Мушмула

Пресс – конференция с фуршетом была почему – то назначена на 16.00 четверга. А не в пятницу – развратницу. В 90 –ые в эти дни многие фирмы, банкиры и прочие толстосумы устраивали пресс – конференции. С обязательными фуршетами. И вот стою я у стола, накрытого богато, вокруг журналистская шатия – братия. А принято уже было… И вдруг ноздри мои ощущают горячее дыхание лавы. Надвигается справа. Поворачиваю голову  – через двух жующих стоит блондинка – статная, с высокой грудью и медленно пьет шампанское. Через минуту я был рядом с ней. Мы взглянули друг на друга. И стало ясно – этой ночью будет всё! Я тут же засунул в разгрузочный жилет бутылку шампанского и две бутылки водки. Потеснив блокнот и диктофон. И уже через полчаса ходьбы от Дома Журналистов на Невском мы с блондинкой были в огромной коммуналке на улице Марата, «где счастлив был когда – то…»


У Маши была большущая комната. Даже камин в ней красовался. И о чудо – он работал. Мы лежали с ней на одеяле у горящего камина. И я даже ощутил, как запахло паленой шерстью, потому что тогда мои ягодицы украшала буйная растительность. И так мы с Машей подошли друг другу, такая слиянность была неистовая, что вышел я на улицу уже около шести утра на подгибающихся ногах. И штормило же меня - баллов на семь. И земля плыла под ногами.


Домой, на Бородинскую я добрался не скоро. По роскошной лестнице шел на четвереньках. До кнопки лифта дотянуться не смог. У своей двери с трудом встал, в замочную скважину попал с восьмого раза. Жена моя Ольга Николавна проснулась от того, что рухнул я на ложе, как мачта парусника, подрубленная вражеским ядром.


- Явился, котяра драный, - приложилась она прицельным выстрелом.


И потянула носом:


 – Ага, водяра, шампанское. Да еще и какая – то баба. Духи, между прочим – французские…


Я, понимая, что наступать надо стремительно и противника надо ошеломудить внезапным финтом, заявил:




- Да я завтра тебе доставлю неземное блаженство. Семь раз!


Нет, пить надо меньше. Или врать – с умом.


В девять утра я проснулся. Обещание, конечно же, забыл. Зато хорошо помнил, что к дедлайну – к 12.00 должен прислать в редакцию свои сто строк. Как любил говорить мой учитель в журналистике Виктор Шурлыгин: «Умри, но сделай!». В кладовке за дверью на черный ход в туалете у меня хранились бутылки «Изабеллы» моего изготовления. Чтобы прикрыть громкое, жадное бульканье, я спустил воду в унитазе. Как опытный нелегал. И засел за комп. Ответсек у нас была баба - командёр. Крупная, с тяжелой рукой. И за опоздание материала могла приложить не по - децки.  Вербально, но оглушительно.


Грабки у меня тяжелые, по клаве я всегда, когда вхожу в раж, стучу как заяц в цирке по барабану. И вспомнил я про супругу только когда она, проснувшись, сказала:


- А кто это мне вчера обещал семь раз неземное блаженство?


Нет, я все же как – то вырву грешный сей язык…


Побежал я в туалет, постарался привести в боевой вид моего дружка. А он, дезертир хренов, ни в какую! Самострел, за такое в 41 – ом стреляли на месте! Из спальни донеслось:


- Скоро ты там? Я устала ждать!


И тогда я пошел на крайние меры. Достал припрятанный за бутылками «Изабеллы» газовый револьвер, девятимиллиметровка, взвел курок и приставил к виску дружка.


- Вставай проклятьем заклейменный!

Но он нагло ответил – обещал ты, а я молчал в тряпочку.


Ну, тут я уже рассвирепел не на шутку.


- Отрежу и выброшу котам!


Отозвалась жена:


- Ты с кем там разговариваешь?

Это диалог в новый рассказ сочиняю, - жалко отбрехнулся я.

Приходится из цейхгауза возвращаться на передовую. Окружили, суки, троцкисты: язык мелет, не подумав, дружок больным на всю голову притворяется.


Возвращаюсь в спальню, она же кабинет, сажусь к компьютеру, мама дорогая, еще только 50 строк написано, а уже 11.45!


- Я жду, - леденеет на лету голос сзади.


Еще одно последнее сказанье и я начну про Ленина рассказ.

- Прелюдия,- громко, как в детстве со стула, начинаю я. Протягиваю руку и сдергиваю с жены одеяло. А сам молочу по клавишам, уже 11.47.


… Щас запою, - сказал вовчисько под столом. Здравствуйте, здравствуйте, товарищ генсек, - ответила коробка чекистов.


- Я расскажу тебе, девочка, про мушмулу, - завожу я свою песнь песней. И ужасаюсь - какая мушмула, при чем здесь мушмула? Ох, раствор коварен. Настойка та звалась «Менделеев». О, вспомнил, друг по охоте Армен рассказывал, как коварно действует на женщин сладкая настойка на мушмуле. А сам молочу по клаве.


- Жара, высокогорье, ты лежишь на лугу обнаженной, и ноздри твои     чувствуют благоуханье сотен трав. Цнбека и шушана, мандака и циепака. От лучей палящего солнца тебя милосердно закрывают ветви мушмулы, а снежная вершина Арарата лишь просвечивает сквозь ажурную листву. Но от снегов Килиманджаро, где у вершины лежит высохший труп леопарда, время от времени тянет льдом. Зато веет, веет, кружит знойный ветер сирокко, он приходят из пустынь, где живут гордые азры. Он приходит со стороны твоих божественных ножек. - Тут я решил было дунуть моей Суламифи на ступни, но вовремя спохватился – мы не в подвале Массандры, а в Армении.


Выдаю еще два абзаца. И чувствую, что осталось последнее слово. Одно. 11.55. Выскакиваю пулей,- приникаю к «Изабелле». О, как сладок ее поцелуй. Вот теперь пора переходить к решительным действиям.

Возвращаюсь, присаживаюсь на край огромной кровати, жена несколько лет работала в мафии. Добавляю в голос меда только что из сот.  Целую один за одним пальчики ног, ладони мои медленно скользят все выше и выше, все ближе и ближе…


  - Аще в Камасутре была изобретена "ласка мушмулы". Твоих губ тихо касаются трепещущие листья мушмулы, твоих сосков тоже. И ты уже трепещешь от  нестерпимой ласки. А тут вновь ледяно дыхание Арарата. И тут же жар сирокко. Тело твое  пылает. Но милосердно клитор начинает ласкать бархатный бок мушмулы.

И я тихо дунул в йони, изображая азра.

Бросился к компу, за спиной раздался стон. Оттарабанил последнее слово. Нажал энтер. 12.00.

«…ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее - стрелы огненные; ...»