В марте 2017 года на одном из новостных сайтов я натолкнулся на материал о найденном американским историком Дугласом Смитом [Douglas Smith] архиве цветных фотографий, сделанных в СССР майором армии США Мартином Манхоффом [Martin Manhoff], служившем атташе при посольстве США в Москве с февраля 1952 по июнь 1954 года, пока его не выслали из СССР по обвинению в шпионаже.
В материале говорилось о том, что после смерти жены и наследницы майора Манхоффа, компетентные органы США предложили Дугласу Смиту – известному историку, удостоенному правительственных наград, автору пяти книг о России и переводчику при президенте Рейгане посетить дом майора и посмотреть не оставил ли тот чего-нибудь ценного для архивов. В шкафу бывшего дипломата оказалась целая коллекция цветных фото и кинодокументов, пролежавших неопубликованными более полувека. Майор Манхофф сделал эти кадры в течение двух лет, проведённых им в Советском Союзе. «Я был поражён тем, что обнаружил, – написал Дуглас Смит, – это были тысячи цветных фотографий, сделанных на улицах Москвы, Ленинграда, Мурманска, Ялты и в местах, расположенных вдоль Транссибирской железнодорожной магистрали; среди ценных материалов был 15-ти минутный цветной фильм о похоронах Сталина, снятый из окна верхнего этажа старого посольства США в гостинице "Националь". Последние несколько месяцев я оцифровывал и упорядочивал фотографии и плёнки».
Дуглас Смит и по сей день периодически публикует в интернете найденные материалы для всеобщего ознакомления, за что я ему бесконечно благодарен и вот почему: среди прекрасных цветных фотографий я обнаружил фотографию своей матери. В то время она была студенткой второго курса Московского педагогического училища №1 им. К.Д. Ушинского. На фото она крайняя слева в группе девушек на фоне церкви Вознесения в селе Коломенском. Я сразу узнал маму на фото, так как в семейном архиве сохранились её чёрно-белые фото тех лет. В то время она жила в селе Коломенском на Штатной улице и была знатоком его истории, часто выступая в роли гида для подшефных учеников местной школы. Сотрудники музея-заповедника хорошо знали маму и её бабушку, так как они жили рядом с домом администрации музея. Мамина бабушка была второй женой деда и не родной маме по крови, но по жизни оказалась самым родным человеком. После смерти деда, несмотря на пожилой возраст, она стала маминой опекуншей и получала на неё пенсию за пропавшего без вести на фронте в 1941 году отца. Когда в 1961 году бабушка умерла, администрация музея разрешила похоронить её на старом, закрытом для погребения кладбище в селе Дьяково, расположенном на территории музея-заповедника, и выделила маме для похорон двух работников с лошадью и телегой.
Тем не менее, прежде чем радоваться обретению новой фотографии для семейного архива, я, следуя в фарватере новых технологий, провёл сравнение в специальной программе лица мамы на фото, снятом Манхоффом в 1954 году, и на фото 1953 года из семейного архива, снятом приблизительно в том же ракурсе, и получил совпадение на 95%. Разумеется, перед этим я попытался обратиться непосредственно к маме, но, к сожалению, в то время она была уже тяжело больна, плохо видела, и с памятью у неё были серьёзные проблемы. Не уверен, поняла ли она вообще что-нибудь из того, что я пытался донести до её угасавшего сознания. Через год мамы не стало, и я на время оставил эту историю, но ещё через год, разбирая мамины вещи на антресолях, я обнаружил в шикарном лакированном учительском портфеле, которым мама так ни разу и не воспользовалась, фотографию выпускного курса 1956 года Московского педагогического училища №1 им. К.Д. Ушинского, на которой рядом с мамой оказались две девушки с фотографии Манхоффа. После этой находки у меня отпали последние сомнения в том, что на фотографии моя мама. Она улыбается мне из 1954 года и, надеюсь, прощает меня за всё, что я сделал не так в своей жизни и наверняка ещё сделаю.
Накануне 1-го сентября, вглядываясь в фото в Коломенском, я подумал, что из тех жизнерадостных девушек наверняка остались ещё живые, и им было бы приятно увидеть себя молодыми и весёлыми. Фамилии двух из них я прочёл на выпускном фото. К тому же, как я полагал, сохранилось Московское педагогическое училище №1 имени К.Д. Ушинского, на празднование 75-летия которого мама ездила в 2005 году и встречалась со своими однокурсницами. Я уже представил себе, как торжественно вручаю фото в позолоченной рамочке подругам мамы на очередной встрече выпускников. И тут, к своему глубокому разочарованию, я узнал в интернете, что ещё в 2014 году Московское педагогическое училище №1 им. К.Д. Ушинского было упразднено в связи с очередным слиянием чего-то с чем-то с целью оптимизации, и что его недоучившиеся студенты вынуждены были буквально в середине учебного года переводиться в другие образовательные учреждения.
Здесь, пожалуй, необходим небольшой экскурс в историю училища, чтобы оценить его общественную значимость. На чудом сохранившемся сайте училища говорится, что Московское педагогическое училище №1 им. К.Д. Ушинского — это бывшее Александро-Мариинское училище, учреждённое в 1864 году по инициативе Императора Александра II на деньги московских меценатов для бесплатного обучения в нём приходящих детей всех сословий, в том числе из малообеспеченных семей. Двухэтажное каменное здание училища было построено по красной линии улицы Большая Ордынка (нынешний дом 47/7). Главный интерьер училища украшала широкая парадная лестница, ведущая в концертный зал, а в коридорах справа и слева от неё, ведущих к аудиториям, висели большие зеркала с мраморными бюстами смеющихся ангелов. Преподаватели училища жили по соседству в трёхэтажном деревянном доме на Малой Ордынке. В 1918 году училище было преобразовано в школу №17 имени Н.И. Бухарина (оказывается, товарищ Бухарин сподобился родиться в 1988 году в семье преподавателей училища). При школе работали общественно-педагогические курсы, готовившие организаторов политпросветительской работы и школьного дела. На курсах преподавали лучшие методисты Москвы. В 1930 году было решено реорганизовать курсы в Педагогический техникум (1 сентября 1930 года считается датой основания Московского педагогического училища №1 им. К.Д. Ушинского). Техникум готовил работников для дошкольных, школьных и библиотечных учреждений. Его учёные-педагоги разрабатывали новые программы по педагогике, писали учебники для педагогических техникумов и вузов. Техникум стал научно-методическим центром не только Москвы, но и всей страны. 7 января 1937 года он был переименован в Московское образцовое педагогическое училище № 1. В сентябре 1938 года в педагогическом училище № 1 выступал А.С. Макаренко, который рассказал о своем опыте работы в колонии имени Максима Горького и коммуне имени Ф.Э. Дзержинского. В «Педагогических сочинениях» А.С. Макаренко есть статья «Доклад в педагогическом училище». Вплоть до смерти А.С. Макаренко преподаватели и учащиеся училища поддерживали с ним тёплые, дружеские отношения. В училище был создан Союз энтузиастов-макаренцев (СЭМ). 31 декабря 1945 года Постановлением СНК СССР «О мероприятиях по увековечению памяти К.Д. Ушинского» учебному заведению было присвоено имя великого русского педагога.
Поначалу я не мог понять, почему чиновники от образования сочли столь заслуженное педагогическое училище недостойным дальнейшего существования. Но однажды ночью, копаясь в Интернете, наткнулся-таки на нелицеприятную истину. Как оказалось, так называемая «оптимизация» — это лишь официальное прикрытие, фиговый листок для бесстыдного захвата здания училища всесильной и широко известной «Высшей Школой Экономики». Применённая при этом схема захвата явственно отдаёт криминальным душком 90-х: училище, как учреждение образования, сначала расчленили, затем по частям перевели в другие учреждения того же профиля, расположенные на окраинах Москвы, типа Медведково, и уже через полгода, даже не дожидаясь окончания учебного процесса, ликвидировали. Не сомневаюсь, что срочная ликвидация училища понадобилась чиновникам от образования, вступившим в сговор с руководством ВШЭ, для перестраховки, «на всякий случай», чтобы исключить даже малейшую вероятность его возвращения в старое здание под давлением возмущённой общественности. Произошёл, на мой взгляд, удивительный исторический парадокс: старинное московское училище, построенное в 1864 году на деньги «тёмных» московских купцов, сохранённое в 1918 году «деспотичными» большевиками, в 2014 году оказалось упразднено «просвещёнными» демократами. Попутно выяснилось, что случай с училищем далеко не единичный. Оказалось, что так называемая «вышка» — это своеобразный спрут, охвативший своими щупальцами весь исторический центр Москвы и без разбора поглощающий исторические здания, занятые различными учебными заведениями, для удовлетворения своих растущих день ото дня потребностей в дополнительных аудиториях. Ситуация дошла до абсурда: на форуме студенты «вышки» жалуются друг другу на тесные и душные аудитории бывшего училища, на осыпающиеся потолки, на медленный интернет, на удалённость общежитий от центра Москвы и, самое главное, на безбожно высокую плату за обучение. И это неудивительно, ибо изначально эти аудитории были рассчитаны на хрупких девочек, а отнюдь не на будущих штурманов либеральных бурь. Казалось бы, обладающей солидным капиталом «вышке» проще было бы построить новые корпуса где-нибудь в Новой Москве, там, где и расположены её общежития, но нет — почему-то ей нужна недвижимость именно в центре старой Москвы. Не удивлюсь, если лет через 10-15 вся эта недвижимость либо будет сдана в аренду, либо продана на торгах по баснословным ценам. Характерно также, что незадолго до закрытия училища, на форуме его выпускников, среди традиционно положительных отзывов, неожиданно появились «подмётные письма» очевидно подкупленных лжестудентов, якобы свидетельствующие о ненадлежащем качестве обучения в его стенах. Крайне сомнительно, чтобы качество обучения в училище резко снизилось именно в тот момент, когда чиновниками от образования была затеяна очередная масштабная «оптимизация».
О качестве подготовки в училище я могу судить по своей матери. Уровень подготовки в училище был настолько высок, что после его окончания мама без труда поступила в педагогический институт и пользовалась наработками училища вплоть до защиты диплома по специальности «Педагогика и методика начального образования». С первых лет работы по специальности на её открытые уроки приходили методисты и учителя, как на концерты. Родители буквально охотились на маму, чтобы записать к ней в класс своих чад. Случалось, с негласной санкции руководства школы, к ней в класс «подсаживали» отставших в развитии, но вполне способных детей, которым грозил перевод в так называемую в просторечии «школу дураков» с коррекционным уклоном, где они могли оказаться в, мягко говоря, специфической среде. Дело в том, что мама обладала навыками «вытягивать», казалось бы, безнадёжных учеников благодаря специальной подготовке в этой области, полученной в училище.
Антресоли и книжные полки в нашей квартире хранят материальные свидетельства бурной маминой педагогической деятельности: толстые общие тетради с планами работы методобъединения, бессменным председателем которого она была; дидактические материалы, учебники, журналы, методички и наглядные пособия, которые она зачастую приобретала на собственные средства в спецмагазине на Пушкинской улице. Мама говорила, что тяга к учёбе и учительству возникла у неё ещё до училища, как желание самоутвердиться в той непростой послевоенной среде безотцовщины, но после училища она почувствовала себя увереннее, стала духовно богаче благодаря всестороннему образованию, полученному в его стенах. Помню, как она с благодарностью вспоминала своего преподавателя музыки — пожилую женщину, которая буквально заставила её из всех инструментов для учёбы выбрать скрипку, утверждая, что скрипка научит её стойкости в жизни.
И она оказалась права: служение Школе для мамы всегда было делом нелёгким, требующим постоянного преодоления трудностей, но не в плане основной педагогической деятельности, которую она обожала, а в плане дополнительных нагрузок, не имевших непосредственного отношения к педагогике, из которых самыми трудоёмкими были неподъёмная бюрократическая отчётность и так называемая «общественная», а по сути своей, идеологическая работа, отнимавшие у неё уйму драгоценного времени. Но особенно трудно было работать в школе в 1990-е годы, когда чиновниками от образования культивировалось целенаправленное разрушение уникальных методик и наработок советской школы; когда учителей старой закалки буквально «выпирали» из школы, лишая дополнительных часов подработки, без которой оклад педагога не дотягивал до реального прожиточного минимума; а на освободившиеся места набирали безработных людей с периферии, не имевших профильного образования. Делалось это потому, что подобными горе-специалистами можно было легко манипулировать, без сопротивления внедряя в их классы экспериментальные, порой, откровенно лженаучные методики, разработанные такими же горе-методистами, получавшими за их разработку немалые средства от профильного министерства. Для наглядности приведу здесь рассказанный мамой «анекдот» из школьной жизни того времени: на одном из совещаний руководителей методобъединений некий «младореформатор» подверг критике передовой метод звуко-буквенного анализа, разработанный в советской школе. Этот деятель, выскочивший как чёрт из табакерки, всерьёз предлагал профессионалам своего дела переходить обратно к дореволюционному произношению букв алфавита «аз, буки, веди, глагол» и т.п. Мама, конечно, не выдержала и всыпала ему по первое число. С тех пор его больше никто не видел, должно быть, провалился обратно в преисподнюю или подался в бизнес.
Но, главное, у мамы была любовь учеников, которые, как котята, при первой возможности утыкались в неё мордочками; были слёзы выпускных, цветы, подарочные хрустальные вазы. В разные периоды жизни она побывала и завучем, и даже и.о. директора школы. За 47 лет педагогического стажа мама поменяла только два места работы, да и то это было связано с переездом из Коломенского (теперь на улице Штатной остался всего один дом администрации музея-заповедника). Последняя школа, где она трудилась, расположена напротив нашего дома, и наши окна выходят прямо на школьный двор. В первые годы на пенсии, в день 1-го сентября, когда с утра в наши окна врывались звуки школьного вальса, мама не находила себе места, металась по квартире, порывалась куда-нибудь уехать — на рынок или «на родину» в Коломенское. Ей было не по себе оттого, что она больше не причастна к тому грандиозному великому процессу, который вершится в стенах Школы.
Напоследок вернусь к фотографиям из архива майора Манхоффа. На них запечатлены простые советские люди 50-х, выглядящие так естественно и безмятежно, словно они, вопреки сегодняшней либеральной псевдоисторической пропаганде, вполне счастливы в своём времени. Как сложились их судьбы? Об этом могут поведать только их потомки, к чему я, собственно, таковых и призываю своей статьёй. А я всё ещё надеюсь задать занимающий меня вопрос оставшимся в живых участницам той далёкой фотосессии в Коломенском, организованной американским шпионом Манхоффом, — что именно он отчебучил, чтобы так рассмешить эмоционально зажатых советских девчонок? Хотя, вполне возможно, что ему и не пришлось делать ничего особенного, потому что они и без того готовы были безудержно смеяться просто от переполнявшей их радости бытия. С первым сентября!
сентябрь 2019г. Москва