1914
Летом пришла весть о новой войне ,теперь уже с германцем. Екатерина Сергеевна каждый день, перечитывая газеты, тревожилась за мужа, с нетерпением ожидая от него писем. А в остальном, дела в имении шли по-прежнему, лишь люди ловили слухи, беспокоясь и тревожно перешёптываясь.
гульмунавар полгода проучилась в мечети. Она оказалась прилежной ученицей, однако
и ей, случалось, перепадало воспитательной палкой от строгого учителя, хотя и гораздо меньше, чем остальным ученикам-мальчишкам. НО однажды мулла заявил, что девушке вполне достаточно уметь разбирать буквы, складывая их в слова, и считать деньги, потому её обучение на этом уже закончено. Девушке же так понравился процесс учёбы, что она собрала мелких ребятишек соседей-работников и начала их учить грамоте, выступая в роли учительницы.
Екатерина Сергеевна восприняла это начинание старшей из сестёр спокойно и с пониманием, посчитав всё это безобидной, но полезной детской игрой. В конце концов, денег на это
не требовалось и весьма неплохо, когда работники могут прочитать нужную бумагу и поставить свою подпись.
Осенью неожиданно приехал капитан Иванов и огорошил Исламгула новостью о том, что он забирает того на войну в прежней должности денщика.
Довольный встречей со своими близкими, Вениамин Петрович на возражения управляющего резонно заявил:
- Впереди война, бои, окопы... Сам должен понимать, ты всё равно попадёшь под мобилизацию, так ведь лучше, если будешь служить у меня, под моим началом. Я тебя давно знаю и лучшего денщика мне не найти. А с документами я всё улажу, так что - собирайся...
Он решительно хлопнул ладонью по столу.
- Оставь вместо себя управляющим кого-либо из своих помощников, пусть справляется,
да и Екатерина Сергеевна за эти годы, наверняка, попривыкла к хозяйствованию, как-нибудь разберётся, а наше дело мужское - воевать и бить врага, защищая родных. Давай-давай, Исламгул, поспеши! Дней через пять выезжаем.
И опять была война, снова дороги, казармы, переезды, пыль и грязь. Вновь служил исламгул денщиком у капитана Иванова, Ну, это дело привычное: почистить с вечера одежду, навести блеск на сапоги, иногда сбегать куда-либо с поручением, да вовремя накормить Вениамина Петровича, а то он и про еду бывает забудет за воинскими-то трудами.
Бывало на войне разное, случалось и пострелять в немца и в рукопашной не раз сойтись, но про такое Исламгул в письмах родным не рассказывал, незачем им про всякие ужасы, грязь и кровь знать. Писал обычное, что служится ему отлично, и люди попадаются всё больше хорошие, понимающие, можно сказать - душевные, и питается он при капитане сытно, даже слегка поправился.
Через год отправили Иванова на учёбу в Москву, куда он вызвал и Екатерину Сергеевну
с дочками, которые были очень довольны переездом в большой город. А осенью 1916 года после окончания учёбы перевели Вениамина Петровича с повышением в Забайкалье, в город Читу. Понятно, что и Исламгул Газимов, находясь при нём в качестве денщика, так же оказался
в Забайкалье.
За эти годы Вениамин Петрович смог лишь дважды навестить своё имение в Мияках, чтобы проконтролировать нового управляющего, оставшись тем не очень довольным, да только махнув рукой, мол, после войны разберётся.
Исламгул также навестил семью: обнял соскучившуюся жену, перецеловал визжавших
от радости подросших дочек, а затем, после нескольких дней отдыха, отправился с капитаном
на новое место службы, предварительно велев Минзифе возвращаться в свой дом в Ермекеево.
Пока добирались до Читы насмотрелись на многое. Вениамин Петрович лишь качал головой
и иногда ругался. Исламгул же, слушая разговоры попутчиков и иной раз вступая в споры, всё больше запутывался.
Складывалось впечатление, что государственная машина буксует, шатается, качается и готова
вот-вот опрокинутся.
Газеты печатали чёрт знает что. В городах люди волновались, толпились на демонстрациях,
кое-где организовывались стихийные митинги и забастовки.
Полиция пыталась поддерживать прежний порядок, но как-то вяло и неуверенно, с оглядкой
на народ.
Капитан Иванов, читая газеты, всё больше хмурился и иногда, тяжело задумавшись, после долгого молчания печально изрекал:
- Ох, боюсь, Газимов, дела наши неважнецкие и страна наша находится в ожидании революции. Не дай бог, если Россия повторит судьбу Франции конца восемнадцатого века!
Исламгул непонимающе морщил лоб:
- Ваше благородие, а что есть "революция"?
- Бунт это, кровавый, бессмысленный бунт во всей стране и полнейший беспорядок во всём! - вздыхал тоскливо капитан и торопливо крестился. - Спаси нас, господи, от этакого! Да минует нас чаша сия.
Газеты приносили всё более тревожные новости: по всей стране прокатывались стачки
и забастовки рабочих, возникали волнения недовольного крестьянства, повсюду проходили выступления населения против продолжения войны. Цены выросли, практически на всё, начиная от спичек и хлеба, до ситца и сапог.
В начале декабря 1916 года , вернувшись вечером со службы, Вениамин Петрович долго разговаривал с женой, а потом вызвал к себе своего денщика.
Помолчав, он неожиданно проговорил:
- Знаешь, Газимов, у меня к тебе будет поручение и его нужно исполнить как можно скорее.
Исламгул тотчас же вытянулся.
- Слушаюсь, ваше благородие, всё сполню!
Смущённый капитан слегка поморщился.
- Да не тянись ты так, дело-то у меня не служебное, а личное, можно сказать даже семейное. Хочу я чтоб ты съездил в моё имение в Мияках. Дам тебе доверенность и все документы на него. Необходимо срочно продать наше имение, постарайся продать, конечно, подороже, я понимаю, это как получится, однако сё же постарайся голубчик.
Вениамин Петрович пристально посмотрел на денщика.
- И тут такое дело, надо получить за него именно золотом, а не ассигнациями. Тебе же нужно будет привести это золото мне, сюда в Читу. Сам понимаешь, такая сумма в золоте - это большой соблазн для людей, придётся всё время быть настороже, потому дам тебе револьвер. Я же сам поехать не могу - дела служебные не пускают, а время совершенно не терпит, и случится в стране может всякое. Екатерине же Сергеевне поручить такое не могу, она - женщина слабая, доверчивая, да и в хозяйственных делах малоопытная. Так и получается, что довериться я могу лишь тебе, потому отправишься вроде бы в отпуск, а привезёшь деньги - тут я тебе документы оформлю, что списан из армии подчистую. Такие вот дела, Газимов, не подведи.
Поезда из Сибири шли нерегулярно и с долгими остановками, Этому способствовали митинги
на вокзалах и частые Забастовки железнодорожников, а иной раз никто и не знал, по какой причине стоят поезда.
Почти три недели Исламгул добирался до родных мест. Встретившись, наконец, с управляющим в Мияках, он огорошил того неожиданной новостью о срочной продаже имения, тотчас предъявив доверенность от капитана. Исламгул успокоил запаниковавшего было человека, донельзя испуганного потерей обжитого места, заявив ему, что и новому хозяину обязательно понадобится знающий и опытный распорядитель.
Взяв с конюшни лошадь, Исламгул начал объезжать окрестные сёла и деревни , объявляя
о продаже имения. Около месяца ему понадобилось, пока он не нашёл достойного покупателя.
На приобретение большого хозяйство решился богатый бай из дальнего татарского аула, который выложил за имение капитана большую сумму в сорок тысяч рублей.
Обратный путь, был изматывающе тяжёл, не только потому что спать приходилось урывками
и в полглаза, постоянно держа руку на револьвере, и не потому что поезда шли ещё более бестолково и непредсказуемо, но и из-за того, что провести незаметно для окружающих два пуда золотых червонцев, которые нельзя оставить ни на минуту, было весьма непростым делом.
в середине февраля 1917-го года вконец вымотавшийся и похудевший Исламгул, наконец, исполнил поручение - привез деньги капитану Иванову в целости и сохранности. После он проспал почти целые сутки и лишь потом смог рассказать Вениамину Петровичу о всех событиях своей непростой поездки.
Отдохнувший и обласканный семейством Ивановых Исламгул получил от благодарного капитана за свою службу блестящий латунный самовар в подарок, пятьсот рублей, револьвер
и документы об увольнении. Однако он был обескуражен, узнав о дальнейших планах Вениамина Петровича. Оказалось, что капитан со всем своим семейством, прозорливо предвидя разрушительные изменения в России,, собрался уехать в Америку через Владивосток, поскольку деньги, благодаря Исламгулу, у них теперь были.
- Эх, прощай Газимов. - сокрушённо покачал головой Иванов. - Поверь мне: беспорядки в стране будут только нарастать, вскоре цены взлетят до небес, а наши власти не способны и не понимают как навести порядок. Всё идёт к чёрту и это надолго, а потому решил я уехать подальше! Мне моя семья, мои дочки дороже всяких лозунгов и демократических свобод, а в ближайшие годы будет только хуже: разруха и бедность, голод и произвол власти, безбожие и террор... Потому, голубчик, поезжай скорее к семье, в родные края, купи лошадь, корову, честно трудись и постарайся
ни во что такое не ввязываться.
путь домой был утомительно долог, труден и местами опасен. Ночью в Челябинске близ вокзала его окружили трое бандитов. Низкорослый вертлявый крепыш в замызганном полушубке, поигрывая поблёскивающим в отсветах фонаря ножом, гнусаво проговорил:
- Ну, солдатик, быстро гони гроши! Коли нету, скидавай одёжу и мешок свой вытряхивай! Нам всё сгодится.
Пересмеиваясь, бандиты старались оттеснить Исламгула в тёмный угол между какими-то складами. Сипевший простуженным носом толстый бородатый мужик в громоздком пальто заходил слева, а справа высоки детина, державший в руке короткую дубинку, прогудел хриплым басом:
Чавай-то ты мне не ндравишься, морда татарская! Гони деньги, коли жить охота! Щас, зубы-то быстро повыбиваю!
Исламгул отступил на шаг, тут же ловко выдёргивая револьвер и направляя его на оторопевших бандитов.
- А я вам не золотой червонец, чтобы сем нравиться! Пошли вон, морды каторжанские?!
Сообразивший быстрее всех крепыш мигом спрятал нож и, отступая назад, примирительно забормотал:
- Да ладно тебе, солдатик... Мы же так, шутейно - дуркуем по глупости... А так мы, вообще, ничего, мирные мы...
Через несколько мгновений бандиты исчезли в ночном мраке, словно их корова языком слизнула. Переволновавшийся Исламгул смог, наконец, перевести дух и убрать подаренный револьвер,
с благодарностью вспоминая предусмотрительного капитана.
В родной аул вернулся он с ослепительно сияющим на солнце большим латунным самоваром, не зря начищал его всю долгую дорогу, с подарками жене и дочуркам, на белом красавце-коне, купленному на базаре в Белебее, и ведя за собой на верёвке рослую круторогую корову. Ещё долго обсуждали мужики это триумфальное возвращение, и Часами судачили о том у колодцев местные сплетницы, тихонько вздыхая и люто завидуя его жене, пока не позабылось всё
за новыми, взбудоражившими тихую жизнь аула, событиями.
1917
Слухи в аул доходили самые неправдоподобные, да можно ли было поверить в этакое...
С недоумением и испугом пересказывали невероятные новости: Царь отрёкся, у власти какое-то Временное правительство, в городах непонятные комитеты и Советы каких-то депутатов. Доходившие до местных грамотеев редкие газеты ничего не разъясняли, а лишь ещё больше запутывали деревенские умы, сея разброд и шатания в народе.
Немногочисленные проезжие рассказывали какие-то ужасы: что Пьяные в дымину босяки сдёргивают государственные флаги, захватывают улицы городов, тысячные толпы разгоняют полицейские наряды, останавливают поезда и смертным боем дерутся с солдатами, которые зачастую переходят на сторону бунтующего народа.
А дальше всё пошло ещё хуже. Волна забастовок и стачек вырвалась из-под контроля властей
и начала неотвратимо разрушать прежнюю налаженную жизнь. Цены в лавках росли, товары исчезали, новости же становились всё более тревожными и сельчане затаились в ожидании новых бед.
Осенью произошла ещё одна революция и к власти пришли непонятные, невесть откуда взявшиеся большевики. Они тотчас начали рассылать свои указы и распоряжения, мигом взбудоражившие ошарашенный народ и вконец перемешавшие все его прежние взгляды
и понятия о жизни.
1918 год
Гульмунавар протёрла стол, скамьи, подмела пол в просторной кладовке и села ждать учеников. Здесь было довольно светло из-за окна, небольшого, но пропускавшего достаточно света, особенно к вечеру, так как окно выходило на закат.
Отец выделил ей это помещение, понятно, не без ворчания, но всё же уступил её горячим просьбам, а то, где бы она обучала грамоте желающих?
Ведь учиться хотели не только дети, но и некоторые взрослые. Они приводили к ней своих детей, а через некоторое время, робея и стесняясь, просили обучить их самих писать и считать. Вот так и получилось, что детей она учила с утра, а взрослых - вечером. Благодарили её за науку кто как и чем мог, в основном, продуктами, а иногда и денежку подкидывали.
Вот и стала Гульмунавар Газимова с тринадцати лет одной из первых учительниц в ауле Ермекеево. Когда же произошла революция и в воздухе явственно запахло новыми веяниями,
а страна начала бурлить и сотрясаться от революционных идей, диспутов, митингов и сходок, Девушка робко попыталась войти в эту круговерть. Но тут встал на дыбы отец. Рассерженный Исламгул впервые накричал на дочь:
- Что?! Хочешь ходить как городские с папиросой в зубах, в кожаной тужурке и в красной косынке, и чтоб через плечо в деревянной кобуре маузер болтался?! В революцию ты мне будешь играть? Выпорю и не посмотрю, что девушка! Детей учишь? Вот и сиди, учи! На красные курсы пойди, образование получи и иди работай! В ауле уважаемым человеком станешь, а глупости эти брось, выкинь из головы! Учитель - вот это достойное ремесло!
1919 год
Гульмунавар полгода училась в Белебее на учительских курсах, а вернувшись, с гордостью предъявила взволнованным родителям документ совета солдатских, рабочих и крестьянских депутатов о том, что она успешно закончила курсы подготовки учителей и может преподавать
в школе.
В районе молодую учительницу встретили с восторгом. Высокий худой комиссар в хрустящей кожаной куртке, пропахший ядрёном махорочным дымом, долго не отпускал и воодушевлённо тряс её руку.
- Вот, глядите - красная учителя идут на смену отжившим царским учителям! Женщины-учительницы - это новое поколение женщин Востока, которые будут учить детей пролетарскому делу борьбы с контрреволюцией!
Наконец, отпустив её руку, он, медленно оглядев присутствующих в комнате, поднял вверх палец и торжественно сказал:
- Товарищи, Советская власть поможет пролетариату и крестьянству в деле ликвидации неграмотности и направит в деревни тысячи красных учителей, чтобы каждый бедняк мог прочитать газетах статьи Троцкого, Ленина и других большевиков, правильно понять нашу партийную политику по поводу борьбы с пережитками царизма. Поздравляю, вы - первая учительница в нашем районе, будете нести красное знамя большевиков в новую советскую школу!
Взволнованной Гульмунавар тут же вручили направление на работу в школу соседнего аула,
но, буквально, в ту же ночь она заболела. Её жестоко скрутили желудочные боли, рвало кровью, отчаянно кружилась голова. То ли сказалось плохое полуголодное питание на курсах в Белебее,
то ли чрезвычайное волнение и переживание молодой учительницы, Но болезнь прихватило её серьёзно.
Приведённый расстроенным отцом единственный в округе доктор велел пить соду, зубной порошок и категорически питаться как можно лучше, желательно найти шоколад, сливочное масло, фрукты, свежий мёд.
Легко сказать, но кругом шла гражданская война. Красные схлёстывались с белыми, кроме них были ещё множество разных банд, порядка не было ни какого, продукты в лавках просто исчезали, возникала реальная угроза голода. Народ жил лишь огородами, да случалось где-то
что-то удавалось как-то добыть.
Лавочник Абдулла с интересом посмотрел на тряпицу в руках Исламгула.
тот, положив свёрток на прилавок, развернул и извлёк блестящий револьвер.
– Вот, ты же хотел оружие от бандитов? Нравится? Меняю! На изюм, курагу, а может этот, как его? Шоколад есть?
Абдулла ошалел:
– Откуда револьвер? Тебе, что же, самому не нужен? Зачем меняешь?
Исламгул скривился.
- С войны привёз. Нужен, не нужен, а пришла нужда, вот и меняю. Дочь заболела, хорошая еда нужна. Доктор велел хорошо кормить. Ну, берешь? Смотри, я передумаю, к другому пойду.
Лавочник насупился:
– Подожди-подожди, зачем спешишь... Ну что ты за человек?! Это же мне надо подумать, револьвер - не шутка, за него могут и власти спросить.
Но увидев, как Исламгул начал заворачивать револьвер, он тут же согласился и схватил оружие,
не переставая бурчать:
- Да согласен я, согласен, дам я продукты, и рис дам, и курагу, и шоколад буржуйский есть,
а дальше-то что? Ведь дочку-то долго придётся лечить.
Обрадованный Исламгул на это лишь махнул рукой.
- А дальше что-нибудь придумаем, может что-то продадим, там видно будет.
Домой сияющий Исламгул принёс мешок с редкими продуктами и с порога закричал:
- Минзифа! Иди сюда! Разбирай скорее мешок и корми нашу девочку как доктор велел!
Вечером в ворота застучали.
Газимов! Выходи!
Удивлённый Исламгул осторожно приоткрыл створку ворот. Там стоял какой-то молодой парень
и держал полмешка муки:
– Вот, от Совета прислали красной учительнице, простите, что мало... и вот ещё к чаю...
Он сконфужено протянул маленький свёрток.
- Тут этот... изюм... Ну, это... короче, пошёл я!
Через неделю Исламгул достал припрятанный на самый "чёрный день" последний червонец
и пошёл на базар. Вернувшись, он вытащил из мешка большую курицу.
– Вот, жена! Давай лапшу вари! Для больных, говорят, самое то! - он хохотнул. - Надеюсь, ты ещё помнишь, как это делать?
Изумлённая Минзифа не сводила глаз с тушки:
- Откуда? Где взял? Неужто украл?!
Исламгул нахмурился
– За золотой червонец купил, за последний, который оставался.
Жена слабо ахнула:
- О аллах! Курицу... за целый золотой?!
Муж виновато улыбнулся:
Это ничего, лишь бы дочь поправилась, А деньги... Да заработаю я, топор у меня есть и сила
в руках есть!
Уже через три недели, окружённая заботой и вниманием всей семьи, их старшая дочь, действительно, встала с постели, порозовела и ожила.
В сентябре 19 года случилось событие, которое запомнилось девушке надолго.
когда она с подружками возвращалась из соседней деревне с посиделок , их внезапно окружила группа вооружённых всадников, в которых они со страхом опознали белых.
- Кто такие? Чего тут бродите? Не из красных ли, может от Чапая подосланы? - раздался повелительный окрик, и их осветил свет фонаря.
Испуганные девушки сбились в кучу, прячась друг за дружку, и Гульмунавар вдруг оказалась впереди всех. Она прищурилась от яркого света.
- Да нет, ваше благородие, вот эту девку я знаю! - послышался из темноты молодой голос одного из всадников. - Местная она, учителка, дочка хорошего плотника Исламгула, отцу моему лавку
в запрошлом году выстроил, мастер каких поискать!
- Тогда ладно, - послышался тот же повелительный голос. - Поскакали дальше!
Всадники мигом скрылись в темноте, а оставшиеся одни девушки только тут отчаянно разревелись, выплакивая пережитый ими страх.