из жизни, не балуя единственного отпрыска щедростью своей материнской ласки, а, значит, и женской доверительностью в уютном контакте, Правда, в противовес ей, щедро, не жалея своего душевного тепла, опекала внука его любимая няня и бабушка, ласковая и пушистая, как сама святая нежность, но и это единственное тепло у него, у Сёмки подростка, украла страна, в лице чёрствых и бездушных чиновников. Разом – ни с того, ни с сего отняли у него, неокрепшего сироты мальчишки в приказном порядке общение с самым дорогим для него, лучшим в мире всепонимающим другом и добрейшим наставником, чуткой сказительницей народных преданий, определив его в детский дом. И только жертвенная, всепоглощающая любовь и забота с молитвой его незабвенной, милой бабули Надежды Матвеевны, хоть, и на расстоянии, но охранила его детскую, ещё весьма уязвимую, несформировавшуюся душу от всевозможных невзгод и пагубных потрясений.
- Я нечаянно. – извинился, выдохнув, захмелевший от радости целовальщик, – уж больно, Капа, сладки губочки твои, моя милая Капелька. Честное слово, – облобызал он снова щёки своей зардевшейся пичуги.
- Да ну тебя, – ершилась понарошку, сама радея ласкам парня, счастливая девушка.
Кто мог знать, как сложится этот скорый союз двух сиротских сердец, как он в этой непростой их жизни склеится. А вдруг возьмут и обретут ребята прочную связь и счастье осязаемое в их семье. Много людей веками пыталось понять, рассуждая об этом тайном и пленительном мире под названием счастье, но к единому пониманию так и не пришли. Но если предположить, что счастье – это не что иное, как ощущение всей полноты жизни, так в чём тогда эта полнота заключается? В работе и в безграничной отдаче любимому делу? Конечно, дело, которому ты преданно и всем сердцем отдаёшься, никогда и ни за что тебе не надоест, но тогда и жизнь твоя, как правило, обречена на одиночество, потому что само занятие всецело поглотит тебя, и уже не будет времени хватать на тех, кого выберешь себе ты в спутники жизни и на твоё внимание к ним. А разве одиночество – это счастье?
Или, может быть, счастье – это всю жизнь нежиться, утопая в богатстве и славе? А безраздельная власть и пожизненная безнаказанность могут считаться признаком счастья? Но сытое самодовольство развращает человеческое естество царя природы, превращая его в бездумное животное. Но трудно это счастьем назвать, потому как приевшаяся роскошь и вседозволенность не могут приносить радость новизны в ощущении жизни. Так, может быть, счастье – это постоянный и неустанный поиск самого смысла человеческой жизни? Но жизнь то саму не надо искать. Она же каждому из людей даётся без их согласия, а это означает, что смысл её в том и состоит, чтобы свой род продолжить, воспитывая будущие поколения. Так в чём тогда состоит это счастье? В воспитании народившейся поросли?
В семье, где правит миром любовь и согласие, когда тот человек, который рядом с тобой живёт и тебя понимает, в этом союзе двух людей плетутся причудливые, как сказка узоры счастливой жизни день за днём одинаково. Но и это каждодневное, и однообразное благополучие быстро наскучит, разорвав приевшуюся рутину тёплых отношений. Значит, счастье в чём-то другом? А, может быть, оно – это счастье, всего то лишь мудрое умение двух людей: мужчины и женщины, соизмеряя, совмещать свои семейные обязанности и их любимое занятие? Но как тогда достигнуть этого идеального союза, за основу взяв всё тот же компромисс между полами и личностным устремлением, как учит Библия, в терпении? А, может, всё гораздо проще? Счастье – это постоянное желание служить тому, кого ты и выбрал сам или сама себе в спутники жизни. И служить ему или ей, не требуя ничего для себя взамен, находя в этом душевное удовлетворение. Может быть…
Если же предположить, что везде, куда не кинешь взгляд, присутствует любовь, то, значит, счастье – это и есть любовь? И тогда, что ж такое эта любовь? Веками, как заноза мучит человечество эта известная всем, но и непонятная тайна чувств или все то интимная связь в отношениях в между людьми? Если любовь – это лишь плотское желание, которое влечёт напоённое страстью к противоположному полу, тогда куда пропадает то ощущение полноты жизни? И даже самая романтическая привязанность между двух людей да ещё и разного пола, которая вынуждает каждого из них вдруг совершать глупые и несуразные в их отношениях поступки, не дают гарантированного ответа на то, что это и есть то самое, искомое ими чувство под зябко-жарким названием «любовь». Так что ж тогда эта любовь: временная увлечённость или бегство от скуки в поисках новых развлечений, или попытка развеять хандру своего одиночества?
А, может быть, любовь – это покорная, если не сказать больше, жертвенная с обеих сторон готовность в любую минуту подставлять друг другу своё плечо? Но тогда следует понимать, что первоначальная чувственная сторона половых отношений – это симпатия и интерес, как устойчивая взаимная предрасположенность может постепенно, перерасти и в более качественную сторону их отношений, как обоюдный респект – уважение. Но это не любовь. Никто из живущих ныне на Земле хомосапиенс так и не знает до конца, что ж это за штука такая любовь? Духовная, нравственная или физиологическая сфера отношений в жизни между людьми разных полов, характеров и устремлений. Зато знает всё население на нашей планете, что без физиологического действия не рождаются в семьях детки, а без духовности не воспитать потомство в нравственном целомудрии. И в результате выходит, что без того и другого, просто, нет и не существует жизни на нашем космическом ковчеге под названием Земля? Неужели счастье и любовь – это всего лишь придуманный образ и недостижимый идеал или сладкий мираж – разумного заблуждение?
В таком случае, с определённой долей вероятности можно предположить, отринув прежние рассуждения, что этот брак двух сиротских сердец будет достаточно надёжным и благополучным, потому что оба они, и Семён, и Капитолинка, пройдя через жестокий, как кухонная тёрка отборочный цикл душевных и физических испытаний в судьбе, честно и с открытым сердцем приняли на себя обоюдное согласие и ответственное решение. Значит, они уже были готовы и до этого искренне и постоянно совершать друг для друга глупости, которые и приносили бы им обоим минуты радости и непередаваемых ощущений полётов, стараясь всем своим существом поддержать между собой тёплый климат ненадоедливых отношений, не исключая споры и несогласия, но избегая крупных ссор, для достижения в их союзе общей цели под названием «семья», ради будущего потомства. Как знать…
Даже подав в городской загс свои заявления, влюблённая парочка, баран да ярочка, как ни странно, но встречаться, продолжали всё также редко. С одной стороны, им обоим мешали в этом затяжной по времени ненормированный характер Капиталинкиной работы и подвижный сменный график Семёна. Не могли они, бедолаги, часто наслаждаться своей молодостью, хоть и очень к этому стремились. Отсюда и выливалось у них в эти редкие и затяжные до глубокой ночи ненасытные свидания – обоюдное желание не расставаться.
- Ну хватит, Сенюшка родной мой. Хватит уж, милый, – жалобно просила, вздыхая тяжко уставшая от поцелуев растрёпанная ромашка, – поздно ведь.
Да и тебе ж ни свет ни заря на работу завтра подыматься надо, – умоляла она.
- Ну хоть ещё чуток, Капитолинка, погоди, – не в силах выпустить из удушающих своих объятий желанную капельку, настаивал ненасытный поглощатель девичьих губ.
И та сдавалась. Ей и самой то не особо хотелось его, своего медведушку отпускать, хотя изрядно уже болели опухшие губы. Но и девичье, ещё не растраченное целомудрие у фронтовой сироты, зная цену ответственности недопустимым поступкам, и разумное табу противились безудержному призыву отдаться бесконтрольной страсти. И Капитолинка со всей решительностью, оттолкнув своего жадного до ласки целовальщика, заявляла.
- Всё, Сенечка, пора, – и убегала, вспорхнув воробышком, в свою общежитскую на троих освоенную с соседками келью.
- Да ну тебя, Капа, – обиженно вздыхал ненацеловавшийся полуночник.
Измятая, как дорогой, но подзамызганный от долгого пребывания в руках букетик цветов, блаженная птаха мухой пролетала мимо всё понимающей их дежурной вахтёрши и тут же, распахнув в комнате окно, полушёпотом кричала свему одинокому, как тот пенёк на лужайке, торчащему на улице провожатому с высоты второго этажа.
- Ты когда ещё, Сеня, придёшь то ко мне?
- Да я хоть завтра готов, – так же полушёпотом жарко отвечал наэлектризованный в ночи заводской работяга.
- Нет. Я завтра не могу. У меня дежурство, – доносилось из окна или что-то в этом смысле подобное.
- Хорошо! – соглашался Семён, – я позвоню тебе с работы в обеденный перерыв!
- Буду ждать, – захлопывалось общежитское окно вслед за воздушным поцелуем.
Так всё тёплое время года и проженихались два голубка ни шатко ни валко. Он не ведал этот простодырый женишок тогда, что Капкины соседки по комнате ревновали её к нему, выговаривая с завистью своё якобы неудовольствие, будто бы всегда при свидании с ним, она по ночами им спать не даёт.
- Да будет вам, девчата, пургу то нести, – махала беспечно рукой на все замечания радостная Капочка-капелюшка, с головой ныряя к себе под одеяло.
- Счастливая ты, Капка, – вздыхали в унисон обе подружки.
- Счастливая, – лукаво улыбалась им из-под одеяла уставшая кнопка.
- А то нет, – издалека запрягая, допытывались засидевшиеся в девках охотницы до чужих интимных откровений.
- Ну чё вы привязались то? – появлялась наружу девичья макушка.
- И она ещё спрашивает, – дружно наседали, увенчанные бигудями головы.
- Чёй-то не пойму я вас, девоньки, – прикидывалась дурёхой их соседка медсестра.
- Нет, вы только посмотрите на это абсолютно невинное создание, – возмущённые вылезали из-под одеял наружу, садясь, обе тряпочные папильотки, – на неё без содрогания то и смотреть нельзя, а она всё – не пойму да не пойму…
- Ой, – вздыхала их подруга, понимая, куда клонят эти общежитские дознаватели, – если губы опухли, значит, я по-вашему, счастлива?
- Да мы же, девонька, не о тебе, а о суженом намекаем!
- А чё о нём намекать, – принимала сидячую позу и припозднившаяся товарка, – он суженый и есть суженый. Чё о нём вам намекать?
- А притом, – ярились в ответ завистницы, – с виду, если посмотреть, твой матрос – не мужик, а орёл с крыльями!
- Может и орёл, – щерилась, памятуя о чём-то своём, подследственная егоза, – я не знаю, но зато сокол ясный – это я знаю точно!
- Только этот сокол твой чёй-то не летает, а ходит за тобой привязанный, как телок у пастуха на поводу!
- Много вы, девки, понимаете!,– осаживала строго подруг своих Капитолинка, – из детдома он. А в детдоме, сами понимаете, как...
- Откуда нам знать, – не унимались накрученные головы, – мы, тебе известно, не в детдоме сами то выросли!
- Там, рассказывал Сеня, не забалуешь, – урезонивала кумушек разумная невеста.
- О чём это ты? – с явным намёком удивлялись те.
- Да всё о том же, – следовало им в ответ.
- Капка, не морочь нам голову, – теряли терпение обделённые мужским вниманием одинокие клуши, сами тайно мечтая о подобных свиданиях, – мы чё, по твоему, совсем на дурочек похожи?
- Да ну вас, девчонки, – не сдавалась Брестская крепость с косичками.
- Нет, ты честно, Кап, – наседали комнатные наседки, – ежели што, ты скажи нам, и мы тебя, сама знаешь, поймём и не осудим!
- Вот что, судьи, адвокаты и прокуроры мои, – ныряя обратно под одеяло, обрезала жёстко деревенских коз, пресекая наглую фамильярность, сестра-хозяйка в хирургическом отделении, – дружба мальчиков с девочками в вашем понимании в их детском доме строго пресекались воспитателями на корню. Ясно вам?!
- Это в каком таком нашем понимании, – гнули своё шалые Фенька и Алька.
- А то вы не знаете…
Любопытные соседушки вожделенно, хихикая, уточняли одна за другой.
- Это не то, што уже между вами было, – залезала под кожу одна из них, надеясь на интимные признания зацелованной парнем своей соседки по комнате.
- Знаем мы вас, влюблённых, – подключалась и другая,– мужику то, што… Только одно и требуется. Им только позволь – живо в подоле притащишь!
- Да, сами вы не прочь подолом помахать, – отворачивалась к стенке лицом жутко зацелованная тайна, – говорю же вам, не может он по-плохому с девушками общаться!
- По-плохому – это как?
- А так как вам бы хотелось!
- А по-хорошему?
- А по-хорошему он умеет!
- И ты умеешь?
- И я умею!
- Откуда, Капка? – повисал вопрос в воздухе, – сама в приёмышах да в интернате выросла…
- Да в приёмышах, да в интернате, – огрызалась уязвлённая душа, – но мне там ни с кем дружить не запрещали!
- А с кем дружить то? – язвились дерзко сельские молодайки.
- Хоть с кем. С вами, например, – сворачивала разговор Капитолинка, – да спите ж вы, полуночницы. Скоро всем нам на работу вставать!
- С тобой выспишься, – затихали, накудахтавшись, деревенские курицы.
- Ничего, – накрываясь с головой, отвечала, засыпая их соседка, – выспитесь!
- Всё равно ей, Капке, в жизни повезло, – оставались при своём мнении, каждая из
двух её закадычных общежитских подружек из таёжных урочищ приземлённых куропаток Аграфена и Алефтина, враз замолчав, забываясь под утро коротким сном.