Глава одиннадцатая.
А память прошлое хранит …
Перемены. Страсти по Афанасию Пантелеевичу.
А жить в эпоху перемен
Я никому не пожелаю, -
Не зря пришла к нам из Китая
Другим пословицам взамен.
«Не дай бог жить в эпоху перемен»
Китайская старинная пословица.
***
Два события: земельная реформа и фиксированный налог, вместо продразвёрстки, а кроме того вспыхнувший в 1921 году голод начавшийся в центральной полосе и докатившийся до Западной Сибири, привели к коренным изменениям жизненного уклада, не только на хуторе, но и в селе Орловке. Крестьяне – жители села поняли, что спасением от надвигающегося голода может быть только земледелие, то есть выращивание собственного хлеба. Весной 1922 года все активно приступили к распашке сенокосных угодий и выкорчевыванию лиственного леса и кустарника, для расширения пахотных угодий.
- Уменьшения поголовья скота допускать нельзя, - собрав сход, объявил председатель Занин.
-А где же мы теперь сено возьмём для прокорма скота, - загалдели самые горластые, и, естественно, самые нерадивые крестьяне.
- Сено для прокорма скота можно накашивать в логах и в лесополосе, – заявил председатель.
- Дык ет что жа, я таперь вручную пуп буду надрывать? – выскочил вперёд самый зачуханный, владелец одной коровы, Петрунька Свищ. - Туды жа косилку не загонишь.
- Ничего, с голоду не хочешь подыхать, так и руки не отваляться, накосишь, – осадил его дед Беклемищев, - да у тебя Петрунька и косилки – то сроду не было. Сядь, не мути воду.
- В логах и косилкой косить можно, если предварительно вырубить в них кустарник, ну, а в лесу пока будете косить литовкой, со временем раскорчуете поляны, - поставил точку председатель.
На том и порешали. На другой день, председатель и члены исполкома приступили к разделу сенокосных угодий, исходя из наличия поголовья на крестьянских подворьях.
На хуторе же события разворачивались несколько иначе, чем в селе. Большинство согнанных сюда казаков начали понимать то, что задуманная чекистами задача, с их переселением, выполнена и они больше никому не нужны. А так же, они, после смерти Акима Федотовича и попытки ареста братьев Барышевых, поняли, что оставаясь рядом с этими, хотя и порядочными, честными семьями, они постоянно будут находиться под подозрениями и недоверием. И как бы, в подтверждение этого, поселковые и деревенские люди стали называть хутор «Белогвардейским», навесив тем самым, на его жителей несмываемое клеймо. Переварив все эти доводы в головах, несколько семей собрав свои манатки, двинулись назад, в родные места, предварительно списавшись с родственниками.
Остались на хуторе пять дворов. Барышевы, да Чаплицкие, им ехать было некуда. Взяв дополнительно ещё две десятины земли братья, став уже настоящими земледельцами – пахарями, занялись весенними полевыми работами, не забывая при этом и о пчёлах, Иван, с помощью деда Беклемищева, стал настоящим пасечником и всей душой прикипел к этому делу.
Две семьи, видимо не имеющие родственников на старом месте, прихватив дополнительно, то же по десятине брошенной земли, спокойно ковырялись в ней.
Особое рвение к земледелию и скотоводству проявил Богданов Николай Трофимович, он захватил, по согласованию с сельским Советом всю землю, брошенную уехавшими хуторянами, кроме той, которая была отведена оставшимся соседям. Но в первый год, несмотря на изнуряющую эксплуатацию жены Анны, и дочери Вари, справиться с обработкой земли не смог, однако и отказываться, хотя бы от её части, то же не стал. Зерна же и с той земли, которую смог обработать, собрал достаточно для того, чтобы прокормиться, заплатит налог и довольно большую часть продать. На вырученные деньги купил ещё две лошади и корову. В связи с тем, что желающих поселиться на хуторе не находилось, Николай Трофимович выждав на станции эшелон с беженцами, которые спасаясь от голода, бежали с центральной полосы России в Сибирь, в поисках лучшей доли, уговорил одну из семей, этих беженцев, поселится на хуторе. Он всё рассчитал как надо:
«Деваться им не куда, предложу поработать на моих полях, за хлеб. Новая экономическая политика разрешила использовать наёмный труд. Пока временно, а там посмотрим. Требования к использованию земли с необходимым севооборотом я выполню, никто её у меня не отберёт»
Семью он подбирал трудоспособную, муж и жена были крепкого телосложения, осмотрев их мозолистые руки, Богданов определил то, что руки эти к безделью не привычные. Перекинувшись несколькими фразами с главой семьи, он понял, люди эти были настолько истерзаны неудачами в жизни, что их устраивало любое предложение, лишь бы была крыша над головой, да кусок хлеба на столе. Учёл Николай Трофимович и то, что лишних ртов у новых знакомых нет, с ними был один ребёнок - пацан, возраста, судя по росту, такого же, как и их дочь Варя. «Этот тоже даром хлеб есть не будет, - рассудил рачительный вербовщик, - вполне может уже работать» Уговаривать переселенцев долго не пришлось, предложение Богданова было принято, можно сказать, даже с радостью. Как говориться: не было ни гроша – да вдруг алтын. И дом и хлеб. А, чтобы эти переселенцы не смогли отделиться от него, Николай Трофимович поселил их у себя во дворе, построив там небольшой домишко. Всё продумал заранее расчётливый хозяин.
Так на хуторе появились Овсянниковы: муж Терентий Христианович, жена Зинаида Дементьевна и сын Миша, да, да именно тот Миша, который, в послевоенное время, стал парторгом партийной ячейки села Орловка, и который так ненавидел Александра Афанасьевича. Но до этого ещё слишком далеко, пока они только пацаны, с одного хутора.
Особой дружбы с новым поселенцем Михаилом, Барышевы ребята не водили. Он, Михаил, был замкнутым, не разговорчивым и, как показалось Ивану, хитроватым парнем – себе на уме. Да и сильно водить дружбу было некогда, ребята были заняты своим хозяйством, Михаил трудился в усадьбе Николая Трофимовича, а тот умел выжимать пот из своих семейных, а теперь ещё и наёмных работников. Так, что было не до игры. Иногда, при встрече, махнут рукой для приветствия друг другу и все дела.
***
Ближе к весне 1923 года на станцию Жарковскую прибыл эшелон с необычными беженцами. Мужчины одеты были в чёрные и серые потрёпанные ризы, местами изношенные до дыр и рваных лохмотьев. Выходя из грузового вагона, в котором их перевозили, они неистово крестились, бормоча потихоньку молитвы. У одного на груди поблёскивал достаточно крупный крест – распятье. Он, воровато оглядевшись вокруг, быстро накрыл крест полой фуфайки, накинутой на ризу. Женщины были одеты во всё черное, с надвинутыми до самых бровей платками, новизной их одежда не отличалась тоже. Из вагона они выходили молча, тихонько, оглядываясь с тревогой, и тоже мелко крестя свои угрюмые лица. И даже дети отличались своей медлительностью и кажущимся спокойствием. Глядя на то, что их сопровождал милиционер НКВД, стало понятно, что переселенцами эти люди стали не по своей воле. Высадили на станции Жарковской этих служителей христианской веры не всех, а лишь часть, из одного последнего, в составе, вагона.
- Вот принимайте товарищ Воронов служителей культа, - козырнул сопровождающий милиционер, присутствующему здесь же начальнику Жарковского ГПУ, - этих предписано разместить на вашей территории, они оказались более – менее сговорчивыми. А остальных, из всего состава, приказано отправить дальше на восток, в тюрьмы и лагеря.
- А это что за игуменья? – спросил Воронов, указав на идущую с неприступным видом, с высоко поднятой головой и гордой осанкой женщину, рядом с ней опустив синие глаза, под нависшим над бровями чёрным платком, робко переступала девочка, лет десяти от роду.
- Анна, иди ко мне, дай руку! – уверенным голосом, привыкшим повелевать, приказала «игуменья».
- Это дочь волосного священнослужителя из под Петербурга. Отца ликвидировали, а дочь и внучку пожалели, а зря, уж больно гордая эта дама.
- Ничего, здесь с неё спесь быстро слетит, если вперёд с голоду не загнётся! – подитожил судьбу «игуменьи» Воронов.
Подогнали подводы, рассадили прибывших «грешников» и повезли на новые места обитания. Часть из них была расселена в посёлке, три семьи на хуторе «Белогвардейском», а оставшихся отправили в деревню Марьенка, в том числе и «игуменью», на освоение неразработанных земель. В 1922 году в стране началась борьба с религией, был брошен очередной лозунг «Религия – опиум для народа»
***
Александру Афанасьевичу тот день, когда он впервые встретился с Анной Григорьевной, запомнился на всю жизнь, так ясно, как будто это произошло только вчера.
Иван и Александр в тот день решили проверить состояние пчёл на пасеке, перед тем, как выставлять их из омшаника на летнюю площадку. Сашка на ходу, схватив горбушку хлеба, выскочил во двор, где у ворот его ждал Иван.
- Смотри – ка Санёк, это что такое, - спросил Иван, взглядом указывая на две подводы, въезжающие в ворота хуторской околицы.
- Не знаю, странные какие – то люди на телегах сидят, чёрные, как вороны, на нашего попа Евлампия похожи.
- Милиционер с ними, - нахмурился Иван, - понятно, ещё одну партию врагов Советской власти везут. Нам на подселение. Пойдём скорее на пасеку, без нас разберутся, кого куда поселить.
- Подожди Иван, вон смотри, девчонка с ними, неужели и она враг. Смотри, какая худенькая, - и Сашка, забыв про горбушку хлеба в руке, как заворожённый, глядя в синие глаза девочки, медленно приближался к остановившейся телеге, на которой она сидела, рядом с женщиной, с суровым орлиным взглядом.
Взгляд девочки опустился вниз на Сашкину руку, в которой была зажата горбушка хлеба и замер. Она, сглотнув слюну, на секунду подняла глаза на его лицо, и вновь уставилась на горбушку, в глазах её застыли две маленькие слезинки. Женщина, перехватив этот взгляд, тихонько дёрнула девочку за руку и та, с большим трудом оторвавшись от горбушки, устремила взор свой в сторону леса, мимо Сашкиного лица.
На улице стали собираться хуторяне. Подъехал председатель сельского Совета Занин. Милиционер переговорив с ним, распорядился сидящим на первой телеге служителям культа, размещаться в указанных председателем домах .
- А остальных куда? – спросил милиционера Занин.
- Остальных в Марьенку.
Вскоре подошла и Наталья Фёдоровна, Сашкина мать.
- Мам, - дёрнул Сашка мать за рукав, - можно я возьму булку хлеба? Смотри вон на второй телеге девочка сидит, она видимо давно не ела, и боюсь, что до Марьенки её живой не довезут.
- Беги, там у нас ещё две буханки есть, мы эту неделю как ни будь одной буханкой обойдёмся. / расход хлеба строго распределялся по дням недели, голод только, что начал отступать/
Сашка стремглав кинулся в дом, схватил буханку и тут же оказался рядом с телегами. У той телеги, где сидела девочка, стоял милиционер, его строгий взгляд упёрся в буханку хлеба, крепко зажатого в Сашкиных руках. Всем своим видом милиционер давал понять то, что он не потерпит никаких контактов местного населения с сопровождаемыми им арестантами. Но видимо устрашающий этот вид бал напускной, и строгость показная, для солидности. Возможно, этот человек имел таких же детей, как и эта девочка, возможно и его сердце сжималось от вида голодных, обездоленных детей, но должность, в которой он состоял, не позволяла этому человеку показывать слабость свою. Он легонько махнул Сашке головой, предлагая выполнить то, что тот задумал, а сам, отвернувшись, пошёл к ближайшему дому.
Паренёк почему – то оробел, медленно приблизившись к телеге, он сначала протянул буханку хлеба девочке, но та, посмотрев на женщину с орлиным взглядом, хлеб не взяла. Тогда Александр протянул руку с буханкой к этой строгой монашке. Та сначала сделала вид, что не замечает протянутого ей хлеба, но взглянув на девочку, и уловив светящуюся радость в её глазах, от скорого ощущения поглощаемой корочки, этого прекрасного, вкуснейшего хлеба, медленно протянула руки и с величайшим достоинством, будто это не её, а она одаривала рабов господних, приняла этот спасительный хлеб:
- Храни тебя господь мальчик! – твёрдо, словно с амвона, произнесла «игуменья» и плавным движением руки осенила его крестом.
***
Расселённые на хуторе священнослужители не имели ни земли, ни скота, им оставалось только одно – ходить по сёлам и выпрашивать подаяние. Чем они первое время и занимались.
Председателя сельского Совета Занина, подселение репрессированных священнослужителей на хутор не только насторожило, но даже встревожило:
«Всё это не к добру, - думал он, - привезли людей на смерть, никаких распоряжений в отношении их не поступило. Ранняя весна, у них нет ни дров, ни еды и даже земли, на которой они могли бы что – то посеять. Правда, приусадебные участки остались, но где ж им взять семян. Чтобы люди в моём поселении побирались, допустить я этого не могу, и оказать помощь тоже. Непонятно, как к этому отнесутся окружные власти»
Но, несмотря на все опасения, Михаил Игнатьевич – добрая душа - собрал жителей хутора, которые тоже, напуганные произошедшими ранее событиями, не могли определиться, как им относится к новым переселенцам, явно не угодным высоким властям.
- Вот, что уважаемые граждане, - обратился, тщательно подбирая слова и путаясь, председатель к собравшимся, - кому, как ни вам известна жизнь отшельников, что поделать, всякое бывает, вы сами понимаете, какова жизнь на чужбине в изгнании. Я вам не препятствовал в разделе земли уехавших, но сейчас прошу добровольно выделить из этих земель три десятины, для вновь прибывших. Я могу, конечно, сделать это в приказном порядке, но думаю что человеческие качества вы, при всех испытаниях жизнью, не растеряли. Кроме того прошу выделить с каждого двора немного семян на посадку овощей. Зерна попрошу у жителей села. Ну и последнее, прошу вас - не дайте умереть вашим соседям с голоду. Всё это я учту при сборе налогов.
Сначала все присутствующие зашумели, загалдели, и было не понять, кто согласен с доводами председателя, а кто нет. Затем вдруг поднялся Богданов Николай Трофимович, подав знак рукой, призывая к молчанию, решил с председателем в конфликт не вступать, себе дороже, уж, он – то поимел, от сельсовета и лично от Занина достаточно:
- Что же, товарищ председатель, да мы знаем, что такое чужбина и голод, и видим, твоё хорошее отношение к нам, поэтому моё предложение будет такое: землю мы отделять не станем, всё равно они на ней работать не сумеют сразу. Пусть эти священники поработают годик у меня, - и здесь Богданов решил, изъят выгоду для себя, - научатся работать на земле, а я им помогу раскорчевать три десятины земли и в будущем году выделю все семена для посева. Надеюсь, мне это зачтётся при сдаче налога. Что касается пищи, то предлагаю всем помочь, кто, чем может, и хуторянам и селянам. Я думаю, им много не потребуется, священнослужителям духовная пища нужнее.
- Ты конечно хитёр Николай Трофимович, - поднялся Иван, - только с духовной пищи они на твоём участке немного наработают, поэтому мы, в общем – то, с твоим предложением согласны, но зерна на хлеб новым поселенцам, на первое время, выделишь ты.
После непродолжительных переговоров, на том и порешали, всю ответственность за трудоустройство и обеспечение семенами пришельцев, берёт на себя Богданов, посильная помощь в обеспечении продуктами ложится на всех. Занин уговорил и деревенских оказать помощь, кто сколько может. Однако тревога, вызванная этими событиями, его душу не покидала, беспокойные думы, о том, что, что – то должно случиться постоянно вертелись в голове Михаила Игнатьевича.
***
Через две недели после этих событий, у здания Орловского сельского Совета остановилась подвода, запряженная парой лошадей. На широкой площадке телеги разместились четверо: кучер Жарковского ГПУ Ребров, два милиционера, крепко вцепившихся в длинные, с примкнутыми штыками, винтовки, словно боясь того, что они неожиданно вываляться из рук на дорогу, и оперуполномоченный Стрельцов Егор Тимофеевич.
- Что же опять у нас случилось!? – встревожился председатель Занин, увидевший в окно подъехавший экипаж. - Зачем «лихоманка» принесла к нам ГеПеУшников? Вроде в селе всё нормально.
И накинув картуз на свою лохматую голову, Михаил Игнатьевич, теряясь в догадках, поспешил навстречу оперуполномоченному. Однако выскочив на крыльцо, он, увидев Стрельцова в сопровождении милиционеров с винтовками наизготовку, замер, сердце его вздрогнуло, и тревожным комом подкатилось к горлу:
«Не уж - то за мной!?» - скребанула по мозгам догадка, но сделав усилие над собой, Занин, нацепив недоумённую мину на лицо, простецки улыбнувшись, воскликнул:
- Что стряслось Егор Тимофеевич? По чью душу пожаловали, на сей раз?
- По твою, председатель, - кинув в упор, в лицо Занина, обжигающий взгляд, глухо произнёс Стрельцов, - пошли в дом, сдашь мне печать и в Жарковское ГПУ.
- За что, ты, конечно, мне не скажешь? – открыв ящик стола и передовая печать, спросил Михаил Игнатьевич.
- Нет, не скажу, в управлении тебе всё объяснят. Мне приказано тебя арестовать, - давай, руки за спину и вперёд, - принимая печать, распорядился оперуполномоченный. - Ведите его! - приказал он милиционерам.
- Ну, ты уж совсем товарищ Стрельцов, чего это меня вести, здесь идти – то двадцать метров, сам дойду, не сбегу.
- Я тебе с этой минуты не товарищ, а гражданин, и ты мне не указывай, что мне делать, положено идти под конвоем – исполняй. И хватит со мной перепираться, помалкивай.
- Зря ты так Егор Тимофеевич, я за собой вины не чувствую. Разберутся, оправдают меня, как ты будешь мне в глаза глядеть?
- Вот когда оправдают, тогда и поговорим. И совеститься мне нечего, должность у меня такая. Если бы я перед каждым арестантом совестился, давно бы от стыда сгорел. И ты зря хорохоришься, к нам легко попасть, да нелегко потом вырваться.
Занина усадили на телегу, между двумя конвоирами, Стрельцов с кучером сели с другой стороны.
«Вот они назойливые предчувствия, оправдались!» - скребанула душу тревожная мысль.
- Всё Ребров, поехали, погоняй лошадей, - распорядился начальник, и до самого управления больше никто не проронил ни слова.
- Товарищ Воронов, арестованный Занин Михаил Игнатьевич, председатель Орловского сельского Совета, доставлен.
- Бывший председатель, - поправил Воронов. – Доставлен, хорошо. Определите его в камеру денька на два, пусть посидит пока, а потом мы с ним серьёзно потолкуем. Саботажник белогвардейский!
***
Камера, небольшой закуток с деревянным лежаком и маленьким за решетчатым окном, находилась здесь же в управлении, в конце здания. Пока Стрельцов вёл по коридору Занина, оперуполномоченные и милиционеры, слонявшиеся из кабинета в кабинет, с удивлением смотрели на арестанта, все они прекрасно знали его и совсем недавно относились к нему нормально, можно даже сказать хорошо, за его мягкий приветливый характер. Но сейчас, глядя на, сопровождающего Занина, оперуполномоченного Стрельцова, на приветствие председателя никто не отвечал, стараясь быстро отвести взгляд в сторону, делая вид, что они не замечают происходящего.
Крепкая сосновая дверь, протяжно и басовито рявкнув, пропустила арестанта внутрь, затем, так же простонав, захлопнулась, снаружи послышался металлический грохот навеса наброшенного на петлю затвора, и щелчок закрываемого навесного замка.
Приёмы обработки арестантов в ГПУ знали хорошо, изучив их ещё в период правления ЧК. Усвоил их и начальник Воронов. То, что Занину сразу не сказали причину его ареста, и то, что в управлении с ним сразу никто не стал разговаривать. И то, что его поместили в камеру и в течение двух дней никуда не вызывали, и к нему тоже никто не заходил, кроме дежурного милиционера, подававшего три раза в день кусок ржаного хлеба и жиденькую картофельную баланду, сбивало его с толку и приводило в глубокое уныние. Во первых, он, как ни ломал голову, так и не мог догадаться за что его арестовали. Во вторых такое к нему отношение пугало неизвестностью: « Никто со мной не разговаривает, на допрос не вызывают, видимо они уже определились и с моей виной и с наказанием за эту вину. Придут ночью, уведут в тюремный двор, поставят к стенке и всё» Уж он – то знал, не понаслышке, скольких унесли в неизвестность от этой стены, и никто не знает где их могилы.
Но вот, на третий день, после употребления очередной пайки ржаного хлеба, ключ в замке щелкнул, грохнулся об стенку навес, и в проеме, обиженно проскрипевшей, двери появилось знакомое лицо милиционера Сизова. Он, на минуту смутившись, не зная, как назвать арестанта, с которым когда - то плечом к плечу воевали вместе, затем, плюнув на соблюдение субординации, вздохнув, сказал:
- Пошли Михаил Игнатьевич, Воронов требует тебя на допрос, - и, наклонившись поближе, добавил, - не знаю за что тебя, но начальник злобствует, ты уж там держись, браток.
- Спасибо и на этом Фёдор, сам не знаю, что я мог сделать не так.
- Вот сейчас и узнаешь…
В кабинете было накурено так, что фигура стоящего у стола Воронова, казалось, покачивалась из стороны в сторону вместе с папиросным дымом. Занин зная привычки начальника местного ГПУ, когда тот сердился, то папиросу из зубов не выпускал, опустил голову и ссутулил плечи, приготовившись принять порцию оскорблений и унижения. Но произошло неожиданное. Воронов был действительно зол, увидев вошедшего Занина, начал нервно ходить по кабинету, измеряя пол его твёрдым шагом от стены до стены. Затем, резко остановившись, выпалил:
- Повезло тебе Занин, заступник за тебя высокопоставленный нашелся. Я уже распорядился для тебя камеру отдельную в лагере подобрать. Ладно, хрен с вами, и с тобой и с твоим защитником, такие как вы быстро развалите власть Советскую. Иди в свою деревню, продолжай защищать своих белогвардейцев, корми попов сосланных, поддерживай своего помещика Богданова. У тебя, кстати, и свой поп Евлампий до сих пор в церкви служит, народ охмуряет, и церковь в Орловке процветает, как при царском режиме. Дошло уже до того, что ты стал определять, сколько с кого брать налога.
Занин, подняв голову, хотел что – то сказать в своё оправдание, но начальник ГПУ, махнув рукой, указал ему на дверь:
- Иди пока, но помни, что я этого дела так не оставлю, вы ещё вместе с Огневым за всё ответите…
- Ну, что? Куда тебя? – спросил милиционер Сизов, ожидавший дальнейших указаний у двери кабинета.
- Домой в Орловку! – облегчённо выдохнул Михаил Игнатьевич. - Пойду скорее в сельский Совет, а то люди чёрте что подумают.
- Постой, - не поверив на слово, остановил его конвоир и, приоткрыв дверь в кабинет, спросил. - Николай Филиппович, куда вести арестованного Занина?
- Никуда его вести не надо! – грубо и зло ответил начальник. - Сам дойдёт. Пусть идёт пока в Орловку, чёрт с ним!
- Ты уж прости меня Михаил Игнатьевич! Служба.
- Да ты - то тут, причём Сизов. Ладно, прощай, служи брат и мне пора на службу.
«Что же произошло, - быстро шагая по дороге к Орловке, думал Занин, - как оказалось, обвинений в мой адрес у ГПУ много, от Воронова так просто отделаться мне бы не удалось. Судя по его выговору, за меня заступился председатель Секретариата Огнев. Это как же Воронов уступил ему?
***
А произошло следующее. После того, как в 1922 году ВЧК было переименовано в ГПУ/государственный комитет политуправления при НКВД/, мало что изменилось в отношениях органов партийного управления и оперативного управления ГПУ. Органы политуправления, подчиняясь НКВД /народному комиссариату внутренних дел/свои действия, так же, как и при ВЧК, редко согласовывали с другими управленческими организациями, в том числе и с партийными органами. К концу 1923 года руководство Коммунистической партии большевиков начало набирать силы и постепенно решение всех краевых и местных задач переходило под его управление. И лишь органы ГПУ постоянно пытались нарушить это лидерство, продолжая репрессивные действия против граждан, не согласовывая свои действия с аппаратом РКП/б/. Чтобы окончательно умерить пыл оперуполномоченных ГПУ, в 1923 году эта организация переименовывается в ОГПУ/объединённое политуправление/ и передаётся под контроль СНК СССР/Совет Народных Комиссаров/.
Вот в этот самый период начальник Жарковского ОГПУ Воронов Николай Филиппович, не согласовывая свои действия с председателем окружного Секретариата ВКП/б/ Огневым Александром Николаевичем, арестовывает председателя Орловского сельского Совета Занина Михаила Игнатьевича.
***
В кабинете председателя окружного Секретариата ВКП /б/ Огнева Александра Николаевича собрались представители поселкового и сельского руководства округа, на совещание. На повестке дня стояли два вопроса:
Первый – расширение партийного влияния в СССР.
Второй – увеличение партийного влияния в сёлах, организация партийных ячеек.
Оглядев ряды собравшихся, Александр Николаевич не обнаружил двух представителей руководства, приглашённых на совещание.
- А где же начальник ОГПУ Воронов и председатель Орловского сельского Совета Занин ? – обратился он к своему помощнику Сергачёву.
- Не знаю Александр Николаевич, я приглашал всех. Правда Занина на месте я не нашёл, а Воронов заявил мне, что ему некогда рассиживаться на совещаниях, он собрался в Марьенку и Антоновку инспектировать размещение сосланных переселенцев.
- Орловский председатель Занин арестован два дня назад Вороновым, - поднялся с места начальник лагеря Левашов, - он распорядился подготовить в лагере для Занина отдельную камеру.
Председатель Секретариата Огнев был человек интеллигентный, умеющий владеть своими эмоциями, но данные выходки начальника Жарковского ОГПУ Воронова не вмещались ни в какие рамки партийной субординации и взаимоотношений. Несколько дней назад Огнев и Воронов обсудили вновь принятое постановление о главенствующей роли партии в СССР, договорились о том, что с сего дня все принимаемые решения органами политуправления по арестам руководителей и не только их, должны согласовываться с партийным руководством, то есть с ним, с Огневым. И вот сюрприз: Воронов своей неявкой в окружной комитет и несогласованным арестом Занина, перед всеми руководителями округа, пытается унизить его Огнева, тем самым выражая несогласие с решением вышестоящий власти.
«Ну, всё, хватит, - полыхнуло молнией в мозгу, - пора поставить этого самодура на место! Совсем неуправляемым стал»
- Полковник Левашов, немедленно отправьте наряд вооружённой охраны в Марьенку или ещё куда там, найдите этого саботажники и под конвоем доставьте его ко мне, а в лагере подготовьте отдельную камеру, ту, что он готовил Занину. Не одумается, пойдёт в общий барак на нары, к своим бывшим подопечным, посмотрим, как он после этого будет хорохориться.
- Товарищ председатель, Александр Николаевич, - Левашов хотел сказать о том, что он не имеет права арестовывать начальника ОГПУ, но взглянув в лицо Огнева, понял, что лучше не возражать. – Слушаюсь! – отчеканил он и покинул кабинет.
- Прошу прощения товарищи, - ровным, спокойным голосом сказал Огнев, - заседание откладывается на завтра, время начала тоже.
***
«Что теперь будет? – думал Воронов, под мерный стук тележных колёс. - Что он мне может сделать этот тюфяк?». Чем дольше он знал Огнева, тем сильнее нарастала в душе отчуждённость к этому человеку.
«Интеллигент царского режима, - раздраженно думал он, - « этого не тронь, того не оскорбляй» пригрел в своём округе белогвардейских выродков, развёл попов, да ещё дал им право обучать сельских детишек. И руководителей, в своём округе, насадил подобных себе. На кой чёрт мы революцию делали? И там, наверху, тоже принимают непонятные, антиреволюционные решения, сначала НЭП придумали, помещиков возрождают на деревне, теперь партийцы власть под себя подмять хотят. За что мы кровь проливали? Хрен вам! Вот я как принимал самостоятельные решения, так и буду, посмотрим, что этот интеллигентик мне предъявит»
После того, как Огнев пригласил Воронова к себе в Окружком, начальник ГПУ сначала возмутился: «Чтобы это значило? Раньше всегда председатели являлись в его, Вороновский кабинет, а тут, на тебе, такой поворот» Николай Филиппович насторожился. Но, из любопытства, возражать не стал и явился в кабинет Огнева, где, приехавший из Новониколаевска, «большой» партийный руководитель зачитал принятое Советом Народных Комиссаров постановление о реорганизации ГПУ при НКВД в ОГПУ при СНК СССР. И о том, что деятельность всех руководящих органов и, в том числе, карательных, с сего дня, будут контролироваться партийными органами.
Воронов, конечно, понимал то, что данное решение принято не Огневым, а правительством новой страны СССР, но смириться, вот так сразу, его разум никак не хотел.
«Как же так, значит, государственный комитет политуправления очистил территорию этого самого государства от всякой белогвардейской, казачьей и бандитской нечисти, а теперь будет контролироваться вот такими «буржуйскими интеллигентами», подобными Огневу».
Воронов плохо знал прошлое Огнева Александра Николаевича, старый большевик, закалённый в подпольной борьбе и в тюремных казематах, Огнев никогда никому об этом не рассказывал. Имея высшее образование, что в те времена было редкостью, занимая высокий пост при царском режиме, он, однако, оставил службу и стал профессиональным борцом за смену власти угнетателей. Но приобретённую интеллигентность и выдержку не потерял.
Натура Воронова восстала против принятого решения и он, понимая всю абсурдность этого протеста, тем не менее, принял сразу несколько необдуманных, глупых решений. Приказал арестовать любимца Огнева, как он считал, председателя Орловского сельского Совета Занина. И на, назначенное Огневым, совещание не явился, сославшись на занятость. Хотя ехать в Марьенку и Антоновку ему было не обязательно.
***
Полковник Левашов, за годы службы начальником лагеря, у красных, научился особой осторожности в действиях:
«Чёрт их знает этих большевиков, что они придумают неожиданно нового, - думал он, - служба при старом режиме была до предела проста, присягнул на верность Отечеству, царю батюшке и исполняй свои воинские обязанности во славу матушки России и на пользу себе. Отличился в бою – получи награду, а то и очередную звезду на погоны. А тут, сколько ни старайся, добра ни от кого не дождёшься, всяк при случае не забывает намекнуть то, что ты «бывший», мало того иногда и предателем выставят. В год по нескольку раз наименование комитетов меняются, а с ними и руководители, сам дьявол не поймёт, чей пост выше, сегодня ВЧК, завтра ГПУ, а через день ОГПУ»
Однако думая так, он, приглашённый, вместе со всеми, на совещание, на котором было объявлено о единовластии большевицкой партии, каким – то внутренним чутьём бывалого человека, понял то, что передача всевластия партии происходит всерьёз и надолго. И никак не мог понять действия начальника Жарковского политуправления Воронова.
Уловив во взгляде председателя окружного Секретариата РКП/б/ Огнева жёсткую обжигающую вспышку, так не обычную для этого человека, Левашов внутренне сжался, поняв то, что в данный момент любое возражение чревато тяжёлыми последствиями.
Воронова он не любил, в душе даже призирал, за его мстительность и высокомерие, раньше, когда начальником Жарковского политуправления был Шевцов, рвавший и метавший без разбора всех и вся, Левашову Воронов импонировал; так как тот казался полной противоположностью Шевцову, но приняв власть, Николай Филиппович резко изменился, стал никому не доверять, появилась непонятная и неоправданная подозрительность, иногда доходящая до абсурда, как в деле с самоубийством Миронова. Вознёс себя на пьедестал недосягаемости.
Хотя при всех их кажущихся различиях, все оперативные начальники для Левашова были одинаковы, что он слышал от них: «посади, допроси, расстреляй» иногда без всяких оснований.
«Зачем нужно было расстреливать всех белых офицеров, - не мог себе простит тот случай Александр Ефимович, - были среди них совсем молоденькие, почти пацаны, присягнули Колчаку или другому, подобному генералу, сами того не понимая, что и зачем они это делают. Их отправили на фронт в виде пушечного мяса, вот оно и получилось это мясо. Можно было многих оставить, глядишь ещё и пользу отечеству принесли бы»
«Вот, кажется, и наступил тот момент, когда, вспомнив все нанесённые обиды, можно отомстить. – Пришла в голову шальная мысль. - Догнать Воронова, зная его вспыльчивый характер, вынудить к попытке применения оружия, «маузер» всегда был при нём, и приказать конвою открыть огонь»
«Нет, - отмёл Левашов эту мысль, - кто знает, как оценят такой поступок большевики».
Да и при всех недостатках Воронова, Левашов к нему уже привык, находил способы избегать острых углов в общении. Кто знает, кого пришлют взамен? Поэтому он не взял вооружённый наряд, а распорядился запрячь жеребца в рессорную тележку, и быстро покатил один в сторону указанных сёл. Начальника участка Жарковского политуправления Левашов настиг в поле между селом Орловкой и Марьенкой. Лошадь его паслась на лугу, а сам начальник ОГПУ лежал на траве, надвинув на глаза форменную фуражку.
Что произошло между ними, какой состоялся разговор, можно только догадываться, видимо начальник лагеря убедил начальника ОГПУ в том, что тот не прав по отношению к Огневу, а возможно рассказал Воронову и о камере - изоляторе, приготовленной для него, и о последующем помещении его в общий барак. И тот представил себе то, что сделают с ним заключённые, попавшие на нары по инициативе начальника политуправления. Чтобы там ни было, но к концу рабочего дня Воронов был доставлен Левашовым в кабинет председателя Окружного Секретариата ВКП/б/ Огнева Александра Николаевича.
***