Лёнька слышит, как мама уже несколько минут переминается с ноги на ногу у его двери, и прекрасно понимает, чем это в очередной раз закончится. Но поделать с собой ничего не может, а если честно, просто и не хочет.
— Хватит притворяться! — Она сердито отворяет дверь. — Подымайся и немедленно за стол! На зарядку у тебя уже нет времени. Завтрак я второй раз греть не собираюсь!
Её призыв он оставляет без ответа.
— Хорошо. Будем считать, что на этот раз ты просто проспал. А теперь вставай! Не надоело дурака валять?
Если бы она знала, как надоело…
Но Лёнька лежит не шелохнувшись.
— Как знаешь, — зябко пожимает плечами мама. — В школу будешь добираться один.
Мальчишка усмехается про себя. Он давно бы слетел с кровати и начал отжиматься на любимой медвежьей шкуре. Покряхтел бы под ледяным душем, шлёпая себя по разгорячённому телу, как папка. А чай он прекрасно заварит себе сам. В котелке! Потому как в этой мужской посудине чай всегда пахнет хвоей, дымком от костра, даже если котелок стоит на обычной плите.
Вот если бы мама, наконец, объяснила, почему от папки так долго нет писем…
И тут она стаскивает с него одеяло.
— Между прочим, сейчас по «железному» расписанию, составленному тобой и папой, мы уже должны заканчивать завтрак. Поверь, он бы сейчас не обрадовался такому поведению.
— Я просто думаю, почему от него так долго нет писем?
— Милый ты мой. Он обязательно нам напишет. Потерпи чуток…
Голос у мамы ласковый, но в нём проскальзывают непривычно жалобные нотки. Но длится это недолго. Нотки начинают приобретать металлический оттенок.
— И потом, мы вчера с тобой уже на эту тему беседовали.
— Мы про это толком ни разу не беседовали,— губы сына сжимаются в упрямую полоску.
Она знает эту манеру. Сейчас сын замкнётся и замолчит. А заставить его в этой ситуации сказать хоть одно словечко под силу только одному человеку. Его отцу.
Поэтому она тихо, но твёрдо говорит сыну:
— Леонид, ты уже взрослый человек, а ведёшь себя...
— А ты как ведёшь себя? — Перебивает сын.
— Как ты со мной разговариваешь? — У неё перехватывает дыхание, и голос начинает дрожать. — Я тебе сто раз объясняла: у папы ответственное задание, он далеко, письма идут долго. Потерпи немного. Не маленький.
— Мама, — Лёньке передаётся её дрожь. — Думаешь, я не вижу? У папы не первое ответственное задание. Но ты-то никогда так не плакала раньше, как сейчас. Папка только уехал, и ты начала плакать. А мне говоришь, что я выдумщик. А кому тогда ты вчера писала письмо?
— Письмо? Что ты, Лёнька... — краснеет мама. — Я никому, ничего не писала. Ты видел у меня на столе тетради, я их проверяла.
— Тетради... думаешь, ребята из твоего класса не рассказывают мне по секрету, какая ты к ним грустная на уроки приходишь? Даже учителя с тобой, как с больной, разговаривают.
— Вот что, сынок! — Голос мамы звучит необычно сухо и жестко. — Поговорим лучше о твоих делах. Когда-то я согласилась с папой — родная мать не должна быть классным руководителем сына. До поры всё шло хорошо. Твоей свободы я не стесняла. Но как ты пользуешься этой свободой сейчас? Тебя совсем не интересуют заботы твоего пятого «А». Любимые тренировки по хоккею заброшены. Когда ты последний раз просто вставал на коньки? В прошлое воскресенье сбежал из театра чуть ли не со спектакля. А в классном журнале? Еле живые троечки по многим предметам! Ты меня слышишь, Лёнька?
— Слышу, — покорно отвечает сын.
Мама снова начинает горячо говорить, как они всегда с полуслова понимали друг друга, как они скоро обязательно сядут и по - серьёзному поговорят, а грядущие выходные посвятят друг другу. И начнут с субботнего похода в кино... и замолкает. Всё это любимый сын прекрасно знает и без неё. А большего она пока сказать не может. Мама устало поднимается.
— Мойся, одевайся и за стол. Не хватало ещё, чтобы я опоздала на урок.
Улица их встречает ледяной позёмкой. Ветер пребольно хлещет по лицу. Лёнька прикрывается ладонями. Щурясь в маленькую щель между пальцами, он видит привычную, сто раз виданную картину: дорога, деревья, крыши, трубы. Всё до зеркального ледяного блеска отполировано ветрами, которых дядя Космач насмешливо называет «Виртуозами Камчатки»! И то, что это так - можно убедиться прямо сейчас.
Вот порыв ветра касается смычком печных труб. И трубы отзываются звуками скрипки настолько высокими, что по сердцу пробегает холодок, а во рту, словно, мятная карамелька появляется.
Другим порывом лихо касается крыш. Звуки становятся гуще, торжественнее. Карамелька тает, и во рту становится сухо-сухо. Лёнька судорожно сглатывает.
А ветер упругими пальцами перебирает ветви деревьев и падающими льдинками дробно разлетаются во все стороны переливы арфы.
Смычок скользит по дороге… и та отвечает мяукающими звуками виолончели.
— Лёнька! — Разворачивает его к себе мама.— Честное слово, ты выбрал не лучший способ для закаливания. Повернись к этому сумасшедшему урагану спиной.
Лёнька улыбается смёрзшимися губами, приподнимается на цыпочки и кричит ей в ухо:
— Послушай, как всё распелось сегодня!
Мама с трудом улыбается в ответ.
— О песнях ничего сказать не могу. А вот ветерок-то сегодня разгулялся, как Соловей-разбойник.
— Соловей-разбойник?!
Лёнька резко подставляет лицо встречному ветру.
А тот свистит, воет, хохочет, сбивает с ног.
Лёньке и впрямь начинает казаться, что между деревьями прячется скалящаяся образина этого разбойника.
— Ой! — Он в испуге хватает маму за руку.
Образина начинает приближаться к ним, помигивая жёлтыми подслеповатыми глазищами.
— Вижу, — мама прижимает его к себе. — Пожалуй, этот автобус не остановится, набит битком, еле ползёт по такому гололёду.
Но машина со скрипом тормозит, и для них всё же находится местечко. Сразу становится жарко. Лёнька с надеждой поглядывает на маму: может, разрешит снять шапку. Но та о чём-то оживлённо беседует с двумя морскими офицерами. Они были на дне рождения у папы. Немудрено, что Лёнька их запомнил. Это был единственный день рождения, который папке удалось провести дома. Он хотел, чтобы они отпраздновали его только втроём, но мама возразила. Неудобно. Космач с Аней придут, как пить дать. Подругам из школы не раз было обещано. И точно. Народу привалило, не сосчитать. Едва-едва всех разместили за столом. А люди всё шли и шли. Весёлые военные лётчики, бородатые геологи, учителя, и даже незнакомый артист из драмтеатра с гитарой пришёл. Он весь вечер пел удивительные песни. Лёньке особенно запомнилась одна – про капитана ВВС Донцова. Лётчики всё время просили её повторить. Когда он ушёл на спектакль, то оставил в подарок кассету с этой и многими другими песнями. И Лёнька потом узнал, что написал их знаменитый бард, что зовут его - Юрий Визбор. Папка всегда слушал именно её, когда у него выпадала свободная минута. Но стоило раздаться этой песне о капитане Донцове, мама почему-то сразу выходила из комнаты.
А дядя Космач принёс медвежью шкуру. И, хотя Лёнька старательно отводил от неё восторженный взгляд, папка сразу отнёс шкуру в его комнату.
Лёнька, помнится, завизжал от радости. А потом ему стало стыдно, он начал мямлить, что вовсе не хотел отбирать такой подарок. Но папка с дядей Космачом пресекли его нытьё, подмигнув ему оба разом. Не о чем тут разговаривать! А дядя Космач даже поклялся бородой, что для лучшего друга скоро раздобудет точно такую же! И, вполне возможно, не без Лёнькиной помощи!
А какие кораллы преподнесли! На них Лёнька мог смотреть часами. Ранним утром они пепельно-серые. На солнце они светятся нежно-розовым цветом. Вечером мерцают зеленоватым блеском далеких звезд. А когда перед сном гасят свет – стынут зимним молчаливым лесом.
— Приехали! — Мама прерывает приятные воспоминания лёгоньким толчком в спину.
Лёнька шагает из тёплого автобуса, и ледяное крошево охватывает их со всех сторон.