Джанго. Ф. Х. Масловский

   Джанго
роман
Издательство «КРАСНАЯ ВЛАСТЬ»
Комсомольск-на-Амуре
1999 год
Масловский Ф. X.
Джанго: Роман. — Комсомольск-на-Амуре: «Красная Власть», 1999.— 416 с.
© Издательство «Красная Власть», 1999
Книга предназначена для массового читателя

«Описывай, не мудрствуя лукаво, всё то, чему свидетель в жизни будешь».

      (А. С. ПУШКИН)



                ПОДВИГ РУССКОГО УЧИТЕЛЯ


   Осваивая далёкую окраину земли своей - Приамурье, - русские люди оказывали большое культурное влияние на местное коренное население. Ульчи, нанайцы, нивхи, орочи, удэге, негидальцы перенимали от русских поселенцев нормы культурного быта и хозяйствования. В стойбища аборигенов пришли русские врачи, фельдшера, учителя. Особенно важную роль в приобщении коренного населения к благам цивилизации сыграл русский учитель.
   Нужно быть настоящим альтруистом , чтобы бросить все удобства городской жизни и отправиться в таёжные дебри. И первым таким подвижником-учителем стал политический ссыльный Иван Васильевич Сухов. Это он сто лет назад открыл школу в древнем нанайском стойбище Кондон, и стал обучать грамоте детей и взрослых.
Но лишь после Октябрьской революции началась массовая ликвидация неграмотности среди приамурских народностей. Коренные жители дальневосточной тайга доныне с благодарностью отзываются о своей первой учительнице Александре Петровне Путинцевой. Совсем юной девушкой она руководила в тридцатых годах Горюно-Амурской Красной юртой, созданной при её участии. По её инициативе открывается национальная школа-интернат в Кондоне, в которой учились дети многих нанайских стойбищ округи. Путинцева в совершенстве овладела нанайским языком. Она стала впоследствии преподавателем Ленинградского института народов Севера, учёным-лингвистом. На протяжении полувека поддерживала она связь со своими учениками на Амуре.
   К сожалению, о первых русских учителях - настоящих подвижниках, 
отдавших лучшие годы своей жизни благородному делу народного просвещения в сёлах и стойбищах Приамурья, мало сказано в литературных источниках на эту тему.
И вот это невольное молчание нарушено. Вы держите в руках роман о двух таких подвижниках.
   В том же далёком тридцатом году, когда Александра Путинцева открывала Красную юрту, двое комсомольцев, Масленников Анатолий Яковлевич и Кузьмин Георгий Иванович, плыли на бате по бурной таёжной реке в стойбище удэге, затерянное в дебрях Сихотэ-Алиньской тайги. Им предстояло открыть школу и начать обучение населения грамоте.
   В романе увлекательно и живо описаны все сложности жизни юных педагогов в незнакомой для них таёжной обстановке, среди людей, ещё остающихся по развитию в первобытно-общинном строе. Они учили потомственных охотников грамоте, приобщали к книге. Но и сами многому учились от своих учеников. И чем больше проходило времени, тем крепче привязывались учителя к удэге, этому малочисленному народу, со своей своеобразной культурой, обычаями, духовными ценностями, в основе которых: честность, смелость, добродушие и верность в дружбе.
Обо всех этих качествах вы узнаете, знакомясь с книгой. И вы полюбите её героев. Вы полюбите этих двух скромных русских учителей, приехавших в тайгу не в кратковременную командировку. Они пришли сюда учить и жить одной жизнью со своими учениками, разделяя их горести и радости.
И придёт время, когда охотники с улыбкой будут вспоминать как недоверчиво приняли учителей некоторые старики рода: «Зачем охотнику грамота? Охотник должен уметь читать следы зверей».
   Влияние учителей не ограничивалось стенами школы. Они вникали во всё, чем жило стойбище, и по мере сил старались убеждать людей в полезности и нужности достижений общей культуры, которой жила вся страна. В романе убедительно показан успех этой деятельности учителей.
Примечательно, что настоящая книга написана не профессиональным литератором, но тоже педагогом и старым другом героев романа Масленникова Анатолия Яковлевича и Кузьмина Георгия Ивановича.
   Фёдор Харитонович Масловский вырос на Амуре. Окончил педагогический институт в Комсомольске-на-Амуре. Потом долгие годы работал учителем в сельских школах. Перед уходом на пенсию Фёдор Харитонович ряд лет был директором школы № 20 в городе Комсомольске-на-Амуре. Масловский - страстный пропагандист истории родного края. Это по его почину в школах Комсомольска повсеместно создаются краеведческие музеи. Фёдор Харитонович все эти годы знакомит детей с богатой природой края, учит их бережному отношению к этому богатству. Именно поэтому он начинает писать книги для детей младшего и среднего возраста. Его книжки «Тайны муравьиного дома», «Белоплечик», «Уссурийский фазан» пользуются большой популярностью у юных читателей. Масловский часто выступает с публикациями в газетах, журналах, на радио и телевидении. Действительный член Всероссийского географического общества, Фёдор Харитонович - активный участник всех его мероприятий.
   Ко всему этому следует добавить, что Фёдор Харитонович обладает талантом художника, скульптора и живописца. При школе, которой он много лет руководил, его руками создан единственный в своём роде сказочный городок, населённый бетонными скульптурами зверей и сказочных персонажей. Чучела зверей, птиц, рыб, среди которых даже уссурийский тигр, сделанные руками Фёдора Харитоновича, можно увидеть во многих краеведческих музеях Приамурья и Приморья.
   Несмотря на почётный возраст, Фёдор Харитонович полон творческих планов.
   Задуманы новые книги, начаты скульптурные и живописные работы.

   Хочется пожелать Фёдору Харитоновичу долгой и счастливой творческой жизни, исполнения всего задуманного.

   Член СП России Г. Хлебников


   Посвящаю первым учителям хорских удэ района имени Лазо Хабаровского края Кузьмину Георгию Ивановичу и Масленникову Анатолию Яковлевичу.



                ДОБРОВОЛЬЦЫ

   28 августа 1933 года в Доме культуры поселка Переяславка закончилась районная учительская конференция. Я прошёл в здание районного исполнительного комитета и постучал в дверь кабинета заведующего районного отдела народного образования Пестерева.
-Да-да, — послышался из-за чуть приоткрытой двери мужской голос.
— Александр Александрович, можно?
— Заходи, заходи, садись.
— Посоветоваться надо, — негромко сказал я.
— Можно и посоветоваться, — не отрывая взгляда от бумаги, сказал Пестерев. Помолчал немного, заговорил: — Кстати зашёл. Мне вот тоже надо посоветоваться, а с кем? Не знаю.
Я сразу подумал: «Вовремя зашёл. Значит, можно будет поговорить по душам». От этого мне куда приятнее стало быть в кабинете своего начальника, и я почувствовал себя менее скованным. Настраивая себя на приятную беседу, освободил руки — положил на стул свою любимую кепку-шестиклинку.
Александр Александрович ручку приткнул к чернильному прибору, отодвинул лист бумаги, снял очки. Из-под высокого лба глянули внимательные карие глаза, и он заговорил:
— Знаешь, вот задача! Через три дня надо начинать школьные занятия, а у меня в одной школе нет ни учеников, ни учителей.
— Где же такая школа? — спросил я.
— Сам толком не знаю, где она. Ты только представь себе, — начал свой рассказ Пестерев. — Национальный Сихотэ-Алинский административный район занимал горную систему Сихотэ-Алиня с истоками рек: Анюй, Хор, Бикин, Иман, Самарга, в верховьях которых проживают туземцы-удэгейцы. А эти реки в своём среднем и нижнем течении протекают по разным районам. Анюй течет по Нанайскому району, Бикин — по Бикинскому. Иман и Самарга — по Приморскому краю. Хор - по нашему району. Сихотэ-Алинский район находился в подчинении Хабаровского крайисполкома. Видишь, какая путаница получилась. А какие в горах дороги, сам знаешь. Связь с туземными поселениями только по рекам. Что было очень неудобно. Поэтому ВЦИК расформировал этот район. Удэгейцы, проживающие по рекам Иман и Самарга, отошли к Приморскому краю. Бикинские — к

Бикинскому району, Анюйские — к Нанайскому, а удэгейцев, проживающих по реке Хор, отнесли к нашему району... Дети охотников-удэгейцев реки Хор до сих пор не знают, что такое школа. Здание школы в стойбище Джанго построено. Надо туда направить учителей, но кого—ума не приложу.
Александр Александрович замолчал, стал перекидывать листки настольного календаря. А я, недолго думая, выпалил:
— Пошлите меня!
Пестерев пристально посмотрел на меня и сказал:
— Не возражаю. Но как на это посмотрит райком комсомола? Пойдём в райком. . . .
— Возражений нет. Кандидатура подходящая, — сказал секретаре Мы вернулись в кабинет Пестерева. Александр Александрович написал проект приказа и попросил машинистку срочно отпечатать. Потом подошёл ко мне и говорит:
— Анатолий Яковлевич, это ещё не всё, что я тебе напишу приказ. Ехать туда надо вдвоём. Одному нельзя. Поэтому тебе надо подобрать любого учителя, желательно юношу, и ехать только вдвоём. Подыщи такого, чтобы он был согласен. А сейчас поторопись, а то разъедутся.
Меня словно сдуло с места. Я выскочил на улицу и зашагал к железнодорожной станции. Иду, тороплюсь, а у самого в мыслях стучит один вопрос: кто? кто?.. И, увидев Георгия Кузьмина, тоже шагающего к станции, только с другой стороны улицы, я сразу подумал: «Он». И крикнул:
— Гоша! Георгий!
Кузьмин остановился, обернулся, руку приложил к груди.
-Да-да! Тебя! Обожди!
И, только мы приблизились друг к другу, Георгий спросил:
— Что случилось?
— Сейчас... Дай отдышаться...
— Говори, а то скоро поезд.
— Слушай. Поедешь на край света?
— Куда-куда?
— На край света. Вот куда.
— На какой ещё «край света»? Шутишь?
Георгий смотрит на меня, я — на него. Потом он рукой провел по затылку и говорит:
— Выкладывай, а то опоздаю.
— Знаешь, я дал согласие поехать удэгейских детей учить, а ехать надо вдвоём, одному нельзя. Вот я тебя и прошу. Понимаешь, удэгейские дети ещё не знают, что такое школа.
— А школа есть там?
— Говорят, есть.
— Интересно! Уж не Топтыгин ли построил?
— Ты только представь себе. Мы там факел знаний зажжём и будем первыми учителями удэгейцев.—Я взял Георгия за плечи и пристально смотрю ему в глаза.
Георгий высвободился. Из нагрудного карманчика достал роговую расчёску, причесал на лбу кудряшки и уложил на левую сторону.
— Ну, так что?., —добиваюсь... Георгий молчит.—Я тебя прошу. Понимаешь — прошу. Если ты не поедешь, то я откажусь.Георгий потоптался на месте. Почесал затылок. Крутнулся на каблуке. Поднял руку и подал мне. Я схватил её и говорю:
— Пойдём в РайОНО.
— Пошли, — сказал Георгий.
И только я открыл дверь кабинета, Пестерев спросил:
— Нашёл?
— Нашёл, — с улыбкой сказал я. — Учитель Святогорской школы Георгий Иванович Кузьмин. Комсомолец. Он, и только он может поехать со мной.
— За что же ты его так высоко оценил?
— На реке вырос. Тайгу знает, — отвечаю Александру Александровичу и вижу, что он рад не меньше, чем я.
Пестерев тут же позвонил в райком комсомола и получил «добро» на Кузьмина. Секретарю дал задание подготовить приказ о назначении Кузьмина в Джанговскую школу.
— А теперь послушайте меня, — сказал Александр Александрович. — Итак: открываем школу для удэгейских детей. Это большое историческое событие, как для удэгейского народа, так и для вас. Поздравляю.
Пестерев подошёл к нам и пожал руки. Потом взял стул, подсел к нам и продолжил разговор:
— Анатолий Яковлевич будет заведующим Джанговской школы и учителем, а ты, Георгий Иванович, будешь учителем и воспитателем, так как при школе будет интернат. Дети будут находиться на государственном обеспечении. Условия работы я не знаю. Не знаю и этого народа. Смотрите, не наломайте дров. Ведь вы у них будете не только учителями, но и представителями Советской власти. И ещё: вам не уйти от национальной политики. Помните, удэгейцы — кочевой народ. В селе Бичевая имеется Интег- ралсоюз. Это такая организация, которая наряду с торговлей и заготовкой пушнины занимается культурной работой среди удэгейцев. Она же строит дома для удэгейцев, построила и школу в стойбище Джанго, куда вы поедете. Вам следует держать тесную связь с Интегралсоюзом. Там вас обеспечат всем необходимым. Они же вам и помогут добраться до школы. Вот у меня и всё. Вопросы будут?
— Да нет, — сказал я. — Всё ясно.
— Тогда счастливого пути.
— До свидания, — сказали мы.
— До встречи. Живите дружно, — тепло сказал наставник.
Мы вышли на улицу и договорились: через три дня быть в Бичевой.
— Гоша, смотри, не подведи, а то начнут дома отговаривать. Чтоб было, какдоговорились, —тревожился я.
— Ты чего? Моё слово — олово.
— Я сегодня заночую в Переяславке, а завтра буду добираться домой.
— А я сегодня уеду, — сказал Георгий.
На другой день на попутной машине я добрался до Полётного, вызвал завуча, показал приказ о моём переводе. По акту сдал школьную печать, личные дела учителей и отправился к себе. Я быстро приготовил ужин, вещи уложил в чемодан, упаковал личную библиотеку, прилёг, почитал и заснул.
Утром я вышел к продуктовому магазину, где на повороте дороги люди поднятием руки «голосовали» перед проходящими машинами, как в сторону Переяславки, так и до Бичевой.
Колхозники, идущие в магазин, здоровались^ говорили:
— Куда это Анатолий Яковлевич собрался ехать? Уж не покидает ли нас?
—Уезжаю, — коротко отвечал я.
Родители моих учеников, интересуясь моим отъездом, окружили меня. А мне не до них, хочется побыстрее уехать, чтобы не терзали мою, уже и так изболевшуюся, душу.
Вдруг проходящая машина останавливается. Я сажусь в кабину, и, стоило машине тронуться, как шофёр спросил: «Никак в леспромхоз?»
Мне пришлось рассказывать, что я не лесоруб, а учитель, и еду в тайгу открывать школу.
— Для удэгейцев, — сказал шофёр. — Знаю такой народ. В Бичевой часто их вижу.
В правлении Интегралсоюза меня встретил уже немолодой мужчина среднего роста, худощавый и в движениях быстрый. Мне сразу бросилось в глаза то, что он облачен во всё черное. Волнистые русые волосы выглядывали из-под черной фуражки. На фоне белой рубашки — черный галстук. Черный шерстяной костюм, черные хромовые сапоги. Всё это придавало ему элегантность. Он спросил:
— Вам кого?
— Начальника Интегралсоюза.
— Я за него. Вы случайно не учитель?
— Он самый, — ответил я.
— А мы вас ждем. Нам уже позвонили. Где ваш товарищ? Где ваши вещи?
— Вещи на улице, а товарищ ещё в Святогорье. Завтра прибудет.
— Вещи давайте сюда, — и приблизился. Я разглядел его остроносое, как у злого петуха, лицо. Мне даже показалось, что он намеревается меня клюнуть.
Мы вышли на улицу. Он взял мой деревянный, окованный по углам железом, чемодан. Я занёс книги.
— Меня зовут Павел Иванович, — оказал он.
— Аменя Анатолий Яковлевич.
— Моя фамилия Брит. Я из Полётного. У меня там родители живут.
— Оказывается, мы земляки. Я тоже из Полётного, работал директором школы. Моя фамилия Масленников.
— Ну вот и познакомились. Я здесь работаю заместителем уже третий год. Закончил курсы охотоведов в Иркутске. Практиковал в Якутии, а работаю вот здесь. Начальник мой, Некрасов Георгий Степанович, на

время уехал в Хабаровск.
— Чем же вы тут занимаетесь?
—А всем. Основная задача Интегралсоюза — среди местного туземного населения проводить политико-культурную работу, направленную на оседлый образ жизни. Одновременно охотников снабжать продуктами, товаром, охотничьими боеприпасами. Заниматься заготовкой пушнины и мяса диких животных. У нас есть свои магазины в Бичевой и на лесоучастке Ходы. Продавцы знакомы с заготовкой пушнины и обменивают её на товар. С охотниками осенью заключаем договора, по которым в кредит представляем боеприпасы и продукты, а в марте с ними производим полный расчёт. Сегодня вы отдыхайте. Д ля заезжих у нас есть дом. Там вы переночуете,

а завтра приходите, и мы оформим документы на все товары, что вам необходимо будет взять с собой. В остальном — это уже наша забота. Вещи пусть полежат здесь.
Поблизости от конторы Интегралсоюза для заезжих находилось помещение — обыкновенный, из кругляка рубленный дом. Крыша тёсом покрыта. Я зашёл в дом. В нём находилась пожилая женщина. Она поинтересовалась, кто я, и поведала:
— Можете располагаться как угодно. Отдыхайте на здоровье. На ночь закрывайтесь на крючок. Сторожа у нас нет. Пить — вода в ведре. Захотите кушать — столовая недалеко,—окинула взглядом помещение и добавила: — Не обессудьте, если что не так. Я пошла.
— Спасибо за это, — поторопился сказать я.
Я понял, что это уборщица. Выполнила свои обязанности и ушла. Сторожить здесь нечего.
Заезжий дом — без перегородок. С открытой душой. С любого угла можно сразу увидеть всю обстановку. Перед дверью вдоль стены из толстых досок устроены нары. На нарах местами лежат помятые клочья сухой травы. Посредине помещения на кирпичном фундаменте стоит чугунная сборная печь — голландка с железной трубой. Рядом — дощатый стол с X- образными брусчатыми ножками. Около стола с двух сторон деревянные скамейки. Возле двери на обтёсанной чурке ведро с водой, рядом железная кружка. Стены и потолок помещения небелены.
Ознакомившись с заезжей, я отправился в столовую. Покушал, прошёлся по главной улице. Село, как и все сёла Дальнего Востока, какие я только видел. Дома все из брёвен, крыши покрыты тёсом. А вот в глаза бросилось то, чего я нигде не встречал. Это колотые дрова сложены, как стога сена. Я долго и внимательно рассматривал один дровяной стожок и думал: «Почему так складывают? Наверное, от дождя меньше намокают. Сложен плотно, красиво. Чувствуется хозяйская рука аккуратиста. Зимой завалит снегом, и не узнать: стог сена или стог дров». Прошёл на берег и у сидевшего на лодке мальчика спросил:
— Это река Хор?
— Нет. Это протока. Хор дальше.

Я подошёл к лежавшему на берегу бревну и на него присел. Достал пачку папирос и посмотрел в неё. Посчитал. Осталось три папиросы. «Одну надо оставить на утро». Прикурил и подумал о Гоше: «Хоть бы не подвёл. Заартачатся родители и не пустят...» Бросил думку о нём, завозились загадочные мысли о дальнейшей своей судьбе. «Хватит. Поживём — посмотрим»,—сказал себе и пошёл к заезжему дому. Открыл дверь. В доме — никого. Зачерпнул воды, попробовал на вкус. Она мне показалась пресной и невкусной. Делать было нечего. Оставалось одно — отправляться на покой. Закрыл на крючок дверь. На нарах: собрал сухой травы и положил её для изголовья. Снял пиджак, свернул и положил рядом. Лег на спину, под голову подсунул ладони. Полежал и вспомнил, как в детдоме один воспитанник загадал загадку: «Что мягче всего?» Наперебой мы стали выкрикивать: « Подушка!» — «Перина!» — «Пух!». А он и говорит: «Дурачьё. Ладонь. Когда подушки нет, что подкладываем под голову? Ладонь»...
Я повернулся на левый бок, сложил ладошки и подсунул под голову. Вдохнул запах сухой травы. Закрыл глаза, и меня потянуло в сон.Проснулся. Солнце светило в окно. Захотелось пить. Встал, выпил кружку воды и вышел на улицу. Было прохладно, будто воздух промыло родниковой водой. Вдали по-над речкой виднелся густой, как молоко, туман. Я пробежал до берега, снял рубашку, майку. Нагнулся к воде, а она чистая, как слеза, и дно видно. Смочил руки, похлопал себя по груди, крякнул. И давай горстями хватать воду, да лить на себя. Сам гэкаю, сам обливаюсь студеной горной водой. Потом зачерпнул пригоршню воды и, умывая лицо, зафыркал, как лошадь. Потом набрал в рот воды, выпрямился, закинул голову назад, открыл рот и забулькал, как тонущая бутылка. «Надо закаляться,—думаю про себя, — в таёжной глуши врачей нет».
Я позавтракал. Пошёл в магазин купить папирос, там их не оказалось, взял пять пачек махорки. «На первое время хватит».
В Интегралсоюзе я опять встретился с Павлом Ивановичем. На этот раз его лицо мне показалось не таким пугающим, как в первый раз. И это недоразумение я отнёс на своё плохое зрение.
Составили список товаров, необходимых для школьной жизни, и я был свободен. Павел Иванович сказал:
— Бат из Джанго в Бичевой. Когда пойдёт, мы вам сообщим.
— Хорошо. Я пойду в заезжую и буду ждать товарища.
— Когда он приедет?
— Сегодня должен.
Из упаковки я взял книгу и отправился в заезжий дом. Прошёлся по берегу. Плывущих лодок не увидел.
Приближается вечер, а Георгий не появляется. Я заволновался. Читаю книгу, а Кузьмин так и вертится в мыслях. Не выдержал. Закрыл книгу и отправился на берег. Присел на знакомое бревно. На цигарку оторвал газетной бумаги. Согнул желобком и насыпал щепотку махорки. Свернул. Край бумаги языком послюнявил, протянул сквозь пальцы. Цигарка не склеилась. Пришлось покусать край бумаги, как это делают опытные курильщики, и снова послюнявил. Указательным пальцем пригладил искусанный край бумаги. Бумага склеилась. Закупорил один конец самокрутки. Цигарка получилась куда толще обычной папиросы. Оборвал пустую, без махорки, бумагу другого конца. Полюбовался своим изделием и зажал его в зубах. Прикуривая, втянул в себя махорочного дыма и закашлялся. Отдышавшись, подумал: «Наверное, надо бросать». Сделал несколько затяжек. Во рту загоркло. Сквозь зубы тонкой струей удалил горькую слюну. Бросил на землю закрутку, наступил на неё и поворотом ботинка потушил.
Прохаживаюсь по берегу и посматриваю в сторону течения реки. Вдруг совсем неожиданно из-за поворота вынырнула лодка. В лодке три человеке. Двое толкают шестами, третий сидит. Я поспешил навстречу. Снял кепи и помахал им. «Он! Гоша!!» — вырвалось из моих уст, и я побежал навстречу.
Поравнялись. Гоша лодку приблизил к берегу.
— Здравствуйте! — крикнул я.
— Привет! — ответил Гоша. — Давно ждешь?
— С обеда, как на иголках.
Георгий зачерпнул горсть воды, плеснул себе в лицо и говорит:
— Поплыли к заезжей. Потом поговорим.
Я обогнал лодку, остановился против заезжего дома и приглашаю:
— Давай, сюда.
Лодка днищем шаркнула, остановилась. Гоша выскочил на берег, и мы подтянули лодку.
— Говоришь, заждался. Спасибо братьям, а то бы... Знакомься. Старшего зовут Паша, а младший — Митя.
— А меня зовут Анатолий.
— Анатолий Яковлевич, принимай вещи, а то братьям к ночи надо вернуться домой. Паша, как думаешь, успеете?
— Ночевать дома будем, правда, Митя? По течению быстро поплывём, не то что сюда пупы надрывали.
— С самого утра упирались. В мыле оба, как загнанные лошади, — сказал Георгий, — и потянул прилипшую к животу рубашку.
— Удэгейцы уже ждут нас.
— Вот и хорошо. Принимай.
Георгий подал фанерный чемодан, два мешочных оклунка, постельник, ружье и гармонь.
— Это тебе, чтоб не грустил.
— Ошибся, не умею.
— Тогда играть буду я.
— Играешь?
— Не играл бы, не брал.
— Хоть бы раз похвастался.
— В тайге будем хвастаться перед «генералом Топтыгиным».
Братья помогли отнести вещи в заезжий дом, вернулись к лодке и стали прощаться. Павел подал мне руку, потом Георгию и сказал:
— Пиши, братуха.
А Митя обнял за пояс Георгия, смотрит ему в глаза и говорит:
— Тебя там не убьют?
— Не убьют, Митя, не убьют.
На этом Митя не успокоился.
— Когда будут стрелять, выглядывай из-за дерева.
Мы засмеялись.
— Хватит шмыгать носом, — сказал Павел. — Заладил: убьют, убьют. Он же не на войну едет. Прыгай в лодку, да поплывём.
Гоша братишку погладил по голове. Вытер ему слёзы и говорит:
— Не плачь. И никто меня не убьёт. Ты же знаешь, как я стреляю.
— Не плачь, Митя. Гоша летом приедет домой, — говорю ему. — Ты только жди его. Скучно станет, пиши нам письма. Ты в каком классе учишься?
— В третьем.
— Вон какой грамотей. Скажи, будешь писать?
— Буду, — буркнул Митя.
Павел прошёл на корму, взял весло. Митя запрыгнул. Мы столкнули лодку-плоскодонку.
— Бери весло, помогай Паше, — сказал Георгий. — До встречи!
— Ну что, пошли?
— Пошли. Им только выйти на русло Хора. Там понесёт, только рули, — сказал Георгий.
Зашли в дом, я сразу взял ружье.
— Первый раз вижу такое ружье. Ты что, заядлый охотник?
— Без мяса не живём. В Интегралсоюзе надо взять малопульку и припасов побольше. Рябчиков будем стрелять.
— Идея, — говорю ему.
Я качнул ружье и определил, что оно очень лёгкое. Погладил отполированное до блеска ложе. Открыл затвор. Заглянул в дуло. Ружье было не чищено.
— Фроловка. Трёхзарядная. 28-ой калибр. Очень удобна на крупного зверя и на пернатую дичь. Сколько стоит?
— Не знаю. Отец с рук брал. На дорогу надо зарядить патронов. Вчера пошёл к отцу на пасеку и весь патронташ расстрелял.
— Зачем?
— Прощался с деревней. Никак, надолго уезжаю.
— Никогда не стрелял из ружья, — говорю ему. — Глаза барахлят. Без очков ни шагу.
— Не беда. Я буду стрелять, ты будешь подбирать.
— Согласен.
— Сейчас вскипятим чайку, а утром сходим в столовую, не возражаешь?
Георгий открыл чемодан, подаёт мне топорик.
— Острый. Будь осторожен. Вчера наточил. Хоть брейся. Я и рубанок взял.
— Зачем?
— Как зачем? Чем чёрт не шутит. Может, строить что-нибудь будем. Отец предложил. Говорит: «Едете на необжитое место». Инструмент всегда пригодится. И ножовку взял, и молоток, и щипцы, и стамеску, и даже гвоздей. Всё пригодится.
—А я подумал: чего он наложил в чемодан? Не поднять. Уж не святогорских ли камней, да постеснялся при братьях спросить.
— Едем не к тёще на блины.
— Да, конечно.
—Может, там жить негде будет. Придется сооружать себе юрту.
— Всё может быть. Для нас пока школа — загадка.
— У нас и продукты на первый случай есть. Доставай из мешка.
Мы быстро затопили печь и вскипятили чай. В помещении освежился воздух. Гоша сменил рубашку. Поужинали. Потом он развязал постельник и достал две козьи шкурки. Шкурки развернул и положил на нары.
— Подушек нет. Мать давала, отказался.
— Спасибо за это. А у меня, кроме книг, ничего нет.
—У нас этого барахла хватает. Нам много надо. Семья большая. Одних детей восемнадцать душ. За счёт природы только и живём. Постель — звериные шкуры, подушки — перо птиц.
— Ты в семье какой по счёту?
— Знаешь несчастливое число?
—Тринадцать.
— Я тринадцатый. Несчастливый.
— Ты-то счастливый, не говори. Это я несчастливый. Родителей даже в лицо не представляю.
Георгий взял гармонь и говорит:
— Сыграть?
— Сыграй.
Гоша потянул меха и полилась мелодичная музыка. Мы взглянули друг на друга и улыбнулись. Сыграл подгорную и говорит:
—Хватит, а то девчата прибегут. Что тогда будем делать? Ещё отговорят от поездки в Джанго.
— Думаю, что не ошибся...
— На что намекаешь?
— На то, что уговорил тебя ехать со мной. Как я рад! Ты не представляешь!
— Со мной не соскучишься.
— Такой молодой...
— Семнадцать годков! — выпалил Гоша. — Парубок, называет меня мать.
— Когда ты успел всему научиться?
— Братьев и сестёр сколько? Восемнадцать. Прибавь отца с матерью, да древнюю бабушку. Двадцать один человек. Говорят: с мира по нитке, нищему рубашка. Так и я. У матери позаимствовал присказки, поговорки. У отца научился пасечничать. С одним братом охотился, другому помогал плотничать. Паша, что доставил меня сюда, научил играть на гармони.
Как по Хору, по реке
 Быстрое течение,
 Гармонисту за игру
 Полкила печения.
— Это я у сестёр взял. Гармонь Паша купил в Хабаровске на барахолке. Гармонь кустарного производства. Читай, перламутром написано: М. В. Барымов. Именная. Кустарь, видимо, кому-то делал по заказу, а, может, и своё имя увековечил. Планки медные. Ни жары, ни холода не боится. Не играет, а поёт. Строй русский. На ней когда играешь, то надо мехом регулировать. Трудно учиться. Паша когда купил её, я целыми днями пиликал. А как научился немного играть, так сестры потянули меня на свои вечерик ки. Зимой — в избу-читальню, а летом на улице играл. Бывало, играю, а девчата по очереди от меня комаров отгоняют. У хлопчиков вожаком был. В четырнадцать лет приняли в комсомол. Приняли и сразу поручение — вожатым пионерского отряда.
Наговорившись, мы разлеглись на козьих шкурках.
— Мягко, — говорю я. — Не то, что прошлую ночь валялся на голых досках. Бока и сейчас болят.
— Рассказать, как родные меня собирали в дорогу?
— Расскажи.
- Как только я сказал, что через два дня уеду в тайгу удэгейских детей учить, ты не представляешь, что было... Такой переполох получился. Заметались, заговорили. Отец сразу за наставления взялся: «Ты, говорит, комсомолец. Будь осторожен. Тайга. Гляди в оба. Не доверяйся им». Мать, та сразу заохала, запричитала: «Господи! Куда же ты, сынку, едешь? Эти чужеземцы, что людоеды. Ты бойся их...» Мать причитает, бабка плачет, сестры шьют мне рубашки, хихикают. Митя ходит за мной по пятам, как привязанный. Семья большая. Один одно говорит, другой — другое. Душу, как кошки, скребут. Я не выдержал, схватил свою «фроловку», подался на пасеку и давай стрелять — тоску разгонять. Выпалил все патроны, и на душе легче стало.
— Всё рассказал?
— Нет. Не всё.
— Тогда оставь на завтра. А то тебе и ночи не хватит всё рассказать. Ты сильно устал. Отдыхай. Спим...
Мы отвернулись друг от друга и замолчали.



* * *
Проснулись. Гоша меня спрашивает:
— Что приснилось на новом месте?
—Сегодня ничего, а в Полётном перед отъездом приснился интересный сон и хорошо запомнился.
— Расскажи. Люблю слушать сны. Во сне люди всегда видят такое, как в жизни не бывает. Отец говорит, что мозг у сонного человека любит сочинять сказки.
— Во сне за мной гонялся колхозный бык. Здоровый бугай черно-пестрой масти. Я убегаю, он догоняет и вот-вот боднуть собирается. Я в это время как оттолкнусь от земли, и полетел. Лечу, да так легко, над домами, над огородами. Потом спустился на дорогу и опять бегу. Бык меня снова догоняет. Я опять подскакиваю и лечу через озеро, то, что на краю посёлка. Ты его видел, когда приезжал к нам на семинар.
— И чем кончился твой полёт?
— Опустился в орешник и проснулся.
— Это тебе перед дальней дорогой приснился такой сон. Отец рассказывал, что перед тем, как нам ехать на Восток, ему часто снилось, что он летал. Вот видишь, и у тебя совпало. А когда вода приснится, мать говорит, что в это время человек переживает, волнуется... А я своих снов почему-то не знаю, или они мне не снятся совсем.
— Может, это и к лучшему.
— Ну так что, в путь-дорогу начнём собираться,—сказал Георгий и стал сворачивать козью шкурку.
Вещи уложили, пошли на протоку, умылись. Пришла уборщица. Поздоровалась. Заглянула в ведро с питьевой водой. Дала нам замок и на' случай ухода показала нам щёлку в бревне, куда положить ключ.
Позавтракав, мы отправились в правление Интегралсоюза. По списку отобрали постельные принадлежности. На двадцать человек отложили учебников для первого класса. В дорогу нам выдали два дождевика и орезент для прикрытия груза.
Георгий под роспись взял малокалиберную винтовку и боеприпасов купил.
 






ПУТЬ В ДЖАНГО
Солнце свернуло за полдень. Георгий принялся заряжать патроны. Вдруг открывается дверь. Юноша в национальной одежде переступает порог и негромко говорит:
—Уцитель, бат ходи.
Гоша обрадовался, заторопился и говорит:
— Сейчас-сейчас. А ну-ка помоги нам. Ты охотник. Бери ружья, — и повесил на одно плечо. — Гармонь повесим на другое плечо. Остальное мы сами заберём.
Вышли из дома. Я дверь закрыл на замок. Ключ положил в указанное уборщицей место, и мы пошли к берегу.
Через несколько минут я впервые увидел лодку с утиным носом, которую называют батом. На бате в кормовой части в национальной одежде стоял человек. От его плавных движений шестом гружёный бат, разрезая спокойную воду на две небольших волны, двигался ходко. Бат носом приткнулся к берегу. Юноша подтянул его. Гоша заскочил в бат и, принимая от меня вещи, стал укладывать их. Юноша что-то сказал батчику, и тот ответил: «Ая». Я, конечно, не понял значения этого слова, но его постарался запомнить и про себя повторил: «Ая, ая, ая». Тут же подошёл Павел Иванович и сказал:
— Ну, как, уложились?
— Всё в порядке, — ответил Гоша.
— Где же мне пристроиться? — говорю я.
— Проходи, усаживайся поближе к корме, а я здесь, на носу работать буду, — сказал Георгий.
Со всей осторожностью, на четвереньках, через прикрытый брезентом груз, я стал пробираться к корме.
—Смелей, смелей,—подбадривает Гоша. — Боишься, что бат перевернётся?
— Конечно.
— Назвался груздем — полезай в кузов.
Павел Иванович как захохочет.
— Вам смешно, а мне страшно.
— Да, я забыл с батчиками вас познакомить, — сказал Брит. — На корме Кикуса Кимонко. (Кикуса услышал своё имя и посмотрел на Павла Ивановича). А это Сулака Кимонко, но это не сын его. Можно сказать, однофамилец. У них на Хору два рода и две фамилии: род Кимонко и род Кялундзюга. Сулака немного понимает по-русски. Он и будет у вас за переводчика. Что неясно — обращайтесь к нему.
Я стал садиться. Бат качнулся, и мои руки схватились за борт.
— А вот этого делать не надо, — сказал Павел Иванович, — за борт на воде никогда не держись, а то потопишь всех.
— Манга, — сказал Кикуса.
При всех я постеснялся у Павла Ивановича спросить, что значит «манга» и опять про себя повторил: «манга, манга, ая, манга».
Я устроился почти у самых ног Кикуса и взглянул на Гошу. Он тоже сидит. Павел Иванович говорит:
— Чего не плывёте?
— Не знаю, — сказал Гоша.
— Га, га, — бойко произнёс Брит. — Вы чаще гакайте ему, а то иначе с места не сдвинетесь.
Кикуса опустил в воду шест, напрягся. Бат качнулся. У меня остановилось дыхание, и мои руки уже лежат на бортах. Я вспомнил наказ Павла Ивановича и быстро убрал их.
Брит громко и радостно сказал:
— Робинзоны, в добрый час!
— До встречи, — разом сказали мы.
Первые минуты я боялся пошевелиться. Уперся своим взглядом в ноги Кикуса и смотрю без всякого внимания. Вскоре стал приходить в себя и увидел на ногах Кикуса необычную обувь. Сапоги? Не сапоги. Голенища длинные. Подошва мягкая, без каблуков (такую обувь в народе ещё называют бродни или ичиги). Сшита чулком. Голенища без художественной отделки. Обувь из кожи серого цвета. На коленях вышаркано до блеска.
Чёрные штаны Кикуса из грубого материала. Ярко-красная атласная рубаха похожа на укороченный женский халат. Запахнута на правую сторону. Застёгнута на коротенькие деревянные палочки. Верхняя застёжка временами выглядывает из-под мышки. Тёмную шею обрамляет узенький стоячий воротник. Рукава свободные. У рубахи снизу по бокам прорези. Рубаха отсрочена широким, расшитым нитками разного цвета, орнаментом.
Кикуса подпоясан черным матерчатым, красиво расшитым, поясом. На поясе с левой стороны висит две матерчатых, расшитых ножны. Одна большая, другая маленькая. Из ножен торчат деревянные рукоятки. А ещё на поясе висит небольшая меховая сумочка размером с ладонь. Бисером украшенные обшлага плотно застёгнуты. «Тугая застёжка обшлагов — подумал я, — по всей вероятности, не даёт возможности растяжению жил и проникновению воды в рукава с постоянно мокрых рук».
Рубаха и штаны грязные и сильно засалены. Видно, что давно не стирались.
Лицо у Кикуса смуглое, круглое, с зауженным разрезом глаз и с небольшим выступом скул. Глаза быстрые, недоверчивые, загадочные. Плоский безбровый лоб почти наполовину покрыт маленькой меховой шапочкой. Шапочка по краю обшита узорной лентой. На макушке шапочки торчит беличий хвост. От шапочки, через подбородок, дугой свисает тесёмка. На затылке, из-под шапочки выглядывают две, бисером украшенные, черные косички. Этому крепкому и жилистому мужчине я бы дал лет сорок пять.
Проплыли километра два, и я убедился, что узкий, длинный, до десяти метров, бат с крутыми, невысокими бортами устойчиво держится на воде и хорошо слушается хозяина.
Я настолько успокоился, что уже стал смотреть по сторонам, даже изредка поглядывать вперед. Георгий сидел и чем-то занимался. Сулака шестом двигал бат и умело давал ему нужное направление.
Кикуса без всплеска, как иглу, быстро толкает в воду пятиметровый ошкуренный шест. Стоит шесту коснуться дна реки, как хозяин шеста, напрягаясь, ловко толкает его от себя. Завершая каждый толчок, он быстрыми движениями рук выбирает шест из воды и, забросив толстый конец вперед, снова его толкает в воду. И потому, как Сулака и Кикуса плавными движениями делали толкание, бат двигался ровно, словно его тянули.
ВЫШЛИ на основное русло реки. Прибавилась скорость движения воды. Усилилось сопротивление. Хотя и продолжали плыть по-над самым берегом — бат заметно сбавил ход. Плывём, плывём. Потом смотрю — шест у Кикуса стал погружаться в воду всё больше и больше. Вдруг Кикуса положил шест на бат, взял другой, заметно длиннее. И наш бат взял курс на другой берег. Кикуса, работая шестом, ускорил свои движения. И как ни старались наши батники быстрее перевалить Хор, бат снесло ниже того места, откуда мы начали одолевать ширину реки, почти на полкилометра. Мы приблизились к берегу. Бат шаркнул днищем по галечнику, и мы остановились.
Кикуса присел. Я заметил, что он сильно устал. Я приподнялся. Посмотрел на Георгия, а он уже разминается на берегу.
— Ну, как, трухнул, когда переваливали? - обратился он ко мне.
— Немного было.
— Ничего, привыкнешь. Пока доберемся до места — моряком станешь. Придется тельняшку заказывать, — шутил Георгий. — Иди, разомнись.
— На четвереньках не хочу лазить.
-Хозяин-барин, —сказал Георгий.
Мы с Георгием перебрасываемся словечками, разговариваем, а Судака и Кикуса молчат. Я взглянул на Сулака. Он сидел на носу и раскуривал маленькую, с изогнутым мундштуком, трубку. «Устали? Конечно, устали, — подумал я. — Надо как-то помогать. Нельзя же быть только грузом. Стыдно».
Сулака ростом с Кузьмина и годами, наверное, не старше. Словом, юнец. Рубашка у него, как и у Кикуса, только зелёного цвета. Видно, что старенькая, но чисто выстирана. Штаны черные, в обтяжку, грубые, торчат, как трубки. На ногах старые, не по размеру, калоши. Мягкие сапоги лежат на брезенте. Сам очень худой. В чем только душа теплится?
«И откуда силы у него берутся? — подумал я. — Лицо жёлтое — признак болезни».
Сулака быстрыми, цепкими глазами посмотрел на Георгия. На голове у Сулака белая ситцевая накидка. Закрывает и плечи. Спереди оторочена черной тесёмкой, по краю расшита цветным орнаментом. Для чего сейчас такая накидка? Мне не ясно.
Сулака полыхал сизым дымком, снял накидку и почесал голову. Волосы были всклокочены.
Я, глядя на Сулака, решил и сам закурить. Сел на прежнее место. Смотрю, Кикуса возится со своим чубуком. Чубук недлинный, белый, вероятно, из кости. На коленях круглая берестяная баночка. Дно и крышечка из дерева, с ободочками. Баночка размером с блюдце. Открыта. На дне махорка, сверху лежат сухие, цвета густой заварки чая, листья табака и коробок спичек.
Кикуса взял один лист, скрутил его в слоёную палочку и, медленно вставил в чубучную чашечку, которая имела отверстие с двухкопеечную монету. Потом взял спички и зажёг сигару-самокрутку. Почмокал, почмокал, и пошёл со рта и носа дым.
Кикуса всё делал так медленно, что, как мне показалось, на это у него ушло полчаса. За это время куда только я не успел посмотреть и о чем только не подумал. w
— Толя, хочешь, я блинчиков спеку?
— Хочу.
— Блинчики любишь? Поди, со сметаной?
— Кто их не любит.
— Смотри, — и, слегка изогнувшись, он бросил камень на воду. Камень, касаясь воды, подпрыгнул раз пять, прежде чем ему было суждено уйти на дно.
— Так где же твои блинчики?
— На воде. Видел, как круги расходились?
— Видел.
— Это и есть блинчики. А делается это совсем просто. Смотри, — подобрал округлый камень-лепешку и снова бросил.
Когда Кикуса закуривал, я следил за ним и специально отвлекался, чтобы он не мог подумать, что я слежу за его каждым движением.
Как только Кикуса задымил, я тут же решил щегольнуть перед ним. Достал из кармана сложенную газету. Оторвал длинную полоску. Взял концы в обе руки, покрутил их навстречу друг другу, как это делают продавцы, когда сворачивают пакет для сыпучих продуктов. Вытянул пакетик в длинную и тонкую вороночку. Посредине согнул её под прямым углом, сдавил угол, чтобы она не разгибалась и получилась у меня «козья ножка». Я делаю необычную бумажную трубку, а Кикуса глаз не сводит с моего занятия. Мне это понравилось. Кикуса наверняка не понял сразу, что же это я делаю. А я насыпал в ладонь махорки и наполнил ею «козью ножку». Закупорил махорку, бумажный чубук готов. Зажёг спичку, прикурил. Вдохнул сполна дыму, трубкой вытянул губы, хукнул раз за разом, и полетели изо рта сизые колечки.
— Гоша, смотри.
— А ну, чем хвастаешь?
Я сделал глубокую затяжку дыма, поперхнулся, и даже пустил слезу. Сплюнул табачную горечь, с презрением посмотрел на «козью ножку», и бросил её в воду.
— Что случилось? — спросил Георгий.
— Всё. Больше не курю. Папиросу отдал водяному, — взял пачку махорки и отдал Кикуса.
— Мало верится.
— Клятвы давать не собираюсь.
Вижу, у Кикуса сигара, длиною с палец, вся превратилась в сизый пепел, держится на чубуке, и не дымит. «Ну-, — думаю, — сейчас двинемся дальше». А он стряхнул пепел в воду, стукнул по борту чубуком, заглянул в коробочку, положил её на колени и берет табачный лист. Зачем? Кикуса опять стал крутить сигару. Я не сдержался и говорю:
— Гоша, так будем плыть, — нас белые мухи в пути застанут.
— Тише едешь — дальше будешь. А ты выбирайся на берег, да побегай, и нервы успокоятся.
— Сейчас так и сделаю. Нам надо как-то помогать. Заметил, как они устали?
— Кому говоришь. Обязательно поможем. Что, у нас рук, ног нет?
— Ох и курит! Второй лист смалит... Скоро и солнце на закат.
— Не прикажешь. Знают, что делать, — сказал Георгий.
— Брит что говорил? Гакай почаще, а то...
— Это тебе не лошадь, которую можно понукать. Нам надо учиться, да учиться у них, как дальше жить. Ясно?
— Молчу.
Как только я заметил, что Кикуса раскурил вторую самокрутку, говорю: «Кикуса, га».
— Ая, — сказал он и засунул табакерку под брезент.
— Гоша, слово «га» — приказ, что ли?
— Сейчас спрошу у Сулака, что означает «га», — подошёл к нему и говорит: — Сулака, как понимай «га»?
Сулака пожал плечами.
— Пожалуйста, как по-вашему?
Сулака, задумавшись, молчал.
— Пожалуйста, хорошо просить, понимаешь, — пояснял Гоша.
— Алянку, — не сразу сказал Сулака.
— Толя, запомни: алянку — это пожалуйста.
— Сейчас проверим. Кикуса, алянку га, — сказал я.
— Ая, ая, — и показал на моё место.
Я пробрался на своё насиженное место и сел так, чтобы можно было смотреть вперед. Гоша столкнул бат, запрыгнул, взял запасной шест и стал толкать. Слышу, Кикуса говорит:
— Кампани, кампани.
Я посмотрел на него, а он машет рукой, мол: садись.
— Гоша, Гоша, повернись.
Георгий повернулся. Кикуса даёт знак, чтоб он сел.
— Моя могу! — крикнул Георгий. И давай толкать.
Георгий владел шестом не хуже Салака. В три шеста бат пошёл куда быстрее. Я облегченно вздохнул и подумал: «Молодец Гоша. За это и уважать его больше будут». Взглянул на Кикуса. Он спокойно, ровно работает шестом и уже не стремится сказать: кампани, садись. Я подумал: кампани — это товарищ.
— А-та-та, а-та-та, — проговорил Кикуса.
«Должно быть, похвалил Гошу», — подумал я.
Проплыли с километр и остановились на галечной косе. Кикуса что-то сказал Сулака. Сулака говорит Гоше:
—Уцитель, берег ходи. Рыба надо.
— Толя, вылезай. Они поедут за рыбой. Ночевать, наверное, будем здесь.
Георгий взял ружье, патронташ, оттолкнул бат, и мы остались на берегу. Батчики поплыли вдоль берега и скрылись за поворотом.
— Куда они подались? — переспросил я.
— В залив, за рыбой. Сейчас рыбу можно взять только в заливах, да по ямам. У них, возможно, и еды-то нет.
— А что? Мы сейчас оказались настоящими Робинзонами.
— Мы не как робинзоны, а как два генерала на необитаемом острове. Читал сказку Салтыкова-Щедрина «Какодинмужикдвух генералов прокормил»?
— Как хочешь, назови. Не это главное. Благо, рркье не упустил. У тебя хоть спички есть?
Я хлопнул по карману: «Да, есть».
— Тогда живём.
— Ты обратил внимание, какой у Кикуса тяжёлый, затаённый взгляд. Узнай, что у него на уме? Кокнет где-нибудь или утопит. Будешь рыбу кормить.
— Рано так говорить. «В игре да в попутье людей узнают», — говорит брат Паша.
Прошло с полчаса. Я говорю:
— Что-то долго их нет?
— Поймают и вернутся. Стрельнуть, что ли?
— Зачем заряды зря портить, пригодятся. Как думаешь: сколько километров проплыли от Бичевой?
— Километров пять, не более.
— А сколько до Джанго?
— Точно не знаю. Павел Иванович говорил, что будем плыть десять дней. Километров сто. А сколько дней проплывем? Это будет зависеть от воды. Пройдут дожди — дольше будем плыть.
Вскоре из-за поворота появился бат.
— Гоша, из чего делают бат? Ты знаешь?
— Из тополя или липы. Чаще из тополя. Знаю, что выдалбливают из дерева. Как делают, не видел. Бат — это долблёная лодка.
Пока мы перебросились несколькими фразами — бат оказался перед нами. Сулака, упёршись шестом, развернул носовую часть к берегу, и бат, подгоняемый быстрым течением, с помощью сильного толчка Кикуса, наполовину выскочил на берег. Мы подошли к бату. На носу около Сулака лежат три остроги разных размеров и рыба:
Кикуса вскрыл часть брезента и стал подавать нам вещи. Мы принимаем и относим подальше от воды. Гоша говорит:
— Кушал такую рыбу?
— Не приходилось.
Гоша взял одну.
— Видал такого красавца, — и раздвинул спинной плавник, он так и заиграл ярко-красной полосой. — Погляди, какая у него грудь. Золотом отливает. Это хариус. Он у нас водится только в горных реках. В Святогорье старожилы такую рыбу называют «царская рыба». А это ленки. Один килограмма на три. Зубастый. Хищник. Ловится и на червя. Доберемся до места, и мы будем таких ловить.
Пока Гоша рассказывал про рыбу, Сулака принёс тальниковых рогулек. Кикуса забил их в галечный грунт.
— Пошли, поможем готовить костёр да ночлег, — сказал Георгий.
— Кроме твоих шкурок, у нас ведь больше ничего нет.
— Помнишь, Брит говорил: у них для ночлега всё есть. Дадут, наверное, что-нибудь, а не то шалашик смастерим,—успокаивал меня Георгий.
— Я пойду за дровами, а ты помогай им. — Я наломал сухих веток, принес и бросил около будущего костра.
— Ая, а-та-та, — сказал Кикуса.
— Значит, доволен, — подумал я. Смотрю, Сулака около воды уже чистит рыбу. — Гоша, пойдём ещё принесём дров, пока светло.
— Сейчас принесу воды и пойдём. Смотри, у них и чайник есть и котелок для варева. А мне мать дала казанок. Это такой небольшой чугунный котёл — на двоих-троих в самый раз. Ещё дала сковородку. А сестры навязали небольшой самовар. Будем чаи гонять. «Бери, — говорят, — не на себе же будешь нести». Я и согласился.
Мы наломали веток, надрали березовой коры, принесли и бросили около табора. Сулака ломает палочки и подкладывает в костёрчик.

Кикуса посмотрел на наши дрова и произнёс: «Ути-и-и», — потом заговорил.
Мы слушаем и ничего не понимаем. А он продолжает говорить так тихо, как будто сам с собой разговаривает. Кикуса кончил, Сулака заговорил:
— Учитель, палка много плохо.
— Ты понял его?
— Конечно. Он говорит: зачем столько дров?
Костёрчик горит, и пламя чуть-чуть лижет дно котелка. Я взял топорик и давай рубить ветку. Гоша взял толстую чурочку и положил в костёр.
Кикуса опять заговорил. «Кикуса сердится, — стал говорить Салака. — Большой огонь не надо. Дыма много — зверь залива не ходи. Мяса найди нету», — и указал на бересту.
— А мы хотели пионерский костёр устроить, — пошутил я.
Георгий засмеялся и говорит:
— Кикуса нас за пояс заткнул. Вот так-то, Толя. Век живи — век учись.
И тут привлек наше внимание Кикуса. На заострённую палочку, через рот, он нанизывал большого ленка. Как только конец палочки показался около хвоста, Кикуса поднёс его к огню. Я подумал: «Решил поджарить, должно быть, так вкуснее будет».
Сулака ломает прутики и подкладывает в костёрчик, а Кикуса держит ленка над огнем и медленно поворачивает.
Мы не вмешиваемся в их дело. Они молчат, мы молчим.
Кикуса пропёк ленка с головы до хвоста и пошёл к воде. Мы за ним. Он вынул нож, окунул ленка в воду, и давай скоблить. Около плавников срезал кожу. Ленок стал белый, только голова, да хвост чернеют. Кикуса подошёл к бату. Из-под брезента достал весло. Положил его на носовую часть бата. Ленка он положил на весло, отрезал хвост, вытащил палочку. Отрезал голову. Голову и хвост положил на берег, вспорол живот, удалил внутренности, положил их около головы и хвоста, сказал: «Гаи кушай». Потом ополоснул весло. Снова положил ленка на весло и ножом ловко от костей отделил мякоть. Кости тоже положил к отходам. Мякоть порезал на мелкие кусочки.
— Таловать будут, — сказал Гоша, — по-ихнему сырая, приготовленная для еды, рыба называется талой. Мне приходилось в сыром виде есть печенку животных. Только мороженную. Чуть подсолишь — вкусно. Сейчас посмотрим: будет солить или нет.
Кикуса с веслом прошёл к костру. Взял соль и чуть-чуть посолил. Весло с талой положил в сторону.
— Ты знаешь, зачем он на огне жарил ленка, а потом его очистил? — спросил Георгий.
— Нет.
— У рыбы есть подкожные глисты. А у какой они есть—мы не знаем. Не будешь же каждой рыбе заглядывать под кожу. Вот он, страхуя себя, со всеми рыбами поступает так, когда готовит талу. В школе не учился, а больше нас знает. Как просто избавился от глистов. А мы варим, жарим, только витамины уничтожаем.
— Ты об этом знал? Сам делал так? — спрашивакуГеоргия.
— Первый раз вижу. Надо догадываться. Глисты под кожей я встречал у свежей кеты. В хорошо просоленной рыбе они уже безопасны для человека. А они, видишь, едят свежую, сырую, не варят и не жарят.
— Как не варят? А в котелке что варится?
— Не знаю. Может, сейчас и варят. Отец говорит, что, когда посолишь рыбу, то её можно кушать после двадцати суток. А ему когда ждать? Поймал и сразу надо кушать. Может, у них тала на второе будет. У рыб глисты чаще всего находятся в канавке напротив хорошо заметной линии. Линия проходит по середине туловища от головы до хвоста, на уровне позвоночника. Я тебе потом покажу. В школе ты изучал рыб?
— Немного.
— Ты знаешь, что у рыб есть органы зрения, слуха, а линия — есть орган, который определяет волновые колебания. Я эту линию называю ватерлинией. Что такое ватерлиния, знаешь?
— Не знаю.
— Что же ты тогда знаешь?
— Пожил бы ты с моё в детдоме...
— Извини за экзамен, — сказал Георгий. — Катер, конечно, видел?
— Ну и что, видел.
— Так вот. Ватерлиния — это линия нарисованная на борту, до которой судно погружается в воду при нормальной осадке. Её обычно красят красным цветом.
— Всё ясно. Ты хотел лесной заварки поискать.
— Сейчас уже поздно. Заварка у нас пока есть.
— Что за лесная заварка?
— Обыкновенный лимонник. Его здесь много.
— Сулака, — обратился я к нему, — это тала?
— Тала.
— Выходит, я правильно тебе объяснил. А кому Кикуса положил отходы от рыбы?
— Гаи. Птица цорный. Ауса называй ворон.
— Подумай-ка, не только о себе заботится.
— Ауса по-нашему что означает? — спросил Гоша.
— Би — я, — Сулака пальцем ткнул себе в грудь. — Удэ. Си — ты, — он показал на Гошу. — Ауса.
— Как просто. Ауса — русский, — поспешил сказать Георгий.
— Теперь будем знать: я — это би, ты — это си.
Смотрю, Кикуса в чайник бросил заварки. Потом котелок с вареной рыбой снимает и подаёт мне.
— Ауса, кушай.
От такой доброты меня сразу обдало жаром, и я выпалил:
— Спасибо, Кикуса!
— Алянку, — сказал Кикуса.
У Георгия тоже поднялось настроение.
— Сулака, Кикуса, большое вам спасибо. Зачем только нам? Вместе будем кушать.
— Наша кушай тала, — сказал Сулака.
— Сулака, как сказать: спасибо?
— Асаса.
Гоша сбегал к бату, принес мешок с нашими продуктами, посудой. Вынул из мешка буханку хлеба. «Режь», — говорит. Я достал складной нож. Гоша через край котелка наливает в миску ушицы и кладет куски рыбы. Рыбный аромат так и ударил в нос. У меня потекли слюнки.
— Ешь «царскую» рыбу, — сказал Гоша.
Я предложил Кикуса хлеба. Он в ответ показывает кусочек лепёшки. «Мол, хлеб у меня есть».
— Положи, положи им нашего хлеба.
Я приподнялся и положил на весло им хлеб. Наши батчики костяными палочками ловко брали кусочки сырой рыбы и кушали. Мы с Георгием мигом уплели котелок ухи. Они съели талу.
— Чайва уми, — сказал Кикуса.
— Предлагает чай пить, — говорю я.
— Асаса, — повернувшись к ним, сказал Гоша.
Я обратил внимание: у Кикуса по загорелому смуглому лицу пробежала едва заметная улыбка.
Гоша из мешка достал кусок сахара. У Кикуса попросил большой нож. Повернул сахар гладкой стороной вверх и обухом ножа резко ударил по куску. Таким образом Георгий разбил кусок на четыре части и поделил между нами.
Сулака, вероятно, понял нас, что нам необходимо познавать удэгейский язык и, принимая кусочек сахара, сказал:
— Сата.
— Сата, — повторил Гоша.
— Сата, — повторил и я. — Гоша, давай в своей речи чаще употреблять знакомые нам их слова. Нам надо активно входить в их жизнь, вживаться. Иначе, не то, чтоб приобщить их к культурной оседлой жизни, сами сгинем среди них.
— С кем поведешься, от того и наберешься, — без восторга сказал Георгий.
В кружки Гоша налил крутой заварки чай.
— Такой чай я не приучен пить, — говорю Георгию. — Я лучше попью хорской воды.
— Чай не пьёшь — какая сила. Чай попил—совсем ослаб, — проговорил неудачную шутку Георгий.
— Шутить вздумал. Если бы Кикуса понял, что ты сказал, он бы посмеялся над тобой. А ведомо тебе, что обыкновенный заварной чай вначале использовался только как лекарство? Его пили больные для быстрого восстановления сил. Я уже не говорю про наших батчиков. Знают цену чая.
Я всё же выпил полкружки крепкого чая и стал прибирать посуду.
Сулака и Кикуса до нашего хлеба так и не дотронулись. Я им говорю:
— Почему не ели хлеб? — показал на мною поданный хлеб.
— Моя мало кушай була, — сказал Кикуса.
— Сулака, була — хлеб? — спросил я.
— Була — хлеб, — подтвердил Сулака.
— А нож как назовём? — и показал складной нож.
— Кусига.
— Не приучены к хлебу, — говорю я, — а смотри, как аккуратно положил в сумку кусочки хлеба.
Я собрал посуду и пошёл к реке мыть. Георгий сложил продукты, понёс к бату. Наши спутники вытаскивали из бата громоздкие вещи.
— Толя! Живём! — кричит Гоша. — Сулака нам дал накомарник. Сейчас установим.
Я помыл посуду. Георгий установил маленькую палаточку, которую назвал накомарником. Накомарник сшит из цветного сатина.
Георгий пошёл за козьими шкурками. Я залез в накомарник и приподнялся на колени. Голова коснулась крыши накомарника.
— Принимай! — крикнул Гоша и подал скруток. — Разворачивай и клади под себя. Это подстилка из коры дерева.
Я расстелил коврик.
— А это клади сверху. Шкура медведя. Кикуса говорит, что это мафа. Медвежья шкура. Так что знай: мафа — это медведь.
— Ещё одно слово в нашу копилку, — говорю я.
— Копи, копи, пригодится. А это наши «козочки». Клади их в головы, а если замерзнем, то прикроемся ими.
— Ты с какой стороны будешь спать?
— С левой. Прими ружье, патроны и положи сбоку к накомарнику.
— Не выстрелит?
— Не бойся, не заряжено.
— Я слышал, что незаряженное ружье стреляет один раз в год.
— Вот он что знает. Так скоро и охотником заделаешься.
— Ты посмотри, какие они молодцы! Позаботились и о нас.
— С ними надо крепче дружить, а то сгинешь в пути. Кто тогда откроет школу?
— Прошу к моему шалашу.
Гоша прошмыгнул в лазейку и улёгся на спину.
— Гарно, дуже гарно, так говорит моя мать. В 1908 году наша семья покинула Козловскую губернию и подалась на Дальний Восток.
— В Святогорье давно живёте?
— С тысяча девятьсот шестнадцатого. Ну, что, дружище, пока всё идёт нормально. «На бога надейся, а сам не плошай».
— Откуда всё это берёшь?
— Из копилки. Ты же сам сказал, что голова — копилка. И ещё. Это только в твой адрес. Не обидишься?
— Говори, не обижусь.
— Толя, дай бумажки, твоего табачку закурить, а то у меня спичек нет.
— Не напоминай. Всё равно не закурю.
— Это у нас в деревне на вечерках парнишки друг у друга так просят закурить.
— И ты так просил?
— И я просил.
— Почему не куришь?
— Не хочу. У нас отец не курит, и все мои братья тоже не курят. Хватит болтать. Пойдём лучше на погоду посмотрим, а то рано вставать.
Мы вылезли из накомарника. Подошли к бату. Вещи укрыты брезентом. На дне бата, откуда убрали вещи, лежит берестяная подстилка. Подошли кампани. Кикуса показывает: бат надо подтянуть. Мы взялись за борта, и как только Кикуса сказал: га, — мы дружно дернули, и бат оказался на суше.
— Зачем так далеко вытащили лодку? — спросил я.
—Хор—горная река. Может быстро менять уровень воды. Ночью поднимется вода на полметра. Проснёмся, а бата не будет. И останемся при своих интересах. Тогда уже будет не два робинзона, а четыре.
Солнце скрылось за ближней сопкой. С восточной стороны потянуло сыростью и прохладой. Над водой начал клубиться слабый туман. Враз 
похолодало. Плечи мои зябко передёрнулись, и я невольно произнёс:
-Бр-р-р!
— Туман — к хорошей погоде. Пошли спать, — сказал Георгий.
Улеглись.
— Отличная шкура. На двоих самый раз.
— Мафа бурый большой был.
— Гоша, давай будем спать. А то разговоримся и отдыхать некогда будет.
— Я — за!
— У нас в детдоме перед сном пацаны часто шутили.
— Призываешь спать, а сам за шутку.
— Так это же про сон. Могу и не рассказывать.
— Слушаю, слушаю, рассказывай.
— Перед сном кто-нибудь из пацанов, бывало, скажет: «Гоша, ты спишь?»
— Нет, — отвечает тот.
— Дай хлеба взаймы.
— Сплю.
— И все говорят: сплю, сплю, сплю.
* * *
Проснувшись, я вылез из накомарника, а Кикуса и Сулака уже кипятят чай и готовят талу.
— Гоша, проспали. Вставай чайва уми.
— Чай пить, не дрова рубить, — и выполз из накомарника. Тряхнул головой, расчесал завитушки и уложил их на своё место. — На, расчешись, — подал мне расчёску. — Как погодка? Туманчик. Это хорошо. Солнце поднимется, он исчезнет. День будет солнечный.
— Кампани наши, видно, рано встали.
— «Кто рано встаёт — тому бог даёт». Мамины слова говорю.
— Счастливчик. Прошу, при мне не говори слово «мать». Мне скоро будет двадцать два года, а я до сих пор жалею, что у меня матери нет. Мне кажется, что я бы о ней заботился так, как никто. А почему? В другой раз расскажу. На это у нас времени много будет.
— Кампани, здравствуйте! — тонким, чуть писклявым голосом, сказал Георгий.
— Доброе утро! — поприветствовал я.
— Багдыфи! — сказал Кикуса.
— Сородэ! — приветствовал Сулака.
—Багдыфи, сородэ. И эти добрые слова положим в копилку,—сказал Гоша.
Мы разделись по пояс и побежали к воде. Пофыркали, покрякали, поплескались, полотенцами растёрлись.
— Закаляйся, как сталь, — запел Гоша.
Оделись, причесались.
— Ты неси козью шкурку. Сядем на неё, — сказал Гоша, — а я принесу продукты. ь ,
Мы уселись, ноги скрестили, как наши кампанй. Гоша наливает чай и приговаривает:
— Крепкий чайва, шибко крепкий. Ая чайва. Будем чайва уми.
— Ты совсем, как кампани. «Ая», что это? Что-то я уже запутался.
— Хорошо, не забывай.
— Уцитель, тала кушай.
— Асаса, — поблагодарил Георгий. — Талу кушать будешь?
— Не знаю.
— Боишься?
— Хочешь, кушай. Я потом, в другой раз.
— Тогда чайва уми.
Георгий подсел к Сулака, ножом поддел кусочек рыбы и положил в рот. Жует и не торопится проглотить. Я продолжаю смотреть на него.
— По нужде пойдёт. Сулака, соль есть?
— Сэи, — сказал Сулака, и подал соль.
— Сэи, сэи, — одобрительно сказал Георгий, как будто он это слово давно знал, — асаса, — и посолил кусочек рыбы. — Привык, как верблюд. Донельзя люблю солёную рыбу, да сало.
Позавтракали. Посуду, продукты убрали. Накомарники разобрали. В бат всё укладывал Кикуса. Сулака котелком зачерпнул воды, подошёл к дымящему костру и плеснул на него. Костёр пыхнул золой и паром. Раскалённые камушки треснули и зашипели. Сулака плеснул повторно. Костёр не отозвался.
Кикуса взялся за бат и сказал:
-Га.
— Га, — подхватил Гоша. — Берём! — мы дружно столкнули на воду бат.
—Асаса этому дому, пойдём кдругому. Сулака, переведи слово «иди», «ходи».
— Гэнэе, — сказал Сулака.
— Толя, слышал?
— Слышал.
— Не забудь положить в копилку.
— Постараюсь, —и негромко повторил: «гэнэе».
— Прыгайте, зайцы, в лодку Мазая, — задорно оказал Георгий. — Кикуса, га-га.
— Га, — сказал Кикуса.
Георгий толкнул бат и запрыгнул в него. Взял шест, опустил его в воду и уже толкает. Сулака толкает по правому борту, а Гоша — по левому. Смотрю, Георгий без пиджака, и у рубашки рукава засучены до локтей. «Когда успел? — подумал я. — Надо же, какой быстрый».
Гоша и Сулака толкают шестами то разом, то попеременно. Гружёный бат пошёл ходко. Я с большим удовольствием смотрю вперед. Берег, вдоль которого мы двигаемся, ежеминутно меняет свой вид. Но меня сразу больше всего привлек внимание не берег, а ловкие, плавные, безошибочные движения гибких, как сырая лоза, юнцов. Я мысленно позавидовал им. «Мне так никогда не суметь работать шестом, а надо бы когда-нибудь попробовать», — подумалось мне, и взглянул на берег, а он бежит, бежит нам навстречу и показывает всё новое и новое своё лицо. Я взглянул на чистую, как слеза, воду, и тут мне показалось: бат стоит на месте и режет воду, как алмаз стекло, и я услышал нежное шуршание разрезанной глади. Оно было мягким, мелодичным, со звоном хрусталя. Кругом тихо. Туман стал редеть. Бледным диском нарисовалось солнце. На лице я ощутил сырость. Вдруг голос Кикуса нарушил моё спокойствие. Я посмотрел на Кикуса и сразу понял, что он говорит не мне, а Сулака. И спросил:
— Сулака, что говорил Кикуса?
— Он сказал, что луса сильный мальчик. Хорошо толкает шестом.
— А как это по-вашему, скажи мне.
— Аси май бата.
— А что такое «бата»?
— Бата — мальчик, — пояснил Сулака.
Вскоре туман испарился, и пригрело солнце. Немного спустя бат носом приткнулся к берегу. Сулака и Гоша прыгнули на берег и подтянули бат. Смотрю, Георгий весь взопрел. Рубашка прилипла к телу. Волнистый чуб превратился в сосульки. Гоша зачерпнул горсть воды и освежил лицо. Сулака и Кикуса, видно, тоже сильно устали, но такой мокроты на теле, как у Георгия, не видно. Я сижу и молчу. Мне так неловко перед ними в том, что они так устали, а я им не помог. Не разговаривают. Гоше тоже, видно, не до шуток, молчит. Но спокойно сидеть, как наши батчики, не может. Походил, на корточки присел, поднялся, приткнулся к бату, потрогал шест. Зачерпнул горсть воды, прополоскал рот. Я решил как-то посочувствовать Георгию, заговорил:
— Гоша, сильно устал?
— Немного есть, — не сдавался он.
— Как думаешь? Сколько километров проплыли? Хоть примерно.
— Как вчера, не больше. Видел, как сносит.
— Шаг вперед, два шага назад, — говорю ему.
Обидно. Упираются, упираются, а как переваливать начнут, так унесёт назад черт-те куда. И ничего не поделаешь. По фарватеру если пойдёшь, то будешь стоять на месте. Как говорят: «В ступе воду толочь». Вот и приходится переходить от одного берега к другому, чтобы выйти на слабое течение, — анализировал я, — а питание: сырая рыба, да чай.
— Сулака, как по-вашему рыба?
— Сугдзя.
Кикуса, как и вчера, обдаёт меня дымком пахучего листа и соблазняет на курево. Я отворачиваюсь и внушаю себе — всё равно не закурю.
— Гоша, ты утром забыл посмотреть лимонник.
— Не забыл. Времени не было. Сейчас посмотрю.
— Сиди, и так устал.
Гоша взбежал на обрывистый берег и кричит:
—Мясо полетело!
—У тебя, как у волшебника, и мясо летает!—кричу ему.—Сулака, как мясо? — Улэ.
— Гоша, это улэ полетело!
— Ты тоже шутить вздумал! — издали послышался голос.
Георгий вскоре вернулся.
— Кампани, принес заварки! Толя, чайва уми хочешь?
— Не отказался бы.
— А это ягоды лимонника. Лови! — и бросил. — Кушай. Бодрый будешь. Сулака, рябчик по-вашему как?
— Сумуги.
— Зачем спрашивать много удэгейских слов? Всё равно не запомнишь.
— А мне кажется, что я всё запомнил.
— Как учился?
— Кроме «хорошо» и «отлично», других оценок не имел.
— Только по одному твоему почерку можно поверить, что хорошо учился. Твоя каллиграфия письма мне очень нравится.
Я положил в рот несколько ягод.
- Ну, как?
— Кислый. Много не съешь.
— Его много и не едят. Достаточно ложки семян, чтоб без устали бегать весь день. А это на заправку чайва, — и показал шершавый, тёмно-коричневый, скрученный в кольцо, стебель лимонника.
- Гоша, по-моему, пора бы двигаться.
— Я тоже так думаю.
— Думаю, что они уже неплохо отдохнули. Кикуса, га.
— Га, — сказал Кикуса. Убрал табакерку, взял шест и приготовился толкать.
Сулака оттолкнул бат, и три шеста упёрлись в каменистый грунт. Бат медленно, но уверенно набирал скорость. Георгий, расставив ноги, во всю силу упирается шестом. В считанные секунды успевает толкнуть шест, вытолкнуть, перебросить и опять запустить в воду. Вынутый из воды на солнце, он блестит как стекло. И не подумаешь, что это у него обыкновенная ошкуренная тальниковая палка.
С такими мастерами ведения бата, у которого по борту оставалось запаса без малого, как на ширину ладони, у меня быстро исчез страх, и я уже, при малейшем колебании бата, не помышлял схватиться за борт. И подумал: «С таким другом, да с такими батчиками — я готов в огонь и в воду». Настроение у меня помалу улучшалось. Я достал из стопки книгу и стал читать. Прочитаю страницу и посмотрю вперед. Всё же интересно узнать, что там впереди.
— Толя, книгу читаешь?
— Да, а что?
— Читай громко, чтобы я слышал. Веселей будет.
Я прочитал несколько предложений и говорю:
— Слышно?
— Да, конечно. Так и читай.
Мне очень понравилось предложение друга, и я подумал: «Хоть этим помогу ему».
Увлекшись чтением, я не заметил, как наш бат ткнулся носом в галечный берег. Кикуса что-то сказал, я уловил лишь одно его слово «бита».
— Сулака, что сказал Кикуса?
— Здесь будем отдыхать и ночевать.
— А что означает «бита»?
— Это каменный коса, берег.
— Пора бы и отдохнуть, — подмечаю я. — Солнце куда далеко за полдень, а у вас всего один отдых, и тот без обеда. Так не то что руки, но и ноги протянуть можно.
Георгий, покрасневший, распаренный, запалённый, с пропотевшей рубашкой, опустился на колени, припал к холодной воде и пьёт.
—Много не пей, простудишься.
— Я немного, — а сам то одной, то другой ладошкой черпает воду и плещет на лицо. Потом набрал полную горсть, приткнул клицу, подержал, фыркнул и опять зачерпнул. Наполнил водой рот и тонкой струей сквозь зубы выдавил её. Достал расчёску, причесался, кудряшки положил на своё место.Я смотрю на него и думаю: «Сильно устал, но шеста не бросил. Такой помощник для Кикуса — это находка. А для меня — вообще клад». Гоша немного отдохнул и говорит:
— Будем вытряхиваться на берег, да обосновывать табор. Давай-ка своим манером пробирайся и принимай шмотки.
Я выбрался на берег. Сгрузил необходимые вещи. Георгий берет ружье и патронташ. Сулака говорит:
— Кикуса сказал: огонь не разводить.
— Ясно, — сказал я.
— А как огонь в переводе? — спросил Гоша.
-То.
— Заметил, как просто. Огонь — то.
— Что-то мне небо не нравится.
— Почему?
— Дымка какая-то, как бы дождя не натянуло.
— Этого только нам и не хватало.
—Толя, бери топорик и готовь колышки для накомарников, а я подумаю, как дальше жить.
— Отдыхай, сполна заработал отдых.
Я нарубил колышков. Времени прошло минут двадцать. Батчики продолжали отдыхать.
— Отдохнёшь. Накомарники будем ставить.
— Сам учись, — сказал Георгий. — Привыкай к таёжной жизни.
Приблизился вечер, батчики отправились по своим делам.
— Как думаешь, куда они подались? — спрашиваю Георгия.
— Рыбу добывать, а может, и зверя подстрелят. Улэ им надо. И нам бы не помешало.
— Отправляются в долгий путь и никаких запасов. Живут, как на подножном корму. Что бог даст, то их.
— Я бы не сказал так, — вступился за них Георгий. — Рыба и зверь не валяются под ногами. Такую пищу чтобы добыть, надо ещё много потрудиться.
Мы устанавливаем накомарники, разговариваем.
— Я что-то есть захотел.
—Ничего себе что-то. С угра без корочки во рту. Сейчас закусим. Неси мешок.
Я отрезал кусок хлеба и даю Гоше, а он мне поговорку:
— Хлеб да вода — наша лучшая еда. Пока...
— А потом?
— А потом — мука есть. Лепешки будем печь.
Закусили. Прилегли в накомарнике. Георгий ружье положил около себя. Я говорю:
— Рассказать тебе, как я однажды исполнял службу охранника? Винтовку в руках держал. Охранял, а сам стрелять-то не умею. Даже в воздух ни разу не выстрелил.— Кто же это тебе винтовку дал, да ещё в охрану поставил?
— Это было в Вяземске, — стал рассказывать. *- У нас тогда Вяземск считался районным центром. В августе, после районной учительской конференции товарищи пошли на станцию, а я зашёл в когиз и задержался. Купил книгу, вышел из магазина и встречаю секретаря райкома ВЛКСМ. Он обрадовался и говорит: «Масленников! Как я рад, что тебя встретил. Пойдём в райком». — «Зачем?» — «Потом расскажу». Пришли в райком. Он говорит: «На лужайке, около железной дороги, находится сорок раскулаченных семей и шмотки с ними. Их свезли из окрестных деревень и повезут куда-то на север. Они ждут вагоны-теплушки». В этот период проходила коллективизация сельского хозяйства (создавали колхозы), и всех зажиточных крестьян, которые не желали вступать в колхозы, выселяли. Боялись, что они будут мешать коллективизации. Секретарь дал мне винтовку и говорит: «Заряжена», — а сам и не спросил: умею ли я обращаться с ней. Привёл на лужайку и наказывает: «Карауль. Да смотри, чтоб они у тебя не разбежались. Минут через двадцать должны подогнать теплушки. Когда они погрузятся, принесёшь оружие и будешь свободен». Я осмотрелся и на противоположной стороне лужайки увидел паренька, который тоже нёс караульную службу. Я караулил и злился: товарищи уедут, а я останусь. Вскоре подогнали теплушки, люди погрузились, и я отнёс винтовку.
— Из нашей деревни тоже вывозили, — ска.зал Георгий. — Слёз было...
— Представляешь?! Охраняю людей, вернее, стою с винтовкой, а самому так стыдно, неприятно на душе.
— Ну так что, — сменил тему разговора Георгий. — У нас, вроде бы, к ночлегу всё готово. Осталось принести дровишек. Пойдём к лесу. Я тебе покажу некоторые растения нашей тайги.
Георгий взял ружье, я — топорик, и мы отправились.
— Пойдём к тому тополю... Слушай, ты обещал рассказать, почему остался без матери.
— Раз обещал, то надо рассказать. Когда мне исполнилось десять лет, я в то время уже был в детском доме № 1 Хабаровска. Это со слов тети Маши. Она тогда жила в Хабаровске. Моя мать в семье из девяти сестёр была самая младшая. Был у них ещё единственный брат. Они семьей приехали с Украины. Родители поумерли, сестры замуж повыходили. Моя мать, Таней её звали, тоже замуж вышла. Муж оказался большим любителем выпивки. И, как напьётся, так обязательно буянить. Мать боялась его. Через год родился я. Меня назвали Анатолием.
В один из ненастных дней, я был ещё грудным ребёнком, шёл домой пьяный отец. Мать его увидела, спряталась за штору и следит за ним. Он был сильно взволнован, сердит и со злости кричал. Пройдя к моей люльке, он схватил меня за ногу и намерился выбросить в окно. Мать закричала нечеловеческим голосом, ринулась к нему, схватила меня, прижала к груди и лишилась сознания... Очнулась в больнице. Пришла в сознание, сразу сказала: «Толю отдайте Даше (моей тёте)». Сказала и опять лишилась сознания, а через несколько минут умерла. Так я и остался без матери.
— А потом?
— А потом тётя Маша, как наказывала ей мать, отдала меня тёте Даше. Тётя Даша меня выходила и хотела усыновить. Отец согласия не дал.
— Подлец! — не выдержал Георгий. — Вот и тополь. С такого тополя можно выдолбить лодку, как у наших батчиков.
Я обхватил руками тополь и мне подумалось: «Вот так бы я обнял свою маму, крепко-крепко. Была бы только жива». И замолчал.
— Говори, говори, я слушано, — прервал мою думу Георгий.
— Что говорить, — а у самого тяжёлым камнем сдавило сердце, и не могу выговорить слова.
Георгий, наверняка, понял моё состояние. Мы помолчали.
— А что отец?
—А что отец? Он как узнал, что я у тёти Даши, она жила во Владивостоке, забрал меня и сдал в Хабаровский приют. Я помню, как он вёз меня на поезде, и как он ушёл из приюта. Я потом весь день проплакал. Теперь буду его всю жизнь ненавидеть.
— Таких подлецов надо вешать... А вон бархат. Пойдём, потрогаем.
Мы подошли. Кора у дерева морщинистая.
— Придави-ка, — и ткнул пальцем в ствол.
Я придавил. Кора оказалась мягкой.
— Его ещё называют амурское пробковое дерево. С коры делают пробки. По Хору его много. Влаги не боится. Быстро растет. Проведи ладонью по стволу.
Я погладил.
— Шершавый.
— Нежно-шершавый и мягкий, как бархатный материал. Редкое и ценное дерево. А это ильм. Он в городах растет. Его подрезают. Березу и осину ты знаешь. Береза бывает разная. Лимонника здесь не вижу.
Мы насобирали сушняку, принесли к табору. Я нарубил дровишек и стали поджидать своих товарищей.
Для нас уже было ясно, что засветло они не вернутся. Мы не находим себе дело и топчемся по косе, которую они назвали «бита». Галька шуршит под ногами. Я, про себя, затвердил: бита, бита, бита. И враз вспомнил: так это же русское слово, только с другим ударением. Бита — это предмет, которым в играх бьют бабки. У нас бита — палка, у них бита — выступ берега (коса).
— Гоша, ты знаешь, что у русских называют битой?
— Как же. Бита — это палка, когда играют в городки, ею бьют по городкам. Надо удэгейцев научить этой игре.
—Добраться бы только благополучно.
— Не волнуйся. С такими людьми не пропадёшь. Давай заглянем в свои копилки, да вспомним, что наговорил нам Сулака.
Пока мы занимались удэгейским языком, солнце спряталось за сопку, и быстро стало темнеть. Мы, как лешие, в сумерках бродим и поглядываем вверх по реке, откуда должны появиться товарищи. Вдруг из-за поворота над водой показалась фигура человека. Движется, словно идёт по воде.
— Толя, плывут.
Не прошло и минуты, как бат разворачивал корму. Мы на ходу схватились за «утиный» нос и потянули на берег. Я тут же спросил:
— Кампани, сугдзя есть?
— Бе, — сказал Кикуса.
— Сулака, «бе», что это?
— Есть.
— А как по удэ будет друг?
— Санги.
— Толя, си ая санги.
— Что ты наговорил?
— Я сказал, что ты хороший друг.
Кикуса, упираясь на шест, по борту сошёл на берег.
— Вот как надо ходить, — сказал Георгий, — а ты...
— То Кикуса, а то я. Сулака, костёр разводить можно?
— Можно.
Кикуса и Сулака своим появлением оживили нас. Я занялся костром. Георгий взялся чистить рыбу. Кикуса над огоньком держит двух ленков. Сулака ломает прутики и кладет их на жар. «Лишней палочки не бросит в огонь. Как бережно относится даже к сухим веточкам», — подумал я. Гоша опустил рыбу в котелок и строгает лимонный стебель. Стружки бросает в чайник.
— Сегодня с лимоном будем чайва уми. Он не только усталость снимает, но и лекарством служит. Это я уже на себе испытал. Если в организме заведутся паразиты, такие, как глисты, то стоит попить круто заваренного лимонником чая раза два-три, и паразитов как не было. Этому растению цены нет.
Пока варилась рыба, и чай заварился, Кикуса приготовил талу.
Я спросил:
— Всю рыбу пустили в расход или ещё осталось?
— И на завтрак хватит.
Проголодавшись, я опустошил две миски, и говорю:
— Кампани, асаса.
Они ничего не сказали, продолжали кушать талу.
— Сейчас и мне скажешь асаса, — похвалился Георгий. — Наливай чай, пусть остывает.
Георгий так расхвалил лимонник, что мне не терпелось попробовать чай. Взял кружку и говорю:
— Горячий.
— Студи. Ветер под носом.
— Не смеши, а то обожгусь.
Георгий взял носовой платок, сложил вчетверо и приложил к ручке своей кружки. Кружку поднёс ко рту и дунул на чай. Пар отхлынул от кружки. Потом губы трубкой вытянул и, со всей осторожностью, с бортика кружки потянул в себя воздух. С воздухом сбежала в рот плёнка остывшего чая.
— Вот это чайва! — писклявым голосом воскликнул Гоша. — Что твоя свинина. Кружку выпьешь — сутки сытым будешь. Пей, он уже остыл.
В прикуску с сахаром я стал пить чай.
— А что, приятный. Только какой вкус — не пойму.
— С годик в Джанго поживёшь — много чего поймёшь.
Поужинали. Кампани закурили, а мы, убрав посуду, подались в накомарник. Сняли ботинки, разлеглись, и так приятно стало. Потянуло на сон.
— Тебя курить не тянет? — спросил Георгий.
— Нет. Я заядлым курильщиком и не был. Так себе. Есть — закурю. Нет— не надо. Отдыхай, а то за день небось натрудил руки.
— Да нет. Спину немного пощекотали мурашки, а руки не устали. У меня васса в руках.
— Это что ещё за васса?
— Сам не знаю. Отец мне говорит, что у меня васса в руках.
— Интересно.
— Как тебе объяснить? Я быстро всё делаю. Могу хоть сколько работать. Сам вроде и устал, а руки нет, так и двигаются. Им постоянно что-то надо делать. Отец это заметил и говорит: у тебя васса в руках.
Ублаженные ужином, мы быстро заснули.

 
* * *
Проснувшись, я вылез из накомарника. Светло. Чувствуется влажность воздуха. Тихо, лишь шумит несмолкаемая река. Где-то плюхнуло, как будто камень в воду упал. Я подумал: «Рыба или зверь нарушил тишину? Может, с дерева упала сухая ветка. А может с обрывистого берега оторвался комок земли и бултыхнулся в воду». Кикуса не спит, курит.
— Толя, как там?
— Нормально. Кикуса уже встал.
— Значит, и нам пора вставать, да приниматься за дело.
— Бери полотенце, пойдём сон разгонять.
Георгий выскочил из накомарника.
— Держи, — сунул мне полотенце и побежал к воде. Разделся до пояса. Плеснул горсть воды на себя, заскулил, как обиженная собачка, потом зафыркал.
— Не нравится?
— Ая, санги, ая, — взял полотенце и давай им растираться. — Говоришь, Кикуса уже встал. А может, он и не ложился спать. Нас караулил. А вон и Сулака появился.
Мы подошли к ним, поздоровались.
Незаметно подкралось утро. Оно было ясным и прохладным. На вершине сопки, на фоне серого неба, местами четко прорисовывались силуэты отде чых деревьев.
Кикуса разжёг костёрчик. Гоша попросил разрешения варить рыбу и принялся чистить. Я прошёл к нему.
— А вот и находка!
— Покажи.
— Это почти то, о чем я тебе говорил. Паразит, но это не глист. Такое чудо я ещё не встречал.
— Где оно было?
— В полости живота. Не зря говорят, что рыбу надо хорошо проваривать и прожаривать.
— Так как же они едят сырую?! — опять удивился я.
— Ты же видишь, как они её обрабатывают. А для профилактики у них всегда есть лимонник. Они его постоянно употребляют.
Рыбный внутриполостной паразит с двухкопеечную монету, белый, почти прозрачный, плоский, весь из поперечных сегментов, хвост листообразный, как у речного рака. Головная часть чисто гладкая, с едва заметными точечками, и два черных глаза с одной стороны.
— На какое же существо похож? — говорит Георгий. — Что-то не могу представить.
— На камбалу. Морскую рыбу. Да он с ножками. Посчитай сколько.
— Семь пар.
— Паразит-камбала. Задави его.
— Теперь веришь мне, что в рыбе бывает.
— Верю, верю.
— А ты тоже кое-что знаешь.
— Как же ты думал. У меня друзья кто — книги.
— Книги — есть книги, а практика — есть практика. Разница большая.
— К этому приведу мудрую пословицу: «Чем сто раз услышать, лучше один раз посмотреть».
— Этого я не слышал, — сказал Георгий.
— Откуда тебе всё знать.
Кикуса готовит завтрак. Сулака и мы занялись снятием накомарников. Вещи сносим на бат. Я подумал: «Как бы облегчить труд батчиков, и вспомнил про бурлаков. Так бы и я неплохо помог. А что, если предложить им этот вариант», — и рассказал Гоше.
—То, что ты рассказал, для меня и для них не новое. Беда в том, что таких кос, как эта, на Хору немного, и они не очень длинные. Надо об этом сказать Кикуса.
Во время завтрака через Сулака мы переговорили с Кикуса. Он согласился, но, как мне показалось, не очень одобрил. А мне очень хотелось потянуть за бичевую.
— Верёвка у них есть? — обратился к Георгию.
— Есть. Только из кожи. Видел, когда укладывали вещи.
Собрались в путь. Георгий привязал ремень к бату. Кампани встали на свои места. Мы остались на берегу. Гоша подаёт мне ремень и говорит:
—Держи гуж, да не говори, что не дюж. Тяни так, чтоб и на тебя Кикуса сказал: «Толя, аси май бата».
— Постараюсь.
Мы натянули ремень, и у нас под ногами захрустела галька. Сулака даёт направление. Бат пошёл так быстро, что у меня стал ослабевать ремень
— Гэнэе, гэнэе, Толя.
— Не успеваю, надо бежать.
—Далеко не убежишь. Бат не пустит.
Я не успел почувствовать усталости, как мы прошли всю косу. Дальше идти было невозможно. Пошёл заросший обрывистый берег, и надо было переваливать Хор, чтобы уйти от стрежня.
Мы остановились, попрыгали в бат, и я решил попробовать толкать. Взял запасной шест, уперся в речное дно, шест скользнул, я переставил ноги, бат наклонился.
— Ауса, луса, — тревожно заговорил Кикуса.
— Кто качает бат? — спросил Георгий.
— Я, я, — сам посмотрел на Кикуса. Кикуса мне дал знать: садись.
— Садись, а то искупаешь нас, — приказным тоном сказал Георгий, и добавил: — Сам хоть умеешь плавать?
—Умею.
— Случись беда, мы ещё выплывем, а они — вряд ли? Я слышал, что удэгейцы плавать не могут, хотя и постоянно связаны с водой. Сулака, плавать умеешь? — тут же спросил Георгий.

Сулака молчал, как всё равно не слышал, что к нему обращается Гоша.
— Плавать без бата. Понимаешь! Купаться в воде, — и помахал рукой.
— Анчи, — сказал Сулака.
— Ты по-русски скажи.
—Нет.
— Толя, слышал? Вот тебе и подтверждение.
Я сел и думаю: «Не подготовлен к такому делу. Стыдно». Взял книгу и стал читать. Не читается. Закрыл книгу и смотрю на берег.
— Толя, почитай.
— Прости, не могу.
— Обиделся, что Кикуса не похвалил.
— Я же не мальчик.
— Не горюй. Вся жизнь впереди.
— Спасибо за это.
Успокоился, слышу ровное, приятное журчание. Догадался: бат режет упругую гладь воды. Глянул на корму, а там в трёх метрах от бата следа не видно. «Движемся бесследно», — подумал я. И привлек моё внимание берег: то он с нависшими ветками тальника, то с осиной, наполовину оголённой корнями, и если не в этом, то в следующем году, она рухнет, и унесёт её вода в Уссури, потом в Амур, а та,л и в Татарский пролив. Какая у неё будет дальнейшая судьба — никто не знает. То берег — в мочалах тальниковых корней, которые десятилетиями сдерживают размывание берегов буйной реки. То от глаз убегает гравийный берег. То в чистой воде промелькнёт цветное дно. А то перед нами каменной стеной встанет хорский утёс, и покажется, что мы заплыли в тупик.
Посмотрел на солнце. Оно справа от нас. И подумал: «Третий день плывём, а солнце всё справа от нас. Значит, мы всё время движемся на Восток. Поднимаемся в предгорье Сихотэ-Алиня».
Увлекшись просмотром речной дороги, я удивился разнообразию природы. В ней было что-тс такое, что манило и манило меня, в неизвестную даль.
Совсем неожиданно я заметил на своём рукаве бегущее крылатое насекомое Оно было похоже на лесного клеща. Я поднял руку и щелчком сбросил его на воду. Осмотрелся. И по штанине бежит такое же насекомое. Бежит так быстро, что и не вдруг-то поймать. Движется то прямо, то боком, как это могут делать морские крабы. Да оно и немного чем-то похоже на крабика. Лап,.и крючковатые, загнуты к туловищу. Туловище плоское, тёмного цвета. Клещ и клещ, только с длинными, в два раза больше туловища, прозрачными крыльями. Я решил его поймать и показать моим товарищам. Мне надо убедиться: не опасно ли оно для человека. Поймал. Пустил в спичечную коробочку. Коробочку завернул в носовой платок и положил в карман.
Через некоторое время у меня зачесался затылок. Я почесал. Зуд прекратился. Через минуту опять зачесалось. Я взял расческу и прочесал волосы. Перестало беспокоить.
Бат приткнулся к берегу, и меня это обрадовало.
— Сулака, обедать будем? — спросил я.
— Чайва уми, — ответил он.
Я подумал: «Говорит на родном языке. Знает, что понимаем. Уважает родную речь. Правильно и делает. Вам с нами жить, вы и учитесь языку удэ».
Взглянул на солнце. Оно показало время обеда. Правильно, нужен отдых. Восстановление сил. Я не работаю, и то захотелось есть.
Георгий взял ружье и выскочил на берег.
— Варите чай, а я немного позаглядываю.
Я взял топорик и устроил костёрчик. Сулака повесил чайник и закурил. Я ломаю прутики, как это делал Сулака, и бросаю в костёрчик. Вдруг раздался ружейный выстрел. Я встрепенулся: «Значит, кого-то увидел».
Появился Георгий и показывает двух серых птиц.
— Рябчики.
— По-удэгейски сумуги, на ужин будут.
— Ужин — не нужен, обед дорогой.
—Ужинать тоже надо хорошо, а то голодному не спится.
— Не говори. Что-что, а это я хорошо на себе испытал. Век буду помнить, как нас в приюте кормили. На завтрак давали несладкий чай и кусочек ржаного хлеба. Чай наливали в жестяные тарелки. В эти же тарелки в обед наливали жидкую похлёбку. Мы никогда не наедались. В ужин давали то, что и на завтрак. И чтобы у нас в животах не бурчало, мы рано ложились спать. Нам часто снилась вкусная пища. Так что мне это давно известно.
Я достал коробочку и говорю:
— Вы лучше скажите, что это за насекомое? Я его на себе поймал.
Сулака и Георгий подошли ко мне. Как только из коробка выбежало насекомое, Георгий сказал:
— Сохатиная вошь.
По мне пробежали мурашки и передёрнуло.
— Кумуга, — сказал Сулака.
— Гоша, ты сказал вошь, а он сказал кумуга. Значит, вошь — по-ихнему кумуга.
— Выходит так. Сохатиная вошь есть с крыльями и без крыльев, — стал пояснять Георгий. — Она безопасна, но кусается, и зуд получается, как после укуса мошки. Тебя мошка кусала?
— Только так. Бывало, укусит за губу. Её так разнесёт, что и слова не выговорить.
— Тело у тебя нежное. Яда боится. Она городских, ух, как любит. А сохатиной вши в тайге осенью много бывает.
— Я сразу подумал, что это клещ.
— И ничего страшного. Клещ осенью безопасен.
Я взял рябчиков и говорю:
— Как же ты с одного выстрела двух убил?
— Надо уметь. На всё есть своя смекалка. Можно было ещё убить, да поскромничал.
На обед Кикуса талу не стал готовить, хотя у них было немного рыбы. Попили чай и двинулись дальше. В приподнятом настроении я взял книгу и стал громко читать. Начитался до хрипоты и убрал книгу. Вскоре бат причалил к берегу. Я сошёл с бата.
— Гоша, а это что за дерево?
—Маньчжурский орех.
Дерево в два раза выше меня, на вершине зелёные орехи кучкой висят. Георгий взял палку, сбил несколько плодов и говорит:
— Смотри, что внутри, — и снял зелёную оболочку.
И я увидел корявый, в извилинах, островершинный, до четырех сантиметров в длину, орех.
—У нас их собирают, когда они подопреют и опадут, — пояснил Георгий. — В орехах малые зерна, и трудно извлекаются. Поэтому их мало кто берет. Перед тем, как отделить скорлупки, орехи мы распаривали на огне. А когда с ними повозишься, то руки замажешь так, что одним днём не отмоешь. Старожилы говорят, что это дерево отпугивает от себя комаров и мошек. И советуют путникам палатку ставить под ним.
— Поэтому, может, и Кикуса остановился здесь.

Я и Сулака готовим костёрчик, Георгий подходит к нам.
— Почему огня нет? Я успел сумуги разделать, а вы всё возитесь.
— Когда успел?
— Ты же знаешь, что у меня васса в руках.
— Осмолить надо было, вкусней были бы.
— Я их ободрал.
— Как ободрал?
— У них кожа тонкая, как папиросная бумага. Начнёшь щипать, с пером и кожа облазит. А если начнёшь смолить, то кожа полопается и вся облезет.
Кикуса готовит талу, а Георгий рябчиков положил в котелок и говорит: — У них будет тала, а у нас — уха из петуха.
В считанные минуты мы приготовили ужин. Гоша одного рябчика поделил между нами и в миски налил «петушиной» ушицы. Другого предложил товарищам. Кикуса категорически отказался.
— Луса глиай, — сказал он.
Гоша от шк 1 отделил половину грудки и подал Сулака. «А это мы доедим».
Поужнав, мы установили накомарники. Солнце ушло за сопку, быстро стало темнеть. Кикуса свернул папиросу и закурил.
— Сейчас будет темно, а спать ещё рано, — сказал Георгий. — Была бы смоляная щепа, можно было бы лучить рыбу.
— Я тоже спать не хочу. Сидел бы вот так у костра и всю ночь читал книгу.
— У тебя и так плохое зрение. Давай лучше посидим, да помолчим. Вот так, как они... У тебя запасные очки есть?
— Нет. .
— Береги. Понимаешь, куда едем.
Я в костёрчик подкладываю палочки. Чайник монотонно шумит.
— Пусть греется. Может, на сон грядущий выпью.
— А вот и друг появился, — Гоша хлопнул себя по щеке. — Вздумал подачку просить. Толя, надо хорошо накомарник закрыть, а то спать не дадут.
— Надо было под манчжурский орех поселиться...
— Советовать можно что угодно. Комар даже дыма не боится... Другой прилетел.
— Бей его.
— Зачем. Пусть на ухо пошепчет.
— Давай, давай. Быстрей ночь пройдёт.
— Сказать, что на ухо комар шептал?
— Скажи.
— Он говорил, что я и ты — мы одной крови.
Я засмеялся.
— Тихо, а то мафа встревожится.
Подкралась тихая безлунная и тёплая ночь. Перед нами ярко горит маленький костёр. Около костра кружок света. А чуть подальше — плотная тёмная стена. Где-то рядом булькает Хор, и совсем недалеко, вполголоса шепчет смешанный лес.
— Пойдём на покой,— говорю я.
— Пойдём. Костёр пусть горит. Кикуса всё равно тут сидит, пусть любуется огнем.Залезли в накомарник. Улеглись.
— Здесь где-то близко должен быть лесоучасток Ходы. А где? Я не знаю, — сказал Гоша. — Завтра спрошу у Кикуса.
— Хлеб у нас кончается.
— Доберемся до Ходов, купим.
И сколько бы мы не оттягивали разговором свой сон, усталость взяла своё. Гоша заснул первым.
* * *
Проснулись. Из накомарника вылазить мне не хотелось. Такого же мнения был и Георгий.
— С такой шкуры вставать не хочется.
— Первый раз сплю на медвежьей шкуре. Какая прелесть! Мягкая, нежная, так и хочется лицом прикоснуться.
— Не первый, раз спишь, а третий. Сколько ночей в дороге? — три. Доберемся до места, убью медведя и подарю тебе шкуру мафа.
— Ловлю на слове. А не побоишься с медведем сразиться?
— Мы с братьями и отцом убили четырёх. Белогрудые. Небольшие. Опыт кой-какой есть.
— Лежи не лежи, а вставать надо.
Вылезли из накомарника, а товарищи уже кипятят чай.
— Какая-то хмара нависла,—сказал Георгий. — Как бы не натянуло дождя.— Дождь нам не попутчик.
— Ничего не поделаешь. Будем пробираться и в дождь. Время не ждет.
— И дети не ждут, — добавил я.
— Детей, как бурундучат, придется ещё поискать в тайге. Сейчас поговорю с Кикуса.
— Если он тебя поймёт.
— Кикуса, Ходы скоро будут?
Кикуса посмотрел на Георгия, пыхнул дымком и выдавил из себя:
— Мал-мал ходи.
— Сколько дней ходи?
Кикуса продолжительно молчит.
— Скоро, однако, не ходи.
— Дней, дней сколько? Солнца ходи, — допытывался Георгий.
— Не мучь его. Он, видно, и сам не знает.
Вдруг Кикуса заговорил:
- Однако, вода большой нету — три сутка ходи. Хорошо ходи.
Георгий отошёл от него.
Кикуса молчал, молчал, чмокнул, пустил облачко дыма и опять заговорил
:— Наша груз много. Однако, пять сутка ходи.
— Ты посмотри, он хорошо объясняется. Не хуже, чем Сулака, а мы думаем, что он ничего не понимает и обращаемся к Сулака. И говорит по- русски понятно.
— Сулака, луса в Джанго есть? — спросил Гоша.
— Есть.
— Узнал, сколько дней до Ходов осталось плыть?
— Поплывём — узнаем.Я отозвал Георгия в сторонку и говорю:
— Им всё равно где ночь проводить: в Джанго или вот здесь. Поэтому и не торопятся.
— Жизнь заставляет так поступать.
— В их понятии, наверное, вся тайга дом.
—Они ведь всю жизнь связаны со зверем, рыбой, растениями. Где зверь — там и дом. Зверь ушёл — удэ ушёл.
Позавтракав, Кикуса стал собирать вещи и укладывать в бат.
— Надо было давно сказать: га. Глядишь бы и раньше тронулись, — сказал Георгий.— Неудобно подгонять. Сам же говорил, что Кикуса не лошадь.
Мы тронулись в путь. И я опять вижу своих товарищей, работающих от души. Никто их не подгоняет и не одёргивает. Кикуса молчит, значит, всё идёт как надо.Я от безделья погрузился в свои затаённые мысли.

— Толя, лови! — и, пригнувшись, сорвал кисточку лимонника.
Я протянул руку и не вставая, тоже успел сорвать такую же веточку. Мы проскочу * и под нависшим деревом, которое обвил, как змея, лимонник и повесил ; ирлянду оранжевых ягод.
— Видал, как растёт лимонник?
— Видал, — и положил несколько ягод в рот.
Немного проплыли, бат причалил к берегу.
— Что случилось?
— Не знаю. Сулака, почему остановились?
— Шест меняй.
— Будут шесты менять, — пояснил Гоша. Поднял шест и говорит: — Смотри, какой короткий стал.
Сулака собрал все шесты и вынес на берег. Гоша взял ружье и тоже поднялся на высокий берег.
— Толя, у них тут готовые шесты стоят, так что долго не задержимся. Я сейчас по берегу немного пробегу и вернусь.
Я поднялся на берег и увидел: у дерева стоят готовые шесты. Взял один, погладил и поставил на место. Смотрю, Сулака взял топорик и пошёл к тальникам. Позаглядывал и принялся рубить. Срубил ветку, освободил от сучков, отсек вершину и положил на открытое место.
Я понял: надо готовить новые шесты на смену тем, что мы возьмём. Взял Гошин топорик и пошёл к Сулака. Вырубили десяток шестов и поднесли к дереву. Кикуса вынул маленький нож и стал шкурить шест. Я достал свой складной нож и тоже принялся шкурить. Гляжу, Сулака делает тоже самое, и у него такой же, каку Кикуса, нож. Я подошёл к Сулака и говорю:
— Покажи нож.
Сулака открыл ладонь и говорит:
— Афили.
— Афили, — повторил я.
Сулака кивнул головой.
А нож и на нож не похож. Больше напоминает обыкновенное шило. Ручка короткая, только-только в ширину ладони Сулака, лезвие шилообразное, гранёное, плавно загнутое, немного короче ручки. Весь нож напоминает плавно изогнутую скобу. Я взял подержать, а он лёгкий-лёгкий, даже не чувствуется в руке.
Мы ошкурили шесты. Те, что стояли, Кикуса понёс к багу, а те, что ошкурили, я поставил на их место.
Кикуса прошёл на корму. Я крикнул:
— Гоша! Ждем!
— Я здесь, — и показался среди тальников. — А вот и я. Держи трофей.
— Рог. Чей?
—Лося.
— Где нашёл?
— В воде, у самого берега. Поблек. Видно, в воде долго лежал.
Я взял рог, он потянул руку вниз.
— Ничего себе. Килограммов шесть.
— Сохранился хорошо. Лежал бы на берегу, вряд ли от него что осталось.
— Почему?
— Мыши бы источили. Лоси сбрасывают рога каждый год, а охотники находят их редко. Грызуны поедают. Из неокостеневших рогов готовят студень, им лечат больных туберкулёзом. На берегу видел погрыженную осинку. Очень любит грызть кору осины, ивы, рябины. Рог заберем с собой. Вешалка будет.
— Ты знаешь, я у них видел маленький нож. Сулака его назвал: афили.
— Сулака, покажи афили.
Сулака достал афили и подал Георгию.
— Интересно. Необычный нож. Может служить и шилом. Из чего же он сделан? Похоже, что из косы. Сталь крепкая. Вот и бортик для устойчивости. Умно придумано. Вы никак готовы в плавание. Кикуса, га.
— Га, — сказал Кикуса.
Мы заняли свои места, и бат плавно отчалил от берега.
— Гоша, книгу читать?
— Читай, веселей будет.
Я немного почитал, запершило в горле.
— Гоша, сегодня больше не читаю.
— Согласен. Побереги зрение.
Я протер очки, осмотрелся, вдруг вижу: на свисающей над водой ветке сидит птичка. Мы приближаемся к ней, а она и не собирается улететь. Птичка ярко-зелёная, с длинным клювом. Чуть больше воробья, кургузая. Проплыли мимо, а она так и не взлетела.
Погода тихая, небо серое, солнце, как бледная луна. Совсем неожиданно для меня что-то резко булькнуло. Я повернул голову, Сулака на остроге держит бьющегося ленка.
— Толя, смотри!
— Вижу! Какой молодец! И когда только он успел!?
—Ловкость рук.
— Ловкость сама по севе не приходит и не рождается с ребёнком. Нужна тренировка.
Смотрю, Георгий с Сулака поменялись местами. Георгий взял острогу и стоит, как статуя гладиатора. Сулака беззвучно работает шестом.
— Опа! — крикнул Гоша, и забулькало. Георгий забросил рыбину в бат.
— Как ты так?
— Надо уметь.
Сулака не налегает на шест, как это делал раньше. Бат стал двигаться медленнее. Георгий раз за разом бах, да бах острогой. Выдернул из воды 
пять рыбин и говорит:
— Двух упустил.
— Почему острогу положил?
— Рыбы больше не будет. Надо места знать. Сейчас будем переваливать.
Перевалили, остановились. Я обратился к Кикуса:
— Чайва уми?
— Га, — чуть слышно сказал Кикуса.
— Гоша, чай варим.
Пока мои трудяги отдыхали, я устроил костёрчик и скипятил чай.
— Кампани, прошу чайва уми.
— Ты уже, как настоящий удэгеец.
—Учимся, санги, учимся. Чтобы кого-то учить, — надо самому научиться. От этого- ам не уйти.
Я налезал хлеба и поделил на четверых. Гоша разбил кусок сахара и тоже поделил между всеми.
Разливаю по кружкам чай, а он как слабая заварка. Ароматом лимона так и бьёт в нос.
— Пейте бодрящий напиток, — взял кружку и стал подувать на чай. Гоша взял кружку и пошёл к реке. Кружку опустил в воду и сидит на корточках.
— Гоша, я сегодня зелёную птичку видел.
— На веточке у воды.
— Точно, а ты видел её?
— Видел много раз, только не сегодня. Сверху зелёная, а снизу рыжая.
-Да.
— Это рыболов. А как по науке — не знаю. Она рыбой питается. Гнёзда делает в обрывах, как береговые птички. Один раз даже зимой видел, как такая птичка в полынье рыбу ловила и уносила в свою норку.
— Интересно.
— Для тебя здесь всё будет интересно.
Георгий быстрее меня выпил чай. Вытащил из мешка козью шкурку, бросил на траву, лег на спину и говорит:
— Вот загадка! Дождь то ли будет, то ли нет.
— Бабка надвое гадала.
— Толя, шутки в сторону.
— Если шутить не будем, то грусть-тоска нас загрызёт. Ты бы на гармони сыграл. Глядишь и поднялось бы у всех настроение.
— В Джанго будем играть. Там не только заиграешь, но и запоёшь, как волк. Сулака, как по-вашему волк?
— Негу.
— Зима придёт, Хор замерзнет. И будем петь, как негу.
Кикуса закончил чаепитие, закурил. Мы убрали продукты, посуду. Я подошёл к главному батчику и говорю:
— Кикуса, га.
_ га> _ сказал Кикуса и направился к бату.
— Спасибо этому дому — пойдём к другому, — сказал Георгий и оттолкнул бат.
Мы опять двинулись на восток. Проплыли немного, и я опять обнаружил на себе сохатиную вошь. Сижу, как на иголках, кумуга не выходит из головы.
— Толя, почему молчишь?
— А что, говорить надо?
— Читай.
— Не могу. Кумуга одолела.
Гоша усмехнулся.
— Значит, понравился ей. Посмотри на Сулака и Кикуса. У них на головах постоянно накидки. Сулака, как по-вашему накидка? — и показал на голову.
— Пумпу.
— Пумпу у них всегда на голове. Шею и плечи она прикрывает. Пумпу из белого материала, а почему? Знаешь?
— Откуда?
— В тайге много клещей, а на белое клещ редко садится. Стоит на себя повязать красную косынку — клещей не оберёшься. Удэ тонко понимают природу. Даже знают, какие цвета клещ любит, какие нет.
— Это не удэ, а ходячая лесная книга. Надо только её познать.
— Постепенно и мы научимся. Как видишь, кое-что уже знаем.
Я успокоился и для Георгия почитал книгу.
В сентябре день как-то быстро проходит, а тут, в долине Хора, и подавно. Солнце утром на часок задержится за Сихотэ-Алиньским хребтом, вечером на часок раньше спрячется за его отрогами. И получается, что в Хорской долине световой день на два часа короче, чем в других равнинных местах.
— Как думаешь, скоро остановимся на ночлег? — спросил Георгия.
— Кикуса, видимо, ещё не подобрал для ночлега место.
Проплыли илистый берег и вышли к гравийному. У Кикуса шест упирается в камни так, что иногда из воды слышу погыркивание. Я подумал: «Неудивительно, что за три десятка километров шесты поизносились почти на метр».
Кикуса что-то сказал, и бат повернул к берегу. Днище шаркнуло. Сулака с Гошей выскочили и подтянули бат.
— Наверно, ночевать будем здесь.
— Га, — сказал Кикуса.
— Вот видишь. Кикуса всё понимает. Сулака, как по-вашему ночь?
— Догбо.
— Догбо — ночь, — повторил я.
— Ночевать, так ночевать, — сказал Гоша. — Первым делом поставим накомарник. Потом будем готовить ужин.
— Ужин не нужен — обед дорогой, — пошутил я.
— Вот и не угадал. У удэгейцев на этот счёт другой режим питания.
— Ты не забыл Павла Ивановича?
— Нет, конечно.
— Однажды, когда я с братом ездил в Бичевую за боеприпасами, он рассказывал, что когда бывал в Джанго и в других стойбищах по Хору, то удивлялся тому, что удэгейцы днём едят мало, а вечером налегают на пищу. Говорит: как-то видел, что они кушали всю ночь. Туземцы якобы говорят, что днём пользы нет много кушай. Поел и всё расходовал. А на ночь хорошо поешь, — всё в пользу пойдёт. Так что эта поговорка не для всех подходяща.
— А я тоже заметил, что они больше едят в ужин. Вероятно, они тоже э ого правила придерживаются.
— Проработаем в Джанго годиков пять. Всё узнаем.
Я выбрал пй„ накомарник местечко с дёрном и травой, чтобы было помягче — так подумал я. И стал устанавливать накомарник. Слышу, окликает меня Сулака.
— Уцитель, Кикуса не разрешает там ставить накомарник. Надо ставить бита, — и показал на гравийный бугорок.
— Раз Кикуса сказал, — говорю вслух, — значит, так надо. Гоша, почему Кикуса не разрешил накомарник ставить на траве?
— А это у него спроси.
Установили накомарники. Развели костёрчик. Гоша принялся чистить рыбу.
— Что будем варить, уху или просто рыбу?
— Что погуще, да посытней.
Я достал из мешка хлеб и говорю:
— Одна буханка осталась.
— А ты экономь так, как это делают они. Талу съели — хлеб остался.
— А у нас: хлеб съели — рыба осталась. Не переживай. Скоро Ходы. Хлеба у нас много будет.
— Готовь сразу и сахар.
Георгий взял кусок сахара и говорит:
— Знаешь, как разбить?
— Знаю. Бей по гладкому месту, будет легко колоться.
После ужина Сулака подготовил небольшую охапку дров и прикрывает берёзовой корой.
— Гоша, глянь, дождя поджидает. Надо и нам немного спрятать, а куда?
— В накомарник, под головы.
Я подошёл к Кикуса и спросил:
— Кикуса, дождь будет?
— Доздяходи.
Мы подготовились ко сну. Присели к огоньку и разговариваем. Кикуса и Сулака тоже сидят у костра, но молчат. Раскуривают свои просмалённые, до черноты, трубки.
Поговорили и не заметили, как нас окутала темнота.
— Пойдём отдыхать или посидим? — говорю я.
— Посидим немного, — сказал Георгий и бросил в огонь веточку. Она вспыхнула, и тьма отпрянула в сторону.
Мы поговорили и замолчали. Сидим, молчим, не было сомнения, что каждый из нас о чем-то думал.
Я не осмелился нарушать наше молчание. Мне представилось: «Наше молчаливое присутствие у ночного костра напоминает картину пещерных людей». Бросил взгляд в темноту. Надвигалась глубокая ночь. Посмотрел в сторону кустов, где только что собирал сухие ветки, а там такая темнота — хоть глаза коли. Я подумал: «Может, мне всё кажется таким тёмным потому, что у меня куриная слепота. Сказать об этом Георгию? Нет. Обожду до места. Всё равно ночью ничем не занимаемся».
Слышу, где-то совсем рядом пискнула встревоженная мышь. В глубине леса что-то треснуло. (По всей вероятности, упал отживший своё время сучок). И совсем рядом слышу булькающее бормотание. «Вода камни точит — подумал я. — Сколько их на берегу и ни одного нет острого. Река — гигантская мастерская по обработке камней».
Ночь медленно и мягко стала обволакивать затылок, спину, и меня начало знобить.
— Пошли спать, а то спина начинает мерзнуть.
— Набрось плащ.
— Не буду. Время отдыхать.
Георгий не стал возражать. Мы отправились в накомарник, а наши товарищи остались у костра.
— Ты обратил внимание, что они говорить не любят.
— Как же. За весь вечер только и услышал от Кикуса два слова.
Георгий весело заговорил о детстве. Я сдерживаю себя в беседе, зная что Гоше надо хорошо отдохнуть. И всячески увожу его от разговора, а он, неуёмный, глаголит и глаголит. Я вспомнил свой приютский приём и говорю:
— Гоша, дай була взаймы.
— Сплю.
Я отвернулся от Георгия. Поудобнее улёгся и про себя говорю: «А что, голове не так уж и плохо. Надо б, вообще, её положить на одни дровишки, а шкуру — в ноги да под руки, а то замучила руки-ноги и улеглась, где помягче. Всё, сплю».
* * *
Ночью проснулся, слышу: на мои ноги кап, кап... Я торкнул Гошу.
— Что... Вставать?
—Дождь идёт.
— Пусть идёт. Значит, ему так надо.
— Накомарник промок.
— Сейчас устраним этот беспорядок, — взял плащ и накрыл им накомарник.
— Сильный идёт?
— Моросит. Затяжной будет. Вчера весь день собирался. Я его ожидал ещё с обеда. Вечером ты слышал, как лес шумел, когда сидели у костра?
— Этого я не слышал.
Дождь сразу развеял наш сон и озадачил новыми хлопотами.
— Как думаешь? Кикуса поплывёт в такую погоду?
— Думаю: поплывёт. Они в любую погоду могут работать.
Разговариваем. Георгий раз за разом из накомарника высовывает голову. Поджидаем рассвет.
Чуть стало светать, Гоша говорит:
— Сейчас спрошу у Кикуса: поплывём в такую погоду или здесь будем загорать, — и выскочил.
Слышу — громко говорит:
— Кампани, спите! Дождь идёт! Бат гэнэе?
Вскоре вернулся.
— Что сказал?
— Сказал, что поплывём.
— Тогда будем вставать — время уже утреннее.
— Ты давай прибирай тут всё, снимай накомарник, а я займусь костром — сказал Георгий, и набрал охапку дровишек.
— Как бы спички не замочить. Одевай плащ. Зря не мокни.
Мы простились с тёплым ночлегом и засуетились. Гоша и Кикуса занялись код ^эм, а я с Сулака убираем вещи, укладываем их под брезент. Невзирая на дождь, с помощью сухих дров костёр быстро разгорелся. В считанные минуты в чайнике забулькала вода. Кикуса в ладонь насыпал заварки и бросил в чайник.
Я режу хлеб. Гоша бьёт сахар. Кикуса разломил лепешку и поделил между всеми.
— Навязался на нашу голову этот дождь, — говорю я.
— Знал бы бог, что мы не просим дождя, — стал шутить Гоша. Я подумал: «Хочет развеять мои тревоги».
— Интересно, удэ верят в бога?
— Что-то ты взялся за бога: бог, бог, — сам не будь плох.
— Я так и делаю.
— Пока чай остывает, я тебе про бога байку расскажу. Слушай. Была сенокосная пора. Вдруг пошёл дождь. Мужики обратились к богу: «Господь, зачем нам в косовицу дождь. Направь туда, где просят». А бог был стар, не расслышал и говорит: «Где косят?» — и давай ещё сильнее поливать.
— Ты теперь сообразил.- почему Кикуса вчера рекомендовал накомарник ставить на гравийном бугорке.
— Нет, а ты?
— Он ожидал дождя, поэтому накомарник надо было ставить на дренажный грунт. Вода сбежала с накомарника, и в камушки, и постель не замокнет. Что у нас и было. Вот тебе и вся наука. Надо природу понимать.
Закончив недолгое чаепитие, мы быстро подготовились к отплытию. Кикуса не надо было говорить: га.
Столкнули бат. Кикуса пошёл на корму, я последовал за ним.
— Ну что, кампани, вперед! — сказал Гоша.
— Вперед и только вперед.
Я облачился в плащ. Проверил карман — надёжно ли спрятал спички. Всё, вроде бы, сделал как надо. Успокоился. Мои товарищи, как мне показалось, двигают бат энергичнее, чем в предыдущие дни. У Георгия голова открыта. Волосы мокрые. Кудряшки прилипли ко лбу.
— Гоша, одел бы ты кепку, а то голову простудишь.
— Не надо. Дождь тёплый. Голове и так жарко.
У Кикуса и Сулака на головах пумпу. Поверх пумпу тюбетейки с торчащими беличьими хвостами, которые от дождя намокли и загнулись. «Надо на отдыхе спросить: как по-удэгейски тюбетейка»,— подумал я.
Дождь шёл мелкий-мелкий, словно кто-то пропускал воду через мел- кое-мелкое сито. Туч не видать, а дождь идёт. Около нас его даже не видно. Поверхность воды приняла вид матового стекла. Берег, деревья, кусты смотрятся, как в тумане. И вспомнил-, дождь идёт не там, где его просят, а там, где косят. Усмехнулся.
Сижу, анализирую прошедшие дни нашего пути. Невольно напросился вывод.- и сколько же я узнал нового, несравнимого с той жизнью, которую мне пришлось прожить. И это всего за пять дней. И всё же я огорчён. В душе я не радуюсь за всё это, а мучаюсь. И самое главное моё мучение — угрызение совести за свою бездейственность в оказании помощи своим товарищам. Сижу, как балласт. Сегодня я не могу даже книгу читать. Время идёт. Бат движется. Товарищи ведут настойчивую борьбу с Хором: кто кого. И каким бы ни был силён Хор, товарищи побеждают его. Особенно сильное противоборство проходит у каменистых утёсов и на перекатах реки, где они теряют очень много сил и времени. После взятия такого барьера батчики стараются обязательно отдохнуть.
От безделья, да при дожде, меня стала одолевать скука. Я, чтобы отвлечь себя от разных мыслей, стал чаще поглядывать на минуемые берега.
Смотрю, вороны сидят на дереве и что-то склёвывают. Сравнялись. Вороны мокрые, блестят, как ствол Гошиного ружья, срывают черёмуховые ягодки. И опять для меня открытие. Я всегда думал, что вороны питаются только падалью, да отходами на помойках. «Интересно,— подумал я,— у наших батчиков ружья есть? До сих пор так и не видел. Должны быть. Возможно, спрятаны под брезентом».
— Толя, полюбуйся, свинья с поросятами.
-Где?
— На том берегу, около дубков.
Я поспешил протереть очки, слышу:
-Ух!
— Кто это?
— Кто? Кто? Свинья. За потомство боится. Быстро смылась. А поросята полосатые, как бурундуки.
— А свинья полосатая?
— Нет. Свинья бурая. Поросята вырастут, тоже станут бурыми, — не прекращая работать шестом, объяснил Гоша и добавил: — Обожди. Мы ещё не то увидим. В этих местах зверя, как в зоопарке. Ты когда-нибудь мясо дикой свиньи ел?
— Интересный ты. Такое спрашиваешь.
— Не ел, значит. В Джанго будешь есть. Пальчики только так будешь облизывать.
А у меня и впрямь набралось полный рот слюны. Пришлось сглотнуть.
— Не говори про мясо, а то слюнки текут. Гоша, я заметил, что Хор виляет туда-сюда, а если напрямик, намного было бы короче.
— Ворона летала напрямик, да три ночи дома не ночевала. Торопишься в Джанго?
— Угадал.
— Это хорошо. Я тоже тороплюсь.
Я замолчал. Гошу не стал отвлекать, понимаю, что работать и говорит очень трудно. Георгий на моё молчание ответил своим молчанием. И совсем неожиданно, смотрю, Гоша машет мне рукой. Я бросил взгляд в указанную сторону и увидел лося. Сулака заговорил негромко, но часто и радостно.
— Уцитель, окбё! окбё!
«Ну, — думаю,— сейчас стрелять будут». Нет, за ружье никто не ухватился.
— Кикуса, почему не стреляешь? — заговорил я.
— Его улэ много.
Я повторно взглянул на то место, где стоял сохатый, но его уже там не было.
— Я тебе говорил: плывём, как по зоопарку.
— Говорил, говорил.

 
Наш бат опять стал набирать скорость, и я, немного встревоженный, занялся новыми размышлениями. «Гоша, говорит: зверя много, а Кикуса не стреляет. Говорит: «У сохатого мяса много. Девать некуда будет». Зверя губить напрасно не в его правилах. Какая разумность!» Прошло немного времени, и бат приткнулся к берегу.
—Отдохнём немного и заодно перекусим,—сказал Георгий. — Доставай хлеб.
Закусываем хлебом, водой запиваем.
— Гоша, как думаешь, надолго зарядил дождь?
— Думаю, надолго. В реки воды добавляет. Скоро пойдёт осенняя кета — ей нужно много холодной воды. В тёплую воду кета не идёт. Боится, чтс потомство погибнет. От этого дождя толку мало. Он только напакостит нам. Воду замутит — рыбу острогой уже не возьмёшь. Да это совсем и не дождь, а мыгычка.
— Это что-то новое.
— Не новое, а забытое старое. Отец балакал,— стал рассказывать Георгий.
— Давай, подними настроение.
— Это было на Украине. Отец с хлопчиком был на заимке, и дождь вот так шёл. Атакой дождь украинцы называют мыгычка. Отец поработал до полудня. Кобылицу с жеребёнком пустил пастись, а сам, пообедав, прилёг отдохнуть. Батько спит, хлопчик играе. Вдруг хлопчик увидел, что к жеребёнку кто-то идёт, и говорит: «Тато, а шо то идэ?» Отец подумал, что он спрашивает про дождь и говорит: «Мыгычка». Хлопчик потом как закричит: «Тато! Тато! Мыгычка лоша потащила!» Отец как соскочит и бежать, кричать, да поздно было. Волк жеребчика унёс. После этого в народе и пошло: кто скажет: «Мыгычка идэ». «Та, шо лоша утащила»,— говорит другой. А как по/ удэ волк, не забыл?
— Негу. И как ты думаешь, это действительно так было?
— Вполне возможно.
— Сулака, как называется ваша шапочка?
— Богдо,— тихо сказал Сулака.
— А как рубашка?
— Тэга,— тем же тоном ответил он.
Я посмотрел на Кикуса. Он сидит хмурый, задумчивый. И тут же подумал: «Есть над чем задуматься. Вода прибудет - подниматься трудней будет».
Смотрю, Георгий завозился. Видно, без дела сидеть не может. У него ведь васса в руках. Возился, возился и говорит:
— Кикуса, га.
— Га, сцас ходи.
Кикуса спрятал табакерку под брезент и взялся за шест.
— Поднажмём. Может сегодня доберёмся до Ходов,— сказал Георгий.
Мы движемся, и мыгычка идёт. Я с каждой минутой жду прекращения нудного дождя, но конца его и не было видно.
И вот, наш бат причаливает к каменистому берегу вблизи сопки.
— Ночевать, наверно, будем здесь,— говорю я.
— Как бы не хотелось, а располагаться надо.
Вижу, от этой мыгычки и друг мой сник. Много не говорит, не шутит. И я не завожу разговора. Все что-то делаем и, как сговорились, молчим.
— Гоша, накомарник будем ставить?
— А как же, только не сейчас, а перед сном. Ты пойди, нарви побольше травы, а я пойду, поищу смоляных веток, бересты надеру.
Вскоре у нас разгорелся костёр. Кипятился чай, и Кикуса в котелке варил то ли пшённый суп, то ли кашу. Я сразу не понял, потому что в котелке воды было много, а крупы мало.
Мы с Гошей наволокли дров целую кучу. Кикуса на это нам ничего не сказал. Бросаем в огонь и сушимся. От нас исходит пар.
Я не выдержал долгого молчания и говорю:
— Молодец Кикуса, талы нет, так кашу варит. А мы никакой крупы с собой не взяли. Дорога и мучит, и учит.
— Рыбак душу не морит: рыбы нет, так чай варит. Так и мы с тобой.
— Пословица не даром молвится, — сказал я. — Ты что записываешь поговорки, шутки, прибаутки?
— Зачем? Копилка для чего? Зря, что ли, на плечах ношу? Готовь хлеб, будем чайва уми, да готовиться ко сну.
Кикуса ложкой помешал в котелке варево. Достал из мешка железную банку, зачерпнул какого-то жира и опустил в котелок. Помешал. Потом ещё положил три ложки этого жира. Тщательно перемешал.
— Кикуса, жир окбё? — спросил Георгий.
— Окбё, — ответил Кикуса.
— Толя, понял, откуда у них берутся силы. Они едят сохачий жир. А он очень полезен. Хороший охотник всегда при себе имеет сало либо жир.
Я налил в кружки чаю, порезал хлеб. Гоша готовит сахар. А Кикуса протянул руку и просит миску, показывая на свою. Гоша подал ему миску. Кикуса через край котелка, с помощью ложки, налил в миску жидкой каши и подал Георгию.
— Кушай луса.
— Асаса,— сказал Гоша.
Кикуса ещё попросил миску. Гоша подал вторую. Кикуса налил и в неё. Подаёт мне.
— Асаса,— склонив голову, сказал я.
Кикуса мягко улыбнулся.
Георгий первым попробовал и говорит:
— Что-то соли не почувствовал.
— Сэи, — подсказал Сулака.
— Не беда. Сейчас добавим сэи. Сэи у нас много. Чего-чего, а этого набрал на весь год.
Я сразу добавил соли. Попробовал. Ничего. Кушать можно.
— Сулака, как по-удэ называется такая каша?
— Лала.
— Лала, так лала, — сказал Георгий. — Будем есть лала. — Быстро употребив лала, сказал: — Выпьешь чай и поддай в костёр дровишек, чтоб как следует был огонь. Я займусь накомарником.
Намокшие ветки ещё не успели разгореться, как Гоша установил накомарник. Потом берет траву, что я нарвал, и аккуратно укладывает её на скаты накомарника. Уложил, отошёл, полюбовался и говорит: «Чем ни украинская хатка. Родители говорят, что у них в деревне все дома были соломой покрыты».
Потом взял пучок травы и греет у костра, как бы сушит её. Трава греет
ся, паром пышет. Нагрел и быстро в накомарник.
— Это у нас на подстилку пойдёт, как на печке будем спать. Ты когда- нибудь на печах спал?
— Можно было и не спрашивать.
— Не спал, говоришь. Сегодня будешь спать. Сейчас я устрою походную печь. А можно было бы и по-другому устроить. Ещё лучше было бы. — Георгий греет траву, бегает и укладывает в накомарник.
— Ну-ну, поучи. Может, когда-нибудь и сгодится твоя наука.
— Когда прогорит хорошо костёр, чтобы не было горящих углей, тогда бери лопату и разбрасывай землю, на которой был костёр. Потом нагретую землю застилай сырой травой, ветками и устраивай на них постель. И будешь спать, как на русской печке.
Я подумал: «Какая простая наука, а как необходимо знать каждому путнику, особенно охотнику».
— Убираем посуду и прячемся в накомарник, — сказал Георгий. Мы залезли в накомарник, сняли ботинки.
— Неплохо бы просушить ботинки, — говорю я.
— У огня не надо. Кожа сморщится. Поставь в сторонку. Пусть сохнут так.
Лаз накомарника хорошо закрыли. Развалились на шкуре. Воздух согрелся и стал таким, как это бывает в натопленном помещении.
— Ты только не дотрагивайся до стенок накомарника, а то будет воду пропускать, — наставляет Георгий.
— Постараюсь. А ты давай спи, ведь сильно устал.
— Немного есть, — не сдавался Георгий. — Лала поел и опять хоть шест бери.
— Лала мне не очень понравилась.
— Ко всему надо привыкнуть. Это от привкуса жира. Он топлёный, и, по всему видно, несвежий. Был бы я сейчас дома, поел бы борща со свежей капустой, заправленного старым свиным салом.
— Дома и солома едома, — говорю ему. — Привыкай к лала.
— И эту поговорку положим в копилку. Спим.
* * *
Ощутив на лице холодную каплю воды, я проснулся. Гоша спит. Слышу, дождь хлещет по накомарнику с моей стороны. И трава не спасла от такого дождя. Георгия не стал будить. Шкуру подвернул и лег на бок.
Лежу, прислушиваюсь к шуму и переживаю за наш предстоящий день. «При такой погоде Кикуса может и не двинуться с места», — подумал я. Полежал, повоображал, как может пройти сегодняшний день. И ничего дельного так и не представил себе, потому что в жизни первый раз нахожусь при таких обстоятельствах. Пожалел, что может пропасть день, и вспомнил слова одного сельчанина: «День пролежал—три потерял». Это он имел в виду, конечно, весенний период, но и у нас может такое случиться. Поднимется сильно вода, и мы потеряем не один день.
Георгий завозился, сквозь сон говорит:
— Придавил ты меня. Отодвинься.
— Некуда,—говорю ему. — Дождь хлещет. Накомарник сбоку промок. Я и прижался к тебе, своему спасителю. Приковал, как видно, на сутки
.— Это ещё посмотрим. Да, это уже настоящий дождь, не то, что вчера была мыгычка.
— Та, шо лоша утащила.
Гоша засмеялся.
— Что, понравилось, как у хозяина негу из-под носа уволок жеребчика?
— Что будем делать, как думаешь?
— Лежать, да с моря погоды ожидать. Светло станет, спросим у Кикуса, что делать.
— А впрочем, его и спрашивать не надо. Смотри, что он делает, то и ты делай. Не ошибёшься.
— И то правильно. Поперед батька нечего голову встревать, — сказал Георгий.
Разговорились, как будто и не спали.
— Ложись на моё место, чтобы оно не остыло, а я выгляну и посмотрю на погоду. — Гоша высунул голову и тут же дернулся назад. Фыркнул, мотнул головой и влагой брызнул на меня.
— Не брызгайся, и так капает, хоть плащ надевай.
— Сколько времени, один бог только знает. Учителя называемся, а у нас даже дряхленьких часов нет. Ты как без часов будешь уроки давать?
— Как ты, так и я. Солнечные сделаем.
— А если солнца не будет?
— Как выполнишь план урока, так и перемену делай. Это дело ещё будущего. Хватит болтать.
— В болтовне время быстрее идёт.
— Тогда мели, Емеля — твоя неделя, а я послушаю.
Георгий замолчал.
— Обиделся?
— За что? Думаю, что ещё тебе рассказать.
Сколько времени прошло, не знаю, но когда Гоша вторично высунул голову, то уже было светло.
— Буду лежать, пока сам Кикуса не потянет меня за ногу, — шутил Георгий.
— Лежи, а я выйду на бат посмотрю.
Вылез. Посмотрел на накомарник Кикуса. Лазейка открыта и валит из неё дым. Подошёл, заглянул. Кикуса сидит и курит.
— Багдыфи, Кикуса!
— Сородэ! — ответил он и добавил: — Манга.
Я понял, что Кикуса тоже переживает, и отправился в свой накомарник.
— Теперь ты иди с Кикуса поговори, а я полежу на тёплом местечке.
— Неохота ботинки мочить. Разлезутся. Придется в ичигах на уроки ходить, — вздрогнул и побежал.
Слышу, толкует с кампани. Поговорил, прибежал.
— Что так быстро?
— Чуть не задохся. Накурили. Того и гляди, накомарник взлетит.

— Что он говорит?
—У него один ответ: однако, ходи. Аты понимай, как хочешь. Он «га» не сказал, а говорит «однако». Выходит, что не решил.
— Ясно. Давай ещё полежим.
Вскоре Сулака открывает накомарники говорит:
— Уцитель, кушай надо. Бат ходи.
— Ая, ая, — сказал Гоша, — и сбегал за хлебом.
— А мне что-то и есть не хочется.
— Это от того, что вечером лала ел.
— Возможно.
Закусили в своих накомарниках и принялись разбирать их. Уложили вещи. Столкнули бат и двинулись.
Я уселся. Потрогал карман пиджака, где сохраняю спички. На голове поправил башлык, посмотрел на реку, и удивился: капли дождя издырявили всю гладь воды. Я подумал: «Ничего не поделаешь. Надо мириться и с этой погодой. Знал, куда ехал. Мне-то что. Я сижу, а достаётся им. Плохо, что нет часов. Хотя бы время знал, и то легче было бы». И к этому вспомнил поговорку «счастливые часов не наблюдают». А, может, я здесь счастье своё найду? Кто его знает? И пошли мысли гулять, и что только ни вспомнил, о чём только ни подумал. Время идёт, батчики работают. Им и дождь нипочём. Надо же, как прочно на ногах стоят! Я бы, наверняка, уже не один раз сыграл в воду, а они словно прилипли к своим местам. Ноги не переставят. Такие люди достойны глубочайшего уважения. Для них такой труд — обычное явление, а для меня — восхищение.
Сколько времени прошло? Сколько километров проплыли? — не знаю. Я только почувствовал одно — голова заболела. От простуды? Не должно быть. Это от избытка дум. И никогда от них не уйдёшь.
Наконец-то остановился бат. Георгий снял башлык, приткнулся к борту и освежает лицо. Освежился. Присел на шест. Посмотрел на меня и говорит:
— Ты, случайно, не замёрз?
— Как узнал?
— Губы синие, и лицо пупырышками покрылось. Вылезай на берег, подвигайся, а то простынешь, — кто тебя лечить будет.
— На холоде у меня всегда так бывает.
Я протёр очки, потрогал усы и говорю:
—Усы быстро растут. Пока доберемся до Джанго, буду похож на донского казака. Скажут, переселенец приехал. — Вылез на берег, помахал руками, потоптался, пробежался. Стало теплее. — Когда же доберёмся до тех Ходов, которые ты ждешь?
— После дождичка в четверг! — выпалил Георгий. — Кстати, ты помнишь, какой сегодня день недели?
Мы стали считать дни и пришли к выводу—сегодня среда. Третью остановку Кикуса сделал перед перекатом. У Сулака я спросил, почему мы именно здесь остановились? Он мне коротко и ясно сказал: «Бешеный река».
Хор действительно был бешеный. Впереди, куда мы должны плыть, река явно имела ступенчатое дно из скального грунта. На том месте временами поблескивали лопающие пузыри. В двух местах по перекату выпирало две водяных шишки, словно при ожоге вздулось тело реки. У меня сомнений не было — в этом месте был хорский порог.
Рыбы у нас не было. Кикуса, как и вчера, варил лала. За день я проголодался и с нетерпением ждал любой пищи. А когда ужинали, то я лала ел с аппетитом. Ужинали уже без дождя. Но нависшие свинцовые тучи не предвещали ясного дня. Было тихо, как перед сильной грозой. Наполненная свинцовым блеском река несла свои шумные воды по каменистым отрогам Сихотэ-Алиня. Притихший лес, казалось, затаил дыхание и прислушивался к ровному журчащему шуму. Я тоже слушал и пытался выделить из общего шума отдельные звуковые нотки.
Холодный осенний вечер быстро перешёл в тёмную ночь. Мы пошли спать.
* * *
Страшный сон разбудил меня. Проснувшись, я припомнил его детали. Сразу вспомнил: «Мне как-то говорили, что перед сном не надо сильно наедаться, а то будут сниться страшные сны». А я с голоду перестарался.
Георгий спал сладким сном. Я хотел было встать и посмотреть, что там за погода, но пожалел друга — не стал беспокоить.
Лежу. То засыпаю, то пробуждаюсь. Открываю глаза и присматриваюсь: не светает ли? И окончательно разбуркался, тихо-тихо выполз из накомарника. Было темно, местами небо серело. От реки тянуло прохладой. Накомарник Кикуса едва просматривался. На фоне воды бат казался огромным, выброшенным на берег бревном.
Была пугливая, вздрагивающая тишина. Я подумал: «Какая дикость. Кроме нас, среди такой глуши, на десятки километров, лишь одни звери». Мне стало сумно, и я отправился в накомарник.
— Чего не спишь? — спросил Георгий.
— Сам не знаю.
— Дома рука-нога спит, а в дороге и головушка не спит. Так моя мать говорит.
— Опять напоминаешь про мать.
— Извини. В Джанго отсыпаться будем.
— Дождя нет.
— Вот и хорошо.
В это утро, я заметил, Георгий по особенному бодр. Суетится, всё делает быстро. «Парень в хорошем настроении, — подумал я. — У него васса, должно быть, не только в руках, но и во всём теле. Обрадовался, что дождя нет. Как всё-таки погода влияет на всё живое. Я ещё мальчиком наблюдал, как на ночь закрывались жёлтые цветы одуванчиков, а утром открывались».
Гоша заметил мою молчаливость.
— О чём задумался?
— Так. Ты молчишь, и я молчу.
На завтрак у нас был только чай. Я предложил Кикуса кусок хлеба. Он отказался. Кикуса выложил лепешку. Мне подумалось: «Наверное, заметил, что у нас осталось мало хлеба и решил нас не обижать».
Хорский перекат мои товарищи одолели успешно, хотя и немало потеряли сил. За перекатом на отдых не остановились. Пошли дальше.
Немного проплыли. Смотрю, навстречу движется бат. В бате два человека: один на носу, другой на корме. Люди работают веслами без напряжения. Оба в национальной одежде. С нами повстречались, не поздоровались. Как будто и не заметили друг друга.
— Кялундзюга! — пренебрежительно сказал Кикуса.
— Гоша, видал, кампани проплыли?
— Видел.
— Кикуса почему-то не поздоровался с ними. Лишь сказал: — Кялунд- зюга.
— Сулака, почему Кикуса не поздоровался с ними?
— Манга Кялундзюга.
— Ты понял, что говорит Сулака. Кялундзюга плохой человек. Счёты какие-то имеет с ними.
— Поэтому он с пренебрежением и назвал их фамилию. Сулака, а как вы узнали, что это Кялундзюга?
— Одежди.
— Надо же, по одежде определили. А мне показалось, что они одинаково одеты.
— Будем в Джанго, там разберёмся.
Георгий вдруг, как закричит:
— Даёшь Ходы! — и приналёг на тальниковый, отполированный руками и водой, упругий шест.
— То, может, Джанго?
— Нет. Ходы. Я же говорил вчера, что в Ходы попадём после дождичка в четверг.
— Мы ещё не приплыли. Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь.
— Мне ещё вчера Сулака по секрету сказал, что сегодня будем в Ходах. А ты читай, читай, чтоб нам веселей было.
— Нет уж. Мне тоже хочется посмотреть на Ходы.
Вскоре мы остановились у посёлка. На берегу валялись брёвна. В двух местах лес лежал в штабелях. На берегу было два бата и весельная лодка. На пригорке виднеется рубленный из брёвен барак. Из кустов выглядывают две остроконечные юрты. Из одной курится дымок.
— Живём, Толя! А вон и нас кто-то идёт встречать. У тебя тут, случайно, нет родни? — пошутил Георгий.
В национальной одежде мужчина прошёл мимо нас к бату, не поздоровался. Я тихонько говорю:
— Наверно, тоже Кялундзюга, раз не здоровается.
— Пойдём в магазин. Надо только мешок взять.
Мы подтянули бат. Кикуса достал табакерку.
— Сулака, бери побольше денег, пойдём в магазин, — сказал Георгий. — Кстати, как по-вашему деньги?
— Цеза.
Гоша подошёл к Сулака и показал две монеты. Сулака посмотрел и сказал:
— Дза ила, - взял десять копеек и говорит: — Дза.
— А это ила, — сказал Георгий. — Понятно: дза — десять, ила — три.
Мы пошли в магазин, а Кикуса остался. По пути, от прохожего человека, узнали о том, что от Ходов до Джанго ближе, чем до Бичевой. Это нас немного обрадовало. А когда нам в магазине продали последнюю буханку хлеба — это огорчило. Я стал задумываться и высказывать свои мысли вслух:
— Что делать? Ведь этого хлеба нам явно не хватит.
— Ничего не поделаешь. На нет и суда нет. Как-нибудь обойдёмся. У нас же мука есть.
— Много ли той муки.
— Рыбу будем ловить.
Вернулись на бат, съели по куску свежего хлеба, запили водой. — Ну, что, покинем лесную столицу, — сказал Гоша. — Кикуса, га. — Га, — мягко сказал Кикуса.
Отчалили.
— Толя, может, почитаешь?
Я взял книгу и стал читать.
До следующей ночной стоянки мы плыли долго. В одном из заливов Гоша и Сулака поймали много рыбы. И ужин у нас проходил в хорошем настроении. Кикуса приготовил много талы. Угощает нас. И хотя у нас была наварена рыба, я не стал обижать его и, обязывая себя, немного съел талы. «Когда-то надо привыкать», —делал внушение себе.
После ужина у меня было свободное время, и я решил до сумерек почитать. Гоша взял ружьё и пошёл по берегу.
— Далеко не ходи.
— Нет. Чуток позаглядываю. Может, рябчик попадёт, а не то каменушку подстрелю.
— Что за каменушка?
— Утка такая. Черно-пестрая красавица. По горным рекам встречается. Человека близко подпускает.
Начало смеркаться. Я приблизился к костру и продолжил чтение. Вдруг слышу: «гав». Откуда собака? Покрутил головой, прислушался — не повторилось.
Вскоре подошёл Георгий.
— Ну, как? Ни пуха, ни пера?
— Пошёл к чёрту. Надо было говорить, когда я уходил. Сохатый, видимо, увидел меня, гавкнул и подался в Джанго.
— Почему в Джанго?
— Надо же сообщить, что в Джанго пробираются два учителя.
— Ну, и шутник же ты. У тебя всё как в сказке. Тебе уже сохатый весточку понёс, а мне уже почудилось, что собака гавкнула. Я даже подумал.- «Может, охотник с собакой близко».
— Это сохатый своё недовольство выразил звуком, похожим на собачий «гав». Сохатого ещё называют лось. У него мех лоснится, поэтому и лось. В сентябре у них начинается гон. Самцы в это время драчки заводят. А ещё во время гона можешь услышать, как самцы изюбра трубят. Далеко слышно. Охотники иногда пытаются подозвать самца изюбра. Вот так: посмотри, как я это сделаю. - Георгий дернул к себе затвор, убрал патрон и подул в пустой ствол. Получился протяжный трубный звук. — Лось и изюбр — чуткие звери. Не всегда обманешь. Издали, вроде, и признаёт за своего собрата, а подойдёт поближе и сразу распознает, что трубит не его соперник, и уходит. В нашем селе живёт дедушка Банщиков. Кличка у него Тошно. Он в своей речи часто употребляет слово «тошно». Он рассказывал: «Подготовлю сухих прутиков. Иду на охоту и беру их с собой. В места обитания лося приду ещё затемно. Положу ружьё, беру прутик и начинаю ломать, так чтоб он звучно треснул. Лось думает, что там топчется и ломает под ногами прутики другой лесной великан, и подходит, чтобы вызвать его на бой. В этот момент я его и — хлоп. Вот тебе сразу и мяса пять центнеров и сала два ведра, и шкура — для чего хочешь». Гон у них заканчивается в конце октября. После гона охотники не особо стараются убить самца, так как он в это время очень худой. Еле ноги волочит. А теперь пора спать.
* * *
Ночь прошла без хлопот. Утро было прохладным и серым. Огромные клубы тумана затянули речное пространство и, шевелясь, обволакивали берег и лес. На хвоинках, побуревших листьях и траве хорошо была видна серая роса. Слышались всплески. Гуляла рыба. День обещал быть ясным.
В полдень батчики заменили шесты. Там же мы и пообедали. Вечер восьмых суток прошёл без изменений. А утро девятого дня нашего пути для всех было очень приятным. Туман был незначительным, и солнце с ним разделалось быстро. Настроение у всех, как я заметил, было хорошим. Даже Кикуса, как мне показалось, был более подвижен. Мы делились последним хлебом. Кикуса сделал много талы, и мы ели вместе.
В этот день я принимался несколько раз читать. Для Георгия рассказывал интересные эпизоды из приютской жизни. Часто протирал очки, внимательно разглядывал берега, лес, небо. Я даже увидел на дереве высоко сидящую птицу. Поинтересовался. Гоша мне рассказал, что это была синяя птица, поменьше голубя, что её зовут широкорот. Гнёзда вьёт высоко на дереве. Пищу берет, как ласточка, с воздуха. Очень красивая и редкая. В низовьяхХора не гнездится.
День был солнечным, тёплым. К вечеру я уже чувствовал, что бат скоро приткнется к берегу, и мы заночуем. Но я этого уже не хотел.
Чем ближе мы приближались к Джанго, тем виднее становилось всё то, что окружало меня. «Скорей бы Джанго, — подумал я, — да начать жизнь сначала».
На ужин у нас хлеба не было. Гоша в казанок насыпал муки, посолил, размешал, плеснул воды и замесил тесто. У Кикуса попросил немного жиру и на сковородке испёк лепёшку.
— Корж готов, — сказал Георгий. — У нас дома их часто пекут. Сейчас ещё спечем. Как думаешь: четыре лепешки нам хватит червячка заморить?
— Ещё бы. Такой лепёшкой неплохо бы каждый обед червячка морить.
Гоша пек лепешки. Кикуса готовил талу. Я варил уху. Сулака следил за костром. У нас получился хороший дружеский ужин. После ужина Гоша заметил мою неравнодушность к окружающей среде и говорит:
— Природа нравится. Понаблюдай, понаблюдай уж, больно приятный вечерок.
— Когда человек сыт — всегда приятно.
— Не всегда, но верно. Ты погуляй по берегу, а я всё сам сделаю. Мне здесь так нравится, что и домой не хочется.
Я обратил внимание на солнце. Оно собралось уходить на отдых и было не светлым, как днём, а мутным, уставшим. Пролетела ворона и села на другом берегу. «Теперь будет караулить, пока мы не уберёмся с этого места,—рассуждаю. — Знает, что после нашего ухода найдётся чем-нибудь поживиться.»
Внезапно я почувствовал прохладу. Посмотрел на солнце, а его нет. Вершина сопки розовелась закатным пламенем. Алый свет вечерней зари быстро затухал. Вскоре розовая полоска зари переметнулась на другую сопку и потухла. Быстро стало темнеть. Мы отправились на покой.
Проснулись в одно время.
— Ты не забыл, что говорил Брит, когда нас провожал? — говорю Гоше. — Никогда не забуду, какой сказал: «Счастливого пути, Робинзоны!» —А ещё он говорил: «Добираться будете десять дней». Помнишь?
— Точно, сегодня уже десятый день. Может, сегодня и будем в Джанго.
—У нас и муки осталось на пять-шесть лепёшек.
— Чего беспокоишься? У нас ружьё есть, три остроги, сеть есть. Голодными не будем.
— Я не за себя, за вас беспокоюсь. Смотри, как за дорогу осунулся. Ремень потуже затягивай, а то брюки потеряешь.
— Ничего. Были бы кости — мясо нарастёт, — отшутился Георгий.
— Надо Сулака спросить. Сегодня в Джанго будем или нет?
— Не скажет. Будет твердить, как и Кикуса. Не буду зря время тратить. Когда приплывём, тогда и скажем: «гоп».
— За дорогу замызгал рабочий костюм. Доберемся, придётся стирать.
— Не беда. Постираем.
— Ты знаешь, я после приюта и детдома с удовольствием ношу старые вещи. И с большим нежеланием одеваю новые. А почему? Рассказать? У нас в приюте тех, кто чисто и аккуратно ходил, ребята дразнили «маменькин сыночек». У меня эта кличка тоже была. О кличках потом. А чтобы меня не дразнили, я делал то, что и все. Получу новую или приличную старую рубашку и сразу же её где-нибудь разорву. Так я и отвык от хороших вещей. Сейчас, наверное, пора появляться на свет да свежим воздухом подышать.
Выскочили из накомарника, потянулись, разделись по пояс.
— Вместо зарядки, может, поборемся.
— Не боишься? Придавлю, как кумугу.
Гоша расхохотался.
— Тише, а то разбудишь Кикуса, — и посмотрел на их накомарник.
— Боишься разбудить, а посмотри, кто из лесу идёт.
Кикуса и Сулака в охапках несли сухие веточки.
Пока мы умывались, плескались, шутили, Сулака разжёг костёрчик. Я пошёл за дровами и приволок ветку. Кикуса посмотрел и произнёс:
—Ути-и-и!
— Сулака, скажи, что значит: ути-и-и? — спросил я.
— Не знай, как говори.
—Да, ты же нам, кажется, пояснял. Это, как у русских «ух ты!» Так что ли?
— Так, — сказал Сулака и мотнул головой.
Я наломал палочек и положил в костёрчик. Он излишне разгорелся. И если вчера пламя костра было ярким, приятным, то сейчас, при утреннем солнце, было почти незаметным, и от него слепило глаза. Вскоре пламя сникло. Сулака взял горсть палочек, подошёл к костру и кладёт по одной в огонь. Пламя стало ровным, без дыма. Я подумал: «Поэтому ими приготовленный чай и не пахнет дымом, а пахнет заваркой чая, либо лимонником. От малого огня у них и чайник не закопчён. Вот она — культура лесной жизни!»
После завтрака наш бат по-прежнему взял курс на восток. День был не по-сентябрьски жарким: солнце, наверно, приберегло своё тепло в те дни, когда шёл дождь, и сейчас постаралось его отдать. Правда, небо было уже не по-августовски глубоким, сулило приближение заморозков и выпадения не только обильной росы, но и инея. Я снял пиджак и кепи. Причесался, протёр очки и стал громко читать.
На второй стоянке отдыха я от Кикуса услышал:
— Чайва уми.
— Значит, будем обед готовить, — подумал я.
Рыбы у нас не было. Кикуса взялся варить лала. Я занялся приготовлением лимонной стружки. Сулака повесил чайник с водой и следит за ровным огнём. Гоша месит тесто и говорит:
— Муки оставил на одну лепешку, чтоб было чем червячка заморить.
— Согласен. Едешь на день — хлеба бери на неделю. В приюте, как сейчас помню, бывало, получив кусочки хлеба, мы не старались сразу съедать его, чтобы подольше ощущать вкус хлеба. Хлеб откусывали маленькими кусочками. За хлеб можно было выменять любую вещь. И что интересно было: корочки хлеба всегда были дороже мякиша.
— Почему?
— Потому что мякиш быстро высыхал, рассыпался и во рту быстрее рассасывался. Хлеб мы, можно сказать, не жевали, а сосали, как маленькие дети. Верхняя корочка хлеба у нас называлась «королевой». Если состоялся обмен, то мы говорили: «Дай мне «королеву». Самой любимой пищей у нас был хлеб, соль, лук и, конечно же, вода.
Георгий, выслушав меня, молчал.
— Что молчишь? Теперь ты что-нибудь расскажи.
— Без соли, без хлеба — худая беседа... У нас дома есть серебряная солонка. На ней церковно-славянским языком написано «Без соли, без хлеба — половина обеда».
— Всё?
—Хорошего помаленьку.
Я разговариваю с Гошей, сам посматриваю на своих кампани. Кикуса периодически помешивает лала. Сулака принес ещё один котелок с водой и над огнём повесил. «Зачем? — подумал я, — что-то ещё думают сварить?»
Кикуса из сумки взял горсть пшена и высыпал в котелок. Гоша на это тоже обратил внимание и говорит-.
— Он, наверное, две лала хочет сварить.
— Не знаю. Хозяин — барин, что хочет, то и делает.
Меня это ещё больше заинтересовало, я не спускаю глаз с его поварского дела. Смотрю, лала уже немного пригустела. В другом котелке вода закипела, и забегали крупинки одна за другой. «Ну, — думаю, — с одной горстки крупы лала не получится. Почему же он не добавляет крупы?»
Кикуса что-то сказал Сулака, и он из мешка достал тёмно-красную палочку, подал Кикуса. Кикуса крошит её на маленькие кусочки и бросает в кипящую воду.
— Сушёную икру бросает, — говорит Гоша. — Ты когда-нибудь ел кетовую икру?
—Даже представления не имею.
— Ничего. Скоро сюда придёт кета, так что покушаешь.
— По всей видимости, готовит какое-то национальное блюдо.
Кикуса снял с огня лала и заправил жиром. Берет миску и говорит:
— Луса, кушай.
— Асаса, — сказал я. — Будем, будем кушать.

Гоша раздал всем по лепешке. Мы взяли миски и налили себе лала. Георгий первым скушал лала и взялся за чайник.
— Уцитель, зяхта уми, — сказал Сулака и показал на загадочное для нас блюдо.
— Говоришь, зяхта называется?
— Зяхта, зяхта, — сказал Сулака.
— Зяхта, — подтвердил Кикуса.
Георгий налил в кружку зяхты и поставил студиться.
— Чего поставил? Пробуй.
—Хочешь, чтобы я попробовал первым? — взял кружку, немного отпил.
- Ну, как?
— Не понял, — хлебнул ещё. Помолчал, пожевал и говорит: — Вкус копчёной рыбы, дымком пахнет. Икру дымком обдают, когда сушат.
—Зачем коптят?
— Чтоб хорошо сохранялась.
— Это у них, наверное, какой-то свой напиток. Типа нашего компота.
— Зачем гадать. Наливай и пробуй, а то не достанется.
Вижу, что Георгий зяхту пьёт неохотно, пожёвывает, видимо, икру. Пьёт помаленьку, как будто наслаждается.
Я налил себе неполную кружку зяхты, остудил и стал пробовать. Георгий смотрит на меня, улыбается.
— По-моему, хорская вода вкуснее.
Гоша прыснул, и мы захохотали. Я тут же сдержался. Георгий смеётся.
— Кончай, смеётся тот, кто смеётся последним.
Георгий остановился на секунду, и опять залился писклявым смехом. Мне показалось, что он одновременно и смеётся, и плачет. Смотрю на Кикуса, он никак не реагирует на наш смех. Георгий сдержал свой смех и со спокойной улыбкой говорит:
— Ну, ты и даёшь! Кикуса больше тебя не угостит зяхтой. Пей горную воду. Сильным будешь, как лось.
— Человек ко всему привыкает. Привыкну и я, — и с нежеланием выпил зяхту.
Покушали и двинулись в путь.
Читать мне не хотелось. Гоша к чтению не призывал. Я долго думал о зяхта, и никак не мог понять — какого же она вкуса.
Вдруг, совсем неожиданно для меня, бат уперся в плавучее косматое дерево, которое преградило нам путь. Сулака положил шест, ухватился за сук.
— Что это? Конец пути? — спросил я.
— До конца ещё далеко. Небольшое препятствие. Протокой идём. Эту помеху мы сейчас ликвидируем, — и взялся за топорик, отсёк вершину, дерево, как дорожный шлагбаум, развернулось и открыло нам путь.
Вскоре вышли из протоки, преодолели перекат и опять зашли в протоку, но уже левого берега и стали приближаться к сопке.
Солнце клонилось к горизонту, и я подумал: «Как только выйдем из протоки, должны остановиться на ночлег».
Плывём, плывём, а конца протоки нет и нет. Отвесная стена сопки уже стала рядом, я стал хорошо различать отдельные деревья.
Вдруг солнце вырвалось из-за лиловой тучи, брызнуло ласковым светом и скрылось за сопкой. Быстро стали сгущаться сумерки и потянуло прохладой. Я застегнул пиджак и подумал о плаще. Набрался терпения и молчу.
«Будь что будет. Раз Гоша молчит, то и я буду молчать. Не буду их отвлекать».
Стало темнеть. Запахло лесной сыростью. Внезапно объявилась луна. У подножья сопки засверкали мокрые камни.
Я натянул на себя плащ, и в голове закопошились мрачные мысли. Мне стало сумно. Я как будто попал в волшебный мир и нахожусь в опасности. Только и слышу, как Кикуса делает глубокие выдохи, и как позванивает вода под батом.
Вдруг слышу: бум-бум-бум. «Неужели кто бьёт по дну пустой деревянной бочки? — думаю. — Не мерещится ли мне?» Скинул с головы башлык. «Бум-бум» повторилось.
— Сулака, что за «бум»?
— Шаман играй. Много рыба ходи.
— Толя, понял, что сказал Сулака?
— Похоже, что понял.
— Он говорит: шаман задабривает духов, чтоб к ним много кеты пришло.
— Это что, скоро Джанго?
— Джанго, Толя, Джанго! Глаза боятся, руки делают, край руку подаёт! — почти прокричал Георгий и сильнее налёг на шест.
Сердце радостно прыгнуло, и я оживился. Протёр очки и таращу глаза. Гоша и Сулака мельтешат передо мною, а дальше их ничего не вижу. Вскоре вышли из протоки. Я ещё больше напряг зрение. Справа, во мраке, смутно вырисовывалась высокой стеной сопка, а слева, у костра, черным привидением маячил людской силуэт. «Шаман, не иначе», —догадывался я.
Плывём по-над сопкой, мне показалось, что мы уже проплываем мимо костра, как вдруг бат резко отвернул от берега, и мы пошли на сближение с костром. Тут-то я и увидел, как яркое пламя выхватило из темноты силуэты человеческих фигур. Бат шаркнул по галечнику. Сулака и Гоша выскочили и подтянули бат. Я выбрался на берег. Ко мне подбежала собака, обнюхивает.
— Не укусит? — спросил я.
— Не бойся, охотничьи собаки не кусаются.
Люди, сидящие у костра, на нас не обратили внимания, и никто не подошёл к нам. Шаман продолжал прыгать вокруг костра и бить в бубен. Сулака побежал к костру. Кикуса пошёл за ним.
— Наконец-то добрались, — говорю я. — Сидеть устал. Даже мерзнуть начал.
— Пойдём к костру, погреешься.
— Обожди, надо решить, что дальше делать?
— Сперва давай скажем: «Багдыфи, Джанго!» Потом подойдём к костру и поздороваемся.


— Обязательно.
— А потом куда?
— В школу, куда ещё?
— Может, к тёще на блины.
— Ты опять со своими шутками.
Подошли к костру. Шаман прекратил ритуальный танец.
— Багдыфи, кампани! — сказал Георгий.
— Сородэ! — поприветствовал я.
— Багди! Багди! — чуть слышно здоровались сидящие удэгейцы.
— Здравствуйте! — чисто на русском языке сказал шаман.
— Этого-то я не ожидал, — подумал я.
Все курят, на шамана смотрят и молчат.
По своей куриной слепоте я хоть и не разглядел хорошо шамана, но явно было видно, что он разнаряжен. Я спросил:
— Где тут школа?
— Сулака, покажи учителям школу, — так же чисто по-русски сказал шаман.
— Гэнэе, — сказал Сулака, и мы пошли к бату. Взяли козьи шкурки, последние продуктишки, чайник, ружьё, чемодан, и пошли за парнишкой. Чуть отошли от берега, я стал путаться в густой высокой траве.
— Чего тычешься по сторонам? Иди за парнем.
— Ничего не вижу. У меня куриная слепота.
— Чего молчал? Давно надо было сказать.
— Чего говорить. Всё равно не поможешь.
— Обязательно помогу. От куриной слепоты здесь я тебя только так вылечу. Знай, ты попал в лесную здравницу. Печёночку надо кушать.
— Хватит болтать, бери лучше за руку и веди, а то Сулака потеряем.
Георгий взял мою руку, немного прошли, Сулака говорит:
—Уцитель, тихо ходи.
— Толя, здесь бревно.
— Там биоса ули, — сказал Сулака.
— Обожди, дай чемодан, пронесу, потом проведу тебя.
Прошли по бревну, и опять попали в заросли такой травы, что ногу не протянешь.
— Вон школа. Там дыра. Дерево ломал. Такой толстый дерево падал.
— Это больше похоже на верблюда, чем на школу, — говорю я.
- Ты хоть верблюда видел?
— Видел... на картинке.
— Не торопись. Иди потихоньку, а то упадёшь и очки потеряешь.
— Я их спрятал. На такую траву можно падать. Не случайно говорят: «Знал бы где упасть—травы б подстелил», а здесь подстилать не надо, сама приглашает.
Гоша оторвался от меня и вскоре заговорил:
— Школа открыта. Спасибо, Сулака, можешь идти.
Сулака прошмыгнул мимо меня и зашуршал по траве.
Гоша подошёл ко мне, взялся за руку и провёл до двери.
— Вот и добрались, — достал очки и протираю.
— Теперь-то мы дома.
Постояли. Помолчали. Гоша спросил:
— Как самочувствие?
— Не спрашивай. Нахожусь, каку бабы Яги на пороге. Даже страшно заходить.
— Может, вернёмся?
— Нет уж. Назвался учителем — заходи в школу.
— Обожди. Послушаем, как шаман играет.
— Ты заметил, как он чисто по-русски говорит.

— Он, по-моему, русский и есть. Что за игра — сплошной шум и бум.
—Согласен.
— Возьми гармонь и покажи, как надо играть.
— Потом. Ну, родная, принимай хозяев, — сказал Гоша и потянул за дверную ручку. Дверь не открылась.
— Разбухла.


— Домовой не пускает, — и ударил каблуком в дверь. — А ну, открывай, а то стрелять буду, — дернул, дверь подалась и заскрипела.
— Фу, какая затхлость. Не закрывай, пусть протянет.
—Могилой пахнет, — сказал Георгий.
У меня по спине пробежали мурашки.
— Правильно говоришь. Дом с детьми — школа, а без детей — могила.
— Хорошо сказано.
— Зря, что ли, с пяти лет книжки читаю.
— От этого и стал плохо видеть.
— Не от этого, а от плохого питания. Ладно. Давай подумаем об ужине.
— Не возражаю, — говорит Георгий. — Я уже давно хочу есть.
— Тогда задело.
— О чем разговор. Свечка есть. Печка есть. Биоса ули рядом. Дров насобираем. Ты давай посуду, муку готовь, а я сбегаю за водичкой и дровишек насобираю.
Затопили печь. Дым повалил в топку. Я закрыл дверку.
— Не закрывай. Маши, маши руками, кепкой, а то потухнет. Из трубы надо паука выгнать. Он, наверняка, там раскинул сеть. От этого и дым в трубу не идёт. У тебя в чемодане книга есть?
— Читать собрался.
— Давай скорее.
Я достал книгу. Гоша схватил её и замахал перед топкой. Дровишки вспыхнули, и дым пошёл в трубу.
— Всё в порядке. Будем лепешку печь, чай кипятить, да червяка морить.
Гоша замесил тесто. Положил на сковородку. Превратил его в лепёшку и говорит:
— Вот когда нужно сало. Хоть до Кикуса беги. А так, как печь. Сгорит. — На малом огне пеки.
В трубе тяга стала хорошей. Дрова разгорелись и чугунная плита накалилась до красна. В чайнике забулькало. Через носик вода выплеснулась на печь и, бегая шариками по раскалённой плите, зашипела.
У Георгия то и дело дымится лепёшка.
— Хватит печь, а то всё сожжёшь и есть нечего будет.
Гоша возится с лепёшкой. Я в кружки налил чай. Разбил последний кусок сахара и жду лепешку. У самого под ложечкой образовалась какая- то пустота, немного тошнило. Голодный желудок не захотел ждать, забурчал так, что Гоша удивился.
— Приют вспомнил. Хлебни чайку. Пусть успокоится.
Георгий разрезал лепешку на две части. Одну наткнул на лезвие ножа, подаёт мне и говорит:
— Извольте кушать, Анатолий Яковлевич.
— Такую лепёшку ты б мне в приюте дал, я б тебе спасибо сказал.
— Как хочешь. Можешь собакам отдать. Тут уже не до жиру — быть бы живу.Я достал складной нож, соскабливаю горелость и говорю:
— Сам вместо собаки съем, — и добавил: — И лепешка — хлеб, и крошка — хлеб.
— У голодного что на уме?
— Хлеб.
— Зачем скоблишь. Так ешь. У меня отец говорит: «Ешь горелые корочки — плавать хорошо будешь». Если бы ты только видел, как он легко плавает. Когда плывёт вразмашку, то вся спина открыта. Может и, стоя в воде, перейти через Хор. Когда идёт, то в воде стоит только по грудь. Идёт, покачивается, ещё и одежду в руках держит. Ты плавать умеешь?
— Могу, тебе уже говорил.
— Не как топор? Топор тоже плавать умеет.
Съели лепёшку, запили чаем.
— Если бы сейчас тебе дали талы или зяхты, ел бы?
— Не отказался бы. Сегодня обошлись, а завтра что будем кушать?
— Будет день — будет и пища. Самое главное, чтобы на новом месте не приснился страшный сон.
— Меня сном не запугаешь. Пока свеча не сгорела, пойдём взглянем на дыру.
Прошли в просторную комнату. В потолке на две доски дыра и сучок торчит. На полу земля, на ней пучок травы произрастает.
— Готовый оазис. Некому только объяснить, что такое оазис, —говорю Георгию.
— Как ты метко сказал: «Дом без детей — могила». Так оно и есть.
— Пошли готовиться ко сну, а то свеча догорает.
- Надо было на ночь у Кикуса взять шкуру мафа.
— Ничего, одну ночку прокоротаем и на козьих. Как думаешь, где нам удобнее лечь?
— Около плиты. Я с одной стороны, ты — с другой. Поближе к теплу. Заодно и косточки погреем.
— Жарко не будет? Вон как пышет.
- Разве не знаешь поговорку: «Жар костей не ломит»?
— Как думаешь, что под голову положить?
— Сейчас нарву травы, — и побежал на улицу. Вскоре заходит и говорит: — Смотри, какой мощный пырей. Голыми руками не вдруг-то взять. Пришлось нож в ход пустить.
— За такой травой на улицу можно было и не ходить. Оазис всё равно надо будет ликвидировать.
— И то правда. Пусть чуток покрасуется.
Мы попали в новую удручающую обстановку, и разговор у нас не получался. В молчании мы, каждый себе, устраиваем лежанки.
— Ну и влипли же мы, как мухи к пауку в сеть, — с огорчением сказал Георгий.
— Не падать духом, будем спать.Мы замолчали и вскоре заснули.
Во сне я увидел много собак. Они окружили меня и обнюхивают. Мне показалось, что собаки вот-вот начнут меня кусать. Я от испуга крикнул и проснулся.
— Толя, не спишь?
— Проснулся.
— Сон плохой видел?
— Угадал. От испуга проснулся. Окружили собаки, да большие, как волки, обнюхивают меня. Я испугался, и давай на помощь тебя звать.
— Сон в руку. Собаки не зря приснились. Хор замерзнет — будешь на собаках ездить. Хороший сон. Собака — друг человека.
— Уже светло. Надо вставать, да думать, как дальше жить.
— Думай, не думай — сто рублей не деньги.
— Не имей сто рублей, а имей сто друзей. Так, кажется, говорят.
— Куда деваться. Будем и здесь друзей заводить.


 

ПОДГОТОВКА К ОТКРЫТИЮ школы


Я вышел на улицу. Утро было не совсем приятным. С востока небо было затянуто слоёными, свинцового цвета, облаками, через которые пробилось два пучка солнечных лучей.
Гоша вышел с полотенцем.
—Умоемся.
— Пойдём.
Мы подошли к берегу небольшого залива, куда впадает ручей, через который по бревну мы проходили вчера.
— Гляди, линь.
Я увидел пеструю рыбу килограмма на два. Она заметила нас и спокойно ушла из залива.
— Смотри, какой-то домик. Без трубы. Пойдем заглянем, — открыли дверь.
— Да это баня. По-черному.
— Хоть такая, и то хорошо
Умылись. Взглянули на школу. Здание было похоже на большой, рубленный в чистый угол, дом. С большим количеством окон. Над двухскатной тесовой крышей торчало четыре трубы. Вся эта красота была изуродована лежавшим на здании огромным, с потрескавшейся корой, тополем, толстый комлевой конец которого лежал на земле, вершина торчала за коньком крыши.
— Мало того, что ты сказал: «Дом без детей — могила». Эту могилу еще вдобавок вон как прихлопнуло. Как бы нас вот так не прихлопнули здесь.
— Хватит... и так тошно. Пойдем лучше посмотрим ее внутреннее расположение. А место хорошее: бугорок, рядом ровная площадка. Здание утопает в зелени, как в сказке. И деревья разные окружают. А ну, назови их.
— Кедр, ель, тополь, береза, осина, а это, не забыл, как называется?
—Орех.
— Он самый. Манчжурский.
—Лесная школа.
— И директор ее Анатолий Яковлевич.
При входе в здание приделан тамбур с двухскатной крышей и тремя ступеньками. Входная, в помещение, дверь двухстворчатая массивная с металлической фигурной ручкой. Переступили порог, вошли в коридор. Из коридора можно заходить во все комнаты. Открыли первую дверь и оказались в той комнате, где тополь проломил потолок. В комнате светло. Пять больших окон. Брёвна на стенах гладко протёсаны. Пол и потолок из широких строганых досок. Стены, потолок, пол, оконные рамы и двери не окрашены. В окнах одинарные рамы. В углу печной обогреватель. Топка печи с коридора. Висит классная доска. Изготовлена из простроганных досок и тоже не окрашена. «Классная комната, — говорю я. — Мы с ней в потёмках знакомились».
Прошли по комнате. Я заглянул в окно и увидел обилие древесной щепы, мусора и сплошной пырей, который окружил школу. Внимательно осмотрели дыру. «Хорошо, что не было детей», — сказал Гоша.
Прошли в противоположную комнату, она была похожа на классную. На стенах ничего не было. Зашли в третью комнату. Она была маленькой и с одним окном.
— Хорошо, что окна большие, свету много, — говорю я.
— Но плохо, что рамы одинарные. Зимой льдом покрываться будут. А жить нам придётся в той комнате, где плита.
— Значит, мы сразу попали в свою комнату.
— Выходит, так.
Зашли в свою комнату. На фундаменте, выложенном из кирпича и огороженном коробкой, на четырёх круглых металлических ножках стоит чугунная плита. Перед топкой прибит лист жести.
— А где заслонка в трубе?
— Тю-тю. Обогревать будем сразу и комнату, и улицу.
— Не нравится мне такой сюрприз. Пойдём проведаем наши вещи, да надо подумать о завтраке.
— Надо узнать, есть ли тут магазин.
Прошли на берег. У бата чем-то занимался Кикуса. Мы подошли, поздоровались. Не повернув головы в нашу сторону, Кикуса тихо сказал: «Сородэ». Я подумал: «Чем-то обижен». И не стал к нему приставать.
Стоим, рассуждаем, что же с вещами делать. Кикуса обратился к нам: — Ауса, ходи юрта. Говори надо, — и указал на юрту.
Мы направились к указанной юрте. Повстречались с мужчиной, поздоровались. Он остановил нас и сказал:
— Я Кимонко Гольду.
— Меня зовут Анатолий Яковлевич.
— Би Георгий Иванович.
Гольду слегка улыбнулся и говорит:
— Пойдём кушать.
— Спасибо, — сказал я.
— Асаса! — выпалил Гоша. — С удовольствием.
Мы подошли к юрте. Она была похожа на островершинный серый шатёр. Со всех сторон обложен древесной корой. К нему с боков приткнуто несколько длинных палок. Из юрты выбежала белая собака, мордой ткнулась в мои ноги. Я немного струсил и стал ближе держаться к Гольду.
Гольду рукой отвел в сторону мягкую шкуру и, нагнувшись, пошёл в юрту. Мы — за ним. Вошли. В юрте темновато. Я увидел женщину. Поздоровались. Она мягко сказала: «Багдыфи, учители!» Я подумал: «В Джанго, наверное, уже все знают, что к ним приехали русские учителя». Гольду, скрестив ноги, опустился на шкуру. «Садись», — сказал он.
Георгий мигом повторил все движения Гольду и уселся рядом с ним. Я посчитал, что на чистую шкуру садиться в ботинках неудобно и немного замешкался. «Садись, что стоишь», — сказал Георгий. Я тоже сел на шкуру. А чтобы ботинки не лежали на шкуре, пришлось вытянуть ноги. Ботинки оказались почти у самого очага. Тут же подогнул и скрестил ноги. Окинул взглядом помещение. Оно было довольно просторным и чистым. Посредине — тлеющий очаг. Вокруг него лежат речные, округлые камни. Над очагом на треножной металлической опоре, скреплённой проволокой, висит широкий, плоскодонный, ведра на полтора, чугунный котёл. Над очагом, в отверстие юрты, светилось небо. Отверстие такое, что и котлом не закрыть, прокопчено дымом, местами даже сажа блестит. Мебели не вижу. В одном месте стоит чемодан. На чемодане сложено постельное бельё. Сверху — подушки. На стене висит два ружья. Жена Гольду молча постукивает ножом по дощечке. Я посмотрел в её сторону. Она была одета в зелёный расшитый халат. Голова не покрыта. Черные длинные волосы заплетены в косу. Большие, блестящие кольца оттягивают уши. Овальное плоское лицо, с небольшим выступом скул, было светлым и приятным. Я не находил причины для разговора. Гоша тоже молчал.
— Давно были Бичевой? — нарушил молчание Гольду.
—Десять дней, — ответил я.
— Брит видал?
— Павла Ивановича видели, видели, — сказал Георгий.
— Он вам друг?
—Хороший люди.
Жена Гольду перед нами поставила низенький деревянный столик. В мисках подала талы и положила с длинным черенком плоские деревянные ложки, в пиале поставила что-то зелёное. Поднесла большую лепешку, разломила на части и положила на столик. «Кушай», — сказала она. Я положил в рот кусочек рыбы, жую, жую и никак не осмелюсь проглотить. Откусил лепёшки, разжевал с рыбой и с трудом проглотил. После этого я стал больше кусать лепёшки и меньше брать талы.
Гольду заметил, что я с неохотой ем талу и говорит:
— Черемша кушай. Там соль есть.
— Ел когда-нибудь черемшу?
— Нет.
— Ешь с талой. Вкусно будет. Черемша — это дикий чеснок. Надо есть, чтобы цинги не было. Весной свежую поедим.
Во время еды Гольду с нами не разговаривает, курит. Я с черемшой быстро съел талу и спросил:
— Гольду, в Джанго русские живут?
— Русский... Есть.
— Шаман тоже русский?
— Русский, — сказал Гольду. Помолчал и добавил: — Он хорошо знает китайский, японский, наш знает.
Гольду, упёршись локтем правой руки в колено, непринуждённо держал чубук и попыхивал слабым дымком. Клубящийся сизый дымок витает вокруг синей рубашки Гольду.
У Гольду голова открыта. Волосы черные, немного взлохмачены. На затылке собраны в косичку, и когда он поворачивает голову, то машет ею, какметёлочкой.
Гольду ниже среднего роста, плечист, малоподвижен, с небритым скуластым и смуглым лицом, на котором чуть заметны редкие брови, усы и борода. Из узких прорезов смотрят черные умные глаза. Мне показалось: Гольду о чем-то думает.
Жена Гольду в пиалах подала какую-то жидкость. Я стал пить и по вкусу сразу понял, что это зяхта. Гоша попробовал и говорит:
— Зяхта.
— Зяхта, — сказал Гольду.
Я наелся талы с черемшой, и с удовольствием бы выпил сладкого чая, но, чтобы не обижать хозяев, приходится пить то, что подают. И опустошил пиалу.
— Гольду, как зовут вашу жену? — спросил я.
— Патьма.
— Спасибо вам, Патьма, — сказал я.
— Асаса, — сказал Гоша.
— Ая багди, — тихо сказала Патьма, и унесла столик на прежнее место.
— Гольду, кто у вас в Джанго старший?
— В роду Кимонко я старший, а председатель Джанговского тузсовета Кялундзюга Вотану. Его сейчас нет. Завтра будет.
— Будем ждать председателя, — говорю я. — Гольду, если у вас есть время, покажите нам Джанго. Что сделано для нормальной работы школы.
Гольду согласился, и мы вышли на улицу.
Я был рад, что Гольду говорил по-русски. Приятно было ещё и то, что он охотно отвечал на наши вопросы.
— Это юрта Кимонко Енгили, председателя охотничье-промысловой артели «Ильича». Другой юрта живут тоже наш люди. В доме живет Санчи. У нас живут люди рода Кимонко. В Джанго и вверх по Хору стойбища Кимонко, а вниз — стойбища рода Кялундзюга. Вотану живёт в Ходах.
Гольду идёт впереди. Ступает мягко, неслышно. Я не удержался, спросил:
— Гольду, как вашу обувь называют?
—Ула. Понравился. Могу дарить.
— Пока не надо. Ботинки есть.
—Чего стесняйся. Патьма много шьёт.
Гольду провёл нас до школы, показал нам баню, на которую мы сразу подумали, что это амбарчик. Потом подошёл к тополю, что упал на школу. Погладил его и сказал:
— Большой амигда. Старый стал.
— Амигда — это тополь? — уточнил Гоша.
-Да.
— А как по-вашему лес?
— Геу.
— Гольду, где будем кормить детей, кухня есть?
— Столовая, кухня есть. Пойдём покажу.
Мы осмотрели столовую, кухню. В столовой была сложена мебель для школы.
У меня поднялось настроение. И не успели мы уйти, как подошли три мальчика. Все в национальной одежде.
— Здравствуй! — наперебой сказали они.
— Здравствуйте, ребята! А! Это Сулака. Молодец, что пришёл, — говорю я. — Это твои друзья?
-Да.
— А ну, давай знакомиться. Гольду, спасибо вам. Больше мы вас не задерживаем.
— Приходите обедать, ужинать, ночевать, — сказал Гольду и ушёл.
— Мир не без добрых людей, — говорю я.
— Пока нам везёт.
— Будем надеяться, что и дальше повезёт. Ну, так что, мальчишки, подходите ближе, да скажите, как вас зовут.
— Тебя как зовут?
— Сеня.
— Вот этого я не ожидал! Георгий Иванович, слышишь, что он говорит?
— Слышу, слышу.
— Красивое русское имя у тебя. И сам ты, видно, молодец.
Сеня задвигался. Чувствуется, что живой парнишка. Устремил на меня смышлёные глаза, потом с любопытством покосился, с хитринкой приглядывается. Круглолицый. Голова обросла густыми черными волосами, но причёсан. На нем чистый расшитый розовый халатик. Мальчишка приятного вида.
— А как тебя дома, юрта зовут?
— Пусана.
— Кто же тебе имя Сеня дал?
— Сам. Учился Хабаровске. В школе меня звали Сеня.
— Много учился?
— Одна зима.
— Всё ясно. А тебя как зовут? — обратился к его товарищу.
— Володя.
— Замечательное русское имя, — сказал Георгий. — Володя Ульянов — Ленин. Знаешь, кто такой Ленин?
— Знаю. Ленин — русский вождь.
Володя стоит около Сени, боится оторваться от него. Сразу бросилась в глаза его зелёная, ярко расшитая рубашка. Володя ростом куда меньше Сени. Видно, что роста малого не по своим годам. Ноги колесом. Волосы черные, причёсаны. Широколицый. Посматривает с опаской. Все без головных уборов.
— Володю удэ зовёт Илюкта, — сказал Сеня.—Он тоже сам себе выбрал имя. Хорошо говорит по-русски. Мы все учились в Хабаровске.
— А почему на второй год не уехали учиться?
— Плохо там, — сказал Сеня.
— Почему плохо?
— Зверя нет. Стрелять нельзя.
— Вот, оказывается, что вы любите. А к нам в школу ходить будете?
-Да.
— Вот и замечательно. Георгий Иванович, вот наши помощники. Теперь запомните: меня зовут Анатолий Яковлевич.
— А меня — Георгий Иванович.
Мальчишки промолчали.
— Сейчас нам поможете?
— Да, — сказал Сеня.
— Тогда пошли с нами.
Мальчишки помогли перенести нам вещи. Мы их сложили в свою комнату. Из столовой принесли две табуретки, стол, два деревянных, на скрещенных ножках, топчана. Топчаны должны заменить койки. Я поблагодарил мальчиков за помощь и спросил:
— Ещё придёте?
— Да, — сказал Володя.
Мальчишки пошли в сторону берега, а я им смотрю вслед, и так приятно мне стало на душе, как будто я пообщался со своими бывшими учениками.
— Теперь что будем делать?
— Не знаю. Может, к Гольду пойдём, пообедаем.
— Я что-то и есть не хочу. С магазином надо бы познакомиться.
Гоша потоптался около тополя, вскочил на него и побежал на крышу.
— Толя! Красота-то какая! Полезай, посмотри! Аж дух захватывает! И Джанго, как на ладони!
— Брось мальчишеством заниматься, слезай!
— Нет-нет, ты только взгляни хоть одним глазом. Лучше нет красоты, как смотреть с высоты.
Соблазнил меня, и я взобрался на крышу.
— Увидят удэгейцы, что скажут.
— Скажешь, что обследовали пробоину, решали, что делать.
— Да, очень красивое место! Таких мест я ещё не видел.
Куда ни глянешь, живописные и непохожие друг на друга сопки. Стойбище огибает крутое колено реки. На повороте вода срезала часть сопки, и образовался утёс. На срезе до самой воды образовалось много мелких выступов, на которых, по всей видимости, в жаркую пору лета прохлаждаются птицы.
—Джанговский утёс несравним с другими утёсами, какие я только видел по Хору, — сказал Георгий.
— Чем же он характерен?
— Присмотрись. Утёс с небольшим навесом. Вода подрезает его и как будто что-то прячет в его кладовую, и, выполнив, свою задачу, круто повернув, играет мелкой волной, прощаясь с ним. Вода уходит навсегда.
— А вон и коршун с утёса поднялся.
— Это орлан-белохвост. Они здесь водятся.
— Видишь проточку, по которой мы плыли?
— Вижу. А вон ещё заливчик. Наверно, в него тоже впадает биоса ули. Это место должно быть богато и рыбой, и зверем.
— С умом основали стойбище, — сказал Георгий.
Я окинул взглядом стойбище и насчитал всего десять юрт.
— Живут же в такой глухомани, — сказал Георгий.
— Где только ни живёт человек. Давай слезать, да поищем магазин.
С берега реки, по протоптанной тропе, мы быстро нашли магазин. Это был деревянный домик, дверь которого была закрыта на большой замок.
Вернулись на берег и увидели место вчерашнего костра. Вокруг потухших углей трава вышаркана. Рядом лежат сухие ветки. Прозрачная и звонкая вода струится мимо нас и направляется к утёсу, потом круто поворачивает и сразу прячется за поворотом'.
Солнце свернуло за полдень, и мы пошли к Гольду. Гольду стоял около юрты и раскуривал чубук.
— Почему не приходил обедать? — спросил он.
—Утром хорошо кушали, — ответил я и тут же спросил: — Гольду, как бы школу закрыть? Там вещи лежат.
— У нас вора нет. Юрта всегда открыта.
Гольду разговаривает и не выпускает изо рта чубука.
— Гольду, разреши посмотреть чубук?
— Бери, пожалста.
Чубук изготовлен из белой глины с двумя скульптурными изображениями: передняя часть чубука изображает голову козла с бородой. На голове козла шляпа с отверстием, куда вставлена папироса-самокрутка. К шее козла присоединена шеей плоская овальная голова человека с узким разрезом глаз и довольно длинными, опущенными вниз, усами. Голова смотрит на курящего. Ко рту её приткнут тонкий, с карандаш, мундштук. Шея козла и шея человека обрамлены отложными воротничками рубашек. Весь чубук размером с одну фалангу большого пальца руки.
— Где взял такой чубук? — спросил я.
— Шаман менял.
— Тот, что вчера играл?
-Да.
— Что дал?
— Соболь.
— Толя, на нём изображение лица китайского мандарина.
— Да-да, шаман говорил: «Китая взял».
— Надо же, за такой чубук взял соболя. Этому чубуку цены-то десять копеек не будет, — возмутился Георгий. — Штамповка. Надо что-то придумать. Цену загнул за хорошее изображение. Такому чубуку каждый позавидует.
— Пойдём кушать, — пригласил Гольду.
Мы зашли в юрту. Патьма шила на швейной машинке. Гольду что-то сказал. Патьма прекратила работу и занялась кухонным делом.
В очаге тлели угли. Из котла шёл парок, и я почувствовал запах варёного мяса. В юрте было так же чисто, и мне показалось на этот раз, даже уютно. По-над стенами лежали разного размера шкуры. Шкуры были разной шерсти и разного цвета.
— Гольду, дети у вас есть? — спросил я.
— Дети умирал. Мамаса умирал, дети умирал. У меня другой мамаса.
— Мамаса — жена что ли?
— Мамаса—жена.
Я посмотрел на Гольду, потом — на Патьму и сделал вывод: Патьма намного старше его.
Патьма выловила из котла большой кусок мяса. Положила его в начищенный до блеска латунный тазик, разрезала и в мисках подала нам. Принесла ножи и наломала лепёшки. Я растерялся: «Как же кушать?» И говорю: «Гольду, садись с нами кушать». Гольду что-то сказал. Патьма принесла ему мяса и подала нож.
Георгий взял кусок мяса и, разделывая его ножом, стал кушать. Я смотрю на Гольду и поджидаю: как он будет кушать? Гольду взял мясо, ухватился за него зубами и перед ртом провёл нож. Отрезанный кусочек оказался во рту. Гольду пожевал его и сглотнул. Всё ясно. Значит, и мне так надо делать. Георгий посмотрел на меня и с ухмылочкой кромсает свой кусок. Я последовал примеру Гольду, но когда нож поднёс ко рту, то подумал: «Как бы не отхватить самому себе полгубы». И, скосив глаза на нож, убедился, что он далеко от верхней губы, отрезал кусочек. Он оказался так велик, что я его еле разжевал. Сглотнул. Мясо оказалось таким вкусным, что у меня потекли слюнки. Я поспешил схватить другой бугорок мяса и ухитрился отрезать уже меньший кусочек. Потом так увлёкся мясом, что и забыл есть лепёшку.
Гоша первым съел взятый кусок мяса. Патьма ещё поднесла.
— Асаса, — сказал Гоша и выставил перед ней руки.
— Сцас, зяхта кушай, — принесла в пиалке зяхты и положила на столик полотенце.
— Такое мясо, что и язык проглотишь, — говорю я.
— Изюбрятинка.
Георгий вытер руки и стал разглядывать юрту.
— Гольду, — обратился к нему Георгий, — зачем над дверью камень висит?
Гольду посмотрел на камень. А я подумал: «До всего ему есть дело, даже какой-то камень узрил».
— А-та-та, — с улыбкой протянул Гольду. — Удача. Охота ходи — удача. Рыбу лови — удача. Юрта — удача.
—Толя, это каку нас подкова лошади символизирует человеку счастье.
— Га, га, — одобрил Гольду.
— Так это что? Все камни у вас обозначают счастье?
— Анчи. Камень есть дырка. Нашёл надо.
— Камень с дыркой обязательно найти надо, тогда будет счастье?
-Да.
Наелся я вкусного мяса и уже не хотелось пить зяхты. «Но пить надо, — подумал я, — а то обидишь хозяев и потеряешь уважение».
Отблагодарили хозяев за обед, можно сказать, и за ужин, и с интересом стали рассматривать камень счастья.
Гладкий плоский камень размером с блюдечко, и дырочка, чтобы просунуть палец, близко к краю. Как специально кто её просверлил.
— Такой камень я никогда не встречал, — говорю я.
— Мало, мало такой камень, — сказал Гольду. Удовлетворённые, мы пошли до школы. Посмотрели сохранность вещей, поговорили о проблемах школьных занятий.
— Сыграть, что ли, — сказал Георгий и взял гармонь. Поиграл и говорит: — Хватит, а то подумают, что новый шаман объявился, — положил гармонь, и мы пошли к Гольду. Встретился нам незнакомый удэгеец. Мы поздоровались с ним. Он ответил на наше приветствие.
— Наверное, пошёл костёр готовить, — говорю я.
— Давай к ним сходим на костёр.
— Зачем. Не надо им мешать, а то шаман при нас откажется играть.
— Он же обманывает их! — возмутился Георгий.
— И всё же ему верят. Наша задача: своими делами показать себя так, чтобы они верили не шаману, а нам.
Гольду опять нас встретил около юрты. Мы сразу с ним завели разговор.
— Гольду, сколько лет здесь живёшь?
— Давно.
— Родина где твоя?
— Отец говорил: «Родина Джанго».
— Шаман долго будет играть?
— Долго.
— Сегодня идёшь костёр смотреть?
— Анчи.
Солнце спряталось за сопку, наступила пора сумерек. На берегу загорелся костёр.
Мы стоим, разговариваем. Я с удовольствием дышу чистым, лесным воздухом, и мне, откровенно говоря, не хотелось идти в юрту. Было тихо и безветренно. Тишина была какой-то особенно таинственной, пугающей. Вдруг тишину разорвал звук бубна. И понеслось: бум, бум, бум.
Я посмотрел в сторону костра. Около него были видны сидящие человеческие фигуры, и прыгал, как черный ворон над добычей, шаман.
— Твои руки не болят?
— Да нет.
— Пойдём отдыхать?
— Где будем ночевать?
— Ночевать буди юрта. Мамаса всё делал.
— Спасибо, Гольду, спасибо. А как же вещи без охраны?
— Гольду что сказал: у нас воров нет. Они могут украсть только девочку, а девочек у нас нет.
— Пока.
Мы засмеялись. Гольду тоже улыбнулся.
— В юрту, так в юрту, — сказал Гоша, и мы пошли.
В юрте было тепло и сумрачно. Лишь небольшой свет исходил от очага.
— Здесь ложись, — сказал Гольду.
Мы опустились в указанное место. Сняли ботинки. Разделись, легли. Под собой я почувствовал простыню. Рядом лежало одеяло. В изголовье ощутил твёрдую подушку. Я попытался её размять, и чуть не сломал палец. Шёпотом говорю:
— Подушка твёрдая, что камень. — И спросил: — Гольду, из чего подушка?
— Волос. Лось, изюбр.
От такой подушки я в голове сразу ощутил боль. Повернул голову туда-сюда — болит. Подсунул ладонь под голову и ей стало легче. Таким образом с помощью ладони я помирил голову с подушкой. Успокоился. Слышу, как играет шаман. И под его бухающую музыку быстро заснул.
* * *
В эту ночь я спал, как убитый. Проснулся — через дыру вижу частичку тёмно-синего неба. Чувствую, что хорошо выспался. Осмотрелся. Гольду и Патьмы нет. Я завозился и разбудил друга. Мы быстро оделись и выскочили на улицу. Гольду собирал дровишки. Патьма шла с берега и в тазике несла мытую посуду. Мы поздоровались.
— Бежим к нашей юрте, — предложил Гоша.
— Бежим.
В школе никаких нарушений не заметили. Взяли полотенца — и к заливчику.
— Нырнём! — призываюТошу.
— Давай!
Мы быстро разделись. Я шагнул к берегу и палец опустил в воду. Не успел ощутить температуру воды, как меня с боку обожгли капли ледяной воды. Я тем же ответил другу и бросился в воду. Вынырнул, фыркнул, мотнул головой, сделал две саженки и выскочил на берег. Мелко задрожал, схватил полотенце и скорей растираться.
Гоша пронырнул заливчик, выскочил на берег, похлопал себя по груди, выкрикнул: «Закаляйся, как сталь!» — и снова нырнул. Выскочил на берег и, щёлкая зубами, последовал моему примеру. Растёрлись, оделись и побежали в школу.
— Что будем делать?
— Пойдём к Гольду, да поможем ему что-нибудь сделать.
— Тогда бежим.
Прибежали. Гольду колет дрова.
— Гольду, дай поколю я, — сказал Гоша.
— А пила есть?
— Есть.
— Для зарядки давай распилим хоть одно брёвнышко.
— Колунчик мне понравился: маленький, плоский, так и лезет в дерево.
Мы пилим, Гольду колет. Из юрты вышла Патьма и что-то сказала. Гольду бросил колоть и пригласил нас кушать.
На завтрак Патьма подала мясо, зяхты. Мы плотно подзакусили, поблагодарили хозяев и ушли в школу. Зашли в класс и стали думать, как отремонтировать потолок и крышу. Георгий увидел Сеню с Володей и говорит-.
—Анатолий Яковлевич, помощники пришли.
— Молодцы, что пришли. Здравствуйте, ребята!
— Чем займёмся? — спросил Георгий.
— К собранию начнем класс готовить. Ликвидируем «оазис», срубим сучок, а то торчит, как штык в груди, принесём мебель.
— Это мы мигом. Мальчишки, у кого лопата есть?
— У меня есть, — сказал Сеня.
— Сеня, ты беги за лопатой, Володя с Анатолием Яковлевичем пойдут за скамейками, а я тем временем сучок удалю.
Смотрю, Сеня и не вздумал бежать. Пошёл спокойным шагом. «И правда, куда спешить. Успеется, — подумал я, — всё равно некого учить, и до собрания далеко».
Пока Сеня ходил за лопатой, Георгий срубил сучок и изготовил метлу, а я с Володей принёс скамейки. В классе навели порядок. Принесли два дощатых стола. Столы и скамейки не покрашены.
— Присаживайтесь, — говорю я, — сейчас начнём урок, — и прошёл до классной доски. Ребята присели. — Надо бы черной краски. Вы что-нибудь красите?
— Нет, — сказал Володя.
— Им что красить, — быстро заговорил Георгий, — на полу — шкура, на стене — шкура, постель — шкура, на ногах — шкура, подушка — волос от шкуры.
Мальчики заулыбались.
— Хватит, Георгий Иванович, передохни. Надо доску в косую линию и в клетку разлиновать. Поручаю это вам сделать.
— Мы это мигом, правда, мальчишки. Гвоздь есть, линейку придумаем.
— Лёня пришёл, — сказал Володя.
— Ты Лёня? — с удивлением спросил Георгий.
—Лёня.
— Тоже мне друг. А мы его десять дней Сулака да Сулака. И не мог сказать, что его зовут Лёня. Присаживайся, что стоишь.
— Вотану приехал, — сказал Лёня.
— Мальчишки, вам задание-, найдите Вотану и скажите ему, что мы его ждём. И сами приходите.
Мальчишки кивнули головами и пошли.
Я заволновался: «Какже будет проходить наша первая встреча с председателем туземного совета?» — заходил по комнате, вышел на улицу и говорю:
— Гоша, надо бы организовать мальчишек убрать мусор.
— Сейчас посмотрим, что за Вотану, — выпалил Гоша и полез на тополь. — Туда-то зачем?
— Посмотрю, откуда Вотану будет идти.
— Слезай, будь посолиднее.
- Идёт! — и спрыгнул на землю. — Сейчас будет здесь.
Я почувствовал внутреннее волнение и больше всего за то, как буду объясняться с ним.
На тропе показался мужчина. За ним идут мальчишки. Я сошёл с крылечка и сделал два шага навстречу. Мужчина подошёл ко мне, протянул руку, сказал.-
— Здрастуй! Би Вотану.
— Здравствуйте! Меня зовут Анатолий Яковлевич. А это мой товарищ, учитель, зовут его Георгий Иванович.
Вотану и Георгию протянул руку.
Я смотрю на него. Такой же удэгеец, как и Кикуса. В такой же одежде. Волосы заплетены в две толстые косы. Косы загнуты, и концы их спрятаны под шляпу. Шляпа короткополая, из черного конского волоса.
Поздоровавшись, Вотану заговорил:
— Хорошо, что твоя приехал. Моя скола строил. Хотел учить бата и адига (мальчиков и девочек—думаю я). А-та-та луса уцители! — радовался Встану.
— Вотану, школу ремонтировать надо.
— Будем дели.
Вотану что-то сказал Лёне. Лёня пошёл выполнять задание Вотану, а я ещё раз внимательно посмотрел на Вотану и на первый взгляд бы его отличил от других удэгейцев лишь по шляпе, да по загнутым толстым косам, которые торчат из-под шляпы, как обрубки.
Вотану немного помолчал и опять заговорил:
— Моя хотел Джанго большой стойбища дели. Строил школу, магазин, дом Джанси. Он город Ленина учись. Дом кушать дели (столовую имеет в виду). — Вотану погордился своими делами, из одного кармана достал чубук, из другого — папиросу, прикурил. Вотану курит, а я изучаю его. Мужчина ниже среднего роста, широкоплеч, спокоен. В разговоре обменивается взглядом. Глаза маленькие, быстрые, доверчивые, добрые.
Мне показалось — мужчина в годах.
Вскоре подошёл ещё один удэгеец, поздоровался по-русски.
— Енгили, председатель охотников, — представил его Встану.
— Мы учителя. Приехали ваших детей учить, — говорю Енгили.
Енгили одобрительно мотнул головой.
Я сказал им, что нам надо провести собрание. На нём решить, как отремонтировать школу и как собрать детей. Собрание провести сегодня же. И попросил их позаботиться об освещении на собрании, и побольше созвать родителей. Вотану и Енгили на это не возразили и ушли.
Пообедать, а заодно и поужинать мы пошли к Гольду. Гольду доброжелательно нас встретил, сказал:
— Моя тебя ждал. Патьма ждал.
Мы попросили прощение за то, что вовремя не смогли подойти. Патьма предложила нам кушанье. Мы покушали, рассказали Гольду о встрече с Вотану и Енгили, и что сегодня проводим собрание.
В хорошем настроении вернулись в шкоду.
— Где будем проводить собрание: в классе или в другой комнате? — спросил Георгий.
— В классе. Пусть на дыру смотрят и думают, как её заделать. А Енгили, смотри, как хорошо по-русски объясняется.
— По должности, должно быть, часто приходится с русскими говорить.
К закату солнца мы стали поджидать руководство хорских удэ и родителей.
Первым, с керосиновой лампой, пришёл незнакомый удэгеец. Поздоровался. Отдал мне лампу. Я пригласил его в класс. Георгию поручил встречать всех, кто пожалует к нам. Поставил лампу на стол и спросил:
— Как вас зовут?
— Санчи.
— А меня Анатолий Яковлевич.
Вижу, что Санчи молод, лет двадцати пяти. Приятно выглядит. Одет, как и все удэгейцы. Голова открыта, обросшая, но не взлохмачена.
— Санчи, далеко живёшь? — начал я разговор.
— Дом большой.
— Семья есть, дети есть?
— Мамаса есть, Маленький адига.
— Адига — девочка?
—Да. Джанси есть. Ленинград учится. Жена Джанси тоже учился Ленинград. Сулака есть.
— Знаем, знаем его. Мать есть?
— Есть.
— Как зовут?
— Ярба.
— А как по-удэгейски мать?
—Анинга.
—А отец есть?
— Умирал.
— Жену Джанси как зовут?
— Надя.
— У вас что, молодёжь любит русские имена?
— Нравится.
— Где ты так хорошо научился по-русски говорить?
— Джанси, Надя, Сулака учил.
— Забыл спросить, как твою жену зовут?
- Дуся.
— Тоже русское имя. Совсем хорошо. Семья у вас большая, конечно, вам нужен дом.
Побеседовав с Санчи, я вышел на улицу, а там Георгий уже беседует с тремя удэгейцами и не даёт им молчать.
С Вотану и Енгили пришло ещё два человека. Потом подошёл Гольду.
— Ещё будут люди? — обратился к Вотану.
— Не знай, — посмотрел на всех и сказал: - Буди собрание дели.
Зашли все в класс. Мы приглашаем сесть к столу, но на скамейки сели только Вотану, Енгили, Гольду и Санчи. Остальные около стенок присели на корточки. Я посчитал: кроме нас, было девять человек.
— Вотану, будем начинать?
— Насинай, — дал добро Вотану.
— Кампани, — начал я свою речь,—меня зовут Анатолий Яковлевич, его зовут Георгий Иванович. Мы приехали учить ваших детей. В нашей стране сейчас учатся все дети, а ваши — удэгейские — не учатся.
—Мы не удэгеец! Мы лесной люди удэ! — прервав меня, с раздражением выпалил Вотану.
Я сразу подумал, что их надо называть не удэгейцами, а удэ.
— Нам сейчас надо договориться, кто будет ремонтировать школу, и как соберём в школу детей. Это у нас на сегодня главная задача. Чтобы мы могли хорошо жить, надо всех учить, — сказал я и думаю: «А понимают ли они всё то, что им говорю». Решил убедиться: — Гольду, всем понятно, что я говорю? Может, кто переведёт?
— Все понимай, — сказал Вотану. Встал, что-то сказал, посмотрел на пробитую в потолке дыру, присел.
На его слова, как мне показалось, никто не среагировал. Все, как сидели, так и сидят. И, казалось, что все они были глухи, немы и заворожены. Лишь вылетавшие из их ртов облачки дыма говорили о том, что они все жизнеспособны. Табачный дым заполнил комнату так плотно, что мы оказались в серебристом сумраке. Вотану тоже закурил. Мы молчим, они молчат. Дым уплотнился и опустился на уровень стола. Свет лампы бессильно боролся с клубами табачного дыма. Георгий стал покашливать. Я настежь открыл двери. С улицы повеяло свежим воздухом. Посмотрел на потолок и увидел, как сплошным потоком дым уходил в дыру. И этим наша комната была похожа на юрту.
На улице была плотная темнота, но к нам, через дверь, не летели ни комары, ни ночные бабочки.
Дышать стало так трудно, что у меня появилось желание сесть на пол, но этого делать было неудобно.
В комнате воцарилась гробовая тишина. Все погрузились в свои думы, и единственным занятием у всех было — курево.
Георгий не выдержал, говорит:
— Хоть топор вешай.
— Шутки в сторону, — говорю ему.
От долгого молчания я выходил из себя. И всё время думал: «Как заставить их говорить?»
— Вотану, говорить надо, — обращаюсь к нему.
— Буди, буди, говори, — отвечает он.
Сколько времени прошло. Не знаю. Я лишь почувствовал одно — меня потянуло на сон. Георгий выходил на улицу уже несколько раз, а я всё никак не решусь: а вдруг заговорят, и я не буду знать, как они решат жизненно-важные вопросы школьной судьбы.
— Георгий Иванович, побудь здесь, а я на немного выйду. — Вышел и всей грудью вдохнул чистого бодрящего воздуха раз, другой, третий. Костра на берегу не видно. Шамана не слышно. Джанго казалось мертвым. Постоял и услышал голос реки. Говорливая река вела ночную беседу с молчаливым утёсом.
Вернулся и говорю:
— Вотану, сколько можно молчать? Говорить надо.
— Буди говорить.
— Скорей же, а то так и ночь пройдёт, — а сам думаю: — Куда им торопиться. Им всё равно: школа работает или нет.
Вотану что-то буркнул и замолчал. Кто-то с угла тихо-тихо отозвался. Вотану ещё сказал несколько слов.
— Георгий Иванович, давай с тобой договоримся так: я останусь здесь и буду заниматься подготовкой школы к учебному году, а ты с кем-нибудь поплывёшь за детьми. Как ты согласен?
— Не возражаю. Но это надо им сказать.
— Так, уцитель, так, — сказал Вотану.
В двух словах что-то сказал Енгили. Какую-то фразу произнёс Вотану. Отозвался Гольду. Я понял, что как-то, но решается вопрос. У меня на душе напряженность сразу спала.
— Днём уже надо бат отправлять за детьми, — говорю я.
— Днём, днём, — согласился Вотану.
— А кто поможет мне школу ремонтировать?
— Енгили, — сказал Вотану.
— Наконец-то решили вопрос, — говорю я. — Будем считать, что собрание закончили. Так, Вотану?
— Собрани кончил.
Все стали вставать из насиженных мест и выходить из класса. Я попросил Санчи задержаться. Когда все разошлись, я у Санчи спросил:
— Почему на собрании люди не хотели говорить?
— Удэ считай, кто первый говорит, тот глупый люди, кто последний говорит, тот умный люди.
Мы с Гошей засмеялись. Санчи добавил:
— Наш люди все хотел умный быть.
— А что, разумно. Наше начальство на собраниях всегда выступает с заключительным словом, — сказал Георгий.
— Видно, это заложено человеку самой природой. Спасибо, Санчи, что поведал нам тайну своих людей.
Санчи пошёл домой. Мы шкурки разбросили на топчаны и легли спать.

* * *
Во время завтрака я спросил у Гольду:
— Сегодня бат пойдёт за детьми?
— Пойдёт, — ответил Гольду.
— Кто поедет?
— Вотану, Кикуса, Енгили, Надя, — и указал взглядом на Георгия.
— Георгий Иванович, покушаем, и к Наде. А почему магазин закрыт?
— Иван ходи Бичевой.
Покушав, мы отправились к Наде. Постучали в дверь. Никто не ответил. Зашли в дом, поздоровались. «Багди!» — ответила старушка, которая сидела на корточках около обыкновенной русской плиты и курила. Я сразу догадался, что это Ярба. Ярба на нас бросила взгляд и осталась в том же положении. Худенькая старушка одета в халат, из-под которого едва заметно выглядывала мягкая обувь. Голова открыта. Волосы цветной лентой заплетены в косы. С ушей, на янтарной подвеске, свисают до плеч большие блестящие кольца. Кольца, по всей вероятности, из серебра.
Дом разделён на комнаты. С одной комнаты вышла хрупкая девушка в национальной одежде. Она сказала:
— Здравствуйте! Меня зовут Надя.
— Очень приятно. Меня зовут Анатолий Яковлевич.
— Би Георгий Иванович, — представился друг.
— Мы хотим с вашей помощью узнать, когда за детьми пойдут баты. И ещё: я бы очень хотел, чтобы Георгий Иванович поехал с вами. Ему обязательно нужен переводчик.
—Можно, — сказала Надя. — Мы пойдём до Чукена и Сукпая. Это притоки Хора. Там стойбища Кимонко, а Вотану — на Катен и Кафен. Там стойбища Кялундзюга. Баты пойдут сегодня. Вам потом скажем.
— Теперь нам ясно. А вы почему на собрание не пришли?
— У нашего народа обычай такой, когда мужчины говорят, то женщины молчат, не вмешиваются в их разговоры.
Надя чисто одета, аккуратно причёсана и украшают её две длинные косы. Приветливый взгляд. Хорошо говорит по-русски.
Я обвёл взглядом комнату. Около стола стоит две табуретки. У стены скамейка. На ней ведро. Из другой комнаты, через дверь, видна деревянная койка. В углу, около плиты, стоит маленький столик. На нём посуда. На плите чугун и до блеска начищенный таз. На окнах белые шторы. Пол не крашен, но чистый.
— Мы пойдём, — сказал я, и вышли на улицу. — Здорово выручила нас.
— Не зря училась.
— Тебе надо собраться.
- Долго ли собраться. Плащ на себя, шкурку под мышку, ружьё на плечо, и я готов.
— Гармонь брать не будешь?
— Что ты. Лесные люди и без гармони мне концерт зададут. Это я уже точно знаю.
— Ты там будь осторожен. Смотри, не наломай дров. Больше доверяй Наде. Инициатива, смелость, чутьё, находчивость — вот что тебе надо. Понял. А как с питанием? Мы с Надей не поговорили на эту тему.
— За меня не беспокойся. С голоду не пропаду. Река, тайга прокормит.
— Тогда пройдёмся к берегу, чтобы не прозевать бат.
Вскоре на берег с мешком пришёл Енгили. Мы поздоровались, я его спросил:
— Вы тоже уезжаете?
— Еду, учитель. Тебе дети надо.
— А как же с ремонтом школы?
— Буди ремонт школа.
— Гоша, побудь здесь, я пройду до школы. Должны люди подойти.
Пришёл - никого нет. Подождал - нет. Взял книгу, вышел на улицу, на ступеньки присел и увлёкся чтением. Подходит двое мужчин.
— Багдыфи! Би пришёл, — сказал один.
— Хорошо, что пришли. Только где ваш инструмент: пила, топор?
Мужики подошли к тополю, придавившему школу, и заговорили. «Пилить, пилить надо, — говорю им. — Там, на крыше, пилить надо». Толкую им, как будто они совсем ничего не Понимают. А они поудивлялись большому старому тополю и пошли от школы. Мужики скрылись в кустах, я отправился на берег. Иду и думаю: «Конечно, работа не медведь — в лес не убежит».
На берегу суетились люди. Снаряжалось два бата. Я подошёл к Вотану поздоровался. Он мне сказал, что он и Кикуса поплывут до Катена. Енгили, Надя и учитель пойдут до Сукпая. Подбежал Гоша.
— Скоро отправляемся.
— Покушать тебе надо.
— Я у Нади поел. Сбегаю за ружьём.
Мигом принёс ружьё и говорит:
— Гольду сказал, чтобы ты приходил кушать. Подержи ружьё, надо ещё взять плащ, топорик.
— Шкуру не забудь, пригодится.
В дорогу отправлялось два бата, а для Джанго это было большим событием. Пришли на берег мужчины, женщины, дети. Не обошлось и без подростков: Лёни, Сени и Володи.
— Гоша, не забывай моего напутствия.
— Постараюсь.
— Побольше вези бата и адига.
— Постараюсь. Готовь школу и не скучай, — взял шест и помахал рукой. Ваты разом отчалили и в одну минуту скрылись за поворотами.
Как только баты ускользнули из моего поля зрения, я как будто в один миг потерял самое дорогое для своей жизни — друга, с которым за половину месяца так сдружился, что, как мне показалось, роднее и ближе Георгия мне никого и никогда не найти.
Буквально в короткий срок Георгий покорил меня своим поразительным умением с необычайной лёгкостью заводить знакомства, нравиться своей простотой и неистощимым юмором; в другом случае — смелостью и быстрым решением различных вопросов, поставленных жизнью; в третьем — его бесстрастным вождением бата, владением острогой и ружьём; и ещё — всесторонним его развитием, хотя он и моложе меня, быстрым усвоением языка удэ, ласково-озорной улыбкой.
Гоша уехал, мне так тяжко стало на душе, что, кажется, на мою грудь внезапно свалилась огромная глыба джанговского утёса.
Все уже разошлись, а я стою, как неприкаянный, и боюсь шагнуть в какую-либо сторону.
Одинокий с раннего детства, я прирос к человеку за каких-то полмесяца и вдруг — расставание. И понимаю, что ненадолго уехал, а всё равно тяжко остаться одному среди незнакомых людей. И успокоил себя: «Нечего киснуть. Сам назвался».
Сходил к Гольду, покушал, и неведомая сила меня потянула к берегу. Присел на хрустящие камушки и с грустью смотрю то на струющуюся воду, которая так рьяно рвалась к противоположному берегу, где хладолюбиво встречал её отважный Джанговский утёс, то на Джанговскую сопку, которая принарядилась, какудэгейский халат.
Я пришёл в себя. Вдруг заскрежетало, затрещало со стороны школы. Я вскочил и побежал смотреть: что же там случилось? Прибежал. Смотрю: мужики сидят на тополе и раскуривают трубки. Вершина тополя лежит на земле. Я сразу удивился не тому, что они распилили тополь, а тому, что они много курят. И подумал: «Не случайно Брит говорил, что они многие больны туберкулёзом. И предупредил, чтоб мы не особо старались входить в близкие контакты с ними. Жить в тайге, дышать чистейшим, можно сказать, целебным воздухом и болеть туберкулёзом — было в моём воображении несовместимо».
Пошёл посмотреть упавшую вершину и подумал: «Такими темпами будут работать, то и за неделю им не свалить такого гиганта».
Зашёл в школу, посмотрел на потолочную дыру, прошёл в свою комнату, взял книгу, а у самого тополь так и не уходит с головы. Почитал, вышел на улицу, а моих работников, как ветром сдуло. Обошёл школу — рабочих нет. Заглянул в баню. «Скорей бы Гоша вернулся, да помылись бы в баньке».
Короткий джанговский день завершался, и я поспешил отправиться к Гольду. К Гольду я уже шёл, как домой, с мыслями: «Когда-нибудь их надо отблагодарить за радушное гостеприимство». Гольду, как только увидел меня, сразу пригласил к столу. Патьма угощала мясом, зяхтой.
После ужина мне не хотелось спать. В юрте было сумрачно. Решил поговорить с Гольду и обратился к нему:
— Гольду, скажи, пожалуйста, два рода хорских удэ так и будут жить врозь?
Гольду помолчал, взял папиросу, оторвал 6т неё бумажный мундштук, бросил его в очаг, а табачную начинку аккуратно заправил в свой скульптурный чубук, взял уголёк и зажёг папиросу. «Спички экономит, — подумал я, — а, может, — привычка». Гольду пыхнул дымком и мои мысли перенёс в прошлый век.
— Одо говорил моему абу. Абу говорил мне, что род Кимонко и род Кялундзюга давно-давно жили в разных местах и враждовали из-за хороших охотничьих, мест. Пришёл на Хор род Амулинка и хотел покорить всех хорских удэ. Амулинка начал двигаться с устья Хора и гнал всех лесных людей до стойбища Джанго. Недалеко от Гаусигинской (Гвасюгинской) протоки он обосновал табор. Люди Кимонко собрались вместе с прибежавшими людьми Кялундзюга и договорились вместе дать отпор Амулинка. Вооружились бубнами, тазами, палками. Опустились на батах до Гаусигинской протоки. Ночью часть людей незаметно пробралось на косы, другая часть осталась на батах. На рассвете, по условному знаку, люди стали бить во все тазы и бубны, и двинулись на Амулинка. Амулинка подумали, что против них выступило много людей, снялись с табора и стали убегать. Наши люди на батах с шумом преследовали их до устья Хора.
—Устроили психическую атаку.
— Трепал мозги.
— А потом?
— А потом люди Кимонко и Кялундзюга не стал ругаться.
—А из ружей стреляли они?
— Нет. Наш люди дерётся палкой.
Гольду помолчал, покурил и добавил:
— Наш люди на месте стоянки Амулинка нашёл сэи дангани и назвал сопку этого места Сэи Дангани.
— А что это значит?
— Так мы называем солонку.
— Интересно.
— Так, так, — сказал Гольду.
Гольду выкурил папиросу, тщательно очистил чубук и стал заправлять другую папиросу. Я вышел на улицу.
Было темно. Единственное, что я мог различить, так это горбатые черные сопки со всех сторон.
Прошмыгнул лёгкий ветерок. Совсем близко что-то треснуло. Лес чутко насторожился, я тоже. Слышу отдельные звуки, шорохи, всплески, а кто их издаёт — для меня загадка.
Прошёл в юрту и говорю:
— Гольду, почему шаман не играет?
- Он не каждый день играет.
— Гольду, я очень прошу поговорить с товарищами, чтобы они поторопились ремонтировать школу.
— Буди говори, — сказал Гольду и подбросил палешко в очаг.
Я от сытости и тепла быстро разомлел и попросил разрешения лечь спать.
* * *
Проснулся. Взглянул на дыру и увидел серое небо. Сразу подумал:
«Хоть бы скорее закрыли крышу, а то может пойти дождь-».
Оглядел юрту. Гольду в юрте нет. Патьма в потемках что-то делает. Из котла идёт парок. «Хозяева трудятся, значит, и мне надо вставать». Быстро оделся, вышел из юрты. Безоблачное небо предвещало хороший день. Я взял колунчик, расколол пару чурок и побежал к школе. Взял полотенце, мыло, и к заливчику. С заливчика поднялось две утки. Вдруг слышу бульканье. Взглянул на реку, а там вода приплавила какое-то дерево. Оно зацепилось за дно и застряло. И вода, разрезаемая торчащими сучьями, позванивает множеством бронзовых колокольчиков. Дерево своим торможением, по-моему мнению, не вредило реке, а, наоборот, украсило её существование. И как бы своим присутствием подчеркнуло характер горной реки.
Разделся по пояс, умылся и стал полотенцем растираться. Слышу: ширк- ширк. «Пилят, — подумал я. — Так рано? Невероятно. Это Гольду на них повлиял». И поторопился к школе. Смотрю, мои ремонтники, как разноцветные жуки, прицепились к краю крыши и дергают пилу. Пила длинная, каку заготовителей леса. Лесорубы здешних мест баяном её называют. «Почему??» — подумал я, и вспомнил, как говорят про баяниста: растянул баян. И эта пила, словно растянутый баян. Я прикинул: этого тополя нам хватит надолго топиться. Обождал, пока они перестанут пилить, подошёл, поздоровался, отнес туалетные принадлежности и направился к Гольду.
Патьма кормила меня мясом, чаем с сахаром. За такой завтрак я несколько раз сказал ей асаса, и направился уходить. Гольду меня остановил и говорит:
—Уцитель, Ивана приехал.
— Спасибо, что сказал. Может, познакомишь меня с ним?
— Да, — сказал Гольду, и мы пошли. На пути нас встретил мужчина: среднего роста, крепкого телосложения, в гражданском костюме, на лицо не русский и не удэгеец.
— Здравствуйте! Будем знакомы, Югай Иван Васильевич, — и протянул мне руку.
— Здравствуйте! Масленников Анатолий Яковлевич, — сказал я и добавил:
—Учитель.
— Слышал, слышал. Брит про вас много говорил. Как добрались?
— Нормально.
— Пошли в магазин, — сказал он.
Магазин оказался совсем рядом, но из-за таёжной заросли его не было видно. Иван Васильевич подошёл к двери, достал ключ и открыл замок.
— Почему не опечатан? — спрашиваю его.
— Зачем? У нас карапчи нет.
— Карапчи — воровать?
— Да. С Китая взято.
— Вы китаец?
— Нет. Я кореец, от роду в России.
— Всё ясно.
— Контора Интегралсоюза отправила вам много товара. Так что можете получать.
— Это хорошо, а как с продуктами?
— Продукты тоже есть.
— Когда можно получать?
—Хоть сейчас. Если меня в магазине не будет, то загляните в мою фанзу.
Я подошел к школе. Тополь весь лежал на земле. Рабочие восстанавливали потолок. Досками заложили дыру и клиньями их уплотняют. Я вспомнил пословицу: «Если бы не клин да не мох, то и плотник сдох».
У меня сразу поднялось настроение, так как с раннего утра все делалось так, как мне хотелось. Я подошел к Лене и попросил его позвать мальчишек. Мальчишки подошли, и мы занялись переноской топчанов из столовой в школу.
— Мальчишки, вы когда-нибудь спали на таких койках?
— Нет, — сказал Леня.
— На железной спал, — сказал Сеня.
— А сейчас будем спать вот на этих топчанах. Вы где будете жить?
— Не знай, — сказал Володя.
— Переходите к нам в школу жить: спать, учиться, кушать, а если заскучаете, то сбегаете к родителям.
Друзья молчали.
— Ножи у вас с собой?
Мальчишки посмотрели на свои ножи. Сеня вынул нож и говорит:
— Цито делать?
— А вот что. Надо нарезать как можно больше травы. Подсушим ее, а потом набьем наволочки для матрацев и подушек, зашьем, положим на эти топчаны и будем на них спать.
— Как? — с удивлением спросил Сеня.
— Приготовим, потом посмотришь, как... Сейчас идите обедать и приходите. Я вас буду ждать.
— Учитель, иди ко мне кушай, - сказал Леня, и посмотрел мне в лицо.
— Спасибо, Леня. Я в другой раз. А то меня ждет дядя Гольду. У тебя что- нибудь вкусное есть?
— Жирный мяса, чайва лимон.
— Это то, что я люблю. Не обижайся, Лёня, чай пить приду и к тебе и к Сене, и к Володе. У меня с вами ещё вся жизнь впереди.
После обеда мы нарезали травы, снесли в классную комнату и разложили на полу. «Пусть сохнет, — говорю им, — а теперь пойдём в магазин за постельными принадлежностями», Постельного белья получили на двадцать человек. Отнесли в школу. Мужчин не было, но потолок и крыша были отремонтированы.
—А теперь нам всем за хорошую работу спасибо. Завтра с утра приходите, буду ждать. Нитки, иголки не забудьте взять. Адига зовите. Будем шить.
Мальчишки переглянулись и пошли.
Вечером я доложил Гольду о том, что дыры в потолке и на крыше заделаны, и решил посоветоваться:
— Гольду, кого бы нам в повара взять?
— Поля Зубкова. Ая женьсин.
— Она русская?
— Ауса.
— Завтра же поговорю с ней. А кого бы вы посоветовали в уборщицы? В школе полы мыть, печи топить.
Гольду немного подумал, сказал:
— Не знай. Вотану говори.
— Что ж, будем ждать Вотану.
Ещё мы не поужинали, как я услышал звуки бубна. Гольду покушал со мной и молчком куда-то ушёл.
Я вышел из юрты и слушаю однообразную музыку шамана. Вспомнил про Гошу, и чтобы не наводить на себя грусть, взял колунчик и давай колоть дрова. Расколол все чурки и подумал о Гольду: «Пошёл замаливать бога, чтобы кета хорошо шла». Мигом стемнело. Я отправился в юрту.
— Делать нечего. Надо спать, — говорю вслух.
— Сипи, — сказала Патьма.
Я лёг на мягкую постель, под щеку подсунул ладонь, в мыслях прошёлся по своим следам ушедшего дня и под глухие звуки бубна заснул.
Во сне вижу: бежит за мной шаман и бьёт в бубен, за ним бегут удэгейцы с ножами. Я напугался, закричал, проснулся. Открыл глаза — темно. Нащупал очки, надел посмотрел на потолок. Сплошная темень. Положил очки и думаю: «К чему приснился такой сон? Вернётся Гоша, надо ему рассказать...» Опять заснул.
* * *
Проснулся. В юрте довольно светло. Надел очки и увидел солнечных зайчиков, которые исходили от закипевшей сажи потолочного дымохода. Оделся и вижу: Гольду и Патьма лежат. Я тихонько вышел и побежал умываться. На реке тормозящего дерева не было. Умылся, зашёл в школу прошёлся по комнатам. Чувствуется, что начинает жильём пахнуть. Только пока непонятно, что здесь будет. Общежитие или школа? «Скорей бы начать занятия». Вспомнил: надо сходить к Полине Зубковой. Приготовил бритвенный прибор. Бороду побрил, усы оставил. «Для солидности пусть будут». Разыскал жильё Зубковой. Постучал в дощатую дверь. «Кто там? Заходи», — послышался мягкий женский голос.
Я зашёл, поздоровались.
— Вы Полина Зубкова?
— Да, я, а что?
— Я заведующий школой. Меня зовут Анатолий Яковлевич.
- Слышала про вас. Давно надо было начать учить и лечить этих людей, а то мрут, как мухи.
— Лучше поздно, чем никогда.
— Это, конечно, так. А вас что интересует?
— Нам нужен будет повар. Как только прибудут дети, нам надо сразу их кормить. Вы нигде не работаете?
— Где тут работать.
— Чем занимаетесь?
— Муж — охотой, я — книги читаю.
Смотрю на неё. Простая русская женщина, среднего роста, в длинном халате, лет сорока. Густые русые волосы подстрижены чуть выше плеч. В ушах маленькие серьги. Нетороплива, с приветливым взглядом.
— Давно здесь живёте?
— Не очень.
— Ну как, согласны?
— Надо подумать. А вы садитесь, — и подала табуретку.
Одним взглядом я окинул маленькое помещение. Никакой обстановки, кроме деревянной койки и стола. В центре чугунная, как у нас, плита. Земляной пол устлан шкурами зверей. На столе стопка книг. Помещение освещает единственное, в одну шибку, окошко. «Обрусевшая юрта или фанза, если так можно назвать», — подумал я.
Зубкова подошла к столу, закрыла книгу, причесалась.
— Может, договоримся так, — начал я разговор. — Вы подумаете и подойдёте в школу. Вместе посмотрим кухню, столовую, и тогда договоримся.
— Согласна.
Я поспешил к Гольду.
— Циво, понимас, долго ходис. Кушай надо, — сделал мне выговор Гольду.
— Прошу извинить. Ходил к Полине Зубковой.
Поговорили, покушали, и я пошёл в школу. Около школы были мальчишки.
— Молодцы, что пришли. Сейчас будем набивать наволочки.
В класс занёс матрацные наволочки и говорю:
— Володя с Лёней будут наволочки держать вот так, — и показал, — а Сеня будет в наволочку траву толкать. Набьём, потом зашьём, и матрац будет готов. Да, а почему не пришла ни одна девочка?
— Не знай, — сказал Лёня.
— У вас в Джанго адига есть?
Мальчики посмотрели друг на друга, молчат.
— Не беда, сами зашьем, правда, Володя, были бы только нитки да иголки. — Набили десять наволочек. — Теперь отдохнем, выйдем на улицу и подышим чистым воздухом.
Вышли на улицу, мои помощники достали кисеты, трубки и закурили.
Подошла Полина Зубкова. °
— Багдыфи, бата! — поздоровалась она.
— Вы удэгейский знаете?,
— Немного.
— Скажите, как ваше отчество?
— Петровна. Не обязательно меня звать по имени-отчеству. Зовите просто тетя Поля.
— Тетя Поля, так тетя Поля. Согласны наших деток кормить?
— Какие же они детки? Курят, как старики.
— Не серчайте на нас. Мы исправимся. Мальчишки, вы тут побудьте, а я с тетей Полиной пройду в столовую, — и мы пошли. — Тетя Поля, не могли бы вы нас выручить?
— Чем?
— У нас нет ни иголок, ни ниток. Наволочки надо зашить.
— Я вам помогу.
Осмотрели столовую, оборудованием которой было: два длинных деревянных стола и скамейки. В кухне небольшая плита на четыре конфорки и русская печь со сводом для выпечки хлеба. Рядом с кухней маленькое складское помещение без окон. На дверях запоров нет.
— А как же продукты закрывать? — спросила тетя Полина.
— Что-нибудь придумаем. Так не оставим.
— Тогда я согласна.
— Вот и хорошо. В остальном мы договоримся с председателем тузсо- вета. Он уехал за детьми. Скоро будет. Завтра уже можно будет получать посуду у Ивана Васильевича. Продукты — потом.
— Можно идти.
— Да, конечно.
— Сейчас схожу за нитками и помогу наволочки зашить.
— Отлично. Будем считать, что вы у нас с сегодняшнего дня уже на работе.
Мы разошлись. Я вернулся к мальчишкам.
— Всё курим?
— Мал-мал курим, — говорит Володя.
— Ничего себе мал-мал. Ты, дорогой друг, докурился уже до того, что и сам мал-мал стал. Посмотри на друзей. На сколько ты их меньше, а поди, годки. Наверное, куришь больше всех.
Володя смотрит на меня вопросительным взглядом и молчит.
-Дай-ка, я твою трубку посмотрю.
Володя с недоверием подаёт трубку.
— Не бойся, не заберу.
Трубка, видно, что самоделка. Небольшая чашечка для табака. Короткий изогнутый мундштук.
— Сам делал?
— Конесно.
— Со вкусом сделано. Скажите мне, почему у мужчин мундштуки короткие, да ещё изогнуты, а у женщин трубки с длинными мундштуками?
— Мужчина на охоту ходит, трубку в карман надо класть, — сказал Володя.
— А женсин нрависа! — выпалил Сеня.
— Ясно. Накурились? Головы не кружатся?
— Анчи.
— Тогда за работу.
Подошла тётя Полина. Володю я поставил в помощь тёте Полине зашивать матрацы, а мы продолжили набивку.
Зашитые матрацы положили на топчаны. Я взглянул на них и говорю:
—Ути-и-и какой большой, что амигда! — и засмеялся. — Как же мы на них спать будем? — лёг на матрац и чуть не свалился.
Тут я ещё больше рассмеялся. Тётя Полина тоже смеётся. Ребята удивлённо смотрят на меня.
— Володя, ну-ка ты ложись.
Володя запрыгнул на матрац и сидит.
— Ложись, ложись, возьми подушку, — и положи в изголовье. Володя лёг и сразу же покатился с матраца. Я только намерился поддержать его, но он с мягкостью кошачьего прыжка уже опустился на пол.
—Молодец, умеешь приземляться. Парашютистом будешь. А чтобы нам не падать, мы вот что сделаем — сел на матрац и, подпрыгивая, своим седалищем давай мять вздутый матрац. Прыгаю, мну кулаками, а мои соучастники в операции «матрац» с интересом смотрят на мою забаву.
— Что смотрите, мните другие матрацы.
Мальчишки попрыгали на матрацы и, подражая мне, стали мять. Прыгают, мутузят кулаками, сопят, искоса поглядывают на меня. Разыгрались, лупят со всей силы.
— Ребята! Стой! Стой! — кричу им.
А им понравилось такое занятие и не остановишь. Колотят вздутые матрацы, как разъярённые боксёры. Пришлось останавливать каждого в отдельности.
— Не надо сильно бить, а то наволочки порвём. Сядьте, отдохните немного, — и лёг на мятый матрац. — Это другое дело, теперь уже не свалишься.
— Уцитель, зачем такой матрац? — спросил Сеня. Немного помолчал и говорит: — Шкура мафа лучше.
— Что шкура мафа лучше, это я уже проверил. Так где же мы наберем столько шкур?
— Юрта есть, — сказал Лёня.
— В юртах будем спать на шкурах, а в школе на этих матрацах. Тётя Поля, сейчас вы свободны, а завтра утром приходите, будем получать посуду. А вы, мальчишки, принесите колун и пилу.
Все ушли, я два матраца перенёс в свою комнату. Постелил простыни, одеяла, положил подушки, в комнате сразу преобразилось. «Надо бы ещё штору на окно придумать, да переходить на постоянное местожительство. Хватит людей стеснять», — подумал я, и отправился к Гольду.
Поговорил с Гольду, покушали, я отправился в магазин. Поинтересовался наличием посуды и спросил про замок.
— Замок я вам дам, — услужливо сказал Иван Васильевич, — а накладок нет. Надо заказывать.
— Ладно, что-нибудь будем придумывать. А как у нас будут обстоять дела с освещением?
—Лампы есть, пожалуйста, керосин есть. Хоть сейчас бери.
Я наскучался о ламповом освещении, сразу же согласился взять одну лампу и заправить её керосином.
Иван Васильевич подаёт мне лампу и говорит:
—Десятилинейная, свету много даёт.
— С моим зрением такую и надо.
— Сейчас керосинчику нальём в банчок.
Я обрадовался, что у меня сегодня вечером будет свет. Не стал задерживаться и поторопился в школу. На улице заправил лампу, проверил, как она горит, почистил стекло. Прошёлся по школе. Тишина. Одиноко и грустновато. Занялся чтением. Увлёкся так, что не заметил, как подкрался вечерок, и заспешил к Гольду.« Надо обязательно сказать, что сегодня ночую в школе», — подумал я.
Встретился с Гольду, рассказал о своих намерениях.
— Чего стесняйся, ходи всегда кушай, — сказал Гольду.
Патьма покормила меня, я поблагодарил их и пошёл к себе.
Как только солнце спряталось за сопку, я сразу же зажёг лампу и остался наедине со своими мыслями. Теперь уже мне никто не мешал спокойно подумать, поразмыслить, и я никого не стеснял своим присутствием. В общем, сам себе хозяин, что хочу, то и делаю. Вспомнил про Гошин самовар. Вынул его из мешка, протёр и поставил на стол. Теперь я совсем как дома. В комнате стало светло, приятно. Завтра придут мальчишки, обязательно покажу им русское чудо — самовар-самопал. Пусть погадают, что это такое и для чего оно принадлежит?
Утром проснулся и думаю: «Я уже немного привык к спокойной мирной и тихой лесной жизни. И пришёл к выводу: мне здесь надо бояться не людей, а зверей, которые могут оказаться буквально на каждом шагу. Так что, Анатолий Яковлевич, ходи и оглядывайся».
Ещё не успел пойти к Гольду на завтрак, как около школы объявилась тройка юнцов.
— Мальчишки, здравствуйте! Где пила, колун?
— Анчи, — сказал Сеня.
—У вас нет, тогда надо сходить к тому дяде, что приносил большую, вот такую, пилу, — растянул руки. — Вы пока ходите, я схожу позавтракать.
Прихожу. Мальчишки сидят и курят. Около нихлежит пила.
— Почему не пилим?
— Не знай, — ответил за всех Сеня.
— Не знай, не знай, пора бы уже знать. Улэ варить надо? Надо. Лала варить надо? Надо. Суп, щи, зяхта варить надо? Надо. А чтобы сварить — дрова надо.
— Зачем пилить? В лесу дров много, — промолвил молчун Володя.
— Я и сам знаю, что в лесу дров много. Туда надо ещё идти, собирать, а тут дома, только пили, да коли. Сеня, бери пилу. Мы начнём. Устанем — они подменят. — Мы стали пилить. — Да у тебя неплохо получается.
Подошла тётя Полина. Я оставил мальчишек и пошёл с ней получать посуду. Иван Васильевич выдаёт посуду, а я спрашиваю:
— Когда вы успели завести всё это?
— Немного в прошлом году, немного этим летом. Школухотели открыть ещё тот год, да учителей не было.
— Одежда школьникам есть?
— Безусловно.
— Русская?
— Какая ещё? Удэгейской не успели нашить.
— Из продуктов у вас что можно купить?
— Ничего, кроме муки, да керосина. И то за пушнину. За деньги я ничего не продаю. Всё, что есть, это для школы и бесплатно, за счёт Интегралсо- юза. Продукты, товар, боеприпасы даём охотникам только за пушнину, можно в долг.
— Как же нам жить?
— Как хочешь, так и живи. Мясо в тайге, рыба в воде, — сострил Иван Васильевич. — Не поленишься — сытым будешь.
— Выходит, что я тоже на охоту должен ходить?
— Выходит, так. Принесёшь чернобурку. Продуктов много дам. Могу ружьё дать.
— А огороды здесь кто-нибудь садит?
— Какие огороды? Они же охотники.
— Да, забыл спросить: у вас часы есть?
—У меня есть, а в магазине нет. Дайте деньги кому-нибудь, привезут.
— Тётя Полина, вам помочь посуду снести?
— Не надо. Я сама. Мне что делать.
Подхожу к школе, а мальчишки сидят на отпиленной чурке и курят.
— Бросайте курить, пойдёмте в комнату. Я вам что-то покажу.
Мальчишки зашли и сразу к самовару.
— Ути-и-и! — удивился Володя.
— Ая, — порадовался Лёня.
Сеня покрутил краник.
— Что за машина, кто знает?
— Чайва уми, — поторопился сказать Сеня.
— Правильно. А как называется, знаешь?
— Не знай.
— Это самовар. Сам чай варит. А сейчас пойдём кушать...
Я подошёл к юрте и сказал: можно?
— Ходи, ходи, кушай надо, — дружелюбно встретил Гольду.
— Благодарю. Будем, будем кушать. Гольду, может, вам денег дать,' а то неудобно, что я у вас за так кушаю.
— Зачем деньги. Белка стреляй, соболь лови, магазин давай. Мука получай. Кому деньги давай. Огдё, что ли?
— Огдё — это что значит?
— Огдё? — Гольду это слово сказал так, как будто бы себя спросил и молчит.
— Огдё? Цито голова дырявый стал...
Я смотрю ему в лицо и жду ответа. Гольду стал прилаживать папиросу к чубуку.
— Какой-такой, — опять заговорил. — Ауса говори страшный ее, — и приткнул два пальца к голове.
— Чёрт, что ли?
— Сёрт, сёрт!
— Выходит, огдё — это чёрт?
— Да. — Гольду облегченно вздохнул и прикурил. Маленьким облачком выпустил дым и с обидой сказал: — Голова гнилуска стал.
Пока мы беседовали. Патьма приготовила обед, поставила на столик, у очага на корточки присела и закурила.
Мы кушаем. Я смотрю на очаг и думаю: «Живут, как в каменном веке. Огонь есть — жизнь есть. Огня нет — жизни нет».
Я покушал, попросил у Гольду колун и пошёл в школу. Принялся колоть чурку. Тополь оказался сухим и вязким, так что было над чем потрудиться. Захотелось пить. Взял кружку и пошёл к заливчику. Стал пить, а вода холодная, аж зубы ломит. Сходил к Ивану Васильевичу, взял пару вёдер и два тазика. Затопил плиту, принес в вёдрах воды и поставил греть. Вышел на улицу, там прохаживается Лёня.
— Скучаешь? Дома делать нечего?
-Да.
— Ты бы походил по юртам и поспрашивал: нет ли у кого-нибудь хоть старых часов? У нас часов нет, а без них, сам знаешь, как уроки вести.
Ничего не сказав, Лёня развернулся и пошёл. Я занес дров и подложил в плиту. Взял книгу и стал читать. Вдруг, совсем неожиданно, заходит Лёня с часами.
— Ты, я вижу, и часы уже нашёл. Какой же ты молодец! Тебе кто их дал?
— Сам взял.
-Где?
— Зали лежал.
— Объясни, что по-вашему зали?
— Домик такой.
— На четырёх столбах?
-Да.
Лёня часы положил на стол.
— Как же у вас оказались часы?
— Джанси привёз.
— Молодец, Джанси. Грамотный у тебя брат.
Смотрю на часы. Цепочка местами поржавела, краска на циферблате пооблупилась. Около окна мы забили гвоздь, повесили часы, я подтянул гирю, толкнул маятник, и они пошли: тик-так, тик-так.
— Часы называются ходики, а знаешь почему?
— Анчи.
— Видишь, маятник шагает, ходит. Поэтому и называют их «ходики». Теперь будем жить по часам. Школа всё-таки. Вся жизнь должна идти по времени. Я смотрю на часы и говорю: «Без часов, как без рук». Круглые сутки, как на иголках: как бы не проспать, как бы не опоздать. Ты не представляешь себе, как я рад, что ты часы принёс. Большое тебе спасибо, теперь можешь идти, а я займусь стиркой белья. — Налил в тазик тёплой воды. Опустил кусок мыла, побултыхал, появилась пена.
Вдруг агукнуло в дверь.
— Да-да, входите.
Открывается дверь. Лёня стоит с охапкой мелко наколотых дров.
— Ну, ты меня совсем обрадовал. Я бы это и сам сделал.
Лёня около топки положил дрова, да так аккуратно, что я не услышал шума.
— Учитель, мало-мало клади дрова.
— Спасибо за совет.
Лёня вышел. Я занялся стиркой. Опять стук в дверь.
— Да, заходи.
Открывается дверь. У Лёни в руках охапка дров, но уже тех, что я наколол.
— Зачем так много?
-Доздябуди.
— Какой дождь. Смотри, солнце светит.
Лёня не стал со мной спорить, ушёл.
Израсходовал тёплую воду. Принес ещё и поставил греться. Подбросил дровишек. Сижу и думаю, что же ещё сделать? И надумал: надо написать календарик, да дни зачеркивать, а то и сам начну жить, как они. Вдруг в комнате стало тихо-тихо. Глянул на часы, а они стоят. Качнул маятник — пошли.
Постирал бельё, по кустам развесил, зашёл в комнату, глянул на часы — они опять встали. Я их больше не стал беспокоить.
Поужинав у Гольду, я сразу же отправился к себе, теперь уже можно сказать, домой. В комнате было очень тепло. Я открыл дверь, проветрил и вышел на улицу. С наслаждением подышал прохладным вечерним воздухом, настоенным на хвое, сухотравье и ядрёной воде.
Сильно завечерело, и в считанные минуты ночь легла на стойбище. Мне оставалось одно: идти в комнату.
Зажёг лампу, приготовил постель, зачеркнул в календаре прожитый день и улёгся. Спать, конечно, не хотелось, и я раскрыл книгу. Почитал, чувствую, посвежело. «И это ещё когда на улице плюсовые температуры, — подумал я, — а что будет зимой?» — мысленно спланировал завтрашний день, потушил лампу, и этим я закончил ещё один, прожитый на новом месте, день.
* * *
Проснулся. Слышу, за окном ляпотит. Не иначе, как дождь. Зажёг лампу и к окну, а по нему сбегают струйки воды. Точно Лёня сказал: «Будет дождь». Природу читает не хуже, чем я — книгу.
На улице темно, времени не знаю, вставать или не вставать, и как не вспомнить поговорку «без часов, как без рук».
Дождался рассвета, умылся, накинул плащ и пошёл к Гольду. Подхожу к юрте, а из неё по всем щелям дым идёт.
— Можно зайти?
— Можно, ходи, — отозвался Гольду.
— Гольду, дождь идёт, плохи дела.
— Дождь хорошо.
— Почему?
— Вода много буди, сугдзя много ходи.
— Этого я не знал, — стою в дыму, как в тумане, немного пригнулся, говорю:
— Можно присесть?
— Сиди шкура мафа.
Мы разговариваем. Патьма готовит кушанье. Гольду не выпускает изо рта чубука. И так нечем дышать, а он ещё курит.
На улице уже было светло, а в юрте всё ещё царит полумрак.
Патьма кушанье поставила на столик и вышла из юрты. Гольду подсел к столу.
— Будем кушать, — сказал он.
После завтрака я вернулся в школу. Занёс дров, глянул на часы, тяжело вздохнул и лёг на постель. Лежу и ничего не хочется делать. Пошёл по комнатам, заглядываю в окна, тоскливый осенний дождь идёт и идёт. Вдруг вспомнил поговорку «после дождичка в четверг». Вернулся в комнату, взглянул на календарь. Через два дня будет четверг.
Затопил плиту, побрился, лёг и погрузился в чтение. Меня потянуло на сон. «В такую погоду только спать», — подумал я, — положил книгу, повернулся лицом к стене и заснул.
* * *
Настал желаемый четверг. В это утро я встал до рассвета. Аккуратно СЛОЖИЛ все вещи, подержал малокалиберную винтовку, вспомнил, как охранял высланных, спрятал Георгию под матрац. Протёр везде пыль, подмёл и затопил плиту. «Чем чёрт не шутит: прикатит Гоша, да мокрый будет».
К обеду дождь перестал, но солнце не показывалось. Небо продолжало хмуриться, с деревьев по веточкам сбегали дождевые слезинки. Природа оплакивает ушедшее лето. А я, взбудораженный, радуюсь: с минуты на минуту поджидаю ушедшие за детьми баты.
К вечеру небо стало разъясниваться, и меж кучевых облаков пробился пучок ярких, как прожектор, лучей багряного солнца. Я уже потерял все надежды на счастливый четверг. Вышел на берег, ополоснул руки, поглядел по сторонам — батов нет, и пошёл к Гольду.
Подошёл к юрте, спросил:
— К вам можно?
— Заходи, заходи, — сказал Гольду.
Как только я зашёл. Патьма на прежнее место поставила столик, положила ножи, из котла достала мясо и в миске подала нам.
— Кушай, — обратился ко мне Гольду.
Патьма положила лепёшку и вышла из юрты.
Я пристроился к столику, взял нож, мясо и только вцепился зубами за мясо, как слышу: «Багдыфи, Патьма, Анатолий Яковлевич у вас?»
Не знаю, что ответила Патьма, но я, словно ужаленный, подскочил и на улицу. Обнялись и крепко прижали друг друга.
— Живой?
— Как видишь!
— Как дела?
— Лучше всех — никто не завидует!
— Детей привёз?
— Привёз, привёз, потом расскажу.
— Где дети? Дети где?
— Пошли по юртам. Девочек Надя взяла. Завтра встретишься.
Я разволновался. Не знаю, что спросить и сказать. Вышел Гольду.
— Гольду! Друг приехал! Бата и адига привёз!
— Ая санги, — сказал Гольду.
Мы зашли в юрту, присели, кушаем, поглядываем друг на друга, улыбаемся.
Поужинали, поблагодарили добрых людей и отправились в школу.
— Гоша, не торопись, а то потеряю тебя.
— Ничего. Скоро вылечу твою слепоту.
Пришли в школу. Зажгли лампу.
— А что, у тебя совсем неплохо. Так жить можно, даже часы есть. Где взял?
— Лёня принес. Они не идут, не радуйся.
— Заставим, были бы все детали.
— Ружьё твоё где? Не утопил? Мелкашку я спрятал под твой матрац.
— «Фроловка» всегда со мной. Она-то и духу мне придаёт. Ты, знаешь, один удэгеец так разозлился на меня. Я думал, что он схватит ружьё, и мы с ним сразимся.
— За что?
— Что у него забираем учиться молодую жену. Вот за что. Говорит: «Ты её хочешь себе в жёны взять. Ауса обмани меня». В этот момент я ружьё держал на коленях. Случай чего...
—Ты обожди. Давай по порядку. Раздевайся, ложись отдыхать и будешь рассказывать.
Гоша стал раздеваться.
— Костюм твой грязный, давай замочим, а завтра постираем.
— Не беда. Грязь не сало, высохла и отстала.
Гоша убрал одеяло, лёг. Под ним захрустела трава.
— Ты, случайно, не наложил в матрац сухих веток, — и засмеялся.
— Никак нет. Пырей заменит нам перо и пух.
— Я так ночью скачусь с него и грохну на пол.
— Ты бы посмотрел, как на матрац ложился Володя, обхохочишься. Потом расскажу, — и засмеялся.
— Тебе хорошо смеяться. За эти дни придавил своим весом. А я что пушинка.
Я продолжаю посмеиваться.
— Скажи, чего смеёшься?
— Потом расскажу, успеется. Рассказывай ты, а то я тут чуть со скуки не пропал.
—А нам некогда было скучать. День бат толкаем. Ночью говорим. Ох, и спать же сегодня буду!
— А ты знаешь, я ведь сегодня поджидал тебя.
— Почему сегодня?
— Шел дождь, я вспомнил поговорку «После дождичка в четверг». А четверг выпал на сегодняшний день.
— Ты быстро приобрёл чутьё лесного человека.
— Так сколько вы привезли учеников?
— Четыре мальчика и две девочки. Девочкам пятнадцать-шестнадцать лет. Мальчики моих лет и старше. Леса, наверное, твоего возраста. Он уже самостоятельный охотник. Маленьких детей родители не дают.
— Правильно и делают. Так бы и я поступил.
— Ты знаешь, у них никакого представления о школе нет. Надя им говорит: «Школа — это большая юрта». Она так здорово нас выручила. Ты не представляешь.
— Ты опять отвлёкся.
— Плывём и смотрим. Стоит юрта — пристаём. По ключам не заезжали, двигались только по Хору. Пристаём, заходим в юрту. Надя начинает говорить с отцом. Потом подключаюсь я.
— Я забыл тебе напомнить, чтобы ты взял букварь.
— Я и сам догадался. Показываю букварь. Взрослые и дети подходят, смотрят. Начинаю читать — улыбаются. Беру карандаш и пишу. Молодёжь удивляется, а когда начинаем спрашивать: «Кто поедет учиться?» — «Не знай»,—говорят. Разговор прекращают, сердятся. Несколько отцов сказало: луса обмани. Мы говорим: поезжайте, посмотрите.
— Вы в каждую юрту заходили?
— Нет. Енгили с Надей иногда в одну юрту приглашали с других юрт. С одним отцом толковали до полночи. В одну юрту собирали по несколько отцов только в Чукене. Там семей двадцать живёт. Стойбище больше нашего раза в два.
— Джанго хоть и маленькое стойбище, но, по всей вероятности, самое цивилизованное.
— Я тоже так думаю.
— Юрты там такие же, как здесь?
— Точь-в-точь. Так же дымят. Особенно когда ветерок, так с юрты хоть убегай. Дым глаза ест.
— Не случайно говорят, что многие из них трахомой страдают. Срочно необходимо повышение культуры населения.
— Вот и займись этим.
— И займёмся, только вместе с Георгием Ивановичем, Вотану, медицина поможет.
— В одних юртах чисто, как у Гольду, а в одну юрту зашли, — воздух спертый, не поймёшь, чем пахнет. Там и сырая рыба, и юкола, и тут же лежит свежеободранная шкура зверя. Ночью в юртах темно. Лица толком не видно. Не поймёшь, с кем разговариваешь.
— Лампы у кого-нибудь были?
— Ламп не видел.
— Что же ты им говорил?
— Оооо! Что только я им не говорил. Я говорю, Надя переводит. Мы говорим, они то усмехаются, то насупятся, то вообще злые станут.
— Что же ты говорил, хоть примерно?
— Примерно так: человек, который умеет читать, писать — сильный человек, всё знает и ничего не боится. Он лучше зверя бьёт и на охоте не погибнет. Неграмотный — слепой, слабый человек. Советский закон требует всех учить.
— Интересно, почему же они злятся? Вы же им плохого ничего не говорили?
— Особенно злыми становились, когда мы предлагали девочкам ехать учиться. Тут я ни один раз вспомнил наказ отца: «В тайге, милок, бойся каждого дерева. Смотри в оба».
—Детей много в семьях?
— Я бы не сказал. Где — один, где — два, а где и больше. Дети все худые, особенно девочки-подростки. Малыши без штанов, ноги и руки подожмут под себя, голые попы направят на очаг и спят. У кого совсем маленькие дети, те сидят, замотаны в пелёнки и привязаны к люлькам. Люлька совсем не похожа на нашу. Сделана из двух дуг соединенных, под углом почти в девяносто градусов. Здесь у кого-нибудь увидишь. Они должны быть. Люльку называют амуга.
— Ты и про люльку не забыл спросить, как называется.
— Как же, в жизни всё пригодится.
— А как на ваши беседы реагировали матери?
— Молчат, в разговор не вмешиваются. Не выражают ни радости, ни любопытства, ни гнева. Занимаются своим делом. А когда уезжали с детьми, то они семьями выходили на берег и молча провожали нас.
Георгий повернулся и на спину лёг.
— Спать будем, — говорю ему.
— Да, забыл рассказать тебе самое интересное, — встрепенулся, сел и засмеялся.
В ожидании смешного, я улыбнулся.
— Давай, повесели.
— Один удэгеец у Нади спросил: «Кто это?» На меня, конечно. Она говорит: «Учитель». — «А почему он такой маленький и пузатенький?»
Мы залились смехом, и я расхохотался до слез. Георгий сдержал смех и говорит:
— Ему надо было спросить: почему он худенький, а не пузатенький. А, может, и Надя ошибочно перевела.
— Или подшутила.
Мы опять покатились со смеху и захрустел под нами пырей.
— Ну, ты и рассмешил меня. Как только ты сказал: «Пузатенький», я сразу представил тебя рахитиком.
Тут и Гоша давай хохотать.
Я сдержал себя и дрожащим голосом говорю:
—Хватит смеяться. Смеёмся, как не перед добром. Надо окно закрыть. — Чем?
— Я тут уже приспособился, — взял плащ и прикрыл окно.
— Я, конечно, на «пузатенький» не среагировал, и говорю ей: «Скажи ему, что я пошёл в школу с шести лет, жил раньше в Ходах». Он весело заговорил: «Хода, Хода. Там наш люди живи». — «Выходит, мы земляки. Верить, верить мне надо», — говорю ему. После этого он мягче заговорил. Когда мальчишек уговаривали ехать учиться, то легче было говорить. Я им обещал: будете учиться и на охоту будете ходить. Берите ружья с собой. Захотите рыбу ловить, пожалуйста. Один, я тебе не рассказал, так покосился на меня, на своё ружьё посмотрел. Я сразу Наде сказал: «Переведи ему. Если он вздумает меня убить, то другого учителя пришлют, а его расстреляют». Всё кричал: «Кто улэ таскай буди!» — «Жена есть, — говорю ему, — на каникулах девочка приедет и поможет». Очень не хотел Адихини отпускать, а не сказал, что она у него вторая жена. Ох! И поволновал же он меня!
— Тебе, может быть, не надо было с собой ружья брать? Легче было бы с ними говорить. А то получилось, как будто вы силой забираете детей. Миклухо-Маклай, тот без оружия с папуасами знакомство заводил.
— Пока плавали, я по-ихнему научился талу готовить. В Чукене мы провели две ночи. Вечером мужики так же, как и в Джанго, на берегу сидят у костра, курят, и смотрят куда-то в темноту.
— Шаман играл?
— Пока мы были, шаман не играл. А шаман, говорят, есть.
— Ты знаешь, мне один раз приснился сон. Как будто за мной бежит шаман и в бубен бьёт, а за ним — удэгейцы с ножами.
— Гнать его надо. А ты чем занимался?
— Принял на работу поваром тётю Полину, русская, детей нет. Кампани в потолке и крыше залатали дыры. Амигда с крыши свалили. Посуду получали, матрацы набивали. Ты бы только посмотрел, как мы их уминали. Я хохотал до слез. Будем спать, а то времени уже много и завтра дел будет по горло.
Гоша громко зевнул.
— Спи, я тоже буду спать.
* * *
— Толя, открывай глаза, утро уже. Бежим, скупаемся.
— После баньки, так интереснее будет.
— Согласен.
Умылись, зашли в комнату.
— Надо бы свой костюмчик постирать.
— После бани постираешь. Нагреем воды и полощись. Позавтракаем, я займусь подготовкой бани, а ты соберёшь детей.
— Согласен.
Во время завтрака я Гольду сказал, что мы у него кушаем последний раз и что будем питаться у себя.
— Зачем так, ходи кушай, — с обидой сказал Гольду.
Я прошёл к Зубковой и говорю:
— Тётя Полина, я к вам.
— Я уже догадалась, иду.
— Получайте продукты и варите обед, а я пошёл баню готовить.
Ношу воду в баню, слышу: «Анатолий Яковлевич, прибыли!»
— Сейчас иду, — подошёл, поздоровался. — Заводи в класс.
— Бата и адига, за мной! — подал команду Георгий и направился в помещение. Группа молодёжи потопала за ним. У каждого звериная шкура, мальчишки с ружьями. Зашли в класс.
- Вещи положите на стол, — сказал я.
— Кладите, кладите, не держите в руках, — подхватил Георгий и указывает на стол.
Ребята послушались.
— Теперь будем знакомиться, — сказал я. — Станем в одну линию.
— Анатолий Яковлевич, на сегодня у нас только девять учеников.
— Не беда, что мало. Школу всё равно открывать будем. Кто из вас Леса?
— Би, — ответил самый высокий юноша.
— А теперь назовите свои имена, а я буду записывать.
Ученики стали говорить свои замысловатые имена: Золодо, Удзали, Болинка, Адихини, Сесе.
— Все Кимонко, — сказал Георгий.
— А теперь запомните: меня зовут Анатолий Яковлевич.
— А меня — Георгий Иванович.
— Теперь пойдёмте, посмотрим спальни. Смотрите, вот на этих чистых постелях вы будете спать, под такими одеялами, — и поднял суконное одеяло. — Кушать будем в столовой. Она в другом помещении. Мальчишки, переводите, что я им говорю. Георгий Иванович, сейчас с ребятами пойдёте к Ивану Васильевичу в магазин и получите бельё, а я пройдусь до столовой. Получите бельё, сразу будем мыться.
Я подложил в печь дров и поспешил к тёте Полине.
— Ну, как, обед будет? — спрашиваю её.
— Обязательно. Варю суп, кашу, компот.
— Отлично. Как приготовите обед, прошу сразу подойти в школу.
— Что-нибудь важно? — забеспокоилась тётя Полина.
• — Очень прошу вас в бане помыть двух девочек.
— Хорошо.
— Тогда я беру у вас бачок для горячей воды и спешу, надо успеть побольше воды нагреть, — принёс бак, а горячую воду наливать нечем. Я опять в столовую. Взял две миски, прибежал, перелил горячую воду, принёс холодной, стою и думаю: «Что же ещё не подготовил?» И вспомнил: надо мыло и полотенца. Тут же направился в магазин. Взял мыло, полотенца и говорю:
— Георгий Иванович, Лёню можно взять?
— Лёня, забирай своё бельё, и на помощь к Анатолию Яковлевичу.
Идём, я Лёне говорю:
— Ты когда в Хабаровске учился, то в бане мылся много раз. Сегодня ты должен нам помочь мыть бата.
— Зачем?
— Так надо. Мы с тобой и Георгием Ивановичем будем мыться, и они, глядя на нас, тоже будут мыться. На этом и вся твоя помощь. А сейчас будешь следить за печкой, чтобы вода быстрей нагрелась.
Я от суетни и беготни взопрел, тело чешется и ждёт-не дождётся того момента, когда стану мыться.
Баня топится по-черному. Дым идёт через дверь. «Не знаю, как наши ученики среагируют на такую баню», — подумал я.
Георгий привёл учеников и спросил:
— Какие срочные дела впереди?
— Определи каждому топчан, шкуры и подушечки, у кого есть, пусть сложат в спальне мальчиков в угол, подумай, куда определить ружья, сейчас начнем мыться. Я не вижу Лёню, где Лёня?
— Тут лежал, куда бежал.
— Мне он срочно нужен.
— Видишь, я занят.
— Иди, ищи, а я тут сам с ними займусь.
Георгий приводит Лёню.
— Будь здесь и никуда не уходи, — наказываю ему. — Георгий Иванович, париться будешь?
— Обязательно.
— Веник приготовил?
— Нет. Я сейчас, — и ринулся в кусты.
— Я в баню пошёл.
— Водичку готовь.
Через минуту Гоша прибежал с веником.
— Как банька?
— Пойдёт, угаром пахнет.
— Ничего, выгоним. Воды холодной принёс?
— Обязательно.
Гоша зачерпнул горячей воды и плеснул на камни. Хлынул пар и открыл дверь.
— Вот это пар!
— Не закрывай, пусть угар выйдет. Моем головы.
Намылили головы и давай их скоблить.
— Вехотка есть? — спросил Георгий.
— Откуда. В магазине нет, а больше где возьмёшь.
Гоша надел трусы и на улицу.
— Ты куда?
— За вехоткой.
Заскакивает. В руке пук травы. В тазике замочил. Немного взял, свернул втрое и намыливает.
— Готовь спину.
— Потом, я еще не парился.
Поддали пару, веником похлестались, надели трусы и бегом кзаливчи-ку. Бросились в воду и вплавь вернулись на свой берег. Выскакиваем, а около нас стоит Сеня.
— Давай и ты так! — кричит Гоша.
— Манга, — сказал Сеня и пошёл к школе.
— Будем ещё париться?
— Нет. Надо им немного оставить. Потрём спины и начнём их мыть.
Травяной вехоткой подрали до боли спины, ополоснулись.
— Зови парней, вперёд младших и обязательно — Лёню.
— Сейчас,—натянул брюки и побежал. Вскоре приводит Лёню, Болинка и Удзали. Лёня раздевается, а Болинка и Удзали стоят и тихонько о чем-то говорят.
Георгий снял одежду и говорит:
— Раздевайтесь скорее, а то потом рубашек не снимете.
— Почему не раздеваетесь?! — повысил голос я.
Юнцы переглянулись и посматривают на дверь.
— Вы что, мыться не хотите? Смотрите, Лёня уже разделся, вымоется, чистенький будет, — стал толковать Георгий.
Я глянул Болинка в лицо, а у него грязный пот ручьями бежит. Лицо полосатым стало. Я еле сдержался от смеха.
— Давай раздеваться будем, — взял за руку Удзали.
Георгий быстро расстегнул его пуговицы и снял рубашку.
— Тоже мне герои. А ещё охотники, — стал мягко их корить. — Мафа не боитесь, а воды боитесь. Это куда годится. Баня не речка, не утонешь.
Пока мы с Удзали снимали улы и штаны, Болинка выскочил на улицу.
—Лёня, что-нибудь скажи ему,— говорю я.
Лёня смотрит на нас и молчит.
— Георгий Иванович, я держу, а ты раздевай.
Гоша потянул нательную рубашку, она расползлась.
— Глупый. Добра, тебе хотят. Смотри, Лёня уже моется. — А Лёня ещё и не собирался мыться. Подливает и подливает в свой тазик холодной воды.
С Удзали сняли бельё.
— Теперь будем мыться, вот так, как я, — и себе стал намыливать голову. Удзали помыл лицо.
— Давай помогу, — сказал Георгий.
— Помоги, помоги ему.
— Над тазиком наклоним голову, смочим её, потом возьмём мыло и будем намыливать, только обязательно закрой глаза, а то больно будет — Георгий наставляет Удзали и, не торопясь, заставляет его всё делать так, как надо.
Удзали тут же закричал:
— Манга, манга, манга!
— Ничего страшного, дорогой Удзали, зато потом будет ая, — говорю ему.
— Манга, манга! — продолжает кричать Удзали.
— Анчи манга. Ая, Удзали, ая, — стараюсь успокоить его. — Гоша, бери вехотку и быстрей мой спину, а я домою голову, а то и этот убежит.
Мы, как заводные машины, в одну минуту помыли Удзали.
—А-та-та, ая Удзали. Такого и гаи унесёт, — порадовался Гоша, зачерпнул из своего тазика воды и с головы полил на него.
— Анчи, — сердито сказал Удзали.
— Теперь одевайся и можешь идти.
Удзали не торопясь надел нижнее бельё, штаны, взял свою верхнюю рубашку, улы и босым вышел из бани.
— Теперь давай сюда Болинка, — сам посмотрел на Лёню, а он до мыла и не дотронулся. — Тебя тоже, как Удзали, мыть. Нет уж, братец, сам мойся, да с мылом, учёный парень.
Георгий приводит остальных парней и говорит:
— Знаешь, где был Болинка?
-Где?
— За баней прятался.
— Леса, ты когда-нибудь мылся в такой бане?
— Анчи.
— А что вам сказал Удзали?
— Манга, — сказал Сеня.
Я обратил внимание на Лёню. Он больше моет голову и ноги.
—Лёня, кончай. Дай возможность другим свободно помыться.
Сеня с Володей быстро разделись. Леса тоже стал раздеваться. Золодо разглядывает баню. Болинка, как напуганный зверёк, жмётся к стене.
— Болинка, раздевайся. Помоешься, асаса скажешь. Георгий Иванович, придётся и с ним так же обойтись. Леса, скажи ему, может, тебя послушает. Сеня, попроси Леса убедить Болинка раздеться.
Сеня что-то сказал Леса. Леса что-то сказал Болинка. Болинка повернулся к нам боком и искоса поглядывает на всех.
— Что ж, придётся и тебе с нашей помощью раздеться, — говорю я. — Гоша, Леса, помогите. — Раздели парня.
— Подходи ко мне, — говорит Георгий, — будем вдвоём мыться. Потрогай воду. Прелесть.
— Манга, — буркнул Болинка.
Георгий намылил Болинка голову и говорит:
— Закрывай глаза. Вот так, — и показал. Потом нагнул ему голову над тазом и давай пальцами скоблить.
— Манга! Манга! — закричал Болинка.
- Сейчас, сейчас, потерпи немного... Всё... Теперь смотри. Открывай, открывай глаза. Да где они у тебя? Случайно не убежали на затылок?
— Георгий Иванович, чуток вежливей. Болинка кричать больше не будет. Дай ему успокоиться.
— Кому ещё помочь мыться? — разошёлся Георгий.
— Не торопи, пусть сами привыкают мыться.
Болинка стал мыть ноги.
— Георгий Иванович, давай-ка я им покажу, как русские парятся, — взял веник и полез на полок. — Плесни чуток.
Георгий взял миску, зачерпнул горячей воды и плеснул на камни. Пар как пыхнет. Парни, как рванут из бани.
— Гоша, держи их, а то убегут и днём с огнём не найдёшь! — соскочил с полка и к двери. Открыл настежь и кричу: — Ребята! Вы куда? Заходите! Не бойтесь! Ничего страшного нет. Сеня, Володя, вы-то чего напугались?
Мы приглашаем вернуться в баню, успокаиваем: «Вот чудаки. Это же пар. Пыхи нет его».
Парни с опаскс>й зашли в баню. Закончился непредвиденный нами банный переполох. Я положил веник.
— Больше при вас не парюсь. Георгий Иванович, будем менять им воду, пусть ополаскиваются, да девочкам надо мыться. Ты, наверное, тут закругляйся с ними, а я наношу холодной воды.
Принёс воды и пошёл за девочками. Захожу в спальню, а они присели на корточки и курят. Около них стоит тётя Полина.
— Чем занимаемся?
— Беседуем.
— На удэгейском?
— Мал-мал, как говорит Иван Васильевич. «Моя мал-мал говори по- русски», а сам язык наломал так, что лучше русского говорит. Как помылись?
— Не спрашивайте. Быстро не расскажешь.
— Сами хоть помылись?
— Да, конечно, даже немного попарились.
— Тогда, с лёгким паром.
— Спасибо. А вам пару уже не достанется.
— Не беда. В другой раз попаримся. Я уже отвыкла от пара. А самой так хочется помыться в бане. Дома разве так помоешься.
— Вы представляете? Не хотят раздеваться и всё. Двоих силой пришлось раздевать.
— Так они же никогда не моются. И бельё не меняют. Старое порвалось, новое одевают. Стирают только верхнее, и то редко. Вы обратите внимание: за то время, что вы живёте здесь, хоть где-нибудь висело стираное бельё. Чаще стирают: Надя, Киди, Патьма и ещё кое-кто.
— Киди — это кто такая?
— Жена Санчи.
— Я слышал, что её Дусей зовут.
— Она же и Дуся.
Я подошёл к окну и посматриваю на баню. Вскоре из бани выходит один, другой. Я — в баню.
— Георгии Иванович, почему они одевают свои рубашки?
— Нашего не хотят! Вот почему! Еле навязал им чистые штаны.
—Да нельзя же этого делать, ты понимаешь! — взорвался я.
— Тогда одевай их сам, я ухожу!
— Гоша, прости. Ребята, что же вы? Напрасно мылись что ли?
Парни и слушать не хотели. Надели свои тэга и подались.
— Огдё с ними! — выругался я.
Георгий засмеялся.
— Ты хоть знаешь, что такое огдё?
— Не знал бы, не говорил. Берем бельё и пошли. Пусть девочки моются, да обедом кормить надо.
— А заодно и ужином.
— Может и так. А за грубость ещё раз прошу простить, не сдержался. Кумуга сейчас же перебежит на чистое бельё.
— Тогда надо было всё бельё сжечь и остричь всех наголо.
— Такого делать нельзя.
— Тогда надо что-то другое придумать.
Тётя Полина с девочками отправилась в баню. Мы прошли в свою комнату и стали советоваться, как нам побороться с кумугой. Подумали и пришли к единой мысли: просить тётю Полину сегодня ночью постирать всё верхнее бельё ребят.
— Как это сделать?
— Очень просто. А то, что они надели свои рубахи, не удивительно.
— Своя рубашка ближе к телу, — сказал поговорку Георгий.
— Даже и не поэтому, — возразил я. — Вспоминаю, как в приюте мыли нас в бане. Нательное бельё меняли, а верхнюю одежду — редко. К этому мы привыкали и были неприглядными на вид. И бегая по городу, мы, приютские, сильно отличались от родительских. Представь себе, Леса несколько лет носил свою, хоть и грязную, но красивую рубашку, а мы ему подсовываем серенький пиджачок. Да он на него и смотреть не хочет.
— Анатолий Яковлевич, идея, есть способ избавиться от кумуги.
-Как?
— Керосином. Керосин у нас есть. За сутки до бани головы намазать керосином, замотать полотенцем, а потом в бане хорошо промыть. А стираное бельё надо тщательно проглаживать горячим утюгом. Кстати, нам надо и утюги иметь.
— Керосин из жизненного опыта?
— Только не из своего. Не стричь же их налысо.
— Кумекай — не кумекай, а гребешки надо. Надо поспрашивать у русских.
— Сегодня же спрошу у тёти Полины.
— Неудобно.
— Чего неудобного. Жизнь. Ты к ней жмись — она корчится.
— Не забудь постирать свой костюм. Да бельё всё наше надо перестирать.
Прошло не так уж много времени, и тётя Полина с девочками вышла из бани.
— С лёгким паром! — поздравили мы.
— Спасибо. Намылись. Так стало легко, словно сто пудов грязи с меня свалилось. Сегодня, как убитая, буду спать. Как бы не проспать, а то ко времени не приготовлю вам завтрак.
— Часы у вас есть?
— Да есть. Давно только не сверяли их. Завтрак к скольки приготовить?
— Завтра можно к восьми. А вообще, будем завтракать в семь тридцать.
— Собирайтесь. Я в столовую пошла.
Обед прошёл тихо, спокойно. Так что не пришлось им напоминать: когда я ем, то глух и нем. Кашу съели, компот выпили, суп только попробовали.
Когда все покушали, я попросил Сеню, чтобы он всем сказал, что, покушав, тёте Полине надо говорить: «спасибо» либо «асаса».
Ребята одни сказали: «спасибо», другие — «асаса», и вышли из столовой.
— Идите в школу. Скоро и мы придём.
— Садитесь, покушайте, — предложила нам тётя Полина. — Только хлеба у меня пока нет. Завтра спеку, а пока лепешка.
— Почему-то суп не ели? — забеспокоился я.
— Не знаю. Вроде бы старалась. Солила мало.
— Не переживайте, привыкнут, — успокаивал Гоша.
Тётю Полину мы попросили, чтобы она ночью постирала верхнее бельё ребят. Она согласилась.
— Тётя Поля, забыл спросить, как девочки отнеслись к бане?
— Спокойно. Капризов не было. Я быстро с ними нашла общий язык. У вас вехотка была?
— Откуда.
— У меня из-под соли есть рогожный мешок. К другой бане я наделаю вехоток. А за баню вам большое спасибо.
• — Это вам спасибо за помощь.
— Что будем дальше делать? — обратился ко мне Георгий.
— Иди к детям.
— Ничего себе дети!
— А как их ещё назовёшь. Для нас они сейчас дети, а ты — воспитатель. А я схожу к Ивану Васильевичу и получу лампы.
Иван Васильевич, кроме ламп, выдал ещё фонарь «летучая мышь», который можно было удобно и безопасно носить в руках.
— Он даже от ветра не потухнет, — хвалил его достоинства Иван Васильевич.
Умывальников в маг азине не оказалось. Захожу в школу. По всему помещению дым.
— Ох, и накурили! — возмутился я. — Лёня, где Георгий Иванович?
— Не знай.
— Опять — не знай. Как же ты надоел своим «не знай». Пойдём, поищем.
— Вышли на улицу. — Георгий Иванович, где ты?
— Тута, тута.
— Где тута?
— В кустах.
— Что делаешь?
— Часы ремонтирую, — вышел из кустов. — В ведро с керосином на отмочку положил часы, и ношусь с ним. Видишь, курят везде. То и гляди, школу сожгут. Им-то — ничего, а нам — за решетку.
— Лампы, фонарь надо керосином залить. Бери бата и адига и учи их лампы заправлять, да смотри, чтоб около тебя не курили. Разъясни им, что керосин — это опасно.
— Не беспокойся. Всё будет как надо. Заправлю лампы, займусь стиркой белья.
— Не возражаю, а я сейчас пошлю ребят к Ивану Васильевичу за большими гвоздями.
Ребята принесли гвозди. Я позвал мальчишек в спальню и у каждого топчана в стену забил по гвоздю, взял ружьё и спросил:
— Чьё?
— Би, — сказал Золодо.
— Где твоя постель? Эта?
Золодо показал.
— Здесь и повесим твоё ружьё. Вешай патроны. Вешайте и вы свои ружья.
Парни повесили ружья, патронташи. Я полюбовался необычной обстановкой спальни.
— Друзья. Ружья о чём говорят? Лёня, ответь.
— Не знай.
— Опять — не знай. Они говорят о том, что здесь живут не ученики, а охотники. Так говорю?
-Да.
— Это другое дело, а то: не знай, да не знай.
Георгий постирал бельё, по кустам развесил, подходит ко мне и говорит:
— Может, завтра начнём уроки давать?
— Обождём Вотану.
— Тогда давай начнём площадку чистить.
— Не возражаю. Дел у нас много. Надо и площадку чистить, и дрова пилить, и пилы приобретать, и метлы делать, и... конца-краю нет.
Вечерние сумерки быстро сгустились. Мы зашли в комнату. Около своего топчана Георгий забил гвоздь и вешает ружьё.
—Мелкашку вешай у моей постели. Пусть будет считаться, что и я охотник.
— Не возражаю. У нас будет школа охотников во главе с Анатолием Яковлевичем.
— Согласен. Вот только зрение плохое.
— Поправим, на всё надо время.
— Что-то наших подопечных не слышно. Пойдём посмотрим, чем они занимаются.
Заглянули в спальню мальчиков, а они уединились, сидят на полу и молчат.
— В молчанку играем. А ну, вставайте с полу. Георгий Иванович, неси лампу, да спать будем укладывать.
Георгий принес лампу, забил гвоздь, повесил.
— Ну, как?
— Пойдёт. Вторую повесь девочкам.
— Обязательно, — вышел и через минуту вернулся. — Видите, как хорошо. Тепло, светло и мухи не кусают, не то, что в ваших юртах. Свету маломало, дыму много-много, поэтому у вашего народа и глаза болят. А здесь хоть иголки собирай. Хочешь — шей, вышивай, патроны заряжай. Хочешь — книгу читай.
Ребята смотрят то на лампу, то на Георгия. Ведь они, наверняка, впервые увидели такой яркий вечерний свет и впервые увидели живого, несмолкаемого говоруна.
— Сейчас разберете постель, ляжете, укроетесь и спите, пока мы вас не разбудим. Куда же вам бельё положить? Анатолий Яковлевич, опять гвоздь нужен.
— И будут все стены в гвоздях.
— Что же делать. Раз парням некуда бельё положить. Забьём гвозди и пусть вешают. Не бросать же на пол.
— Что-то я Лёни не вижу. Где Лёня? Кто знает? Володя, скажи.
— Не знай, — ответил Володя.
— От вас только и слышишь: не знай.
— Анатолий Яковлевич, зачем огорчаешься. Они ведь не виноваты. Виноваты мы с тобой, что раньше не приехали к ним. На десяток лет опоздали. Приедь вовремя — Леса бы уже учителем был.
— Кто же сюда захочет ехать.
— Кроме нас с тобой, больше никого и не нашлось. Как научим их читать, они сразу забудут слово «не знай». Так, Удзали?
— Да, — сказал он.
— Вы слышали, он уже сказал: да. Так куда же мог деться Лёня? Не убежал ли домой?
— Юрта пошёл, — сказал Володя.
— У Лёни не юрта, а дом, — говорит Георгий. — Большой деревянный дом. Сеня, не поленись, сходи к Лёне, узнай, дома ли он. А вы раздевайтесь, бельё вешайте на гвозди.
Мальчишки, не торопясь, стали раздеваться. Пришёл Сеня и сказал, что Лёня будет спать дома.
— Всё ясно. Надо поговорить с родными. Лучше, чтобы и он спал у нас.
Я зашёл к девочкам и сказал им, чтобы они тоже ложились спать. Убавил свет и вышел. В своей комнате зажёг лампу и стал читать. Зашёл Георгий.
— Всех уложил?
— Уложил-то всех, но не знаю, как они будут спать.
— Не будем гадать. Ты лучше скажи, как работает «летучая мышь»?
— Отлично. Это то, что нам надо. Когда пойдём собирать рубахи?
— Как заснут, так и пойдём.
Ты давай быстрей часы ремонтируй, а то без них, как без рук.
— Пусть хоть ночку покиснут.
Сколько времени прошло, не знаю. Лишь почувствовал, что мои веки стали тяжёлыми и невольно смыкаются. Я взял фонарь, зажёг, и мы пошли проверять ребячий покой. В коридоре послушали — тихо. На цыпочках прошли в спальню мальчиков. В постелях спящих не оказалось.
— Где они? — шёпотом говорю.
— На шкурах лежат, в калачи согнулись, видно, замерзли. Леса и Золо- до без нательных рубашек.
— Собирай, да смотри не потревожь их.
Георгий тихо собрал рубашки и отнёс в баню.
— Ты бери фонарь и беги к тёте Полине, а я растоплю печку.
Вскоре Гоша привёл тётю Полину, и она занялась стиркой белья. А мы пошли с полу поднимать мальчишек. Зашли в спальню. Наши юнцы по- прежнему, скрючившись, лежат на шкурах без подушек и без одеял. Осторожно будим каждого и предлагаем ложиться в постель. Подняв всех с пола, мы прошли в баню и тёте Полине, стали рассказывать про сон наших парней. Она не удивилась, сказала:
— Трудно им, уже большим, отвыкать от того, к чему привыкли от роду.
— Леса и Золодо спят даже без нательных рубашек, — сказал Георгий.
— А вы знаете, почему они сняли нательные рубашки?
— Почему? —заторопился Георгий.
— В юртах у них часто ночуют собаки, особенно зимой. От них заводятся блохи, и кумуги много бывает. Знаете, что такое кумуга?
— Знаем, — с усмешкой сказал Георгий и добавил: — Она его любит и кусает, он её не любит и убивает. Мы все дружно засмеялись.
— Так вот, чтобы кумуга ночью меньше беспокоила их, они снимают рубашки. По привычке и сняли.
— У вас случайно не оказался гребешок? Головы бы им почесать.
— Не покупала я их. До такого не опускалась. Надо всего лишь чаще мыться, чаще бельё менять, и кумуга не заведётся.
— Каждую неделю будем их мыть,—говорю я. — Прачка нужна. Приедет Вотану, буду просить прачку.
— Куда повесим бельё? — спросила тётя Полина
— Пока на кусты, а завтра надо что-то придумать.
— Вы сделайте вешала, как для сеток и будем на них бельё вешать.
— Запросто, — согласился Георгий.
Гоша поднёс холодной воды. Тётя Полина прополоскала бельё. Мы отжали его и развесили по кустам.
Отблагодарив тётю Полину, Георгий с фонарём пошёл проводить её домой. Я у крылечка стал ждать его.
Вскоре заколебался ночной светлячок.
— Гоша, это ты?
— Видеть стал?
— Заметил, когда ты уже близко оказался.
— Потерпи чуток. Скоро начнём лечиться.
— А ты знаешь, что нам не построили плотники?
— Знаю. Уборную. Это Вотану виноват. Указаний не дал. У них я нигде уборных не видел. Тебе рассказать анекдотик?
— Расскажи.
—Один удэгеец съездил в Хабаровск, вернулся в стойбище, его другой спрашивает: «Понравился город?» — «Город хорош, да тальник нету», — ответил он.
— Сам придумал?
— Наполовину.
— Сколько бы не было тальника, а завтра же приступим к строительству уборной. Хватит прятаться по кустам.
— Какой разговор. Сказал, значит, будет сделано.
— Когда только?
— Завтра. Стоит только взяться. Толя, слышишь, кто-то кричит?
-Где?
— В школе.
Мы кинулись в помещение. В коридоре остановились. Крик исходит из комнаты мальчиков. Заскакиваем, а там Болинка сидит на голом полу и, не поймёшь: то ли кричит, то ли плачет. Мы к нему, успокоили, уложили в постель.
— Он, скорее всего, с топчана упал и спросонок не мог сообразить, где он, — говорю я.
— Так оно и есть. Шкуры-то под ним не было. Знал бы где упасть, так шкуру подстелил.
— Заметил, как они головы чешут. И баня не помогла.
— Аты как думал. Не одна меня тревожит — сорок на сорок помножить.
— Не смеши, — шепчу ему, — а то разбужу. Откуда ты всего насобирал?
— Анинга всему виновата.
— Кто, кто?
— Мать, я тебе уже говорил.
— Пошли, пусть спят.
— Какой же едучий табачный дым. Даже в нашу комнату пробрался, — возмущался Георгий. — Не переношу этот смрад. Голова начинает кружиться, а им хоть бы что.
— С пелёнок привыкают. У нас в приюте мальчишки тоже рано начинали курить. А курили в основном «бычки». Знаешь, что такое «бычок»?
— Недокуренная папироса.
— Правильно. Бычки собирали на тротуарах и около них. Бычки с полу руками не брали, и делали это незаметно от прохожих. Для этого брали палочку, аккуратно её зачищали. В один конец втыкали иголку. Пацан идёт по тротуару, увидит окурок и, не сгибаясь, щёлк его, он и повиснет на игле. С малого возраста привыкнут, а потом и не хватает воли бросить курить. Попробуй сейчас отучить, когда он более десятка лет курит.
— Спать, наверное, будем. А то у нас сегодня горячий день был. Пора немного остыть.
— Обожди, утром ещё что-нибудь случится. Проснутся, а рубашек нет. Схватят ножи и на нас. И будет твой сон в руку. А на счёт шамана надо всё- таки что-то придумать.
— Давай будем спать.
— Я — за, — Гоша прикрутил ламповый фитиль и мы отправились в постель.

* * *
Проснулся. Светло. Георгия нет. Быстро собрался и к мальчикам. Удзали сидит на постели. Остальные лежат: кто спит, кто уже открыл глаза. Я к девочкам. Они лежат, но не спят. Вышел на улицу, а там утро такое свежее, будто джанговский воздух кто-то промыл хорской водой. Сделал несколько упражнений. Георгия нет.
— Гоша, где ты?
— Здесь я, — с ведром выходит из кустов. — Часы промывал.
— С утра пораньше.
— Сам же сказал, что без часов, как без рук.
Окинул взглядом окрестности школы, и с радостью в голосе обратился к другу:
— Гоша, посмотри.
— На что?
— На бельё.
— Бельё, как бельё, чистое, красивое, даже на солнце играет.
— Я хочу сказать, что наша школа напоминает цыганский табор.
— Мы тоже, как цыгане.
— Ну как, часы будут ходить?
— Будут. Это же ходики, значит, должны ходить.
— Делаем подъём.
— Сейчас, часы повешу, руки помою.
Ребята с постели вставали не сразу. Осматривались, взглядами искали свои -рубахи. По лицам видно, что они обижены, к нашим словам не прислушиваются.
— Тэга, — зло сказал Леса.
— Сеня, Володя, скажите им, что их рубахи постираны, на улице сохнут. Высохнут, тогда и наденут, а пока пусть походят в этих, что им даём.
Мы взяли полотенца, мыло и пригласили всех умыться. Но за нами пошли лишь Леса, Золодо и Сеня с Володей. Прошли к заливчику. Мы с Георгием разделись по пояс. Я намыливаю руки и говорю:
— Леса, сколько тебе лет, знаешь?
— Вой омо, — не сразу сказал Леса.
— Так ты понимаешь, что я говорю?
— Мал-мал.
— Сеня, это сколько же ему лет?
—Двадцать один.
Я намылил руки, лицо и, черпая пригоршнями воду, сопя и фыркая, мою лицо, шею, уши. Смыл мыло, захрустела кожа. Облился по пояс холодной водой, покрякал, похлопал по груди и говорю:
— Ая биоса ули!
— Манга, — сказал Золодо.
— Ты что, биоса ули хворь лечит.
— А солнце и воздух — тело, — добавил Гоша. — Видите, как Анатолий Яковлевич умывается, вы тоже так мойтесь. Сейчас и я так буду умываться.
Парни нательных рубашек не сняли, стали мыть руки.
— Берите мыло, не стесняйтесь, — приобщает Георгий. — У Ивана Васильевича его много. Мыло серо, а моет бело. Смотрите, как оно вас вчера отмыло. Стали чистенькие, и спали, поди, хорошо.
— Да, — сказал Леса.
— Я хорошо спал, — сказал Володя.
— Постель — хорошо, а шкура мафа лучше. Так Сеня?
— Шкура накта тоже хорошо.
— Кто такой накта?
— Кабан луса говори, — сказал Володя.
— Дикий кабан, —уточнил Георгий.
Парни умываются, как маленькие дети: смачивают руки, нежно поглаживают щёки, лоб, подбородок.
— А вот и тётя Полина идёт, — сказал Георгий. — Тётя Полина, здравствуйте!
— Багдыфи! Доброе утро! — приветствовала она.
—Утро-то доброе, а наши воспитанники намыло говорят: «Манга». Не хотят с мылом умываться, — высказывал обиду молодой воспитатель. — А некоторые вообще не идут умываться.
— Почему?
— Видимо, из-за того, что постирали их тэга, а наши рубашки не желают одевать.
— Значит, любят свою национальную одежду.
— Стирать же когда-то надо, — говорю я.
— Была бы у них сменка, каприз бы не случился.
— А вы как хотели детей воспитывать: сказал, и всё будет исполнено? Вам придется не только воспитывать, но и перевоспитывать.
— Наука говорит: воспитывать легче, чем перевоспитывать, — показал я свои педагогические знания.
— Где же ваши девочки?
— В постели. Придётся вам с ними поговорить.
Георгий с тётей Полиной зашел в помещение, а я остался на берегу — вдруг согласятся умываться.
Не дождался. Взял мыло и захожу в школу. В коридоре уже накурено. Заглянул к мальчикам, а там дыму, хоть противогаз одевай. Удзали и Болинка стоят в мокрых тэга. Георгий призывает их умыться.
— Оставь их, — говорю ему. — За ночь не успели замазаться. А за то, что в спальне накурили — надо поругать. Курить только на улице.
Я постучал в спальню девочек.
— Заходите, — отозвалась тётя Полина. Зашёл, поздоровался. Девочки были одеты в предложенные нами платья, стояли, прижавшись, друг к другу, и смотрели на пол.
— Вы только полюбуйтесь на них. Какие они красивые. Мы уже успели и косы заплести. Ради такого хорошего дня сегодня можно и не умываться. Пойдёмте завтракать, а то там уже всё остыло.
— Времени не скажете сколько?
— Пора уже обед готовить. Свои часы сверьте у Ивана Васильевича.
На завтрак пошли все вместе, только одеты по-разному. Тётя Полина предложила гречневую кашу и сладкий чай с тёплым, пахучим хлебом.
Пока ребята кушали, Георгий сбегал к Ивану Васильевичу за часами и объявил: десять часов.
После завтрака мы спланировали работу и всем дали задание: мальчики должны строить туалеты и пилить дрова, а девочки около школы должны собрать щепу и подмести.
Началась работа. Я то и дело помогаю пилить, собирать щепу и посматривать на строительное звено. Парни вместе с Георгием подносят жерди и куски коры.
— Бригадир, как дела?
— Дела идут, контора пишет, рупь дадут, а два запишут, — выкинул новую шутку Георгий.
— Ещё не работали, а уже о деньгах заговорили. Привыкайте без денег работать. Государство за так что ли кормить вас будет?
— Анатолий Яковлевич, не переживай, в долгу не останемся.
Пошли и наши заржавленные часы. Георгий сверил их, и они шли уже два часа так, как шли карманные часы Ивана Васильевича. Это меня окрылило. Я то и дело захожу в комнату и поглядываю на часы. Не прошло и двух часов, как Георгий докладывает:
— Анатолий Яковлевич, задание выполнено!
— Так быстро? Вы уже туалеты построили?!
—Да, нет. Мы только материал заготовили. После обеда всё будет готово.
— Тогда делаем отдых.
— А может, перекур, — Георгий топорик воткнул в амигда и присел на него.
Наши воспитанники закурили. И я в их жизни усмотрел сильную дурную привычку, без которой они не могут жить — курево.
— Что будем делать?
— На что намекаешь?
— На курево.
— Сейчас поговорю с ними на эту тему.
— Попробуй, а я посмотрю на твою способность.
— Лёня, помоги мне, — обратился к нему Георгий, — переведи ребятам то, что я скажу. Адига: Сесе и Адихини, бросайте курить. Курить — это очень вредно. Ауса адига не курят. Если вы бросите курить, то не будете болеть. Песни петь будете громко-громко.
Не знаю, как перевёл Лёня, но Адихини встала, подошла к своему халату, сняла с куста и пошла в помещение, а чубука так и не выпустила изо рта.
Я посмотрел на Георгия и слегка улыбнулся.
— Смеётся тот, кто смеётся последним, — сказал Георгий, достал часы и говорит: — Пора обедать.
— Немного обождем, недавно кушали. Ты знаешь, как кто-нибудь заговорит о еде, так сразу вспоминаю приют, как мне всегда хотелось кушать. Постоянное стремление было—утолить голод.
—Тогда идем утолять голод.
— И то верно. Надо к режиму привыкать.
На обеде ребята с большим удовольствием съели пшённую кашу, выпили чай, вермишелевый суп не стали кушать.
— Куда же всё это девать? — забеспокоилась тётя Полина.
— Собакам отдать, куда ещё, а не то рыбу покормите.
— Жалко.
— Что поделаешь. Свиней ещё не завели.
После обеда Георгий с парнями занялся строительством туалетов, а я с девочками продолжил чистку школьной территории. Работаю и постоянно слышу щелчки топора, шум пилы и пронзительный голос друга. Вспомнил про утюги. Подошёл к Георгию и говорю: «Работайте, а мы пошли за утюгами».
Получили два угольных утюга. Мы взяли на кухне горящих углей, и я показал девочкам, как гладить. Девочки занялись глаженьем, я вышел на улицу. Подходит Лёня и говорит:
— Учитель, Госка зови.
— Георгий Иванович зовёт?
-Да.
Я пошёл к Георгию.
— Слушаю.
— Работу принимай.
Я осмотрел туалет. Стойки из толстых жердей вкопаны в землю. С трёх сторон связаны тонкими перекладинами. Вместо досок прибита кора.
— Даже крышу сделали! Ая бата!
— Ая Госка! — сказал Сеня.
Меня чуть не взорвал смех. Взглянул на Георгия, он — на меня.
— Так, так, а где же дверь?
— Зачем. Туалет поставили дверью к тайге. От школы не видно, а со стороны леса, кто посмотрит. Разве только мафа.
Мальчишки, услышав слово «мафа», переглянулись.
— Этот будет для мальчиков, а этот для девочек. А чтобы не путали, мы сейчас из палочек выложим буквы «м» и «ж» и прибьём.
— Молодцы, заработали отдых. Георгий Иванович, сходи, посмотри, как девочки гладят бельё.
Георгий поднялся со ступенек и радостно крикнул:
— Смотрите, Вотану прибыл!
Я глянул на тропу. Вотану мягкой звериной походкой, без головного убора, шагал в нашу сторону.
Поздоровались.
— Как дела, Вотану?
— Аси ая.
— Бата, адига привёз?
— Ес, ес.
Мы пожали ему руку. Вотану улыбается и уже достаёт свой расшитый кисет.
— А мы тут уже немного обустроились, — говорю ему. — В бане помылись, спали в школе, туалеты построили. Это бата с Георгием делали.
— Ая бата. Госка ая дели, — похвалил Вотану.
Я улыбнулся и подумал: «Как же они меня окрестят?»
— Вотану, где дети?
— Там.
— Ребята, пойдёмте бата и адига встречать, — сказал Георгий и направился к берегу.
Я с Вотану пошёл следом. Вышли на берег. Георгий с юнцами уже ведёт разговор. Я посчитал новичков, прикинул: «Девять да пять —четырнадцать. Школу открывать можно».
Новая группа внешне ничем не отличалась от предыдущей. Одеты все стандартно, по-удэгейски.
— Аёня, скажи ребятам, что сейчас пойдём в школу. Георгий Иванович, а вам придётся сходить к тёте Полине и предупредить, чтобы готовила ужин на четырнадцать человек.
Вотану из мешка достал дверную накладку и подаёт мне.
— Спасибо, Вотану, мы пошли, а то у нас много дел.
— Дели, — сказал Вотану.
Я заволновался, излишне засуетился, мыкаюсь туда-сюда. Везде хочу сам успеть. Мою нервозность заметил Гоша.
— Анатолий Яковлевич, чего переживаешь, всё будет как надо. Вымоем, куда они денутся. Я поговорю с Леса, чтобы он с нами в баню пошёл. Я сейчас сбегаю к тёте Полине за мочалками.
Я вспомнил, что не решил ряд вопросов с Вотану и отправился на поиск его. Нашёл у Гольду. На просьбу: подобрать для школы уборщицу, прачку и помощницу повара. Вотану сказал: «Моя думай».
Я тут же вернулся в школу.
— Бельё получил, вода готова, можно мыться, — доложил Георгий, и тут же спросил: — Ничего не заметил?
— Нет, что должен заметить?
— Глянь на баню.
— О-о-о! Да ты уже и вешала устроил!
— Это Леса с ребятами сделал.
— Зови мальчишек, да начнём мыть.
— Эти тоже, наверное, будут кричать: «Манга, манга!»
— А ты знаешь, когда Удзали закричал.- манга, мне показалось, что он крикнул: мама. У меня даже сердце ёкнуло. А потом, когда стал повторять это слово, тогда я уже ясно различил, что он кричит: манга.
— Ты, видать, часто думаешь о матери, поэтому и показалось так.
— Возможно.
— Как по-удэгейски мама, знаешь?
— Не помню.
— Запомни — анинга.
— Что-что, а это обязательно запомню. Берём бельё и пошли. А звать их как? Ты познакомился?
— Даже записал. Сидимбу, Хохоли, Диди - это мальчики. Возраст средний: от пятнадцати до восемнадцати. Так мне Сеня помог установить.
— А девочек как зовут?
— Забини иЛонга. Это так просто. Почти, каку русских: Забини —Зина,
Лонга—Лена.
— Ну и выдумщик ты.
— Голь на выдумку богата! — выпалил Гоша.
Георгий пошёл звать ребят, а я принялся готовить воду. Мальчишки с опаской зашли в баню. Я решил показать пример, стал раздеваться. Мальчишки, недоумевая, насторожились.
— Георгий Иванович, обожди, не раздевайся, нам нужен помощник.
- Я сейчас, - и приводит Сеню. - Вы ещё не разделись. Сеня, скажи им что-нибудь.
Сеня по-своему что-то сказал и добавил.- «Ёлка-моталка». Мальчики сняли верхнюю одежду, а нательного белья не снимают, пришлось нашей навязчивостью помочь им раздеться до конца, и не обращая внимания на капризы мальчишек, мы их быстро помыли и отправили из бани.
— Скоро на ужин, — напомнил Георгий.
— Давно собираюсь тебе рассказать, как у нас проходил приютский ужин, да никак не решусь.
— Почему?
— Наш приютский ужин всегда начинался с молитвы. Вот почему.
— А ты-то при чём? Рассказывай, может, и мы тут придумаем что-нибудь необычное. Молитву помнишь?
— Как не помнить. Ежедневно, по вечерам, прежде чем зайти в столовую, нас выстраивали в коридоре, и мы хором пели «Отче наш».
— Помнишь?
— Слово в слово, будешь помнить, когда одно и тоже каждый день твердили несколько лет подряд. Как сейчас помню, я был ростом маленький, стоял всегда впереди и кричал, наверное, громче всех последнее слово молитвы «аминь»!
— Прочитай.
— Отче наш, сущий на небесах! да святится имя Твоё; Да приидёт Царствие Твоё; да будет воля Твоя и на земле, как на небе, Хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого; ибо Твоё есть Царство и сила и слава во веки. Аминь.
— Интересно. За какие-такие долги ты, сирота, мог просить прощения у бога.
— Не знаю. Может, за то, что я оказался в приюте, и меня бесплатно кормили.
— Выходит, что нашим ребятам тоже надо учить «Отче наш» за то, что их будем бесплатно кормить, — возмущался Георгий. — Ох, этот шаман у меня вот тут уже сидит, — и показал на грудь.
— И ничего ты ему не сделаешь.
— Всё равно, что-нибудь придумаю. А ты верил в бога?
— Откуда я знаю. Верил или не верил. Когда бывало невмоготу, то верил. Однажды даже залез под койку, когда в спальне никого не было, и вслух просил бога, чтобы он мне не дал с голоду помереть.
— Моя мать всегда говорит: «Бог, бог, да сам не будь плох».
— Помню, нас, малышей, иногда водили в церковь. А когда у старших ребят проходил урок закона божия, то нас вводили в класс слушать этот урок. Ладно. Хватит о боге, будем строить ребят, да поведём в столовую.
Ставим ребят в две шеренги — они расходятся, мы их опять ставим—они
опять расходятся, пришлось вести без строя.
После ужина ребят мы не стали опекать, решили побыть вдвоём. И как только зашли в свою комнату, я сразу спросил:
— Как, Госка, доволен прошедшим днём?
Георгий посмотрел на меня, и мы залились смехом.
— Смейся, смейся. Наверняка, уже и тебя зовут по-своему.
— Возможно. За ними дело не станет. А ты знаешь, у меня прозвищ каких только не было.
— Кто же тебе их давал?
— Приютские дети. Первое прозвище знаешь какое было?
— Скажешь — буду знать.
— Тебе скажи — будешь смеяться.
— Ну, и что ж, говори, говори, — сам озорно посмотрел на меня.
— Кисейная барышня.
Мы засмеялись.
— А что, не глупо подмечено.
—А почему «кисейная барышня», сказать?
—Обязательно.
— Я уже тебе говорил, что отец меня отдал в приют, когда мне было годика четыре. В этот день я плакал до самой ночи. Всё звал отца. У девочек появилась жалость ко мне, и они, как могли, утешали меня, а на ночь взяли спать в свою комнату. Так первые годы проживания в приюте я находился в окружении девочек, даже спал у них в комнате. За это и прозвали меня «кисейная барышня». Это прозвище долго держалось за мной. Только когда я подрос и научился читать, я прочитанное рассказывал ребятам, особенно вечерами, перед сном. Им это очень нравилось, так как под мой рассказ они засыпали, позже получилось так, что прозвище «кисейная барышня» механически отпало, но зато прилипло новое — Маслян. Это прозвище ходило за мной до тех пор, пока я не ушёл из детского дома. Так что, Госка, я уже давно живу с прозвищем. Учителя редко живут без прозвищ, ребята — народ смышленый, точно подметят характерную черту человека.
Георгий, погрузившись мыслями в мой рассказ, долго молчал.
— Надо бы забить гвозди, да повесить ружья наших «новобранцев».
—Уже сделано.
— Завтра к двери кладовой прибьём накладку, и будем получать продукты на неделю, замок есть.
— Дом продали, ворота купили, стали запираться, — сказал Георгий.
— Кого-нибудь из парней назначим кладовщиком. Как думаешь, кому можно доверить это очень ответственное дело?
— Думаю: кто постарше. С весами обращаться любого научим.
— Тогда назначим Леса. Завтра не забудь назначить дежурных по школе и столовой.
—Обязательно. — Георгий подошёл к часам и подтянул гирю. — Отработают до лета и хватит, получу деньги, куплю себе. Тебе какие нравятся?
— Карманные.
—А мне ручные.
— Хвастать любишь?
— Нравится. У нас в деревне только у Гришки Конюхова были ручные часы. Бывало, придёт на вечёрку, то и дело посматривает на них. А чтобы все видели, что у него ручные часы, так он заворачивает рукав до локтя и ходит петухом.
— Тебе, наверное, здесь тоже придётся устраивать вечеринки. Ученики большие, опыт есть.
— Не возражаю, на вечеринках будем культуру внедрять.
— Чью культуру?.
— Нашу — русскую. Другой мы не знаем.
— Вот и беда, что их культуры мы не знаем, надо её вперед познать, а потом повышать. Нам придётся брать пример с шамана. Он русский, а культуру несёт удэгейскую.
— А мы для чего приехали? — сказал Георгий.
— Для того, чтобы не наломать дров.
—Лес рядом, можем и наломать.
— Я гляжу, мы слишком далеко в лес забрели. Пойдем своих деток укладывать спать.
— Пойдём.
— Ты укладывай спать, а я пройду в баню и проверю, как нагрета вода. Скоро подойдёт тётя Полина бельё стирать.
Подошла тётя Полина и напомнила мне: для стирки белья необходимо иметь ванны.
— И то верно, — сказал я, и отправился в помещение.
— Слышишь, шаман играет.
— Слышу.
Пока мы судили да рядили, как планировать уроки, прошло много времени. Вдруг неожиданно постучали в окно.
— Я пошла, — мягким голосом сказала тётя Полина. Георгий поднялся и направился к двери.
— Ты куда?
— Проводить надо.
— Непременно.
Георгий вернулся, и мы легли спать.
 * * *
В семь часов утра Георгий пошёл делать подъём. Я взял полотенце, мыло и вышел на улицу. И только стал делать разминку, как передо мной нарисовался Вотану, за ним ещё два человека.
— Уцитель, моя привёл, — сказал Вотану.
— Спасибо Вотану. Багдыфи!
— Багди! — взаимно поприветствовал Вотану. Взял за руку чисто одетую в национальную одежду средних лет женщину и говорит:
— Киди, корми бата и адига.
— Помощница тёте Полине. Ясно.
— Га, мал-мал помогай Поля луса. Это наш Аванушка, школа работай.
Я внимательно посмотрел на Аванушку. она показалась мне болезненной и довольно пожилой женщиной. В отличии от Киди грязно одета. Внешний вид её никак не соответствовал работнику школы. Да что поделаешь. Бери, что дают.
— Вотану, русский язык они понимают?
Киди одобрительно мотнула головой, Аванушка молчала.
— Твоя, Толей, учи, буди понимай.
— Постараемся учить. Вотану, нам пилы нужны.
— Ивана ходи, там пилы ес. Моя пошёл.
— А как вас искать, если мне надо будет?
— Сулака говори.
Вотану ушёл. Я Аванушке сказал, что скоро вернусь, и повел Киди в столовую, представил тёте Полине помощницу и поспешил в школу. Ава- нушка стояла на ступеньках и пристально смотрела в сторону заливчика, где Георгий проводил процедуру умывания.
Аванушку провел по всем комнатам. Взял ведро с водой, тряпку. Тряпкой помахал над полом.
— Ваша работа мыть полы. Ясно?
— Га, — чуть слышно сказала она.
После этого я провёл её в баню. При ней затопил печь. В ведре принес воды и поставил греться. Занёс охапку дров и в хорошем настроении отправился в столовую.
— Как дела?
— Лучше всех.
— Как кушают?
— Хорошо. Лала по-русски. Завтрак понравился и нам.
— Спасибо, тетя Полина. Очень вкусно.
— На здоровье.
— Что у нас дальше по плану? — спросил Георгий.
—Ты с мальчишками к двери приделывай накладку, а я с тётей Полиной и девочками пойду получать продукты. Получим сразу на неделю.
Зашли в магазин, Иван Васильевич спрашивает:
— Сколько у вас учеников?
— Четырнадцать, да нас двое, — сказал я.
— Продукты буду выдавать только на учеников.
— А учителям?
—Учителям не могу. Брит ничего не говорил.
— Как же нам жить?! — вскипел я.
— Моя фанза с краю — ничего не знаю, —отшутился Иван Васильевич.— Приказ начальника надо выполнять.
Меня сразу бросило в жар. Я замолчал и отошёл от прилавка.
«Как жить? Что скажу Гоше?»
В магазине воцарилась полная тишина. Я пришёл в себя, говорю:
— Отпускай на четырнадцать, — вышел на улицу, а у самого вот-вот выкатится слеза. Что делать? Вот влип, так влип, да ещё Гошу сманил? Вернулся в помещение.
— Анатолий Яковлевич, могу выручить, — заговорил Иван Васильевич. —Хочешь, муки могу дать в долг. Скоро откроется охотничий сезон, белку убьёшь, шкуру сдашь и рассчитаешься за муку, а пока помочь ничем не могу. Пиши письмо, разрешение будет, кушай в столовой, жалко что ли.
Выслушав Ивана Васильевича, я молчком вышел из магазина и поплёлся к Георгию, иду, словно раненый зверь, и думаю: «Вот это да! Ну и Песте- рев! Обманул только так. Ни денег, ни питания. Живи, как хочешь, да ещё работай. Поневоле лесным человеком станешь. Выходит, чтобы жить, надо работать и охотиться. А если я не могу стрелять? Тогда как жить? Надо же. Одной лишь фразой «продукты буду выдавать только на учеников» сразил меня».
У школы я молчком прошёл мимо Георгия и Леса, который на плече держал увесистую металлическую накладку.
— Анатолий Яковлевич, что с тобой? Заболел?
— От такого заболеешь.
— Что случилось? Скажи?
— Ставь накладку, потом.
— Говори сейчас. Не пойду, пока не скажешь. Смотри, как побелел. Может, сердце?
— Пойдём, в комнате расскажу. А ты, Леса, обожди. Георгий Иванович сейчас придёт.
Мы зашли в комнату. Я сел на постель, смотрю на Гошу и молчу.
— Говори, что случилось?
— Боюсь рта открыть.
— Скорей говори! Не терзай душу!
— Гоша, дорогой, ты бы знал, как нас обманули.
— Я это уже давно чувствую.
— Зашли мы в магазин, а Иван Васильевич мне сразу: сколько у вас учеников? Я говорю: четырнадцать плюс два учителя. А он мне: продукты буду выдавать только на учеников. Я вскипел, а он: моя фанза с краю... У меня и язык отнялся, потом он заметил моё расстройство и говорит: «Анатолий Яковлевич, могу выручить. Могу в долг муки дать, охота начнется, белку убьёшь, шкуру сдашь, рассчитаешься».
— Получается так: хочешь жить — умей вертеться. А ты не падай духом. Слюни не распускай, товарищ директор, рыбы наловим, рябчиков настреляем, их тут, как грязи в деревне. Кабанчика убьём, мясо, сало будет. Не пропадём. А ты сегодня же пиши письмо в райОНО Пестереву. Так, мол, и так. Пусть даёт разрешение питаться в столовой в счёт зарплаты, а то бойкот объявим. Смотаем удочки и по домам.
— Сегодня же напишу и отдам Вотану. Пусть с кем-нибудь отправит.
— Прибью накладку, готовлю удочки и на рыбалку, а ты тут с ними сам займешься. Получайте пилы, крыжуйте амигда. Учи их хлеб зарабатывать. А нам с тобой придётся вспомнить песню«... при каждой неудаче умей давать ты сдачи, иначе вам удачи не видать...»
—Ладно, я пошёл к Ивану Васильевичу, — позвал мальчишек и отправился. — Иван Васильевич, нам нужны пилы, топоры и колуны.
— Пожалуйста, бери, только не забудь расписаться, — поднял пилу и ударил по ней напильником, пила издала протяжный звук «ляяя». — Смотри, как поёт, хоть музыкальный инструмент под неё настраивай. На чем-нибудь играешь?
— На нервах, — сострил я.
— Я слышал, что у вас гармонь есть.
— Есть, да не про вашу честь, — обидчиво сказал я.
— Принимай, не пожалеешь, поверь мне. Вот вам и напильники.
— Зачем?
— Как зачем. Точить. Она же тупая. Её надо наточить, да ещё развод зубьям дать, и ещё ручки приделать, а потом только будет пилить. Топоры и колуны тоже без ручек.
— Кто же это всё нам делать будет?
— Не знаю.
— Давайте всего по три.
— Правильно. Бог любит троицу.
— Берем, ребята.
Мальчишки взяли инструмент. Я расписался, и мы пошли. Иду и думаю: «Не успел одну беду забыть, другая навалилась».
Подошли к столовой, тётя Полина закрывает кладовую на замок.
— Хорошо приделали? — спросил я.
— По всем правилам, — через открытую дверь кухни послышался голос Георгия.
— Что там делаешь?
— С Леса чайва уми. Угостили. Как накладка?
— Это мы спросим хозяина кладовой, Леса, как накладка?
— Ути-и-и, — потянул Леса.
— Почему ути, разве плохо сделано, — возмутился Георгий.
— Наша карапчи нету, — оскорблённо сказал Леса.
— Тётя Полина, весы взяли?
— Взяли. Надо ещё ванны получить.
— Пилы есть, осталось напилить дров, — с лёгкостью произнёс Гоша.
— Не торопись. Их ещё надо точить, да как-то развод делать.
— А ты как думал? С магазина, и сразу пили? Так не бывает. Надо ещё потрудиться над ними.
Георгий взял пилу, согнул в кольцо и один конец отпустил. Пила запела, что струна балалайки.
— Сама будет пилить, только тяни к себе. А что тупая, не беда. Наточим, правда, мальчишки, напильники есть. Надо только развод сделать. Отец это очень просто делает—топором. Вот так,—топорик лезвием поставил между двух зубов, повернул. Треснуло, и одного зуба не оказалось.
— Перестарался, — говорю ему.
— Сталь хорошая.
— Не торопись, а то все пилы так останутся без зубьев, а мы без дров.
—Ладно, после обеда наточим. Сейчас главная задача — наловить рыбы.
Георгий занялся подготовкой к рыбалке, а я мальчиков одной пилой заставил крыжевать тополь, с помощью Володи установил очередь на смену уставшим и пошёл проверить, чем занимается Аванушка.
Аванушка находилась в бане. Вода была уже горячей. Я похвалил её и сказал, что теперь можно приступить к мытью полов. Приготовил тёплую воду. Зашли в спальню девочек, я снял пиджак, засучил рукава, смочил тряпку, немного отжал, бросил на пол, на коленках поддернул брюки, нагнулся и повёл тряпку вдоль доски. Так смочил одну доску, другую, прополоскал тряпку, скручивая, отжал её над ведром, встряхнул, разбросал на смоченную доску и, волнообразным движением провёл ещё раз. Потом насухо отжал тряпку и, прижимая её к полу, протёр помытые доски.
— Ну как?
—Ути-и-и, —негромко сказала Сесе.
—Да-да, здесь чисто, а там грязно. Нам надо делать так. А ну, Сесе, бери тряпку.
Сесе не хуже меня стала мыть пол.
—Молодец, Сесе. Теперь мойте сами, а Аванушка пойдёт мыть в спальне бата.
Вышел на улицу, а мои пилильщики сидят и курят. Подошёл к ним.
— Как дела?
— Ничиво, — ответил Володя.
— Вижу, что ничего. Почему мало пропилили? Такими темпами будем пилить, то к ночи и одной чурки не отпилим. Работа не нравится? Бросайте курить. Надо пилить, а то тётя Полина вам и чайва не поиготовит, — взялся за пилу и предложил Леса взять другую ручку. Немного попилили, передал ручку Золодо, сам пошёл смотреть, как моются полы.
Зашёл в спальню мальчиков—Аванушки нет. Зашёл в спальню девочек, а мой женский персонал расположился по-над стенкой и попыхивают дымком.
— Сесе, а пол кто будет мыть?
Сесе сунула чубук в рот и, приподнявшись, взяла тряпку.
— Ну и надымили, задохнуться можно. Курить на улице надо. Бросайте сейчас же курить! Делом надо заниматься. Аванушка, полы, полы надо мыть, а то и до вечера не помоешь.
Сам думаю: «Сегодня хоть бы одну комнату помыла. Лиха беда — начало».
Убедившись, что все заняты своим делом, я направился к Ивану Васильевичу — надо расписаться за ванны, иду мимо столовой, тётя Полина увидела меня, позвала и стала успокаивать:
— Не переживайте, Анатолий Яковлевич, я вас всегда покормлю, пища- то остаётся. Ребята всё не съедают. Зачем нам собак кормить, когда люди голодные.
— Не уговаривайте. В столовой мы всё равно кушать не будем. Наживёшь ещё неприятностей, подальше от греха, так лучше будет.
— Что будете кушать?
— Что-нибудь. Георгий Иванович уже пошёл на рыбалку. А я сейчас пойду к Ивану Васильевичу и возьму немного муки, лепёшки будем печь, да чаи гонять.
— Чем же вам помочь?
—А ничем. Не беспокойтесь. Удэгейцы живут без столовой, и мы будем жить. Ружья есть, значит, мясо будет. Вы только гляньте на нашу коллекцию ружей. А насчёт питания в столовой я сегодня же напишу письмо в районный отдел, чтобы нам разрешили питаться в столовой под зарплату.
— Муку получите, заносите, я вам лепешки буду печь.
— Спасибо, занесу.
После обеда забурчало в желудке. Я стал думать о еде и вспомнил ароматный обед, который только что неохотно ели ученики, вышел на улицу. Володя на ступеньках сидит и говорит.-
—Уцитель, когда урок ходи?
—Учиться хочешь?
— Хочу.
— Скоро, Володя, скоро. Вон идёт Георгий Иванович. Сейчас и спросим его.
Георгий издали поднял кукан и говорит:
— Анатолий Яковлевич, не тужи! Живём!
— Ты лучше скажи, когда начнём уроки давать?
— Я — хоть завтра.

— А то Володя меня уже беспокоить начал: скажи, говорит, когда начнём писать и читать.
— На грамоту потянуло, а мы тянем резину. Не хорошо, Анатолий Яковлевич, не хорошо, — подошёл и рыбу бросил на ступеньки. — Вот так, Володя, мы можем рыбу ловить.
— Ая сугдзя, — спокойно сказал Володя и добавил: — Ути-и-и, Госка.
Мы враз грохнули. Володя с удивлением смотрит на нас и не поймёт, почему мы смеёмся.
Георгий отсмеялся и говорит:
— Я почищу, а ты жарить будешь.
— Зачем жарить, тала делай, — сказал Володя.
— И то верно. Здесь хватит и на жаркое, и на талу.
— Ты как хочешь, а я жареной хочу. Сейчас схожу за лепешками. Тётя Полина обещала нам спечь. Муки под залог взял.
— Рассчитаемся только так. Охота начнётся — пушнина будет.
Зашли в комнату и опять засмеялись.
—Ловко они нам прилепили ярлыки.
— Привыкай, товарищ директор. Ты думал, что всегда будешь Маслян, ан нет.
Пока я растапливал плиту, Георгий почистил рыбу. С чайником сбегал за свежей водой и говорит:
— Жарь, а я за лимоном схожу.
Чугунная плита нагрелась мигом. На сковородке зашкворчала рыба, и у меня потекли слюнки. А чтобы усмирить свой аппетит, я взял книгу и присел к плите, читаю и посматриваю на сковородку.
Заходит Гоша.
— Да ты два дела успеваешь выполнять.
— Настроение поднялось. А то хоть плачь. Я уже о чем только не подумал.
— Выше голову. Всё равно ничего не поделаешь. Такая уж наша горемычная доля. А впрочем, со мной голодный не будешь.
— Я тоже так думаю.
—Уж если на необитаемом острове один мужик двух генералов прокормил, то для меня в такой среде прокормить одного друга и подавно ничего не составит. Следи за рыбой, а то подгорит. Дай-ка мне нож. Жиру маловато, пригорает. Ленок нежирный. Надо харюсков больше ловить. Эв/ рыбу лучше ухой или талой кушать, правильно подметил Володя. Утром талу будем кушать.
—Талу, так талу,—согласился я. — Надо и к тале привыкать. Сегодня нам надо подумать об открытии школы.
— Давай завтра проведём первый педсовет.
— Пора.
Георгий строгает лимонный стебель, стружки бросает в чайник.
— Знаешь, что лимонник является ценнейшим лекарством?
— Помню, ты что-то говорил.
— Он не только восстанавливает силы, но и из организма выгоняет глисты, — отломил кусочек лепёшки и положил в рот.
— Проголодался?
— Пора.
Я посмотрел на Георгия, он с удовольствием пережёвывал приличный кусок лепёшки. Мне ещё больше захотелось есть.
— Как думаешь, готова? — не сдержался я.— Думаю, что готова. Горячее сырым не бывает.
— Тогда к столу. На что сковородку поставим?
— На щепки, — и подобрал пару щепок, — обожди. Я ложки достану, вилок у нас нет, так что не обессудь, Анатолии Яковлевич.
— А они нам и не нужны. Культурные люди рыбу, птицу едят без вилок почти, как удэгейцы.
— Откуда знаешь?
— Читал.
— Этой культуре и мы научимся здесь.
Навалились на рыбу. Я ем, кости выбираю и бросаю на стол, а Георгий взял хариуса, слизнул поджаренную кожицу и сглотнул, посмотрел на парящуюся, белого мяса, рыбу, поднёс ко рту и раз — раз — раз! — будто заиграл на губной гармони, от хариуса остался один скелет.
— Ну и даёшь ты! Я не успел и глазом моргнуть, как ты его обработал.
— Ть! же знаешь, что у меня васса в руках.
— Не только в руках, но и в зубах,
Гоша с хитрецой посмотрел на меня.
—Учись, — взял второго хариуса и таким же манером разделался с ним. Проголодавшись, мы рыбу съели так быстро, что я, вымазывая куском лепёшки сковородку, выпалил:
— Как корова слизала.
— Ничего, так можно жить. Не поленишься, на ужин можешь ещё поджарить, а утром будем таловать. Надо кушать в любом виде и побыстрей. Всё равно негде хранить. Пойдёт кета, насолим, тогда спокойнее будет.
— Надо ещё наловить.
— Обязательно наловим. Снасти у них есть. Шаман обещает хороший ход, зачастил играть.
— Надо Вотану спросить, каку них с солью.
— Давай чай будем пить. Хоть и без сахара, зато с лимоном. По кружке ВЫПИЛИ, Я ГОВОРЮ:
— После такого обеда неплохо было бы и полежать.
— Чай не пьёшь — какая сила, чай попил — совсем ослаб.
— Старо. Пойдём-ка лучше на улицу, да что-нибудь сделаем.
— Я с парнями пойду делать турник, а ты.,.?
—А я с девочками почищу территорию.
Работаю с девочками и наблюдаю, как Георгий с мальчишками сооружает первое спортивное оборудование—турник.
Ребята спилили нетолстое дерево, отрезали часть ствола, вкопали его около стоящей березы, палкой соединили их. Получился турник.
— Анатолий Яковлевич, глянь!
Мы уставились на Гошу. Георгий подпрыгнул, ухватился за перекладину, подтянулся и мигом оседлал турник. Сесе не сдержалась, крикнула:
— Ути-и-и, Госа!
— Браво! Браво! Георгий Иванович! — Я захлопал в ладоши. Ребята, перекинув свои взгляды на меня, не менее удивлённо смотрели в мою сторону. — Георгий Иванович, что ещё умеешь, покажи.
— Ещё. Вот что, — и, качнувшись, сделал мертвую петлю.
— Ути-и-и, —многие выразили свой восторг.
Сеня подошёл к турнику, обнял столбик, посмотрел на Гошу и говорит: — Моя так не умей.
— Будешь тренироваться, и ты так сможешь, — сказал Гоша.
Георгий, с ловкостью умелого всадника, сидел на перекладине и не собирался спрыгивать.
— Где нашёл лом?
— Здесь лома и близко нет.
— На чём сидишь?
— На палке. Не веришь, подойди, потрогай. Володя принёс. Палка, что лом, специально заготовлена для копья, с которым они ходят на медведя. Палка, знаешь, с какого дерева?
— С какого?
— Кизил. Я как глянул, сразу узнал, оно немного бородавчато, на нём бывают колючки. Крепко, как сталь. Из него у нас делают тросточки и шомпола для чистки ружей. Отец говорил, что кизил является хорошим медоносом. По Хору он везде растёт. Это деревце высоким не бывает. Раза в два выше меня. Как-нибудь покажу, как растёт.
— Благодарю за познавательный материал, а сейчас прыгай, да веди ребят на ужин, время уже. Я пойду, поищу Вотану, надо поговорить.
Георгий перебросил ногу, оперся на руки и, опускаясь в двух метрах от турника, встал на ноги.
— Надо городки сделать. Люблю эту игру, — говорю ему.
— Завтра будут и городки.
Вечером, уложив всех спать, мы сели за планирование.
— По всем данным, мы уже завтра можем заниматься, — заговорил Георгий. — Книги есть, тетради есть, и самое главное — звонок у нас есть.
— Звонок! Откуда взял?
— Заработал. Подарок от нашего сельского крестьянина.
— Чем же ты ему показался?
— Дядя Ехим, так все его у нас зовут. Ни Ефим, а Ехим, колхозный конюх. Купал он однажды лошадей, звонок возьми и оторвись в воде. Как-то мы купались, дядя Ехим пригнал лошадей попоить и говорит: «Хлопчики, в этом месте моя Красотка обронила колокольчик. Уж больно хороший колокольчик. Звонит, что ангельский голосок. Жалко, что водяному достанется». А мы, возьми, да спроси его: «Дядя Ехим, а что тому будет, кто достанет колокольчик?» — «Подарю тому, кто его найдёт», — сказал он. Вот мы и стали нырять. Глубина на два твоих роста. Я нырну, открою глаза и смотрю. А вода чистая, сам знаешь, метра на два хорошо видно. Два дня бултыхался в воде. Всё же наткнулся на него. Он сразу мне показался каким-то жёлтым пятном. Я тут же смекнул, что это звонок. Хвать — точно звонок, принёс дяде Ехиму и говорю: «Нашёл». — «А ну, покажи». Я ему подал, он взял, посмотрел, прочитал: Санкт-Петербург. «Точно, он», — говорит. Потом у самого уха позвонил и говорит: «Бачь, как гарно поет. Бери на память. Это тебе за ловкость и честность». Я схватил его и дёру домой. Боялся, чтобы дядя Ехим не передумал.
— Почему ты об этом мне до сих пор не рассказал?
— В секрете держал. Да и некогда было об этом подумать. К слову не приходилось.
Я взял тетрадь и на обложке написал: педсоветы Джанговской школы. Посмотрел в свой календарик и говорю:
— Послезавтра начнем занятия.
— А что сказал Вотану?
- Ему всё равно, лишь бы работала школа. Я его пригласил на открытие школы. Как думаешь, что ещё нам надо сделать? Да, вот что, у нас нет мела, а классная доска как воздух нужна.
— Углём писать будем, — сказал Георгий.
— Выходит, по-твоему, головешку бери и пиши.
— Зачем. Выжгу такой, как надо. Слышишь, опять играет.
— Шаман, что ли?
— Кто же ещё? Нет времени добраться до него.
— Не связывайся, а то щёлкнет из-за куста. Веками привыкли к нему, как русские к попу.
— Попов разогнали, приходит конец и шаманизму.
— Возможно, но ни так-то просто выкорчевать их. Давай лучше решим, как ребят на классы поделим. И кто с какой группой заниматься будет.

— Чего делить? Тут всё ясно: одна группа малограмотных, другая — нуль.
— Это что за оценка?
— А вот что-, никаких знаний в русском языке. Эту группу я и возьму. Ты как директор школы, тебе и козыри в руки. Бери тройку помощников и учи по программе второго класса, а я поведу нулевой класс.
— Я тоже так думаю. На мне будут все хозяйственные дела, а ты — учитель, плюс — воспитатель. Ты будешь заниматься с утра и одного брать в переводчики, а я с обеда. Как думаешь, до какого времени будешь заниматься с переводчиками?
— Не знаю. Время покажет.
— Так и запишем.
— Что писать, говори.
— Школу открываем первого октября. Я —учитель второго класса, а ты —учитель нулевого класса и воспитатель. В классе одиннадцать учеников. Всех запиши по имени и фамилии. Всех помнишь?
— Конечно. Может проголосуем? За — два, против — нет, подписываем протокол, председатель — Масленников, секретарь — Кузьмин.
— Всего учителей в Джанговской школе два человека.
— Масленников Толей и Госка Кузьмин, — и заулыбался.
— Педсовет закончен, теперь можно и пошутить, — говорю я. — Готовимся ко сну.
— Схожу, посмотрю, как наши подопечные лежат.
— Сходи, сходи. А ты куда оставшуюся рыбу дел?
— Где взял, туда и положил.
— Не понял.
— В воде поймал, в воду и положил, на кукане, конечно. В холодной воде лучше сохранится.
— Утром ты готовь талу, а я буду делать подъём.
— Не возражаю. — Георгий сходил к ребятам, подтянул гирю часов и потушил свет.
* * *
Проснулся, открыл глаза. Темно.
— Гоша, ты спишь?
— Нет, а что? Выспался?
— По-моему, да, — и заговорили.
В разговоре не заметили, какбыстро подошло время подъёма. Георгий стал затапливать плиту, а я пошёл делать подъём.
Зашёл в спальню мальчиков, зажёг лампу, и повышенным тоном заговорил:
— Мальчишки, подъём! Встаём! Подъём! Будем выходить на зарядку. Сеня, переводи им. Рубашек не надевать, наденем, как только умоемся. Быть раздетым по пояс, как я.
Мальчишки завозились. Я прошёл до спальни девочек и постучал в дверь,- «Девочки! Встаём! выходим на зарядку, постель потом заправим».
Вывел ребят на подготовленный пятачок спортивной площадки. Построил всех в одну шеренгу и стал показывать самые простые упражнения.
— Ноги на ширину плеч, вот так, смотрите на меня. Делаем наклон. Ноги в коленях не сгибаем. Кончиками пальцев рук касаемся носков ног.
Сам показываю, сам посматриваю за их подражанием. Делаю упражнения одно за другим, ребята следуют моему примеру и, как мне показались, с интересом. К концу зарядки у них получалось, уже совсем неплохо.
— А теперь идите за мылом и полотенцами, и будем умываться у заливчика. Сеня, поясни всем, чтобы обязательно пришли умываться. — Сам немного позанимался на турнике и пошёл умываться. Подошли ребята и смотрят на меня. — Что смотрите, мойтесь сами.
Ребята умылись, заправили постель, и я зашёл в свою комнату.
— Георгий Иванович, мы готовы.
— Умылись?
— Даже постель заправили.
— И у меня завтрак готов. Когда будем кушать?
— Ребят покормим, потом.
После завтрака, привлекая ребят, мы стали классную комнату готовить к занятиям, повесили географическую карту полушарий для начальных классов. На стол поставили глобус. Стопками положили учебники и грифель ные тетради. Ребята потянулись к букварям.
— Да, я забыл, мне же надо угольков выжечь. Лёня, Сеня, Володя — со мной. Нам надо найти консервную банку. Банку из железа, понимаете?
— Да, — сказал Лёня.
Георгий ушёл на поиск банки. Ребята листают буквари кто с конца, кто с начала, я смотрю на ребят и думаю: «Как ещё можно оформить класс?». Пришёл Георгий.
— Анатолий Яковлевич, нашли.
— Вот и хорошо. Тебе мальчишки больше не нужны?
— Нет.
—Тогда забираю их в своё распоряжение. Мальчишки, слушайте внимательно. Пройдёте по всем юртам и расскажите, что завтра утром мы будем начинать школьные занятия, пусть все приходят на открытие школы.
Обеда, как такового, у нас не было. Одной лепёшкой закусили, выпили по кружке чая и договорились: я буду с мальчишками для столовой готовить дрова; девочки с Аванушкой в классе будут мыть пол, а Георгий с Леса отправится на охоту.
— На смену рыбы надо мяса добыть.
— Смотри, далеко не уходи.
— Зачем, рябчики целыми выводками рядом летают.
Георгий пристегнул патронташ, пальцем поводил по патронам, вскинул ружьё на плечо, и мы вышли на улицу. Вышел и Леса с ружьём. Довольный, на голове богдо с беличьим хвостиком.
— Леса, далеко не ходите.
— Анатолий Яковлевич, не беспокойся, рябчики бегают по Джанго, что куры по деревне. Здесь их стреляют, когда совсем кушать нечего, — сказал Георгий, и они пошли.
Не успел ещё всех ребят организовать на дело, как услышал два хлёстких выстрела. «Значит, ужинать будем», — подумал я.
Мальчишки стали пилить тополь. Я пошёл проведать работу женского персонала. Захожу в класс. Сесе моет пол, а остальные, вместе с Авануш- кой, присели на корточки и раскуривают трубки.
— У-у-У. — загудел я, — так мы не договаривались. А ну, Аванушка, бери тряпку и помогай Сесе, а вы все марш за мной. Я вам что говорил: в помещении курить нельзя. Сейчас со мной будете чистить территорию.
Рвём траву, рубим кустарник, я прислушиваюсь, и с нетерпением жду следующего выстрела. Вдруг один, другой опять нарушили лесную тишину. И слышно, что стреляют совсем рядом, и что интересно: каждый выстрел не пугает меня, а радует. Смотрю, мальчики отпилили чурку, уселись на неё и курят. Решил подойти к ним и похвалить.
— Молодцы, мальчишки, теперь видно, что вы заработали перекур.
— Мал-мал надо кури, — слышу из-за спины. Обернулся, а там Сесе. Я улыбнулся.
— Говоришь, мал-мал надо курить. Курить так курить. Адига, идите сюда. Раз такое дело, и мы заодно покурим.
Подошли девочки, достали кисеты и стали набивать чубуки. Я смотрю на них и думаю: «Как же отучить от этой заразы?» — и поинтересовался:
— Сесе, давно куришь?
Сесе пожала плечами.
— Лёня, спроси Сесе: давно начала курить?
Лёня поговорил с Сесе и тут же ответил: «Не знай, говорит, маленькой была».
«Чудной человек, — ругаю себя, — что же я спрашиваю. Ведь они курят от роду. Вернее сказать — с утробы матери пропитаны дымом: от табака и от постоянно дымящих очагов, у которых они проводят всю свою жизнь. Какой же глупый вопрос задаю ей». Окинул взглядом присутствующих — все, как один, курят. Где же у них будет здоровье? И пища однообразная: рыба да мясо, мясо да рыба, а то и сразу мясо-рыба.
Погрузился в рассуждения и не заметил, как со спины подошёл Георгий.
—Анатолий Яковлевич, принимай!
— Так и заикой сделаешь.
— Напугался. Столько смелых друзей, а ты испугался. Вот тебе ужин, обед и завтрак. Только не поленись приготовить, сегодня научу тебя, как обрабатывать их.
Георгий стал снимать с удавок рябчиков.
— Ути-и-и, — загудели мальчишки.
— Что, много? В день по три раза мне некогда бегать в тайгу. Надо ещё вас учить.
— Да и самому поучиться, — добавляю я.
— И самому надо учиться у вас, слышите, подсказывает Анатолий Яковлевич. И на всё надо время. А его в обрез. Долго мы ходили?
— Не очень.
— До ужина нам надо городков наделать, да ещё одну пилу наточить.
— Что с рябчиками делать?
— Занеси в помещение, чтобы собаки не утащили себе на ужин. Ребят покормим, займёмся разделкой.
У меня сразу поднялось настроение. Я попросил Володю рябчиков занести в нашу комнату, сам взял колун и в три маха чурку развалил на две части, положил колун и говорю: «Кто следующий?». К колуну никто не подошёл. «Золодо, покажи пример, а то у них желания нет ни работать, ни кушать». Золодо подошёл к чурке, взял колун и небольшим, но резким взмахом всадил в дерево так, что оно захрустело.
На ужине крупяной суп наши воспитанники ели плохо. Нас это опять огорчило. Георгий сказал:
— Тала да ула им нужна.
— Где же я им столько возьму?
— В реке да в тайге. Надо поговорить с Вотану, сейчас обработаем рябцов и приготовим себе ужин.
—Может, обед.
— Пусть будет обед, лишь бы сытно было.
— Нам надо ещё лепёшек испечь.
— Обойдётся. Муку надо приберечь. Мясо можно и без хлеба кушать.
Георгий рябчиков сложил в тазик и говорит:
— Бери ножи и пошли к реке... А теперь смотри, как надо эту птаху обрабатывать, — положил рябчика в руку грудкой вверх. Указательным пальцем, словно крючком, зацепил за вздутый зоб и потянул к себе. Кожа лопнула, отделилась от синеватого мяса. В три таких зацепа рябчик стал гол, как облупленные яйца. Ножом отсёк голову, крылья, вспорол брюшную полость и вынул потроха. Отделил сердце, печень, желудок и отдал мне. — Промывай. Будешь кушать. Слепоту лечить. Хоть и невелика печень, а всё же печень. Кишочки брось в воду — пусть рыбы едят. А остальное зверькам.
— Каким?
— Лакомство соболя, норки. Может, и ворона полакомится. — Георгий ополоснул тушку и бросил в тазик. - Один готов. Желудочек разрезай и очищай. Дай-ка покажу, как это делается. Желудочки птицы у нас называют пупками. Люблю их кушать.
Георгий стал разрезать желудочек, а я подумал: «Всё время обо мне заботится. Душа неисчерпаемой доброты».
Пока мы обрабатывали рябчиков, сгустились сумерки и навалилась полная темнота.
— Ты вари рябчиков, а я пойду к ребятам.
— Не возражаю, — сказал Георгий.
Зашёл в спальню мальчиков. Темно. Зажёг лампу. Смотрю: один сидит у двери, двое на топчанах, другие — по углам. Болинка прилёг на шкуру. Все молчат. Видно, погрузились в свои семейные воспоминания. В комнате немного накурено. Напомнил: в помещении курить запрещаем. Вижу, и Лёня с ними играет в молчанку. Меня обрадовало его присутствие.
— Здесь ночуем?
 — Да, — сказал Лёня.
— Вот и молодец. Здесь будет лучше и веселей. Занимай свободную постель. Можешь и ружьё принести. Кто хочет спать, ложитесь, — подошёл к Лёне и разобрал его постель, — отдыхайте, я пойду кушать.
Только открыл дверь своей комнаты:
— Как дела?
— Лучше всех.
— Это почему так?
—Лёня остался ночевать.
— Это уже победа. Хоть и маленькая, но победа.
— Победа-то победа. А ты знаешь, они разбрелись по всем углам и молчат. Скучают, видно, по своим родным очагам.
— Небось загрустишь, оторвали от родителей, и не даём самостоятельно шагу сделать: делай то, делай это, делай так и вот так. Скажи спасибо, что слушаются и не убегают.
— Аты прав.
— Я всегда прав.
— Не хвастай, лучше скажи, как идут поварские дела? А то у меня уже под ложечкой засосало. Стал детдом вспоминать. Рябчики сварились?
— Скоро будут готовы.
— Тогда моем руки.
Гоша ножом потыкал в рябчика.
— Сыроват, немного обождём.
— Чай будем пить?
— Бульоном запьём.
Я взглянул на часы. Ходики показывали восемь, «Рановато разрешил ложиться спать», — и пошёл к ребятам.
Зашёл в спальню девочек—все в постелях. «Спокойной ночи», —сказал им и прошёл к мальчикам, Леса и Золодо возились у своих постелей.
— Парни, курить только на улице. Я вам свет немного убавлю. Спите, а мы с Георгием Ивановичем будем ужинать.
Вернулся в комнату. Георгий ножом накалывает рябчиков и кладёт в миски.
— Пусть стынут.
-Умывальники надо, а то никакой культуры нет.
—Я тебе рябчика положил и все потрошки, может, прозревать начнёшь. Присели к столу.
— Непонятно, — говорю я, — рябчик был синий, стал белый.
— Знаешь, почему?
— Нет.
— Не кровяной, как заяц. Ты зайчатинку ел?
— Не приходилось.
— Зимой убью, попробуешь.
Я в первую очередь принялся за потрошки.
— Хочу тебе сказать, что куриная слепота меня преследует с самого детства.
— И не лечил до сих пор?
— Лечили. У нас в детдоме у многих ребят была куриная слепота. Тебе рассказать, как нас лечили?
— А ну, давай.
— О том, что у нас была куриная слепота, мы, конечно, ничего не знали. Воспитатели про это тоже не знали, о том, что с наступлением темноты мы ничего не видим, мы им не говорили, потому что не доверялись им. Однажды, осенью это было, после обеда воспитательница повела нас в городской сад. Мы там и задержались. А до детдома было далековато. Солнце спряталось за горизонт. Мы идём и натыкаемся то друг на друга, то на встречных прохожих. Воспитательница разозлилась и говорит: «Что с вами?» Мы тут же отвечаем: «Темно, ничего не видим», она, вероятно, догадалась, что у нас куриная слепота, поставила нас так, чтобы мы все взялись за руки. Сама первого взяла за руку, и мы зашагали гуськом. Когда по тротуару шли, то только и слышно было, как друг другу передавали: яма, камень, осторожно, поворачиваем, улицу переходим.
На другой день пришла к нам воспитательница и говорит: «Не расходитесь, сейчас вас от слепоты буду лечить». Вскоре в спальню принесли большой, закрытый крышкой, горячий чугун. Поставили на пол. Убрали крышку. Одеялом прикрыли его и говорят: «Будете по одному залазить под одеяло и с открытыми глазами, над чугуном, держать голову. А если будет не горячо, то можно голову опустить и в чугун». «А в чугуне что?» — кто-то спросил. — «Варёная печенка». — «Этомясо?» — «Немясо, а варёная печёнка». — «Мясо, мясо», — кто-то шепнул.
Мы мигом построились, воспитательница дала разрешение, и первый шмыгнул под одеяло. «Глаза не закрывай, дыши над чугуном», — говорила воспитательница. «Ой! Руку ожёг!» — из-под одеяла крикнул он.
Воспитательница присела на койку, мы окружили закрытого одеялом товарища, а мясной запах так и лезет в нос, я даже рот открыл, чувствую — там что-то вкусное. «Давай вылазь!» — крикнул один. «А то сваришься!» — кричит другой. «Голова облезет!» — со смехом выкрикнул наш вожакТриш- ка. «Сейчас, сейчас», —отвечает он. «Пусть ещё немного побудет, — успокаивает нас воспитательница. — Глаза только не закрывай».
Вдруг он вылез из-под одеяла взопревший, но довольный. За ним сразу же под одеяло последовал другой, третий... Я смотрю, тот, кто залезает под одеяло, голову толкает в чугун. А когда мне пришлось попасть под одеяло, то чугун был остывшим и, когда я руку засунул в чугун, то обнаружил в нём всего лишь два кусочка. Хорошо помню. Два — не более. Я их сразу, не жевавши, сглотнул.
Георгий доедал второго рябчика, от души засмеялся, спросил:
— После тебя кто-нибудь лазил под одеяло?
— Аазили, но сидели недолго. А те, кто ел печёнку, вылезал из-под одеяла и уходил из спальни. Когда все побыли под одеялом, воспитательница открыла чугун и говорит: «Ууу! Да вы совсем молодцы. Догадались, что делать. Опростали»... «Ещё будете лечить?» — спросил один, кому не досталась печёнка. «Не знаю, — ответила она. — Как прикажут».
Больше нас так и не лечили.
— Ты давай на рябчиков нажимай, а то от этих потрошков сыт не будешь. Добудем зверя, тогда по-настоящему полечимся.
— Ты ещё думаешь зверя убить?
— А как же. Если потребуется, ребята помогут. Скажи только. Мясом сходу завалят. Ружья зря что ли висят, они должны стрелять.
— Первый раз ем целого рябчика. Мясо белое, мягкое, зубами так и секётся. при такой пище можно и без хлеба обходиться.

 — Они вот так веками и живут без хлеба, и ничего. А мы с люльки привыкаем хлебные корочки сосать, так, кажется, без хлеба и жизни нет.
После ужина Георгий вышел проведать подопечных, а я взялся посуду мыть, помыл, взял книгу и стал читать' Заходит Георгий и говорит:
— И что бы ты думал? Они, видимо, и не ложились в постель. Спят на шкурах.
— Кто они?
— Золодо и Леса.
— То-то они при мне не спешили раздеваться.
— Как их к шкуре тянет. Расскажи кому-нибудь — не поверят.
— Ты когда пилы начнёшь точить?
— Завтра. Сегодня уже поздно. Надо не забыть поискать материал для топорищ.
— Я всё думаю, как завтра школу будем открывать? Что-то волнуюсь. Надо бы написать рапорт Вотану о готовности нашей школы. Не кто-нибудь, а председатель туземного совета.
— Ты обратил внимание, как его все уважают.
—Авторитет, пожалуй, посильнее шамана. Шаман, кстати, сегодня тоже играет. Так и сверлит душу.
— Не обращай внимание. Станут люди грамотными, он сам от них уйдёт.
— Я уже один план придумал.
— Что за план?
— Как шамана прогнать.
— Смотри, без моего разрешения ничего не делай, а то, как пить дать, опозоримся.
— Как всё подготовлю, так вместе обсудим.
— То — то.
— Надо не забыть звонок достать, а то какая школа без звонка. Хочешь, я расскажу, как учителем стал.
— Давай, время есть.
— Тогда туши лампу и ложимся.
— Бойкого четырнадцатилетнего юнца с писклявым голосом часто можно было видеть то в библиотеке, то в клубе, то просто в кругу сверстников, а то даже и среди взрослой молодёжи, родного села Святогорье. «Вожак да и только», — говорили про меня взрослые.
Приглянулся Гошка Кузьмин и комсомольцам, пригласили, побеседовали. Согласился. В члены РКСМ был принят единогласно. Сразу дали поручение — быть вожатым пионерского отряда. (Я уже тебе, кажется, говорил). Вскоре, совсем неожиданно для меня, вызывают в райком комсомола и предлагают мне поехать на учительские курсы. «Что вы? — говорю я—мне всего лишь пятнадцать лет, да и рост—видите», — стал упираться я. «Ничего, были бы знания, — говорят мне, — а что мал, так по этому поводу в народе говорят: мал золотник, да дорог». — «Да и какой я учитель, — отнекиваюсь. Всего лишь семь классов образования. Только и научился читать, да писать». — «Вот и хорошо, что научился читать и писать. Значит, научишь и ребят читать и писать, что и требуется от тебя». Долго уговаривали, настоял на своём — не согласился. Уехал домой и сразу же к отцу на пасеку, чтобы не попадаться на глаза начальству.
Прошло три дня. Опять вызывают в райком комсомола и ставят вопрос ребром: либо будешь учителем, либо поплатишься комсомольским билетом. Жалко было расставаться с комсомолом, приехал домой, пришёл в школу. Афанасий Никитич, директор школы, пригласил в кабинет и приободрил: «Георгий Иванович, — назвал меня, как на равных, — чего бояться, поможем, научим, было бы желание. Дети любят тебя, а это самое главное. Зиму поработаешь, потом на курсах подучат и получится с тебя народный учитель. Смотри, сколько народу неграмотного да малограмотного». Я при- бодрился, взял расчёску, причесал кудряшки, вроде бы сразу повзрослел. А он: «В вашей семье сколько детей?» — «Восемнадцать». — «Ты каким же?» — «Тринадцатый. Несчастливый»,—с улыбочкой говорю ему. — «Грамотных много в семье?» — «Один пока». Недельку отходил по урокам... Ты не спишь?
— Нет-нет. Говори. Интересно слушать.
— Написал план и пошёл на первый самостоятельный урок. Иду, а у самого ноги дрожат, представляешь, семьдесят учеников в трёх комнатах. У меня, кажется, тогда голова зазудилась, и волосы зашевелились, я то и дело причёсывал кудряшки. Веду урок в быстром темпе. Как шальной, бегаю из комнаты в комнату. Выполнил план и, не дожидаясь звонка, направился из класса, резко толкнул дверь и кого-то ударил. Глядь, а это директор школы. Я в учительскую. Директор — за мной. Ну, думаю: «Попадёт же: и за то, что раньше времени с урока сбежал, и за то, что директора дверью хлопнул». Заскочил в учительскую, присел, схватился за голову, директора жду. Сижу, сижу — его нет. Не выдержал, причесал волосы и к директору в кабинет, а он сидит за столом и поглаживает свой узкий, в морщинах, лоб. Я тут и выпалил: «Все! В класс больше не иду!» — «Да вы что?! Получилось всё хорошо. Мы с завучем весь урок стояли под дверью и радовались, как вы ведёте урок. Нет-нет, всё, как надо! — стал убеждать Афанасий Никитич. Успокоил строптивого учителя и говорит: — Продолжай, продолжай вести уроки», — а сам руки не убирает со лба.
Я не сдержался и давай хохотать.
— Тише, а то ребят разбудишь.
Едва сдерживая смех, спрашиваю:
— За подаренный фонарь ты хоть извинился?
— Пусть не подслушивает.
— Ну и отчубучил ты номер!
— Что было, то было. Нарочно не придумать.
— Потом ты пошёл на уроки?
— Пошёл, вот так я и начал свою педагогическую деятельность. А позже на семинарах познакомился с тобой, сам знаешь.
— После этого как выглядел директор?
— Не знаю. Дня три не видел.
— Спасибо за интересный рассказ. Спим. А то с тобой только заговори, так всю ночь не будешь спать.
— Спать, так спать, — захрустела трава, скрипнул топчан и стало тихо.
Сплю и вижу какой-то сон. Во сне показалось, что кто-то зовёт на помощь, да так издалека, словно кто-то заблудился в лесу. Мне стало жутко. Я проснулся, вскочил и говорю:
— Гоша, Гоша!
— Чего?
— Сейчас, вроде, кто-то кричал.
—Может, приснилось.
— Может, и во сне. А ну, тихо!
Мы замолчали и услышали человеческий голос. Не натягивая брюк, босиком выскочили в коридор, слушаем.
— Здесь! — крикнул Гоша и ринулся к мальчикам. Я с вытянутой рукой вперед поспешил за спичками. На столе нащупал коробок, возвращаюсь и на ходу зажигаю.
— Диди кричал, — шёпотом сказал Георгий. — На голом полу лежал.
Мы зажгли лампу и подошли к Диди. Мальчонка, укрытый одеялом, отвернувшись от света, спокойно лежал.
— Ты иди, отдыхай, — обратился ко мне Георгий, — а я немного побуду. Может, ещё кто свалится, все равно скоро не усну.
Я посмотрел на стены, где висели ружья и подумал: «Школа на военном положении», прошёл в комнату, зажёг лампу и вспомнил, что не погладил своих выходных брюк. Из чемодана вынул выходной костюм, пиджак встряхнул, повесил на гвоздь, поднял матрац, на голые доски уложил брюки, набрал в рот воды, взбрызнул, осторожно положил матрац, постелил простыни, передвинул на столе лампу, причесался, взял книгу и стал читать.
Заходит Георгий.
—У тебя брюки наглажены?
— Откуда?
— Нам надо завтра, вернее, сегодня, быть при параде. Сделай, как я, положи под матрац, утром будут выглажены, можно слегка взбрызнуть, чтоб стрелки были.
Георгий сделал всё, как я посоветовал, спросил:
— Тушить свет?
— Обязательно, спать надо. Будет трудный день.
— А лёгких у нас ещё и не было.
— И не жди.
Мы замолчали, но я долго не мог заснуть. Ночная тревога стояла в глазах. Вскоре привлёк моё внимание чеканящий стук маятника, и под его успокаивающий звук заснул.




 
ПЕРВЫЙ ЗВОНОК
Я проснулся. Встал, зажёг лампу, посмотрел время — пора вставать.
— Бррр, — звучно произнёс я.
— Холодно?
— Мал-мал есть.
— Надо протапливать, а то в помещении воздух сырой.
— Дежурных надо назначать, приучать их к полному самообслуживанию.
— Так и будем делать.
— Пилы надо быстрее точить и дров побольше готовить. — Я приподнял матрац и вытянул брюки. — Смотри, как выгладились.
— Посмотрим, — Гоша извлёк из-под матраца свои. — А я и не знал, что так можно гладить, и стрелочки получились, — радовался Георгий. — У нас дома гладят только рублём.
— Я больше пользовался углевым утюгом, а брюки глажу всегда вот так.
— А что, разумно. Поспал и брюки выгладились. Кто тебя научил?
— Когда учился в техникуме, парни в общежитии все так делали, — я подошёл к окну, взял звонок, ладонь захолодела. — Сегодня погреем.
— Что собираешься греть?
— Звонок потрогай.
— Металл, да ещё цветной, как паяльник — быстро греется и быстро стынет.
— Да, надо тридцатое сентября зачеркнуть, сегодня у нас уже первое октября, памятный день для хорских удэ.
— Сегодня зажжём факел знаний! — с гордостью сказал Гоша.
— Хорошо сказано, плиту затапливать не будем, поедим холодное.
— Голодные едят и холодное, — согласился Георгий.
Сделали подъём, провели зарядку, пошли умываться. Георгий подошёл ко мне и говорит:
— Знаешь, почему они не берут мыло?
— Почему?
— Берегут. В юртах оно редко, а у кого я видел, так оно лежит целёхонько и обязательно в мочевом пузыре животных.
— Возможно, и берегут. Где купишь.
Ещё не успел ребят отправить на завтрак, как появился Вотану. Он обошёл школу, заглянул в нашу комнату, задержался в спальне мальчиков, с восторгом заговорил:
— Ая, бата и адига! Ая, большой юрта! Ая, Госка и Толей!
— Георгий Иванович, слышишь, что говорит Вотану, — и подмигнул ему. — Всё ясно, — подумал я, — они нас с первого знакомства так зовут, а мы и не знаем, не под силу им выговаривать наши имена и отчества, ничего страшного. Это всё пока...
Вотану мы пояснили, что после завтрака проведём торжественное открытие школы, напомнили ему, чтобы он привёл, как можно больше, людей.
Перед тем, как повести ребят в столовую, мы надели праздничные костюмы. Повели ребят строем. Я иду впереди. Георгий — сзади.
— Анатолий Яковлевич, запевай!
— Слов не знаем, потерпи с годок.
Ребята кушают. Я подошёл к Георгию и говорю:
— Представляешь, волнуюсь, как перед какой-то бедой.
—А ты не переживай, как будет, так будет. Всё равно они в этих делах не разбираются. Для .них это всё будет новое и обязательно понравится. Так что будь спокоен.
Привели ребят в школу. Я через Сеню наказал, чтобы они никуда не уходили, мы будем завтракать, придёт Вотану, местные жители и мы, по случаю открытия школы, начнём проводить торжественную линейку.
Мы принялись есть рябчиков. Мне показалось, что мясо недосолёное, и я стал макать в крупную соль. Запивая холодным чаем, мы уговорили по два рябчика и пошли к ребятам. Я вышел на улицу, прикинул, кто где будет стоять на площадке.
Вскоре подошёл Вотану, потом Гольду. За ними следом идут Санчи, Надя, потом подошла Аванушка с какой-то женщиной, которая за руки держала двух детей младшего школьного возраста: мальчика и девочку. Они все время прятались за маму.
— Георгий Иванович!
— Тут я.
— Строй ребят в одну шеренгу в этом месте.
— Сейчас, — и залепетал, называя имена учеников.
Гости стоят в разных местах. Кто курит, кто просто смотрит на нас. Я подошёл к Вотану и пояснил ему, что, когда построим мы учеников, то он должен встать на мною указанное место, и я буду рапортовать. Вотану одобрительно мотнул головой.
— Анатолий Яковлевич, мы готовы.
— Вижу, сейчас начнём, Вотану, прошу, — и указал ему, куда встать. Вотану выполнил мою просьбу. Сунул свой дымящиеся чубук в рот, и вытянул руки по швам.
— Георгий Иванович, звонок не забыл?
— Со мной, — и поднял руку.
Я встал перед Вотану и стал небыстро, но чётко и громко говорить:
— Товарищ председатель Джанговсжого тузсовета, мы — учителя; Масленников Анатолий Яковлевич и Кузьмин Георгий Иванович с вашей помощью подготовили к занятиям школу. Сегодня открываем школу для детей хорских удэгейцев.
— Удэ, — негромко, но с прижимом сказал Вотану.
Вотану прервал мои мысли, и я осекся. Стою и думаю, что же ещё сказать, а сказать есть что, но ведь они всё равно не поймут. На этом решил закончить свою краткую речь.
— Товарищ Вотану, разрешите открыть школу.
— Би разрешаю,—мягким голосом, но довольно громко, сказал Вотану. — Ая большой юрта!
— Георгий Иванович, позвони на первый урок.
Гоша поднял руку и затряс звонком.
Заливистая трель звонка возвестила о начале школьной жизни в Джанго. Я ещё не успел сказать, что теперь можно идти на занятия, как ученики и взрослые окружили Георгия и протянули руки к звонку. Каждому захотелось подержать в руках звучащую вещь. Георгий отдал им звонок, подошёл ко мне и говорит:
— Посмотри, на зуб даже пробуют.
— Пригляди, а то откусят, и будет наш звонок со щербиной, как тот царь- колокол.
— Видал где?
— Видал только на картинке. В Кремле стоит. Хочешь посмотреть, спроси разрешения у Иосифа Виссарионовича Сталина.
— Не пустит. Да и не на что ехать.
Подошёл к нам Иван Васильевич.
— Умывальники привезли. Можете получить, — сказал он.
— Благодарю за хорошую весть, после обеда зайду.
Мы разговариваем, а наш ярко-блестящий на солнце звонок ходит из рук в руки и временами заливается, завораживая и малого, и старого. От соблазна не удержался даже Вотану. Он покинул нас и, дождавшись звонка, снял волосяную шляпу, потряс им у самого уха.
— Все позвонили? — спросил я.
— Наверное, все. Даже Вотану позвонил, — сказал Георгий.
— Возьми звонок и дай позвонить малышу. Видишь, со звонка не спускает глаз.
Георгий взял у ребят звонок и говорит:
— Теперь малышам дадим позвонить, — подошёл к мальчику и предложил звонок. Малыш спрятался за маму, звонка не взял.
— Георгий Иванович, приглашай всех в класс. Там и расскажем, чем будем заниматься. Вотану, Гольду, тоже проходите. Скажите взрослым, пусть заходят.
Георгий выше головы поднял звонок, позвонил, и, махнув рукой — «за мной», пошёл в помещение. Все двинулись за ним.
— Пойдём и мы, — обратился я к Вотану и Гольду.
Заходим в класс, а Георгий уже усадил учеников за стол и ждёт нас.
— Проходите, — говорю гостям — Беда, что некуда вас посадить.
Наши гости: кто присел на корточки, кто остался стоять, продолжая курить. Я сразу понял, что через час мы потеряем друг друга из виду.
— Анатолий Яковлевич, мы тут и урока не выдержим.
—Дверь открой. Сделаем сокращенный урок. У нас всё подготовлено?
— Забыл угольки, — и вышел из класса.
Я окинул всех взглядом и говорю:
— Сеня, подойди ко мне. Я буду говорить, а ты переводить всё, что я скажу.
Георгий на бумажке занёс несколько угольков и положил на стол.
— Уважаемые товарищи и ученики... Сеня, переводи... Мы находимся в школе, где будем учиться и жить. Будем книги читать (показал букварь). Научимся писать вот на таких грифельных тетрадях. Она из картона, тёмная, можно сказать, черная. На ней будем писать вот такими серенькими грифельными карандашами. Георгий Иванович, напишите какое-нибудь слово, покажите им и прочитайте.
Георгий по-русски написал слово «девочка» и говорит:
— По-вашему будет «адига». Теперь смотрите, — и замешкался, забыл приготовить тряпочку. Достал носовой платок и одним махом стёр написанное. Повторно написал и говорит: — Это русскими буквами написано «бата». Что означает по-русски «мальчик» — и опять удалил написанное. Потом подошёл к доске и написал «школа», объяснил:—по-удэгейски «большая юрта», — и развёл руками
— Ая Толей, ая Тоска, ая большой юрта, — вклинился в наш разговор Вотану.
Мы с Георгием переглянулись.
— Пора кончать, а то начну кашлять, — сказал Георгий и приложил руку к горлу.
— Анинга и абу, — заговорил я. — приводите к нам бата и адига. Мы их научим читать, писать, считать. Сеня, говори им. И ещё скажи, что гости могут идти по своим делам, а ученики — на перемену, — взял звонок и потряс им.
— Перемена. Идёмте на улицу, — сказал Георгий. — Что будем дальше делать?
— Уроки вести. Беседовать. С учебниками знакомить, поучим палочки писать. Через десять минут дадим звонок на урок. Пусть привыкают жить по звонку. Аванушке расскажем, как пользоваться часами. Надо часы повесить в коридор, и пусть она звонки даёт.
Георгий против классной комнаты забил гвоздь, перенёс часы, позвал Аванушку и говорит:
— Смотри, это большая стрелка, когда она будет показывать на эту цифру, сразу позвони, — и потряс рукой. Тут же принёс ей звонок.
Мы оторвали учеников от курева и завели в класс. Я стал говорить о том, что Лёню, Сеню и Володю буду учить я. Это будет второй класс. А всех остальных будет учить Георгий Иванович. У него будет первый класс.
— Георгий Иванович, показывай им учебники, а я схожу попить. Что-то пить сильно захотелось.
Я зашёл в комнату, залпом выпил кружку воды, взял ведро с водой, кружку и понёс в класс, поставил на окно и говорю:
— Пейте, кто хочет.
Ребята листают учебники. Вдруг — звонок. Все головы повернули к двери.
— Так рано.
— Сейчас посмотрю, — сказал Георгий и вышел, заговорил: — Авануш- ка, ты поспешила. Анатолий Яковлевич, урок не окончен. Немного увлеклись.
-Чем?
— Иди посмотри.
Я вышел в коридор. Аванушка была хмельна. Глянул туда — сюда и увидел отпитую бутылку водки. Взял бутылку, сунул ей в руку и говорю:
— Аванушка, иди юрта, такая ты нам не нужна.
Аванушка не возразила и пошла. Я проводил её за дверь, зашёл в класс и говорю:
— Звонок дан, пошли на перемену, а то не будут верить звонку.
— Перемена, перемена, пошли на улицу, - сказал Георгий. Я зашёл в свою комнату и, увидев, что в руке держу букварь, бросил его на стол. Взял чайники с носика пью. Зашёл Георгий.
— Никак нервы успокаиваем?
— Что-то пью, пью и напиться не могу.
— Что за беда, что пьётся вода? А я съел полбеды и напился воды.
— Новая выдумка?
— Да нет. Материны слова тем, кто много воды пьёт.
— Полдня не поработала, а уже напилась. Никакой дисциплины.
— Не забывай. Они привыкли жить свободно, а дисциплину строго выполняют только на охоте, да на рыбалке.
— Правильно говоришь.
—Уроки ещё будем вести?
— Аты как думал. План выполнять надо. Звони.
Георгий вышел на улицу, и я услышал певучий голос звонка. Прошел в класс и жду учеников. Девочки зашли, а мальчиков нет. Ждал, ждал, не выдержал, вышел на улицу.
— Георгий Иванович, в чём дело?
— Поговорите и узнаете. Я уже и так, и сяк, даже прикрикнул, а они: то зачем быстро идти, то тихо надо, зверя можем спугнуть.
— Мальчишки, у нас должна быть дисциплина, иначе ничему не научимся, пошли скорее.
Мальчишки кончили курить и пошли на урок.
— Сейчас поучимся палочки писать. Георгий Иванович, раздавайте тетради, карандаши, я подготовлю доску.
Я принес миску с водой, тряпочку, стёр с доски и написал палочки. Ученики черкают палочки одну длиннее другой, и, чем ближе к концу строчки, тем длиннее, а у некоторых — чуть ли не на весь лист.
— Линовать надо.
— На доске — тоже.
— Сейчас сделаем, — и вышел из класса.
— Ребята, обождите, не пишите. Сейчас вам строчки налиную. Надо писать вот так, как написал Володя, — и показал его тетрадь.
Георгий занёс небольшую доску.
— Леса, Золодо, ко мне. Держите доску. Будем чертить.
— Чем будешь чертить?
— Гвоздём. Бороздки забьются угольной пылью, и линии хорошо будут видны. После обеда расчертим: половина в косую линейку, половина — в клетку.
— Правильно.
Следующая перемена также не обошлась без курева. Курят больше не в затяжку, а попыхивают дымком, словно от себя отгоняют гнус.
На четвёртом уроке построили всех на улице и сказали, что сейчас будем играть в «Кошки-мышки». Мышей-то они, наверняка, знают. А кошек они не держат. Поэтому у нас возникла новая трудность: объяснить, кто такой кот.
— Сейчас сбегаю за букварём, там рисунок кошки есть, — сказал Георгий и побежал. Принёс букварь, показал рисунок кошки и пояснил, что они ловят мышей. — А теперь берёмся за руки.
Ребята, взявшись за руки, разделились на две группы. Георгий подошёл, соединил руки ребят и только отвернулся, их руки сразу разъединились. Ребята отошли друг от друга.
— Вы что, не понимаете того, что надо держаться за руки, — вспылил Георгий.
— Не шуми. Пусть стоят так. Это будут ворота. Начнём игру. Георгий Иванович, ты будешь мышь, а я — кот.
— Не поймаешь.
— А ты побегай, если не догоню, то поддайся, а то они не поймут суть игры. Беги!
Сделал я несколько кругов, и, увы, мышь была резвее меня.
— Не забывай уговор! — кричу на ходу.
Георгий прошмыгнул в круг и на выходе из круга сбавил скорость.
— Попался! — запыхавшись, говорю я. — Если все мыши будут такими, то кот останется голодным. И обратился к ребятам: — Видели, как надо мышей ловить? Теперь посмотрим, как вы умеете бегать.
Мы зашли в круг.
— Кот будет Кимонко Сеня, — говорю я. Взял его за руку и вывел на середину круга. — Смотрите, кот высокий, стройный, сразу догонит мышь. Георгий Иванович, подбери ему мышь такую, чтоб не сразу догнал её.
— Мышкой будет Кялундзюга Диди, — и пригласил его встать около Сени. — Диди, ты будешь убегать, да смотри, чтоб он тебя не поймал.
Диди одобрительно мотнул головой. Георгий вывел его за круг и подтолкнул. Диди побежал.
— Сеня, лови!
Мальчишки побежали так, что полы тэга затрепетали. Сделали несколько кругов. Сеня остановился. Диди — тоже, и согнулся, словно приготовился к схватке. Ноги колесом, руки раставил, голова взлохматилась, глаза блестят. Смешным он мне показался. Сеня сделал два шага в его сторону. Диди сделал два боковых прыжка, да такловко и мягко, как будто у него не ноги, а пружины. Сеня сорвался с места и побежал. Разогнался так сильно, что его занесло в сторону. Потом резко остановился, повернулся и побежал навстречу Диди. Диди, из-за своего малого роста, не заметил хитрой уловки Сени и попадает ему в объятия. Диди вырывается. Сеня крепко держит его.
— Поймал! Поймал! — кричит Георгий.
— Сеня, отпусти! — кричу я.
А он и не собирается отпускать. Георгий подошёл к ним и попросил Сеню отпустить Диди. Сеня зашёл в круг, а Диди даже к ребятам не подходит. «Диди, это же шутка, игра такая, — говорю ему. — Он и не собирался тебя обидеть».
Диди был неумолим и искоса поглядывал в нашу сторону.
— Сеня, выбирай кота, — говорю ему.
Сеня подошёл к Георгию и потянул его на середину круга.
— Я уже бегал, выбирай другого, — отнекивался Георгий. Сеня и слушать не хотел. Отошёл и встал между Володей и Лёней.
— Кот есть, — говорю я. — Диди, кого ты хочешь, чтоб он был мышкой?
— Толей, — не задумываясь сказал Диди.
— Спасибо, Диди. Только меня зовут не Толей, а Анатолий Яковлевич.
— Уцитель, — буркнул Диди.
— Не будем спорить. Беги! — сказал Георгий.
Мне ничего не оставалось делать, как бежать. Я сомкнул руки Забини и Золодо и побежал.
Георгий быстро меня поймал, и я решил прекратить, как мне показалось, малоинтересную для них игру.
— Георгий Иванович, давай звонок. Пусть до обеда отдыхают. Разойдись, ребята!
Георгий побежал за звонком. Я облегченно вздохнул и направился к заливчику. Слышу, звонок то звякнет, то брякнет, то замолчит. Вдруг из-за затылка раздалось:

— Прохладиться пошёл?
— Съел полбеды, хочу напиться воды.
— Представляешь, не успел позвонить, как схватили звонок и про курево забыли.
— Пусть к цивилизации привыкают. Им также, как и русскому человеку, всё надо пощупать. Скоро привыкнут.
— Ты обратил внимание на то, что они за руки не хотели браться?
— Как же. У меня это до сих пор из головы не выходит. А ты обратил внимание, с каким азартом Сёня ловил Диди?
— Как думаешь, почему они не брались за руки?
— Не знаю.
— А я знаю, — хвастанул Георгий.
— Ну-ну, блесни умом.
— Не брались за руки только те, кто рядом стоял из разных родов. Припомни, когда они встали в круг, то сразу видно было, что они разделились на две группы.
— А я подумал, что девочка постеснялась брать за руку парня.
— Помнишь, нам Лёня говорил, что удэгейцы рода Кимонко с пренебрежением относятся кудэгейцам рода Кялундзюга.
— Разобщённость народа приносит лишения — это хорошо запомни. И ещё: вместе — рекой быть, порознь — ручейками.
— Откуда знаешь?
— Читать надо. Сколько времени? Может, пора на обед вести?
— Сейчас посмотрю, — и, шурша травой, ходко пошёл по ещё ненабитой тропе.
После обеда я с девочками пошёл получать умывальники, а Георгий с мальчишками отправился на рыбалку.
Принесли пять умывальников. Я взял два и понёс в столовую.
— Анатолий Яковлевич, а у меня беда, — сказала тётя Полина.
— Большая?
—Думаю, что большая. Плохо едят. Такие взрослые, а едят, как цыплята. Наверно, невкусно готовлю.
— Что вы? Мне очень нравится. А что плохо едят, мы тоже это заметили.
— Вы бы хоть кушали.
— Не имеем права. За счёт государства питаться нам запрещено.
— Выходит: сам не гам и другому не дам.
— Выходит — так. Да вы не переживайте за нас, с голоду не пропадём. Едим рыбу, рябчиков, лепешки, чай с лимоном пьём. Георгий Иванович говорит, что скоро мясо вдоволь будем есть.
— Вы бы сюда несли. Я бы вам варила, жарила, всё меньше было бы у вас хлопот.
— Не надо. Подальше от лишних разговоров, сами приготовим.
Вернулся, а Георгий меня уже встречает с умывальником и спрашивает:
— Куда прибьём?
— Два в коридоре, один около бани.
— Ясно.
— А ещё два прибьёшь в столовой. Тётя Полина покажет где.
— Сегодня же сделаем.
— Вы что-то быстро вернулись. Поди, с пустыми руками.
— Никак нет. Мальчики, скажите, Георгий Иванович умеет рыбу ловить?
— Ая Госка, —сказал Сеня.
— Спасибо за похвалу, — улыбчиво сказал Георгий. Я взял хариуса, полюбовался и говорю:
— Красавец.
— Для царей специально ловили.
— Откуда знаешь?
— Говорят.
— Георгий Иванович, нам в первую очередь знаешь, что надо сделать?
— Повесить умывальники.
— А перед ужином руки с мылом помыть. Руки мой перед едой. Не забывай об этом и в плане писать.
— Завтра с утра кто уроки поведёт? — спросил Георгий.
— Думаю, что ты.
— Почему?
— Потому что у тебя малыши первого класса.
— Ничего себе малыши.
— Что будем готовить?
— Не знаю.
— Сеня, скажи, что вкуснее: жареная рыба, уха, тала?
— Тала.
— А.Анатолий Яковлевич говорит, что жареная рыба вкуснее.
— Кому что нравится.
Почистили рыбу, повесили умывальники. Я принёс кусок хозяйственного мыла, а положить некуда.
— Мыло куда будем класть?
— Пока на умывальники, а потом что-нибудь придумаем. А ты знаешь, что придумали удэгейцы?
— Знаю. Мочевой пузырь.
— Ах, да, я уже тебе говорил, только не всё. Однажды утром мы умывались. Я говорю-. «Мыло бы где-нибудь раздобыть, да умыться как следует». А Надя мне и говорит: «Сейчас будет», — зашла в юрту и тут же выносит какой-то сыромятный свёрток, разворачивает, а там мыло. «Мочевой пузырь», — говорю. «Накта», —сказала она.
— Ты хочешь сказать, что и нам надо класть мыло в мочевой пузырь.
— Накта мы ещё не убили. А пока положим на умывальник вот так, — перевернул крышку умывальника и на неё положил мыло. — Можно приступать к мытью рук.
— Не рано ли?
— Пока помоют, опоздаешь на ужин.
— Надо кого-нибудь назначить санитаром.
— Идея! Назначаем Сесе. На рукав пришьем красный крест, все будут знать, что она санитар. Пусть проверяет: как умылись, как заправили постель, как помыли полы.
— Может, поведём на ужин, а то мне ещё пилы точить.
—Тогда строим.
На ужине рассыпчатая гречневая каша ребятам не пришлась по душе.
— Сам бы ел, да деньги надо, — говорю я, — а они бесплатно есть не хотят.
— Так-то оно так, а мы что будем кушать?
— Сугдзя, сугдзя, как тебя подготовить, чтобы было и дёшево и вкусно?
— Предлагаю сварить двойную уху. И ужин будет, и завтрак.
— Что такое уха — знаю, а вот двойная уха — для меня что-то новое.
— Итак, варим двойную уху. Я буду варить и пилу точить, а тебе придётся заняться учениками.
Я пригласил всех в класс, усадил за столы, сам думаю: чем бы вас завлечь?.. Смекнул: все дети любят рисовать. Дал каждому по карандашу, показал как очинить, раздал по листочку тетрадной бумаги, на классной доске нарисовал ёлочку и спросил: «Что я нарисовал?» Кто сказал: мо (дерево), кто — дерево, а Сеня выпалил: ёлка-моталка!
— Ай да, Сеня! Ай да, умница! — в улыбке подхваливаю его. — Правильно говоришь. Я нарисовал ёлку. Она растёт совсем близко от нас. Сеня, русские говорят: не ёлка-моталка, а ёлки-палки. А вообще-то, вы молодцы. Рисуем все, — взял карандаш и по листу бумаги поводил.
Ребята нагнули головы, засопели и на листках стали появляться разного рода линии.
Обхожу ребят, смотрю. Леса водит карандашом, а он не пишет. «Сломался, — говорю, — сейчас очиним, на карандаш сильно давить нельзя. Володя, поясни всем». Заходит Георгий.
— Чем же вы тут занимаетесь, что вас не слышно?
— Посмотри.
— Ууу, Лёня уже нарисовал бат. Ну-ну, рисуй дальше. Впереди, вот здесь, себя рисуй, рядом меня, на корме, вот здесь, Кикуса стоит, а впереди его Анатолий Яковлевич сидит. Анатолий Яковлевич, глянь, какие чудеса творит Удзали. Он лучше Лёни рисует. Не учился, а так рисуешь, талант да и только. Это уже настоящий будет художник. Будешь нам помогать газеты оформлять. Не забудь себя, собаку, ружьё нарисовать. А кто вас всех научил рамку рисовать? Это не обязательно.
— Скопировали с доски. Прежде чем нарисовать ёлочку, я начертил рамку, как бы определил лист бумаги, они себе тоже начертили рамку.
— Анатолий Яковлевич, подбадривайся, уха скоро будет готова.
— Пусть порисуют. С ужином успеется.
Ребята порисовали, позаглядывали в листки соседа и посматривают на меня. Я прохожу и похваливаю их. Смотрю: они отодвигают листки, кладут карандаши. Я взял рисунок Удзали и показал всем. «Сейчас можете отдохнуть, а мы поужинаем», — и направился к себе.
— Говоришь, уха готова.
— Так точно, и пилу наполовину наточил. Сегодня надо закончить. Ты когда со стола уберёшь свою расческу? Стол - это престол. Моя бабуля даже яйца не разрешает бить о стол. А у тебя она постоянно лежит на столе. Неуважение к священному месту. Бери с меня пример — расческа всегда в кармане.
— Тебя родители приучили, а меня кто в детдоме учил. Если тебе о моей жизни всё рассказать, то... Даю слово. Больше не будет такого. Хочешь знать, я привык так, чтобы расчёска лежала передо мной. Читаю — причёсываюсь, пишу — причесываюсь.
— А когда кушаешь?
— Бывает и такое, редко, правда. У меня три расчёски. Зеленая, вот эта, всегда дома, белую роговую из кармана не выпускаю, а коричневая и сейчас в классе на столе лежит. Даже на уроках не забываю причёсываться. Привычка.
— Слишком любишь себя. Невесты, поди, так и бегали за тобой.
— Не сказал бы.
Георгий ставит на стол миску с варёной рыбой.
— Говорил, что уху будешь варить, а подаёшь рыбу.
— Не торопись. Будет и уха, — взял кружку, зачерпнул ушицы и в миску налил, — пробуй пока не остыла. Руки мыл?
— Долго ли умеючи — помыл и к столу.—Хлебнул раз, другой, причмокнул и на Георгия смотрю.
— Почему не ешь?
—Дегустирую.
— Не понял.
— Определяю на вкус, — подмигнул, — Вот это уха! Вот это Госка! Такого блюда мне и во сне не снилось, назначаю тебя поваром.
— Спасибо за доверие, рассказать, как варится двойная уха?
—Обязательно.
— Как закипит вода, бросай рыбу. Рыба поварится, вытаскивай её и закладывай свежие куски, и ещё кипяти, не добавляя воды. И получится двойная уха. Так можно и тройную заделать. Ещё вкуснее будет. А то, что я положил на сковородку—будет нашим завтраком.
— Рыбу долго надо варить?
— Как глаза побелеют, или рыба всплывёт, считай, что сварилась.
Я мигом опустошил миску.
Повторяй, рыбы много, а то ночью есть захочешь. Рыба не мясо.
— Так захотелось есть, что даже забыл пиджак снять, и не заметил, что в комнате тепло.
— Голод не тётка, забудешь и родную мать. Извини, больше не буду напоминать. Чай пить будешь?
— Некуда.
Я стал мыть посуду, Георгий занялся пилой. Помыв посуду, я присел за стол и открыл книгу.
— Некогда и книгу почитать.
— Зимой будем читать. Был бы керосин.
Я читаю, Георгий — ширк, да ширк.
— Последний зуб точу.
— Точи так, чтоб зубья не ломались.
— Верно намекаешь, нам здесь придётся ни один зуб сломать.
— А Леса быстро разобрался в весах. Сразу чувствуется мышление взрослого... Хватит читать, надо сесть за планирование.
— Что планировать, когда они нас не понимают.
— Уроки веди в форме беседы. Развивай больше устную речь. Приучай ответы давать только на русском языке.
— Как ни планируй, а на уроке всё равно придётся мимикой объяснятся.
— Как бы не работалось, а планы всё равно будем писать. Что писать — жизнь подскажет. Для нашей школы методик ещё не написали.
— Толя, слышишь?
— Слышу. Дверь скрипнула. Надо смазать чем-нибудь.
-У Тихо.

Я замер и тоже напряг слух.
— Может, кто упал и кричит.
— На крик не похоже.
— Что же тогда?
— Не знаю. Ты сиди, а я выйду.
Георгий тихо-тихо вышел в коридор. Мне почему-то стало жутковато. Посмотрел на Гошино ружьё, потом на мелкашку и по спине прошёлся озноб. Слушаю, слушаю и ничего не слышу.
Вернулся Гоша.
— Мальчики спят. Девочек не стал тревожить.
— Чудится, — с усмешкой говорю ему.
— Точно слышал необычные звуки.
— Может, шаман играет.
— Я уже выходил, слушал. И костра нет.
— Может, крысы?
— За кого считаешь?
— За друга. За кого ещё.
Георгий соскочил, схватил кружку, отверстием приставил к стене, к донышку приложил ухо и замер.
- Шаманит, что ли? — мелькнула грешная мысль. Видать, знает какой-то научный секрет. Молчу и жду, когда он бросит своё занятие. А он посмотрел на меня и заулыбался. Машет: иди, мол, послушай. Я на цыпочках подошёл и приткнулся к донышку ухом. Слышу, как бы издалека-издалека мелодичный напев, напоминающий звуки гармони. Смотрю на Георгия, улыбаюсь.
— Понял. А ты — крыса, шаман, — в полный голос заговорил Георгий.
— Зайдём в спальню, — предложил я.
— Не надо пугать. Я один потихоньку зайду и узнаю, на чем они играют. А ты держи кружку и слушай.
Слышу, скрипнула дверь, говорит Георгий, да так ясно:
— Вы ещё не спите? — Ответа не исследовало. — Сесе, кто играл? — Вместо ответа - молчание. — Что поглядываешь на Лонгу? Она играла? — Пауза. — Лонга, давай я тебя буду звать Лена. Согласна? —Тишина. — Покажи свою музыку, не бойся, ругать не буду. Я вам тоже играть буду. Где инструмент? Тут? — И повторилась мелодия, только звучнее. - Бери, бери. Мы с тобой ещё вместе сыграем.
Я убрал кружку и жду Георгия.
Открылась дверь и, удовлетворенный, по-детски улыбаясь, Георгий заговорил-.
— Лонга играла. Я её назвал Лена, может, поэтому она и выдала свой секрет. Молчат и всё. А играла на стальном голосе, как у гармони. Приткнешь к губам, дунешь и запело. Я тебе сейчас покажу, — и потянулся к гармони.
— Где берут?
— Поломанную гармонь разобрали. Завтра увидишь. Скучает, а, может, музыку любит.
— На таком инструменте и я бы сыграл. Сколько там времени, не посмотрел?
— Не до времени было. Поиском занимался, сейчас гляну, — вышел,гыркнула часовая цепь, вернулся.
— Добрые люди уже давно спят. Ровно двенадцать.
— Спим до полночи.
—Ас полночи откроем очи.
— Всё может быть.
Гоша потушил свет и лёг.
 
КЕТА ПОШЛА
Ночью, проснувшись, я сразу вспомнил, как Георгий преподал мне науку подслушивания через стенку. За короткое время нашего совместного пребывания сколько же он мне нового преподал. Я даже не ожидал такого от него. Не зря говорят: «Человек познаётся в трудностях».
Сделали подъём, провели зарядку, ребята стали умываться, а мы пошли завтракать.
— У нас на ужин рыба, на завтрак тоже рыба.
— Моя бабушка говорит: рыба в дом — это к счастью.
Георгий сводил ребят на завтрак и пошёл на занятия.
— Ни пуха, ни пера, — говорю ему.
— Пошёл к черту.
Я зашёл в комнату, присел к столу, причесался и думаю: что же мне сейчас сделать? Слышу: «Госка, Толей надо». Я кдвери. Вотану — навстречу
— Здравствуй, Вотану!
— Здравствуй, Толей! Дело ес.
— Заходи, говори.
— Брит сетка тебе послал. Сугдзя лови. Бата, адига кушай. Большой сугдзя идёт.
— А как соль?
— Ивана ес.
— Спасибо, Вотану. Срочно примем меры. Когда ловить надо?
— Догбо —ночь.
— Значит, сегодня ночью уже ловить надо, — подумал я. Проводил Вотану, и к Георгию.
— Вотану сказал, что Павел Иванович прислал сеть. Кета идёт.
— Скоро перемена?
— Осталось пять минут. Давай звонок, посоветуемся.
Георгий дал звонок, заскочил в комнату, мечется, потирает руки и засыпал вопросами:
— Что ещё говорил? Где сеть? Соль, бочки есть?
— Не торопись солить. Надо ещё наловить.
— Наловим. Было бы чем. А что он ещё говорил? Проведу урок и хватит.
— Не спеши. До вечера успеем подготовиться. Вотану поможет, продолжай уроки вести, я побежал к Ивану Васильевичу.
Ивана Васильевича нашёл на берегу Хора. Он был в необычной одежде. Кикуса с ним перебирает сеть. Поздоровался и сразу спросил:
— Иван Васильевич, соль есть? Нам много надо.
— Зачем много?
— Рыбу солить.
— И вы хотите рыбу ловить?
— Обязательно.
— Вам зачем беспокоиться? Родители наловят.
— Это ещё на воде вилами писано. А бочки есть?
— Чего нэма, того нэма. Соли сколько хочешь. Они её тут не едят.
— Соль когда можно получить?
— Когда надо, тогда и бери.
Я никогда не ловил крупную рыбу, тем более сетями, и меня это ветре- вожило. Как будем ловить, да ещё ночью? Как и куда солить, если наловим? Кто будет обрабатывать? Рыбачить и уроки вести — все надо быстро делать. Ещё не дошёл до школы, как заболела голова. Зашёл в комнату, лёг, снял очки, заложил руки за голову и закрыл глаза, лежу, а самого мучает мысль — как мне поступить: ночь, быстрина воды. И отвечая своим мыслям, сказал: что бы там ни было, а идти надо.
Прозвенел звонок. Заскакивает Георгий.
— Чего лежишь?
— Что делать, не знаю.
— Как не знаешь? Соль есть?
— Навалом.
— Бочки?
— Говорит любимую поговорку...
— Не беда. Выход есть. Была бы рыба. Сейчас пошлём за лопатами. После обеда начнём яму копать.
— Для рыбы или для Госки с Толеем?
— Рыбу будем солить.
— И правда, что-то надо предпринимать. Ведь под лежачий камень вода не побежит.
— Помни, рыба нас не будет ждать. Она, как и мы, своей жизнью живёт. Давай договоримся так: ты затапливай плиту и вари уху, а я осмотрю места, где можно будет рыть яму. Как принесут лопаты, так сразу роем. А где же наш брезент, что вещи прикрывали?
— Зачем тебе брезент?
— В яме дно и стены обложить.
Георгий ушёл. Я, ободрённый, схватил сухие лучины, скомкал тетрадный лист, зажёг спичку и пыхнул огонь.
В течение часа двойная уха была готова. Прибегает Георгий.
— Пора на обед вести. Я решил яму около столовой рыть, чтобы с рыбой далеко не таскаться. После обеда одни будут продолжать яму рыть, а другие, со мной, к рыбалке готовиться.
— Я тоже пойду рыбу ловить.
— На пяте будешь, — и ушёл.
— Не задерживайся. Посади за стол и — домой. Уху наливать буду.
Я налил в миски уху, поделил оставшуюся лепешку, взял ложку и давай пошевеливать уху, и так приятно запахло, что слюнки потекли.
Слышу топот по коридору.
— Вот и я.
— Гляжу, ты в хорошем настроении.
— Угадал. Рыбалка в народе всегда праздником считается. В нашей семье в это время большая радость: рыба жарена, рыба парена, уха, малосольная икра — прелесть. Когда кета идёт, то вся деревня, как рабочий улей гудит.
Покушали, вышли на улицу.
— Вон и Аванушка идёт, — сказал Георгий. — Парни, за мной, — и махнул рукой.
Я дождался Аванушку, поздоровался. Вместо приветствия она подняла голову, и я увидел исступлённые, помутневшие, в тёмных впадинах, её глаза: они виновато посмотрели мне в лицо. Я подумал: «Бедная и, повидимо- му, одинокая. Как я буду тебя ругать, когда у тебя душа чуть теплится».
Говорю: «Проходе , занимайся своим делом. Звонки я сам буду давать».
Провёл два урока. Дальше не смог. Нервы не выдержали. Зашёл в комнату, сел за стол и схватился за голову. Заходит Георгий.
— Что случилось?
— Разозлился, как зверь. Уже немного отлегло, представляешь, они не могут различить слова «дом» и «дым». И какой чёрт меня толкнул на сравнение этих слов, сам не знаю.
— Дом—это дом Лёни, школа — тоже дом, а дым—это от костра дым, из трубы дым. На худой конец, взял бы у них табачку, закурил и показал им дым.
— Ты же знаешь, что я не курю.
— Как же ты объяснил?
— Сбегал в комнату, вынул из плиты дымящуюся головешку, ношусь с ней по классу и сую им под нос, сам талдычу: дым! дым! Третий урок не стал проводить.
— Ты на них не сердись. Скажи спасибо, что хоть такие есть. Ты с ними поласковей, поласковей.
— Сам знаю. Ласковое слово и кость ломит.
— Вот видишь, даже пословицу знаешь, а сам сердишься на них.
— Уже не сержусь.
— Переодевайся. Я тебе покажу, как кета идёт. Я уже два раза бегал любоваться. Ох, и наловим же сегодня рыбы!
— Дурак думкой богатеет, — пусть не в обиду тебе будет сказано.
— Оделся, пошли. Сначала яму посмотрим. Я для тебя бахилы уже принес. Понравятся, можешь надеть.
— Что за бахилы?
— Обувь.
Подошли к столовой. Мальчишки рвут траву и подносят к яме. Я заглянул в яму. Она была размером два на два метра и глубиной в метр. Дно застлано брезентом. По бокам приткнут сухой пырей.
— Когда вы успели?
— У меня парни что надо. Способны джанговский утёс разворотить. Мальчишки, кончаем. Лопаты к завалинке ставьте, пригодятся ещё.
— Ты думаешь и вторую рыть?
— Всё может быть. Пойдём бахилы одевать.
— Где взял?
— Вотану выделил.
Зашли в столовую.
—Так это же русские ичиги.
— Похожи, но не ичиги. Ичиги сшиты из хорошо выделанной кожи, и головка для ступни есть, а эти из кожи сохатого, под замш, и сшиты чулком. Специально готовят для рыбалки, охоты с длинным голенищем, без всяких украшений.
Я снял ботинки и стал натягивать бахилы. Леса приостановил меня. Откуда-то взял сухой, но мягкой травы, расстелил ковриком, немного взял, вовнутрь бахила заправил и предложил одеть. Я натянул, топнул, оказалось мягко и удобно. «Спасибо, Леса», — а Леса берет такую же траву, заталкивает в голенище и укладывает ровненько вокруг моей голени, бормочет: «Ая хайта, ая хайта», — натолкал травы вокруг ноги. Взял сыромятный ремешок и обкрутил вокруг ноги.
— Георгий Иванович, смотри, как в лаптях получается.
— Похоже. Второй обувай сам. Я тоже последую твоему примеру.
Мы обуваемся, парни следят за каждым нашим движением. Подошла тётя Полина, с улыбкой говорит-.
— Мой муж, когда на охоту идёт, тоже так обувается, говорит: «Легко, тепло и ходишь, как босиком».
Георгий обулся, встал, притопнул ногами: «Эх-ма! Сейчас бы сербия- ночку, да некому сыграть! Пошли, Анатолий Яковлевич, пошли, бата. Всем на берег!»
Подошли к берегу. Я осмотрелся, С закатной стороны солнца светилась оранжевая полоса неба. Над ней нависло две лазорево-серых тучи. Солнца не было видно. На плёсе перевёрнуто отражался Джанговский утёс. С левой стороны, у порога, однотонно шумела вода, которая обращалась в зеркальную гладь плёса.
— Посмотри на воду.
— Смотрю.
— Ничего не видишь.
— Как ничего? В воде вижу отражение утёса.
— А ещё что? Видишь, по воде движется бурунчик, вон, на середине плёса, — и показал.
— Вижу.
— Это спинной плавник кеты режет воду. Кета здесь скапливается на отдых. Сейчас самое время ловить. Подойдёт Вотану, сразу начнём. Говорят: во время хода кеты вода на прибыль идёт.
— Возможно, если её много будет.
Совсем неожиданно появился Вотану. У Вотану на ногах, как и у нас, тоже бахилы. Он подошёл к бату и попросил Георгия набрать невод. Подошли мальчики. У каждого в руках длинные увесистые палки. Я этому не придал значения.
Пока с неводом возились, вечерние сумеркисгустились, и я стал плохо видеть.
— Сейчас будем заводить невод, — сказал Георгий. — Я поднимусь до переката, а вы по берегу идите.
Георгий проплыл метров сто, причалил к берегу и сразу же распорядился:
— Мы с Вотану поплывём забрасывать невод, а вы за бичевую будете придерживать его и идти по берегу, только не отставайте от невода. Когда я крикну: «Тяни!», вы сразу подтягивайте его и вытаскивайте на берег. По- плава отдельно, грузила отдельно. Всё уяснили?
— Как будто, — ответил за всех я.
— Вотану, га! — скомандовал Георгий.
Вотану уперся шестом, и бат направился на стремнину реки. Соскользнула с бата бичевая, и поползла в воду дель, след от которой определили поплава. Шаркая по гальке, мы стали двигаться вместе с неводом. Бат быстро удалился и стал давать крюк. Вотану закричал, потом закричал Георгий. Бат резко повернул к берегу, мои помощники бросили бичевую и куда-то исчезли. Бат в считаннные секунды приткнулся к берегу. Вотану выскочил. Георгий за ним.
— Что делать?! — кричу я.
— Тяни! Тяните! — кричит Георгий. — Вотану, где ты, помогай!
Я выбрал би вую и тяну за поплава.
— Толя! Невод гяни сразу за поплава и грузила, а то рыба вся уйдёт.
Я, как попало, хватаю дель и, упираясь, со всех сил тяну на берег. Я невод тяну, невод тянет меня, и мои ноги уже по колено в воде. Вблизи меня забулькала вода. Напористо задёргало невод. Мы с Георгием оказались рядом.
— Прижимай ногой грузила, а то рыба уйдёт.
Я завозился в поиске грузил, и невод утянул меня на глубину.
— Гоша, я скоро сам, как рыба, поплыву!
— Держись! Невод не упусти! Леса, Золодо, где вы!
В небольшом кошеле забурлила вода, дель сильно задёргалась. Я мертвой схваткой вцепился в дель и держу, дабы выполнить приказ Георгия.
Подскочили парни, палками давай хлопать по кошелю. Рыбу глушат, — подумал я. Рыбу тут же хватают и бросают на берег. Георгий не унимается, продолжает кричать:
— Толя! Держи-держи! Сейчас подтяну! Хватит вам хлопать! Я уж и так мокрый, как мышь.
— Леса! Золодо! Удзали! Кто там ещё!? — кричу я. — Помогай тянуть!
Парни схватились, и кошель с рыбой оказался у берега.
— Может, подтянем?
— Бросай, теперь уже не уйдёт. Что в кошельке — всё наше.
Георгий стал отжимать рукава.
— Сильно замок?
— Чтобы рыбу съесть, надо в воду лезть. Ты лучше спроси их. Кто из них шлёпнулся в воду? Он-то, наверняка, промок.
Подошёл Вотану.
— Зачем кричал: «Огдё! Огдё!» — напал на него Георгий. — Столько рыбы упустили...
— Огдё был. Сетка кто крутил!? Огдё! — так же возбуждённо ответил Вотану.
— Ты разве не понимаешь, что это вода невод скрутила?
— Огдё! — твердо сказал Вотану.
— Гоша, не спорь, и так много поймали.
— Какое там. Надо невод набрать, да ещё сплавать, а то рыба рано утром уйдёт дальше. Вотану, смотри, как Кикуса ловко ведёт сеть. Им и огдё не мешает.
— Вотану, поплывём ещё?
— Анчи. - сказал Вотану и отошёл в сторону.
— А вы что там смотрите! — сердито сказал Георгий и подошёл к ребятам. — Рыбу едите? Анатолий Яковлевич, смотри, вот чем их надо кормить.
—Легко сказать: смотри...
— Отрезают от голов хрящи и лакомятся ими. Тоже мне храбрецы. Огдё напугались. Где ваш огдё? Покажите мне. Я хоть одним глазом взгляну на него.
— Ес огдё! - громко сказал Вотану.
Замельтешили силуэты людей, собак. Слышу голоса девочек.
— Парни, подзакусили. Теперь помогайте мне загружать невод. Сами поплывём. Сейчас буду сам направлять бат. Леса и Золодо со мной, а ты с парнями опять на пяту.
— Гоша, я почти ничего не вижу.
— Тогда будь здесь. Девочки пусть рыбу отбрасывают подальше от воды. Мы скоро вернёмся.
— Гоша, будь осторожен.
— Не учи рыбу плавать.
Бат отчалил, парни пошли по берегу. Я подошёл к девочкам. Они наслаждались свежей рыбой. Слышу, собака тоже рыбу грызет. Я хлопнул её рукой и поплатился: пёс схватил меня за руку, да так, что я вскрикнул. Девочки прицыкнули на собаку, она рыбину потянула в тальник. Я потрогал больное место и почувствовал липкую влагу. «Кровь» — подумал я. Подошёл к реке и подержал руку в воде. Потом с девочками стал относить рыбу. Не прошло и полчаса, как послышался голос Георгия: «Леса, давай к берегу! Ещё немного! Золодо, выпускай бичевую! Так, так», — бат шаркнул по гальке.
Я направился к бату. Придержал его. Парни грохнули шестами и выскочили на берег.
— Толя, бат отведи ниже по течению, а то мешать будет.
Я постарался выполнить поручение знатока рыбалки и вернулся на прежнее место.
— Гоша, твой приказ выполнил.
— В сторону отойди, чтоб не покалечили. Начнут палками бить и не заметишь, как по голове ударят. Ребята! Тяни-тяни! Подрезай низ, чтоб шёл впереди поплавов, а то рыба уйдёт.
Я безучастно стою. Мне и стыдно, и обидно, и забыл, что рука болит.
— Ура! Сугдзя есть! — радостно закричал Георгий. — Тянем — потянем — вытянули невод!
Кошель подтянули до берега, а вытянуть нет сил. Мальчики захлопали палками, да такусердно, как будто стремятся убить огромного зверя.
— Хватит бить! Выбрасывай на берег! — опять скомандовал Георгий. — Зачем острогой! Рыбу портишь! Руками хватай! Вот так! Раз, два, три, четыре, пять — хватай рыбу опять.
Рыба падает на землю, вздрагивает и замирает.
— Не пойму, — говорю я, — зачем колоть, когда рыба в руках?
— Спроси их. У них, как в басне Крылова:«... знай колет, всю испортил шкуру». Ребята, давай ещё подтянем. Анатолий Яковлевич, где ты, помоги нам?
— Ути-и-и, сугдзя, — по голосу узнал, что говорит Вотану. Обернулся и точно: человек стоял в головном уборе, силуэт которого был похож на шляпу.
— Гоша, что с рыбой будем делать?
— До утра оставим здесь, никто не тронет.
—А собаки? Ты говорил, что местные собаки не кусаются, а один меня за руку схватил.
— Ты его обидел.
— Он рыбу грыз, я хотел прогнать.
— А он тебя хвать.
— Точно.
— Не жадничай. Вон сколько её. Пожалуй, хватит заполнить яму.
— Как думаешь, сколько поймали?
— Завтра посчитаем, утром начнём солить.
— А уроки?
— Уроки потом наверстаем, а то рыба пропадет. Рыбу, как поймаешь, надо сразу солить.
— Тогда сейчас несём несколько штук в столовую, пусть повара нам рыбный завтрак готовят, да пойдём сушиться и отдыхать.
— Как рука?
—Терпимо.
— Сейчас помоешь с мылом, завтра полечим. Не заметил, какая укусила?
— Спросил слепого. Это так важно?
— Говорят: важно. Надо с той же собаки отрезать клок шерсти, сжечь и золой присыпать ранку. Заживёт, как на собаке.
— Ты всё знаешь.
— Это не я. Это бабуля моя. Завтра проведём этот эксперимент. Растопили печь, поднесли дров.
— Переодевайся, а то простынешь.
— Мне и на рыбалке не было холодно. Нам надо хорошо спланировать завтрашний день.
— Что предлагаешь.
— Зарядку не делать. Вместо зарядки рыбу перенести. После завтрака я с мальчиками буду рыбу чистить, девочки икрой займутся, а ты будешь солить.
— Ты думаешь икру солить?
— Обязательно. Ты когда-нибудь икру ел?
— Глазами в магазине. Денег-то еле на хлеб да на похлёбку хватало.
— Куда зарплату девал?
— На книги. Почему они бочки сюда не завозят?
— Бочки им не нужны. Сам знаешь. Соли употребляют мало, поэтому и зрение сохраняют. Ты хоть одного среди них видел в очках? Нет. А русский Иван налегает на соль, потом ходит с поводырем.
— Мне покажешь, как рыбу солить?
— Завтра многому научишься.
— Завтра, так завтра. Отдыхай.
Я убавил свет и пошёл к ребятам. Все лежали в постелях. Вернулся, лёг, в мыслях перебираю пройденный день. «Как плохо, что в темноте не вижу. Ещё подумают, что уклоняюсь от физического труда».
Проснулся, зажёг «летучую мышь».
— Ты куда? — спросил Георгий.
— Проверить надо. Время посмотреть.
— Спал, как убитый.
— Ты как охотник: спишь крепко, да просыпаешься быстро.
— Неудобно, что часы в коридоре. Летом обязательно куплю часы.
— Спи, рано ещё.
— Кто рано встаёт, тому бог даёт.
— А огдё не хотел нам рыбу давать, — и я засмеялся.
Мы сделали подъём, объявили, что вместо зарядки пойдём рыбу носить. Построились.
— Бегом! — скомандовал Георгий и побежал, я — следом. Бегу й думаю: «Настоящий ребячий вожак». Прибежали.
— Девочки, берите по одной,—говорю им. — Сам выбрал две здоровых рыбины и следом за ними
—Ух ты, каких больших самцов принёс Анатолий Яковлевич.
— Как узнал?
— Во-первых, очень большие, во-вторых, сильно зубаты и носы крючком, присмотрись. Вот самка, а это самец.
— Не спрашивал. Тётя Полина нажарила рыбы?
— Нажарила, нажарила, сам видел. Киди делает лакомый завтрак.
— Талу?
— Угадал.
— Гоша, почему у некоторых кетин нет глаз, и щёчки порезаны?
— Это уже у них спроси, чем они вчера лакомились. Пошли, ребята — подал команду Георгий.
— Гоша, зачем они палками рыбу били? Да ещё острогу применили?
— Когда пригонят много рыбы, вытащить на берег сразу не в силах. По одной выбрасывать — не получается. Она бьётся и ускользает из рук, поэтому и глушат. Палки ты не держал в руках, не поленись поднять одну. Такой палкой если ударишь по голове мафа, так он и ноги протянет. Давай сделаем так: до обеда солим, а после обеда опять ловим.
— А, может, мы так сделаем: я с девочками чистить, солить буду, а вы ловить. Нам повара помогут. Время сэкономим и рыбу не упустим.
— Можно и так.
Перенесли рыбу, Георгий спросил:
— Как думаешь, сколько будет?
— Сколько б не было, всё наше.
На завтрак нам предложили три блюда: уха, жареная рыба, тала.
— Кушайте, что хотите, съедите, ещё добавим, — щедро предлагала тётя Полина.
— Не знаю с чего начать, — говорю я.
— С талы начинай. Смотри, какая розовая, кровь с молоком. Такую рыбу да не таловать, тогда и в Джанго не надо жить. Молодец Киди, асаса тебе за талу.
— Ещё не ел, а уже хвалишь. Сначала попробуй.
— Обязательно попробую, а ты знаешь, что некоторые люди севера не то чтоб сырое мясо кушают, талуют даже жабры.
— Не может быть, — возразил я.
— Сам видел. Тщательно промоют и едят.
- Ты как хочешь, а я начну с ухи.
— Ая — сталы.
— На вкус на цвет товарища нет, — подметила тётя Полина. — Вы с хлебом ешьте, а то рыба свежая.
— Я уже привык экономить мучной продукт, — и для себя говорю: «И лепёшка — хлеб,
и крошка — хлеб». Съел миску ухи, два куска жареной рыбы, говорю:
— Поварам большое спасибо.
— На здоровье, — сказала тётя Полина.
— Наелся? — спросил Георгий.
— По горло.
— Ешь, ешь, пока рот свеж.
— На еду у меня всегда рот свеж. Киди, добавляйте талы, Пусть досыта едят, — сказал и вышел на улицу, увидел собак, они обнюхивали рыбу, и по всему было видно, что они сыты.

Вышел Георгий.
— Так какая из них тебя укусила?
— Не знаю. Чего беспокоиться, и так заживёт. Попарю раза два, и заживёт.
Вышел Лёня.
— Лёня, твоей собаки тут нет? — спросил Георгий.
— Захпу, — сказал Лёня.
КЛёне подбежал кобель, волчей породы: крупная собака, серой масти, с крепкой мускульной шеей, массивной широколобой головой, с широкими стоячими ушами.
-Он?
— Может, ион.
—Лёня, придержи его, я отрежу клочок шерсти. Захпу на рыбалке Анатолия Яковлевича укусил, надо рану лечить.
Он подошёл к собаке, отрезал клок шерсти и направился в столовую. Через минуту вернулся.
— Давай полечим, — и голубоватым пеплом присыпал ранку. — А это заверни в бумажку и на ночь присыпь.
Ребята вышли из столовой.
— Все вышли? Наелись? — пытался узнать Георгий. — Сейчас слушайте меня все. — Взял на себя организацию. — Анатолий Яковлевич, Леса и Золодо пойдут за солью. Девочки сходят в школу, принесут все тазы и вёдра. Володя, тэльмаси (расскажи) им... А сам, ты самый маленький среди нас, возьмёшь топор и надерёшь берёзовой коры. Только чтоб без дырочек. Да, Анатолий Яковлевич, спросите у Ивана Васильевича, есть ли какая- нибудь эмалированная посуда. А я с остальными организую разделку рыбы.
Мы получили два мешка соли и три больших лужёных чугуна. Леса принес две палки. На них положили мешок соли и понесли. Принесли соль. У Георгия уже десятка два распластаной рыбы. Янтарной россыпью в тазу лежит икра. Девочки выбирают самочек, поглаживают им брюшко. Икра струйкой льётся в таз. В другом тазу лежит печенка, в третьем — сердечки, прочие отходы — в ведре. Тут же собаки вертятся. Георгий рыбу режет со спины на пласт.
— Анатолий Яковлевич, смотри, как надо разделывать рыбу. Возьмём этого зубатого молокана.
— Почему молокан?
—Потому что с молоками. Держим за хвост. Около хвоста до позвоночника делаем поперечный надрез. Запускаем под кожу нож и режем по-над позвоночником до головы. Потом поворачиваем на живот, мизинец и безымянный пальцы запускаем в разрез, остальные держат рыбу, усилиями ножа на две части разрезаем голову, потом разваливаем, если есть икра — забирай. Если попадут молоки, то можно выбросить. Они жидкие, как молоко. Молоки здесь не едят. Печень кушать можно. Это самое то, что тебе нужно. Только надо смотреть, чтоб желчь не попала, её надо удалять. Посмотри, вот она. Небольшой зеленоватый пузырёк. Желчь — ценное лекарство, особенно медвежья. Её сушат в собственных мешочках. Потом удаляем потроха, жабры, сердечко для счёта, и рыба готова к посолу. Насыпай в таз побольше соли.
— Насыпал.
— Поставь к яме.
Георгий подбросил несколько кетин, прыгнул в яму, кетину положил в таз, с двух сторон обсыпал солью, поднял, слегка встряхнул и вспоротой частью вверх положил на брезент. Взял горсть соли, посыпал на хрящи и на спинную, с позвоночником, часть.
— Тазик неудобен. В ванне лучше. Мы сейчас вот что сделаем: около ямы положим бересту, на неё насыплем соли и будем обмакивать. Соль будешь добавлять. Соли не жалей, чтоб не сгубить такого добра. Укладывай плотнее. Это и будет твоя работа. Мальчики будут чистить, ты — солить, девочки помогут, когда потребуется. Отходы отдадим рыбам. Хочешь, я тебе покажу другие способы обработки рыбы? — разошёлся Георгий.
— Давай, давай, может, пригодится.
Георгий выскочил из ямы, взял кетину за хвост и бросил на стол.
— Разделаем на колодку.
Мальчишки прекратили чистить рыбу, вытерли руки.
— Помойте с мылом, потом закурите. Можно и отдохнуть, пока Георгий Иванович покажет нам своё искусство.
— Запускаем нож в анальное отверстие, разрезаем живот, удаляем внутренности, колодка готова. Во время засола её надо класть на спину, полость живота и жабры обильно засыпать солью. А если на балык и тешу, то надо разделывать так: берём кетину и смотрим, где находится ватерлиния, о которой я тебе говорил, и отрезаем спинку. Спинка с хвостом—это и есть балык. Потом отделяем голову и вскрываем брюшную часть. Удаляем потроха, остаётся чистое брюшко. Это есть теша, мужики у нас её называют «тёща». Итак: у нас получился балык теша и голова. Всё можно солить отдельно. Вот так, Анатолий Яковлевич, в Джанго будешь жить, многому научишься. А как они обрабатывают рыбу, я не знаю. Давай их попросим по-удэгейски разделать кетину.
—Можно и соревнование провести, так интереснее будет. В жюри воз- мём Киди. У неё в этом деле, наверняка, опыта много.
Георгий позвал Киди. Пришла с ней и тётя Полина. У стола поставили Удзали, Аёню и Сесе.
— Володя, скажи им, пусть по-удэгейски разделают на юколу, а мы посмотрим, кто быстрее. Соревнуемся, понимаешь.
Георгий перед каждым положил кетину. Сесе сразу же принялась за разделку. Около тыльной части головы сделала вокруг туловища прорез, плавники остались около жаберных крышек. По спине сделала два продольных разреза до хвоста: один по боковой линии, другой вдоль спинного плавника. Потом точно так же сделала прорезы и с другой стороны. От позвоночника отделила хвост, потянула за хвостовой плавник, в руке повисло две розовых ленты. Потом прорезала рёбра с двух сторон. Потянула за голову, отделился скелет со всеми внутренностями. На столе осталось лежать собственное брюшко. Содержимое в руке положила на стол, от головы отрезала кусочек хряща, бросила в рот и взглянула на нас.
— Ну и молодчина Сесе! — похвалил я её.
— Ая, Сесе! — одобрила Киди.
— Сесе первая! Победитель! — Георгий подошёл к ней и поднял её руку. Сесе не поняла, что к чему, лишь удивлённо посмотрела на свою приподнятую руку.
Леса отошёл, с куста срезал прутик, концы заострил и на брюшко поставил распорку.
— Потом что делают?
— А потом вешают и вялят.
Георгий с парнями ушёл. Мы взялись выполнять порученное дело. Не успели засолить всю рыбу, как Георгий с парнями несёт свежую.
—Товарищ бригадир, как дела?—лихо сказал Георгий, на стол положил две кетины.
— Половина ямы есть.
— Рыбы, что камней на берегу. Пообедаем, покурим и опять за дело. Hv, как, не устал?
— Немного есть. Спина без привычки заныла. Получается у меня?
— Можно и дальше доверять.
Георгий был в хорошем настроении. Да и я не меньше его был рад такой удаче. И с ребят, заметно, слетела скука. Георгий меня позвал на берег.
— Махнём в заливчик, посмотрим, сколько там рыбы.
— На обед не опоздаем?
— Всего пять минут.
— Давай, — согласился я, — и поспешил к бату. Столкнули, запрыгнули.
—Ты сиди. Я сам, — сказал Георгий. Пять, шесть толчков и мы перевалили Хор. — Смотри, как рыба идёт в заливчик.
— Это те бурунчики, что впереди нас?
— Да, да, это спинной плавник бороздит. Гляди, гляди, почти рядом с нами, все спешат в заливчик. На отдых идёт, а может, тут, на родничках икру останется метать. Ты знаешь, что такое тёрка?
— Та, что картошку на крахмал трут.
— Да нет же. Вот какой русский язык. Тёрка — железка с дырочками, тёрка — место, где рыба икру и молоки мечет.
Мы немного проплыли по заливчику, остановились.
— Видишь около себя рыбу?
— Это кета?
— Не водяные же.
— А если поймать?
— Не надо, а то кувыркнёмся. Хочешь, погладь.
Я дотронулся до хребтины, рыба продвинулась вперед и застряла между двумя такими же рыбинами, которые задвигали челюстями.
— Больше не трогай, а то вторую руку поранят.
Я присмотрелся. Вода хоть и прозрачная, а дна не видать.
— Шаман не зря играл, — вырвалось у меня, — как не будут ему верить.
— Посмотрел?
— Запомню на всю жизнь.
— Не будем беспокоить, поплывём.
— Торопись, а то нас потеряют.
Георгий в спешке потревожил рыбу и был обрызган с головы до ног. «Сердятся» — сказал Георгий и вытер лицо. Налёг на шест, и мы вернулись на свой берег.
На берегу в двух местах возились с рыбой и стар, и мал. Около них мотались собаки. Тут же стояли опоры, на которых лежали шесты с подвешенной на них красной, аккуратно нарезанной, похожими на коровьи языки, юколой. На юколу благотворно влиял едкий дым, который исходил от нескольких, еле тлеющих костров.
— Обрати внимание. Под дымком юкола краснее, чем свежая.
— Надо же, и такую разницу подметил, — подумал я.
— А головы с позвоночниками куда девают?
— Вон висят. Это отличный корм собакам. Собака им нужна, как воздух. Чувствуешь?
-Что?
— Что юкола издаёт дразнящий аппетитный запах. Так и просится в рот.
— Кому просится, а кому — нет.
На обед нам предложили уху, жареную рыбу, талу и жареную печенку.
— Новое блюдо появилось, — говорю я.
— Специально для вас, — сказала тётя Полина.
— Спасибо.
— Будешь кушать печёнку до тех пор, пока не избавишься от куриной слепоты. Нам бабушка рассказывала, чти в старину заболевших «куриной слепотой» заставляли смотреть в отверстие ступицы старого колеса, и люди надеялись, что от этого восстановится утраченная сила зрения.
— В Джанго такого «лекарства» не найти.
— Тем более, любую печенку надо кушать и в любом виде. Тётя Поля!
— Слушаю вас.
— На ужин новое блюдо будет?
-Будет, будет.
Заполнили яму, я дал команду:
— Отдыхай! Моем руки и можем покурить, я схожу за свежей водой.
Взял ведро и пошёл. Ополоснул руки, понюхал, запаха нет. Значит, точно говорила тётя Полина. Теперь буду знать, что соль убивает рыбный запах.
Принёс воды. Ребята моют руки. Георгий отдыхает.
— Что будем дальше делать?
— Надо подумать.
— Я думаю, что на середину ямы надо рыбы подложить, чтобы был бугорок. Покроем корой, засыплем землёй, чтобы не промочило дождевой водой, а то протухнет.
— Так и сделаем. Мальчишки закончат рыть вторую яму, продолжим засолку.
Георгий перед всеми поставил задачу, и мы приступили к работе. Работаем молча, дружно. Я один стал не успевать вести засолку.
— Сесе, Лонга, помогайте мне.
— Шевелись, шевелись, Анатолий Яковлевич,— подбадривает Георгий. Сам то одному поможет, то другому, подхваливает. И за что ни возьмется, всё у него ладится, как будто бы он всему этому учился. Я невольно вспомнил про его «вассу». «Как замечательно быть с таким человеком, — подумал я, как не полюбят дети такого учителя?»
В горячей работе, с одним перекуром, мы, словно суматошные, до заката солнца поставленную задачу выполнили сполна.
— Вот так Золодо! Вот так Болинка! — делая последние прихлопывающие удары лопатой по земляному бугорку, Георгий хвалил ребят.
— Сколько там, как думаешь? — спросил я Георгия.
—Сотни три. — Резким движением лопату он воткнул в землю и говорит: — Всем объявляю благодарность, — подходит к парням, пожимает руки и хлопает каждого по плечу.
Я заметил, как у Леса засверкали искорки в глазах. Ужин у нас был опять рыбный и уже из пяти блюд. Пятым блюдом была янтарного цвета солёная икра. Я прошёлся по столовой и заметил, что в первую очередь все принялись за искусно приготовленную, малинового цвета, талу. А Сеня, тот вообще удивил. Ел талу не ложкой, а двумя палочками. Я ему ничего не сказал, лишь подумал: как трудно отвыкать от того, что ты делал с детства.
— Садись, кушай, а то остынет. Сами разберутся.
Присел к столу.
— С чего начать?
— На печёнку налегай. Твоя еда.
— Приказ.
— Чтобы не жаловался на зрение.
— Хорошо, буду выполнять твой приказ. Икру пробовал?
— В первую очередь.
— И как?
— По-моему, малосольна. На зиму надо крепче солить... Тётя Полина, в икру надо соли добавить.
— Куда икру убрать?
— Поставьте в кладовую и подавайте на стол.
Я в рот положил немного икры, стал жевать, она забегала между зубами. Туда-сюда гоняю языком, как беззубый, мне стало смешно.
— Чего смеёшься?
— Икру не могу поймать.
— Захочешь есть, поймаешь. С хлебом ешь.
— Надо посмотреть, дети икру едят или нет.
— Не очень. Так, ковыряются.
— Аёня, почему икру не едите? — спросил я.
— Соль много. Сушить надо.
— Некогда нам сушить, привыкайте к солёной.
Поужинали. Вышли на улицу.
— Гоша, собаки не разгребут наши холмики?
— Думаю, что нет. Они сейчас сыты.
— Чувствуешь, как всё стойбище заволокло дымом.
— Юколу коптят. Для них обычное дело. Ты веди девочек в школу, а я с парнями пойду на берег, приберу неводок, и бат подтянем.
Я зашёл в свою комнату, снял бахилы, прилёг, закрыл глаза, а в них дневная картина так и стоит. Вижу всех, кто что делает. И хоть я устал до невозможности, а на сон не тянуло. Вспомнил про Аванушку: где же сегодня она была? Лампы не заправлены. Вдруг ранка о себе дала знать. Я взял порошок и присыпал её. Вылечит — не вылечит, а присыпать надо. В школе тишина, как будто, кроме меня, и никого нет.
Послышался дробный топот. «Это Георгий». И точно: открывает дверь и с ходу:
— О чём же думаем?
— О разном. Аванушку весь день не видел. Где была? Чем занималась? Лампы у нас не заправлены, стёкла надо чистить. Где так долго был?
— Туда-сюда, как собачка бегал. Леса, когда отвешивал продукты, нам сказал, что у них самый большой вор — это крыса.
— Амбарный замок его возмущает, поэтому так и говорит.
Я зачерпнул кружку воды и махом выпил.
— Не зря говорят: рыба любит воду.
— Соль крупная — можно вместо дроби использовать. Как ранка?
— Весь день солью тревожил. Сейчас присыпал твоим лекарством.
— Не переживай, до свадьбы заживёт. Не бешеная укусила.
— Я особенно и не переживаю. У меня какой-то гнилой организм. Ранки быстро не заживают.
— Отчего будет здоровый, когда в холоде, да в голоде рос. Пойду берестяные мыльницы прибью, Володя сделал.
— А я пойду, поучу девочек заправлять лампы.
— Предупреди их, чтобы при заправке ламп не курили, а то школу спалят, и сами сгорят.
— Слышите, что говорит Георгий Иванович?
Георгий взял пустой таз, на дно чуть-чуть плеснул керосина и поджёг. Образовалось большое пламя.
—Ути-и-и то (огонь)! — удивлённо сказала Сесе.
— Правильно. То очень опасно. Когда зажигаешь, то ведро с керосином надо далеко убирать.
Заправили лампы, помыли руки, я вернулся к себе. Георгий лежит.
— Сегодня и ты приморился.
— Не очень. Когда плыли сюда, сильней уставал. — Приподнялся. — Пойду побеседую с ними.
— О чём?
— О том, о сём. Поучимся понимать друг друга.
— Иди, а я почитаю.
— Имей в виду: зачитаешься — в кошельке не досчитаешься.
— А в нём и так ничего нет. Я портмоне уже положил в чемодан. Ты лучше скажи: печи сегодня будем топить или так обойдёмся?
— Думаю, что надо.
— Тогда затопим, — и вышел в коридор.
Я затопил плиту, лёг в постель, взял книгу и читаю. Заходит Георгий.
— Сны собрался смотреть?
— День был, как сон.
— Два плана выполнили только так. Теперь можно подумать и о завтрашнем дне.
— Ты как хочешь, а я буду спать.
— Сейчас и я последую твоему примеру.
* * *
Проснулся. В животе воркует. «Надо спешить на улицу», — и поторопился. Успокоился, но заснуть не могу, стал размышлять: с чего бы желудку расстроиться. Всё варено, жарено, талу не ел. К утру повторно сбегал на улицу.
— Куда бегаешь?
— «Почту» гоняю.
— Значит, письма будем читать. Воду сырую пил?
— Пил.
— Свежая жареная рыба и сырая вода — не дружат. Это ты запомни на всю жизнь. На это чайва есть.
—Теперь запомню. Вставай, делай подъём. Сегодня я тебе не помощник, полежу, может, успокоится.
— Полежи, но надо что-то придумать. Сырую воду пока воздержись пить. Черёмухи бы где достать.
Георгий пошёл делать подъём, а я лежу и думаю: «Стыдно лежать, что подумают обо мне воспитанники. Вчера весь день работал, а сегодня лежит. Встану, а там видно будет».
Оделся, выпил чаю, взял зеркало, посмотрел: бриться или нет? Приготовил бритвенный прибор, бреюсь. Заходит Георгий.
— Не думаешь ли усы отрастить?
— Угадал. Ты будешь бриться?
— Молод ещё. Зима приближается. Пушок согревать будет. Брейся, да пойдём печенку кушать.
— Ты, наверное, иди, корми ребят, и на уроки, а я повременю.
— А рыбу ловить?
— Зачем? Это бы скушать.
Георгий привёл из столовой ребят и говорит:
— Иди кушать, а то там беспокоятся. Я у них спросил про черёмуху. Тётя Полина говорит: надо поспрашивать. А Киди говорит, что они раньше делали запас на зиму и использовали ее вместо муки, сушили, дробили и на жиру лепёшки пекли.
Сходил в столовую, позавтракал, вернулся к себе, прилёг. Слышу, скрипнула дверь. Вышел в коридор — Аванушка.
— Багдыфи, Аванушка!
— Сородэ, — чуть слышно, не поднимая головы, сказала она.
— Аванушка, ты сегодня тут ничего не делай, сейчас иди в столовую и покушай. Обожди. Сейчас напишу записку, отдашь тёте Полине.
К обеду я сильно ослаб, в животе появились такие боли, что меня стало корчить. После четвёртого урока зашёл Георгий.
— Что с тобой! Ты бледен?
— Всё болит, до судорог доходит.
— Дело дрянь, надо лечить.
-Чем?
— Чем, чем, не к шаману же идти. Кушать пойдёшь?
— Сил нет.
— Потерпи. Я сейчас,—крутнулся, хлопнул дверью и задробил по коридору.
Время идёт, боли не утихают. «Что-то долго нет. Неужели по всем юртам побежал?» Опять лёг. Полежал с закрытыми глазами. Хлопнула дверь.
— Гоша, ты?
— Я, я. Вставай. Гольду лекарство прописал.
— Где оно?
— Сейчас покажу. Я тебе и обед принёс.
- Не хочу, рыбу и на дух не надо.
— Ничего, вылечим, талу ещё будешь кушать так, что за уши не оттянешь. Вот лекарство, смотри.
Я надел очки и взглянул в миску.
— Ты шутишь или серьёзно говоришь?
— С этим делом не шутят.
— Явная зола. В шамановом костре набрал и выдаёшь за лекарство?
— Гольду посоветовал. Если бы из костра набрал, я бы уже давно здесь был. А то пришлось идти в столовую и с помощью Киди и тёти Полины готовить это лекарство.
— Какое же это лекарство, когда вижу, что это зола. А зола — это щёлок. Ею чистят только посуду.
— И даже сильно закопчённые стволы ружей. Только так отъедает, — добавил Георгий.
— Отравить хочешь. Желудок и так больной.
— Не волнуйся. Гольду знал, что советовал. Это из костей рыбы. Почему я и задержался. Надрали костей и жгли в печке. А ты знаешь, что поросятам дают обыкновенный древесный уголь, чтобы остановить расстройство желудка.
— Поросят ещё не держал, так что не знаю. Ладно, убедил. Так как же эту золу прикажешь, кушать?
— Очень просто. В кружку налить кипячёной воды, положить ложку золы. Взболтни и залпом выпей, потом можно чайком с лимоном рот прополоскать и тоже проглотить. Только покушай немного, хотя бы сухой лепёшки. Тётя Полина для тебя специально без жира спекла. Пей и кушай, вечером ещё такую процедуру проведи, а утром—ещё, и до тех пор, пока перестанешь «почту» гонять.
— Не смеши, сейчас выпью.
Я выпил лекарство и лёг. Георгий ушёл к ребятам, а я мысленно обозреваю прожитую жизнь, своё детство. Полежал, боли немного стали затухать, и я заснул. Сколько проспал, не знаю. Лишь слышу:
— Спишь?
— Проснулся. Думал, думал и заснул.
— Это хорошо. Человек с умом не пропадёт хоть где.
— Гоша, мне неудобно тебя просить, но скажу.
— Говори. Что в моих силах — всё исполню.
— Хочу мясо рябчика покушать.
— Какой разговор. Завтра к обеду рябчиков наварим.
— А получится — учить и рябчиков стрелять?
— Стрелять не только я могу, и девочки умеют стрелять. Утром на охоту пошлю.
— Посылай такого, чтобы не заблудился.
— Об этом я сам подумаю.
...Утром боли прошли, и я уже размечтался о непосредственном своём участии в школьной жизни.
— Думаю встать.
— Попробуй.
Я приподнялся и сразу присел.
— Надо лежать. Лекарство пил?
— Нет.
— Напрасно. По лицу вижу, что болен.
— Какое же оно?
— Как у человека, который смотрит на ладан. Извини, что правду говорю.
— Лучше горькая правда, чем красивая ложь. За твою правду, твои способности и полюбил тебя.
— Спасибо. Постараюсь взаимно отвечать. Торопись лекарство пить. Гольду зря не советует. Он не духовно лечит, а практически. Рыбу и печёнку пока не ешь. Поголодай немного. Голод ведь тоже лечит. Отдыхай. Обед я тебе принесу.
Повторил процедуру приёма лекарства, почитал книгу, почувствовал улучшение, дождался обеда, пошёл в столовую. В столовой ребят не оказалось, направился к берегу.
— О! Анатолий Яковлевич пришёл! — закричал Георгий, как будто бы сто лет меня не видел. Закричал, да с такой силой, что я услышал, как эхо повторило его слова. — Значит, лекарство Гольду помогает. Мы сейчас бросим разок, пока нет огдё, и это будет конец.
— Сам замотался, молодёжь загонял, наловил столько, что и счёт потерял.
— Тут уже Вотану приходил и упрёк мне нанес: дава мал-мал надо брать
— Я что тебе говорил, не слушаешься. Вотану заботится о завтрашнем дне.
— Интересно ловить.
— Нашёл интерес. Надо законы природы уважать.
— Ладно, послушаюсь вас. Ты иди в столовую, а мы тут мигом и прибежим. пусть накрывают на столы.
Я взял кетину и пошёл к столовой.
— Кушать сейчас будете? — спросила тётя Полипа.
— Обожду всех. Георгий Иванович просил на стол готовить.
Вскоре подошли ребята.
— Не опоздали?
— Нет-нет, в аккурат. Слушай, зачем тебе столько рыбы?
— Зачем мне? Это и тебе, и мне, и ученикам, и собакам, и зверькам, и птицам — все хотят кушать. А вообще мне здесь понравилось ловить. Не то, что в родной деревне. Крючком дёргаешь весь день — поймаешь тридцать кетин. Издёргаешься так, что руки отваливаются. А тут один раз гребанул— меньше сотни не бывает, успевай только солить. Всё. Больше не ловим.
—Тётя Полина, работников кормить хорошо, — говорю я.
— Сами видим, что обед нужен хороший.
Ребята сели за столы.
— А где Аванушка, а ну, Сесе, зови её!
Аванушка прошла к столу. Я подсел к Георгию.
— Рябчик! — удивился я.
— Это только тебе. Ешь. Володя позаботился.
— Георгий Иванович, вам добавить? — проявила внимание тётя Полина.
— Не надо. Больным добавляйте — стали выздоравливать.
Пообедали, вышли на улицу. Георгий спросил:
— Что думаешь делать?
— Вам помогать.
— Ты бы лучше пошёл в школу, полечился, отдохнул и к нашему приходу сделал тепло.
— Ты только принеси мне ужин, чтобы я в потёмках не шарахался.
Я затопил печи, заправил лампы и решил сходить на берег. На берегу у костра возилась старушка. Юкола обдавалась дымком. Старушку беспокоить не стал. И так ясно-, она пришла на ночное дежурство. Я подошёл к бату, присел, и вспомнилась мне наша поездка в Джанго. Когда плыли — было страшно, теперь — нет. Не зря говорят: не так чёрт страшен, как его малюют.
Меня обдало свежим осенним ветерком, я вздрогнул, приподнялся, застегнул пиджак и бросил внимательный взгляд на утёс. Бывал на улице каждый день и не замечал, как осень мазками своей кисти изменила цвета утёса, сопок, кустарника, тальников и даже травы. После того, как я с мальчишками делал заготовку травы для матрацев, она сильно поблекла.
Вечерело. Солнце быстро опускалось к горизонту. Оно багряным кругом смотрелось через тучу, как через огромное, закопченное стекло. Выше тучи красным заревом освещался край небесного свода. Глянул на воду— она отливала свинцовым блеском. Я поспешил в школу, чтобы не упустить нужного для детей тепла.
Стемнело, а Георгия с ребятами нет. Я посмотрел на часы и запережи- вал. По всей школе разошёлся тёплый воздух. Я снял пиджак, зашёл в класс, зажёг лампу, присел к столу и принялся писать план. Открыл тетрадь, поставил число, написал «тема» и задумался. Вот задача: не знаю, какую тему писать, а цель — подавно. А писать надо. Ведь могут потребовать планы прошлого. Чему учить и какучить? Выполняй программу для русских школ, и баста. Вдруг скрипнула входная дверь, и послышался голос Георгия.
— Анатолий Яковлевич, ты где?
— Здесь я.
— Никак к урокам готовимся?
— Угадал.
— Иди кушать. Мы тебе талы принесли.
— Шутки в сторону, а то голодовку объявлю.
— Ужин — сам бы ел, да деньги надо.
Я прошёл в комнату и увидел на плите три миски, заглянул: одна — с рябчиком, другая — с печёнкой, третья — с чаем.
— А чай зачем? Свой есть.
— Этот — круто заваренный плиточный чай, сладкий — для больного то, что надо.
— Гоша, надо дверные навесы чем-то смазать.
— Извини, эту работу я делать не буду.
— Тогда я сам смажу.
— Не надо. У нас ни замков, ни крючков. Пусть скрипят, подают знать, что кто-то идёт.
— Согласен.
Я скушал печенку, принялся за рябчика.
— А что, если его запечь, вкуснее будет?
— Губа не дура. Ты мне напомнил одну байку: «Было бы яичко, да курочка — спечёт и дурочка». У нас всё ещё впереди. Не забывай лекарство пить.
Открывается дверь, робко заходит Аёня.
— Проходи, проходи, садись, — я указал на табурет.
— Случилось что, говори? — спросил Георгий. Лёня из кармана достаёт кусок голубоватого сахара и подаёт мне. Вместо того, чтобы сказать «спасибо», я проявил нетактичность, спросил:
- Где взял? Тётя Полина дала?
— Анинга дал.
— Мать дала, — сказал Георгий.
Я пришёл в себя, поставил кружку на плиту, принял сахар, и чувствую: сердце забилось, каку встревоженного зайца, ощутил: по щекам сбегают слезы. Я отвернулся от Лёни и смахнул их. Георгий заметил это и говорит:
— Наладим дела, съезжу в Ходы за хлебом, и сахару привезу. Вот тогда мы попьём чайва из самовара, — подошёл к самовару и погладил его. — Лёня, хочешь с самовара чай попить?
-Да.
— Попьём, обязательно попьём.
Я понял, что мои слезы увидел и Лёня. «А чего стесняться самого себя. Какой уж есть», — подумал я и подошёл к Лёне, положил руку на плечо и говорю:
— Ты когда-нибудь плакал?
— Нет.
— У тебя добрая душа. Ты настоящий друг.
Лёня мотнул головой.
— Скажи маме большое спасибо.
Лёня ничего не сказал, продолжал рассматривать самовар.
— Вы тут побеседуйте, а я пошёл к ребятам.
У меня забегали мысли: о чем бы с ним поговорить и без всякого осмысления произнёс:
— Расскажи что-нибудь, а я послушаю.
— Не знай.
— Не знаешь, о чём рассказать?
-Да.
— Не огорчайся, поживём вместе года два и будем рассказывать, как это по-вашему говорят: тэльмаси. Сейчас можешь к ребятам идти, а за сахар большое спасибо.
Лёня ушёл. Я взял кружку, присел к столу и смотрю на сахар. Заходит Георгий.
— Что-то вы мало беседовали.
— Я его попросил что-нибудь рассказать. А он мне: не знай. Мы и закончили беседу. А ты чего быстро вернулся?
— Почти все легли спать. Я убавил свет и пожелал спокойной ночи. Сейчас схожу на улицу, посмотрю на погоду и тоже на боковую.
— А я бы себе сказал так: хватит валяться, пора и за дело браться.
— Так, значит, лекарство Гольду помогло.
— Такого пока ещё не говорю, но думаю, что помогло.
— Вот тебе и джанговский врач. Он знает то, что не знает русский профессор: от чего заболел, тем и лечись.
— Не понял?
— От рыбы заболел, рыбой и лечись, — подчеркнул Георгий.
— Выходит, так. Народная медицина рядом с нами, а мы и не знаем.
—Теперь знай.
— Мне вспомнился случай. Как-то родные взяли меня из приюта и с первого дня стали кормить сыром, колбасой, маслом. Через три дня я заболел и вскоре открылся кровавый понос. Меня отвели к врачу. Врач побеседовал и говорит: «Ему надо опять перейти на старую пищу. От плохой пищи кхорошей надо переходить постепенно». На другой день родственники меня отвели в приют.
— Это что за родные?!
— Не знаю.
...Георгий пришёл с улицы и говорит:
— Похоже на дождик.
— Туча не зря нависала над нами.
— Схожу и я посмотрю на погоду, сказал слепой.
— Не огорчайся, вылечим.
Вернулся.
— Знаешь, почему Лёня меня растрогал?
— Почему?
— Как только он предложил мне сахар, я сразу вспомнил из приютской жизни один случай и меня взволновало.
— Рассказывай, да спать будем.
— Как-то по улице мы шли строем. Один прохожий мужчина что-то сунул мне в руку. Я обрадовался и, чтобы не упустить то, что он дал, сжал сильно кулак. «Неужели деньги?» — мелькнула мысль. Товарищи сразу с вопросом: что дал, покажи. Я развернул, там медяки. Не помню, сколько их было, но мне показалось много, так как мои пальчики еле упрятывали их. Тут посыпались вопросы: «Кто это? Родной? Знакомый?». Я сразу не придумал, что ответить и стал говорить: одним — знакомый, другим — родной дядя. Несколько дней я был богат. Покупал липучки, леденцы и угощал ребят.
— Когда наши ребята станут хорошо понимать русский язык, ты им при удобном случае расскажи про это. Пусть знают, что у тебя детство не было сладким.
— Зачем о себе много рассказывать.
— Чтоб знали, кто ты.
— Спим, а то ты сильно устал.
* * *
Я проснулся и в коридор. Зажёг спичку—половина восьмого. Я в комнату.
— Гоша, проспали! — и поспешил на улицу. Моросит дождь. Сбежал с крылечка, вернулся, тряхнул головой и в комнату. Георгия нет. Причесался и к мальчикам.
— Фу! Дышать нечем! Как вы тут спали?
— Лампа виновата, фитиль накоптил.
— Так может и пожар случиться. Больше не будем оставлять так. Ребята, не закрывайте дверь, пусть вытянет.
Георгий поторапливает ребят:
— На зарядку торопись!
— Зарядку будем в классе проводить, на улице дождь.
— Хорошо, что отловились.
- Рыбу-то как украли, - говорю я.
Георгий со своими учениками ушёл на урок, я остался с Володей и Сеней, попросил их занести в помещение дров, воды, и они уже принялись выполнять моё задание, как появилась Аванушка. Я с ней поздоровался, подвёл её к часам и говорю: «Надо на работу приходить в восемь часов». Мальчишки выполнили моё задание и зашли ко мне. Вдруг раздался звонок. Я — в коридор. Аванушка, согнувшись, нежно-нежно трясёт звонок. Я взял из её руки звонок и поставил на табуретку. Тут же вышел Георгий.
— По-моему, рано.
— Аванушка поспешила.
— Моя путал, — сказала Аванушка.
— Она ещё умеет говорить?
— Как же ты хочешь, век прожить и не уметь совсем говорить.
— Имею в виду, по-русски. Лучше сам буду звонить. Пусть занимается другим делом.
— Часы надо повесить в классе.
— Я тоже так думаю. Ребята, идите на перемену, коль дан звонок.
— Сеня, Володя, возьмите Аванушку и сводите в столовую, пусть покушает.
Сеня с Володей вернулись и зашли ко мне.
— Что скажете?
- Дожди манга, - сказал Володя.
— Правильно: дождь плохо. Как юколу сушить?
Георгий устроил перемену и сразу ко мне.
— И тут курят! Хоть говори, хоть не говори.
— Не ругайся. Я им дозволил. И у тебя на уроке курят?
— Вы как будто не знаете.
Я улыбнулся.
— Вам смешно.
— Не сердись, Георгий Иванович.
— Сходите, проведите урок, сразу голова заболит. Придётся на носилках выносить. Одни кончат, другие начинают. Так и веду урок. Голова трещит. А тут ещё, как на грех, над классной доской повесил часы. Так они меня совсем не стали слушать. Смотрят на часы и молчат. Сейчас часы перевешу на другую стенку, чтобы они были у них с затылка, — сорвался с места.
— Ути-и-и, Госка, — сказал Сеня и приподнялся.
— Идите на улицу курить, здесь нельзя.
Ребята вышли. Я открыл дверь и тоже вышел. Встал у порога и смотрю, как идёт мелкий, холодный, слякотный, быстро смочивший и без того сырую землю дождь.
Георгий провёл три урока и говорит:
— Как хочешь, а я кончаю. Во-первых, голова разболелась. Во-вторых, от того, что молчат. Лёня отказывается переводить, да ещё, как вертишейки воротят головы назад и смотрят на часы, как будто что понимают.
— Отпускай. Может, они скучают о родных, юртах, охоте, рыбалке и ещё о чем-нибудь. Сходи на улицу, проветри мозги, а не то полежи с закрытыми глазами.
— Как хорошо, что дождь обождал.
— Рыбу не промочит?
— Не доверяешь?
— Доверяй и проверяй. Я же директор. За всё отвечаю.
— Хочешь сказать, что я ни за что не отвечаю.
— Такого и не думал говорить. Пойдём лучше в комнату.
Прошли в комнату, закрыли дверь. Георгий лёг и говорит:
— Ну, ты и завёз меня.
— Я тебя не вёз, наоборот, ты меня вёз, а плыли вместе. Не я от тебя, не ты от меня ни на шаг не отставали. Скажешь, не так? Молчишь? Вот и они молчат. А молчание — знак согласия. Ты их за один день хочешь всему научить. Так не бывает, дорогой наставник. Нам надо поторопиться самим их язык выучить, тогда и учёба пойдет быстрее. Надо ещё разобраться, почему они молчат. Какие бы они большие не были, а для нас они — дети, и наша задача не просто их учить, а следует заглянуть в их души. Ты обиделся на них, а я нисколько. Я как только увижу человека грустным, сразу вспоминаю себя.
* * *
Во время подъёма Георгий говорит:
— Баня нужна. Замечаешь, как головы чешут?
— Завтра устроим. Аванушке будет работа. Я сейчас напишу записку Павлу Ивановичу, чтобы у врачей взял лекарства и прислал нам. Надо срочно какие-то меры предпринимать.
— Остричь бы их
— Нельзя этого делать — взрослые, косы до пояса, Адихини замужем. После обеда что будешь делать?
— Дел по горло: пилы точить, дрова пилить, бельё готовить.
На первой перемене Георгия спрашиваю:
— Как дела?
— Никто не завидует.
— А мне кажется, что ребята тебе завидуют и хотят на тебя быть похожими. Ты у них авторитетнее, чем я. Ты можешь делать то, что я не могу.
Закончил я третий урок и вышел из класса.
— Чего бурчишь? — заметил моё расстройство Георгий.
— Ругаю.
— Кого?
— Себя. Больше некого ругать.
— Ругай, ругай, я это знаю. Лучше себя поругать, чем слушать ругань от других.
— Стал с ними читать, а они азбуки не знают. И давай с ними алфавит учить. Я им показываю, говорю, а они молчат.
— И боятся букв, — с усмешкой добавил Георгий.—А ты знаешь, что аз, буки, веди страшат, что медведи. Успокойся... По этому случаю я тебе вот что расскажу. Ты уже знаешь, что наша семья большая. Учеников соответственно было много. Так вот, соберутся дома, и орут один перед другим: аз, буки, веди. А почему орали? Потому что боялись учительской линейки. Они как разорутся, отец и вставит: «Аз, буки, веди страшат, что медведи». Тебя они не боятся, поэтому и не повторяют.
Георгий успокоил меня. Я пошёл проводить четвёртый урок. Время вышло. Я тряхнул звонок. «Отдыхайте, на ужин скоро пойдём», — подошёл к часам, подтянул гирю, зашёл в комнату. Георгий, согнувшись, точил пилу.
— А я думал, что купил пилу, и сразу можно ею пилить.
— Так не бывает. Скоро вас всех обеспечу инвентарём, будете говорить: сам пилю, сам колю, сам я печку растоплю, на Аванушку не надейтесь.
— Зима подходит. Дров много надо. Я уже с мальчишками говорил.
— Что же они сказали?
— Мо (дерево) тайга много.
Георгий засмеялся, приподнялся и заходил по комнате.
— Открытие сделали. Это мы и сами видим, да на чём это мо будешь возить.
— Говорят: собака, нарта есть.


— Собаки повезут, если сам будешь впрягаться. Это я уже точно знаю. Погода установится, надо идти заготавливать дрова и по первому снегу вывозить.
— У нас дрова — не меньшая задача, чем грамоте учить.
Мы замолчали. Георгий присел, на колени положил пилу и напильником стал ширкать. Я открыл книгу.
— Пила готова, осталось ручки приделать.
— Закончил?
— Так точно.
— Проверь ребят и будем планы писать, — я взял тетрадь для рабочих планов и задумался. Заходит Георгий.
— Всё в порядке. Тишина, накурено, то и гляди, что крыша взлетит. Даже у девочек не продохнуть.
— Как бы школу не сожгли, — забеспокоился я.
— Такое исключено. К огню относятся со всей осторожностью.
— Садимся за планы... Я думаю: нам надо усиленно развивать их речевую деятельность на предметах: ложка, кружка и т.д. По картинкам. Картина — важное средство развития речи, мышления, памяти и воображения.
— Где мы картинки возьмём?
— В учебниках есть, пока на предметах. Потом рассказывать, что у нас слова бывают разные: весёлые и грустные, маленькие и большие. Есть вежливые слова: спасибо, пожалуйста, здравствуй. Есть слова очень важные: пионер, комсомолец, коммунист, партия, мир. Есть родные, дорогие слова: папа, мама, товарищ, школа, но самое важное, самое дорогое слово — Родина. Я думаю, что тебе, нам вообще, надо начинать с вежливых и близких слов.
— С этого и начнём.
— Ты их чаще подбадривай. Говори, что получается хорошо. «Так, так, молодец, повтори, скажи так, как я говорю, скажем все вместе»... Поступай, как артист на репетиции.
— Я и так, как артист.
— Вот-вот, учитель артистом и должен быть. Хорошим, влюблённым в своё дело артистом. Постоянно помни о похвале. В данный момент она нам нужна, как воздух. Похвала — витамин для души. А главным приёмом в обучении и воспитании у нас должно быть — опережающее одобрение: «Ты это сможешь. Делай, получится, говори, не стесняйся, давай вместе скажем, и т.д.».
— Спасибо за науку. Учту. Побольше советов, чтобы быстрее научить писать и по-нашему говорить. Так хочется с ними поговорить от души, — посмотрел в мою сторону и говорит: — Стол — это престол.
-Я взял со стола расчёску и положил в карман. Мы погрузились в глубокую задумчивость и стали писать
;
ПЕРВЫЙ РОДИТЕЛЬСКИЙ ГОСТИНЕЦ ДЕТЯМ
Утром дождя не было, но солнце не показывалось. Кругом было сыро, с веточек стекали дождевые слезинки. Жухлая трава обмякла и перестала шуршать: с тропы не сворачивай, иначе сразу вымокнешь.
— У турника никого нет? — спросил Георгий. — Как погодка?
— Пасмурно, сыро, но сверху не каплет. Вода холодная, аж хрустит.
— Не верится.
— Сбегай, проверь.
Георгий схватил мыло, полотенце.
— Мальчишки, за мной! — задробил по коридору. Минут через пять вернулся и с ходу:
— Ключевая вода хворь лечит.
— Скажи им по-удэгейски, чтобы поняли.
— Тогда так: биоса ули ая.
После завтрака Георгий дал звонок и пошёл на урок, Я с Володей, Сеней и Аванушкой стал готовить баню. Прибегает Георгий.
— Анатолий Яковлевич, приехал отец Адихини, просит видеть её, что делать?
— Отпусти, пусть пообщаются.
—Увезёт, смотри.
Посещение родителя и предостерегающие слова Георгия меня сразу насторожили. Адихини с отцом я провел в спальню девочек, зашёл в комнату и думаю: может и увезти, ведь замужем. И полезли в голову разные догадки. А самого так и тянет поговорить с ними. Да как поговоришь, когда мы разноязычные люди. И неудобно влезать в их семейные разговоры. Надо бы показать отцу и столовую, покушал бы с дочерью и увидел бы, что их дети не обижены. Вдруг скрипнула дверь. Я к своей двери. Открываю — Володя.
— Адихини и абу не выходили?
—Там ходили.
Я словно сорвался с пружины, рванул к берегу. Бегу и думаю: увезёт, как пить дать. Благо, что берег близко. Вижу: в бате сидят двое. Остановился, перевёл дух, сердце: тук-тук, того и гляди, грудь разломит. Успокоился и ровным шагом пошёл к ним. Подхожу. Адихини ножичком режет хрящ свежей кетовой головы и кушает. Отец смотрит на неё и, придерживая чубук трубки, попыхивает дымком. Около них в берестяной чумашке с ведро свежих кетовых голов. Я подумал: как же они так вышли, что я не услышал, а ведь тихо сидел.
—Адихини, поговоришь с абу, потом проведи его в школу, покажи, где учишься, в столовую своди, я поварам скажу, чтобы покормили абу, — повернулся и пошёл.
Георгий закончил уроки, подошёл ко мне.
— Где Адихини?
— Спрашиваешь, где Адихини? Ты бы лучше спросил, как я её потерял и как до берега бежал. В тот момент, если бы я соревновался с оленем, то я бы его, наверняка, обогнал. Думаю, что Адихини не уедет.
Поговорив, мы стали собираться на обед. Георгий приглашает всех построиться в коридоре. Я вышел на улицу. Гляжу: от берега идёт Адихини с отцом, и оба что-то несут. Мне на душе стало радостно и тепло. Я направился навстречу им.
— Абу, давай помогу, — и протянул руки к мешку.
Абу не возразил. Я взял мешок и почувствовал приличную тяжесть. Поднёс к крылечку и на ступеньки положил. Георгий вышел, спросил:
— Что это?
— Не знаю, папа Адихини принёс.
— Абу, что здесь? — указал на влажный мешок.
— Сугдзя, улэ.
— Кому это?
— Бата куси, адига куси.
— Ясно, асаса абу. Привёз мясо и рыбу, — сказал Георгий и заглянул в мешок. — Это настоящий родитель. Мальчишки, берем мешок и в столовую.
— Тётя Полина, Киди, живём! — возвышенно сказал Георгий.
— Что за новость? — отозвалась тётя Полина.
— Папа Адихини привез нам мяса и рыбные головы.
— Головы свежие, — говорю я. — Их сейчас помойте и положите на столы. Пусть кушают.
— Сейчас сделаем.
Всем была предложена уха, пшённая каша, чай и, конечно же, гостинец — свежие кетовые головы.
Я принялся кушать кашу. Георгий — уху, а ребята взяли головы и ножами стали вырезать кусочки мякоти, хрящ, и с наслаждением смоктать.
Пообедали. Я подошёл к отцу Адихини и сказал:
— Асаса вам. Приезжайте ещё. Киди, поясни ему, что мы всегда рады видеть его у нас.
Закончил последний урок, я со своими учениками пошёл мыться.
— Ну как, кричали: манга? — спросил Георгия.
— Не кричали, а бурчали, когда мыло предлагал. А в общем, на этот раз они мылись неплохо. Только больше мыли ноги, руки, туловище, ну и голову мыли, только старались без мыла. Тут же подключался я. А заодно и побаивался, что бы Леса или Золодо не подвесили мне.
Перед сном Георгий гостю устроил постель, уложил всех спать, вернулся в комнату и говорит:
— Ты заметил, что Адихини в новом халате?
— А ты заметил, что Сесе надела русское платье?
— На это обратили внимание даже мальчики.
— Знаешь, как я был вначале огорчён, когда появился отец Адихини, а потом...
— Обрадовался, что привёз гостинец, — сказал Георгий.
— Так оно и было.
— Слышишь, бум-бум.
— Кета уже прошла, а он всё шаманит.
— Благодарит бога за то, что много рыбы послал. В такой обстановке любой неграмотный человек поверит шаману. Рыбы-то много было.
— Пусть играет, а мы под его музыку будем спать,—сказал Георгий, и мы улеглись.
ЗАГАДОЧНЫЙ ОГДЁ
Я почувствовал толчок в спину.
— Вставай! Кто-то кричит!
Я соскочил, лампа зажжена. Схватил очки, натянул брюки, и босяком в коридор. В спальне мальчиков дверь открыта, и горит свет. Я туда. Георгий стоит около постели Хохоли и громко говорит: «Хохоли! Хохоли!» Я к нему. Тот замолчал. Выглядывает из-под одеяла,- глаза расширены, рот перекошен, лицо в ужасном страхе. Край одеяла тянет на голову. Георгий придерживает одеяло и пытается поняты в чём дело?
— Хохоли, дорогой, что случилось? — спокойно спросил я. Хохоли молчит. Гляжу, соседа его в постели нет. Дальше глянул — постели пустые.
— Где остальные? — ещё больше встревожился я.
— Вон, к стене прижались.
— Вы чего там?
— Огдё пришёл. Хохоли видал,—дрожащим голосом сказал Сеня. Георгий оставил Хохоли и набросился на ребят.
— Где огдё? Покажите! Я ему голову сверну!
— Не надо, а то душить будет, — сказал Володя и показал на свою шею.
— Георгий Иванович, говори спокойно.
— Тут разве будешь спокойным! — и вернулся к Хохоли. Хохоли, видимо, услышал чрезмерно быстрый, приближающий к нему, топот, и снова как взревёт. Ребята как вздрогнут и присели к полу.
—Хохоли, милый, успокойся, — ладонью провел по его лицу. — Никакого огдё нет.
— Где он, покажи! Я сейчас его!... — опять вскипел Георгий.
— Я же тебе сказал: голоса не повышать! — и строго посмотрел на Гошу, Вдруг Хохоли замолчал, но не сменил выражения лица. Слышу, скрипнула дверь, и по коридору кто-то мягко затопал. Заходят Вотану, отец Адихини и какая-то старушка.
— Мамэ Потоло, — кто-то сказал.
— Бабушка Потоло, — сказал Георгий.
Бабушка, чуть ли ни крадучись, подошла к Хохоли. Мы с Георгием отстранились, а сам думаю: кто же их пригласил? Не иначе, как отец Адихини. Мальчишки тут все. Я ринулся в спальню девочек — девочки, поджавши ноги под себя, сидят на одном топчане. Я вернулся. Хохоли сидит на постели, дрожит, вертится, кого-то ищет. Все смотрят на. него. Георгий подошёл к мальчишкам и говорит:
— Бабушка Потоло лечить может?
— Огдё гони умей делать, — сказал Володя.
— Не шамана позвали, а бабушку Потоло, — рассуждаю про себя, сам не спускаю глаз с Хохоли и Потоло.
Потоло — сгорбленная старушка, в обычном расшитом халате почти до пят, с открытой непричёсанной головой, клочками торчащие седые волосы при каждом движении её головы сверкают серебром. «Увидев такую старушку в лесу, можно перепугаться не меньше, чем огдё», — подумал я. Она поглаживает Хохоли по голове и что-то тихо говорит. Смотрю, Вотану задвигался и, взяв табурет, несёт к бабушке Потоло. Поставил между топчанами и отошёл на прежнее место.
Бабушка табуретку пододвинула ближе к изголовью постели Хохоли.

Откуда-то в руках у неё оказалась железная тарелка. Она поставила её на табурет. Потом из кармана извлекла черную эмалированную кружку и стукнула ею о табурет. Хохоли схватился за голову и опять давай кричать:
— Онэ-э-э, онэ-э-э!
— Гоша, воды! — сделал догадку я.
Георгий выхватил из худых, крючковатых пальцев кружку и в коридор. Вернулся с водой и подаёт бабушке Потоло. Она взяла и чуть-чуть плеснула на дно тарелки. От головы Хохоли отвела руку, погладила его. Он замолчал. Достала из кармана несколько палочек, положила их около тарелки. Потом взяла палочку короче карандаша и потолще пальца, поставила на дно тарелки ближе к краю. Хохоли голову повернул и смотрит на тарелку. Поставила вторую палочку, третью. Получился треугольник.
— Ес огдё, — кто-то сказал из-за моей спины. Я обернулся — там стоял Сеня. Потоло сунула руку в карман и завозилась в нём. Вынула руку. Георгий как крикнет:
— Цыганская игла (большая игла)!
Потоло взялась за нос Хохоли и прицелилась кольнуть. Гоша хлоп ей по руке.
— Кровь спустить хочет! Заражение будет! Толя, не разрешай!
— Потоло, так делать нельзя, Хохоли умрёт, — строго сказал я. Сеня что- то сказал. Потоло забурчала, подвела иглу к своему носу.
— Это другое дело. Если тебе хочется крови, коли свой нос, — негромко сказал Георгий.
— Потоло, спрячь иглу! Сейчас же убери иглу! — приказал я.
— Толей, циво боись, — сказал Вотану.
— Боись, не боись, а колоть запрещаю.
Потоло убрала иглу.
— Кушай давай огдё, — сказал Вотану.
Все молчат. Вотану из кармана достал кисет, взял щепотку табака и подаёт бабушке. Потоло что-то сказала. Сеня обратился ко мне:
— Пшено, соль, сахар надо, будет кормить огдё.
— Где взять? — возмутился я.
— В нашей кладовой, — радостно сказал Георгий. — Леса, бежим, — схватил Леса за руку и выскочил из спальни.
Все стоят, не двигаются, молчат. Я — тоже. Тишина. Кажется, все замер ли. Хохоли тоже не двигается.
Минуты через три прибегает Георгий, из одного кармана выгребает сахар, из другого — соль. Леса подал горсть пшена. Бабушка всё приняла и высыпала в свои карманы. В тарелку положила кусок сахара, бросила по щепотке соли и пшена. Потом легонько крутнула тарелку, палочка упала, ещё крутнула — упали остальные. Обеими руками взяла тарелку и, пришёптывая, мелкими неслышными шагами направилась на выход. Мы за ней. Идём и ждём, что будет дальше делать. Потоло вышла на улицу, сошла со ступенек, отошла шагов на десять, содержимое тарелки выплеснула в строну леса. Бах! Я вздрогнул и обернулся. Вотану держит ружьё.
— Зачем стрелял?
— Огдё пуля лети.
- Куда?
— Верхним людям.
— Выстрелил в сторону кладбища, — заговорил Георгий. — Там у них кладбище. Ребята мне говорили. Боятся туда ходить.
— Сипи, — мягко сказал Вотану, ружьё отдал Леса и пошёл.
— Вотану, минуточку, — остановил его Георгий. — Вы тоже умеете шаманить?
—Мал-мал понимай, — совсем спокойно и совсем безразлично ответил Вотану. Помолчал и добавил: — Огдё опять буди ходи.
— Почему?
— Тайга кушай нет. Надо корми огдё.
Мы переглянулись и направились в помещение. Потоло пошла с нами. Отец Адихини прошёл в класс. Бабушка Потоло в спальне мальчиков взяла медвежью шкуру, присела на неё, рядом положила тарелку, в тарелку поставила кружку и занялась табачком. Мы ей не стали запрещать. Георгий ходит по спальне и уговаривает ребят:
— Спать надо, спать. Никакого огдё не было и нет, — подходит к каждому, поднимает край одеяла и говорит: — Видите, нет огдё. Ни у кого нет.
Я прохожу к одному углу, другому, заглядываю под топчаны и тоже говорю:
— Огдё нет. Бабушка Потоло, скажи им, что в школе никакого огдё нет.
Врачевательница молчала, выпускала изо рта маленькие облачка дыма и следила за нашими действиями. Мальчишки успокаивались и укладывались в постель. Хохоли укрылся с головой, скорчившись, лежал молча. Я тоже немного успокоился и пошёл проведать девочек. Девочки лежали в постели.
— Спать, девочки, спать, адига, — говорю им, убавил свет и ушёл к мальчикам.
Георгий тоже ровным, спокойным голосом говорит:
— Бата, спать, мальчики, спать. Я с вами — не бойтесь, — подходит к каждому, трогает кого за руку, кого — за ногу, кого просто хлопает по одеялу.
Я подошёл к Хохоли, приоткрыл одеяло и погладил его по голове. Георгий приглушил свет. Мы ушли к себе.
— Молодец, что вовремя ударил по руке, а то не знаю, чтобы произошло. Как быстро ты среагировал. А я остолбенел. Понимаю, что она может уколоть, а что сделать, чтобы остановить её, — не соображу.
— С чего это он? Не иначе, как что-нибудь страшное приснилось.
— На ночь наелись грубой пищи, желудок не отдыхает, и снятся страшные сны.
— Может, с вечера слышал игру шамана и подумал об огдё?
— Чего гадать, лучше будем спать.
— Какой сон. Надо посмотреть время. — Сходил в класс и говорит: — Как думаешь?
— Чего думать, говори.
— Три часа. Теперь уже не усну.
— Ложись, поспи, а я посижу, почитаю, за ребятами послежу.
Георгий, не раздеваясь, лёг, под затылок подложил ладони, с минуту полежал, соскочил. «Пойду к ним, там полежу, постель свободная есть».
Георгий ушёл. Я попробовал читать. Не читается. Глаза не закрываются, во всём многообразии вижу никем не придуманную живую картину. Отложил книгу, потушил лампу, не раздеваясь, лёг. Лежу, лежу, а заснуть не могу — лезут в голову суматошные мысли. Сколько времени прошло — не знаю.
Слышу, дробно стучат каблуки. Я соскочил. Рывком открывается дверь.
— Толя, пошли. Опять Хохоли.
— Я готов.
Зашли в спальню. Бабушка была около парнишки и возилась с тарелкой. Георгий — к Хохоли. Я добавил в лампе свету и тоже к нему. Приблизился и стараюсь погладить его по голове, как это делала Потоло. Но Хохоли не унимается. То сильно кричит, то затихнет, похоже на то, как плачут капризные дети, когда вымогают что-нибудь у родителей. Мальчишки, конечно же, не спят. Кто лежит и выглядывает из-под одеяла, кто закрылся с головой, а Сеня с Лёней сидят на постели.
—Лежите, ничего страшного не произошло, — говорю им. — Ему опять какой-то непонятный сон приснился. Скоро пройдёт.
Бабушка Потоло зашептала. Хохоли замолчал. Мы с Георгием неотступно следим за каждым движением знахарки. Я всё время смотрю на её руки: не держит ли украдкой «цыганскую иглу».
Потоло всё сделала, как и прежде. Взяла тарелку и пошла на улицу. Мы остались с ребятами. Через минуту-две она вернулась, что-то сказала. Сеня с Лёней легли. Я подошёл к бабушке и говорю:
— Можно нам уходить?
— Га, — сказала она. Зашли в комнату.
— Теперь и я смогу шаманить, — сказал Георгий.
— В следующий раз, как Хохоли закричит, так будешь ты шаманить, а бабушка посмотрит на нового врачевателя. Да ещё послушает: всё ли ты будешь говорить то, что она говаривала во время лечебного ритуала.
— Научусь говорить по-удэ и с этим справлюсь.
— Как спалось после бани?
Георгий засмеялся.
— Сейчас смешно. Когда Хохоли кричал, так сам не свой был: орёшь, бегаешь, как шаман. Бабушка Потоло вон как спокойно всё делала. С твоим характером не мамэ подменять, а шамана. У него всё весело проходит.
— С шаманом у меня особый разговор будет.
— Уж не хозяином ли стойбища Джанго думаешь стать?
— Поживём, посмотрим.
Поговорили. Георгий дождался семи часов и направился делать подъём.
— По такому случаю, может, сегодня зарядку не будем делать?
— Никаких поблажек. В классе проводи.
Я прошёл в класс. Гостя не было. «Наверно, уехал», — подумал я. Зашёл в спальню мальчиков. Бабушки Потоло тоже не оказалось. На завтраке я тётю Полину спросил:
— Вы полностью доверили кладовую Леса?
— Вчера отдала ему ключ. Мы вместе получали продукты, он мне уже сам отвешивал на сегодняшний день. Отвесил тютелька в тютельку. Я даже удивилась, как он добивался точности взвешивания.
— Честный товарищ. В крови обмана нет.
В конце дня я Георгия спросил:
—Днём не обращал внимания, как дети вели себя после «спокойной» ночи.
- Как и все дни. Меня это уже не тревожит. Сейчас я беспокоюсь за завтрашний день.
— Почему?
— Завтра новую сцену разыграем.
— На шамана намекаешь?
— Конечно. Хочешь, расскажу о нашем плане?
— Рассказывай, а то тебе ещё план писать.
— Слушай, — взял табурет и подсел к столу. — Тётя Полина даёт мне небольшую тыкву. Я у неё вынимаю внутренности, прорезаю глаза, рот, против глаз закрепляем две свечи, чтобы глаза горели. Такую голову закрепляем на длинный шест. Прячемся с Сеней в ложбинке нашего ключа. Голову поднимаем так, чтобы глазами была направлена в сторону шаманского костра и будем слегка подёргивать вверх-вниз, чтобы показалось, что голова живая. А ты с Лёней и Володей пойдёшь к костру. Как будто так, просто посмотреть. Лёня с Володей будут незаметно посматривать в нашу сторону и как только увидят светящиеся глаза, так сразу закричат: «Огдё! Огдё!» И укажут. А ты наблюдай, как на это среагирует шаман, и что будут делать участники костра.
— Если так, то я согласен. Делай, а свечи где возьмёшь?
— Тётя Полина дала, — и показал.
— Мальчишки согласились?
— С удовольствием.
— Не проболтаются?
— Дали слове
— Не знаю.
— Будь спокоен. У них слово — олово.
— Всё рассказал?
— Другого больше не придумал.
— Тогда садись за планы.
Георгий пишет план, а я открыл книгу и мысленно анализирую разумность придуманной сцены.
— Послушай, а ты не подумал, что твоя шалость ещё больше убедит их в том, что действительно есть огдё.
— Пусть, что хотят, думают, а я от своего плана не отступлю.
— Ладно. Пусть будет по-твоему.
— Что мне на внеурочное время планировать?
— Дрова заготавливать. Да пора уже подумать и о своём столе, а то скажут, что едим детскую пайку.
— Два дня ещё можем питаться. Рыба наша, мясо родительское. Два дня будем готовить дрова, а потом займёмся собой.
Я вышел на улицу. Со стороны берега светилось небольшое зарево, на фоне которого частоколом просматривались толстые, освобождённые от листьев, тальники. Я подумал: вечерний костёр — очаг древней культуры лесных людей. Другого не знают. Отправился к себе и улёгся спать.
* * *
После завтрака Георгий поспешил на уроки, а я решил пройтись на берег. Меня волновал задуманный план Георгия. Всё ли он, как надо, продумал? Я вышел на берег. У причала стояли два бата. В одном что-то делал мужчина. Я, проходя мимо, поздоровался с ним. В лицо я его не узнал.
Разговаривать с ним не стал, прошёл мимо висящей на вешалах юколы. Юкола смотрелась очень красиво. Густо-красные рыбные «языки» невольно хотелось испробовать. «Пусть побольше готовят на черные дни, может,

и нам когда-нибудь придётся утолить голод», — подумал я.
Прошёл до заливчика. Осмотрел место, откуда Георгий думает высунуть своего чёрта, взглянул в сторону костра, где шаман постоянно камлание делает — просвета не видать, значит, не увидят их. На этом я успокоился и направился к школе. Только вышел из-за угла, гляжу, мои парни крыжуют вершину тополя. Я улыбнулся и направился к ним.
— Ой, да молодцы! Это уже настоящие хозяева нашей школы. Кто же вас надоумил дрова пилить?
— Госка, — сказал Сеня.
— Не Гошка, а Георгий Иванович. Скажи: Георгий Иванович.
Сеня промолчал.
— Пилите, я сейчас схожу за колуном и потренирую мускулатуру, а то за эти дни совсем ослаб.
Зашёл в помещение, снял пиджак, взял колун, вышел к ребятам и стал колоть. Колю и поглядываю на ребят. Они пять-шесть раз двинут пилой, и чурка отскакивает. И я под их азарт подладился: взмах — чурка пополам, взмах — вторая пополам. Мальчишки закончили пилить, присели, стали закуривать. Я тоже остановился. Взглянул на классные окна, а там Георгий улыбается и кивком головы подбадривает нас. Я подошёл к окну, спросил:
— Сколько времени?
—Десять
— Значит, ещё поработаем.
...После обеда Георгий с мальчишками пошёл заготавливать дрова. Аванушка с девочками принялась в помещении наводить порядок. Я отправился на урок.
Вышли на вторую перемену, а наши заготовители дров уже около школы, и Георгий среди них.
— Уже пришли?
—Хорошего помаленьку, — сказал Георгий. — Смотри, — и поднял выше головы рябчиков.
— Вы что, дрова пилили или за рябчиками бегали?
— И то и другое делали. Совмещали полезное с добрым. Хотели ещё отстрелять, да Золодо не разрешил.
—Ты нахапал кеты и, по всей вероятности, своей жадностью напугал их.
— Так надо. Рябчик всегда с нами, а кета день-два и. ушла. Мы уже три шалаша поставили.
— Шалаши делали или дрова заготавливали? Как-то говоришь непонятно. А ну, покажи, что настрелял.
— Бери. Это тебе гостинец огдё послал.
Я взял рябчика и стал искать места попадания.
— Русский глазам не верит, надо пощупать.
— Не верю, потому что плохо вижу.
— Не обижайся на уродливого шутника.
— Аадно, прощаю. Говори, сколько дров заготовили?
— Шалаши — это наставленные в кучи древесные кряжи с твой рост и более. А дерево не какое попало — ясень.
- Зачем такое редкостное дерево портить?
— В этом не я виноват. Спроси у них. Я только прицелился березу пилить, Леса мне говорит: «Георгей. Ванич, это мо не надо пилить,—сам подмигивает мне, — пойдём покажу, что пилить». Подвёл к ясеню, а у него снизу метра на два ободрана кора, и дерево подсохшее. Я от удивления почесал затылок. «Ничего себе, — говорю им, — так вы что с весны наметили деревья, какие будете пилить на дрова? — А потом спохватился. — Вы тут не живёте, откуда знаете про этот ясень?» — «Моя знай», — ответил Леса.
Я посмотрел на Леса. Он молчал.
—Спилили дерево, раскряжевали, составили, и получился шалаш. «Дальше куда идём?» — спрашиваю его. А Золодо указывает на другой ясень. Мы и его спилили, потом — третий. Так три лесины — три шалаша, и всё под боком, хоть на себе неси.
— Зачем кору снимают?
— За лето дерево подсыхает, дрова хорошие получаются.
— А что, разумно. Не пилят, что попало, и как попало.
— Рассказать тебе про осину?
— Про осину потом. Вечер на это будет, сейчас на урок нам надо идти. Если будет время, рябчиков обработай, а не то попроси тётю Полину.
Пришли на ужин. Я занял своё место. Киди поставила передо мной две миски: одна с жареной рыбой, в другой варёные рябчики.
— Кушай, да поправляйся, — сказал Георгий.
— Тётя Полина, как Леса справляется со своими обязанностями?
— Переживает.
— За что?
— Говорит: ночью немного продуктов брал. Огдё кормили.
— Было такое. Покройте расход рыбой, мясом и успокойте его.
— Мы уже всё уладили.
— Надо сказать Леса, чтобы для огдё домой взял немного продуктов, — сказал Георгий.
После ужина Георгий позвал в комнату наших помощников.
— Садитесь и смотрите, что я буду делать, — около топки он поставил табуретку, присел, на колени положил тыкву, взял нож, вонзил его в тыкву, прорезал круг. — Давайте тазик.
Я принёс тазик. Через отверстие он стал выгребать мякоть.
— Семечки. Можно кушать. Хорошее лекарство от глистов и всякой прочей внутренней гадости.
— Всё ты знаешь.
— Мать наставляла. А раз мать говорит, то оно так и есть.
Георгий занялся тыквой, я — семенами. Мальчишки безотрывно смотрят на Гошину выдумку. Не прошло и пяти минут, как он смастерил голову и приподнял.
Я посмотрел на тыкву и бросил взгляд на мальчишек. Они были удивлены.
— Чем не огдё! — воскликнул Георгий.
— Тише, а то разбегутся.
А тыква действительно была похожа на необычную рожу. Круглые глаза смотрелись тёмными пятнами, открытый рот с зубами напомнил пилу, нос — равносторонний треугольник.
— Нос короткий и широкий. Делай, каку себя.
— Мой нос для семерых рос, а достался одному.
Я засмеялся.
— Ты читал сказку «Карлик Нос»?
— Читал.
—Так вот Карлик Нос — это я и есть. Нос должен быть похож на их носы. Посмотри на.Лёню Если бы это был наш русский чёрт—другое дело, а это будет их огдё. Значит, он на них и должен походить.
— Осторожнее с такими шутками, а то как бы не поплатился за такие слова. Скажи спасибо, что они ещё не всё понимают, что говоришь.
— Анатолий Яковлевич, молчу.
— Работайте, а я пройду на ребят погляжу, — прошёл в спальни, заглянул в класс. В комнатах немного накурено. Ребята кто где, и все молчат. «Скучают», — подумал я. Вышел на улицу, ничего не вижу, но хорошо слышу музыку шамана. Она звучала глухо, словно вырывалась из глубины Джан- говского утёса. Я поспешил в комнату, чтобы доложить Георгию.
— Скорей, пока шаманит.
— Мы готовы. Посмотри на наше изобретение. Сеня, зажигай свечи, Лёня, туши лампу.
В тёмной комнате у меня перед носом задвигалась неведомая образина с ярко-красными глазами, носом и оскаленными зубами.
— Ути-и-и, огдё! — разом сказали мальчишки.
У меня по спине пробежала дрожь.
— Как красный цвет сделал?
— Тётя Полина дала красный лоскут.
— Не загорится?
— Не должен.
— Тогда пошли.
— Что сейчас будет! Ты не представляешь себе!
— А ты представляешь?
— Представляю.
— Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь.
Георгий тыкву опустил, фукнул в неё, свечи потухли, и мы пошли на улицу.
— Не торопись зажигать, а то я пока дойду... Кого берешь?
— Сеню.
— Тогда я за Лёню держусь. Володя, ты иди впереди, а мы за тобой.
Тропой прошли благополучно. Стали подходить к костру. Я опустил руку, приблизился. Мальчишки рядом, по неширокому кругу на корточках сидят мужчины. Женщин не видать, почти все курят, и все, как мне показались, недвижно смотрят на. костёр. В одном из сидящих я узнал Гольду. Я прошёлся по кругу и встал лицом к костру так, чтобы можно было просматривать ту сторону, откуда должен появиться огдё. Шаман, безусловно, нас сразу заметил, но не подал виду. Он, косолапя, в танцующей манере, сделал два круга и остановился против меня. Бросил сердитый взгляд и опять понесся по кругу. Я смотрю на него и думаю: «Русский, а шаманиту удэгейцев — что-то не вяжется, толстый, но вёрткий, и косолапит так, что не каждый, от природы, так сделает. Танцует - ноги чуть не колесом, остановится — ноги прямые. Образина большая, борода чуть заметна, лицо при повороте к огню лоснится. Голова, плотно прикрытая шапочкой с торчащим беличьим хвостом, напоминает ту тыкву, которую только что Гоша превратил в огдё. Расшитый яркий халат затянут широким серым поясом, на котором висят какие-то шумящие, на разные лады, побрякушки. От ударов палкой по бубну общий многоголосый шум ритмично покрывался мощным раскатистым «бум! бум-бум! бум!» Танец шамана и близко не был похож, сколько мне известно, ни на один русский танец. В данный момент шаман, как мне представилось, был больше похож на раненого зверя, который вот-вот станет жертвой святых. И я как будто жду того момента, когда по воле сидящих, он прыгнет в костёр, воспламенится и вознесётся духом к верхним людям.
Вдруг Лёня и Володя как закричат: «Огдё! Огдё!» — вытянули руки в сторону заливчика и прячутся за меня. Я кинул туда взгляд: четыре светящиеся точки формировали страшную образину.
Шаман в том же темпе сделал круг, остановился, взглянул в сторону, куда указывали руки мальчишек, и заколотил в бубен так, что хоть затыкай уши. Подпрыгнул и понесся вихрем по кругу. Я стою, как и стоял, и наблюдаю за всеми. Мужчины взволновались, заговорили, двое сорвались с места и побежали. Вскоре у одного из них вижу ружьё, он целится. Голова огдё дёргается вверх-вниз, вверх-вниз. У меня забегали тревожные мысли:
«А если промажет, да в наших. Крикнуть бы! Отвести ружьё! Не надо. Сразу подумают, что наша проделка. Пусть, что будет». Секунда, две, и бахнуло. Я глянул на огдё. Оскаленная морда шатнулась и скрылась в тальниках. Я облегчённо вздохнул. Но из мыслей не выходит: хоть бы не ранил кого из них, а то и насмерть укокошит. Криков, воплей не услышал. Значит, всё обошлось. Хоть бы ребята скорее бежали в школу, а то ещё охотники побегут туда, проверить — не убили ли огдё.
Шаман остановился и, словно заворожённый, устремил взгляд в ту сторону, откуда только что светилась загадочная рожа. Прибежал и другой мужчина с ружьём. Что-то довольно громко сказал. Я разобрал лишь одно слово «огдё». Он быстро вскинул ружьё и выстрелил в ту же сторону. А сторона та была кладбищем. Так что вера в огдё у них была убедительной. Шаман после второго выстрела тоже что-то сказал не по-русски и в нерешительности задвигался на одном месте. Смотрю, трое гуськом потопали от костра. Мужчины ружья держат наготове и ожидают нового появления огдё. Вдруг подходит ко мне мужчина и, протянув руку, говорит:
— Толей, драстуй!
— А, Вотану, здравствуй, здравствуй! А я тебя и не приметил.
— Ваша говори: огдё нет. Огдё ес, сцас видел.
Я ему ничего не сказал, взял Лёню за руку и говорю:
— Пошли спать.
Идём, а у меня ноги сами спешат, толкаются в Лёнины пятки, и говорю:
—Лёня, чуть побыстрее иди, а то твоим ногам больно сделаю.
— Не спешите! — закричал Георгий. — Всё в порядке!
Мы подошли к крылечку. Я взошёл на верхнюю ступеньку и спрашиваю:
— Костёр горит?
— Горит. Пойдём в комнату, а вы, ребята, спать.
Зашли, сели на табуретки и смотрим друг другу в глаза, как два, приготовившихся к сражению, петуха и молчим.
— Не ругайся, — первым заговорил Георгий, — как видишь, всё обошлось.
— Я как увидел ружьё, чуть не заорал, сдержался, не знаю как. Посмотри, волосы не поседели?
Георгий приблизился и взглянул на мои виски.
— Да нет, всё как было, может, к утру объявится. А стрелял два раза


один и тот же?
— Второй выстрел делал другой человек. Ни одного, ни другого в лицо не признал. Там Гольду и Вотану были. Вотану поверил, что это был огдё и в подтверждение сказал: «Огдё есть».
Георгий почесал свой лоб и говорит:
— Здесь синяка нет?
— Не вижу. Вы что, от страха лбами стукались?
Георгий засмеялся.
— Не смейся — плакать надо.
— Не привык слюни распускать, не в моём характере. Давай, я тебе всю правду расскажу, чтобы ты до конца успокоился, а то ещё спать не будешь.
— Говори, теперь мне уже всё равно, что расскажешь.
—Мы когда подняли голову огдё, повернули в вашу сторону, и потихоньку стали двигать вверх-вниз. Вскоре как бахнет, шест как качнётся в мою сторону, в лоб как шарахнет. Я бросил шест. Сеню я схватил за руку, и мы дали стрекача в школу, прибежали, и стоим на крылечке, потом второй выстрел был. Ты, понимаешь, как метко кто-то стрелял. Надо же попасть в шест. Я тут немного трухнул, скрывать не буду. Не ожидал, что стрелять будут.
— Со штанами всё в порядке, не обмарал?
Георгий неловко усмехнулся и решительно заявил:
— Такого со мной не случалось и никогда не случится.
— Мало ещё страхов пережил, салага.
— Давай, я тебе расскажу про русского черта, — решил отвлечь меня от только что случившейся неудачной пропаганды.
— Ты ещё про осину мне не рассказал.
— Про осину потом, сейчас про чёрта.
— Если так хочется, рассказывай.
— Это было давно, когда меня ещё не было. Однажды ночью старикашка возвращался из гостей, под хмельком, конечно, посошок в руке. Идёт и песню поёт: «Хасбулат удалой...»
— Рассказывай, что запел, как тот старик?
— Сейчас, сейчас, Анатолий Яковлевич, не всё грустить, надо же когда- то и песни попеть.
— Обожди, ещё не так запоёшь. Скоро завоешь.
— Так вот, он идёт, посошком дорогу прощупывает. Вдруг посошок стукнулся обо что-то. Дедуля остановился и таращит глаза: что же ему препятствием служит. Смотрел, смотрел и узрел: перед ним стоит чёрт и зубы оскалил. Дедушка, долго не думая, посошок направил ему в рот и, приговаривая: «на тебе, бисова душа», как двинет. Черт схватил посошок и держит. Старикашка дергал, дергал, чёрт так и не выпустил посошка. Тогда он сказал: «чёрте тобой, так дойду». Пришёл домой и рассказывает старухе, всё как было. Та ему: «Что ты, бог с тобой. Такое рассказываешь. Ты хоть помнишь, где тебя чёрт встретил?» — «Тамочка, у Гринькиного подворья. Тамочка ещё собачья тварь на мне зло сгоняла». Старушка чуть свет пошла к тому месту, где хозяин подарил чертяке посох. Подошла, посох торчит в заборе и воткнут в отверстие выпавшего сучка. Бабушка вернулась домой, разбудила деда и послала за своим посохом. Надо же так угодить!
— Чего удивляться. Удэгеец же угодил в твой шест, и тоже ночью. Скажи спасибо, что в шест, а мог бы и в лоб угодить.
 

— Не сомневаюсь.
— То-то. Соображай, с кем дело имеешь. Ты хотел шамана напугать, а вышло наоборот. В них крепкая заноза сидит — верить невидимому духу, что у нас — богу.
— Эту занозу всё равно выдернем, либо сломаем, как тополиный сук. Хрясь —и готова.
— Это ещё на воде вилами писано. Хватит про это. А то голова начинает пухнуть. Укладывай спать.
— А ещё про осину я обещал рассказать.
— Потом.
Георгий выскочил из комнаты и пошёл бормотать. Слышу: то он по- русски что-то говорит, то по-удэгейски, то его слышно, то — нет. Я прилёг и немного расслабился. А у самого с головы не сходит казусный случай борьбы с шаманом. И как бы культовая музыка эмоционально не действовала на них, всё равно она подавляет их естественные желания и чувства — к такому выводу приходил я. Однако, это всё же коварно: такое настроение порождает пассивность, обезоруживает в борьбе с реальными жизненными трудностями. Порассуждал, встал и принялся планы писать. Заходит Георгий.
— Что-то быстро вернулся.
— А что делать. С ними разговариваю — они молчат. И между собой ничего не говорят. Планы пишешь? Может, и мне начать. Нет, лучше расскажу, а потом буду писать, а то с ними много мороки.
— Рассказывай про осину.
— Ты, конечно, знаешь, что березовые, ясеневые дрова отличаются высокой калорийностью, тогда, как осиновые дают мало тепла. А у нас их некоторые специально заготавливают, и знаешь почему? Потому что от них в трубах не образуется сажа. Трубы чистить не надо. Так что знай.
— Зачем мне всё это?
— А затем, что в тайге живёшь.
— Спасибо за науку. Ты лучше по-удэгейски сосчитай до десяти, а я запишу.
— Записывай: омо, дю, ила, ...
— Обожди, не торопись, за твоим языком не поспеешь и босиком.
—Догоняй,—усмехнувшись, сказал Георгий. — Мне тоже некогда. Да, я так и не спросил, как шаман среагировал на моего огдё?
— Шаман сразу понял, что это насмешка. Его не обманешь, он, видно, грамотный и битый мужик. Ты знаешь о том, что церковь отделена от государства?
— Слышал звон, да не знаю, где он.
— 23 января 1918 года декретом Совета Народных Комиссаров церковь была отделена от государства, а школа отделена от церкви. И если религиозные обряды не нарушают общественного порядка, нечего свой нос совать к ним. Они же не пришли к тебе в школу камлание проводить. Ты вот сейчас бери свою гармонь и проводи с молодёжью своё камлание. Внедряй свои обряды, как сможешь, тебе шаман ничего не скажет. Соревнуйтесь с ним. Посмотрим, кто победит. А религию насилием не уничтожить. Это ты хорошо уясни себе.
На этом наш разговор закончился, и мы стали готовиться ко сну.
* * *
— Толя, вставай. Мы уже готовы на завтрак идти. Ну и спишь ты!
— Ты же знаешь: с хорошего устатку и крепкий сон. Расслабился и сплю.
— Вставай, буду твою седину смотреть.
— Будет насмехаться. А впрочем, глянь, может, и вправду поседел.
Георгий костлявую ладонь положил на мою макушку, крутнул голову в одну-другую сторону.
— Всё в порядке. Сединой и близко не пахнет. Причёсывай кудряшки, да не забывай со стола убирать расчёску мира.
Позавтракали, Георгий повел ребят на занятия, а я с Володей и Лёней пошёл на берег. Подошёл к месту потухшего костра. По вытоптанному месту вокруг потухшего очага было видно, что костёр зажигался много- много раз. Вблизи лежало дерево, и мне было трудно сказать, какой оно породы. Это мог бы определить только Георгий. А у ребят спрашивать бесполезно. Всё равно ответят: мо. Дерево корнями зацепилось за землю так, что, видно, и в половодье его не может сорвать. Вершина его направлена в сторону течения реки. Значит, его принесло водой и, по всей вероятности, давно. Оно всё блестело, словно его кто-то специально полировал. Сучья не обломлены и не обрублены. И как я вообразил себе, оно было похоже на лохматую гусеницу, украшая берег.
Пока я разглядывал да рассуждал, мальчишки сели на дерево, обняли сучья и принялись закуривать. Я вспомнил: вчера на этом дереве тоже сидел один мужчина. Я подошёл к мальчишкам и говорю:
— О том, что мы делали огдё, никому не говорили?
— Нет, — ответил Лёня.
— Слово дал, — сказал Володя.
—Молодец, дал слово—держи. Пойдёте со мной или останетесь здесь?
— Курить будем, — сказал Володя.
Я им ничего не сказал, а подумал: что предпринять, чтобы бросили курить? Дорогой меня осенила мысль: что же я им не предложил порыбачить? Глядишь, на уху поймали бы рыбки. Удочки у Георгия есть. На будущее надо учесть.
Подхожу к школе, а там Георгий с каким-то грузныммужчиной разговаривает. Мужчина в гражданском костюме, в шляпе.
— Анатолий Яковлевич, поторопись, товарищ хочет поговорить, а мне некогда, дети ждут.
Я сразу подумал: наверно, шаман. Сам заварил кашу, а мне — расхлёбывай. Подошёл. Поздоровался.
— Слушаю вас, — говорю ему.
Мужчина вытащил руку из-за спины и показывает разломанную тыкву.
Я только хотел сказать.- «Ну и что?» А он:
— Вы зачем так делаете?
— А вы кто такой? Мы вас не знаем, - повышенным тоном говорю я.
— А вы имеете право обманывать честных людей? — выпалил Георгий.
— Я — Иванца Кялундзюга.
— Шаман, что ли?
- Шаман, — гордо сказал Иванца. - Зачем пугаете людей! - вспылил он.
— Не мы пугаем, а вы их держите в страхе.
— Я на вас в суд подам! — повысил голос Иванца.
— За что?
— За то, что вы насмехаетесь!
И понеслось тут у нас.
Я смотрю на Иванца, у него лицо красное со ржавыми веснушками, волосы красные, можно сказать, золотые, выглядывают из-под соломенной шляпы. Вся его голова смахивала на ту тыкву, которую он держал в руке. С его лица я перевел взгляд на тыкву. Он тоже взглянул на неё и ловко швырнул её в пожухлую склонившуюся траву. Повернулся и восвояси потопал.
— Шаман прохвост — народ обдирает! — крикнул ему вслед Георгий. Иванца остановился, повернулся и громко сказал:
— Шаман много чего знает. Играю, что знаю. Сосунок, тебе бы столько знать, — развернулся и ускорил шаг.
— От такого разговора наверняка поседеешь.
— Пусть мотает туда, откуда пришёл, — не успокаивался Георгий.
— Выучился удэгейцев дурить. Да ещё фамилию себе прилепил, Кялун- дзюга, смотри, как ловко приспособился.
— Ты обратил внимание, какой он рыжий?
— Обратил, — и запел:
Черный рыжего спросил:
Чем ты бороду красил?
Я на солнышке лежал,
Кверху бороду держал.
Напугать решил. На суд подам. Видали таких. Мы не из тех, чтоб бояться всяких проходимцев.
— Хватит выступать. Иди на урок, а то ученики разбегутся.
Я нашёл обломок тыквы, отнес к берегу и бросил в воду. Потом пошёл к тому месту, где Сеня с Георгием выставляли чучело огдё, нашёл вторую половину и тоже выбросил в воду. Подобрал шест, осмотрел его и обнаружил место отколовшейся щепки. Значит, выстрел точно попал в шест. Шест я принёс к школе и поставил около крыльца. Сесе вышла на крылечко и позвонила. Появился Георгий.
— Зачем с урока звонить на улице?
— Пусть все знают, что в Джанго работает школа.
— Посмотри на шест, точно.
— Я тебе что говорил?
— Надо его обработать, на праздники флаг будем вешать.
Смотрю, бегут Лёня с Володей.
— Куда спешим?
— Звонок.
— Это не вам.
— Я им сейчас работу дам, — сказал Георгий, вынес рубанок, взял шест и показал, как строгать.
— Крепкий попался орешек, — сказал я.
— Выживем только так.
— Иди, иди, занимайся, выживалец, — сам подумал: не обиделся бы. Я прошёл в комнату, взял книгу и, отвлекаясь от только что прошедших волнений, решил спокойно почитать хоть полчаса. Вскоре заходит Лёня.
— Толей, моя строгал.
— Меня зовут Анатолий Яковлевич.
Аёня промолчал.
— Так быстро строгал?
-Да.
— Ну, молодцы. Сейчас посмотрю.
Закрыл книгу. «Надо идти, а то обращаться не будут». Вышел. Взял шест, погладил и остался доволен. Пусть стоит здесь, потом покажете Георгию Ивановичу. Он вам даст оценку, и рубанок ему отдадите. — Взял рубанок и говорю: — Это рубанок, запомните — рубанок.
На обеде я Георгия спросил:
— Что будешь делать?
— Известно, что. Заготавливать дрова.
— Может, кого-нибудь пошлёшь на рыбалку хариусков поймать.
— Царской рыбы захотелось? Сделаем.
Вечером Георгий доложил:
— Дров напилил, рыбы наловил, уху сварил.
— Уха не с петуха?
— С хариуска, язык проглотишь. Что ещё прикажешь сделать?
— Яичко облупить.
Георгий засмеялся.
— Это уже будет совсем, как в сказке.
— Ничего удивительного. Мы и живём, как в сказке.
— Почти. Да, о самом главном тебе не доложил. Я же поговорил с Вотану. Он говорит, что Иванца здесь давно шаманит, но постоянно здесь не живёт. Говорит, что Иванца шаманству учился в Китае, и что он знает удэгейский, китайский и японский языки. Говорит, что он может изо рта огонь пускать.
— Не зря учился.
Во время ужина я отметил, что харюски мелкие, а уха очень вкусная.
— Рыба мелка, да уха сладка, — подметил Георгий.
— А ещё как ты говорил: царская рыба — царская уха. Такую уху я бы каждый день ел.
— Будем есть, пока будет ловиться. Зимой будем нажимать на солёную рыбу, да на мясо.
— Если будет.
— Дома сидеть будешь—мяса не будет.
— Некогда нам на охоту ходить, надо детей учить.
Вечером Георгий пожаловался, что у ребят на грифельных тетрадях плохо получается. Я посоветовал перейти на обычные.
— Сейчас выскочу на улицу, послушаю Иванца.
— Зачем он тебе нужен. Играет — не играет. И так нервы потрепал.
— Нет, всё же схожу, он у меня вот тут, — Георгий показал на грудь, — еловым сучком сидит.
— Почему еловым?
— Один плотник, когда умирал, то говорил: всем сучкам прощаю, а еловому—нет. Это самые крепкие сучки, от них быстро инструмент тупится.
Георгий вернулся с улицы.
— Тишина. Наверно, умотал. Только и слышно, как Хор шумит, — присел к столу и стал подписывать тетради.

— Красиво пишешь. По почерку можно определить характер человека.
— И какой он у меня?
— Энергичный, устремлённый.
—Характер или почерк?
— Почерк.
— Ну, и хитрец же, Толей. А знаешь, почему у меня такой почерк?
— Поведай, буду знать.
— Вассы много в руках.
— Вассы у тебя хоть отбавляй. Вассы много, а массы мало.
— Да-да, я такой. А у тебя буквы круглые, как твоё лицо, скромные, с левым наклоном, как у левши, простота и скромность выражена, ещё деловитость. Не спешат нарисоваться. Многословия не любят. Сказал—обрезал.
— Про мой характер рассказал или про характер букв?
— Всё вместе. Буквы-то твои.
— Никогда не задумывался над своим почерком. Теперь буду знать.
Мы проверили, как улеглись наши подопечные, и вышли на улицу.
— Какой-то шум слышу, — говорю я.
— Это вода с утёсом шепчется. Говорят друг другу: спать пора, спать пора.
— Пора, так пора, пошли спать.
— Свет тушим?
— Можно, пусть привыкают.
* * *
— Толя, вставай! Опять кто-то кричит! Одевайся, я побежал.
Я натянул брюки, схватил очки, ноги — в ботинки, и ходу. Заскакиваю в спальню мальчиков.
— Что случилось?
— Удзали огдё видел.
-Где?
— Говорит: там, на улице.
— Ну и чёрт с ним. Его уже там нет, чего орать.
Удзали не успокаивался и продолжал с перерывами кричать: онэ-э-э, онэ-э-э. Мальчики все лежали и со страхом выглядывали из-под одеял.
— Спите! — приказываю. — Огдё нет. Ему показалось.
И сколько бы мы его не уговаривали, Удзали не унимался.
— Что делать? — спросил Георгий, и метнул взгляд на дверь.
— Не знаю. Удзали, ты замолчишь!
Удзали продолжает кричать. Вдруг мне его стало жалко.
— Беги! — сказал я.
— Сеня, со мной.
Сеня, не торопясь, с опаской поглядывает на Удзали, натягивает штаны.
— Сеня, быстрей, видишь, кричит! — торопил Георгий. Я не выдержал волнения, отправился в свою комнату, буквально через десять минут хлопнула дверь.
— Привели, — облегчённо сказал Георгий. Бабушка Потоло в таком же виде, как и прежде, прошла за Георгием в спальню. Смотрю, уже и девочки не спят, выглядывают в приоткрытую дверь.
— Чего ПОДНЯЛИСЬ! Спать надо! — и прикрыл дверь.
Бабушка Потоло стала повторять свой ритуал, я стою рядом и не спускаю глаз с её рук. Потоло закончила процедуру, взяла тарелку и вышла на улицу.
— Стрелять будем? — спросил Георгий.
— Обойдёмся без выстрела. Зачем тревожить сны других.
Удзали замолчал, лёг, его лицо приходило в нормальное состояние. Моя душа, тоже стала приходить в нормальное состояние. Бабушка вернулась в спальню и присела на шкуру.
— Убавим свет и пойдём, — говорю я.
—Может, мне остаться?
— Зачем, лучше бабушки им помощника нет.
Мы отправились в свою комнату.
— Ты заметил, как они глаза широко открывают?
— Заметил. Не зря говорят.- у страха глаза велики. Так оно и есть.
— Надо было всё же пальнуть, — сказал Георгий.
— Зачем?
— Чтобы огдё подальше улетел.
— Бабушка тебя просила стрелять?
-Нет.
— Значит, не надо. Будешь сам шаманить, тогда что хочешь, то и делай. Не случайно шаман сказал: шаман играет, что знает.
— Грамотный мужик, ничего не скажешь.
— Я всё думаю: где Удзали на улице мог увидеть огдё?
— Не будем гадать. Утром посмотрим, — сказал Георгий.
— Согласен. Утро вечера мудренее.
* * *
Во время подъёма бабушки Потоло не оказалось. Георгий провёл зарядку. Ребята заправляют постели, умываются. Я вышел на улицу. Багровое солнце выглянуло из-за сопки. Я позанимался на турнике, умылся и направился в помещение. Георгий стоит на крылечке, за руку держит Удзали и говорит:
— Где огдё видал, покажи.
— Там, — и протянул руку в сторону мусорной кучи.
— Ты ночью ходил к этой куче?
-Да.
— Иди ко мне, — и махнул рукой. Я тоже подошёл. — Где тут огдё, показывай, — наседал на Удзали Георгий. — Где? Где? — Георгий взошёл на кучу, поворошил её. — Видишь, никого нет.
— Там, — сердито сказал Удзали и отвернулся от кучи.
— Не мучь его. Он, наверное, видел такого огдё, как тот дед. Со временем выяснится.
— Чего ждать, — сердился Георгий.
— Не хочешь ждать — ищи, может, найдёшь. Кто ищет, тот всегда находит. Веди ребят на завтрак, а то тётя Полина будет беспокоиться.
— Мы где будем кушать?
— У себя. Сейчас подогрею. Сегодня надо на промысел идти.
—Можно кеты поймать.

— Хорошо, что напомнил. Икры захвати. Что, значит, не рыбак. Продукты есть, а я думаю, что кушать.
Георгий повёл ребят, я принялся растапливать плиту. Подошла Авануш- ка. Я напомнил ей, что сделать и похвалил её за то, как она помыла пол.
Георгий вернулся и говорит:
— Тётя Полина сказала, чтобы обедать пришли в столовую, обещала нам что-то приготовить. Скорей бы сезон охоты открылся. А там, может, и магазин откроют.
— Надо в район срочно письмо писать.
В обеденное время Георгий говорит:
— Толя, у меня случилась беда.
— Что за беда?
— Леса на двух уроках не был.
— Почему?
— Не знаю.
— Чем же он занимался?
— Один урок сидел в спальне и дымил, а второй — где-то прогулял.
— Может, не хочет учиться. Взрослый. Не понимает важность русской грамоты. Если бы ты учил читать, писать на родном языке, такого бы не случилось. А то ты его не учишь, а мучишь.
— Выходит, я виноват, — вспылил Георгий.
— Никто тебя и не винит. Виновато правительство с министерством просвещения, что до сих пор не издали учебников на удэгейском языке и не подготовили учителей для них. Хотят удэгейцев русскими сделать.
Пообедав, Георгий засобирался на рыбалку, а я отправился на занятия.
На последнем уроке Георгий открыл в класс дверь и показал большой палец. Мне стало ясно: рыбалка была удачной.
— Ужин готов, кончай урок, — сказал он.
Я закончил урок:
— А ну, похвались.
— Тридцать штук, как огдё подарил.
— Ты хоть меня обрадовал. Три ученика, а вымотался, как с тридцатью: то капризничают, то молчат, то не пишут. Вот тебе и помощники-переводчики. А ты завидуешь мне.
— Твои хоть что-то понимают, а мои, вообще, — не буду говорить.
В этот раз ужином были довольны и ребята, и мы.
— Что будем с рыбой делать? — спросил я.
— Мы её уже всю разделали, подсолили. До утра оставлять нельзя. Завтра устроим рыбный день.
— Хочешь, чтобы я опять заболел.
— Не страшно, теперь-то знаем, чем лечить.
После ужина мы стали готовиться к завтрашнему дню.
— Одну минуточку,—сказал Георгий,—сейчас позову Сеню, — и вышел.
Втроём мы уселись за стол. Георгий с Сеней стал беседовать о том, какова его роль на уроке, и что он должен отвечать на его вопросы. Сеня охотно соглашался.
Георгий беседует, я присматриваюсь к Сене. В первую очередь меня привлекли его черные, как спелая черёмуха, хитроватые, чуть раскосые глаза. Они сверкали из-под почти голых некрупных бровных выступов. Прямой, приятный, чуть приплюснутый нос, усов не вижу, и юношеского пушка под носом, как у Георгия, тоже нет. Что слишком молодило его лицо. Мягко очерченные тёмные губы, цвета нежного загара, аккуратно вписывались в его смуглое, чуть монгольское, лицо. В разговоре Сеня обнажал ровные, жёлтого цвета, как и его халат, зубы. «Курит много, — думаю я, — поэтому такие зубы. Они не украшают ни его лица, ни его заметной улыбки».
Сеня держался свободно, как хороший товарищ, и бросал любопытные взгляды то на Георгия, то на меня, когда мы задавали ему вопросы. Его руки находились в постоянном движении и, наверняка, как и у Георгия была васса. Георгий по своей привычке причесал кудряшки, подтолкнул их снизу и уложил на своё место. Сеня, глядя на Георгия, худою, с длинными пальцами кисти руки, коснулся своей, немного взлохмаченной шевелюры. Откинул со лба торчащие пряди черных волос, и они заискрились световыми зайчиками.
— Подстричь бы надо, — говорю я. — Кого просить — не знаю.
— Подстрижём, обязательно подстрижём.
— Не мафа ли думаешь позвать?
Сеня улыбчиво взглянул на меня.
— Зачем мафа? Я могу стричь. Я даже сам себя стригу, только помощник нужен.
— Чтобы подстричь тебя.
— Чтобы второе зеркало держал так, как мне надо.
— Ты меня совсем удивляешь.
— Пока — нет. Подстригу, тогда скажешь.
Во время беседы Сеня не только слушает и отвечает, но и сам задаёт вопросы. «За время знакомства таким притягательным он никогда не был», — подумал я.
Заканчивая беседу, Георгий сказал: «На уроке будешь говорить такие- то слова по-русски и по-удэгейски, а я с учениками буду хором повторять».
Гляжу, Георгий устал больше, чем Сеня.
— Может, на сегодня хватит?
— Спасибо за хорошую беседу. Молодец, — сказал Георгий и похлопал его по плечу. — А сейчас спать. Пойдём, я посмотрю, как улеглись.
— А я проверю печи. Не пора ли трубы закрыть.
Георгий заглянул в одну спальню, другую и говорит:
— Спят. Лампы потушим, а то как бы чего не вышло. Школа, что порох.
— Трубы надо было раньше закрыть. Дрова сухие, пыхнули и всё.
— Это же тополь. От него ни жару, ни пару. Тополь, что осина. Он хорош для нашей плиты.
— Устроили же учителям плиту. Топишь—тепло. Дрова сгорели—тулуп надевай.
— Специально сделали, чтобы не засиживались.
— Это сейчас, а зимой что будем делать.
— По очереди топить и по очереди спать. Не будет же Аванушка ночью дрова подкладывать.
— Про Аванушку и говорить не приходится. Больная, еле-еле ходит. Я её уже не заставляю много работать. Что сделает, то сделает, и за это спасибо. Мы можем сами себя обслуживать.
— Жалеешь.
— А как же. Мамаша ведь.
— Будешь ложиться спать или ещё что будешь делать?
— Да, тётя Полина говорит: головы можно керосином намазать.
— Как же ты керосином намажешь, когда они мыла боятся.
— Тогда придумай другое.
— Хоть бы скорее гребешки привезли.
Перед сном я был в хорошем настроении. Георгий дописывал планы, я читал книгу.
* * *
Сколько спал, не знаю. Только от знакомого голоса проснулся, скинул с себя одеяло, схватил брюки и в спешке натягиваю.
— Не торопись. Пожара нет. Очки надень, да причешись.
Надел очки, смотрю, Георгий одет.
— Нашёл, — говорит он.
— Что нашёл?
— Огдё нашёл.
— Ты серьёзным когда-нибудь бываешь? Спать надо.
— Надень ботинки, покажу огдё, что видел Удзали.
— Что за чепуха. Из-за этого сна лишиться.
— Пойдём, пойдём, посмотришь.
— Что я там увижу?
— Увидишь. У тебя очки есть.
Вышли на улицу.
— Помнишь, вчера такая же лунная ночь была.
— Что из этого?
— Я проснулся специально, чтобы оказаться на месте Удзали. Вышел на улицу, встал на то место, откуда он увидел огдё, и посмотрел на кучу мусора. И как только взглянул, так сразу в глазах засверкали лунные зайчики. Я сразу смекнул, что это от битого стекла. Встань на это место и смотри, а я пошевелю мусор.
— Точно.
— Теперь стой и не двигайся, пока я не приведу ребят, пусть посмотрят на огдё, — и побежал.
Через некоторое время Георгий вывел группу мальчиков, которые, не поняв, что к чему, прятались за спины друг друга. Георгий сзади толкает их, я зову подойти ко мне, они ни с места. Тогда он взял руку Удзали и подвёл его ко мне.
—Ты стоял здесь. А теперь смотри на эту кучу,—и подошёл к ней. — Что- нибудь видишь?
— Да, — и прикрыл рукой глаза.
— Ночью это видел?
-Да.
— Сеня, зови всех к Анатолию Яковлевичу. Пусть посмотрят, чего испугался Удзали.
Ребята подошли. «Блестит?» —я спрашиваю их. Кто сказал: да, кто —га.
— Теперь смотрите, лунного зайчика не будет, — сказал Георгий и ногой пошевелил мусор. — Есть огдё?
— Не стало, Георгий Иванович, исчез, исчез огдё.
С кучи Георгий взял кусок битого стекла, поднёс к ребятам и повертел

перед их лицами.
— Видите, как сверкает. А вам кажется, что это огдё. Это от того, что на стекло светит луна, — и показал на луну. — Тёмная ночь будет, стекло светиться не будет и огдё не увидите. Я вам завтра покажу, как это всё получается.
— Какое там завтра. Это уже сегодня.
— Пусть будет сегодня. Анатолий Яковлевич говорит, что для него ночь уже прошла. Теперь пошли спать. Анатолий Яковлевич, стой на месте, сейчас девочек позову.
Георгий с девочками долго не появлялся. От холода по мне пробежала дрожь, и я стал заниматься гимнастикой.
Георгий выводит девочек, а я, как ночное привидение, руками машу.
—Ты так моих девочек перепугаешь.
— А ты меня заморозить решил, что так долго?
— Девочки, не бойтесь. Это наш Анатолий Яковлевич зарядкой занимается в ночное время. Дня ему не хватило, пока я поднимал, да объяснял, что на улицу всем надо идти... А Сесе чувствует, что ещё не подъём, и говорит: часы, часы. Пришлось идти время смотреть и докладывать, что сейчас два часа ночи.
— Время хороших снов, а ты нам спать не даёшь.
Георгий, как ночное привидение, бегает то кмусорной куче, то стеклом вертит перед лицами девочек, доказывает, что Удзали видел лунного зайчика, а принял за огдё.
— С твоими выдумками не поспишь.
—Ты приехал сюда спать или воспитывать ребят? Моя бабушка говорит-. «Сон — дурак, сколько ни спишь, всё спать хочется».
Георгий успокоился, встал на мусорную кучу, положил стекло, с которым носился, как чёрт с помелом и крикнул:
— Адига, смотрите сюда!
— Тише, а то бабушка Потоло прибежит.
— Вот и хорошо, и ей покажем джанговского огдё.
— Девочки, смотрите под ноги Георгия Ивановича.
Девочки прижались ко мне и молча поглядывают в разные стороны. Георгий ботинком шевелит стекло, оно нет-нет, да сверкнет. Я говорю:
— Видите, блестит?
Сесе сказала: да, а остальные закрыли лица и отвернули головы.
— Видели, видели, Георгий Иванович, достаточно.
— Больше не увидите, — подобрал стекло и подошёл к нам. — И никакого огдё нет. Это всего лишь обыкновенное стекло. Больше у нас не будет огдё. Я его заберу с собой, так что можно спокойно спать.
Мы отправились по своим местам.
—Одного огдё нашёл, — сказал Георгий. — Днём я им солнечного зайчика покажу. Пусть знают, как огдё получается.
* * *
Начался обычный учебный день. Георгий отправился на занятия, я присел к столу, взял зеркало, подумал: пора бы уже подстричься, покрутил усы, которые уже отросли, как у казака, крутнул их, поднял концы вверх, полюбовался. Сбрить — нет, обожду. Пусть для солидности пока побудут. Расчесал

их, расческу положил на стол и тут же убрал. Посмотрел на злополучный кусок стекла, подумал: «Доказал Георгий им, что стекло было главным виновником ночного происшествия или нет? Может, и на что другое посмотрел. Попробуй узнай, что было там. Если бы поговорить с ним, но увы».
Я вышел на улицу, посмотрел на мусор и увидел много кусков стекла. «И как это Георгий ночью ходил по такой куче, ведь можно было и ноги поранить, и поцарапать единственные выходные ботинки «Скороход» ленинградского производства. Наверное, потому он и бегает быстро, что носит ботинки «Скороход»».
Я позвал Володю с Лёней и попросил их мусор сгрести в кучу так, чтобы на ней не было видно кусков стекла.
На большой перемене Георгий взял зеркало и — на улицу. Я за ним. Ребята все уже были там. Георгий стоит на мусорной куче и поворачивает зеркало так, чтобы солнечный зайчик направлялся на ребят.
— Вот такого зайчика и увидел Удзали, — говорит он, — а подумал, что это огдё. — Показал и стекло. От него тоже получился зайчик. — Так что напрасно боитесь. Никакого огдё нет. Ясно вам? — и заигрался зеркалом, направляет солнечного зайчика на двери, стены, окна и, конечно же, на лица ребят. Ребята закрывают глаза и отворачиваются.
Георгий предложил ребятам зеркало. Мальчишки охотно взяли и стали направлять зайчиков на девочек и на Георгия. Георгий шутит:
— Ой! Огдё-огдё! Боюсь! — старается убежать.
Ребята разыгрались, и на звонок, который звал их на урок, не реагировали. Пришлось забрать зеркало.
Георгий ушёл на урок. Я остался со своими учениками.
—А теперь пройдём вокруг школы и посмотрим: не валяются ли ещё где битые стёкла.
— Толей, дай Госкин огдё, — попросил Володя. Я улыбнулся и говорю.- — Зеркало дать, зайчиков пускать?
-Да.
Дал им зеркало и наказал, чтобы они его не уронили, а то разобьётся.
На перемене Георгий заскочил в комнату.
— Где зеркало?
— Не знаю.
— Тут лежал, куда бежал? Правильно говорят: не положишь, не возьмёшь.
— Лёня с Володей взяли показать Госкин огдё. Пристали: казн огдё и баста.
Мы засмеялись.
— Оказывается, это уже второй Госкин огдё, — сквозь смех говорю я. — Один — тыква, другой — зеркало. Скоро тебе кличку дадут Огдё.
Георгий ушёл. Я вышел за ним. Мальчишки ходили гурьбой и выпрашивали друг у друга зеркало.
— Лёня, как по-вашему заяц?
Лёня сразу не ответил, молчал, видно, не понял вопроса.
— Ну, такой, белый, прыг-прыг, уши длинные, — и потянул свои уши.
— Тукса.
— Анатолий Яковлевич, заяц — по-ихнему тукса, запомни.
— После обеда поищите вокруг школы стёкла.
— Обязательно. После обеда идём рыбу ловить. На кетовую икру хватает, только успевай дергать.
— Интересно, почему на икру, а не на червя?
— Хариус, ленок, таймень — хищные рыбы. В нерест кеты они любят полакомиться икрой. Рыбаки это подметили и используют в своей рыбалке.
— Ясно.
Закончив уроки, мы вышли на улицу.
— Где же ваша рыба? — спрашиваю Диди.
— Там, столовая.
А тут и Георгий идёт.
— Анатолий Яковлевич, пойдём талу кушать. Тала — что надо.
— Я такой: надо — буду и талу есть. Надо Аванушке сказать, чтобы пришла кушать. Сеня, сбегай за ней.
Ужин, конечно же, понравился всем. Мы много говорили, шутили. Было, как на празднике. Потом ребята вышли на улицу.
—Тётя Полина, Киди, — обратился я кженщинам, — приглашайте девочек на помощь, приобщайте к кухонному труду, учите готовить пищу, в это время говорите им о вреде курения.
—Анатолий Яковлевич, когда баню будем делать? — спросила тётя Поля.
— В воскресенье. В субботу на ночь головы керосином думаем намазать.
— Как намажете, сразу тряпкой головы заматывайте.
— Опять будут кричать: манга! манга!
— Покричат, да перестанут.
Ложась спать, я задумался, как организовать операцию «керосин». Итак, мы приступили к выполнению операции «керосин». Объяснили всем, для чего это делается. В коридоре построили ребят. Георгий в ведре занёс керосин, разделся по пояс, взял тряпочку, обмакнул в керосин.
— Где наша не пропадала, — и смочил голову. Взял полотенце, один конец бросил на голову, другим крутнул вокруг головы и снизу заправил.
— Осталось полосатый халат надеть...
Георгий похлопал себя по голове и говорит:
— Видите. Со мной ничего и не случилось. Голове немного неприятно, зато не будет кумуги.
Я смотрю на. него, улыбаюсь.
— Готовься и ты, нечего смеяться.
Я тоже последовал его примеру. Голову немного защипало. Смотрю, некоторые ребята головы зачесали.
— Вот, видишь, голова чешется, — взял за руку Болинка. — Иди, не бойся, можешь халат снять.
Болинка дал согласие. Георгий помог быстро снять халат. Намочил тряпочку и легонько в голову стал втирать керосин. Сам втирает, сам приговаривает:
— Ай да Болинка. Ай да молодец. Это настоящий мужчина, и «манга» не кричит.
А сам, вижу, тряпочку сильно не намочил. «Разумно делает,—думаю. — Если первый не заершится, то другие последуют его примеру». Так оно и получилось. С лёгкой руки Георгия и спокойного поведения Болинки все согласились намазать головы.
Керосин убираем и напоминаем:
— Не курить, не курить, — припугиваем, — а то сгорите. Потерпите до утра.
Начало нашей затеи прошло успешно. Наши воспитанники бродят туда- сюда, как ошалелые. Я чувствую и понимаю, что им хочется курить, но сдерживаются. Помещение наполнилось едким паром. «Тут от одного запаха очумеешь, — подумал я. — Поверили нам — это хорошо. Значит, у нас уже есть, хоть и маленький, но всё же авторитет. И ничего, что намазали себе головы». Зашёл в свою комнату. Георгий затапливает плиту.
— Осторожно, голову от огня подальше держи.
— Я и так чуть ли не на спину ее закинул, как тот бегущий олень. Надо воды нагреть, да перед сном голову помыть.
— Поддерживаю твою идею. Ты знаешь, переживаю, чтоб не закурили, а то пыхнем, как порох. Наша школа сейчас, как газовая камера.
— Чего боишься — вода рядом.
— Не успеешь ведра воды поднести.
Георгий вскоре пошёл проведать ребят. Вернулся.
— Не накурено?
— Не слышно. Может, на улице курят.
Георгий первым стал мыть голову. Фыркает, бурчит:
— Не одна меня тревожит, сорок на сорок помножить. Никогда не думал, что самому придётся такую профилактику делать.
— Завтра первыми пойдём мыться, попариться хочется.
— Можно и первыми. Всё равно им пар не нужен.
* * *
Я проснулся. Лежал, лежал, повернулся, хрустнула трава.
— Не спишь?
— Не могу заснуть. Ворочаюсь — думаю, думаю — ворочаюсь. По- моему, видел сон, как чай с сахаром пили.
— Кому что, а курице просо снится. Надо попросить Гольду, чтобы выделил оморочку смотаться в Ходы.
— Делаем подъём.
— Пусть полежат, куда спешить.
Вскоре постучали в дверь.
— Да-да, войдите.
— Ждём на завтрак, — сказала тётя Полина.
— Мы сейчас, одна нога здесь, другая — в столовой, — сказал Георгий.
— Не забывайте, у нас сегодня баня.
— Помним.
Георгий быстро оделся и пошёл делать подъём. Вскоре заходит и говорит:
— Как только появился среди мальчишек, так сразу задали вопрос: Курить можно?» Я их спрашиваю: «Как спалось?» — «Хорошо». — «Почему?» — «Кумуга не мешал».
— Есть такая загадка. Попробуй отгадать. Царь Константин гонит коней через тын.
— Гребешок.
— Угадал. Какой же у тебя проницательный ум. А может, большой жизненный опыт.
— Такой, как вчера. Умылся, бежим в столовую.

После завтрака мы первыми принялись расходовать пар. Прогрелись, в заливчике окунулись, стали мыться.
Приоткрылась дверь.
— Кто там? — спросил Георгий.
— Володя, —мягко и чисто выговорил хозяин своего имени.
— Мыться хочешь?
-Да.
— Заходи, будем мыться.
Георгий ополоснулся, натянул брюки и побежал.
— Веди сразу человек пять.
Подошли большие парни. Я им говорю:
— Смотрите, как моется Володя. Сам пришёл, сам голову с мылом помыл. Сами мойтесь.
Парни помылись, раскраснелись и, как мне показалось, были довольны. После обеда ребят пригласили в класс. Георгий объяснил им, что сейчас будет подстригать всех желающих. Табуретку поставил посредине комнаты. В руке, почикивая, заработали ножницы, он вынул расчёску.
— Надо бы полотенце, а лучше простыню.
— Сейчас, — говорю ему. Принес, а на табуретке уже Сеня сидит. — Молодец, Сеня. Будешь не только стройным, но и красивым, а то смотри, какой лохматый. — Накинул ему на плечи простыню, край подоткнул за ворот, угловые концы свёл на подбородке и говорю:
— Держи. Георгий Иванович, начинай. Его подстрижёшь, потом меня, а то мне надо ещё к Вотану сходить.
— Мне всё равно, кого стричь. Можно и Анатолия Яковлевича. Ну и волосы, что проволока. Анатолий Яковлевич, неси-ка напильник.
Я принёс напильник. Георгий поточил ножницы, к уху поднёс их, поникал.
— Это другое дело, — со лба пальцы запустил в густые волосы, и давай укорачивать.
С первой подстрижкой Георгий возился долго. Явно хотел показать своё умение в этом деле.
— Хватит, — говорю ему, — а то вороны украдут.
Георгий чуть улыбнулся и, не прекращая стрижки, сказал:
— Гаи — эта может сделать. Анатолий Яковлевич, не надо такое говорить, а то они и в самом деле поверят.
— Скоро ты кончишь, я уже устал ждать?
— Ты думаешь, так легко, — отошёл, посмотрел. — Сейчас кончаю, — подровнял виски. — Всё. — Снял простыню. — Вставай. Смотри, сколько у тебя было лишнего волоса. А теперь взгляните на Сеню. Не Сеня, а просто красавец. Такого юноши во всей округе не найти. Во, Сеня! — и вскинул костлявый, как обрубленный сучок, большой палец.
Георгий принёс зеркало, дал Сене.
— Смотри на себя и на. них. Мальчишки, у кого из вас дома, юрта есть зеркало?
— Зачем тебе?
— Вас подстригу, надо и мне подстричься, а как? Только с помощью двух зеркал.
— Моя есть, — сказал Аёня.
— Принеси. Скажи: сегодня отдам.


Лёня ушёл за зеркалом. Я приготовился к стрижке.
— Как тебя стричь, заказывай.
— Заказывает тот, кто платит деньги, а я без денег.
—Тогда будем стричь, как Сеню, под мужскую польку, - он взял напильник, по лезвию ножниц чиркнул несколько раз, причесал мой затылок, расчёской снизу поддел волосы, и ножницы мягко зацокали.
— Это другое дело. Волосы мягкие, как пух, легко стричь. Не то, что Сеню, чуть мозоль не набил.
— Говорят: волос мягкий — человек добрый.
— Знаю, что ты добрый. У меня тоже мягкий, что лён, хоть нитки плети. А что? Мы лески плели из конского волоса. Знаешь, какие крепкие получаются. пудового тайменя только так держат. За белыми лошадьми у нас рыбаки так и охотятся.
Пока беседовали, Георгий меня подстриг.
— Тебе, может, усы удалить?
— Не трогай. Директор школы должен быть солидным.
-Ясно-ясно.
Подошёл с зеркалом Лёня.
—Хорошее зеркало, — оценил Георгий. — А что уголок отбит — ничего. Надя, наверно, купила?
— Да, — сказал Лёня.
—Анатолий Яковлевич, посмотрись, пойдёт?
— Пойдёт, ожидал хуже.
— Деньги плати.
—Денег нету.
— Гони монету.
Я поблагодарил Георгия за подстрижку.
—А девочки почему здесь сидят? Мыться надо. Идите за тётей Полиной, Киди и бабушкой Авану. Георгий Иванович, проследи, чтобы помылись.
— Куда денутся.
Вотану я нашёл у Гольду. Пояснил им, что надо писать документ.
— Ходи, — сказал Вотану, встал и пошёл. За ним — Гольду, за Гольду — я. Вотану направился в дом Санчи. Без стука открыл дверь, мы — за ним. Встречает Надя. Я пояснил Наде нашу задачу, она одобрила. Сходила в соседнюю комнату, принесла тетрадь, чернильницу, ручку, положила на стол, сказала:
— Пишите.
— На кого будем писать? Думаю, что надо писать на Интегралсоюз. Как вы думаете?
Надя по-удэгейски что-то сказала Вотану. Вотану изо рта вынул чубук, почесал им лоб, сдвинул со лба серую, помятую волосяную шляпу, которая прикрывала слишком большую голову, на затылке которой торчали туго скрученные и вдвое сложенные, (похоже, что их обрубили) две толстых и черных, напоминающих крепко просмолённый канат, косы. Эти косы и шляпа придавали Вотану и нежность, и женственность. Так что с первого взгляда можно засомневаться: мужчина это или женщина. «Все мужчины, которых я здесь встречал, носят богдо с беличьим хвостиком, — размышляю. — У Гольду тоже богдо, а у Вотану шляпа. Почему? Нравится? Может, носит с того времени, как стал председателем, чтобы показать, что он выделяется среди своих родичей? А, может, кто подарил? Но одно видно, что шляпа нерусского производства, похоже, что из Китая завезена».
Вотану руку с чубуком, согнутую в локте, положил на стол, придал себе вид большого думающего начальника, и говорит-,
— Пиши Сталин Москва.
— Зачем Сталин? — возразил я. —У Сталина и так много дел. Надо писать Брит Павлу Ивановичу и районному начальству.
— Анчи! Пиши хауя Сталин Москва, — со злостью сказал Вотану.
— Хорошо, будем писать и Сталину, и Павлу Ивановичу, и в район начальству. Напишем в трёх экземплярах, — мне показалось, что этой фразой я успокоил Вотану. Я стал писать.
Изложив на бумаге единственную просьбу: по острой необходимости для всех удэгейцев, проживающих в верхней части бассейна реки Хор, открыть магазин, я прочитал письмо вслух. Надя перевела. Вотану сказал:
— Ая, — и опустил руку в карман.
— Распишитесь, — говорю Наде.
Она расписалась, расписался и я. Вотану достал кожаный мешочек, похожий на русский кисет, раздвинул кожаную тесёмку и вынул круглую, гладко выточенную деревянную вещь. «Печать, что ли?» — мелькнула мысль. Вотану поплевал на неё, пальцем размазал и ляпнул около наших росписей. «Вот это печать!» — подивился я. Круг с кромку стакана. В центре герб РСФСР, по краю надпись: «Джанговский туземный Совет». Поставил печать и отправил её на своё место. Я говорю-.
— Расписывайтесь. Пишите свою фамилию. Вот так, как мы.
Вотану медлит.
— Вот здесь, под печатью пишите: Кимонко Вотану.
— Би Кялундзюга, — обидчиво оказал Вотану.
— Извини, Вотану.
Вотану взял ручку и медленно-медленно написал буквы В. К. Думаю: «Значит, уже не первый раз расписывается». — «Теперь вы пишите: Гольду Кимонко», — и на обложке я написал эти слова.
Гольду взял ручку, пером постучал о дно чернильницы, вынул резким движением, и на бумаге образовалась клякса. «Этого и следовало ожидать», — подумал я. Гольду долго смотрел на то, как я написал его имя и фамилию. Потом надавил на перо и медленно написал первую букву. Я его похвалил. Потом он с большим трудом написал часть слова «Голь» и поло- жи/\ ручку. Чувствуется, что устал.
— И за это спасибо, — говорю ему. Тут же написал ещё две копии этого письма. Копии заверили тем же манером. Заверенные документы я адресовал и отдал Вотану, а Надю попросил сказать ему, что документы надо передать в Бичевую Брит Павлу Ивановичу, а он отправит дальше.
Вотану дал добро, свернул листы и положил в карман. Я попрощался и вышел из помещения.
Удовлетворённый успехами сегодняшнего дня, я пошёл к тому месту, где много-много раз зажигался костёр жителями Джанговского стойбища. Интересно, почему это стойбище названо Джанго? Надо как-то спросить у старейшин. Есть ли названия у других стойбищ?
Постоял, посидел на дереве, походил по бережку туда-сюда и пошёл к себе. Обошёл комнаты, — Георгия нет. Спросил Удзали:
— Где Георгий Иванович?
— Не знай, — ответил парнишка.
— Почему не подстригся?
— Не знай.
— «Не знай, да не знай», когда же будем отвечать, как надо? - Туг же думаю: «Спасибо, что хоть так уже говорят».
Я занёс дров, затопил плиту, прилёг. Заскакивает Георгий и потирает руки, как от холода.
— Ты где был?
— У Нади. Писали Сталину письмо.
— Почему Сталину?
— Потому что Сталин — вождь, и он должен знать, как живёт Вотану, а с ним и мы. Я говорю: будем писать в район, Интегралсоюз. А он твердит: Сталину. Я и написал три одинаковых письма и адресовал: Москва, Кремль, Сталину; Переяславка, райисполком; Бичевая, Интегралсоюз, Брит Павлу Ивановичу. Конвертов не оказалось. Отдал Вотану, так дойдут.
— Кроме Вотану, кто ещё был?
— Гольду и Надя.
— А я искал Гольду, все юрты обежал, а про дом и не подумал.
— Ты знаешь, что я узнал?
— Не знаю. Вот я узнал, так узнал, — Георгий снова потёр ладоши. — Сразу ахнешь, а не то на пол свалишься.
— Говори, может, как-нибудь устою.
— Очень секретно, — сам улыбается.
— Тогда я тебе расскажу, как Вотану меня удивил.
-Чем?
— У него, оказывается, есть печать размером с кромку стакана. Как ляпнул на страницу тетрадного листа, так на половину прикрыл мою писанину. Такая печать, по-видимому, одна на всю страну.
— Вот бы посмотреть!
— Поживёшь — увидишь.
— Годков пять.
— А, может, и больше. Не такую ещё печать увидишь. Женишься на Сесе и останешься в Джанго на всю жизнь.
— Сейчас я тебе расскажу, что узнал про наших учениц. Гольду говорит, что наши ученицы — либо невесты, либо жёны. Родители их всех либо продали, либо обменяли на что-нибудь. Они только до определённого возраста проживают у родителей. Родители с восьми лет сватают детей.
— А сам говоришь: женись на любой. Пожалуй, от кого-нибудь но шее получишь. Так что ходи и оглядывайся. Над этим нам надо крепко подумать.
— Думай, не думай — сто рублей не деньги. Надо что-то делать, а не думать.
— Надо срочно вести разъяснительную работу о семейной жизни и о замужестве.
— И с детьми, и со взрослыми,—добавил Георгий. — Теперь видишь, что я не зря бегал по стойбищу.
— В чужой беседе всяк ума купит, — говорю ему.
— Зачем покупать. Без денег всё даётся. Живём, как при коммунизме, ни зарплаты, ни оплаты.
— Живём, как звери, на подножном корму. Ворона клюёт, что видит, а мы с тобой едим, что добудем.
— Не будем киснуть. Переживём.
— Так-то оно так, да хотелось бы лучше жить.
— Гоша, а что если нам по вечерам организовывать игру «испорченный телефон»?
— Знакомая игра. Эту игру мы часто проводили зимой по вечерам.
— Если не возражаешь, то планируй на завтра. Посмотрим, что получится.
— Не возражаю.
Георгий пошёл к ребятам, я взял книгу. Прошло минут пять, он вернулся.
— Чего так быстро?
— Не знаю, чем занять. Как вечер, они — себе, мы — себе.
— Завтра исправляйте телефон и звоните, может, дозвонитесь до родных.
Георгий усмехнулся.
— С таким телефоном можно дозвониться только до тебя. А ты что молчишь?
— На что намекаешь?
— Как я подстрижен?
— А ну, крутнись.
Георгий повернулся.
— Недурно. Сам себя стриг?
— Кто же?
— Не верю.
— Ребята всего лишь подержали зеркала. Ты уже, наверное, план написал?
— Какой ты шустрый. План написать труднее, чем урок провести.
— А начинаешь подводить итог урока, от плана получается нуль.
— Ты бы им на гармони поиграл.
— Успеется, время ещё не пришло. Зашился Госка. Запланировал на завтра «телефон». Посмотрим, что из него получится. Пойду с Сеней побеседую.
Георгий ушёл, я взял книгу и погрузился в чтение. Прошло прилично времени, а он не возвращается, меня это заинтересовало: «Чем же он так увлёкся, что не идёт спать?» Дочитал главу, пошёл.
Георгий находился в классе. С ним были наши помощники. Он задорно что-то говорил. Но как только увидел меня — замолчал.
— Ты так быстро говоришь, что они, наверняка, не улавливают.
— Улавливают, иначе бы не слушали, смотри, Володя даже улыбается.
— О чём беседуем?
— Так. О том — о сём. Немного о «телефоне», больше про любовь, да про картошку.
— Ну-ну, беседуйте, да не забывайте о сне. Одиннадцатый час.


 
ПРОБУЖДЕНИЕ ДЕТСТВА
Георгий проверил утренний туалет, докладывает:
— Анатолий Яковлевич, мы готовы идти на завтрак.
— Веди.
— Вместе пошли. Там есть что покушать. Лепёшка — корочка, кета — икорочка, чайва — лимончик.
— Если так, то иду.
Прошли занятия первой и второй смены. Георгий мне рапортует:
— Дров напилили, рыбы наловили, харюсков поджарили, а линочков поручил тёте Полине, чтобы насушила рыбных сухариков на чёрный день.
— Молодец, хвалю за смекалку.
После ужина мы позвали ребят в класс. Ребята подходят, я усаживаю их на скамейки, которые поставил по-над стенкой в один ряд. Усаживаю и стараюсь посадить так, чтобы представители двух родов сидели вперемежку. Но как только Леса посадил рядом с Диди, как Диди тут же перешёл к ребятам своего рода. И всё же всех усадил в один ряд. Отошёл и сразу обратил внимание — ребята разделились на две группы и между ними образовалось пространство на одного человека.
— Георгий Иванович, на промежуток обращаешь внимание?
— Это то, что я тебе раньше говорил.
— Вот тебе и прерванная связь. Это уже настоящий «испорченный телефон». Надо как-то исправлять.
— Будем исправлять, Анатолий Яковлевич, будем, не всё сразу.
— Кто первый выйдет на связь?
— Придётся мне, — сказал Георгий и заполнил промежуток.
Я рассказал, как будет проходить игра. Володя, как мог, перевёл.
- Мафа, — шепнул я на ухо Лёне. — Говори это слово другому. — Ребята стали друг другу шептать. Дошло до Георгия. Он улыбнулся. Когда все отшептались, я спросил у последнего:
— Мафа, — сказал Володя.
— Вот молодцы! Не ожидал я от вас такого. Ай да ребята! В телефоне разобрались. Это благодаря вам, Георгий Иванович. Иначе бы телефон не сработал.
Георгий соскочил, заходил по комнате, руки потирает.
— Теперь ты, Анатолий Яковлевич, садись. Я буду звонить.
— Нет-нет, — говорю ему, — сейчас мы с тобой будем говорить. Я тебе буду звонить, а ты будешь отвечать.
Георгий от первого успеха взволновался, топчется, причёсывается и вертится около меня.
— Георгий Иванович, не подслушивать. Иди, иди на тот конец, ребята сами неплохо сидят. Лёня, хорошо слушай, скажешь так, как я тебе скажу.
— Да, — сказал Лёня.
Я приблизился к его уху и говорю: «Георгий Иванович». Отошёл. Ребята говорят друг другу, непонятно переглядываются, долго молчат, и, наконец- то, слово дошло до Георгия. Георгий как вскочит и ко мне.
— Ты что им оказал?
— А что они тебе сказали?
Георгий на ухо шепнул: Госка.
Я как грохну, смеюсь и никак не могу остановиться. Георгий смотрит на меня и молчит, как оглушённая рыба. Потом как захохочет.
— Ну и Анатолий Яковлевич, и придумал же что сказать, — опять давай хохотать.
Мы смеёмся, ребята на нас смотрят и не поймут, что с нами происходит. Такой живой картины они конечно, еще не видели, и не спускали с нас глаз.
— Георгий Иванович, не веришь? Спроси у Лёни. Спрашивай у них, кто первый два слова преобразил в одно. Они же шептались.
— Кто шепчет, тот врёт, — сердито сказал Георгий.
— Напрасно так говоришь. «Ухо — мать слова».
—Тогда надо «матку-правду» говорить.
- Чего сердишься. Игру для чего организовали?
— Чтобы развивать устную речь.
—Тогда на моё место садись. Теперь я тебе буду звонить.
— Нет уж. Сам веди игру. Они и так хорошо поняли смысл этой игры.
— Боишься?
— Боюсь. Давай играй, играй, видишь, ждут. Ты им сперва знакомые слова говори.
— Можешь не учить. Отказался — молчи.
Георгий продолжил игру и всё время похваливает их. Вскоре вижу, Георгию игра надоела, и он её закончил.
— Покурите немного.
— Зачем напоминаешь?
— Виноват.
Ребята стали расходиться, мы пошли к себе.
— Надо садиться за планы, — сказал Георгий, — да пораньше на боковую, а то, гляди, ночью ещё что-нибудь придумают. Что планировать, не знаю. Хоть к Гольду иди на совет.
— Выдумкой занимайся.
— Я и так не пойму, кто я. Учитель, клоун или шут.
— Вот и хорошо. Значит, ты всесторонне развитый человек. Такие тут и нужны. Другой бы здесь и недели не прожил.
— На завтра опять планирую «телефон».
— Вот и хорошо.
Я сходил на улицу и говорю:
— Вечерний воздух так хорош, что дышишь, дышишь и не надышишься.
— Сейчас проверим, — сказал Георгий, пошёл и тут же вернулся, — погодка — можно рыбу лучить.
* * *
Сделали подъём. Георгий в классе проводит зарядку, я умываюсь. Заходит незнакомый мужчина и мешок опускает на пол. Подходит к открытой двери класса и смотрит, чем занимаются ребята. Я спросил:
— Вам кого?
—Аонга.
— Вы абу Лонга?
-Да.
— Георгий Иванович, папа Лонга приехал.
— Пусть обождёт.
Я предложил абу пройти в спальню и посмотреть, как устроены их дети.Он, указав на мешок, сказал:
- Сугдзя, улэ.
—Лонга привёз?
-Да.
— Асаса абу. Не уходите. Сейчас пойдём кушать.
Георгий ребят вывел на улицу. У Леса за плечами мешок. «Кладовщик знает своё дело», — подумал я.
— Шагайте вперёд, мы — сзади.
Пришли в столовую.
— Тётя Полина, Киди, папа Лонга привёз нам гостинец, принимайте, — радостно сказал Георгий.
— Гостя кормить хорошо. Его зовут Динчу. Киди, скажите ему, пусть приходит обедать и ужинать, если не уедет. Аты, Георгий Иванович, после завтрака Лонгу оставь с отцом. Пусть поговорят.
Покушав, мы разошлись. Георгий — на уроки, я — на заготовку дров.
На обеде я Лонгу спросил:
— Абу уехал?
— Не знай, би скола бил.
— Молодец, что на уроках была.
А на ужине я спросил:
—Динчу приходил обедать?
— Не было, а мы его ждали и обед на подогреве держали, — сказала тётя Полина.
— Как появился, так и скрылся, — сказал Георгий. — Не то, что мы — шумим на всю округу.
Как только пришли с ужина, Георгий заохотился проводить игру.
— Сегодня мы сядем так, чтобы получился замкнутый круг. Буду стоять на одном месте, около первого и около последнего, без помощников обойдусь.
— Совершенствуй, потом поделишься опытом.
Заработал беспроволочный телефон. Я, наблюдая за ребятами, стал обходить их по кругу и обратил внимание: ребята опять пофамильно разделились на две группы. Сделал круг, второй и задержал взгляд на звёздах, которые украшали спины девочек. Звёзды на халатах и до этого видел, но почему-то особо не обращал внимания на них. А сейчас звёзды словно приворожили меня. Хожу и смотрю только на звёзды. Зайду с одной стороны — у Забини и Лонга звезды по размеру и по цвету одинаковые, ладонью не закрыть. Зайду на другую сторону — у Адихини и Сесе такие же звезды, но только намного меньше и цвета другого. Остановился и думаю: у одних и у других вроде бы всё одинаково и — нет. Георгий продолжает игру. Я продолжаю ходить. Слышу, он уже и счет применил. Я стал в деталях рассматривать халаты девочек. У Забини и Лонга халаты синие, а звёзды зелёные. Звёзды имеют четыре остроконечных луча, расположены крестообразно. Напоминают знак обозначения на картах и компасах «Вест», «Ост», «Норд», «С» — что означает: восток, запад, север, юг. У Адихини и Сесе халаты жёлтые, а звёзды красные, и поменьше, и смотрятся приятней. Халаты девочек Кимонко намного наряднее. Косы у всех черные, переплетены шнурком, сложены вдвое и схвачены петелькой с помощью пуговицы.
Мальчишки тоже по-разному выглядят. Особенно выделялась стриженая тройка: Сеня, Лёня, Володя. У остальных волосы лежат на плечах, нависают на глаза. «Надо срочно стричь, а как? Силой не заставишь, — подумал я. — И одежду, предложенную нами, надевать не хотят. Не надо им чужого, надо своё — национальное. Не зря говорят: «Своя рубашка ближе к телу». И неважно, какую одежду носят, важно, чтоб она была чистой».
Пока я занимался рассуждениями. Георгий провёл игру и остался доволен
— Жаль, что поздно приехали, — сказал он.
— Когда же надо было? Скажи спасибо, что сейчас приехали, а то бы и в этом году дети не имели представления о школе, кроме троих. Знаешь, что я думаю?
— Ану, говори.
— Дня два-три проводи одну игру, потом другую.
— Какую?
— Хотя бы «Кошки — мышки».
— Они её уже знают.
—Хорошо, что знают. Можно разнообразить.
Поговорили, пошутили, помечтали. Я походил по комнате, как зверь в клетке, потом прилёг и погрузился в размышления.
* * *
Утром Георгий сообщил новость: Лена и Зина — в новых халатах, а Диди в новой рубашке.
— Про Лонгу и Забини говоришь?
— Конечно.
— Сейчас посмотрю, — прошёл в спальню девочек, подозвал к себе Лонгу и Забини и повосхищался их одеждой.
Георгий провёл два урока и сразу ко мне.
— Толя, я их сейчас чуть не излупил.
— Придержи свою вассу.
— Молчат, и всё! Сговорились, что ли?
— А Сеня что?
— Тоже молчит.
— Молчание — знак согласия.
— Смеёшься?
— Да не смеюсь. Чего вскипел? Знаешь, на горячих хлеб пекут.
— А на сердитых воду возят. Так хочешь сказать.
— С переводчиками дружбу крепко держи. Не забывай: «Дружба, что стекло, сломаешь — не починишь». Ты их не подгоняй, знаю твою спешку. Будь поласковей. Всегда помни: «Ласковое слово и кость ломит».
Георгий замолчал.
«Обиделся, — подумал я. — Ничего. Пусть немного побудет сам с собой и разберётся, как вести себя в таких случаях. За что их винить? Они и сами не рады тому, что так получается... Вот чертёнок! И меня взвинтил на весь день».
На обеде мы не разговаривали, а по дороге из столовой я начал первым:
— Обиделся?
— За что?
— Может, не так что сказал?
— Наоборот, подсказал.
...Вечером, как только стемнело, мы зажгли лампы и позвали ребят в класс. Объяснили им, что будем проводить игру «кошки-мышки». Ребятам предложили встать в круг. Сами вошли в средину. Я взял звонок и тряхнул им. Ребята оживились.
— Я буду мышкой, а Анатолий Яковлевич будет котом, — заговорил Георгий. — Я со звонком буду убегать, а он с завязанными глазами будет меня ловить. Сейчас мы ему завяжем глаза. Анатолий Яковлевич, прошу повернуться спиной, отдай кому-нибудь очки, да чуточку присядь. Сейчас мы тебе глаза так завяжем, что ты ничего не увидишь.
— Я и так без очков ничего не вижу.
— Видишь, видишь, я знаю,—и негромко:—Договорился с одним человеком, чтоб дал нам печёнки. — Полотенцем завязал глаза, на глазницах придавил.
— Тише, так и глаза выдавишь.
Ничего, Анатолий Яковлевич, всё в порядке. Дай-ка мне звонок.
— Ты чтоб поддался, а то до утра буду ловить.
— Будем играть на совесть. А то они сразу догадаются, что я поддался. Так что не надейся. Лови.
Звонок динькнул против меня. Я расставил руки, сделал быстрых три шага — пусто. Зазвонило с затылка. Я крутнулся и ринулся в ту сторону, на кого-то наткнулся, обхватил и держу.
— Отпусти его. Я здесь, — сказал Георгий, — и опять звонок с затылка. Я с разворотом сделал короткую пробежку и опять пробороздил воздух. Остановился с распростёртыми руками, слушаю. Дзинькнуло у моего носа. Я как хлопну руками и слышу, кто-то звучно хихикнул. Сорвал полотенце — Георгия не вижу.
— Кто смеётся?
— Володя, — сказал Георгий.
— Володя? Где он? Дайте мне очки.
Сунули в руку очки. Я быстро надел, увидел Володю, улыбнулся, подошёл к нему и, обняв его, говорю:
— Интересно?
- Да, — улыбаясь, сказал Володя. — Госка хитрый, как лиса. Тут и я не удержался от смеха.
— Опять ты меня подсидел, - обидчиво сказал Георгий.
- А я при чём? Сейчас мышкой будет Володя, а кот — Георгий Иванович. Отдай звонок, подходи, сейчас завяжем тебе карие глаза так, чтобы ты ими не подмигивал, и брови на время придавим, чтобы не торчали в разные стороны.
— Давай, давай, издевайся, — шутит Георгий.
— Порядок, — я взял его за плечи, развернул. Теперь лови лесную мышь. Володя, звони. - Сам отошёл в сторонку и встал около девочек.
Володя легонько тряхнул звонок, расставил руки, ноги, как будто приготовился к борьбе. Георгий крутнулся и с распростёртыми руками побежал на звонок. Володя ловко и мягко сделал боковой прыжок и присел. Георгий побежал, наткнулся на мальчишек и давай их ощупывать. Володя посмотрел на меня и засмеялся. — Мышки там нет, ищи в другом месте.
Володя опять позвонил и пустился по кругу. Бежит, косолапя, да так смешно, что я не сдержался, засмеялся от души.
— Вот это мышь! Настоящая лесная мышь! Такую не только Георгий Иванович, но и лиса не поймает.
А Володя заглушил звонок, отскочил в сторонку, словно заяц, и опять присел. Георгий сходу налетел на Сесе. Она как закричит:
— Госка с ума сосол! — и давай отталкивать его. Я как грохну. Георгий дёрг полотенце.
— Тьфу ты, — махнул рукой и заулыбался. Причесался, полотенце даёт Володе и говорит:
— Молодец, Володя. Кто хочет быть мышкой, подходи.
— Пусть Сесе будет мышкой. Сесе, иди, — и подтолкнул её в круг.
Сесе несмело, но пошла. Взяла звонок. Георгий Володе завязал глаза, крутнул его и сказал: «Лови».
Сесе, пригнувшись, в беззвучных ула, позванивая, стала делать короткие перебежки то в одну сторону, то в другую. Володя бегает, изворачивается, прыгает, и всё безрезультатно. Мы уже стали просить Сесе поддаться, подсказываем, где она, но их захватил азарт игры, и они не унимались. Тогда Георгий придержал Сесе, и Володя за руку схватил её.
— Поймал, поймал! — закричал Георгий.
Володя сорвал полотенце, бросил его на пол. Сесе зло вырывает руку, бурчит.
— Володя, отпусти. Всё, ты уже поймал мышь, — сказал Георгий и отстранил его руку, поднял полотенце, взял у Сесе звонок, заходил по кругу, улыбается.
— На сегодня хватит, — говорю я, —а то как бы не рассорились.
— Хватит, так хватит. Сейчас займёмся каждый своим делом.
Зашли в свою комнату.
— Смотри, как ловко разыграли. Даже до азарта дошло. Не зря уроки даёшь. Ты говоришь — сеешь, они слушают — собирают.
— А потом выкидывают: Госка с ума сосол.
— Надо же, где-то подслушала.
— Я так не говорил.
— Выходит, я так сказал. Не могла же она сама такое придумать. Ладно, не будем докапываться. А игра мне очень понравилась. Думаю, что и им — тоже. Такие игры надо чаще проводить. Быстрее заговорят и скучать не будут. Ты обратил внимание на Володю. Он всё больше и больше начинает мне нравиться. Всегда чистенький, одежда наглажена, личико детское, смышлёное, глазёнки сверкают, как бусинки и всегда добротой от него веет. Ты бы его приблизил к себе. И говорит по-русски, мне кажется, лучше всех. Скромный.
— Попробую. Всё ещё впереди.
—Думаю, что не пожалеешь. А из тебя воспитатель неплохой получается.
— Не знаю, что получится. Не будем загадывать.
— Эту игру и завтра будешь проводить?
— Посмотрим. Надо ещё дожить.
* * *
Вечером другого дня Георгий засобирался проводить новое мероприятие. Взял гармонь, потянул меха, пальцы забегали по клавишам. Гармонь издала мелодию и на высокой ноте заикнулась.
— По телефону будешь говорить?
— С кем?
— С ними. С кем же ещё.
— Неинтересно. С милашкой бы поговорить, да связь прервана.
— Сыграй что-нибудь.
— Не могу, тороплюсь.
- Куда?
— Навёрстывать упущенное на сто лет, а, может, — и на двести.
— Хочешь сразу из родовой общины перевести в социализм, минуя феодальный строй и капитализм?
— Не знаю. Им всё равно, капитализм или социализм, лишь бы жилось хорошо и свободно.
— В их понятии они тоже живут хорошо и свободно.
— На танцы придёшь?
— Собирай, я сейчас, — я положил книгу, накинул пиджак, причесался и пошёл. У классной двери остановился. Георгий что-то говорит, обернулся, увидел меня.
— Входите, входите, Анатолий Яковлевич, вы нам очень нужны.
— Все в сборе?
— Вы пришли, теперь все, — он заиграл гопака и с выбросом двинул ногу. — Анатолий Яковлевич, начинай!
— Не могу.
— Тогда — вальсок.
— Не могу.
— Опять не могу. А «на реченьку»?
— Я же сказал: не могу. Вообще танцевать не научился.
— Как же быть?
— Как хочешь.
—Тогда бери гармонь и играй. Я буду танцевать.
— Не могу. Заиграй. Они, может, сами запляшут.
— Нечего смеяться.
Георгий подошёл к ребятам, присел, забросил ногу на ногу и заиграл. Сам посматривает то на ребят, то на меня, подмигивает, улыбается. «Вот, мол, каков я. От скуки на все руки». Я тоже смотрю на него, улыбаюсь и радуюсь. Ребята смотрят на Георгия, лица у всех серьёзные, чем-то озабочены. «С детства запала в душу музыка шамана — эту пока не воспринимают».
Поиграл, подошёл ко мне и говорит:
— Играй, я буду учить танцевать.
— Чего пристал? Я же тебе сказал — не могу. Мафа на ухо наступил.
— Играй. Вот так. Нажимай на басы и тяни. Ну, пробуй. Скорее, а то курить уйдут.
Я потянул мех, пальцами задвигал. Гармонь издала звуки.
— Пойдёт, — сказал Георгий, крутнулся, пригнулся, выставил носок ноги, рукой мотнул по нему, словно сбросил соринку и выпрямился. Я, не останавливаюсь, продолжаю басить — поручено играть, иначе танцы не состоятся.
Георгий подошёл к Сесе, взял её руку и потянул к себе. Сесе поднялась Он, придерживая её руку, вывел на середину комнаты и запел:
— Русский, немец, уд, поляк танцевали краковяк, — и в такт своей словесной ритмики стал дёргать Сесе. — И вот эдак и вот так, не выходит да никак, — потом подхватил её под мышки и закружились. Сесе, боясь упасть, вцепилась ему в спину. — Играй, играй! Темп не сбавляй, — и закружился ещё сильнее.
Рубашка Георгия натянулась, их ноги сплелись, и они чуть не повалились. Я игру прекратил, улыбаюсь. Георгий Сесе отвёл на место, поправил причёску, улыбаясь, подошёл ко мне.
—Уморился?
— Да, нет. Чуть не загремел. Ноги сплела, как путом. Стоять не могу и упасть — стыдно. Сам-то ладно.
— Чай пить легче, чем танцевать.
— Ещё бы. Ну-ка посмотри. У меня там всё в порядке? — обернулся.
— Ничего себе! Рукав оторван. Шов лопнул, хорошо, что по шву. Зашьём. Как я сыграл?
— Рычал, как медведь. Будешь по вечерам учиться играть. Хоть на басах.
— Ещё будешь танцевать или рубашку пойдёшь зашивать?
— Танцевать. Пойду пиджак надену.
—Ты начинай учить с чего-нибудь попроще, а то закрутил, как вихрь, кто за тобой поспеет. Медленно танцуй, чтобы улавливали твои движения.
— Попробую «фокстрот», — он вышел из класса, тут же вернулся. Пиджак оправил, застегнул. — Я готов. Ждём музыку.
— Что играть?
— Ничего себе, сам говорил: не умею играть, а сам уже спрашивает, что играть? Шутник же, Анатолий Яковлевич.
— Если тебе нравится моя музыка, могу и фокстротик сыграть, — я надавил на басы и потянул мех.
Георгий подошёл к Аонга и говорит:
— Лена, пойдём, поучу танцевать. — Лонга поднялась, на её лице появился какой-то интерес. Глаза сузила до того, что их почти не было видно, иногда сверкнут, как пробившийся луч солнца сквозь густую чащу леса, обласкает и спрячется. На пухленьком круглом лице только и выделяется короткий нос, на конце которого небольшое вздутие. Нос мне напомнил манчжурский орех и почти похож на мой. Мой только крупнее и менее изящен. Губы приятные. Особенно нижняя. А когда, хоть чуть-чуть приоткроет рот, лицо приобретает улыбчивый вид. Лицо с виду и некрасивое, но очень приятное, и добродушное. Кажется, она и сердитой никогда не может быть. Сама плотная, коренастая, в плечах широкая, шея крепкая. Халат длинный. Из-под него и ног почти не видать. В общем, приятная удэгеечка, как пышка. А ведь всегда так бывает: когда занят чем-то, вертишься среди них, и некогда посмотреть на их черты, то кажется, что они все одинаковы, и даже путаешь их имена.
Я таскаю меха, как баловник, и не спускаю глаз с танцующих. А Георгий, как учитель танцев, отдалился от Лены на вытянутые руки, нагнув голову, учит шагать в ногу с собой: взад-вперёд, взад-вперёд. У Лены ничего не получается. Она сбивается, путается, и они невольно пинают друг друга.
Георгий вдруг подхватил Лену под мышку и закружил её на одном месте. Смотрю, от них к моим ногам катится большая чёрная пуговица. Я прекратил игру и ногой придавил её. Георгий остановился, взялся за борт пиджака и сказал:
— Лена, пойди, сядь.
Сам взглядом ищет пуговицу.
- Не ищи. У меня под ногой, — убрал ступню.
— Что такое — не везёт и как с ним бороться, — поднял пуговицу.
- При каждой неудаче умей давать сдачи.
— Иначе нам удачи не видать,—договорил Георгий, —Ничего страшного, пришьём, — взял у меня гармонь. — Это ты виноват.
— На что намекаешь?
— Играешь так, что на мне всё разваливается.
— Тебе надо спокойнее быть, а то, гляжу, ты уже весь заразился вассой.
— Иди, танцуй. Я буду играть, чтоб душа пела, и тело плясало, — он вышел на середину комнаты и дробно сплясал. — Пошли портняжным делом заниматься.
— Отдыхай, ребята.
Мы зашли в комнату, я засмеялся.
— Тебе смех, а мне горе. Доставай лучше нитки, иголку, — он снял рубашку и начал рассматривать наполовину оторванный рукав.
— Завтра танцы будем организовывать?
— Давай иголку с ниткой, о танцах потом.
Я достал из чемодана нитки с иголкой и сказал:
— Помог бы, но...
— Не надо. Сам умею. Ну и Сесе, что клещ. В тебя клещи когда-нибудь впивались?
— Нет, а в тебя?
— И не один, а по два и по три сразу. Бывало, рыскаешь по тайге, как росомаха. Всё что-нибудь добываешь. Особенно весной, когда мы ходили за черемшой. Клещ вцепится так, что оторвать невозможно. Дёрнешь, а голова осталась в теле. Нас надоумили — керосином их смазывать. Понимаешь, он сразу лапками зашевелит и начинает покидать облюбованное место. Это, если керосин есть. А я как обнаружу, рвану и не смотрю, осталась там голова или нет.
— Смелый ты парень.
— Будешь смелым. В природе так: кто кого, или ты его, или он тебя. Борьба за жизнь.
— Вся жизнь — борьба за жизнь. Кому-кому, а мне об этом говорить не надо. Всю жизнь борюсь за выживание. Если бы не ты, я бы уже ноги протянул.
— Не огорчайся. Здесь ноги не протянешь. Если каждый ученик убьёт одного кабана, то улэ на два года нам хватит. Да и мы ещё сами с усами. Ты когда думаешь их сбрить?
— Пока не собираюсь. Пусть растут. Хорошо, что напомнил. Надо побриться, а то завтра воскресенье, — и я стал готовить бритву.
— Как думаешь? Завтра что будем делать?
— Воспитывать, что ещё. Ушинский говорил: «Воспитание — это прежде всего постоянное духовное общение взрослого с ребёнком». А у тебя хорошо получается. Такой воспитатель им и во сне не снился.— Загодя не хвали.
Я бреюсь. Георгий заканчивает пришивать пуговицу.
— Теперь не оторвут. Другая отлетит, а эта — нет. Пойду проверю танцоров, да на погоду посмотрю.
— Сходи, сходи, а то засиделся.
* * *
Пришли на завтрак.
— Что-то вы сегодня рановато. Кушать захотелось? — сказала тётя Полина.
— Возможно, и рановато. В честь выходного дня хотели попозже встать, а получилось наоборот, — говорю я. — Часы встали.
— Ничего, дело поправимое. Сейчас я вас обрадую.
-Чем?
— Вотану с Кикуса с утра пораньше принесли нам столько изюбрятины, что я аж растерялась.
—Много. Это хорошо. У нас семейка о-го-го.
— Что будем готовить?
— Как что? Варить, пусть едят на здоровье, а то мы их супами заморили.
После завтрака девочек оставили в столовой, а с мальчишками организовали баню. Помыли всех мальчишек, Георгий говорит:
— Без пара упарился. Может, нырнём?
— Не простудимся?
—Наоборот, вылечимся. В биоса ули вода целебная.
— Тогда бежим, — мы выскочили, и к заливчику. Нырнули, и на берег, а тут Сеня стоит.
—Ути-и-и, как большой сугдзя.
— Говоришь, как рыба, — сказал Георгий.
— Не рыба, а хорские моржи.
— Может, лягушки, — потер тело и побежал.
— Ты куда? Давай ещё разок, а то скоро льдом покроется, — я словно разбил хрусталь, взорвал холодную воду, выскочил и тоже — в баню. Погрелись, ополоснулись, оделись и в свою комнату. На столе стоит ведро.
— Что за фокус-мокус. Там лежал — сюда бежал, — сказал Георгий и заглянул в него. — О! Да в нем печенка. Сеня принёс. Ну и Сеня! Только заявку дал, сразу исполнил. Смотри, как хочет тебя вылечить. Благодарить надо, а чем? Кроме слова, у нас ничего нет.
— Доброе слово — тоже подарок. Только не скупись.
— Я и так... С сегодняшнего дня всей школой, а, может, и всем стойбищем, начнём тебя лечить. Начало есть. Скоро откроется охота, тогда завалим тебя печёнкой. Как думаешь, на неделю хватит? Всё-таки полведра.
— Думаю, что хватит.
— Если так, как вы в приюте ели, то и на день не хватит, — Георгий подошёл, похлопал по плечу и говорит: — Ничего, Толя, живы будем — не помрём.
— А я и не собираюсь... Как там со временем? Может, на обед пора?
— Сейчас посмотрю, — он вышел в коридор, — Золодо, дай звонок и стройтесь на обед.
- Гоша, так что же делать с печёнкой?
— Пока ничего. Придём с обеда, отрежем на ужин, а остальное — в мешок да в воду.
— Рыбам?
— На верёвочку привяжем. Вода сейчас, что лёд. Пьёшь и зубы ломит. Будешь каждый день рыбачить, как та лиса у проруби.
— Это, наверное, Вотану или Кикуса сделали подарок?
— И по Сениной просьбе. Чья забота, скажи?
— Твоя, конечно. Спасибо тебе. Любишь, когда тебя по шёрстке гладят.
— Кто не любит? Собаку, кошку попробуй против шёрстки гладить, сразу от тебя уйдёт.
Мы зашли в столовую. Сесе раскладывает ложки. Я подошёл к ней и спрашиваю:
— Как дела?
— Хорошо.
— Чем занимались?
— Посуда стирал, пол мыла.
— Вот и молодцы. Тётя Полина, девочки хорошо помогли?
— Что вы! Если бы ни они, мы бы ко времени не успели. Молодцы, девочки, ничего не скажешь.
На обед были приготовлены щи, котлеты и компот. Мне так понравилось, что я попросил добавки. Покушал, отблагодарил, пошёл посмотреть, как ребята кушают, и сразу же огорчился: ребята и половины не съели того, что им было подано. Я ничего не сказал, вышел на улицу. «Как же так? Такую вкусную пищу не хотят есть. Надо что-то думать. А что?» Вышел Георгий.
— Я же тебе говорил, что надо готовить талу и кусками мясо варить.
— Всё. Теперь буду молчать. Пусть с Киди советуются. А котлеты очень вкусные. Ещё бы съел, да стыдно.
— Не переживай. Они все нам достанутся. Парни по одной котлетке толком не съели, так, поковырялись и бросили.
— Это не дело. Варим, жарим, парим, а они не едят. Выходит, что продукты переводим. Надо что-то придумать.
— Захотят есть, будут и котлеты кушать.
— Ты знаешь, когда я стал есть котлетку, то сразу вспомнил, как я единственный раз совершил кражу.
— И на большую сумму?
— Всего лишь на одну котлету. Один раз повариха пожаловалась Злодею. Это у нас в приюте была такая кличка у одного воспитателя. Повариха сказала Злодею, что с кухни пропали мясные котлеты. Злодей выстроил нас в спальне и стал пытать: «Сознайтесь, кто на кухне украл котлеты?». Сам ходит туда-сюда и с нас глаз не сводит, так и пронизывает взглядом, и плёткой по сапогу — хлесь, хлесь. Мы стоим, молчим. Я дрожу, думаю: если врежет по мягкому месту, то я ноги потеряю. Ходил, ходил, около меня остановился, взял за руку, вывел из строя и говорит: «Попался, воришка!». И как хлестанёт по спине раз, другой, я губы закусил, глаза закрыл и почувствовал, что моя рука ослабла в его руке, как рванул от него. Слышу, топот за мной. Где там ему было догнать. Пока он бежал по коридору, да по лестнице, я, как жук-короед, уже спрятался в поленнице дров и просидел до позднего вечера. А после ужина, когда ребята принесли мне кусок хлеба и кружку воды, я их спросил: «Как он узнал, что я воровал?». — «Дурак, смотри, у тебя рубашка, в жирных пятнах». Я посмотрел на живот и увидел на рубашке жирные пятна. — «Это я пальцы вытирал, как съел котлетку. А Серенького и Гриньку он не узнал?» — «Не узнал. У них рубашки чистые. Как ты убежал, он сразу погрозил нам плетью и отпустил». Я просидел до полной темноты. Ребята пришли, сказали: Злой ушёл. И я отправился спать.
— Сейчас чем займёшься?
— Буду книгу читать.
— Ая подамся...
- Куда?
— К соседу на беседу.
— Не к Гольду ли?
—Так точно!
— Не зря говорят: «Жить в соседях, быть в беседах».
— Переводчиков возьмёшь?
— Не надо. Так быстрее освою их язык.
— Иди, проветрись, я тут побуду и присмотрю.
Георгий ушёл. Я взял книгу, почитал. Глаза устали. Прошёлся по школе, вышел на улицу и пошёл к причалу. Присел на сучковатое дерево и смотрю на место давно потухшего костра.
— О чем грустим? — послышался голос Георгия.
— Парни куда-то ушли и до сих пор нет.
— Все ушли?
— Да нет. Ушли все из рода Кимонко.
— Может быть, к своим ушли. Дружба зарождается, не переживай. К ужину явятся. Надоело им у нас, тянет к родным условиям жизни.
— Верно говоришь. Оторвали мы их от родителей, как грудных детей и мучим. А они в недоумении: зачем им это надо? Рыбу ловить, зверя бить они и без русского языка умеют. А что они находятся на стадии вымирания, так этого они не понимают. Некоторым кажется, что они живут нормально, и мы им мешаем.
— Это только Вотану понимает, что их жизнь нужно изменить в лучшую сторону. Замечаешь, как он старается?
— Ещё бы... Как твои похождения?
— Гошка зря не ходит. Если пошёл, то что-нибудь нашёл.
— Показывай, что нашёл. Будем делить.
— Гольду принял отлично. Мне показалось, что он даже обрадовался, что я к ним заявился. Сразу же Патьму заставил мясо варить, тала делать.
— И ты, конечно, наелся.
— Наравне с голодным до утра могу жить.
— Рассказывай, что там нашёл?
— Мы сперва с ним поговорили о том — о сём. Ну, конечно, я старался больше ему вопросы задавать. Он только успевал отвечать. Потом я его попросил рассказать что-нибудь о прошлом из своей жизни. Либо интересный случай про охоту. Он закурил свой знаменитый чубук, посмотрел на потолочное отверстие юрты и говорит: «Твоя, Госка, должен знать такой большой мафа, там, где живут верхние люди». Я сразу догадался, что он имеет ввиду созвездие Большой Медведицы и говорю: «Звёзды — Большая Медведица». — «Да, медведь там. — Потом говорит: — Наши люди эти звезды называют: «Амбар стоит»». Четыре звезды — это зали — амбар. Такой, как около их юрт стоят на четырёх столбиках. Прибежал медведь, разворотил амбар, одна нога у него подломилась. За медведем бросился охотник с собакой. Так они вечно и бегут по небу. Амбар сейчас стоит на трёх опорах, а медведь, напугавшись, убегает во всю прыть. Надо вечером посмотреть на Большую Медведицу. Похоже ли хоть немного на то, что он рассказал.
— Сегодня чистое небо, можешь посмотреть.
— А ты?
— А я вряд ли увижу.
— Печёнку не забывай есть.
— Хорошо, что напомнил. Пойдём, посмотрим, печёнка цела. А то, может, водяной уже утащил.
— Привязал крепко. Собаки не достанут, а человек не тронет. Вари каждый день, не жалей.
Пришли в школу — ребят нет.
— Гоша, я уже начинаю тревожиться.
— Чего переживаешь. Если бы убежали, то ружья бы не оставили.
Георгий успокоил меня. До ужина я решил сварить печёнки. На улице набрал дров, захожу в комнату, Георгий подметает.
— Решил подмести.
— У нас и подметать нечего. Туда Митя, сюда Митя и в угол. Что это такое? Знаешь?
— Что у тебя в руке, то и есть.
— Угадал.
— А тут и гадать нечего. Сам поведал. Садись планы писать, а то после ужина некогда будет.
— На что намекаешь?
— На танцы. Уж больно они мне понравились.
— Ещё хочешь надо мной поиздеваться? Сегодня буду играть я, а ты с ними будешь танцевать.
— Я не умею.
— Вот и хорошо, что не умеешь. Ты не умеешь, они не умеют. Быстрей поймёте друг друга. Пусть и тебе пуговицу оторвут.
— Летом куплю балалайку, тогда и за мной дело не станет.
— До лета, как до края света. Нам нужно сейчас учить.
— Хватит убеждать. Попробую.
— Я вам буду самый простенький фокстротик играть. Ваша задача только ноги переставлять. С него и я начинал учиться.
— Рыбаки идут, пошли встречать.
Вышли в коридор. На полулежит влажный мешок, и около него стоят парни, которых я потерял.
— Что в мешке? — спросил я.
- Сугдзя.
— Рыба — хорошо, а вот, что без разрешения ушли — плохо.
Мальчишки молчали.
— Куда её?
— Тебе, уцитель, — сказал Леса.
— Спасибо, Леса. Рыбу в столовую отправьте.
— Там ес, — сказал Золодо.
— Вы уже и в столовую отнесли?
-Да.
— Это я понимаю — рыбаки, а ну посмотрим, — сказал Георгий и вынул из мешка ленка килограмма на три. — Вот это ленок! Настоящий хорский ленок! Молодцы, ребята! Я так к знал, что они зря болтаться не будут.
— Что будем делать?
— Срочно чистить. Не выбрасывать же в реку. Мы начнём, ребята помогут. Мигом справимся.
Почистили рыбу, помыли руки. Я посмотрел на часы.
— И правда, быстро управились.
—У меня мать, когда кслову приходится, часто говорит: «Гуртом и батька добрэ бить». У нас вся школа меньше, чем наша семья. Для тебя коллективный труд, может, и в диковину, а для меня привычное дело. Бывало, как все возьмёмся за работу, так всё гудит. Ну, а если за стол все сели, то одного ведерного чугуна борща не хватает. Так и варят в двух чугунах.
— Видишь, как у вас хорошо. Не то что я — всю жизнь один.
— Теперь не один, а целая семья. Ребята, пора на ужин, стройся!
После ужина мы решили сразу же поучить ребят танцевать. Созвали всех в класс. Георгий сыграл гопака, потом сунул мне гармонь и говорит: «Пиликай, я покажу, как фокстрот танцевать».
Я взял гармонь и забасил.
Георгий пригласил Сесе и стал медленно, взад-вперёд, передвигать ноги. Сесе быстро уловила ритм парного движения ног. Георгий остановился.
— Стоп, Анатолий Яковлевич. Сесе уже научилась. Партнёршу передаю тебе, сам беру гармонь. Пусть теперь она тебя учит танцевать. Надо ещё поставить несколько пар. Пусть учатся. Леса, Золодо, берем девочек, и ко мне.
Леса пошёл охотно, а Золодо пришлось вывести за руку. Георгий пригласил и Адихини с Леной. Показал, как держаться парами, и поспешил к гармони.
— Начинай! — скомандовал Георгий, и залилась голосистая, на медных планках, — как говорил он сам, — кустарного производства, именная, с перламутровыми буквами: «М. В. Барымов», русского строя, гармонь.
Мы задвигались. Смотрю на Георгия, он улыбается, подмигивает, в такт музыки притоптывает. От непонятной толкотни я быстро взопрел, кричу:
— Георгий Иванович, хватит!
— Танцуй, танцуй, хорошо получается! — и ещё громче заиграл.
Я не выдержал, провёл Сесе к скамейке, присел рядом, спросил:
— Танцевать ещё будем?
Она одобрительно мотнула головой. «Значит, понравилось», — подумал я.
Георгий поставил гармонь, задвигался и внушительно заговорил:
— Научим. Обязательно научим не только танцевать, но и играть на гармони, балалайке, гитаре. Создадим самодеятельность. Будем по стойбищам ездить, концерты давать.
— Обязательно научим, — подтвердил я. - Играть не устал?
— С чего бы? Только разыгрался. Хотел побыстрей сыграть, да побоялся.
— Давай станцуем ещё разок, пусть и другие попробуют, а то уже потянулись к табачку.
Мы расставили мальчишек с девчонками, мальчишек с мальчишками.
Они не сторонились друг друга.
— Георгий Иванович, начали!
Георгий заиграл, ребята задвигались. Шагают в одну сторону до тех пор, пока не наткнутся на танцующих, либо на какой-нибудь предмет. Остановятся, осмотрятся и зашагают в обратную сторону. Мне стало смешно и радостно. Мы с Георгием заулыбались. Повороты у них не получаются. Я стал ходить среди них и направлять, чтобы не столкнулись, или останавливать, и за плечи поворачивать. Георгий, чувствую, быстрей и быстрей стал играть. Ребята стали чаще запинаться. Я положил руку на гармонь, и она захлебнулась.
— Хватит, а то попадают.
— Хватит, так хватит, Всё, ребята, концерт окончен. Можно отдыхать, мы пойдём работать.
— Может сыграть им ещё что-нибудь, пусть послушают.
— Что им сыграть? Вальс «Медвежьи слёзы», что ли? — Он начал играть совсем незнакомую мелодию.
— Это есть «Слёзы мафа»? Чепуха!
—Хочешь верь, хочешь нет. Это моё сочинение.
—Тогда другое дело. Шамана выгнал, теперь твоя забота сочинять лесную музыку. Хватит выдумывать, пойдём рыбу жарить, а то нам ночи не хватит. Давай харюсков пожарим, а ленков оставим для рыбных сухариков.
— Согласен. Я их сейчас в ведро и на улицу, — он так и сделал. Вернулся и говорит: — Всё в порядке.
— Куда спрятал?
— Подломил сук и повесил. Никто не достанет.
— Гоша, я со вчерашнего вечера бабушку Авану не вижу. Приболела, что ли?
— Может, и приболела. Да что с неё спрашивать.
— Ты тогда не забывай о дежурстве по школе. Девочки пусть следят за чистотой, а мальчики готовят дрова. Стыдно нянек держать.
Пожарили рыбу, поужинали, прошли по комнатам. Ребята лежат в чистых постелях. Ружья висят, поджидают время охоты. Вышли на улицу.
— Видишь Большую Медведицу?
— Не вижу.
— Сразу видно, что мало печёнки съел.
— Ты хочешь, чтобы я от куриной слепоты избавился в один день. Так только в сказке бывает.
— Четыре звезды — это ковш. Он и есть «зали» на четырёх столбиках. Что ж, по-ихнему пусть будет так.
— У каждого народа есть свои творцы. Ты вот сочинил вальс «Слезы мафа», а хоть когда-нибудь видел, чтоб медведь плакал?
— Не приходилось.
— Холодновато. Как бы морозец не ударил, — говорю я. — С тобой разговариваю, а сам думаю об Аванушке и вспоминаю приют. Когда мне было лет шесть, нас впервые стали приобщать к труду. В Хабаровске тогда была частная фабрика Кобяцкого и Пискуля. С этой фабрики нам приносили заготовки для папиросных пачек. Мы их склеивали мучным клейстером. Работали ежедневно, кроме субботы и воскресенья. Так что с детства нас приучали отрабатывать понесенные на нас затраты.
* * *
На другой день Георгий закончил уроки, вскочил в комнату и засновал по ней. «Ну, —думаю,—заработала васса». И, чтобы остановить его, спросил:
— Что-нибудь случилось?
— Не было печали, да черти накачали.
— Неужели огдё вернулся?
— Огдё! Тебе хорошо, а я как чёрт в пекле.
— Успокойся. Говори, что случилось.
— Ты Сеню знаешь?
— Знаю.
— Значит, плохо знаешь. Он такой капризуля, да ещё и хитрец. Непослушный. Не захочет отвечать, скажет: «Не знай». И тогда ты ему хоть на голове кол теши, молчит, как рыба. То он насупится, и его лицо сделается тусклым, как пасмурное небо, то с его лица сбежит хитрая лисья улыбка. Говорит всё с улыбочкой и думаешь: то ли верить ему, то ли нет. Раз за разом говорит: ёлка-моталка.
— Ты его, наверное, поругал.
— Было немного.
— А ты знаешь, что у него отца нет?
— Аты знаешь?
— Знаю. Так что находи общий язык и дружи. Я тебе что говорил: дружба, что стекло... Может, его заменить Володей? Подумай. И виду не показывай, что на него ты был в обиде. Всякую обиду вон из головы. Тебе, может быть, с ним придётся век доживать.
— Возможно.
— Ему, может быть, не нравится русский язык. Да и вообще наш язык очень труден. Какие у него ещё знания, а ты с него спрашиваешь, как с настоящего переводчика. Трудно им, понимаешь, очень трудно. Так что слишком не принуждай. Чем быстрее мы освоим их язык, тем быстрее они усвоят наш.
— Это всё мне давно известно.
— Учить русскому языку — это не значит, что удэгейцы должны забыть родной язык. Такого допустить нельзя.
—А как же программа? В ней нет ни слова ни про удэгейский язык, ни на удэгейском.
—Уясни одно: нам надо спешить работать без переводчиков.
— Что я и делаю.
— Я иногда задумываюсь, как бы я выглядел, если бы они мне дали удэгейский букварь и учили удэгейскому языку.
— Как мокрая курица.
— Прекращаем разговор, тушим свет и ложимся спать.
* * *
Георгий проснулся, потянулся, сходил на улицу и говорит:
— За два дня вода сильно упала. Сейчас бы смотаться в Ходы. Сегодня же попрошу Гольду, чтобы помог достать оморочку.
Его я не стал отговаривать. Знаю, как он может держать своё слово и подумал: «Такой молодой, а уже выработал в себе то, что как раз для нашей жизни надо: смелость, внешнее спокойствие, самообладание, способность схватывать обстановку и быстро разбираться в ней».
— Попробуй, если получится, — даю добро. Веди ребят на завтрак, там и покушай, а я поем печенки.
— Тогда я пошёл.
Георгий ушёл на занятия, а я с Лёней и Володей взял пилу, топор и пошли в лес.
Свалили три дерева, раскрыжевали, составили в кучу, вернулись в школу. Георгий сообщает: ванны привезли, можно получать. Мы тут же пошли к Ивану Васильевичу, получили ванны и стиральную доску, поставили в известность тётю Полину. Она обрадовалась, и попросила всё отнести в баню.
Как только Георгий закончил урок, я сразу к нему.
— Пила не стала работать.
— Пила или пилильщики не хотят трудиться? Это ещё надо посмотреть. А ну, неси, посмотрим, почему она вздумала капризничать. Я принёс пилу. Георгий взглянул и сразу сказал:
— Правильно. Пилить не будет.
— Почему?
— Смотри, сколько на зубья налипло смолы. Пилили ель, пихту.
— Всё подряд.
— Поправимо. Сейчас полечим.
— И на это есть лекарство?
— А как же. На всё есть лекарство. На каждый яд всегда есть противоядие. Сейчас смажем керосинчиком, и зубья освободятся от смолы. И опять знай — тяни, не ленись только.
— Спасибо за науку. И как всё просто, а я бы ножом скоблил.
Вечером я Георгия спросил:
— Что Гольду сказал?
— Ничего дельного. Пришёл к Гольду, там Вотану. Спросил у них про оморочку. Гольду говорит: думи буди. Вотану — буди, буди. Вот и всё.
— Про бабушку Авану не спросил?
— Спросил. Говорят: не знай. Ты что-нибудь чувствуешь?
— Что я должен чувствовать? Вечер, как вечер. Ничего не вижу и ничего не слышу.
— Курица зрение забрала, а медведь уши придавил. Побольше печёнки кушай.
— Пойду планы писать.
— Иди, а я с ребятами немного поболтаю.
Вскоре зашёл Георгий и тихо-тихо на ухо говорит:
— Погода шепчет, где бы оморочку взять?
— Кому что. Ты планы будешь писать?
— Обязательно. Беру Володю и в класс.
— Не забудь отблагодарить Сеню.
— Постараюсь.
* * *
С подъёмом опоздали. Я заволновался и ругаю себя.
— Не себя, а погоду надо винить. Сама дремлет и нас убаюкивает.
На завтраке тётя Полина сказала:
— Рыба высушена, можно кушать.
Я попросил Леса, чтобы он сушёную рыбу взял на хранение. Вышли из столовой. Я почувствовал сильное похолодание. Тучи заслонили небо так, что могучее солнце не давало о себе знать. Первая смена ушла на уроки, а я с Лёней и Сеней поговорил и отправился в свою комнату. Присел к столу и смотрю в окно. С крыши закапало. Я чётко услышал знакомое: «кар». «Должно быть, питается отходами нашей рыбы. Гоша правильно говорил: это оставим гаи. И в такую погоду нашла. Чутьё, пожалуй, лучше, чему собаки».
Так весь день с крыши срывалась капель. Вечером пошёл ровный, легко порхающий, лопастый снег.
Утром окрестности школы было не узнать. Всё стало белым, снег не переставал идти. Капель образовала рыжеватые ледяные сосульки. До обеда я пробыл в помещении: то занимался своим увлечением, то беседовал с Лёней и Сеней. Немного им рассказал о своей сиротской жизни, которая проходила в Хабаровске.
Наступил вечер, а снег идёт и идёт.
— Как думаешь, долго продлится такая погода? — спросил Георгия.
— Не знаю.
— А я думал, что ты всё знаешь.
Георгий улыбнулся.
— Может, сегодня танцы организуем?
-LНастроения нет.
— А поучиться на гармони можно?
— Вот-вот, этим и займись. Я тебе покажу, а сам пойду к ребятам.
Георгий ушёл, я взял гармонь и попытался играть. Неласково заговорила гармонь. «Сразу чувствуется — не в умелые руки попала, — подумал я. — У Гоши она поёт, а у меня гыркает». Поставил гармонь и пошёл к Георгию.
— Как Володя?
— Володя молодец. Думаю, что с ним найдём общий язык.
...Утром Георгий сходил на улицу и говорит:
— Замело, зафурдылыло, где кого захватило, там и сиди.
— Что-то новое.
— Так мать говорит, когда снег идёт.
— Чтобы это значило?
—А вот что? Однажды зять к тёще в гости приехал. Живёт и живёт, и уже надоел ей. Она думала, думала, как же его спроводить. Вдруг пошёл снежок. Тёща вышла, на улицу, постояла, вернулась и говорит: «На улице пороша — людям добрым хорошая дорожка». Зять сообразил, что тёща даёт намёк - пора уезжать. Походил по хате, вышел на улицу, постоял, подумал, заходит и говорит: «Замело, зафурдылыло...»
- Где кого захватило, там и сиди, - закончил я, и мы засмеялись. — А что? Ловко он сообразил.
- А тёща тогда и думает: значит, не собирается уезжать. Понравилось. Вот так и нам понравилось.
Заскрипела дверь, зацокали умывальники.
— Пора делать подъём, да в столовую тропу торить.
— Не на шутку снег взялся сыпать. Навалит, а мы без лыж, надо и об этом транспорте подумать. После этого снега неплохо бы потропить зверя.
— Много сразу хочешь. И в Ходы ехать и на охоту идти.
—Хочешь жить — умей вертеться. Отцов наказ.
Вечером, набросив плащ, я стоял на крылечке и всё думал, как отучить учеников от курева, особенно девочек. Открылась дверь.
— Ты здесь, а я тебя потерял. Думаю: куда исчез мой Толей?
— От никотина освобождаюсь. Читал: одной капли его хватает, чтобы убить зайца.
— А я, грешно, подумал: не уволок ли моего Анатолия в берлогу мафа. С первым снегом он обязательно ложится в берлогу, чтобы его по следу не обнаружили, где он отсыпается.
— Тоже соображает.
— Хитрый, как человек. Пойдём в помещение, а то простудишься.
* * *
Утром я вышел на улицу и умываюсь снегом. Сесе увидела и поразилась:
—Ути-и-и, Толей!
— Сейчас и я небесной водицей умоюсь, — сказал Георгий. Стали собираться в столовую. Георгий говорит: «Уроки проведу, буду снежную бабу лепить. Пусть подивятся», — дал звонок и отправился на урок. Я пригласил к себе Леню с Сеней и стал им внушать: курить — это очень вредно. Они во всём соглашались. После этого мальчишек я вывел на улицу, попросил их очистить дорожку до наколотых дров. Мальчишки работают. Я рассматриваю окружающую природу. И почему-то сразу обратил внимание на небо. Оно мне показалось белесым с голубизной. Солнца не видно. Глянул на снег, и он такого цвета, как небо. Я вспомнил про комковой сахар. Он тоже такого цвета. И так захотелось положить его в рот. Взял горсть снега, сдавил в комок и положил в рот. Обдало холодом. Снег моментально растаял, и я сглотнул снежную воду. «Пресная, вкус снега. Другого определения и не должно быть».
Тут же моё внимание привлёк совсем непокрытый снегом тополь. Я направился к нему. Снегу оказалось почти по колено. Поступь лёгкая, но не очень звучная, с хрустом трущего крахмала. «Зимой под ногами снег скрипит, а этот хрустит». Ладонью коснулся тополя, холодом обожгло. Посмотрел на ель, а у неё от налипшего снега лапы пригнулись и, подпирая друг друга, слиплись. «Такую тяжесть вместе легче держать. И ветки, что резина, гнутся до самой земли. Что и спасает её. Тополь же со своими хрупкими сучьями такой тяжести не выдержал бы, поэтому и не задерживает на себе снег». Прошёл к берегу. Хорская вода темная, отдаёт свинцовым блеском. Вытянутые на берег баты стали походить на снежные корыта. Вспомнил про шамана, подумал: «Вернётся или нет?» Возвращаюсь в школу. Георгий поджидает меня.
— В снежки сыграем?
— Давай, только разделимся на две команды.
— Мальчишки, выходи на площадку, будем в снежки играть!
Парни толкутся около нас и не бросают курить.
— Давай вдвоём, а то провозимся, и перемена пройдёт.
Мы разбежались в разные стороны, слепили комки, и почти разом бросили друг в друга. Промахнулись. Я решил опередить Георгия, схватил горсть снега и бросил в него. Серебристая рыхлая масса засверкала в воздухе, только я нагнулся, как в спину принял тяжёлый удар.
— Бата! Помогай! Бей его! — закричал Георгий, и раз за разом комья полетели в мою сторону. Я изворачиваюсь, боюсь за очки, и стал отступать к заливчику. Золодо слепил снежок и бросил в Георгия. Ребята поддержали его.
— Правильно, бата! Молодцы! Поддайте ему, чтоб не храбрился! — А сам то и дело подставляю руку к лицу.
Мальчишки в азарте окружили Георгия и забросали его снежками.
— Стой! Нечестно! — закричал Георгий.
Мальчишки не унимались. Видно, им очень понравилось. Георгий поднял руки и снова кричит:
— Сдаюсь! Сдаюсь!
Но ребят и это не остановило. Тут я увидел идущего к нам председателя и крикнул:
— Вотану идёт! Кончай бой! — Я как это сказал, мальчишки остановились и смотрят в сторону тропы.
Георгий снежок запустил в сторону тополя и точно попал в него.
— Вот так надо бросать, а то мажете, мазилы, — похвалился он.
Я смотрю на ребят. Лица у них раскраснелись. В глазах — весёлые огоньки. Вдруг снежок полетел в Леса. Леса ответил. И возобновился бой, только уже между мальчишками. Ребята забегали, бороздя снег. Снежки замельтешили в разные стороны. Я улыбаюсь. Вотану подошёл, протянул руку и с улыбкой сказал: «Багдыфи, Толей!» — и смотрит на воюющих.
— Как бы глаза себе не повыбили, — говорю я. — Научили на свою беду.
— Смотри! Смотри! Кимонко побеждают Кялундзюга!
И точно: с одной стороны отбивалось только трое. Я кричу.- «Бата, хватит! Всё! Всё!» Ребята не унимаются, теснятся к школе. «Окна побьют! Давай звонок!».
Георгий сорвался с места и побежал. Вотану что-то сказал. Мальчишки остановились. Косятся друг на друга, снежки не выпускают. Георгий выскочил на крылечко, дал звонок. Ребята побросали снежки, стали отряхиваться, выгребать из карманов снег. Мы подошли к Георгию.
— Госка, мороска ес, — сказал Вотану.
— Ура! — вскричал Георгий. — Поплывём в Ходы.
Вотану повернулся и пошёл.
— Ребята, на урок, — сказал Георгий, и мы разошлись.
...В день отплытия Георгий ушёл на занятия, я пошёл в столовую за лепёшками и сушёной рыбой. Тётя Полина пообещала в дорогу сварить мяса.
После звонка на большую перемену я зашёл в класс и объявил, что сегодня в обед пойдём провожать Георгия Ивановича.
Георгий закончил уроки. Зашёл в комнату в приподнятом настроении. Снял ружьё, патронташ и положил на собранный мешок.
На обеде мы долго не задержались, пошли провожать Георгия. Зашли в комнату. Я взял мешок. Георгий — ружьё и патронташ. Вышли на улицу. Леса
с моего плеча снял мешок, перебросил на своё.
— Спасибо, Леса.
— А остальные где?
— На берег ушли.
Ещё не успели мы подойти к берегу, как мальчишки из тальников выносят оморочку.
— Смотри, как заботятся о тебе.
Мальчишки оморочку опустили на берег, столкнули на воду и о чем-то говорят. Леса опустил мешок. Гоша взял его и стал перекладывать. Гляжу, Сеня суёт ему лепешку, юколу и говорит:
— Госка, бери.
— Не Госка, а Торги Ваничи, — сказал Володя.
Георгий глянул на меня и подмигивая, сказал:
— Правильно, Володя. Меня зовут Георгий Иванович. А Сене за хлеб и юколу большое спасибо. Обязательно кушать буду. А у мамы ты спросил?
— Да, — сказал Сеня. — Моя юкола много.
Георгий ходит по оморочке, она качается, как щепка на воде, а мне, кажется, что она вот-вот опрокинется. Не выдержал, говорю:
— Георгий Иванович, боюсь.
— Чего?
— Как бы ты не опрокинулся. Проявляй осторожность и мудрость.
— За меня не беспокойся. Меня часто спасает не мудрость, а ловкость, — и ногами качнул оморочку. — Весло есть. Лёня, не забудь положить шесты. Атеперь до свидания. Не скучайте. Слушайтесь Анатолия Яковлевича. А ну, толкните.
Мальчишки толкнули, и оморочка, разрезая воду, с шумом заскользила по игривой воде. Георгий взял весло и носовую часть оморочки направил вниз по течению. Взглянул в нашу сторону и, слегка пригнувшись, напряг руки. Лодчонка в считанные секунды скрылась за поворотом. Мы побежали к школе, чтобы посмотреть, как он поплывёт до следующего кривуна. Георгий приблизился к следующему повороту, обернулся, поднял весло и помахал им. У меня сразу сердце так защемило, что выкатилась слеза. Я потянулся за платочком, смахнул слезинки, повернулся — рядом стоят ребята. Я обнял первых попавшихся за плечи и говорю: «Пошли на урок. Он скоро приедет. Кто самый быстрый, а ну звонок дай». Младшие побежали гурьбой.
После уроков, до самого сна, я постоянно думал о Георгии. А ночью от тревожного сна проснулся. «Хорошо, что сон», — подумал я. Открыл глаза. Темно. Живая картина несчастья так и стоит в глазах. К чему бы? Не может быть такого. Я оделся и вышел на улицу. Прохладно. Лунно. Пошёл к берегу. «Чего же я иду? Ведь там никого нет». Вернулся. Посмотрел на часы. Была глубокая ночь. Я опять лёг.
Во время завтрака тётя Полина сказала:
— Анатолий Яковлевич, бельё приготовила, можно мыться.
— Спасибо. Мыться будем, как вернётся Георгий Иванович.
— С ванной очень удобно, так и хочется стирать.
— Вы с Киди не знаете, куда делась бабушка Авану?
— Киди говорит, что она ушла к верхним людям.
— Умерла, что ли?
— Умерла, но никто не знает, где она. То ли в лесу померла, то ли утонула. «иди говорит, что женщины завтра собираются её хоронить.
— Неясно. Покойника нет, а похороны устраивают? Как так?
— У них так. Как хоронят — не знаю. Ни разу не ходила к ним на похороны.
— Жаль старушку. Одинокая, говорят.
— У неё муж недавно умер. Дети, не знаю, были или нет.
Весь день я был занят уроками. Володя мне помогал от души. Вечером я лёг спать раньше обычного. Ночью проснулся. Прислушался. Тишина. Зажёг лампу. В комнате прохладно. Затопил плиту, в чайник подлил воды. Поставил варить печенку. Принёс дров. Вспомнил отъезд Георгия. Невесёлые думы полезли в голову. Тайга, зверь, река — природная среда и полезна для человека, и опасна. На каждом шагу можно споткнуться и кануть. Аванушка исчезла, никто не знает, где она. То и дело хожу на часы посмотреть. Время, казалось, шло очень медленно. Больше часа оставалось до подъёма. Сегодня воскресенье. Дети могут поспать лишние полчаса. А как приятно отдыхать в тепле. Решил затопить печи и согреть помещение. Взялся за лучины, опять вспомнил про Аванушку. Куда могла деться? И никакой тревоги не слышно во всем стойбище, и никто её не ищет. И председатель спокоен. Человек пропал, а как будто ничего и не случилось. Какая-то дикость, а им хоть бы что. Опять посмотрел на часы. «А верно ли они идут?» Хожу, громко топаю, вдруг из спальни выходит Володя.
— Доброе утро, Володя!
— Здрасти!
— Выспался?
-Да.
Володя сходил на улицу, умылся, прошёл в спальню, вернулся и сразу стало светлее. Рубашка на нём атласная, жёлтого цвета, свет от неё отражается и, кажется, что она даёт больше света, чем лампа. У Володи всегда чистая, красиво расшитая одежда. Видно, мать большая мастерица и чистоплотная. От своих сверстников Володя отличается спокойствием, дружелюбием и внимательностью. Вот и сейчас он заглянул в один умывальник, в другой. Добавил воды и молчком направился к выходу. Я посмотрел ему вслед, а у него, того и гляди, ведро, заденет пол.
— Володя, давай помогу.
— Я сам.
Володя вышел, а я подумал: «Во всем хорош, только бы немного выправить ноги и подстричь не так надо. Волосы — поправимое дело, а вот ноги уже не поправить. И почему так сильно искривлены?»
Володя принёс воды. Я принял от него ведро, поставил на табуретку и ГОВОРЮ:
— Молодец, догадливый и не ленивый. Волосы у тебя быстро растут, — и провел рукой по голове.
Володя ничего не сказал, подошёл к печке, открыл дверку и бросил полешко.
— Ты никуда не пойдёшь?
— Нет.
— Тогда посматривай за печами, я пойду к себе.
...До обеда занимались дровами, а после обеда отдыхали — у каждого было свободное время. Я вышел на берег. Присел на «гусеницу» и смотрю в сторону стойбища. А стойбища, как такового, и не видать. Вижу две юрты, ито вершины. Хорошо вижу школу, столовую и дом Лёни. Интересно: живу уже больше месяца, а не разу не видел, чтобы по стойбищу ходили люди. Только подумал о людях, как вижу — от дома Лёни гуськом ходко движется тройка неразлучных. Я их сразу узнал. Впереди самый рослый, без головного убора — Сеня. За ним — Лёня. Последний — Володя. У Володи богдо с беличьим хвостом. В головном уборе Володя, кажется, и ростом выше. Подошли.
— Уцитель, Аванушка верхним людям ходи, - сказал Лёня.
— Хоронят бабушку Авану? Где? — встрепенулся я.
— Мой дом.
— А ну, пошли, — а сам думаю: значит, нашли. И нам ничего не сказали. Делают всё как-то тайно. И не посчитали нужным меня поставить в известность. Подошли к двери. Говорю: «заходите». Лёня открыл дверь. Мальчишки вошли. Я — следом.
В прихожей комнате женщины, согнувшись, копошились около небольшого гробика, изготовленного из древесной коры. Гробик похож на корытце. В нём что-то лежало, обряженное в женскую одежду. Я сразу немного опешил, думаю: здороваться или нет? И промолчал. Женщины посмотрели на нас и тоже ничего не сказали. Из спальни вышла Надя, поздоровалась, предложила сесть на скамейку. Я отказался, спросил:
— Не нашли?
— Нет, — сказала она.
— Зачем так делают?
— Обычай.
Я кивнул головой — понял. Взглянул на гробик. В моих глазах жемчугом заиграл яркий, замысловато расшитый, жёлтый халат. Вымышленного лица не различил: то ли была гладко отполирована деревяшка, то ли гладкая кора тополя. Вместо волос лежал серый мох, такой я видел на старых елях, когда мы заготавливали дрова. Я им не стал мешать. Тихонько вышел из дома. За мной вышли ребята. Я постоял, подумал: куда же податься? Решил: пойду опять на берег. Что-то так неприятно стало на душе, хоть плачь. Интересно, хоронят, а слез и рыданий нет. Может, потому что хоронят чучело, а не труп. Кого спросить? Мальчишки толком не расскажут. Да и неудобно про это расспрашивать. Я подошёл к дереву, присел, взялся за торчащие сучья. Вроде легче стало. Вот когда нужна моя палочка- выручалочка — Георгий. Хотя бы скорей, да благополучно вернулся. Всё легче было бы скорбеть.
Я вспомнил, как в приюте нам запрещали лазать на чердак, нас это ещё больше интересовало: почему же такой запрет? Однажды мы с другом сговорились и тайком пробрались на чердак. Там увидели умершего ребёнка. Напугались и убежали. Никому об этом не рассказывали. Это было зимой. Позже мы узнали, что умерших детей стаскивали на чердак, а когда их скапливалось до пяти, то сбивали ящик. Трупы незаметно грузили в него, забивали и увозили.
...Вдруг мальчишки громко заговорили. Я обернулся и увидел: две женщины несут гробик, за ними идут остальные. Я встал и снял кепку. Женщины подошли к бату, гробик опустили в него. Кто-то из них негромко что- то сказал, мальчишки столкнули на воду бат. Одна женщина прошла на корму. Лёня подал ей шест. Двое прошли на середину и сели у гробика, четвертая - с шестом встала в носу. Женщины упёрлись шестами, и батотчалил от берега. На берегу осталась старенькая Ярба, Надя и Дуся. Я Надю спросил:
- Куда повезли?
— Не знаю, — ответила Надя.
Я оказался, в недоумении: почему Надя не знает, куда повезли? У них, возможно, нет постоянного кладбища. И решил спросить мальчишек.
— Куда повезли гробик?
— Не знай, - сказал Сеня.
— Тальник, — сказал Володя.
«Ясно, — подумал я, — где-нибудь пристроят в тальниках или в лесу. Лопат у них нет, значит, закапывать не будут». И обратился к ребятам:
— Скажите: Георгий Иванович скоро прибудет?
— Нет, - твердо сказал Лёня.
— Анчи, говоришь. Тогда вечером будем ждать, а сейчас пошли. Наверное, пора обедать.
На обеде я, увидев перед собой миску щей, сразу попробовал. Показалось очень вкусно.
- Где вы капусты взяли?
— Привезли. Леса разве вам не говорил? Я сама так соскучилась, что сегодня решила приготовить щи и нажарить капусты. Всё с мясом, должно быть вкусно.
— Что вы. Мясо-то — дичь.
Раньше всех я справился с обедом и попросил тётю Полину, чтобы оставила обед на Георгия Ивановича.
— Будет. Пусть только приезжает. А не то вечером к себе можно взять. Вдруг поздно вернётся.
— Хорошо, что подсказали. Вечером надо не забыть.
Я подошёл к ребятам, они выбирают мясо и безаппетитно жуют. Я огорчился, вышел на улицу и думаю: «Что же делать?» Вышел Володя, за ним Сеня. Я спрашиваю:
— Мальчишки, чем вам не понравился обед?
— Кислый, — не задумываясь сказал Володя.
— Кислый, говоришь. Так это же щи. Они и должны быть кислыми. Зато болеть не будешь.
— Наша так не болей, — сказал Сеня.
— Ты мне не говори. Ваших много болеет. Ваш народ надо срочно лечить, спасать надо.
— Я не болей, — гордо сказал Володя.
— Вы, может, и не болеете, а ваших родственников сколько умирает, знаешь?
— Другой буди, — не соглашался со мной Сеня.
- С тобой, как видно, я не договорюсь. Ты лучше скажи, что сейчас будешь делать?
— Табак кури.
— Что ты будешь курить, я и так знаю. Если б ты мне сказал, что больше не будешь курить, то я бы тебя обнял и поцеловал.
— Зачем?
- От радости. Бросишь курить - будешь долго, долго жить.
— Зачем?
— Тьфу ты! Опять зачем. Ты лучше скажи: — Георгий Иванович сегодня вернётся?
— Торги Ваничи догбо буди, — сказал Сеня.
— Догбо - это ночь? Так, кажется?
-Да.
— Поверю тебе. Будем ждать его ночью. Как там, все вышли? Стройтесь и пошли.
Иду рядом с Володей и рассуждаю:
— Ладно. Щи кислые, солянка кислая, а компот почему не все пили? Тоже кислый?
— Тоже кислый.
—Тоже мне нашлись сладкоежки. Чай не кислый, а компот кислый. Вернётся Георгий Иванович, расскажу ему про наш обед, пусть знает. Володя!
— Слушаю.
-Сходим на берег.
— Зачем?
— Может, Георгия Ивановича встретим.
Пришли на берег. Говорю:
— Давай для костра дров наберём.
— Зачем?
— Вечером зажжём, пусть знает, что мы его ждём.
Мы стали собирать полусгнившие ветки и выносить на берег. Подбежала рыжая собака. Уши торчат, но кончики пригнуты вперед, будто приморожены.
— Твоя?
— Сеня.
— Правильно вы говорили: Георгий Иванович днём не вернётся.
На ужине тётя Полина подозвала меня и говорит:
— Хотите, я вас обрадую.
— Очень хочу.
— Сесе бросила курить.
— Да вы что?!
— Правда. Она сама сказала. Я засомневалась и говорю ей: дыхни. Она дыхнула — никакого запаха.
— Это действительно радость. Продолжайте убеждать других.
После ужина я поручил девочкам отнести покушать для Георгия и наказал, чтобы они присмотрели за печами. Сам с мальчишками пошёл на берег. Остановился у самой воды, посмотрел в сторону проточки — никого. Позвал мальчишек готовить большой костёр.
— Зачем? — спросил Золодо.
— Станет темно, Георгий Иванович увидит наш огонь. Догадается, что мы его ждём. У него и сил прибавится. Устал ведь он. Сами знаете, как тяжело против воды бат толкать.
Мальчишки: кто ломает прутья, кто бродит по берегу, а кто, присев на корточки, посмакивает пропитанный никотином чубук. Я глянул на небо. Был тревожный осенний закат. Багряная вечерняя зорька снизу подсвечивала нависшие над горизонтом тучи. Я вновь посмотрел в сторону проточки и увидел, только не появившегося Георгия, а те же тучки, только в воде. Закат в тревожной воде смотрелся печально.
Я попросил мальчишек зажечь костёр. Отсыревшие веточки долго не загорались. И когда у костра появились первые языки пламени, ночь закрыла полосу заката. Я опять посмотрел в сторону проточки и, кроме тёмной полосы противоположного берега, ничего не увидел. И подумал: «Когда же избавлюсь от проклятой «куриной слепоты»?
Я присел на дерево и вспомнил, как мы первый раз увидели на этом месте костёр. Как Георгий устроил шаману шутку. И озадачился: неужели этой шутки было достаточно, чтобы шаман уехал из стойбища? Подозвал к себе мальчишек и говорю:
— Леса, Золодо, побудьте около костра, а я пойду в школу. Кто со мной?
— Я, — сказал Володя.
— Пойдём вместе, а то я плохо вижу, — взял его за руку, и мы пошли. Дошли до школы. Я поблагодарил Володю, сказал: «Можешь идти». Володя мигом скрылся в темноте. В помещение идти мне страсть не хотелось, присел на ступеньки. Вдруг слышу. «Ого-го!» Не чудится ли мне, может, какая птица-колдун? Опять — «ого-го!». Ура! — слышу знакомый пронзительный голос. «Гоша! Это он!» — у самого по всему телу побежали мурашки.
— Толя, встречай!
Я возбудился, заходил туда-сюда. И ругаю себя, что рано ушёл. Зашёл в помещение и кричу «Девочки, Георгий Иванович приехал!» Из спальни вышла Зина и тоже вскрикнула: «Адига, Горгей ехал!»
Я быстро зажёг лампу и вышел на улицу. Слышу, Гоша что-то говорит быстро-быстро. «Какони его понимают?»
— Анатолий Яковлевич, вот и я! — крикнул Георгий.
— Наконец-то. Жив, здоров! — мы обнялись.
— Ая не один.
— Не с женой ли? — мы засмеялись. — Давай заходи, сушиться надо. Да свою гостью заводи. Мальчишки, заносите вещи. — Мы прошли в коридор.
Гоша сказал:
— Пимка, где ты, проходи сюда. Покажись нашему директору школы.
Юноша в национальной одежде, как и следовало ожидать, лет пятнадцати, подошёл ко мне.
— Будем знакомы. Меня зовут Анатолий Яковлевич, а тебя?
Юноша молчал и недоуменно смотрел мне в глаза.
— Пимка его зовут, — сказал Георгий.
— Вот и хорошо. Пимкой и мы тебя будем звать. Нас тут много. Проходи, будь как дома. Сейчас познакомлю тебя с нашей школой, теперь уже и твоей. Покажу, где будешь спать, и где твои вещи будут лежать. Георгий Иванович, снимай мокрую одежду и скорей сушить. Плита топится. Сейчас и новичка обсушим. Не догадался, а надо было бы баньку стопить. Ничего, ошибку мы сейчас поправим. Всё в наших руках. Поужинаете и банька будет готова. Искупаетесь, крепче спать будете.
Я завёл новичка в класс, сказал: «Мы тут учимся». В спальне показал заправленный постелью для него топчан. Смотрю, Сеня суёт Пимке ружьё.
- Твоё?
Пимка мотнул головой.
— Ещё один воин прибыл. Лёня, забейте гвоздь и повесьте ружьё. Куришь?
Пимка мотнул головой. «Понимает»,—думаю.
— Курить здесь нельзя. Ребята курят только на улице. Георгий Иванович, ты тут с ужином сам разберись, а я организую баню.

— Давай, давай, наверстывай, хозяин, а с ужином мы сами сообразим, что делать.
Я поручил Леса и Золодо затопить баню и нагреть воды, сам поспешил вернуться в спальню.
— Как там ужин, нагрелся?
— Нагрелся. Пришёл за Пимкой. Пойдём поужинаем, да заодно и пообедаем.
— Вы не обедали?
— Можно сказать — нет. Торопились к закату солнца быть дома. Если бы не Пимка, я бы сейчас ночевал где-нибудь в оморочке.
Прошли в комнату. Пимке предложили сесть, а он безотрывно смотрит на самовар и не садится. Я подошёл к самовару, погладил и говорю.-
— Это русский самовар. Сам чайва варит. Будем с него чай пить.
— С сахаром, — добавил Георгий.
— Если привезли.
— Всё привезли.
Я поставил на стол щи, капусту и варёное мясо. Георгий из мешка достал буханку хлеба, сахар. Я нарезал хлеба, положил ложки. Георгий набро- . сился на щи. Пимка поглядывает.
— Бери, кушай, — и пододвинул ложку.
Пимка посмотрел на ложку, вынул из чехла нож, взял кусок мяса и, отрезая, стал кушать. Я думаю: «Правильно делает. От чего больше пользы? От мяса или от капусты?» Он скушал мясо, убрал нож.
— Кушай щи, капусту.
Пимка попробовал солянку и отодвинул миску. До щей не дотронулся. Хлеба съел лишь один кусочек. Чай с удовольствием выпил, отодвинулся от стола и полез в карман. Достал кожаный кисет с табаком, трубку. Я говорю:
— Курить только там, на улице.
Пимка вышел.
— Ишь ты, мясо подавай, — говорит Георгий. — Ешь его порцию.
— Ешь ты, я печёнки поем.
— Не съел ещё?
— Сегодня кончаю.
— Лучше стало?
— Всё так же.
— Надо ещё заказать. Может, кто-нибудь отзовётся. Печёнку надо есть.
— Если будет, не откажусь.
— Наелся, аж живот трещит.
— Не похоже. Вымотался. Одна кожа, да кости торчат.
— Были бы кости, а мясо нарастёт, — с улыбочкой сказал Георгий. — Как ты тут поживал?
— Ты вперед расскажи, как съездил, а то я не успокоюсь.
— Чего волноваться. Я дома. А Пимка молодец, разбитной парень. Под стать мне оказался. Он и по-русски немного лепечет.
— Где ты его нашёл?
— Кто ищет, тот всегда найдёт. Мне просто повезло, а знаешь, почему?
— Почему?
— Потому что я уже немного научился говорить по-удэгейски. Заглянул в первую попавшуюся юрту, чтобы узнать: есть ли в Ходах подростки, а там Пимка. Я тут и давай по-удэгейски бормотать. Рассказал о школе, о ребятах, о нашей жизни. Отец с матерью оживились. Пимка без колебаний дал согласие. А я ему ещё: бери ружьё, охотиться будем. Они меня покормили. У них я и ночевал. А рано утром мы налегли на шесты и давай резать воду. Вода под оморочкой то журчит, то шипит, то вообще позванивает колокольчиками, а то начнёт бить по донышку, словно в ладоши хлопает, будто аплодирует мне, что не зря в Ходах побывал. Пимка сильный, ловкий, а с виду — не скажешь. Когда я увидел ваш костёр, то сразу подумал: «Не Иванца ли вернулся?» Прислушался — звуков бубна не слышно, вокруг костра люди ходят. Я давай кричать. Слышал?
— Слышал.
— А когда приблизился к берегу, то услышал: «Гергей ехал». Мы только приткнулись к берегу, парни схватили оморочку и вынесли на берег.
— Силёнка есть, а в обед сделали голодовку.
— Отказались кушать? Что было?
— Что сейчас ел, то и было.
Георгий засмеялся.
— Что смеёшься?
— На обед, говоришь, был Иван Иванович.
— Никакого Ивана Ивановича у нас не было. Чепухи не говори.
— Я и не говорю. — Георгий ещё больше засмеялся. — Иван Иванович — это мой отец так называет обед, когда мать готовит два блюда с капустой. Понимаешь, капуста там и там, поэтому Иван Иванович. Это равносильно, что уха и тала подана к столу.
— Знаешь, что они про «Ивана Ивановича» сказали?
— Кислый.
—Точно. Володю спросил, почему плохо ели щи, капусту? «Кислый»,— говорит. Компот тоже кислый.
В комнату вошел Золодо.
— Вода нагрелась?
-Да.
— Ну и отлично. Готовь бельё, а я пойду подберу одежду Пимке и позову мыться.
— Будет ли он один со мной мыться?
— Предлагаешь охранять? Для острастки, может, ружьё взять?
— Ружьё, не ружьё, а покараулить надо.
Георгий с Пимкой зашли в баню. Я стою на улице.
— Как идут дела? — спрашиваю я.
— Всё как надо. Моемся.
Я ушёл. Дождался Георгия.
— С лёгким паром.
— Без пара и без манга обошлось. Да, я ведь купил гребешки.
- Гребёнки или гребешки?
— Царя Константина знаешь? — и вынул из кармана гребешки. — Завтра же начнём коней гонять.
— Пусть ежедневно прочёсывают головы, да хорошенько. Как же ты не забыл про них?
— В магазине глазами пробежал по полочкам. Смотрю — пуговицы, рядом — гребешки. Говорю: дайте мне пятнадцать гребешков. Продавец удивился, лукавенько взглянул на меня, но ничего не сказал.

— Гоша, а ты заметил, что Пимка мало похож на удэгейца?
— Метис, наверно.
- У него красивое лицо с довольно длинным и прямым носом. Брови густые. Глаза только выдают его. У него отец, случайно, не русский?
- Не знаю. В юрте родители были удэгейцы, а там... Ты обратил внимание на его богдо?
— Богдо, как богдо, хвостик беличий.
— Вот и не беличий, а соболиный.
— Может, и соболиный. В хвостах мало разбираюсь.
— Надо с Гольду поговорить на эту тему.
— Моё мнение: какой был, такой и пришил.
— Не может быть. В хвосте есть какая-то загадка.
— У них столько загадок, что нам на всю жизнь хватит разгадывать. Я думал, что они и хоронят, как мы. Ан нет. Они сегодня хоронили бабушку Авану.
— Нашли?
— Не нашли, а хоронили. Сам видел.
— Как же хоронили?
— Очень просто. Из коры изготовили гробик. Из гнилушки сделали трупик. Нарядили в новую одежду. Волос — мох от старой ели. Гробик на бате увезли в проточку, по которой мы плыли. Хоронили одни женщины. Никто не плакал. Наряжали в доме Лёни.
Мы помолчали.
— Живёшь — не человек, и умер — не покойник, — сказал Георгий.
— В пути гробика не встретили?
— Не до гробика было. На воде рот не разевай. Хор ротозеев быстро забирает. У удэгейцев учись. Плавать не умеют, а хоть бы один утонул — не услышишь. А потому что с детства тренируются батом управлять и воду понимать.
— Сегодня буду спать спокойно. А когда ты уехал, мне приснился сон, после него я уже не смог заснуть. Ты когда помахал нам веслом и скрылся за поворотом, мне так горько стало, что даже слезу пустил. Я почему-то подумал, что я тебя больше не увижу, и всё моё будущее кануло в воду. Под этим впечатлением на тебе — сон. Снится, как будто ты доплываешь до поворота, и опрокидывается у тебя лодочка. Ружьё утолил, мешок поплыл, а ты по горло в воде стоишь и кричишь: «Толя, помоги!» А я бегаю по берегу, хочу помочь, а сам почему-то не лезу в воду. А тебя вода, уносит, уносит, и вдруг ты исчезаешь. Я как крикну: «Гоша!» Тут и проснулся. Сейчас тебе рассказываю, а у самого по телу мурашки бегают, волосы шевелятся.
— Сон, конечно, не из приятных. Не зря старые люди говорят, что человек должен засыпать с хорошим настроением. Либо перед сном желательно вспомнить собственное детство.
— От моего детства сны могут ещё страшнее быть. Готовься к урокам, а я схожу на погоду погляжу, — я вышел, почувствовал приличное похолодание. Меня слегка встряхнуло. Вернулся в комнату. В тепле меня опять встряхнуло.
— Замерз.
—Мороз будет. Хорошо, что вовремя съездил. Так недолго и заболеть.
— Вода холодная. Руки так и обжигает. Стараешься шестом работать так, чтобы воды на рукава меньше попало. От такой воды пальцы немеют.

— Хочешь, обрадую тебя?
— Хочу.
— Сесе...
— Номер выкинула.
— Не угадал. Бросила курить.
— Ты что! — он соскочил и зашагал по комнате. — Не верю. Где трубка? Где кисет? Трубку срочно забрать.
— Сегодня поздно. Она уже спит.
— Разогнался Гошка.
— Если бы не костёр, то бы с разгону и Джанго проскочил.
— Нет уж, своё стойбище — ни за что. В глазах стоит, как родной дом. Сколько я ни плавал по Хору, такого красивого места ещё не встретил.
— Красивого и богатого.
— Богатого? Это ещё надо посмотреть.
— Чего смотреть. Рыбы вон сколько поймали. Кто её только есть будет?
— Съедим. Зима только ещё начинается. А что не съедим, так собакам отдадим. Сколько там времени? Не пора ли ложиться, а то мои карандашики устали. Весь день на ногах.
— Можешь ложиться. Вытягивай свои карандашики и спи.
Георгий разобрал постель, под матрац положил брюки и лёг. Ночью от хлопка двери я проснулся.
— Гоша, ты?
— Я, я, спи.
— На погоду ходил смотреть?
— Пимкин халат постирал, а то утром ещё грязный наденет.
— Сказал бы мне. Я бы мог это сделать.
— Не делись. Одинаково отвечаем. Это я не догадался. Плиту, что ли, растопить, а то свежо стало.
— Лежи. Я сейчас брошу дров и зажгу, — я затопил плиту, потушил свет и лёг. Полежал немного и соскочил.
— Ты куда?
— Сбегаю за халатом. Повешу, к утру высохнет, — я принес халат и палку. Пристроил палку и на неё повесил халат.
— Смотри, чтоб не сгорел. Где такую палку взял?
— Приготовил для сушки белья. Повесим над плитой и будем зимой бельё сушить.
— Какой же ты молодец!
— Против овец, а против молодца и сам овца.
— Не смеши, а то не усну.
— Молчу. В рот воды набрал.
— Смотри, не захлебнись.
— Ты как хочешь, а я сплю.
* * *
Утром я был в хорошем настроении, мне хотелось что-нибудь делать и делать. Дел, как всегда, много, а за что взяться, я не могу придумать, и предложил Георгию:
— Сегодня зарядку проведу я, а ты отдыхай.
- Возражений не будет. За три дня я надолго зарядился. Отнеси Пимке
халат. Он уже высох. Ничего, что не глажен. Зато чистый. На нем разгладится.
Георгий, как только перешагнул порог столовой, сразу о себе дал знать:
— От жителей посёлка Ходы вам пламенный привет! У нас новичок из Ходов — Пимка Кялундзюга.
— Вы привезли?
- Кто же. С этого дня готовьте на пятнадцать человек.
— Что нового привезли?
- По-моему, ничего. Кругом всё мирно, спокойно, тихо, как у нас. Только в Ходах магазин есть, у нас нет. И ещё: русские дети в школу ходят, а удэгейские — нет.
— Почему?
- Потому что русские дети учатся по русским программам, а удэгейские — не знают русского языка. Удэгейских учителей нет. Вот и результат.
- Выходит, таких школ, как наша, нигде нет?
— Выходит, так. Мы первые зажгли огонёк для хорских удэ.
— Тётя Полина, я не вижу на столе икры.
— Забываю. Они не кушают, а она быстро засыхает. Я и не стала подавать. И про вас забыла.
На большой перемене я Георгия спросил:
— Как Пимка?
— Ничего.
— Как понимать?
— Сидит и ничего не делает. Я его не беспокою. Пусть знакомится...
Я веду урок. Вдруг открывается дверь, и заходит Вотану.
— Толей, тебе пришёл.
— Ребята, продолжайте писать. Я на минуту отлучусь. Пошли, Вотану. Вы знаете про Аванушку?
— Аванушка верхним людям ушёл.
- Нам нужна уборщица.
- Буди.
— И ещё, Вотану. Я хотел посоветоваться, что делать. Ребята плохо кушают.
— Твоя повар Киди делай.
— Понял. Попробую сделать так. У меня всё. Я иду ребят учить.
— Учи, хорошо учи.
- Будем стараться. Заходите ещё.
- Буди, буди.
У меня ещё больше поднялось настроение вести урок. «Не хочет, чтобы удэгейские дети были хуже русских».
Ещё не успел закончить уроки, как слышу: бах, бах.
— Ути-и-и. Сумуги стреляй, — заговорили ребята.
— Потом поговорите, скоро перемена.
Где там! Они и слушать не хотят. Завозились, не работают. Пришлось на перемену отпустить. Ребята побежали, я тоже вышел.
— Георгий Иванович, твои стреляют?
— Наши, а что?
— Услышали выстрелы и заниматься не хотят.
Георгий засмеялся..
— Стреляют — это хорошо. Ужин будет. Вотану приходил?

— Приходил. Потом расскажу.
Я закончил уроки, зашёл в комнату. На столе лежит белка. Взял, а она мягкая, ещё не застывшая. Хвост пушистый, на кончиках ушей кисточки. Глаза черные, блестят, как бусинки. Брюшко белое-белое с красным пятнышком на груди. Зашёл Георгий.
—Узнаёшь зверя?
— Зачем убили?
— Надо проверить, выходная или нет.
— И как?
— Недельки две надо обождать. На ужин пойдём?
— Пойдём.
— Что Вотану сказал?
— Говорит, что надо повара заменить. Киди поставить. А мне тётю Полину жалко. Готовит хорошо.
— Это для нас.
— А вдруг обидится, совсем уйдёт?
— Не уйдёт.
Во время ужина я хвалю уху, а сам думаю, что же буду говорить тёте Полине после такой вкусной ухи.
Ребята покушали, Георгий разрешил им идти в школу, а мы остались. Я подошёл к столу раздачи, попросил тётю Полину и Киди послушать меня. И так неловко, с горечью в душе, начал:
— Тётя Полина, вы только не обижайтесь. Есть серьёзный разговор.
— Чего обижаться? Я ещё ничего не знаю. Только догадываюсь.
— Вы хоть и хорошо готовите, но я вынужден поставить поваром Киди, а вы будете помощницей.
— Ой! Что вы! Я, наоборот, буду рада. Я же вижу, что они плохо кушают то, что я готовлю. Нет-нет, вы даже не переживайте. Делайте, как лучше. Я и сама об этом хотела сказать.
—А прачкой останетесь работать?
— Буду. Надо же вам как-то помогать.
— Спасибо, спасибо, — заговорили мы.
— Зачем благодарить. Я с удовольствием. Вы спросите Киди. Как она? Я хоть сейчас...
Георгий стал пояснять, Киди кивает головой, как мне показалось, она была довольна.
— Скажи ей, что она пусть готовит пищу для ребят так, как для себя.
Итогом разговора все остались довольны, и мы, попрощавшись, ушли.
— Сразу надо было ставить Киди, — заговорил Георгий.
— Откуда я знал, что так получится?
— По житейским делам нам надо больше советоваться с Вотану, Гольду, а, может, и с ребятами.
— Может, и так. Мне хотелось, как лучше.
— Как со зрением?
— Улучшения не замечаю.
— Перед отъездом в Ходы я ещё просил добыть печенки. Так что, как съедят мясо, так свежая печенка будет. Сам знаешь, больших запасов не делают.
— А хорошая всё же тётя Полина. Другая бы не согласилась.
— Душа у неё добрая. Поэтому и жалеет всех.

- Хочешь знать. У человека самое сильное чувство - жалость.
— Жалость к детям, как у тебя.
- Не будем в философию вдаваться, пойдём в помещение.
Прошлись по школе, нарушений нет.
— Володя, сейчас пойдём планы писать, — сказал Георгий.
Георгий с Володей позанимался, зашёл в комнату и говорит:
— Будем отдыхать.
— Мне что-то кушать захотелось.
— Ты что ел?
-Уху. . .
— Не зря говорят: уха — это голод. Избаловал себя печёнкой.
— Точно. Сейчас бы с удовольствием поел такого лекарства.
— Как вижу — у тебя губа не дура. На погоду пойдёшь смотреть?
— Обязательно.
ШКОЛА КРЕСТЬЯНСКОЙ МОЛОДЕЖИ (ЩКМ)
...На завтрак была предложена тала, лала и сладкий чай. Ребята кушали с удовольствием. Тётя Полина подошла к нам и говорит:
— Видите, как едят.
— Это же Киди.
— А вам я сварила ухи. Не откажетесь?
— С удовольствием. Георгий Иванович говорит: «Уха — это голод».
— Точно, точно. Поел, и через два часа опять есть хочется.
— Вы нам икры в миску положите. Возьмём с собой. Чай будем пить. Мы ведь сейчас богато живём. Свой сахар есть.
— Сахар сладок, когда его совсем нет или мало. На себе проверила.
— Георгий Иванович и хлеба привёз.
— И на хлеб есть присказка.
— Поведайте.
— Хлеба ни куска, так и в горнице тоска.
— На всё есть присказки, шутки, прибаутки, — вмешался в разговор Георгий.—Моя мать на это мастерица.
— Киди говорит, что убили зверя. Обещали принести мяса. Так что приходите кушать.
— Спасибо. Не откажемся.
— А не то возьмите рябчиков и сварите у себя.
— Рябчиков возьмём, полакомимся.
После завтрака на обед варю рябчиков и тороплюсь почитать книгу.
Заходит Аёня и говорит:
— Сиди пришёл.
— Ко мне?
-Да.
Вышел в коридор и увидел жену Санчи Дусю.
— Вы ко мне?
-Да.
— Слушаю.
Дуся затопталась на месте, молчит.
— Лёня, помоги нам. Спроси, чего она хочет?
Лёня что-то сказал. Дуся ответила.
— Говорит — Вотану послал.
— Всё ясно. Уборщицей будете у нас вместо бабушки Авану. Так?
Дуся кивнула головой и заговорила:
— Там улэ твоя.
— Мне мясо принесла?
Дуся опять сделала кивок.
Я вышел на улицу, взял мешок, и содержимое вывалил в тазик, а там не мясо, а блестящий, темно-коричневый кусок печени. Говорю:
— Большое спасибо вам, пойдёмте, покажу, что делать.
На перемене в комнату зашёл Георгий и говорит:
— С кем ты так усердно толковал?
— Дуся, жена Санчи, пришла уборщицей работать.
— О! Да у тебя печёнка!
— Дуся принесла.
— Видишь, как они хотят тебя вылечить.
— Хотят, чтобы я видел, как сова.
— Ты сейчас отличаешься от совы, знаешь чем?
-Чем?
— Тем, что сова ночью видит, а ты днём.
— Точно.
— Отрезай кусок, остальное в мешок, и в биоса ули. Ты что-то уже варишь?
- Рябчиков. Обедать будем у себя.
Послышался заливной звон колокольчика.
— Балуются?
— Сесе на урок даёт звонок. Пусть учатся.
Георгий с обеда привёл ребят. По комнате ходит, руки потирает.
— Вкусно покушал?
—Да нет. Приятные новости.
— Говори.
— Киди сказала, что Вотану и Санчи мяса много принесли.
— Теперь ясно, откуда печёнка.
— А ещё: ребята ели и добавки просили.
— Что же она такое вкусно приготовила?
—Обыкновенную зяхту, суп с пшена, там же кетовая икра. Амы думаем, куда девать икру. Приглашали обоих на ужин.
— Пойдём. Я мясо люблю.
— И я не откажусь.
Я выложил варёных рябчиков, нарезал хлеба.
— Будем обедать, а то время торопит.
Георгий присел к столу. Взял рябчика, отвернул ножку, обглодал, косточку бросил к дровам.
— Зачем бросаешь.
—Хай ни грэбэ, — и засмеялся. — Вспомнил, как мать рассказывала одну байку. А бросил, чтобы для рассказа была причина. К одному соседу курица пробралась в огород и грядки гребёт. Сосед её поймал, голову свернул, обделал, сварил и ест. Зашёл к нему хозяин курицы и спрашивает: «Грыцко, ты не видал рябую курицу с хохолком? Вчера потерялась». — «Ни», — злобно сказал Грыцко. Сосед не удовлетворился ответом, смотрит на него. Грыцко не выдержал упорного взгляда, швырнул обглоданную кость, выпалил: «Хай грядки ни грэбэ!»
Мы засмеялись.
— А ты знаешь, что рассказала мне тётя Полина про Киди?
— Что-нибудь плохое?
— Нет. О её семейном положении. Говорит, что у Киди двое детей: девочка Шура лет восьми и мальчик Еофу. Еофу — юноша. Он уже самостоятельный охотник, зимой живёт в Гвасюгах.
— Где Гвасюги?
— Гвасюги — это маленькое стойбище в двенадцати километрах от нас ниже по Хору. А ещё она сказала, что Киди вдова. Муж у неё умер.
— Она ещё молодая, а уже сын юноша.
— Чего удивляться. Сам знаешь, почему они рано становятся жёнами. Девочки рано созревают, потому что мяса много употребляют...
— Всё. Я пошёл.
— Иди, иди, готовь кадры стране Советов.
На ужин с ребятами отправился и я. Зашёл в столовую и увидел на стене плакаты. Читаю: «Руки мой перед едой».
— Твоя работа?
- Кто же ещё так может написать.
— Хорошее дело. Только не рано ли написал?
- Нисколечко. Пусть учатся читать.
— Ну-ну, что же на другом, прочитаем.
— А на другом: «Когда я ем —я глух и нем».
— Тут-то ты уж слишком.
— Что слишком?
— А то, что они и такмного молчат. Я был бы рад, если бы они по-русски болтали во время еды. Ты ещё напиши для спален «Чистота — залог здоровья».
- Сегодня же будет сделано.
— По этим плакатам надо беседы провести, чтобы от них какая-то польза была.
— Обязательно проведём, — сказал Георгий.
С приходом в школу Георгий взял бумагу, чернила.
— Смотри, чем я писал, — и показал застроганную лопаточкой палочку. — Пойду в класс писать. Пусть смотрят.
Георгий ушёл, я взял календарик, зачеркнул прошедший день и вспомнил, что меня принимали в комсомол в конце октября. Надо бы нам хоть немного рассказать ребятам о пионерах, комсомольцах, чем они занимаются. А как расскажешь?
Зашёл в класс. Георгий с Володей пишут план. Заглянул к девочкам. Они сидят на постелях и молчат. Прошёл к мальчикам. Там почти такая же картина. Только и отличало, что Леса возился с ружьём. Я попросил его быть осторожным. Подумал: «Скучают об охоте. Чем бы их занять? Девочкам бы сейчас материал, цветные нитки, и пошло бы дело». Мне их стало жалко. Я взволновался и ушёл к себе. Затопил плиту, присел к столу, взял зеркало и давай покручивать усы, которые отросли так, что можно ухватиться за них. Обратил внимание на лицо. Оно показалось слишком бледным. «На улице мало бываю, а, может, это от забот?» Рывком открылась дверь и появился Георгий.
—Любуешься?
— Не любуюсь, а сержусь.
— Не думаешь ли усы сбрить?
— Пока не собираюсь. Они меня выручают.
— Это как?
— Разозлюсь — покручу ус, легче станет.
— Я бы тоже покрутил, да не растут, зелен Гошка. Ты хоть когда-нибудь отращивал, или первый раз?
— Первый.
— Тогда отращивай, чтоб это были настоящие усы, как у гайдамаков, тебе идёт. Будешь первый парень на деревне. Виноват — стойбище.
— Может, порекомендуешь стать музейным экспонатом?
— Чем плохо? Каждый человек должен чем-то выделяться среди других. Кто характером, кто одеждой, кто причёской, кто неряшливостью, кто усами.
— А кто вассой.
— Меня не трогай.
— Твоего имени не назвал, чего ершишься. Пойдём.
- Куда?
— К ребятам. Посмотри, как они удручены. Что-то надо делать. А то разбегутся.
— Что делать? Играть с ними надо. Веселить. И всё станет на место.
- Вот и пошли. Организуем какую-нибудь игру.
- Ребята! Все в класс! Играть будем! - прокричал Гоша. Ребята собрались. Поиграли в кошки-мышки, разучили «третий лишний». Игра «третий лишний» им понравилась. Я опять подметил, что они общаются по родовому принципу. То забегают одни Кимонко, то — Кялундзюга. Это же подметил Георгий и стал включаться в игру, чтобы как-то ликвидировать их неприязнь. Играли довольно долго. Нам уже надоела эта игра, а они с удовольствием играют и без нашего включения. Вдруг Георгий как зашумит:
— Всё! Хватит! Можно заняться подготовкой ко сну.
— Правильно. Завтра ещё поиграем.
Ребята разошлись. Мы прошли к себе.
— Нам надо чаще проводить подобные игры, — говорю я, — чтобы они не скучали, а потом и сами могли организовывать такие игры. Надо в них пробудить интерес детства. Они ведь детства настоящего не видели и не знают.
— У лесных людей с детства одна лишь забота-, как накормить, обуть и одеть себя и семью.
— Я только что думал о приближении праздника Октября. Советская школа, а ни пионеров, ни комсомольцев.
—Мы разве не комсомольцы? — возразил Георгий. —Ты бы мне рассказал, как ты комсомольцем стал.
— Долго рассказывать.
— Куда нам торопиться. Планы написаны, ребята скоро заснут, никто не мешает. Говори хоть всю ночь.
— Давай потушим лампу. Люблю в темноте рассказывать. Мы в детдоме часто так делали.
— Тогда в постель..
— Я тоже так думаю. Теперь слушай. В комсомол меня принимали не в детдоме, а в школе крестьянской молодёжи. Если тебе рассказать о моём вступлении в комсомол, то надо обязательно рассказывать и о самой школе. Слушать будешь?
— О такой школе никакого представления не имею. Рассказывай.
— Когда нам исполнялось пятнадцать лет, нас выводили из детдома. В конце сентября 1926 года меня, Маруську Сидоренко, Нинку Шадрину решили отправить в школу крестьянской молодёжи. Выдали нам документы, купили билеты и рассказали, как нам ехать. Посадили в вагон. Мы доехали до станции Верино и пошли до хутора Ольгин Кут. Там и была расположена ШКМ. Это рядом с посёлком Гродеково.
Хутор Ольгин Кут — бывшее помещичье имение. Кроме учебного корпуса, на хуторе были подсобные помещения — коровник, конюшня, свинарник. Было ещё небольшое помещение. В нём проживали преподаватели. В учебном корпусе было два класса, две жилых комнаты. В большой — общежитие парней, а в маленькой — девчат. Гродековские ребята жили дома. В общежитии жили только приезжие. В школе было всего две группы — старшая и младшая, в младшей группе учились мальчишки и девчонки 15-20-летнего возраста, а в старшей — 20-40-летнего возраста. Среди них были семейные. Парни и девушки старшей группы занимали руководящую роль. Георгий Малков был председателем учкома, он был коммунистом; Лисичкин из Соколовки — секретарём комсомольской ячейки; Зыкова из Елабуги—женоргом в селе Гроде- ково. У других были тоже общественные нагрузки. Старшие следили за дисциплиной и учёбой. Там училась желающая молодёжь со всего Хабаровского округа. Мы — младшие дежурили по общежитию и кухне. Кроме этого, дежурили по коровнику, конюшне и свинарнику. Прежде чем идти на дежурство, мы должны были с вечера составить рацион питания животным, отнести на утверждение агроному. А утром дежурные по уходу за скотом должны были вставать в пять часов утра и идти на скотную кухню. Там они должны были на целый день наварить корм свиньям и накормить, напарить половы коровам, лошадям и коровам дать сена и ещё успеть почистить помещения. Всё это надо было проделать до завтрака, так как после завтрака сразу же надо было идти на занятия. В обед — напоить животных, заложить им корм, а вечером опять почистить и снова дать корм.
— Когда же вы учились?
—А учились мы с утра по пять-шесть часов. После обеда были практические занятия. Я учился плотницкому и столярному делу. А после обеда что только не делал. Ездили за сеном, за дровами, веяли зерно, варили и парили корм скоту, зимой чистили дорожки ко всем помещениям. Кроме этого, в учебном корпусе, в общежитии, в помещении для скота мы проводили генеральную уборку. Чистили животных, а летом мыли, даже свиней. Если не было сена, то дежурный его привозил. В таком случае ему разрешалось пропускать учебные занятия. Однажды, в декабре месяце, я с утра поехал за сеном. Одет был плохо. До стога сена доехал вроде бы хорошо, но когда стал класть сено на сани, то оказалось, что у меня не слушаются руки. Подзамерзли. Я кое-как наложил сена, кое-как увязал и поехал. По дороге сено расползлось и стало падать с саней. От обиды я заплакал. Заново укладываю, а сам плачу, плачу и не утираю слезы, тороплюсь уложить и проклинаю свою жизнь, свою мать, что она меня родила. Уложил кое-как, увязал, поехал. Немного проехал. Сено опять с повозки сползло... Ты не заснул? Слушаешь?
— Слушаю, слушаю. Тут не до сна. Представляю, как ты мучился.
— Это ещё не всё. Опять со слезали, как мог, сложил сено. Дальше поехал. Еду, а сам думаю: «Хоть бы какой мужик встретился, да помог сложить и увязать сено как надо». Так мне никто не встретился. Уехал за сеном утром, вернулся в вечерних сумерках. Ребята уже лошадь запрягали и хотели ехать меня искать. А тут и я появился. Они подбежали ко мне и кто-то крикнул: «Он нос обморозил!» Тут они: кто снегом нос растирает, кто лошадь распрягает, кто сено сгружает. Покраснел нос, и скорей меня в общежитие. Я зашёл, разделся и в постель. Согрелся и сразу заснул.
— Голодный?
— Какой же? Кто мне там приготовил? Я же должен был вернуться с сеном к обеду, а вышло...
— Как же так?
— А вот так. Столовую закрыли и баста. Никому ты не нужен. Да и кто мог знать, что я даже к закрытию столовой не вернусь... Утром проснулся и к умывальнику. Ребята глянули на меня и зашумели: «Смотрите, как у него нос распух!» — «Толян, ты не умывайся!» — «Только глаза протри! Руки мой и всё». — «Посмотрись в зеркало». — «Держи моё». Я как глянул в зеркальце, сам себя не узнал. У меня и так нос вздутый, а тут тем более, как картошка стал. С тех пор мой нос прилично раздулся. Видишь, какой стал?
— Я тебе не сова. И так знаю, на что похож твой нос.
— На что?
- На бульбу. У тебя и лицо, как большая бульба. Бумбули да и только.
— Это что, кличка?
— Нет. Так себе. Выдумка. Хорошим людям кличек не даю. Рассказывай дальше.
— Через неделю мой нос зажил. Но в эту неделю всё время старался избегать встречи с девочками. Стыдно было. Больше меня одного за сеном не отправляли. Ребята иногда надо мною подшучивали за неумение ухаживать за животными.
— Конечно, тебя учили плотницкому делу, а как лошадь запрягать, сено укладывать, их никто не учил.
— Кому там нужно было? У нас агрономию преподавал товарищ Деркач. Как-то во время сенокосной поры мы спросили его.- «Товарищ Деркач, расскажите, как косой траву косить?»
— Что же он ответил?
— «Очень просто, — сказал он, — возьми косу, кинь её вперед и потяни на себя». Мы сказали, что поняли, а когда он ушёл, то хохотали до упаду.
Георгий, насмеявшись, сказал:
— Деркач, возможно, был профан в агрономии, только числился у вас агрономом. А, может, пошутил?
— Вряд ли. Он часто путал злаковые—ячмень с яровой рожью, пшеницу с озимой рожью. Вечерами, после ужина, парни с девушками уходили в Гродеково на вечеринки. Мы в это время занимались уроками, читали книги, газеты, журналы. Красного уголка у нас не было. Всё делали в спальнях. Спать ложились рано и не слышали, как они приходили с вечерки. Сам же я на вечёрки стал ходить только на третьем году обучения.
Зимой ухаживали за скотом, а летом работали на полях, заготавливали скоту корма. В летнее время были у нас и месячные каникулы. Все разъезжались по домам, а мы, детдомовские, оставались в школе и продолжали работать. За работу нам покупали зимнюю одежду и обувь, верхнее и нательное бельё, вплоть до портянок.
После покоса начиналась уборка урожая. Зерновые убирали машинами-жатками. Девчата и мы, младшие, вязали снопы. Где машина не шла, там убирали вручную—серпами. Когда молотили зерно, то нам доверяли только веять. К Покрову дня молотьба заканчивалась. Покров считали престольным праздником. Советская общественность религиозный праздник превращала в праздник Урожая. В Переяславке на Покров организовывалась сельскохозяйственная выставка. ШКМ постоянно участвовала в ней, демонстрируя рост урожая за счёт использования машинной техники.
— Когда ты расскажешь о вступлении в комсомол?
— Сейчас и расскажу. Не подгоняй, коль взялся слушать. К весне первого года моего обучения подошёл ко мне секретарь комсомольской организации Лисичкин и говорит: «Тебе, Маслян, надо готовиться в комсомол». — «Что мне делать?» — спросил я его. — «Ты должен показать себя на общественной работе. Ты человек грамотный, начитанный. Будешь, выступать с докладами на международную тему. Посещай все комсомольские собрания. Будешь достойным — примем в комсомол». И лишь в январе 1927 года меня приняли в комсомол. А в 1929 году наша группа окончила ШКМ. По этому случаю был организован торжественный прощальный вечер. Мне, как обладавшему красноречием, было поручено отблагодарить преподавателей и вручить им букеты живых цветов. Заведующий школой Дубровин вручил нам удостоверения и пожелал дальнейших успехов. Эти удостоверения давали нам право продолжать учёбу в сельскохозяйственных институтах или техникумах, или работать помощниками агрономов. Итак, я тебе рассказал, как я учился в ШКМ и как вступил в комсомол.
— Выучился на агронома, а стал учителем? Как так?
- Об этом в другой раз, а сейчас спать.
— Спать, так спать, — зашумела под нами трава, и мы замолчали.
 
ВЕК ЖИВИ - ВЕК УЧИСЬ
Наступило розовое и зябкое утро. Мы отправились в столовую. Я перешагнул порог и почувствовал под ногами что-то зыбкое, неустойчивое.
— Вы, случайно, не рассыпали что-нибудь? —Обратился к тёте Полине.
— Это я специально насыпала речного песку.
— Зачем?
— Чтобы потом хорошо отмыть пол. Вы же видели, как он был замыт. Его так просто не отмыть. Пол некрашеный. Песок в тазике на плите хорошо просушила и насыпала. Потом посмотрите, что получится.
— Поживём, — увидим. Как у вас с дровами?
— На сегодня хватит.
— Мальчишки, Георгий Иванович, слышите?
— И слышим и видим, — сказал Георгии, — дров не будет — обеда не будет. Это мы чётко знаем.
Георгий провёл два урока, подошёл ко мне и говорит:
—Товарищ директор, официально сообщаю заявление учащихся Джан- говской школы-интерната.
— Это серьёзно?
— Вполне.
— Говори.
— От имени учащихся Володя мне сказал: «Зачем вас прислали к нам, вы нас мучаете».
— Так и сказал?
— Так и сказал.
— Что же ты им ответил на такое заявление?
— О! Я как сорвался, как понёс, как понёс без перевода.- будете грамотные — будете хорошо охотиться, рыбы всегда у вас будет много. Вон сколько я с вами наловил. Сильный — одного победит. Умный — тысячу. Не поклевав — вороной не стать.
— Это к чему сказал?
— Не знаю, выпалил и всё.
— Надо было добавить: не обучась, учёным не стать.
— Да им хоть что добавляй!
— Не горячись, не горячись. Успокойся. Ты лучше скажи, почему он так сказал? На это, должно быть, послужила какая-то причина?
— Может, и причина. Я им говорю: зовите меня Георгий Иванович, а они: мальчики — Госка, девочки — Госа. Ну, я тут и дал горячку,- «До каких пор...»
— Всё ясно. Не надо было горячиться. Как видишь, результат. А что? Сказано вполне разумно. Из этого надо делать вывод. Перегружаем их. Они жили спокойно, что хотели, то и делали, а мы приехали и навалились на них...
— Я от них требую, чтобы они меня звали Георгий Иванович, а они сердятся и вообще ничего не хотят делать.
— Ты им не навязывай. Говори чаще, что ты Георгий Иванович, и всё.
— Они уже привыкли меня так звать. Их надо отучать.
— Ничего. Запомнят и будут говорить так, как надо. Говорят же: Иваничи. Скажут и Иванович.
...В ночь пошёл снег. «Этот уже не растает», — сказал Георгий. На улице потеплело. Снег шёл влажным, сразу же закапало с крыши. Окна залепили большие хлопья снега.
— После этого снега можно будет чурки на нартах вывозить. Сразу подвезём и к столовой, чтобы не таскаться с ними.
Утром мы проснулись рано. Георгий сходил на улицу и говорит:
— Толя, готовь лыжи.
— Много снега?
— Почти по колено, да липкий, хоть ребят поднимай, да в снежки играй. Давай до подъёма слепим снежную бабу, посмотрим, как они среагируют на это.
Я согласился. Мы быстро заправили постель и отправились на улицу. В тридцать минут у входа школы с метлой в руке и перевёрнутым ведром на голове, стояла баба. Глаза, рот и нос ей Георгий сделал из палочек. Мы полюбовались своим искусством, умылись снегом и пошли к себе. Провели утренний туалет. Ребята построились. «Пошли»,—сказал Георгий и двинулся, мальчишки за ним, девочки стоят. «Пошли, пошли», — говорю им. Девочки переглянулись, не идут. Заскакивает Георгий.
— В чем дело?
— Сам не понимаю.
— Есть не хотите? Сесе, что с вами?
— Огдё там, — сказала она.
Георгий заулыбался:
— То не огдё. Это русская снежная баба. Ауса снег мамэ. Она не живая. Это мы из снега её вылепили. Пойдёмте, покажу.
— Сделали на свою беду, — ругаю себя.
— Вот трусихи. Я её сейчас сломаю. Идите, смотрите в окно. Анатолий Яковлевич, ведите их к окну. Пусть посмотрят, как я расправлюсь с ней.
Девочек подвёл к окну. Георгий стоит у снежной бабы. Увидел нас, снял ведро, убрал метлу и пнул в снежный ком. Баба развалилась. Георгий повернулся к нам и развёл руки — нет, мол, огдё. Девочки сразу направились к выходу и побежали в туалет. Георгий улыбнулся, а я ему:
— Не зря говорится: сперва подумай, а потом делай. А мы, как дети. Такие вещи надо делать в их присутствии.
— Век живи — век учись, — сказал Георгий.
Подбежали девочки, мы пошли в столовую. Зашли в помещение.
— Вот это да! — восхитился Георгий. — Пол, что яичный желток! Такой пол впервые вижу.
Тётя Полина довольная, улыбается.
— Это не моя работа. Это песок и ваши ноги отмыли его.
— Спасибо за такую науку. Надо и в школе проделать такую процедуру.
Ребята, покушав, выходили и говорили: спасибо. Я этому радовался и специально не торопился с завтраком, чтобы выйти последним. А когда я вышел, Георгий прилаживал лыжи к своим ботинкам.
—Анатолий Яковлевич, смотри, какие у Лёни лыжи. Короткие, широкие. Подшиты камусом изюбра. Камус — это кожа с ног ниже колена. Скользкие, страсть, иди, погладь.
Я погладил, спросил:
— Как же камус прикреплён к лыже? Ни гвоздей, ни шитья не вижу.
— Аёня, скажи, чем прикреплён камус, и я буду знать.
— Клея, — сказал Лёня.
— Сами варили. Из чего?
—Тайменя.
Георгий прикрепил вторую лыжу.
— Такие бы мне,—сказал он, — может, подаришь Георгию Ивановичу? — и побежал. — Догоняйте!
На большой переменке Георгий поведал:
— Шкуру тайменя, обязательно большого, режут на полоски, в тени сушат, потом варят. Варево доводят до кисельного состояния. Остужают и клей готов. А такие лыжи я и сам могу сделать.
Вечером Георгий попросился проведать Гольду и подробнее расспросить, из какого дерева они делают лыжи. «Да и так хочется поболтать о их жизни», — сказал он.
— Интересное занятие — собирать материал о быте, — говорю ему, сам задёргал ус и языком погладил.
— Облизываешься, тоже хочешь пойти?
— Пошёл бы, да боюсь. Заболею, одному тебе не справиться. Завтра, может, схожу к Санчи.
— Думаешь, если у них дом, так культуры больше.
— Да нет. Санчи близок к моему возрасту и говорит понятно по-русски, во всяком случае, не хуже наших переводчиков. А с Надей можно говорить свободно на любую тему.
— Давай, давай, — одобрил мои доводы Георгий, — а мне нравится болтать с Гольду. Он много знает из жизни удэ.
— Как знаешь. Хозяин — барин.
Георгий глянул в зеркало, на своё место толкнул кудряшку, проговорил:
— Волосы так быстро растут, да некому стричь. Ты б хоть учился.
— Присмотрись к ребятам и научи кого-нибудь.
— По случаю стрижки отец рассказывал: «В городе Благовещенске видел парикмахерскую, это было ещё при царе, с вывеской «стрижём и бреем, козлов и баранов». То ли стригут и бреют козлов и баранов, как насмешка, то ли их фамилии Козлов и Баранов».
—Аты не спросил, с какой буквы было написано «козлов и баранов»?
— Да он и не помнит. С малограмотного что спрашивать.
Георгий ушёл и быстро вернулся.
— А вот и я.
— Что так быстро?
— Гольду юрта нет.
— Это к лучшему, что вернулся. Пойдём танцы организуем.
— Потом пуговицы пришивать, — сострил Георгий.
— Пошли, а то дети без нас скучают.
Георгий прошёл в класс, растянул мех, и на всё здание полилась звучная мелодия. Ребята, словно по команде, пришли в класс и освободили середину комнаты. Георгий вдруг сжал мех, хлопнул по гармони.
— Хорошая гармонь. Ни дождя, ни мороза не боится. Все свадьбы в деревне прошла.
— Давно научился?
— По-настоящему, с десяти лет стал играть. Так. Чтс вам сыграть? Заказывайте.
— Спроси их.
— Начнём с фокстрота.
Я пригласил ребят к танцу. Сам решил поучить самую застенчивую — Адихини.
Георгий играет и не спешит, посматривает на ноги танцующих, и не замечает того, что сам ступней ударяет в такт музыки.
Мальчишки Кимонко танцуют только с Сесе. С Зиной и Леной танцуют мальчики Кялундзюга. Мне пришлось сесть, уступив Адихини мальчикам Кимонко. Удэгейская юность, захваченная музыкой, танцевала, как говорится, до упаду, то есть пока Георгий не прекратил игру.
— Вот так и убили два часа, — говорю я.
— А что? Такими танцами я доволен. Ребята на глазах преображаются.
* * *
Проснулся. Слышу, завозился Георгий.
— Не спится?
— Надо на белку зарядить патронов, — он встал, зажёг лампу. — Ты спи.
— Сейчас уже не усну, лучше почитаю книгу.
Во время зарядки я заметил: мальчишки выполняли упражнения хорошо. Я тут же посоветовал:
— Что, если тебе подготовить кого-нибудь из мальчишек вместо себя проводить зарядку, а ты им будешь играть.
— Идея. Замена есть. Эту функцию может выполнять и Сеня, и Леса, и Хохоли.
— Хохоли, пожалуй, не подойдёт, слишком спокоен.
— На это не смотри. У него получается лучше всех. Надо с ним отдельно позаниматься, и дело пойдёт. Пусть сами учатся руководить.
— Правильно. Надо чтобы у каждого была своя какая-нибудь обязанность, тогда будет повышаться ответственность каждого за наше общее дело.
После завтрака в школе, как никогда, было немного шумновато. Мальчишки, позвякивая, просматривали патроны, щёлкали затворами, и слышалась скомканная, смешанная русско-удэгейская речь. Я наказываю Георгию, чтобы далеко не уходили, и к обеду вернулись. — Не переживай, — говорит он, — всё будет как надо. Сегодня стыдно блуждать. По следу всегда вернёшься домой. Снег — прелесть. Сегодня только зверя тропить.
Георгий к мешку привязал тряпочные лямки.
—Трофеи складывать будем, — сказал он. Пристегнул патронташ, одёрнул пиджак, вскинул на плечо ружьё и сказал: - Пошёл.
— Ни пуха, ни пера.
— Пошёл к черту!
— Ни к чёрту, а к огдё.
Отряд охотников гуськом направился в лес и скрылся. Я зашёл в помещение. Попросил девочек пройти в столовую и помочь Киди, а заодно и поучиться поварскому делу. Подошла Дуся. Я обрадовался её приходу. Спросил про Санчи. Она сказала, что он дома. Дусю я повел в столовую. Тётя Полина объяснила ей, как она добилась того, что чисто отмыла, пол и наглядно показала, как можно чисто мыть полы с помощью веника-голяка. Дусе второй способ, видимо, пришёлся по душе. Она наломала веточек и принялась мыть полы. Мне, одному, незанятому полезным делом, стало скучновато и я, поставив в известность Дусю, пошёл к Санчи.
Подошёл к дому. Меня встретил большой, серой масти, с широким лбом, пёс Осман. Осман меня хорошо знал, пощекотал его за ухом и постучал в дощатую, слегка рассохшуюся дверь. Никто не отозвался. Я приоткрыл дверь, сказал:
— Можно?
— Ходи, ходи, — вставая из-за стола с ложкой, сказал Санчи. Ложкой указал на скамейку, сказал: — Сиди, Толей.
Я направился к скамейке. Санчи тем временем с миской подошёл к двери, открыл её и мягким голосом окликнул собаку. Осман тут же оказался у его ног. Санчи миску поставил на пол и что-то сказал. Пёс принялся из миски выхватывать остатки пищи. От этого мне стало неприятно, я брезгливо отвернулся. Из спальни вышла Надя, поздоровалась, взяла тряпочку и вытерла дощатый, ничем не покрытый стол, за которым кушал Санчи. хлебные крошки бросила Осману в миску. Он одним движением языка отправил всё в пасть, и, растравив свой аппетит, неуёмно принялся облизывать стенки миски. Миска задвигалась, стала звякать. Санчи что-то негромко сказал, нагнулся, взял миску, открыл дверь и выдворил Османа. Миску поставил на кухонный столик, который стоял у плиты. Потом подошёл ко мне, протянул руку, и мы поздоровались. Санчи сел рядом со мной. Вдруг из соседней комнаты послышался плач маленького ребёнка.
— Дуся ушёл, — сказал Санчи. Я понял, что это их ребёнок. Сразу же послышался успокаивающий голос взрослого человека и постукивание. Ребёнок затих. Из той комнаты вышла бабушка Ярба. В её руке была дымящаяся, с длинным мундштуком, трубка. Я сразу подумал: «У девочек мундштуки трубок короткие, а у старушки длинный. Вероятно, к старости руки так уже не гнутся, поэтому и мундштук длинный». В полусогнутом состоянии Ярба подошла к плите, подняла полешко, открыла дверку и бросила в топку. Трубкой прикрыла дверку и присела на корточки. Подол халата складками расположился вокруг неё. Ярба была с открытой головой. Моё внимание сразу привлекло большое, в диаметре со стакан, белого металла, кольцо. Оно сильно вытянуло мочку уха. На хрящевой перегородке ноздревой полоски висело похожее на цифру шесть проволочное украшение. Оно ярко не светилось, я сразу догадался, почему. Изо рта и носа постоянно выходит дым и коптит металл. Поэтому оно и смотрится тускло. Бабушкины серебристые волосы сзади собраны в косичку, переплетены красной ленточкой.
Сидим. Я молчу, Санчи молчит. В соседней комнате застучала швейная машинка. «Наверное, Надя что-то шьёт». Пока я был занят своими мыслями Санчи успел закурить, и просторная комната стала быстро заполняться сизым дымом. Я кашлянул и обратился к нему:
— Санчи, расскажи что-нибудь.
Санчи улыбчиво взглянул мне в лицо, сказал:
— Не знай.
Я тут же подкинул ему другой вопрос:
— На охоту скоро пойдёшь? Мне нужна печёнка. Глаза лечить. Плохо вижу.
— Ес писёнка, — встал, подошёл к столу, взял миску, из которой кормил собаку и вышел на улицу. Вскоре вошёл с миской, верхом нагруженной печенью какого-то животного, и говорит: — Бери, кушай. Глаз лечи. Тайга живи, глаз хорос надо.

— Правильно. У Георгия Ивановича зрение хорошее. Он с ребятами и пошёл на охоту, а я сижу дома.
— Кусай, ещё ходи.
— Спасибо, Санчи. Приходи в гости к нам, — я взял миску и поспешил к себе. Печёнку промыл, с мылом помыл миску. Успокоился. В кастрюлю налил воды, отрезал печенки и поставил варить. У меня поднялось настроение, я задвигался по комнате, прошёл в класс. Дуся мыла пол, я похвалил её.
Я сварил печенку, наелся, взял книгу и, поджидая ребят, стал читать. Пришла Сесе, позвала обедать, я отказался. Сказал, что меня угостили печёнкой. Попросил её помочь тёте Дусе домыть пол, и с ней пойти обедать.
Сесе с Дусей ушли. Я в помещении остался один. И уже не читалось. Я то выйду на улицу, посмотрю в сторону сопки, то зайду в класс и посмотрю на часы.
Солнце свернуло за полдень. Первым пришёл Сеня. Принёс двух рябчиков и белку.
— Сеня, где остальные?
— Там, идут.
Я стал рассматривать трофей Сени.
— Бери, кушай.
— Спасибо, Сеня, спасибо. И белку можно кушать?
— Да, хорош улэ.
— Такой дичи ни разу не пробовал.
Сеня снял охотничье снаряжение, помыл руки. Я порекомендовал ему идти в столовую и проводил на улицу.
Тут же показался отряд охотников. Впереди идёт Георгий, спешит. Увидел меня, закричал:
— Заждался!
— Как, с пухом и пером?
— Мал-мал есть. Охотимся по закону удэ.
— Молодцы. Всегда надо делать так, чтоб в любой момент было что взять.
— Мы так и сделали. Взяли всего помаленьку: белок, рябчиков и кедровых шишек. Надо готовиться к шишкованию. Принесём орехов и будем всю зиму грызть. А шишка есть. Только надо на дерево лезть.
— Ты лазал?
— Нет. Выстрелом сбил сразу шесть штук.
— Все пришли?
— Все, все.
— Тогда торопитесь в столовую.
— В столовую ходил? — спросил Георгий.
— Нет. Я тоже на охоту ходил. Печёнки подстрелил, наварил и наелся.
- Кто же тебя угостил?
— Санчи. Ходил в гости.
— Что нового узнал?
— Потом расскажу. Торопитесь. ‘
Георгий пришёл из столовой.
— Показывай, что добыл?
Георгий развязал мешок.
— Держи от кедровки гостинец. Смотри, как шишку шелушит. Не хуже белки. Надо спешить, а то оставят нас с бородой. Ты кедровку видел?
-Откуда?
— Пойдём в лес, покажу. Надо в зиму побольше орехов набрать. Помни: орех — это второй хлеб. Рябчиков отправим в столовую, белок сами обдерём.
— Белок тоже кушать будем?
—А как же? И белок будем кушать. Мы всё кушаем. Ничем не брезгуем. Самое чистое мясо. Кушает что? Орешки да грибочки. Белочки — наш завтрак будет. А шкурки — это деньги — плата за муку Ивану Васильевичу. А то муки нам больше не даст. Знаешь, у меня брызнула интересная мысль.
— Выкладывай.
— Учиться будешь стараться — на охоту пойдёшь, нет — сиди дома. Это будет и поощрение, и наказание.
— Откуда у тебя такая смекалка?
Георгий постучал по голове.
— Уж так, как нас наказывали в приюте, наверное, никто из детей не наказывался, — говорю я.
На другой день Георгий шкурки белочек снёс Ивану Васильевичу, попросил у него на сверку часы и доложил: «Ходики отстают на пятнадцать минут, добавляем груз», — и привязал гвоздь.
Вечером мы начали подготовку к 7-му Ноября. Ребятам дали понятие о празднике. Попробовали разучить песню «По долинам и по взгорьям...» У ребят ничего не получилось. Мы с Георгием под гармонь пропели эту песню, и на этом закончили вечернее мероприятие.
— Товарищ директор, нам надо подумать, знаешь, о чём?
— О чём?
— Как к празднику добыть кабанчика, да на праздник порадовать ребят, а заодно и тебе — печёнку на лечение. Отпустишь?
— Планируй, куда деваться.
Улеглись спать, а спать не хочется, хотя и было уже много времени. У нас разговор не прекращается, меняем темы одну за другой. Я опять подумал о празднике и говорю.-
— Плохо, что у нас нет больших портретов Ленина и Сталина.
— А ты про Сталина анекдот слышал? — спросил Георгий.
— Нет. А ты знаешь? Интересно про великих людей анекдот услышать. Давай, расскажи, — стал я наседать на Георгия.
— В тюрьму не посадишь?
— Ты что? Слово даю.
— Надо так рассказать, чтобы и мышь не подслушала.
— Говори, они уже спят, а если и будет кто подслушивать, то всё равно не поймёт.
— А если Иванца — ты такого не забыл — подслушает? Он, может, под окном стоит, да только этого и ждёт, чтоб мы проболтались, а потом — раз, и за решётку нас.
— Шамана с того дня не вижу. Куда-то исчез. Религия даёт трещину. Ловко мы вбили клин.
— Я тоже его не встречаю, — сказал Георгий. — Тогда иди ко мне. Я тебе шёпотом расскажу.
— Пусть будет по-твоему. Рассказывай.
— Руководители государств, ты их знаешь, конечно, — заговорил Геор-

гий. — Черчилль — Англия, Рузвельт — США и наш Сталин, дорогой Иосиф Виссарионович, едут на одной машине. Едут, едут — вдруг на дороге стоит корова. Они остановили машину. Не давить же корову. Шофёр сигналил, сигналил — корова не уходит. Черчилль говорит: «Пойду я, её прогоню». Подошёл к корове, гнал, гнал, — корова ни с места, только хвостом мотнула. Черчилль вернулся. Рузвельту говорит: «Иди, может, ты прогонишь». Рузвельт подошёл к корове, гнал, гнал, она лишь головой мотнула. Рузвельт вернулся, Сталину говорит: «Теперь ты иди, может, тебя послушается». Сталин подошёл к корове, прислонился к её уху и что-то сказал. Корова с дороги пошла. Сталин возвращается, довольный, ус покручивает. Садится в машину, а Черчилль с Рузвельтом спрашивают: «Что ты ей сказал, что она сразу ушла?» Сталин говорит: «Я ей сказал, что если она с дороги не уйдёт, то завтра же загоню в колхоз». Черчилль с Рузвельтом переглянулись и поехали дальше.
— Вот это анекдот! — восхитился я. — Это политический. Ты знаешь, что за него могут сослать на всю жизнь туда, где Макар телят не пас.
— Знаю.
— Больше никому не рассказывай.
— И тебе бы не рассказал, если бы ты не упросил. Давай спать.
ПРАЗДНИК ОКТЯБРЯ
С утра мне сразу повезло. Иван Васильевич подсказал, что у Гольду есть красный флаг, и Гольду мне его охотно отдал. Флаг я занёс в свою комнату и поставил в угол. Георгий на перемене зашёл и сказал:
— Это есть настоящий Советский флаг. Надо ребятам рассказать, почему наш флаг красный.
— Обязательно. Мы его до праздника повесим в классе. Говорил с ребятами о поощрении и наказании?
— Говорил.
— И как объяснил?
- Очень просто. Я им сказал: будете стараться учиться — пойдёте на охоту. Только с условием: на охоту пошли трое, с охоты пришли тоже трое. Помирай нету. Будем пускать.
— Поняли?
— Сказали: ая, значит, поняли.
После уроков я Георгия спросил:
- Чем занимались?
— Дровами. А ещё: Сеня и Лёня мне подсказали нерестилище. На праздник тала будем кушать. А ещё я нашёл местечко, где подо льдом ползают неуклюжие налимы. У них скоро начнётся «брачная пора». Надо вырубить дубинку и побольше наглушить. Сейчас рыба не пропадёт. Ночью морозы уже большие. На плёсах, и заберегах лёд держит человека. Ты знаешь, Лёня какувидел налима, какзакричит: «Госка, кулига!» — «Где змея?» — «Вона кулига», — и бежать.
— По-ихнему кулига—змея. Змей боятся. Интересны у них словообразования. Слова, которые вызывают отвращение, страх, начинаются со слога «ку». Кулига — змея, кумуга — вошь, кути — тигр.
— Хорошо подмечаешь.
— Иначе нельзя. Здесь на всё надо обращать внимание с какой-то заинтересованностью. Давай до ужина проведём репетицию, а то гимнастикой после ужина заниматься тяжело будет. А песню попоём на сытый желудок.
Флаг занесли в класс и прикрепили на стену. Позанимались гимнастикой, наносили дров и отправились на ужин. Зашли в столовую, а там двое мужчин. Мы поздоровались.
- Это папы Хохоли и Диди, — сказала тётя Полина. — Они нам мяса привезли, посмотрите сколько.
Мальчишки подошли к своим родителям, заговорили. Я тоже подошёл к ним и поблагодарил их за мясо.
— Ребята, скажите своим папам, чтобы приходили ночевать в школу.
После ужина родители пришли в школу, посмотрели, послушали, чем мы занимаемся с их детьми. И, конечно же, накурили.
На другой день Дуся принесла в школу мяса и печёнки целый таз. Я обрадовался и во время урока об этом сообщил Георгию.
— Ну, завалили нас мясом, — сказал Георгий.
— Сегодня наварим у себя. Богатый ужин устроим.
Веду последний урок, слышу в коридоре звонкий голос.
— Девочки, смотрите, какой рыбы мы наловили.
— Кулига! Кулига! — испуганным голосом заговорили девчонки.
— Это налим — сугдзя, а не кулига. Кулига не такая. Мы её кушать будем.
Закончив урок, я поспешил в свою комнату.
— Смотри, сколько наглушили. Ведро рыбы. Одного налима чистить не стал, чтоб тебе показать.
— Похож на вьюна. Вьюнов мы в детстве ловили.
—Они, наверное, налима путают с речной миногой. Та точно похожа на змею. Миногу мы весной ловили в Хору.
— Эту рыбу не придётся в столовую нести.
— И говорить не надо, выгонят, — сказал Георгий. — Я сейчас поведу ребят на ужин, а ты начинай готовить свой ужин. А рыбу пока подвесим на дерево.
Георгий вернулся из столовой и говорит:
—Ты бы только посмотрел, как им понравился ужин. Только ножи сверкали. Я переживал, как бы себе губы не порезали.
— Так будем кормить, мяса хватит только на два дня.
— Поэтому нам надо самим добывать. Ружья зачем висят?
Не менее аппетитнее, чему ребят, проходил и наш ужин. И мы применили ножи: я — свой перочинный, Георгий — охотничий. Во время еды мы вспоминали и посмеивались, как первый раз ели мясо у Гольду, как я боялся порезать свои толстые губы и старался их растягивать.
—У тебя в тот момент лицо приобретало смешной вид,—Гоша улыбнулся.
— Не знаю, не видел себя. А ты почему не смеялся тогда?
— Неудобно было. Что могли подумать Гольду с Патьмой?
Я немного съел мяса и навалился на печёнку. Она была сухой и твёрдой. И чтобы не давиться, стал запивать чаем. С меня побежал пот. Георгий так серьёзно говорит:
— Ели — попотели, на работу вышли — озябли.
Мы дружно засмеялись. Я полотенцем вытер лицо и сбросил рубашку. Плотно покушав, мы занялись чтением, так закончился наш очередной день.
* * *
Проснулся.
— Гоша, спишь?
— Ты выспался?
— Наверно. Улицей запахло.
— Затопить?
— Как хочешь.
Георгий затапливает плиту и говорит:
— Сам пилю, сам колю, сам и печку растоплю, — и добавляет: — Сам варю, сам пеку, сам и кушаю.
— Всё сам. Что это за учитель. Ни кола, ни двора, ни, ни...
— Ни зарплаты, ни хаты.
— Ни хлеба, ни денег.
— Ни магазина.
— Зачем он нужен, когда денег нет.
—Так что же у нас есть? — сказал Георгий. — За что ни возьмись, всё — ни, да - не.
—У нас есть единственный и неприкосновенный социализм.
— Не только социализм. У нас есть вода, рыба, тайга, птицы и звери. Бери, сколько хочешь, вернее, сколько надо, и не более.
— Не падать духом. Выживем. Хуже было. Как вспомню приют, так волосы закручиваются. Вот и теплом повеяло, и чай закипает, — я встал, умылся, за книгу взялся.
Георгий сходил на улицу и к плите.
— Холодно?
—Мороз меньше десяти.
— Как узнал?
— У меня уши — барометр. Побегал. Уши не мёрзнут, значит, не более десяти. Мёрзнут — пятнадцать есть.
— Интересно. А мои мёрзнут при любом морозе. Я как замерзну, так тело сразу покрывается пупырчиками и становится похожей на гусиную кожу.
— Ну так что? Отпустишь за мясом?
— Кто тебе его приготовил?.. Одного?
— Чего боишься? Возьму с собой Леса и Золодо, а ты в субботу поработаешь за меня. А то как возьмутся заготавливать мясо, то зверя близко не взять. Собачек возьмём. Помогут.
— Обязательно отпущу. Мясо-рыба — это наша жизнь.
...Георгий с парнями ушёл на охоту, а я веду уроки и всё время думаю: как там они? А в обед Георгий с парнями уже был дома. Доволен, улыбается.
— Поздравь нас, — сказал Георгий.
— Так быстро?
— Я же тебе говорил. Сейчас нарты, ребят возьмём, и через два часа секач будет у нас. Леса и Золодо на ступеньки присели и закурили.
—Сейчас надо Сеню и Лёню послать за нартами. Да, на радостях чуть не забыл, — и вынул из кармана какой-то шарик. Подаёт мне и говорит: — Угадай, что это?
Я взял гладкий, серого цвета, размером с голубиное яйцо, шарик.
— Камень. С берега взял?
— Камень, и не с берега, а с тайги. Свежевали секача. Я неосторожно по мочевому пузырю чикнул, и он вывалился.
— Не может быть. Он же мог прорвать мочевой пузырь.
— Второй встречаю. Первый распиливал, чтобы посмотреть, как он формировался.
— И как же?
— Внутри желтоватая, цвета глины, бесформенная структура, а сверху несколько слоев, как яйцевая скорлупа в один миллиметр толщины.
— Как же он формируется?
-Лётом в жару кабан роет себе ямки. Они заполняются грязной водой. Он её пьёт. Отчего в мочевом пузыре накапливается глина, из неё и формируются такие камни.
— Ребятам покажи и расскажи об этом.
— Постараюсь.
Смотрю, Сеня с Лёней катят на нарте. В упряжке Осман.
— Зачем мучаете! — крикнул Георгий. Сеня улыбается, говорит:
— Осман сила много.
— Надо жалеть. Сейчас большой груз будем везти. Смотрите, чтобы не убежал, а мы пообедаем.
После обеда Георгий с ребятами отправился за кабаном, я с тремя стал заниматься. С первого урока мальчишки забойкотирсзали. Я еле-еле провёл два сокращенных урока и отпустил их. Мальчишки сорвались с места и побежали. Вышел на улицу, а мальчишек уже и след простыл.
Вернулся в помещение. Попросил девочек приготовить лампы, сам принялся затапливать печи. Затопил печи, свою чугунку, самому не терпится скорее увидеть дикого кабана. Вышел на улицу, прислушиваюсь. Вскоре послышался голос Георгия: «Осман! Та, та! Бата, дружней! Юрта уже рядом!» Минута, две и ребята к школе подкатили нарту.
— Анатолий Яковлевич, подарок от огдё, принимай!
— Ути-и-и, Госка, — выразил своё несогласие Сеня.
— Где будем разделывать? Командуй.
— В столовой. Там и склад, там и кухня.
— Анатолий Яковлевич, посмотри, какие у него клыки, потрогай.
Я взялся за клык и чуть не обрезал палец.
— Как нож.
— С ним шутки плохи. Собаку на две части только так.
Георгий пришёл из столовой. Доволен. Рассказывает, как они дружно тянули нарту с грузом в двести килограммов.
— Репетицию будем проводить, не устал?
— Обязательно. Ставь свежину варить. Отужинаем и займёмся.
Во время еды я не удержался, говорю:
— Мясо какое вкусное, аж сладит, замечаешь? И сахара не надо. Ел бы каждый день.
— Губа не дура. Были бы припасы, да меткий глаз.
— И ноги, — добавил я. — Не забывай: волка ноги кормят.
— Кроме ног, ещё и руки нужны, и чтобы васса в них была, — продолжал шутить Георгий. Покушали.
— После хлеба и соли два часа воли, — сказал я и прилёг на постель.
— Отчего солдат гладок? Наелся и на бок.
—Хорошо шутить, когда сыт по горло. Ты про налимчиков не забыл? Гаи не утащила?
— Ведро весит. Вороны здесь редки. Слишком глухие места. ...Провели репетицию и отправились на отдых.
* * *
Подготовка к празднику шла по намеченному плану, и всё выполнялось как надо. Вот только остались неподстриженными старшие—Леса и Золодо.
В праздничный день я проснулся рано. Лежу молчком, чтобы не разбудить друга. Георгий ворочается и двигает руками. «У него и во сне, видимо, чувствуется васса в руках». И совсем неожиданно слышу:
— Толей, ты спишь?
- Нет. А что, Госка тоже не спит?
— Ты уже выспался?
— Не знаю. Волнуюсь, как буду доклад читать тем, кто моего'языка не знает.
— Напрасно волнуешься. Есть три переводчика, и я кое-что понимаю. Ты напиши текст, только коротко. Общими усилиями переведём до завтрака.
— Это надо было сделать ещё вчера. Не догадался, — и сел писать.
«Товарищи, сегодня 7 ноября, большой Советский праздник. Царя свергли, на смену пришла власть рабочих, крестьян и охотников, как вы. Жить стало лучше. Вам построили школу. Учим ваших детей. Скоро приедут врачи, лечить будут вас. Откроют магазин. Первый наш вождь был Ленин. Ленин умер. Сейчас наш вождь Сталин.
Да здравствует Советская власть! Аплодисменты».
Я встал из-за стола.
— Доклад готов?
— Готов. Пойдёт ли? — и прочитал.
— Пойдёт. Просто, ясно и понятно. Такой доклад и я, пожалуй, смогу перевести не хуже наших переводчиков. А научить хлопать — я мигом. Ты готовь завтрак, а я займусь ребятами.
Я перечитал доклад, взглянул на самовар и вспомнил, что надо наказать Леса, чтобы принёс сахару. Слышу, в ладоши хлопают. Я поспешил в класс. Георгий призывает их хлопать сильнее.
— Хорошо, хорошо, — говорю им, — хватит, а то ладоши заболят.
Я наказал Володе, Сене и Лёне, чтобы после завтрака обежали все юрты и пригласили всех на торжественную часть.
Мы быстро покушали и вышли в коридор, а там уже гуляет табачный дым. «Кто курил?» — спрашиваю. Георгий заглянул в класс и говорит: «Санчи пришёл. Анатолий Яковлевич, это Санчи накурил. Санчи, здесь нельзя курить. Пойдём на улицу».
Я поздоровался с Санчи и тоже вышел на улицу.
Георгий взял гармонь. Поиграл в классе и вышел на улицу. Там заиграл.
Смотрю, идёт Надя с Дусей.
—Анатолий Яковлевич, а ты переживал. Отличный переводчик идёт.
Мы с Надей прошли в нашу комнату. Она прочла доклад, одобрила. Подошёл Гольду. Патьма, мама Сени и мама Володи.
-Анатолий Яковлевич, давай начинать. Вряд ли ещё кто придёт.
— Что ж, начинать, так начинать,—согласился я. — Пошли все в помещение.
Георгий предложил гостям сесть на скамейки с одной стороны. Ученикам—с другой.
— Открывай, — говорю Георгию.
— Бата, адига, абу, анинга и одо, сейчас директор школы Анатолий Яковлевич выступит с докладом, посвященным 7-ому Ноября.
Надя встала, поправила ярко-голубой новенький атласный халат и подошла ко мне.
—Товарищи, — начал я, — сегодня 7-ое Ноября, — обождал, Надя перевела. И так: я говорю, Надя переводит. Я посматриваю в тетрадь, чтобы ничего не пропустить. И когда. Надя сказала: «Да здравствует Советская власть!» Георгий захлопал в ладоши, захлопали ученики, захлопала Надя.
Ребята выполнили гимнастические упражнения, спели кое-как один куплет песни. Георгий призвал ребят танцевать и заиграл. После первого танца пригласили гостей сесть к столу и попить из самовара чай. Гости охотно соглашались, присаживались к столу, пили с сахаром чай, благодарили и уходили. Я пошёл проверить свою плиту. Чайник фыркал и побрякивал крышкой. Принёс самовар и снова залил его горячим чаем.
— Георгий Иванович, бросай гармонь, угощай чаем.
— Обязательно, —довольный сказал Георгий.
Ребята стали усаживаться за стол, я вышел на улицу. Санчи увидел меня и говорит:
— Ходи моя. Гость буди.
— Зайду, зайду, сегодня же зайду, — обрадовался я. Подошёл ко мне Болинка и говорит: «Толей, Тоска зови чайва уми». Я прошёл в класс. На столе стоит сверкающий самовар, и вокруг стола с покрасневшими лицами сидят ребята.
— Вкусный чай?
— Да, — говорили они.
— Чайва пили много, а сахара съели мало.
— Бережём, Анатолий Яковлевич.
— Леса, оставшийся сахар отнесёшь в столовую.
— Зачем, бери, кушай.
— Неудобно.
— Нисиво, кушай, — и понёс в нашу комнату.
—А теперь все отдыхаем, — сказал Георгий. — Только далеко не расходиться. Кто опоздает на обед, идите сами в столовую.
Мы зашли к себе.
— Что будешь делать? — спросил Георгий.
— Санчи в гости приглашал. Надо сходить, а то обидится.
— Сходи обязательно, а я обедом ребят покормлю и с мальчишками схожу в тайгу, тут близко.
— Зачем?
— Надо нарезать тычки. Объяснять не буду. Принесём, увидишь, что это такое, тогда и объясню.
Георгий остался с ребятами, а я оделся и пошёл прогуляться на берег.
Вода в заливчике и на плёсах была замерзшей. Лишь на перекате холодные свинцовые воды не унимались и с тихим говором стремились к утёсу.
На улице было тихо и слегка морозно. Полуденное белесое солнце повисало над горбатой сопкой. Я постоял, подумал о прошедшем утреннике и пошёл к Санчи. Подошёл к дому. Османа не было. «Наверно, увлёкся с мальчишками. Сильная собака». Постучал в дверь. Молчание. Открываю.
— Можно?
— Анатолий Яковлевич, заходите, — сказала Надя.
— Наталий, ходи, ходи, — сказал Санчи.
«Второй раз слышу, что меня называют Натолием, таклегче сказать», — подумал.
— Здравствуйте, кого не видел, — я снял шапку и прошёл к предложенному месту. Сел. Огляделся. В помещении дыма не было, но табаком пахло изрядно. Санчи был занят каким-то непонятным для меня делом. В углу, около плиты, стоит железная кровать. Раньше её не видел. В открытую дверь комнаты увидел люльку, подвешенную то ли на верёвочках, то ли на ремешках. Поправил очки, взглянул, и тоже не понял. Такую люльку вижу впервые, и, естественно, она привлекла моё внимание. Со мной никто не разговаривает, я тоже не завожу разговора. Сам же не могу оторвать глаз от необычной люльки. В ней чёрной тканью был закутан ребёнок. Ткань туго увязана тонким пояском так, что напоминало крупной ячеи сеть. Люлька изготовлена из двух плоско выстроганных одинакового размера, дуг, соединённых основанием под углом в 120 градусов. Люлька висит так, что ребёнок в ней не лежит и не сидит. К спине люльки подвешено много разного размера косточек, и приделана небольшая деревянная дуга. Она свисает, опираясь на косточки. Все косточки привязаны к тёмному лоскутку. За косточками видно дощечку, которая скрепляет дугу под спинку. Выше дощечки, под затылок ремешком заплетено в сеточку.
Ребёнок завертел головкой, закряхтел и подал голос. Подошла к нему Дуся, взялась за висячую дужку и стала качать. Косточки, ударяясь о дощечку, стали брякать, издавая многоголосый трескучий звук. Думаю: «Как всё удобно и просто, чувствуется, что люлька очень лёгкая». У Санчи я спросил:
— По-вашему как называется люлька? — указал на неё.
— Амуга, — сказал он, подошёл к плите и в топку подбросил дров. Ярбу не вижу. Ребёнок покрикивает. Дуся продолжает качать люльку. Чтобы заполнить паузу молчания, я у Санчи спросил:
— Зачем к амуга подвешены косточки?
— Это косточки рыси, чтобы ребёнок рос ловкий и смелый, — вмешалась в разговор Надя.
- Понял, - говорю ей.
Санчи прошёлся по комнате, против меня присел за стол. Я смотрю на него, он — на меня. Санчи первым заговорил:
— Натолий Якович, давай твоя рубаска моя носи.
Я понял, что ему понравилась моя косоворотка с русским орнаментом.
— Би отдам тебе, — сказал он.
— А ты дашь мне свою?
— Дам.
Я сижу и думаю: что же делать? Не сменяться, — значит, обидеть...
— Ладно, давай, — я снимаю пиджак. Санчи расстёгивает халат. Надя смотрит на нас, улыбается. Я расстегнул ворот рубашки, из брюк выдернул полы и подаю Санчи. Он отдаёт свой тэга. Санчи надел мою рубашку. Я — халат. Застегнулись. Смотрю на Санчи. Он довольный, гладит орнамент. Я тоже стал себя осматривать.
— Хорошо, хорошо вам, — говорит Надя.
— Санчи тоже хорошо, — говорю я.
Мы оба оказались одинаковы по росту и по комплекции. Я улыбаюсь, смотрю на него. Он — на меня. Подошёл к Санчи, обгладил его и говорю:
— Мамаса ругать не будет?
— Сиво говорис, сибко хорос.
Дуся вышла к нам и тоже улыбается, ходит вокруг нас. Санчи повернулся к Наде и что-то сказал. Смотрю, Надя несёт на стол лепешку, мясо, положила ножи, поставила стаканы.
Санчи отлучился в соседнюю комнату. Вернулся,—ставит на стол неполную бутылку водки и серебряную рюмочку. Налил в неё водки и подаёт мне.
— Спасибо. За праздник Октября, — и выпил.
—Ая,бери, кушай, — в эту же рюмочку налил себе, выпил. Бросил мяса в рот, закрыл бутылку, взял рюмочку, бутылку и унёс в ту комнату, откуда принёс. Вернулся, и мы стали кушать.
Наевшись, я поблагодарил хозяев и вышел. Санчи, не одеваясь, проводил меня.
— Заходи, — говорю ему.
— Твоя тоже заходи, — мягко сказал Санчи.
Вернулся в свою комнату, снял пиджак, полюбовался новинкой и сделал вывод: надо сбрить усы, а то украинское лицо с пышными усами никак не гармонирует с удэгейской рубашкой. Взял ножницы, остриг усы, и гладко выбрил. Смотрю в зеркало, и сам себя не узнаю. Не русский, не удэгеец. Придёт Георгий, интересно, что скажет. Не буду снимать. Бросил кусочек сахара в рот, взял книгу и прилёг на постель. Почитал. Стал немного мёрзнуть. Решил затопить плиту, и только присел к топке, как в коридоре послышался стуки голос Георгия: «Бросай сюда».
Я повернулся спиной к двери. Заходит Георгий.
— Это что за бата у нас хозяйничает? Толя, ты, что ли?
Я встал, повернулся к нему, улыбаюсь.
— Да он и усы сбрил! Чей тэга надел? Не ограбил ли кого? Я продолжаю улыбаться, молчу.
— Говори, говори, с кого снял.
— Ладно, так и быть, скажу, а то закидаешь вопросами. С Санчи поменялись. Он попросил на время поносить.
— Как же он не пожалел такого халата? Халат, что лесная сказка.
А халат был действительно красив. Видно, что ещё ни разу не стиран. Зелёный атлас обделан нитками красного и жёлтого цвета.
— Мне нравится. Да только в нём себя как-то неловко чувствую.
— Почему неловко. Будут больше уважать. И носи на смену своих рубашек.
— Придётся. Куда деваться.
— Ты их к русской жизни приучаешь, а они тебя — к удэгейской. Правильно и делают, чтобы свой нос не задирал, — шугил Георгий.
— Мой нос никогда не задирается, он у меня короткий и пухлый. Его невозможно задрать.
—Мы им говорим: бескультурный лесной народ, а они нашим мастерам не уступят. Такие халаты только на выставку представлять, а они их используют в постоянной носке.
— Теперь до бани не сниму.
— Ученики как увидят тебя в этом халате, так русскую одежду откажутся надевать.
— Когда мы обменялись рубашками, Санчи сразу водкой угостил.
— Я тебе что говорил. Нос чешется — выпить хочет.
— Ну, а ты как, зачем ходил, принёс?
— Пойдёшь—добудешь, не пойдёшь — само не прибудет. Тычки — это те же шесты, только с рогульками, в коридоре лежат, можешь посмотреть. Ими будем кедровые шишки с веток сбивать. Рукой не достанешь, а тычкой толкнул от себя, и шишки посыпались. Ты когда-нибудь добывал кедровый орех?
— Добывал. За деньги на рынке.
— Это не то. Пойдём в следующее воскресенье, и посмотришь, как достаётся орешек.
— Не откажусь. Всей школой пойдём. Орех —хороший продукт. Сгрызёшь стакан орехов — будешь сыт весь день. Было бы неплохо собрать в запас. Зимой по вечерам грызли бы, как белочки.
— Летние плоды — зимние запасы, — сказал Георгий.
—Летние дары — зимнее пропитание, — добавил я.
— Губа не дура — знает, что вкусно. Тогда готовься к сбору.
Георгий вернулся с ужина.
— Я поужинал там. Киди спрашивала, почему ты не пришёл. Леса тебе несёт мясо с печёнкой. Уже, наверное, всё стойбище знает, что тебе надо кушать печёнку. Смотри, как заботятся.
— Забыл тебе рассказать одну новость. Как-то к слову не пришлось. Были вместе — не вспомнил. Ты ушёл — сразу на ум пришло.
— и поди, интересная.
— Видел удэгейскую люльку.
— И косточки по ней — бряк, бряк.
— Точно. Так ты видел?
— Видел, и не одну. Около люльки Санчи не положил соболя?
— Такого не видел.
— Этот же Санчи мне говорил, когда отец или дед с охоты приносит соболя, то он его сразу кладёт около ребёнка, или рядом с люлькой. Для того, чтобы ребёнок рос ловким, смелым, сильным, разумным охотником.
— Давай для разнообразия завтра из налимов сварим уху.
— Завтра свежей поймаем. Пойдёшь со мной?
— Обязательно. Я тоже должен знать, как добывают рыбу, не только готовую есть. Пойдёшь на погоду смотреть?
— Пойду.
— Проведи меня до заливчика, а то сколько живу, ночью ни разу не был на берегу.
Георгий провел меня к биоса ули.
— Луну видишь? — спросил Георгий.
— Как в тумане.
— Я тебя спрашиваю про луну не ту, что на небе, а про ту, что подо льдом.
— Не подумал, что луна есть ещё подо льдом. Вижу и неплохо. Лёд — что стекло. Интересно.
— Продолжай кушать печёнку. Печенку налимов вари. Ещё наловим.
—Хор зимой полностью замерзает?
— Нет. На перекатах Деду Морозу не хватает сил сковать воду. Для неведомых людей рек опасна. Пошли спать.
— Пошли.
* * *
На второй праздничный день, во время завтрака, Георгии говорит:
— Хорошо кушай, да пойдём на джанговский рыбзавод.
— Без шуток не можешь.
— Не нравится, могу молчать.
— Наоборот, люблю веселых людей.
— Толя, что если сейчас нам провести игру «телефон» и включить наши имена. Может, они уже научились выговаривать наши инициалы, да стесняются сказать.
—Хорошая идея, действуй.
— На моём имени, да на твоём отчестве только и ломать языки. Как научим их выговаривать наши инициалы, так будем считать, что годовую программу выполнили. Сколько им надо за год русских слов научиться говорить?
— Триста.
— Всего лишь?
— Мало?
— Они у меня уже сейчас слов сто знают. А нам сколько надо удэгейских слов выучить?
— А нам до Нового года освоить полный запас их слов, чтобы работать без переводчиков.
— Тебе хорошо говорить — нам. Ты и сейчас работаешь без переводчиков. А мне каково?
— Не паниковать. Справишься. Ты уже сейчас их языком владеешь так, что не различишь кто говорит: Леса или Георгий Иванович. Мне же слышно.
— Подслушиваешь. Смотри, а то как бы и тебе не было то, что святогорскому директору досталось. Я приготовил несколько колотушек. Для тебя самую большую, как для Ильи Муромца. Только, когда будешь рыбу глушить, бей по льду так чтобы под собой лёд не проломил, а то рухнешь под лёд и получится, что я тебя научил сук под собой рубить.
— Тогда я не пойду. Иди с ребятами сам, а я с берега понаблюдаю.
— Да ты не трусь. Там, где рыбу будем глушить, мелко. А если провалишься: — вытащим.
— Ты шутишь или всерьёз — не пойму.
— Я тебя тоже часто не понимаю. Говоришь вроде серьёзно, а сам шутишь. У тебя научился, так что учись различать. Возьмём с собой тех, кто не боится змей.
Вооружившись колотушками, ведрами,мы отправились на реку.
— Куда идём? — уточняю.
— К тому заливчику, где с тобой плавали по спинам лосося. Не забыл?
— Такое не забывается.
— А переходить будем здесь, только с интервалом на длину шеста.
Я иду по льду, и стараюсь скользить, как на лыжах.
—Анатолий Яковлевич, смелей, не утонешь. Идёшь, как святой по воде.
— Вижу, что мелко.
—Мелка река, да круты берега. Посмотри на утёс. Метров на тридцать поднялся.
Георгий подошёл ко мне, взял за руку и говорит:
— Быстрей пошли.
— Не торопи, а то брякнусь, что-то в глазах рябит.
— Чем быстрее по тонкому льду идёшь, тем больше гарантии, чтоб не провалиться. А вот и налимчик, да не один. Видишь?
— Сейчас вижу.
— Здесь глушить бесполезно. Глубоковато. Налим холодолюбивая рыба, — не умолкая говорил Георгий. — Нерестится только зимой. Нерест проходит при температуре, близкой к нулю. Икринки у него плавучие, развиваются в нижнем слое воды около дна. Поправишь зрение, можешь сам увидеть.
— Если бы.
— В холодное время года икру откладывает и лосось: в сентябре, октябре, а запоздалые, может, и сейчас не отметались. Поймать бы икряночку, да на икру половить харюсков, леночков, и не прочь бы покушать форельки. В Хору её мало. Таймень тоже редко встречается. Налим какой-то неуклюжий, скользкий, рот большой, глаза маленькие, жёлтые.
— Мне кажется, что он похож на сома.
— Не кажется, а точно похож. Интересная рыба. У налима всё наоборот, шутят рыбаки. Многие рыбы любят солнце, тепло. Налиму нужна ночь, тьма, непогода, холод — самая благодать. Рыбы по ночам уткнут морды в коряги, камни, спят, а налим бродяжничает. Летом, спасаясь от жары, залезает под крутояры, в норы, под камни, коряги. Словом, спрячется в тень и отсыпается до похолодания. Сейчас всю зиму будет в бодром настроении.
Икру он ещё не выметал. Видел, сколько у него икры.
- И видел и ел. Благодаря тебе.
— Мне нравится налимов вытаскивать из воды, когда они попадаются на крючок. Тащишь, как бревно, не сопротивляется.
Георгий вышел на берег, подошёл к засохшему кусту и ломает ветку.
— Зачем она тебе?
— Держи, потом увидишь. Себе ещё выломаю.
Георгия в таких случаях всегда слушаюсь. Знаток природы ничего не скажешь. Вырос в такой же среде. Георгий вернулся на лёд и машет: осторожно идите. Я как назло поскользнулся и чуть не упал, ветку бросил и нашумел.
- Осторожно, а то всю рыбу распугаешь. Постойте здесь, я сейчас...
Георгий, волоча за собой ветку, скользнул то в одну, то в другую сторону и направился к развесистой, нависшей над водой, заиндевелой, похожей на коралл, вербой. Остановился, ветку положил на лёд и прилёг на неё. Рукой машет — идите. Мы подошли.
—Анатолий Яковлевич, ложись на ветку. Посмотри, как рыба сберегает своё потомство. Мальчишки, видели?
— Да, —сказал Сеня. •
— А вот Анатолий Яковлевич такого не видел. Вам если неинтересного можете побродить, только далеко не уходить. Я крикну. Видишь бугорок из камней?
— Вижу.
— Это самочка кеты нагребла.
— Да ты чего? Как же это она?
—Очень просто. Самочка перед тем, как метать икру, найдёт место, где из- под земли бьют роднички, чтоб постоянно был подток свежей воды. Потому этого места она хвостом выбивает лунку. В лунку мечет икру. Самцы тут же её обливают молоками. Потом... Смотри, смотри, вон она из-за бугорка выглядывает. Икру охраняет. Потом хвостом на икру набивает камней и получается бугорок. Икра находится между камней. У самок от такой работы хвост изнашивается. Вместо хвоста торчит культя. Рыба от этого-то и мало подвижна. Но если хищник приблизится полакомиться икрой, то ему несдобровать. Зубы —ты видел какие. Здесь где-то близко должен быть и самец. Наверное, спрятался в сторонке и следит за бугорком.
— Чем же они питаются?
—А ничем. Как зайдут в пресную воду, уже не кормятся. Поэтому быстро тощают. Зимой погибают. Мальки выведутся из икры и растут в нерестовых бугорках. Как только начнут выплывать из бугорков, так сразу питаются трупным мясом своих родителей, которые тут же погибают, а весной с половодьем, в мутной воде уплывают в море. Там и растут.
— Говорят, что взрослая кета возвращается на свои родные места.
- Я это тоже слышал.Я завозился.
— Замерз? Встань, подвигайся.
— Посмотрел рыбозавод, пошли домой, а то в ботиночках ноги стали мёрзнуть.
— А рыбу глушить?
— Не будем, ту ещё не поели.
Георгий позвал мальчишек, и мы пошли. Зашли в комнату. Прохладно. Я решил затопить плиту. Зажёг лучины, а они трещат и искры мечут.
— Почему лучины так сильно трещат?
— Погода изменится. Ожидай ненастья. Воздух влажнеет, дерево отсыревает, поэтому и трещит. Плиту будешь чаще топить, и про дрова всё узнаешь. Разные дрова в огне по-разному ведут себя. Одни трещат, другие пищат, а то и свистеть начнут. А ещё приметь. Если в топке огонь красный — к морозу, бледен — к оттепели.
Вечером, в честь праздника, Георгий решил устроить танцы. Я его одобрил. Ребята танцуют. Я посматриваю, похваливаю их. И вспомнил, что ради праздника не надел тэга Санчи. Вышел, надел халат и захожу в класс. Смотрю на Георгия. Он улыбается. Потом, как вскрикнет:
— Ребята! Угадайте, кто к нам пришёл? — и прекратил играть.
— Ути-и-и! — послышалось от многих.
— Анатолий Яковлевич, — сказала Сесе.
— Вот это Сесе! Вот это умница! — стал хвалить Георгий. Я подошёл к ней и по-отцовски прижал к себе. Ребята окружили меня и трогают халат, как будто они такой никогда не видели. «Санчи подарил», — похвастался я.
Интерес к танцам у ребят пропал. Все разошлись.
— Пусть отдыхают, да пораньше ложатся спать, а то завтра рано вставать, — сказал Георгий.
...С вечера только заснул, слышу: «Толя, вставай, Зина кричит!»
— Сам будешь лечить или бабушку Потоло будем звать?
— Я тебе не ворожейка! — вскипел Георгий.
— Иди к девочкам, а то разбегутся, а я пошлю за бабушкой.

Мальчишки тут же привели бабушку Потоло. Бабушка зашла в спальню, и сразу к Зине. Зина сидит на постели, одеялом прикрывает лицо. Бабушка что-то сказала и одной рукой оттягивает одеяло, другой к лицу суёт круглое зеркальце. Зина не отпускает одеяла и продолжает негромко кричать. Бабушка смотрит то на окно, то на Зину. «Наверно, луна всему виновата», — подумал я, и отхожу от бабушки. Бабушка, как и прежде, провела нужный ритуал и направилась на улицу. Слышу, громыхнул выстрел. Я успокаиваю её: «Спи, огдё уже нет. Он улетел». Заскочил с ружьём Георгий - Ну как?
— Ты стрелял?
— Спите. Огдё улетел к морю, там утонул.
Мы вернулись к себе и долго-долго обсуждали случившееся.
 








































ШИШКОВАНИЕ
На другой день Георгий показал всем, какие он изготовил костыли для лазания по деревьям, а в воскресный день всей школой мы отправились за кедровыми орехами.
Солнце ещё не взошло, а мы уже шли по тайге. Мальчишки все с ружьями. Вдруг негромко, но бойко Георгий запел: «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед...» «Партизанский отряд, да и только», — подумал я.
Георгий вёл нас по торёной тропе. По ней они вывозили секача. Потом свернули с тропы, поднялись на склон сопки и оказались в лесной глуши.
— Стоп, ребята! — послышался голос Георгия. — Разбиваем табор. Здесь и начнем шишковать. Вещи сюда. Анатолий Яковлевич, прошу ко мне. Сразу же устроим решето для просеивания орешков. На нём будем шишки шелушить.
Быстро смастерили решето. Георгий к ступням привязал костыли-самоделки, на петли зацепил две тычки. «Пошёл к верхним людям», — шутливо сказал и схватился за ствол кедра, но обхватить не смог. Думаю: «Как же он держаться будет?» А он поднял одну ногу, ударил острым штырём в дерево, потом выше воткнул костыль другой ноги, перебрал руки и полез на кедр, как медведь, всё быстрее и быстрее, за ним потянулись тычки. Георгий поднимается, а от его костылей на дереве и следа не видно. Могучий ствол с плотной морщинистой корой был неуязвим. «Ловко придумано», Георгий запетлял в ветвях и потерялся из виду. Только и слышно, как он время от времени костылями делает глухие удары по стволу дерева. Исчез из виду и конец семиметровой тычки.
— Гоша, какова высота кедра?
— По которому лезу—метров тридцать! А рядом ещё выше.
— Ого! Смотри, не сорвись!
— Приготовьтесь шишки ловить!
— Ты научишь! Далеко не улетят! Подберём! Твоё дело — бросать!
Полетела одна, другая шишка, кому-то попало в голову. Мы разбежались. Кто-то из мальчишек сказал: «Госка с ума сосол». Я оглянулся. Пимка поправляет богдо.
—Тебе попало?
— Госка манга дели, — сердито сказал Пимка.
— Собирайте, да головы не подставляйте!
Мы шишки хватаем и убегаем из-под кроны дерева.
Мальчишки палками на решете стали колотить шишки. Я взял лиловосизую чешуйчатую большую шишку, и мои пальцы прилипли к душистой смоле. Отвернул скорлупку и увидел два коричневых, размером с фасолину, орешка. Попробовал — вкусно. Нашелушил горсть зёрнышек. Шишку бросил на решето, взял колотушку, помог ребятам. Говорю: «Колоти, ребята, я пошёл шишки собирать». А шишки падают то по одной, то сразу несколько. Вдруг упала лапистая ветка с двумя шишками. Я подобрал темно-бархатную лапу кедровника, длинная хвоя которой собрана в густые тёмно-зелёные пучки по четыре-пять хвоинок.
Георгий сталкивает и сталкивает шишки. Ребята еле успевают их подбирать и обмолачивать. Я остановил их работу. В ванну нагребли орешков с шелухой. Девочки стали перебирать, а мальчишки продолжили молотьбу. Я помог подбирать шишки, и спросил:
— Георгий Иванович, где ты их там берешь?
— Их туг столько, что вам на весь день хватит шелушить.
Послышался выстрел-, один, другой, совсем рядом. «Опять самовольничают. Как заражены охотой».
Вскоре подошли самые малые: Диди и Хохоли. В их руках по рябчику. И только я решил их пожурить, как Диди говорит:
—Уцитель.твоя.
— Спасибо. Работать надо, а вы гуляете. Берите палки и помогайте. Стрелять потом будем.
Мальчишки положили рябчиков, поставили ружья и подменили ребят.
—Анатолий Яковлевич, скажи всем, чтобы отошли подальше. Буду тычки бросать, слезаю.
Георгий спустился, снял костыли, одобрил нашу работу, взял горсть орехов и стал грызть.
— Шишек много, да не вдруг-то возьмёшь. Держатся крепко, даже тыч- кой не сразу сбить. Надо ещё на тот кедр слазить. На нём, кажется, побольше. Снизу шишек почти не видно, а сверху смотришь — усыпано. Сколько тут будет? С полмешка наберётся? Как думаешь?
— Может, и будет. Надо бы чайку вскипятить, да подзакусить. Времени много?
— Обеда ещё нет. По солнцу видел. Дымок нашего стойбища видел.
— Мы, оказывается, не очень далеко от дома.
— Разводите костёр, кипятите чай, а я слазаю на другое дерево. Набросаю, сколько смогу, а там видно будет.
Собака сидит перед Георгием и посматривает на него.
— Что Осман, за зверем побегать хочешь?
— Я сейчас видел небольшую птицу. Подумал, что рябчик.
— Это кедровка. На дятла похожа. Питается кедровыми орешками, почему её и называют кедровкой. Если бы ты в кедровнике побыл в конце октября, то увидел бы, как она по лесу носится. На зиму орешки припасает, до снега спешит управиться. У неё пониже клюва мешочек есть. Она в него кладёт до тридцати орешков, потом летит и прячет в мох, старые дупла, под камни, валежины, между корней. Больше прячет по солнечным склонам сопок. Мы сейчас находимся на солнечном склоне. Может, и она посадила эту кедровую рощу.
...До заката солнца мы, с немногим более мешка ядрёных орехов, были в стойбище.
— Если в ближайшее время не навалит снега, то ещё сходим, — говорит Георгий. — Надо было бы пораньше, да не было времени.
— Лучше поздно, чем никогда. И так хорошо...
На другой день после занятий я зашёл в комнату. Георгий затапливает плиту.
— Харюсков не ловил?
— Харюсков нет. Чайва варю, — и добавил: — Рыбак душу не морит: рыбы нет, так чай варит.
— Как же так. Заядлый рыбак и не поймал маленькой рыбки?
— Рыба в реке — не в руке, — резко осёк меня и тут же спросил: — Почему тэга не носишь?
— Берегу, чтобы не замарать. Мы же с ним договорились на некоторое время поносить.
— Носи. От этого твой авторитет выше будет. Будут говорить: «Толей — наш люди».
...Прошло два дня. После ужина Георгий занёс в комнату две небольших деревяшки и топориком стал обрабатывать.
— Что хочешь сделать?
— Коньки. Надо ребятам показать, как на коньках катаются, а то они знают только лыжи. Коньки мы сами делали.
— Как же ты их сделаешь? Надо железо.
— Я уже присмотрел.
Георгий поработает, выйдет, пройдётся по комнатам и опять за болваш- ки возьмётся. Я читаю, посматриваю, как он работает. Потом он взял две полоски железа и принялся точить.
— Откуда взял?
— Обручи на бочках видел?
— Видел.
— У Ивана Васильевича позаимствовал.
— Ты бы это с ребятами делал.
— Хочу для них сделать сюрприз. Понимаешь?
— Чего не понять. Ты уже и так им наделал столько сюрпризов, что они у меня на уроках ничего не хотят делать. Лишь бы с Гошкой быть.
Георгий в деревяшки вставил полоски, прибил ремешки. Один конёк привязал к ступне. Встал на него и сказал: «Ну, как?» Я усмехнулся. Он отвязал конек и швырнул под топчан, вышел. «Обиделся, — подумал я. — Наверное, за то, что не похвалил. Привык кмоей похвале». Прошло минут десять, вернулся и говорит:
— Ходят, сидят, как сонные мухи. А Сидимбу, Хохоли и Диди в классе сидят на полу и смалят трубки. Говорю: «Почему здесь курите?» — «Не знай». — «Идите спать». — «Наша не хочу». — «Что хотите?» — «Охота ходи». Вот чего они хотят, товарищ директор. А вы книжку почитываете и не знаете, что им надо.
— И сейчас там курят?
— И сейчас. Не веришь, сходи, посмотри.
— Такое ещё говорит. Кому же я должен верить, — вскипел я. — Ты их не выгнал?
— Не выгнал. Прикажете за шиворот выбросить?
— Придумай, как лучше поступить.
— Этим куревом скоро нас с ума сведут.
— Не сведут. Нервишки надо придержать. Они нам ещё ох, как пригодятся.
- Ты меня с парнями дня на два-три отпусти в тайгу. Пусть душу отведут, а учить я их и там буду. К лету всё равно план перевыполню, — неожиданно для меня Георгий выдал свою идею.
Мы замолчали. Я задумался.
— Настреляем накта. Зиму улэ будем кушать. Мы горя не будем знать. И печенку будешь есть не так, как в приюте из пустого чугуна. И ночью будешь видеть, как филин. Ты хорошенько подумай.
Я и впрямь задумался: «Отпустить — что родители скажут? А если кто сообщит в райОНО, что мы не занимаемся обучением, а ходим! а охоту?».
Я настолько взволновался своей нерешительностью, что не смог читать книгу. Вышел на улицу. Чувствуется, только что отполыхали золотисто багряным заревом джанговские сопки. Куда ни посмотришь, везде сопки. «Просьбу придётся удовлетворить. Правильно говорит: нельзя так круто поворачивать. Дети и так наказаны. Что и говорить: сопки, лес, река — символ Родины, всего самого священного для удэгейца, нечто такое, без чего они не могут жить...» Вернулся в комнату и говорю:
— Согласен. Только чтоб без ЧП.
Георгий подскочил ко мне, схватил мою руку и давай трясти. Я ему:
— Знаю, знаю. Тебе самому на охоту идти — хлебом не корми. Поэтому таки печёшься.
— Угадал, товарищ директор, угадал. Какой у тебя проницательный ум. Мне вспомнилось, как один человек говорил простую истину. Он назвал её восточной мудростью. «Если человеку подарить рыбу, он будет сыт один день, если подарить две рыбы, он будет сыт два дня, но если научить человека ловить рыбу, он будет сыт всю жизнь». Скажи, не к нам ли это относится.
— Правильно сказано. Научить человека разумно пользоваться природой — главное в жизни, — заключил я.
— Вот видишь, ты и сам всё это прекрасно сознаёшь.
—Тебе три дня хватит?
— Думаю —хватит.
Георгий успокоился, замолчал. Я понял, что он уже мысленно стал готовиться к большой охоте.
...Георгий с ребятами в пятницу ушёл на охоту, а в воскресенье, после обеда слышу: «Адига, бата, всем багдыфи! Где Анатолий Яковлевич?» Я рванулся в коридор.
— Все пришли?
— Все. Можешь всем объявить благодарность.
— За что?
— За то, что все вернулись и печёночки тебе принесли.
— За это ты молодец.
— Хвали не меня, а их. Я без них — никто. С ними — да. Держи подарок.
— Спасибо.
Георгий подошёл ко мне и на ухо: «Двух кабанчиков завалили. Можно б и больше... Ладно. Это потом».
— Как же теперь мясо забрать?
— Это уже забота твоя. Моя — убить.
— Подскажи как.
— Завтра отменяй занятия. Берем пару нарт, собак и в тайгу. К вечеру будем дома. Это будут наши уроки: и физкультура, и прогулка, плюс мясо в кладовой. Так ещё месяц поживём без хлопот и забот. Надеяться не на кого. Наших детей одной крупой да капустой не накормишь. Имулэ надо.
— Что поделаешь. Надо, так надо. Только чтоб с вечера всё приготовить.
— Долго ли нам собраться. Подпоясался и пошёл. А парней хоть сейчас позови. Они и ночи не побоятся.
— Они-то пойдут, а я...
— Тогда печенку ешь, ешь и ешь, не жалей. Прямо сейчас вари.
— Сварю. Коль есть что варить. Про охоту что-нибудь расскажи.
- Про охоту? Никогда не забуду. Это было на другой день. Обложили мы одного изюбра. Собаки пошли по следу и погнали на Сеню и Лёню.
Чувствую по лаю собак, что зверь уже близко около них, а выстрела нет. Слышу — лай собак затихает, затихает и совсем пропал. Ну, думаю, проворонили зверя. Сошлись. Спрашиваю: «Почему не стреляли?» — «Анинга (самочка) был»,—ответили они. Я и замолчал. Стою и думаю.- «Хорошо, что набежала не на меня, а то бы хлопнул...» Тут же узнаю, что они самочек стреляют в крайнем случае, хотя у них мясо очень нежное и вкусное.
— Выходит, что в тайге не ты учеников учил, а они тебя.
— Выходит, так.
На другой день, с утра пораньше, мы по тайге идём отрядом, без шума. Все в мягкой обуви, идём не спеша, но ходко. У ребят разговора нет. Понимают друг друга со взгляда, движения и поведения собак. Свернули влево.
— Леса повёл к кабану, что убили в первый день, — сказал Георгий. — Загрузим, ты с младшими повезёшь домой, а я с остальными пойду за другим. Обрати внимание вон на то дерево, внизу ствол его блестит.
Я остановился.
— Вижу. Что это значит?
— Пошли. Не отставай. Это называется чесальня.
— Чесальня, а гребня не вижу.
— Юморист же ты. Тебе не удэгейских парней учить, а на сцене работать. Кабаны летом любят принимать грязевые ванны. Для ванн они выбирают места в глухих, закрытых деревьями от солнца участках леса, поблизости воды — болота, ручейка, либо просто в низинке. Если нет подходящей лужи, они сами срывают дёрн и, обнаружив под ним мокрую землю, начинают валяться в ней. Чем дольше они валяются, тем глубже становится грязевое лежбище. Поэтому оно и называется ванной. Во время купания вклеиваются в грязь кровососущие паразиты: блохи, клещи и всякая другая тварь. А чтобы окончательно освободиться от них, свиньи чешутся о деревья и стирают подсохшую грязь. Охотники такие места на деревьях называют чесальнями. Они до того трутся о дерево, что стирают кору, а поэтому это место и блестит, как отполированное. В таких ваннах свиньи пьют воду, и у них в организме формируются такие камни, как я тебе показывал.
Прошли немного. Георгий привлёк моё внимание к колючему, прямо стоящему деревцу и не поленился, подвёл меня к нему. «Посмотри, какие у него шипы. Ладонь проткнуть можно», — и предложил потрогать. — Такое колючее, а изюбр не побоялся ободрать, как лыко на лапти драл. Это маньчжурская аралия, она очень лекарственна. Охотники это дерево в шутку называют «чертово дерево». Оно растёт на прогалинах в предгорьях, пошли быстрее, а то бата далеко уйдут», — Георгий поправил ружьё, и мы побежали.
Вскоре мы оказались на небольшой изрытой полянке. Ребята окружили убитого кабана. Кто-то уже сидит на нём. Подошёл и я. Осман со снега слизывает кровяные пятна.
— А изрыли-то как, их тут, наверное, голов двадцать было?!—удивился я. Подходит Георгий и подаёт мне зелёную траву.
— Что за трава, знаешь?
— Встречал.
—Хвощ. Любимый корм свиней. Ребята, кипятим чайва. Будем пировать. Где есть чай, там и под елью рай. Анатолий Яковлевич, скажи, на что похож хвощ?
— На щётку. Вернее на самодельного ерша.
— Старые охотники называют его лошадиный хвост.
Смотрю, у Георгия в руке оказался пустой патрон.
— Нашёл?
— Нет. Мы вешали пустую гильзу над кабаном, чтобы отпугнуть сойку. А то может случиться так, что через неделю придёшь за накта, а от него останется кожа да кости.
— Сложная наука — охота. Сколько надо знать всяких хитростей и премудростей.
Георгий увлёк меня разными рассказами, я и не заметил, как ребята приготовили чай. Мы закусили, кабана взвалили на нарты, и я с ребятами потянул. Мы быстро и легко привезли кабана в стойбище. Заволокли его в столовую, и ребята стали его обдирать. Я отправился в школу. Под вечер появился Георгий.
— Привезли?
— В столовой обрабатывают.
— Правильно. Повара рады.
— Ещё бы. Особенно Киди.
Перед сном мы, в хорошем настроении, разговорились.
— Нам надо в учениках развивать не просто интерес к чему-либо, а вести познавательный интерес, — говорю я, — а мы взяли на вооружение метод принуждения. В таком случае у них ни интереса, ни познания развиваться не будет. И наша работа будет сводиться к нулю. Наша задача: совмещать интерес с познанием — тогда будет толк.
— Придётся прислушаться к твоему педагогическому опыту. Да, забыл тебе рассказать один штрих. В одном месте, когда мы шли с охоты, вдруг мои охотники свернули в сторону. Я им говорю: «Вы куда, так надо идти». А они и слушать не хотят. «Я вам не заяц, петлять не буду», — сказал себе и дальше иду. Смотрю, они свернули в мою сторону и подходят ко мне. Я остановил их и давай пытать, зачем круг дали. Они и рассказали, что увидели маленькую юрту — похоронное место, а такое место надо спокойно обойти, призывая в защиту себя, от духов умершего, добрых духов — птиц, зверей, только не хищников.
— Хорошо, что рассказал, теперь и я буду знать. Гоша!
-Что?
—Ты в это воскресенье на охоту не ходи, лучше поучи ребят кататься на коньках.
— Это можно. Но им лучше всё же охота, чем катание на льду. Этого они ещё не понимают. А охота им не то что нравится. Она необходима им.
— Был один охотник поболтать охотник, — серьёзно сказал я.
— Вон что ты ещё знаешь, а я думал, что Анатолий Яковлевич у меня...
— Так себе, — поспешил сказать я.
— Я так не думаю, но понимаю, в чей огород камушки бросаешь. Ладно, прощаю.
...В выходной день, после завтрака, Георгий взял коньки и повёл ребят на лёд.
Я надел халат и решил проведать Санчи. Зашёл в дом, поздоровался. В спальне рыдает ребёнок. Меня это сильно взволновало. Я отблагодарил Санчи за печенку и мясо и вышел на улицу. Прошёл на берег. Георгий с
ребятами на льду, и кого-то нахваливает. Потом засмеялся. Увидел меня и зовёт. Я поспешил к ним. Он заливается смехом, ребята улыбаются. «Анатолий Яковлевич, гляди, как катается Володя», — и опять захохотал.
Я посмотрел на Володю, а он, словно цирковой медведь, на коньках стоит, а кататься не может. Топчется на месте и вот-вот шлёпнется. Хватается за ребят. Я рассмеялся до слез. Володя упал и стал отвязывать коньки.
— Сам покажи, как надо кататься.
— Я уже показывал. Придёт время, научатся.
КАМЕНЬ СЧАСТЬЯ
После обеда решили проведать Гольду. Подошли к юрте. Собаки нет. Из потолочного отверстия юрты идёт слабый дымок.
- Улицу греет, как и мы.
— Не зря школу называют юртой. Осторожно, о камень счастья не ударься.
Моё внимание привлёк висячий камень. Камень серого цвета, размером с блюдце, почти круглый и плоский, как лепёшка, гладкий, видно, что вода долго работала над ним. Близко к краю дырочка, можно просунуть палец. Камень в висячем положении привязан к надверной перекладине.
— Гольду, можно войти?
— Ходи, — послышался голос.
Зашли, поздоровались. Гольду предложил сесть. Отказываться мы не стали.
— Гольду, на охоту ходил? — сразу спросил Георгий.
— У кого что болит, тот о том и говорит, — подумал я.
— Анчи, — сказал Гольду. Зажёг самокрутку и добавил: — Моя болей.
— Гольду, — обратился я к нему, — расскажи подробно, зачем над дверью повесил камень?
Гольду помолчал, дымком пыхнул, стал рассказывать. Мы не перебивая его, выслушали до конца.
— Понял? — спросил Георгий.
— Почти.
— Гольду говорит, что у них есть поверие, если человек найдёт такой камень и у входа в юрту повесит его, то огдё не будет посещать это жилище.
— А ты говоришь, что это камень счастья.
— Так это одно и тоже. Раз огдё не посещает жильё, значит, они счастливы, спокойно живут.
Гольду курит, посматривает на горящий очаг, как будто и нас не замечает. Потом что-то сказал Патьме. Патьма тут же к его ногам поставила столик и стала готовить кушанье.
— Гольду, что означает по-удэгейски Джанго? — опять спросил я. Гольду подумал и стал, с большими паузами отрывисто говорить. Мы его не прерываем, понимаем, как ему трудно выразить свои мысли, чтобы мы поняли. Гольду замолчал.
— Ну как? — спросил Георгий.
— Говори, как ты понял.
— Гольду говорит, что «Джо» — по-ихнему утёс с крутым поворотом русла реки у его подножья. А легенда такова. Якобы много лет золото плыло по руслу реки и скапливалось в этом утёсе. Поэтому это место стало богато рыбой, зверем, птицей, орехами. Людям это место понравилось. Они здесь поселились и назвали своё стойбище Джанго. Вот так я понял.
— Я тоже так понял.
Гольду кивнул головой.
— Интересно придумано. Ведь кто-то из них когда-то придумал такое. Значит, и у них издревле развивалось устное творчество.
— Надо думать.
— Спасибо за рассказ, — сказал Георгий
— Ая, — сказал Гольду.
Патьма из котла вынула куски мяса и положила в медное блюдо. Блюдо поставила на столик, и пошёл от него ароматный дух. Мне сразу захотелось его отведать. Гольду взял нож и пригласил нас к столу. Мы стали отказываться. Но после того, как Гольду сказал: «Госка, Толей моя гость», мы присели, и я с большим удовольствием кушал мясо.
Покушали, поблагодарили хозяев и ушли. Прошли к берегу. Сеня катается на коньках. Диди и Хохоли бегают за ним. Мы порадовались за них, напомнили, что скоро ужин.
Георгий привёл ребят с ужина, подошёл ко мне и прислонился к уху.
— Решил со мной в «телефон» сыграть.
— Что-то хорошее скажу. Хорошо, что напомнил, надо бы сегодня в «телефон» поиграть, давно уже не занимались словарной работой.
— Иди к детям.
- Не хочешь слушать, не буду говорить.
— Не люблю наушничать. Говори в глаза.
— Ладно, так и быть. Докладываю: тётя Полина сказала — девочки не курят.
— Почему это тётя Полина тебе сообщила? Сам должен знать. Ты воспитатель, а она кто?
— Не ругайся. Замечаешь, у нас сегодня весь день одни успехи.
В Джанго быстро повечерело. Во всех комнатах зажгли лампы. Протапливаются печи. Георгий собрал ребят в класс и организовал игру «телефон». Игра шла без интереса. Он взял гармонь и устроил танцы. Я вижу, помощи моей не требуется, и ушёл к себе.
Часа через полтора Георгий заходит и играет барыню.
— Не наигрался ещё?
— Васса в руках. Будем готовиться ко сну.
— Пошёл на погоду посмотреть.
- Сходи, сходи. Да хорошо дверь закрывай, чтоб огдё не прошёл.
Я вышел на улицу. Было тихо. Луны не видать. Увидел звёзды. Стою и самому не верится, что вижу звёзды. Неужели прозрел? А ну, поищу Большую Медведицу. Если увижу, значит, избавился от куриной слепоты. Повернулся в сторону севера и давай просматривать небо. Так, так, так, звёздный ковш. Сейчас похвалюсь Георгию. Вернулся и говорю:
— Сейчас амбарчик видел.
— У Гольду или у Санчи?
— На небе. Вот где!
— Да ты что! Неужели правда, дай пять, — схватил мою руку и давай трясти.
— А мне верится и не верится, что я такое говорю. Если бы не ты...
— Причём тут я? Печёночку благодарить надо. Продолжай её кушать. Можно и глаза попарить, чтобы навсегда избавился от этой болезни.
Я засомневался в том, что стал лучше видеть, чтобы убедиться в этом, ещё раз вышел на улицу посмотреть на звёзды.
* * *
На неделе подошёл ко мне Лёня и говорит: «Натолий Якович, Санчи ребёнок умер». Я расстроился и подумал: «Не зря он всё время плакал. Как воздух, врач ему нужен был».
Провёл уроки, предупредив Георгия, пошёл к Санчи. Дорогой думаю-.
«У них сейчас траур, Дуся заплакана». Зашёл в дом — никакого траура. Осмотрелся — гробика не вижу. Дуся месит тесто. Ярба шьёт унты. Санчи лежит на койке. Надя чем-то занималась. Я снял головной убор, поздоровался. Санчи, не вставая, сказал: «Ходи, садис». Я прошёл к скамейке, сел. В доме накурено. Я сразу подумал: «Тут только от одного табачного смрада можно умереть. Много ли малютке надо. Только родился — сразу курящим стал. От яда одной папиросы лошадь погибает, а тут такая кроха».
Санчи встал, подошёл ко мне, протянул руку. Мы обменялись рукопожатием. Сел около меня. Он молчит, я молчу. Глазами ищу гробик.
— Санчи, у вас горе — ребёнок умер. Где он?
— Би тайга таскал, — помолчал и добавил: — Делал ящик. Дуся положил гнилушка, потом ребёнка, корой забил и отнёс в тайгу.
Дуся задумчива, слез на лице не видно.
Я стал покашливать, попросил Санчи заходить к нам, попрощался и ушёл. Как только появился в школе, Георгий сразу спросил:
— Как там? Может, чем надо помочь?
— Не надо, обошлись без нашей помощи. Похоронили.
—Ты как мне сказал, что ребёнок умер. Я сразу провёл беседу и вот что узнал. Если у них умирает грудной или маленький ребёнок, то его хоронят так: берут кусок дерева, внутри его выдалбливают, получается гробик, к нему приделывают ручки. Гробик устилают рыхлыми гнилушками, в него кладут умершего и забивают березовой корой. В тайге подыскивает подходящее дерево. На него вешают гробик. И все похороны.
— Почти так же мне говорил Санчи.
Разговора в этот вечер у нас не получалось. На гармони Георгий не играл. А когда ложились спать, не умолчал.
— Ты на сон грядущий что-нибудь бы рассказал из своего детства, — стал «закидывать удочку» Георгий. — Всё равно сразу не усну.
— Ты как ребёнок.
— Я и есть ребёнок. Всего семнадцать годков.
— Тебе, может быть, ещё колыбельную спеть?
— Твой рассказ и будет для меня колыбельной песней.
— Я предлагаю завтра отнести самовар в столовую, пусть там из него пьют чай, а то стоит без дела.
— Возражений нет. Рассказывать будешь?
— Нет.
— На нет — суда нет. Тогда сплю.
На другой день, во время первого урока Георгий приводит ко мне Си- димбу.
—Анатолий Яковлевич, разберись с ним, а то мне некогда. Он обижает Болинка, зарядил в его адрес: тукса, тукса. И уже чуть не разодрались.
- Надо и Болинку сюда, а то как...
— Не пошёл, обиделся.
— Сейчас разберёмся. Занимайтесь.
С урока я вызвал Володю и попросил объяснить, что означает слово «тукса». Володя неохотно, но стал объяснять. Я в душе смеюсь, но виду не подаю. Нельзя.
Подали звонок на перемену. Заходит Георгий.
— Разобрались?
— Почти, — с улыбкой говорю. — Пусть идут. Спасибо, Володя. А ты,
Сидимбу, больше таких слов не говори, а то наказывать будем.
Ребята вышли.
—Так что такое «тукса»?
— Володя сказал, что тукса по-удэгейски заяц. Если кто скажет на другого: «Тукса ситани», то это означает, что он — ребёнок от зайца, то есть нагулянный, рождённый без законного отца. Это, значит, что он оскорбил, унизил его. И ещё он сказал, что Болинка труслив, как заяц.
Собрались идти на обед, я взял с собой самовар. Георгий быстрее всех поел, вышел из-за стола, самовар поставил на пол, заметался туда-сюда и зовёт всех посмотреть, как обращаться с самоваром. Я посматриваю то на Киди с тётей Полиной, то на ребят. Тётя Полина улыбается, Киди безразлична. Георгий пошумливает: «Ребята, кончай кушать — ко мне, Киди, тётя Полина — тоже ко мне», — сам выскочил на улицу, занёс лопату, из топки взял углей и высыпал в самоварную трубу. Налил в самовар воды. Все окружили Георгия с самоваром и смотрят, как на диковинку. У Георгия всё приготовлено. На горящие угли бросил потухших древесных углей. Потом бумагой обернул горсть сухих лучинок и бросил в трубу. Попросил ложку соли и высыпал в трубу. Соль затрещала и во все дыры полетели искры. Все отпрянули от самовара. Георгий метнулся в сторону и несёт унт. Накинул голенищем не трубу, взял за головку и, сжимая унт, как меха, стал раздувать огонь. В самоваре затрещало, пошёл дым и загудело. Георгий бросил унт, подхватил самовар и поставил на плиту. Из трубы стали выскакивать языки пламени.
— Через десять минут будете чай пить, — сказал он, и добавил: — Про заварку и сахар не забывайте. Вечером чтоб самовар с горячим чаем стоял на столе. Пусть сами себе наливают сколько хотят. Пошли, ребята!
Я провёл свои четыре урока, и дню конец. Встретился с Георгием и говорю:
— Какие короткие дни стали. Чуть что, уже обед. Потом туда-сюда и солнца нет.
— Сюда тень, туда тень — и миновал день, — подкрепил пословицей Георгий. — В столовую пойдёшь?
— Обойдусь чаем. Обедал хорошо. Веди сам, а я на улице побуду. — Вышел на улицу и поджидаю ребят. Дождался Георгия и спрашиваю: — С самовара пили чай?
— Пили, да ещё как, даже очередь была. Не замерз?
— Немного кусается.
—Трещит мороз — береги ухо да нос. Пошёл декабрь. В декабре нерест налима. Мороз злее, а налим живее. На воскресенье ребят поведу на охоту. Да уже надо планировать поездку в Ходы, а то стыдно объедать детей.
— Поживём—увидим. Не торопись. Боюсь, ещё нырнёшь под лёд. Надо бы уже начинать подготовку к Новому году.
— Рано ещё.
— Не рано. Не заметишь, как и Новый год подойдёт.
На другой день в обеденное время Георгий подходит ко мне и говорит: — Анатолий Яковлевич, беда.
— Не пугай, и так напуган.
— Собаки нашу рыбу едят.
— Какую рыбу?
— Из ямы. Подрыли, а мы и не видим. А я-то думаю, почему они постоянно снег хватают.
— Много съели?
— Не знаю. В дыру залезают полностью.
Георгий с парнями вскрыл яму, занесли рыбу на склад. Киди дал инструктаж, как вымачивать рыбу.

* * *
К концу недели мальчишки вечерами стали готовить патроны к охоте. Я Георгию говорю:
— Замечаешь, как готовятся к охоте?
— Замечаю. Да вот беда. Собираются идти все. Что я с ними буду делать? Разбредутся по тайге, не соберу. А сдерживать бесполезно. Сезон охоты не хотят упустить. Этого они ждут целый год.
— Ты им скажи, чтобы они крупного зверя много не стреляли.
— Это они и сами отлично знают. Так что же делать будем? Как думаешь?
— Я бы поступил так. Старших отпустил под руководством Леса, а с младшими сам пошёл.
— С ночёвкой, конечно.
— Кто пожелает, пусть идут с ночёвкой.
— В субботу идём, а в воскресенье вечером возвращаемся. Сам понимаешь, какой сейчас день. Не успеешь зверя выследить, как станет темно.
* * *
В субботу ребята позавтракали в шесть часов. Все были в хорошем настроении. А мне — тревожно.
Георгий мальчишек выстроил, напомнил: «Ружья, патроны не забыли? Спички тоже взяли?»
— Спички не забудут — курить надо.
В утренних сумерках отряд быстро скрылся. Я, словно вмиг осиротевший, стоял на улице до тех пор, пока не продрог.. И в это время я почему- то думал не о ребятах, а о своём сиротском детстве, и так тяжело на душе стало, что я не понял: то ли от холода, то ли от обиды за прошлое, у меня выкатилась слеза.
Зашёл в помещение, девочкам сказал, что они могут идти в столовую. Занятий проводить не буду. Зашёл в свою комнату. Затопил плиту. От неё быстро повеяло теплом, и я прилёг на, постель. Лежу, а у самого душа бурлит, как будто бы у меня произошла большая трагедия. Хоть одевайся и беги вдогонку за ребятами.
Пришла Дуся. Я поздоровался и спросил:
— Санчи дома?
— Дом Санчи.
— Что делает?
— Не знай.
Я заторопился сходить к нему, поразвеять грустные мысли.
Сходил в столовую, девочкам сказал, что пойду к Санчи. Если что, пусть позовут.
Приоткрыл дверь, спросил:
— Можно?
— А, Толей, ходи, — сказал Санчи.
Я зашёл, поздоровался. Санчи одет в национальную рубашку, сидит на скамейке около печи курит и что-то делает. Я подошёл к нему, присел.
— Что делаешь?
— Ночь огдё гонял. Пули надо, — сам в левой руке держит свинцовую пулю с ямочкой на конце. В правой — нож.
Я понял, что Санчи ножом выковырял эту ямочку.
— Зачем пулю портишь? В мафа не попадёшь.
Санчи кончиком ножа показал на ямочку в пуле и так сказал, что я без всякого затруднения понял, что, когда Санчи выстрелит, то огдё с помощью такой ямочки улетит далеко-далеко.
— Санчи, никакого огдё нет.
— Огдё ес, не веришь, — сердито заговорил Санчи.—Догбо огдё ходил. Би нос дырка дели, — и указал на свой окровавленный кончик носа.
Я сразу вспомнил, как бабушка Потоло хотела проколоть ноздревую перегородку.
— Так делать нельзя. Можешь умереть. Почему бабушку Потоло не позвал? Она бы так вылечила.
— Потоло тоже коли, — сказал Санчи.
Я понял, что его не переубедить. На эту тему прекратил разговор. И сказал, что ребята с Георгием Ивановичем ушли на охоту. От табачного смрада у меня стала побаливать голова.
— Толей, моя Енгили ходи.
— Наведайся, если дело есть, мне тоже надо идти, — я прошёл на берег, посмотрел на утёс, в котором, по легенде Гольду, вода скопила много золота. Значит, о золоте знают давно.
Вернулся в школу. Дуся моет пол. Девочки в классе ворошат буквари. Я почистил ламповое стекло, подлил керосина. Напомнил девочкам, чтобы они это же сделали днём. Зашёл к себе, прилёг. Вспомнил про Санчи, подумал, сколько надо мужества, чтобы иглой проколоть себе хрящевую перегородку. И стал себя успокаивать, что уши и нос колют многие народы, и ничего страшного не случается. Терпят ради украшения. Некоторые люди больным животным даже кровь спускают. Но почему у них поверье такое: прогнать страх — надо спустить кровь. Ни от славян ли пошло к ним. Вот бы дознаться!
* * *
Световой выходной день был на исходе, а мальчишек не было. Я ещё больше стал беспокоиться. И, сам не знаю почему, задвигался по школе, словно погрузился в поиск неизвестного. Походил по школе. Вышел на улицу. Посмотрел в сторону тайги — идёт Золодо.
— Золодо, где остальные?
— Не знай, — сказал Золодо.
Ребята по одному, по два стали подходить с лёгкой добычей. Я стал успокаиваться, зашёл к себе. Слышу: «Анатолий Яковлевич, где ты? Встречай! Посмотри, что принесли».
Я в коридор.
— Все пришли?
— Все, все, можешь не волноваться. Георгий с плеч снял мешочную котомку и осторожно положил на пол. — Столько белок! — удивился я.
На охоту мил ходил, Лису рыжую убил, А с моей фигурою Надо чёрнобурую, — пропел частушку Георгий.
— Лиса, — сказал я, — а ну, посмотрим, — развязал мешок и вынул зверька.
— Енот, — сказал Георгий.—Хорошие деньги будут.
Мальчишки собрались в классе. Трофей сложили на стол. Георгий доволен, подхваливает ребят, а я тем временем всё же по головам пересчитал всех мальчишек. Были все. У меня сразу поднялось настроение.
— Сколько белок убили? Не считали?
— Посчитать поручаем вам, — сказал Георгий. — И в лесу ещё кабанчик. Завтра пойдём вывозить.
— А уроки?
— И уроки проведём, и накта привезём, правда, бата.
— Вы, наверное, всю тайгу опустошили.
— Пушнина стране тоже нужна. Ребята говорят, что в этом году белки много, а каждый охотник в урожайный год добывает её до сотни и более.
— Я сейчас вам загадаю загадку. Попробуйте отгадать.
— Давай, давай, Анатолий Яковлевич, это интересно.
— Не мышь, не птица, в лесу резвится.
Георгий улыбнулся, поднял белку.
— Улохи, — кто-то сказал.
— Правильно. Белка, — сказал Георгий. — Вот видишь, отгадали и ужин заработали. Моем руки и в столовую. Покушаем и будем обдирать.
Георгий вернулся, и я ему рассказал про Санчи.
— А ты знаешь, что они нос колют только мужчинам?
— Откуда мне знать. Санчи не рассказывал.
— А женскому полу, говорят, у нас не принято колоть носы.
Георгий согрелся, просушил нательную рубашку, проверил работу мальчишек, вернулся, налил чайку и говорит-.
— Сахарку бы сейчас. Надо занять денег и в воскресенье смотаться в Ходы.
— За день не успеешь. Тридцать километров бездорожья.
— Возьму нарту, собак запрягу и понеслась. Только держись. Зря, что ли, рыбой кормим.
— В полынью ещё заскочишь.
— Не заскочу. Я же днём поеду. Над полыньёй всегда парит. Там мелко. Сейчас хорошо, снега мало.
— Не возражаю, смотайся, только осторожно. Страсть сахар люблю. В детстве никогда досыта не ел. А где собак возьмёшь?
— Мне много не надо. Осман здесь, Захпу — тоже. Я лёгонький. Нарта больше меня весит. Удэгейцы по Хору уже вовсю мотаются
На другой день Георгий с ребятами доставил убитого зверя. И принёс какую-то, до блеска оттёртую, палку.
—Уж не собрался ли кого бить?
— Не бойся. Это остол—тормоз. Этой палкой останавливают разогнавшихся собак.
В субботу вечером Георгий вернулся из столовой и принялся готовить ужин. На дощечке нарезал мелкими кусочками мёрзлую печень, положил в миску, подсолил и предложил садиться к столу.
Я присел, разломил лепешку, поделился с ним, и гляжу в миску.
— Что это такое, и с чем его едят?
— Тала из печени. Кушай, тебе полезно.
— Сырую?
— Сырая полезнее. Да ты только попробуй. Торопись, пока не растаяла.
Я положил кусочек в рот, подержал, кусочек согрелся, мягким стал, и ускользнул в пищевод.
— Ну, как?
— По-моему, вкуснее рыбы.
—То-то, а ещё не хотел. Торопись.
— Ты тут приучишь меня всё сырое есть.
— Это хорошо. Время есть — вари, нет — сырое ешь. В сыром витаминов больше. Видел, у Гольду полный рот зубов, а годков сколько ему? Знаешь? Не знаешь. И я не знаю, и он не знает. Наверное, за семьдесят, и все зубы целые.
За разговором я не заметил, как миска оказалась пустой.
— Наелся? — спросил Георгий. — Добавки не требуется?
— Что ты. Боюсь, как бы чего не вышло.
— Да, я же забыл, надо собак позвать, и на ночь запереть в коридор, чтобы утром не искать. Я сейчас — беру мальчишек и...
Вскоре вернулся, докладывает:
— Нарта у школы, собаки в школе, осталось покормить.
— Тебе, может, с собой Пимку взять?
— Не надо. Лишний вес возить. Надо в дорогу продуктов взять.
Утром, далеко до подъёма, Георгий уже был на ногах. «Надо торопиться, чтобы никто не видел, а то ещё собак заберут». Вывел собак на улицу, привязал упряжь. Положил мешок. Через голову накинул ружьё, потуже затянул патронташ и говорит:
— Толя, неси остол, возвращаться не буду.
Я принёс остол.
— Поехал. К закату солнца буду дома.
— Если бы так, было бы хорошо.
Георгий взял Османа за хомутик, провел к берегу, приказал: «та! та!». Собаки потянули нарту. Георгий, держась за нарту, пробежал немного и вскочил на неё. Оглянулся, махнул рукой и покатил.
Отъездом Георгия я в этот раз не был взволнован. Георгий хоть и малый, но бывалый, и с ним ничего не случится — сделал я вывод для себя. Затопил плиту, прилёг.
После завтрака ребятам сказал, что они до обеда могут быть свободны, только чтоб самовольно никто не уходил в тайгу. Желающим рисовать предложил бумагу и карандаши. Удзали взял букварь, полистал и стал рисовать человечков. Я сразу заметил, что у него с рисунком дело хорошо спорится. И подумал: «Без подготовки, а рисует с понятием. Дар природы, не иначе».
После обеда организовал ребят на заготовку дров. Ребята пилят, я колю. И всё посматриваю на реку. Мне очень хотелось встретить Георгия в тот момент, когда он будет ехать на собаках. Никогда не видел, как ездят на собаках.
Вдруг подошёл Санчи. Поздоровался. На нём меховая кухлянка, из-под неё выглядывает голубой полоской моя рубашка, я ему говорю:
— Поджидаю Георгия. Уехал в Ходы.
— Толей, твоя улэ надо? — спросил Санчи.
— Спасибо, Санчи, улэ у нас много. Если печёнка есть, то я бы взял.
— Писёнка ес. Моя счас, — и направился к дому.
Я посмотрел ему вслед и полюбовался его походкой. Он шёл мягко, неслышно, без резких движений. Я подумал: «Видно, природа специально создала такого человека для жизни в тайге». Вдруг слышу: «Толей, Госка ходи!».
Я обернулся, увидел бегущих собак и человека с палкой на нарте.
— Осман! Осман! — закричали ребята.
Раз кричат: «Осман», значит, это Георгий. Лёня и Сеня побежали навстречу. Георгий, миновав ребят, подъехал к берегу. Соскочил с нарты. Собаки, высунув языки, карабкаясь, вытянули нарту на крутой берег. Мы окружили Георгия. Георгий со всеми за руку здоровается, улыбается. Сразу видно, что съездил удачно.
Уставшие собаки легли.
— Молодец, Осман, — Георгий потрепал загривки собак. — Отдохните, потом покормим.
— В столовой для них еды много. Киди уже напоминала. А вон и Санчи. Печенку несёт.
— Песёнку, это хорошо.
— Он предлагал мясо. Я отказался.
— Ты её приморозь, потом поталуем. Да, заговорился с вами. Надо картошку занести, а то замерзнет.
— Ездил за хлебом, а привёз картошку.
— Не волнуйся: и то, и другое привёз. Картошечку — это я так, по пути прихватил. Ох, как соскучился о ней. Я её укутывал, укутывал, даже шкуру попросил. Не должна замерзнуть.
— Сходи в столовую. Обедал ли где?
— На ходу, как в сказке: бежал через мосточек—хватил хлеба кусочек, ехал около промоины — хватил капельку водицы, — шутил Георгий. — Это и был мой обед. На ужин нажарим картошки. Надо сказать Леса, чтобы выделил свиного сала.
Георгий направился в столовую и позвал с собой Леса. Из столовой принёс приличный кусок сала и говорит:
- Держи. На неделю хватит. От души отрезал.
—Любит тебя.
— Толю тоже любит. Смотри, как помогает нам. Любое дело исполняет на совесть.
— Когда я отправлялся сюда. Брит мне говорил: «Они русских любят. Вы только к ним будьте внимательны».
— Я и без Брита это знаю. Делай человеку добро, он тем же тебе будет платить. Расскажи, чем занимался без меня.
— Ничем, больше тебя ждал. А ты знаешь, что Удзали неплохо рисует?
— Знаю. На уроках рисования вижу. Я думаю в будущем его художником в школьную газету определить.
— И в подготовке к Новому году пусть принимает активное участие.
Георгий предложил мне жарить картошку. Я отказался, сказав:
— Я её никогда не жарил.
— А чистить умеешь?
— Могу.
— Тогда чисть, я пожарю.
Соскучившись о картофеле, мы мигом опустошили сковородку. Запили горячим чаем, да ещё с сахаром. И в нагретой до предела комнате мы сразу разомлели. Я встал из-за стола и говорю:
— После хлеба и соли — два часа воли, — и лёг на постель. — Пусть завязывается жирок.
— У меня, наверное, до самой смерти не будет завязываться жир.
— Молод, вассы много.
— Возможно. Ты почему не носишь тэга?
— Берегу.
— Он что, не думает рубашками меняться?
— Неудобно отбирать, ещё обидится.
ДОСАДНЫЙ СЛУЧАЙ
Георгий с Володей ушли проводить уроки. Сеня с Лёней пошли проведать родных. Я решил проверить, каку нас расходуются продукты. Прошёл до столовой и стал беседовать с Киди и тётей Полиной о расходе продуктов. Хожу, разговариваю и обратил внимание на лежавшую свернутую тряпочку. Она для меня показалась подозрительной. Я тронул её — что-то твердое. Развернул, там сахар.
— Чей сахар?
— Где? — отозвалась тётя Полина.
— В тряпочке.
— Не знаю.
— Киди, твоя тряпочка?
Киди молчит.
Я стал ругать и стыдить её. Киди растерялась, покраснела, молчит. Возмущённый, я отправился к себе. Взял чистую тетрадь, подписал: «Тетрадь приказов Джанговской школы». На первой страничке написал: «Приказ №1. Кимонко Киди Тандуновне, школьному повару, за нарушение закладки продуктов, объявить выговор». Поставил число, расписался. Взял тетрадь и пошёл в столовую. Зачитал Киди приказ, вернулся к себе, и места не нахожу.
Георгий закончил уроки, позвал меня на обед. Я отказался.
— Ты что, на целые сутки наелся?
Я промолчал.
Георгий приходит с обеда, и сразу ко мне.
— Толя, ты знаешь, что Киди плачет?
— Пусть плачет. А ты спросил, почему?
— Спросил. Говорит, что Анатолий Яковлевич сильно ругался.
— Спросил, за что?
— Спросил. Хотела унести домой пять кусочков сахара. А ты скорей выговор, тюрьмой пугаешь. Если бы она хотела украсть, ты бы ни за что не узнал. Она с детьми поделилась.
— Пусть не ворует. Сами не едим.
— А ты забыл, как нам дети приносили сахар? Они, может быть, ради нас тоже где-нибудь воровали.
—Можешь не напоминать.
Георгий продолжал нажимать на мои нервы.
— А ты знаешь, что Киди без мужа, и у неё двое детей? Ты думаешь, Вотану так просто Киди направил работать в столовую. Он не дурак, соображает, как ей помочь. «
— Знаю, что Вотану не глуп, но для порядка приказ нужен.
— Тебе приказ для порядка, бедному человеку горе. Смотри-ка, даже отчество Киди узнал. Где твой зловещий приказ?
Я тетрадь приказов бросил на край стола: «Читай!»
— А ты знаешь, что у Киди семилетняя девочка очень слабенькая, и до сих пор кормится грудью, может, она скоро умрёт.
Меня так и бросило в жар. Сразу вспомнилось своё детство, и полились у меня горючие слезы. Я подошёл к Георгию, положил руку на плечо, говорю:
— Гоша, прости.
— Передо мной не извиняйся. Извинись перед Киди. Иначе как дальше будешь жить? Замечаешь, как она старается для нас?
— Гоша, ты настоящий друг, — сквозь слезы, дрожащим голосом сказал я. — А перед Киди я обязательно извинюсь.
Мы помолчали. Я насухо вытер глаза и пошёл проводить уроки. Вечером, как только Георгий из столовой привёл ребят, я взял тетрадь с приказом, несколько кусков сахара и пошёл в столовую. Я попросил Киди и тётю Полину оторваться от кухонных дел. Извинился перед Киди, объяснил, что поступил неправильно, глупо. Вырвал из тетради лист с приказом, порвал и выбросил в топку.
— Приказа больше нет, — сказал я, — а это твоей дочурке, — я из кармана достал сахар и положил на стол. — Не сердись, Киди.
— Она уже успокоилась, — сказала тётя Полина. — Вы сами сильно не переживайте.
Я попрощался и ушёл.
Мне на душе стало легко, и я решил побыть наедине с собой, пошёл к берегу. Постоял у ершистого дерева, присел на него. Вспомнил костёр, шамана. Посмотрел на утёс. Вспомнил легенду о золоте. Потом как-то вспомнилось всё сразу: и как мы ночью подплыли к этому берегу, и как ловили кету, и как с шаманом вели борьбу. И в какие-то считанные секунды вспомнилась вся наша жизнь в Джанго.
Я немного продрог и пошёл к себе. Георгий в классе что-то говорит, хохочет. Я прошёл в свою комнату, в плиту подложил дров. Зашёл Георгий.
— Где так долго был? Мы уже хотели тебя искать.
—Ходил извиняться.
— Правильно сделал, — он взял гармонь и вышел.
Гармонь заиграла. Я представил, как они танцуют. Даже знаю, кто с кем в паре. Подогрел чай, попил. Не раздеваясь, лёг. Вспоминаю наш крупный разговор. Заходит Георгий.
— Ужинал?
— Чай с хлебом пил.
—Может, из печёнки талу сделать?
— Не надо. И так по горло сыт.
— Как знаешь. Хочешь, я тебе расскажу свежую новость?
— Что-нибудь сорока на хвосте принесла?
— Да, нет. Сеня сказал, что приехал сильный шаман больную женщину лечить.
— Интересно. Шаман, да ещё сильный. Это действительно для меня новость. Я почему-то думал, что шаманы все одинаковы. Оказывается, они ещё делятся на сильных и слабых.. А не спросил, может, наш «крестник» вернулся?
— Спросил. Говорит, что его зовут Иванца, а фамилия Камдига. Я его спросил: «Он русский?» — «Нет, — говорит, — удэгеец. Из Самарги приехал». А Самарга Приморского края. Сеня говорит, что он в Джанго часто бывает, когда люди болеют.
— По фамилии видно, что шаман не хорский. Надо узнать, какая женщина здесь больна.
— А здесь все больные. Чем-нибудь да болеют. Скоро и мы с тобой заболеем.
— Не пугай, а то и в самом деле заболею. На это у меня организм чуток.
Чуть что — либо насморк, либо голова болит, либо чирьи по телу пойдут. А тут ещё поясница стала побаливать. Видно, ночью застудил. Раскрываюсь. То жара — хоть веник бери, то мерзнешь — хоть шубу, да валенки натягивай.
Георгий усмехнулся.
— Посмеиваешься.
— Нет-нет. Не подумай, что над тобой. Вспомнил, как один дедуля рассказывал, как ему бабуля спину лечила.
— Расскажи, может, и мне так надо полечить.
Георгий ещё больше заулыбался и стал рассказывать.
— Встретились два деда и заговорили: «Куда ходил?» — «К фельдшеру». — «Заболел?» — «Спина болит». — «Раньше было спина заболит, так бабка тебя положит на порог, топором спину почухае, и на работу пошёл. А сейчас чуть что — трэба к фельдшеру идти». Может, и тебя так полечить. Топоры есть.
—Мне такого лечения не надо. Я лучше погреюсь у плиты или у обогревателя. Может, пройдёт.
— Обязательно пройдёт. Гимнастикой чаще занимайся. Могу предложить массаж. Амоя бабушка к фельдшеру никогда не ходит. Занимается самолечением. У неё есть два кирпича, с которыми она никогда не расстаётся. Каждый день нагревает их на плите, завёртывает в тряпку, и на ночь под поясницу, если поясница заболит. День-два и хворь прошла. Она часто говорит: «Кирпичи — это мои врачи». Может, и тебе кирпичами поясницу прогреть? Говорят, от них сухое тепло очень полезно.
— Неплохо бы попробовать, да где здесь кирпичи найдёшь?
— Парочку можно снять с трубы. Дай команду—завтра будут кирпичи.
— Тебе только намекни. Ты за ночь и печь разберешь.
— Что поделаешь. Такого уж мама родила, — шутил Георгий.
— Ты у Сени не спросил, когда шаман будет больную лечить?
— Про это не спросил. Если тебя интересует — спроси.
Я тут же пошёл к Сене, расспросил, вернулся.
— Что сказал?
— Сказал, что завтра утром узнает.
— Раз сказал, значит, сделает. На ветер слов не пускает.
— Нам надо подольше потопить плиту, а то к утру комната сильно застынет, из-под одеяла не захочешь вылезать. Сегодня утром даже нос защипало. С головой укрывался.
— Наша комната чем-то похожа на хлев. В такой холод, каку нас, утром баран вышел из хлева, дрожащим голосом говорит: «Хо-лод-но». — «Ещё с вечера»,—добавляет козёл.
— Ты считаешь, что баран — это я, а козёл — это ты.
Георгий засмеялся. В смехе и я с ним шутку разделил.

 
СИЛЬНЫЙ ШАМАН
После завтрака Сеня отправился к больной. Георгий занялся уроками. Я стал поджидать Сеню, и думаю: «Допустят ли меня на такое мероприятие? Ведь он отлично понимает, что мы, учителя, с шаманством ведём борьбу. Пустит или не пустит, а сходить надо».
Пришёл Сеня и говорит: «Сейчас будет лечить».
Я заторопился и машинально глянул на тэга Санчи. «Что, если удэгейский халат надену, может, доверия больше будет».
На ходу я застегнул пальто, мы выскочили на улицу и бегом. Сеня — впереди, я — за ним. Добежали до юрты, говорю: «Заходи. Я за тобой». Сеня приоткрыл дверь, заходим, по-удэгейски здороваемся. На наше приветствие никто не ответил.
В юрте была тишина. Очаг теплится. С противоположной стороны от входа сидит удэгеец и над огнём держит бубен. Около него, укрытая старым женским халатом, лежит женщина и негромко охает. В сторонке от больной и костра, подобрав под себя ноги, сидит разнаряженный шаман. Перед ним стоит начатая бутылка водки, лежит юкола с лепёшкой. Лепёшка сильно зажарена. Нас не гонят. Я расстегнул пальто, чтобы видели мой тэга, и шёпотом:
—Хозяина юрты как зовут?
— Никита Кимонко.
— Как тётю звать?
— Не знаю.
Вдруг Иванца не то запел, не то завыл, издавая какие-то непонятные для меня звуки. Я Сеню спрашиваю:
— Что он поёт?
— Созывает добрых духов, быстро бегающих зверей: косуль, зайцев, и быстро летающих птиц: ласточек, голубей.
Иванца замолчал. Вдруг из-за спины Иванца высунулась мною незамеченная женщина, она налила в рюмку водки и подала шаману. Иванца выпил, закусил, закрыл глаза и сделал вид, что думает. Опять запел. Сеня тихо переводит: «Поёт о том, чтобы к нему пришли добрые духи, и он будет их просить разбежаться, разлететься во все стороны и узнать, какой шаман в женщину вогнал огдё». Я уже знал, что все болезни, по их мнению, идут от огдё.
Его опять угостили водкой. Помолчав, он снова запел. Сеня говорит, что духи ему сообщили, что на реке Анюй живёт шаман. Он и вогнал в женщину огдё. Поэтому она и болеет.
Иванца протянул руку, Никита подал ему бубен. Иванца палкой ударил в бубен и снова, можно сказать, завыл, периодически ударяя в бубен.
— О чём он поёт?
— Не знай. Не понимай. Перевести не могу... — Сеня помолчал и добавил — Начал вести борьбу с шаманом, который живёт на Анюе.
Иванца выпрямился и, припрыгивая, приплясывая, стал что-то кричать и ещё сильнее бить в бубен.
На широком его поясе висели какие-то кости, фигурные блестящие металлические бляшки, из них много круглых. Приплясывая, резким движением он наклонял своё туловище влево и вправо. Подвешенные предметы, ударяясь друг о друга, создавали своеобразный, специфический шум.
Звуки бубна, завывание самого Иванца создали жуткую обстановку. У меня по телу побежали мурашки.
Вдруг он остановился, Никите бросил бубен и что-то резко сказал.
— Что он выкрикнул?
— Не могу! — перевёл Сеня.
Уставший Иванца сел на прежнее место. Маленькая женщина опять налила ему водки и подала закусить. Он выпил, закусывает. Никита греет бубен. Иванца, пожевав пищу, привстал, взял у Никиты бубен и опять стал бить в него, завывать и кричать. Здесь-то я разглядел, что у него в руке короткая палка, обшитая шкурой животного. Иванца повторил прежний ритуал своего танца-лечения больной.
— О чём он поёт? — допытываюсь я.
— Ведёт борьбу с анюйским шаманом.
Завывая и приплясывая, Иванца стал убыстрять темп своего танца, и я услышал его тяжкое дыхание. Смотрю, его невольно стало покачивать, он еле держится на ногах. В юрте создался такой шум, что хоть затыкай уши. Иванца не выдержал той нагрузки, что возложил на себя, повторно бросил бубен и снова что-то прокричал.
— Что он сказал?
— Не могу! Он сильней меня! — перевёл Сеня.
Никита поспешил к шаману и что-то быстро стал ему говорить. Я понял, что он его уговаривает продолжить «лечение» — вести борьбу с другим шаманом. Женщина ещё наливает ему водки и подаёт рюмку. Иванца неохотно выпил, закусил и с трудом поднялся. Никита сунул ему бубен, колотушку, продолжились дикие вопли с пляской как бы сумасшедшего человека. Темп пляски увеличивается с каждой секундой. Иванца не выдерживает и падает на шкуру. Упав, он сразу заснул, и послышался лёгкий храп. Никита от него убрал бубен и колотушку. Женщина чем-то укрыла его. Я встал, и мы вышли. Думаю: «Таким лечением вряд ли спасти больную». Я вернулся в школу, и под впечатлением только что виденного ни за какие дела не хотелось браться.
На перемене Георгий спросил:
— Где так долго был? Уж не ходил ли лечить больную?
— С Сеней ходил. Только не лечить, а смотреть, как шаман лечит.
— Ну, и как? Не так, как бабушка Потоло? Может, расскажешь?
— Картина жуткая.
— Была нужда ходить расстраиваться, — упрекнул Георгий.
— Сам учишь: «Жизнь до тонкостей знай. Язык тайги понимай».
— Что-нибудь понял из лечения?
— Немного понял. Он не лечил, а вёл борьбу с анюйским шаманом, который, по его мнению, больной женщине вогнал огдё.
— Победил?
— Кричал — нет! Оказывается, у них есть ещё сильный шаман. Действительно верят такому, или так, для отвода глаз, потому что знает, что вылечить не может, вот и говорит так.
—Хитрец. Соображает, что говорить, — возмущался Георгий.
— Опытный. Видно, что не молодой. Одним взглядом определит, чем человек болен. Если простудился — через два-три дня выздоровеет. Объелся — пронесёт, и будет здоров. Если серьёзно заболел, то обязательно умрёт, поэтому и говорит, что не могу, мол, анюйского шамана победить. Вот и вся мудрость.
А ты знаешь, что мне поведал Лёня? На перемене подошёл и говорит: «Георгий Иваниц, я шамана знаю». — «Откуда?» — спрашиваю. — «Иванца Камдига папа нашей Дуси». — «Да ты что? Он, выходит, вам родня», — говорю ему. — «Да», — говорит. — «А ночует у вас?» — «Нет», —ответил он. Лёня говорит, что у него в Саморгах есть семья. Он ездит то туда, то сюда. Его, говорит, часто сюда зовут.
- Он, видно, у них авторитет большой. Высокий, приятный во всём. И умом, как видно, не обижен.
- Вот бы его выучить медицине. Вообще бы тогда для удэгейцев был бы бог, - сказал Георгий.
— Ладно, иди на урок. Потом доскажу, о чем я думаю. Георгий ушёл на занятия, а у меня шаман не выходит из головы. «И как спасти женщину, ума не приложу. Ведь шаман — не лекарь. Гольду, наверное, больше бы смог помочь», — рассуждаю про себя. Георгий закончил уроки и из коридора зовёт:
— Анатолий Яковлевич, обедать с нами!
— Не знаю, что делать?
— Пойдём, пойдём, а то живот к спине прирастёт. Вероятно, о шамане думаешь?
— О шамане что думать? Он здоров, как лось. Бутылку горилки осушил только так. А вот больную кто вылечит — вопрос, да ещё какой.
— Пойдём, покушаем, потом будем думать.
Я вышел в коридор и говорю:
— Думай, не думай — сто рублей не деньги.
Георгий улыбнулся.
— А у нас с тобой и рубля нет.
— Зато кушать есть что.
— Вот и хорошо. Поэтому пойдём кушать.
Пообедали. Возвращаемся. Георгий говорит:
—Теперь и порассуждать можно, а то на голодный желудок плохо думается. Говорят, от мяса мозг лучше работает. Так какую ты хотел мне мысль толкнуть, теперь можешь говорить. Время ещё есть. Ребята, отдыхайте пока, потом дровами займёмся.
— Из их сознания мы должны вытеснить извращённое представление о строении мира. Рассказать о значении религии в обществе и её влиянии на человека. У ребят надо формировать научно-материалистическое мировоззрение. А чтобы добиться этого, нам надо сделать их грамотными. И чем быстрее научим, тем лучше. Ясно?
— Чем и занимаемся.
— Надо же, опять шаман появился. Один умотал, другой приехал.
— И оба Иванца. Только фамилия разная. Видать, это имя им нравится. Китайцы, корейцы себе тоже приписывают русские имена Иван, да Василий. У нас в Святогорье живёт два корейца и обоих зовут Василием. Один только высокий, другой — низкий. Их и кличут: — Василий большой, Василий маленький.
— А у нас, в Джанго, Иван Васильевич присвоил сразу два русских имени, да ещё говорит хохляцким языком: чего нэма, того нэма.
— А меня сегодня порадовал Лёня. Он отлично выговорил моё имя.
— Молодец. Это уже успех.
Георгий зашёл в школу. Тут же вернулся и подал звонок.
— Лёня, Сеня, Володя, Анатолий Яковлевич, прошу на урок.
— Асаса, Георгий Иванович.
...На другой день Сеня зашёл ко мне и говорит:
— Натолий Якович, шаман играет.
— Повторный курс лечения проводит, — говорю ему. — Выйдем на улицу, послушаем.
Я накинул пальто, мы вышли, прислушались. Звуки ничем не отличались от вчерашних. «Как далеко и хорошо слышно, — говорю Сене. — Мне, кажется, звуки доносятся не с той стороны, где мы с тобой были. Может, другого кого лечит. Сходи, узнай, где он играет. Я уже не пойду».
Мы разошлись. Я — в школу, Сеня — на поиск.
Вскоре Сеня вернулся и рассказал, что Иванца ведёт борьбу с тем же, анюйским, шаманом, но только играет в лесу. Я отблагодарил Сеню, сам подумал: «Не желает шаман нашего присутствия...»
На перемене Георгий зашёл в комнату и говорит:
— Слышал, как наигрывает?
— Слышал. Не в юрте играет, а в лесу.
— Ушёл с лишних глаз. Этим шаманам мы, как бельмо в глазу.
— Я тоже так думаю.
 
ПРИЕЗД МЕДИКОВ
После обеда в класс открывается дверь. Георгий зовёт меня.
— Опять что-нибудь случилось?
— Случилось. Обоз пришёл. Видел Вотану. Он сказал, что медики приехали, почту привезли.
— А продукты?
— Продукты другой обоз везёт.
— Почту забрал?
— Нет. Сказал, чтоб у Нади потом взяли. Разбирать, как видно, Надя будет.
— Оно и правильно. Она тут всех знает. Поищи медиков, Вотану, и скажи им, чтобы зашли в школу. Кое-что сказать надо. Как хорошо, что лечащие люди приехали! Даже не верится в такое.
Вечером Вотану привёл мужчину и двух женщин. Всем им было лет за сорок. Мужчина представился:
— Командир отряда Красного Креста врач Гольдштейн, а это мои по- мошницы-медсёстры. Мы только что из Чукотки и сразу к вам. Сделаем всем прививки против оспы и посмотрим больных. Мы поставили палатку. В ней будем делать приём. Я буду ночевать в палатке, а женщинам разрешите ночевать в школе. О постели не беспокойтесь. У нас всё есть. Нам лишь бы угол в помещении.
— У нас классная комната свободна после девяти вечера.
— Вот и хорошо. Нам только переспать.
Медики ушли, а я стал беседовать с Вотану. Попросил его сообщить родителям всех приезжих учеников, чтобы к Новому году приехали и на зимние каникулы забрали детей. Вотану сказал, что к Новому году прибудет обоз с продуктами и товаром для населения. «Скажи ему про больную женщину, — подсказывает Георгий, — пусть врачи завтра же посмотрят её.
— Обязательно.
— У вас улэ ес? — спросил Вотану.
— Спасибо, Вотану. Улэ у нас много. Нам привозят, сами убили.
— Улэ надо буди, скажи, — не выпуская изо рта мундштука, сказал Вотану.
—Трудно будет, обязательно скажем.
Поздно вечером пришли женщины со своими спальными мешками, в них на полу провели ночь. А утром, до подъёма, их уже не было, не было и спальных мешков.
— Видишь, как оберегаются, — говорю Георгию,—даже на день мешков не оставили.
К обеду Лёня принёс нашу почту: кипа газет и пять писем. Невзирая на числа штемпелей, я вскрываю по одному и читаю. Прочёл, взволновался, стал вспоминать, как мы познакомились с девушкой, как дружили. Я ещё раз убедился, что Таню люблю, и очень.
На столе лежит кипа газет, а меня и не тянет их просматривать, хотя и не читал газет уже три месяца. Повторно прочитал все письма и анализирую написанное. Во всех письмах содержание почти одно и тоже, только и отличало их, что они писались в разное время.
Дали звонок на перемену, заскакивает Георгий.
— О! Почта! Да ещё какая! Хватит до лета читать. Письма есть?
— Есть, да не про твою честь. Целых пять, — вынул из-под книги и потряс ими.
— А говорит, что сирота.
— Были бы родные, так бы не страдал.
— Выходит, любовь страдает. Не думает ли приехать к нам жить?
— Наоборот, к себе зовёт.
— Срочно пиши ответ, а то завтра обоз уйдёт.
Георгий взял одну газету, а под ней письмо.
— А это кому?
— Что кому?
— Письмо из райОНО.
— Вскрывай. Читай скорее.
Георгий вскрыл, пробежал глазами, подскочил, закричал:
— Ура! Живём! — и пустился в пляс, напевая «Барыню».
— Разрешили питаться? Давай письмо. У-у-у, с Нового года.
— Ну и что, Новый год уже на носу.
У нас поднялось настроение, и мы принялись газеты ворошить. Вечером я зажёг лампу и уткнулся в газету. Георгий ребят привёл с ужина, и сразу в комнату.
— Ты что, сегодня думаешь, газетами сыт будешь? Почему плиту не затапливаешь? Думаешь, директор школы, так тепло должны создавать слуги.
— Не ругайся, сегодня топи ты, а утром - я.
— Ладно, так и быть. Старшему надо уступать. Что поделаешь, если позже родился.
Георгий в плиту положил дров, подготовил горсть сухих лучин и говорит
—Может, дашь хоть один конверт растопить?
— Возьми газету.
— Не могу.
— Почему?
— Ещё не читались, а письма уже прочитаны, и, наверное, ни один раз.
— Так растапливай. Ты же таёжный человек.
— Хочешь, я тебе частушку спою?
— Пой, только чтоб не громко, а то медики прибегут. Подумают, что артист приехал.
Затрещали лучины.
— Всё в порядке, сейчас будет тепло, хоть дверь открывай. Теперь слушай:
Печку письмами топила, Не подкладывала дров. Всё смотрела, как горела Наша первая любовь.
— Здорово получается.
— Ещё спеть?
— Пой.
— Обижаться не будешь?
— Маленький, что ли.
— Тогда слушай.
Я у Толи в коридоре
Каблуками топала, А я Толю не любила, А конфеты лопала.
У тебя так не получится?
— Не знаю, что у меня на роду написано. Ты же знаешь, что я несчастливый. Может, мне тебе частушку спеть?
— Подыграть?
— Не надо.
Опа! Жарили мы раки.
Приходите, девки к нам.
Мы живём в бараке.
Георгий засмеялся, я поддержал его.
— Вот он что знает. И приходили?
— Ходили. Они — к нам, мы — к ним. Это так пели хлопцы, когда я был в коммуне... Хватит болтать. Давай подумаем об ужине.
— Чего думать. Печёнкой поталуем. Хлеб, сахар, соль есть. Чай закипает.
Пришли на ночлег медики. Поставили нас в известность, чтобы мы завтра привели ребят на медосмотр, и против оспы сделали прививку.
Соскучившись о периодической печати, мы чуть ли не до полночи читали газеты. А утром Сеню и Аёню я повёл на медосмотр. Мальчишки на приёме держались нормально. Врачи для них. уже были не в диковинку. Только немного поморщились и перекинулись взглядом, когда им делали прививку против оспы.
Отправив ребят, я рассказал врачу, что у Никиты больная жена, и как найти их юрту.
В обеденное время мальчишки то и дело поднимали свои рукава и показывали всем сделанную им прививку. А в большую перемену рассерженный Георгий пожаловался:
- Еле собрал. Не хотят на осмотр идти, и баста. Некоторых пришлось за руку вести, а кой-кому пригрозил.
Я засмеялся.
— Тебе смешно, а я вожусь, как с перепуганными овцами.
— По-твоему, мне и смеяться не положено. Надо было пример показать.
— Какой ещё пример?
— Прививку тебе делали?
— Зачем? У меня есть. А тебе сделали?
— Сделали. У меня тоже есть. Надо было вспомнить первую баню.
Георгий усмехнулся.
В этот вечер в школе, как никогда, была тишина. Настроения на разговоры и на увеселения ни у кого не было. Многие мальчишки, даже при отходе на сон, не собирались ложиться в постель. Мы недоумевали. Считали, что это.каприз.
Начитавшись газет, мы пошли проверить ребят. Зашли в комнату мальчи
ков и увидели — на постелях нет простыней. Простыни скомканы и лежат на полу в разных местах.
— Вот фокусники, — говорит Георгий. — Разбудить и заставить постелить?
— Не надо, как бы хуже не было. Пусть спят, а завтра поговорим.
Мы зашли в комнату и сразу за догадки: почему сняли простыни? Утром Георгий разобиделся и давай журить мальчишек. Срочно заставил всех простыни застелить на матрацы. И до того увлёкся наставлениями, что на зарядку не хватило времени. И сколько бы он не добивался от них, почему они сбросили простыни, они так и не сказали.
После того, как я закончил уроки, мы к себе пригласили Володю и завели с ним разговор о простынях. А Володя из этого и не собирался делать секрет. Сразу сказал: «Они в белых халатах делали больно нам, поэтому белая простыня неприятна для нас».
Мы с Георгием переглянулись, и со всей серьёзностью стали ему внушать чтобы он всем объяснил, что это врачи, они человеку делают немного больно, зато потом человек не будет болеть и будет долго жить.
— Спасибо, Володя. Можешь идти и скажи, чтобы строились на ужин. — Володя вышел. — Когда я был в детдоме, то белый флаг нас тоже пугал, а к красному флагу мы тянулись.
— Как лесные клещи, — сказал Георгий.
— Как бы там ни было, а мы партизан и красноармейцев любили. И на это у нас было основание.
—Ужинать с нами пойдёшь? Там мясо.
— Знаю, что мясо. Пойду обязательно. Теперь я темноты не боюсь.
— Видишь, как сова ночью.
— До совы далеко, но под ногами дорожку вижу хорошо.
 
НОВЫЙ 1934-Й ГОД
В оставшиеся дни до первого января, мы усиленно стали вести подготовку к Новому году. Вечерами разучиваем песенку «В лесу родилась ёлочка». Рисуем разных зверюшек и вырезаем. Из тетрадных корочек и промокашек делаем цепи. Колечки склеиваем рыбным клеем.
Как-то Георгия спросил:
— Ты разучиваешь песенку «В лесу родилась ёлочка», а знаешь, кто её написал?
— Нет.
— Запиши себе. Эту песенку написала ещё до революции писательница Кудашова.
Готовясь к бане, Георгий в столовой объявил: «Всех желающих подстричься после обеда прошу быть в школе».
Я ещё не ушёл на уроки, как в школе появилась тётя Полина.
— Что-нибудь случилось?
— Подстричься пришла. Вижу, что Георгий Иванович хорошо подстригает. Мне бы волосы немного подровнял.
Услышав наш разговор, Георгий вышел к нам.
— Говорите — укоротить. Это мы умеем. Сейчас только немного ножницы поправлю, — и забеспокоился: — Где же нам организовать парикмахерскую? Коридор — темно. Класс — занят. В спальнях — не положено. Пойдём в нашу комнату. Излишки волос — сразу в плиту. Дров меньше потребуется, — подшучивает мастер стрижки. — Девочки, идите смотреть, как я тётю Полину буду стричь.
— Стриги, я пошёл на урок.
Провёл урок и сразу в комнату. Георгий стрижёт Пимку и приговаривает:
— Подстригу всех желающих, потом ты нас с Анатолием Яковлевичем будешь стричь. Буду учить тебя на парикмахера.
— Пусть учится на твоей голове, а я свою пока обожду подставлять.
— Отказываешься у Пимки стричься? Не бойся. Он за стрижку денег не будет брать.
— А у меня их и нет.
— Как знаете. Можете и обросшим ходить. У нас сегодня стригутся все, даже Сесе подстриглась. Посмотрите на её косу. На газете лежит.
— Ты с ума сошёл! — вскипел я. — Уговорил?
— С тёти Полины пример взяла. Отговаривал, уговаривал, бесполезно. Можешь девочек спросить. Стриги, мол, как тётю Полину, и всё. Я и обрезал. А что, хорошо выглядит. Сходи, посмотри.
Закончив уроки, я зашёл в комнату. Георгий сидит на табуретке, плечи простыней прикрыты, в левой руке держит зеркало, правой машет туда- сюда и указания даёт: «Стриги здесь, ещё, так, так».
Пимка закончил стрижку. Ходит вокруг Георгия и чикает ножницами понемногу.
— Хватит, хватит, Пимка, а то доверил тебе ножницы, так и лысым сделаешь, — он встал, стряхнул волосы. — Анатолий Яковлевич, садись. Как я выгляжу? Кто скажет?
— По-моему, неплохо. Ай да Пимка! Такому парикмахеру и я готов голову подставить.
— Надо ножницы подточить, а то у Анатолия Яковлевича волосы мягкие, ножницы должны быть острыми, — он напильником потёр лезвия ножниц и почикал обыкновенную швейную иглу. — Пимка, я начну, а ты продолжишь, — причесал мои волосы и говорит: — Смотрите, каку него быстро волосы растут. Сейчас укоротим, — запустил горбыльком пальцы левой руки в кучерявый чуб, и чик-чик. Кудряшки посыпались.
— Пимка, смотри, как Анатолий Яковлевич зачёсывает волосы. Держи ножницы. Начинай, я буду смотреть. Только много сразу не бери, надо будет, поправим.
Пимка возился долго. Но всё же подстриг. Георгий одобрил его работу и погордился, что научил его стричь. Дал мне зеркало и говорит:
— Взгляни.
— Пойдёт. Спасибо, Пимка.
— Осталось усы сбрить.
— Усы под Новый год сбреем.
...До Нового года оставалась неделя. Мы чаще и чаще напоминаем друг другу о том, что надо сделать. Ведь это у ребят будет первый в жизни такой праздник. Решили, что я буду Дедом Морозом. Халат возьму у врачей, бороду и усы смастерит Георгий. Новогодний праздник будем проводить 31 декабря.
В средине недели я вёл третий урок. Георгий позвал меня с урока и говорит:
— Обоз пришёл. С ребятами иду на разгрузку.
— Помогай, да расспроси, что привезли, когда откроют магазин.
Закончив уроки, я к обозу уже не пошёл. Было темно. Пришёл Георгий, поведал: «Обоз из пяти подвод. Три возчика. Все из Бичевой. Привезли продукты, спички, папиросы, махорку и, кажется, спирт. Придётся отцу телеграмму давать: «Срочно — точка, вышлите — точка, денег — точка». А то от беличьих шкурок много не выручишь. Сдать бы одного соболя — другое дело. Да Анатолий Яковлевич на охоту не пускает.
— Мы сюда приехали не охотиться, а детей учить.
— Да, чуть не забыл. Енгили тоже разгружал. Такого не забыл.
— Давно его не вижу.
— Сезон охоты. Приглашал нас на Новогодний огонёк.
— Они тоже отмечают Новый год?
— А как же, они не люди, что ли.
— Знаю, что люди. Я не об этом. Как они узнают, что скоро будет Новый год? Это я имею в виду.
— Они же постоянно связаны с цивилизованным миром. Баты, нарты, собачки для чего? Обозы ходят.
— И что ты ему сказал?
— Сказал, что поговорю с Анатолием Яковлевичем.
— Хочешь, можешь сходить, а я не пойду.
— Почему?
— Школу нельзя бросать. Мало ли что. Головой отвечаю.
Георгий позанимался с ребятами, пришёл и садится за планирование.
— Не забудь подумать о новогодних подарках, — говорю ему. — Наделайте мешочков, что-нибудь положим.
— А тут много думать не надо. Мешочки будут из прочитанных газет. Положим кедровых орешков, кусочки сахара.
— Конфет, пряников привезли, не спросил?
— Этого нет. Я точно знаю. Курящим можно папирос положить, спасибо скажут.
— Это ты слишком.
— Шуток не понимаешь, сам шутит, а мне запрещает.
...Двадцать девятого декабря ребятам разъяснили, что с завтрашнего дня у нас начинаются каникулы на двенадцать дней. В этот же день Георгий с ребятами принёс ёлочку и установил её. Вечером у ёлки провели репетицию. Получалось неплохо. Особенно мне понравились гимнастические упражнения. Я одобрил их подготовку.
В первый каникулярный день Георгий с ребятами наряжает ёлку, для подарков готовит пакеты. Стаканом меряет шелушёные орешки и засыпает в пакеты. Я с мальчишками готовлю баню, бельё. Дуся с девочками моет полы.
К обеду помылись. Девочки подошли к обогревателям и сушат волосы. Я вспомнил свой приют, и давай им рассказывать про своё детство.
— О чем беседуем?
— Рассказываю о своём детстве.
— Понимают?
— Что-нибудь поймут, и то хорошо. Зимой, бывало, мы в приюте замерзнем, а это каждый день было так. Как затопят нам печи, голландками их называли, мы присядем около топок и ведём разговоры. А они у нас сводились к одному: либо к теплу, либо к еде. То мечтаем о вкусной пище и глотаем слюнки, у нас в это время постоянно бурчало в желудке. И обуви у нас на всех не хватало. В туалет мы бегали на улицу босиком. Иногда в обуви, если кто даст. А спали на койках по два-три человека, чтобы теплее было.
С улицы заходит Георгий и говорит:
— Сейчас часики сверим. О-о-о! Анатолий Яковлевич, наши на полчаса отстают. А мы им верим. Сейчас керосинчиком смажем и добавим третий гвоздь. Пусть с нами в ногу идут. Иван Васильевич сказал, что можно шкурки нести. Отоварит.
- Отлично. Сахару наберём, да вдоволь наемся, а то без сладости душа млеет.
После обеда мы понесли шкурки. Иван Васильевич встретил приветливо. Расспросил о нашей жизни и сказал: «Завтра у меня можно купить хлеб. Теперь будем выпекать и для населения. Сейчас посмотрим ваши шкурки, что они будут стоить».
Георгий шкурки бросил на прилавок. Иван Васильевич сразу взял шкурку енота, встряхнул, подул против шерсти. «Выходная», — погладил и отложил в сторонку. Пересмотрел шкурки белок и тоже одобрил. На счетах костяшками пощёлкал и говорит: «Двадцать рублей всё стоит. Возражений нет?»
— Нам лишнего не надо, — сказал Георгий.
— Тем более чужого, — добавил я.
— Что будете брать?
Мы взглянули друг на друга и почти разом сказали:
— Сахар.
— Сладкое любите?
— Соскучились, — говорю ему, — всю жизнь досыта не ел сладостей.
Иван Васильевич отвесил два килограмма сахара и говорит:
— Больше не могу. Другим надо. Привезут тогда ещё приходите. Спичек надо?
— Обязательно. Потребность большая.
— А это вам на карманные расходы. Бери, охотник.
— Анатолий Яковлевич, бери, — сказал Георгий.
— Я их не заработал.
— Бери, бери. Они общие. Ты у нас самый старший.
Я достал портмоне, бережно положил в него деньги, и мы ушли.
— Ты иди в школу, а я зайду к медикам. Попрошу халат и узнаю, как здоровье больной.
Женщины охотно подобрали мне халат и пожелали успехов в роли Деда Мороза.
Я принёс халат, надел, Георгий говорит:
— Халат есть. Теперь дело за мной. Беру ребят и бегу. — Вскоре вернулся с полной охапкой елового лишайника и сучковатой палкой.
— Где столько набрал?
— Старую ель ободрали. Сейчас начну мастерить бороду, усы и брови. Интересно, узнают тебя или сразу разбегутся?
— На ноги не знаю, что надеть. Хорошо бы валенки.
— Натянешь улы. Хоть чем-нибудь будешь походить на удэгейского одо.
Мы привели ребят на ужин, а там сидит мужчина средних лет. Мы поздоровались. Ребята проходят к своим местам. Георгий шепчет: «Муж Адихини». Мы подошли к нему и стали пояснять, что завтра у нас до обеда праздник, а после праздника Адихини может ехать на двенадцать дней. Потом опять её надо привезти сюда, чтобы она могла продолжить обучение. Мужчина молчал и, как мне показалось, был не в настроении. Я обратился к Киди, чтобы она дополнительно могла пояснить ему то, что мы говорим.
— Он много мяса, юколы привёз, — говорит тётя Полина.
— Асаса за новогодний подарок. Приходите к нам на ёлку, — сказал Георгий.
— Да, готовьте лакомый обед. Доверяем вам самостоятельно составить меню. Пусть запомнят наш праздничный обед, да рассказывают своим, как их тут кормят.
Мы вышли из столовой и с тревогой заговорили об Адихини и ребятах. Увезут, а потом не привезут, что будем делать? И не отпустить — нельзя.
— Жизнь подскажет, что делать, — успокаивал меня Георгий. Вечером Георгий занялся приготовлением костюма Деду Морозу. Я решил приготовить праздничную одежду и побриться.
Я почистил выходной синий костюм. Из чемодана вынул льняную белую косоворотку. Посмотрел на тэга и говорю:
— Как думаешь, что лучше надеть? Свою рубаху, или Санчи?
— Советую — тэга, а то и эту уведут.
— Согласен, — свою убрал в чемодан. Приготовил бритвенный прибор, присел к столу, взглянул в зеркало и покрутил усы.
— Сбреешь?
— Думаю.
— Может, не надо? Готовые будут.
— Сразу узнают.
— И так узнают. Соображают, что к чему. В какое время сделаем твой выход к ёлке? Как думаешь?
— Вначале ты поиграешь, споёте «Ёлочку», потом позовёте меня. Я буду ждать твоего сигнала.
— Ты только постарайся голос сменить.
— Буду стараться, а там что получится.
Я побрился. Георгий смастерил бороду, усы и брови. Принарядил меня, сунул в руку палку, отошёл и улыбается.
— Здорово. Ничего не скажешь.
— Вывод на завтра отложим, а сейчас всё прячем, чтоб ни-ни.
* * *
С проведением ёлки мы не спешили. Авось, ещё кто-нибудь подойдёт. И немного, а всё же пришли: и Гольду, и Енгили, и Санчи, и какая-то удэгейка с двумя маленькими ребятишками; и, конечно же, все наши сотрудники — Дуся, Киди, тётя Полина. Пришёл и муж Адихини. Мы всем предложили раздеться, а одежду положить на колени.
— Давай одевайся, да будем начинать.
— Только не спеши, чтоб я успел.
Георгий заиграл. Я быстро принарядился, посмотрел в зеркало: «Пойдёт». Подошёл к двери, взялся за ручку, слушаю. Ребята пропели первый куплет «В лесу родилась ёлочка». Больше было слышно не ребят, а зычный, писклявый голос Георгия. Вдруг заиграла гармонь на мелодию «в лесу родилась ёлочка». Вскоре всё смолкло. Послышался голос Георгия: «Дедушка Мороз, ау!» Я медлю. «Далеко дедушка Мороз, не слышит, — громко говорит Георгий, — может быть, он не понимает русского языка. Давайте скажем: «Одо Мороз, гэнэе к нам». Все хором повторили.
Я вышел в коридор и палкой стучу о пол.
— Идёт! Идёт, одо! — радостно заговорил Георгий.
Дверь в класс открыта. Я медленно, чуть сгорбившись, захожу в класс и продолжаю стучать палкой. И грубым голосом говорю: «Кто, кто звал Дедушку Мороза?» Смотрю маленькие дети прижались к матери. Взрослые, не отрывая глаз, смотрят на меня. Кто-то из учеников негромко сказал: «Ути-и-и, Толей!» Георгий улыбается. Повторно слышу—«Толей». «Узнали, — подумал я. Не подаю виду и продолжаю говорить: «Дедушка долго шёл, устал». Потом вспомнил, что гостинцев никаких не взял. Подошёл к Георгию, шепчу: «Деду срочно мешок». Георгия словно вытолкнули из класса. Через полминуты заскакивает и кричит:
— Дедушка Мороз мешок с подарками в коридоре забыл, голова дырявый стал, — и суёт мне наволочку.
— Стар стал одо... — Сам думаю: «Что-то надо по-ихнему сказать», и добавил: — Догбо одо гэнэе в стойбище Джанго, чтобы вас всех поздравить с Новым годом.
Взрослые недоуменно улыбнулись.
— В Новом году здоровья и счастья вам, — я опустил руку в наволочку, пошевелил — кусочки сахара и орешки. Беру горстями орешки и угощаю взрослых. Детям подаю сахар, а они уткнули личики в тэга матери и не берут. «Сата, сата, ая сата чайва уми», — говорю им. Бесполезно. Не берут. Сунул сахар в руку матери, и пошёл по кругу. Георгий крутится около меня и напоминает:
— Дедушка, угощай всех. Никого не пропусти.
— Обязательно всех угощу. А у вас в школе дети умеют петь?
— Умеют, дедушка, умеют! Мы все поём.
— Песенку «В лесу родилась ёлочка» знаете?
— Знаем, одо, знаем, — за всех отвечает Георгий.
— Тогда становитесь все в круг, возьмёмся за руки и вместе споём.
Георгий подхватил гармонь и, подыгрывая, запел: «В лесу родилась ёлочка...» Я ему стал помогать, ребята тоже запели. Один куплет пропели, Георгий перестал играть.
— Дедушка, а мы умеем гимнастику делать.
— Неужели! А ну, показывайте, на что вы способны.
Георгий подал команду. Мальчики выстроились. Заиграл марш — мальчишки прошли круг и встали на свои места. Проиграл вальс — они выполнили гимнастические упражнения. Я их похвалил и захлопал в ладоши.
— Танцуй, ребята, — сказал Георгий и заиграл фокстрот. Я прошёл в свою комнату, подарки сложил в наволочку, занёс в класс и стал раздавать ученикам. Ребята брали пакеты и прекращали танцевать. В дедовском одеянии я изрядно вспотел и решил сбросить маскарад. Прошёл к себе, снял одежду, причесался и прошёл в класс. Девочки увидели меня, сразу зашушукались. Гости потянулись к трубкам. Я всем говорю: «Ёлка закончена. Можно отдыхать. Кто желает курить — на улицу».
Проводил гостей, вернулся в класс. Посмотрел на ёлку. Она мне показалась невзрачной, я подумал: «Ненаряженной она выглядела лучше». Георгий подходит ко мне и говорит:
— Послушай, что мне Пимка сказал.
— Слушаю.
— Говорит: «Мне сильно надо костюм. Дай мне».
— И что ты сказал?
— Праздник пройдёт, потом о костюме поговорим. Как ты думаешь, дать поносить?
— Не знаю. Хозяин костюма ты. Думай. Костюм выходной, единственный. А не получится ли так, как у меня с рубашкой. Дал и молчок.
— Не может быть. Ведь это костюм.
— Берёт с тебя пример. Значит, ты ему во всем нравишься.
— Ладно, я ещё подумаю. Ребята, играем в кошки-мышки.
Оставшись доволен проведением ёлки, я взял горсть орехов и вышел на улицу. Через некоторое время Георгий даёт команду: «Стройся! Кушать пойдём!»
Ребята построились Я взглянул на всех. Адихини нет.
— Где Адихини?
— Вероятно, уехала с мужем. Мы ведь разрешили уезжать.
— Я что-то Пимку не узнаю.
Все посмотрели на него. Пимка слегка улыбнулся и посмотрел на пиджак, который ладно сидел на нём.
— Где взял? — спрашиваю его.
— Георгий Иванца дал.
Георгий смотрит на меня, улыбается.
— Дал поносить?
-Да.;
— Поноси, да смотри не замажь. Видишь, какой он красивый и чистый.
Георгий промолчал.
В столовой Адихини тоже не оказалась. Киди сказала: Адихини с мужем хорошо кормила, они уехали.
А вечером, мы не досчитались Сесе и Пимки. Приезжих не видели, и ребята исчезли. Мы запереживали за ребят и за Гошин пиджак. Пришли в столовую и опять заговорили о пропаже. Тётя Полина нас успокаивает:
— Никуда они не денутся. Это люди тайги, и просто так они погибнуть не могут. Может быть, кто из знакомых приезжал в магазин и забрал их с собой. Они же не привыкли обо всём вам докладывать.
— Побоялся, что с него сниму пиджак, — сказал Георгий и засмеялся. — Теперь Анатолию Яковлевичу придётся меня посылать на поиски Пимки. А что, Анатолий Яковлевич, возникла новая идея. Я поеду на недельку домой. Попутно заеду в Ходы, и узнаю про Пимку.
— На чём поедешь? На прутике, как в детстве катался?
— Кто-нибудь приедет за Леной и Зиной. И я с ними. У Лёни возьму лыжи. От Ходов до моего дома пять часов на лыжах. Проведаю родных, себя покажу. Хоть будут знать, что я жив. Заодно и деньжонок привезу на мелкие расходы. Сахарок кто любит? Анатолий Яковлевич. Всё равно нам вдвоём тут делать нечего.
— Согласен, — сказал я.
Вечером Георгий уже готовился к поездке домой и всё поругивал Пимку.
— Ты пойдёшь к Енгили Новый год встречать? — опять спросил Георгий.
— Нет. Ты иди, а я буду дома. Не поздно ли беспокоить людей?
— Новый год когда встречают? Мы не дети.
—Может, гармонь возьмёшь?
— Не смейся.
Георгий оделся, взял «летучую мышь», спички и быстро зашагал по коридору.
Гоша ушёл, а я подумал: «Какой дотошный. Везде свой нос суёт». Заглянул к девочкам — они спят. В спальне мальчиков около окна сидели Леса и Золодо и, видимо, о чём-то говорили. Я напомнил Леса, чтобы он перед отъездом не забыл от кладовой отдать ключ. Вернулся к себе, почитал газеты и подумал: что же это я не пишу Тане письмо. Георгий может завтра уехать и отвезти письмо до Святогорья, а до Полётного почта доставит.
Я соскочил с постели, в плиту подложил дров, в чайник подлил воды и сел писать письмо. Исписал пять тетрадных листов, ещё о многом не написал. Посмотрел на часы. Было час ночи. Закруглился с письмом, взялся за газеты. Глаза устали. Потушил свет и лёг.
Проснулся от хлопка двери. Не шевелюсь. В комнату крадётся человек.
— Шагай смело. Я не сплю. Сколько время?
— Четыре.
— Ничего гуляешь. Должно быть, весело было?
— Наоборот, — скучно, но интересно.
— Когда ты думаешь спать? Вдруг рано кто окажется из Ходов.
— Выспимся. Какие наши годы, — он подложил в плиту дров, разделся и шмыгнул в постель.
— Ты, знаешь, я вспомнил, что можно с тобой отправить письмо. Тане написал. Где-нибудь опустишь в почтовый ящик?
— Обязательно.
— Сам ушёл или тебя попросили?
— Сам. Енгили не пускал. А ушёл, знаешь, почему?
— Почему?
— Побоялся, что от еды живот лопнет.
- Вкусно угощал?
Георгий усмехнулся.
— Вшестером за ночь уговорили козла. Как бы утром не пришлось «почту гонять». Схатит живот, и будешь без остановки до родного дома бежать. Забудешь и на узел связи письмо отдать.
Негромко посмеялись.
— Здорово Гошка гулял.
— До того гулял, что мягкое место отсидел, еле встал. То и дело ногами двигал. Немеют и всё. Они сидят — ничего, а у меня...
— А у тебя вассы много, поэтому ты ими и шевелил.
— Не говори, кума про пряжу. Как только не прилаживался к их позе. Не получается, и всё. У них вроде бы в ногах и костей нет, а у меня одни мослы.
— Так вы что, козлятину ели?
— Козлятину. Аромату полная юрта.
— Люблю мясо. Вот упустил фартовый случай.
— Не жалей. Ты бы это мясо не ел.
— Почему?
—А потому что они едят его недоваренным. Сверху смотришь — вроде бы сварено, а разрежешь — внутри красное, и кровь сочится.
— Конечно, я бы такое не ел.
— То-то. Так что не жалей, что не сходил. Я там наигрался в молчанку. Там, правда, был Иван Васильевич, можно было бы с ним поговорить, но он почему-то тоже молчал. Они между собой перебросятся словечками, которых я не знаю, и снова молчат. Да им и говорить некогда было. Рот всё время был занят. Жуют и жуют полусырое мясо. Оно крепкое, чтобы его есть надо крепкие зубы. Собрал одних стариков. Один я — салага среди них был.
— Кроме тебя и Ивана Васильевича, кто ещё был?
— Гольду, Кикуса и ещё один. Я его не знаю. Кто он, откуда?
— Может, кто из родителей наших учеников? Не спросил?
— Постеснялся. Пришёл, они уже все в сборе были, за столиком сидели и мясо ели. Я поздоровался. Поздравил с Новым годом. Енгили указал мне место, где сесть, и предложил еду. Я вынул свой нож и давай рубать.
— Ты и нож не забыл взять?
— Я же знал, куда иду.
—У Енгили жена есть?
— Аж две. Одна пожилая, другая молодая. Пожилая в фетровой дамской шляпке. Молодится. А Енгили, ты знаешь, по-русски неплохо говорит.
— И как же вы встречали? Расскажи хоть немного.
— Что-то в животе забурчало. Хоть бы не пронесло, а то придётся уголёк кушать. У нас мать, как заметит, что поросёнок начнёт поносить, так сразу ему даст угольков с пищей.
— Про Новый год рассказывай, про поросёнка потом.
— А ты знаешь, что животных лечат так же, как и человека?
— Теперь буду знать, рассказывай дальше.
— Я как пришёл, сразу наелся. Потом Иван Васильевич что-то сказал Енгили. Енгили что-то сказал женщинам. Они всё время хлопотали около очага: заглядывали в котёл, да пошевеливали в костре дровишки. Они в блюде подали поджаренного петуха. Вокруг блюда поставили свечи и зажгли их. Енгили с Гольду переговариваются. Потом у Енгили в руках оказалась бутылки водки. Женщины подают ему гранёные рюмки. Он налил в одну рюмку и подал Гольду. Гольду пригубил и отдал её Ивану Васильевичу. Иван Васильевич чуть-чуть отпил и передал Кикуса. Кикуса пригубил и отдал мне. Я последовал их примеру и отдал незнакомцу. Рюмка вернулась к Енгили. Енгили выпил остатки. Потом взял петуха, разломил на части и каждому предложил.
— Почему ты думаешь, что был петух? Может, то был глухарь.
— Потому что я слышал, что по китайскому обычаю в новогодний вечер зажаривают петуха. И как-то раза два слышал утром пение петухов. У них, говорят, культура заимствована у китайцев. В прошлом они общались с китайцами. Русских здесь не было. Сам знаешь. После водки мы закусили петухом. Потом Енгили налил в рюмки водки и каждому подал. Хочешь, — пей, а хочешь, — смотри и закусывай.
—Умеет угощать. Это у них, наверное, такой обычай.
— Возможно. Я сразу наелся, а они помаленьку едят и едят, и меня угощают. Хоть убей.
— Ты хоть одну рюмку выпил?
— Только одну. Это была моя первая алкогольная рюмка. И ни где-нибудь, а у Енгили.
— Исторический момент. Ничего не скажешь.
— Когда уходил, Енгили мне сказал: «Хорошо, что ходил. Много молчал». Вот и понимай, как хочешь... Надо посмотреть на время, а то, может, пора вставать, да Пимку догонять, — Он вышел в коридор и заговорил: — Ребята, встаём! С Новым годом! С новым счастьем! — вернулся. — Толя, семь часов. Ночь не спал, и сон не берёт.
— Может, у Енгили надремался.
— Не подначивай. Лучше вставай, да плиту затапливай. Я пошёл подъём делать.
Георгий сделал подъём, заходит и говорит:
— Сидимбу и Болинка с утра пораньше поздравили меня с Новым годом.
— Да ты что?! И как же сказали?
— Поссорились. Один говорит: би Кимонко, другой — би Кялундзюга.
— Чего не поделили?
— Видимо, сказалась родовая неприязнь.
— После каникул топчаны их надо поставить в разных местах, чтобы рядом не спали.
— Чуть не разодрались.
— Русские мальчишки в драках тоже заявляют о себе: «Я тебе дам. Ты меня будешь помнить». А у этих гордость за свою фамилию. Это хорошо. Патриоты своего рода. Молодцы, ребята!
Георгий построил ребят и спросил:
— С нами пойдёшь кушать?
— Идите. Я потом. А то кто-нибудь приедет, а в школе — никого. — Я выпил чайку, прошёлся по школе, посмотрел на ёлку и решил: разбирать не буду пока не вернутся с каникул. Они её наряжали, пусть сами и разбирают. Вышел на улицу и поджидаю ребят. Бежит Георгий, кричит:
— Толя, еду! Приехали отцы Зины и Сидимбу. Забирают всех пятерых.
— Место тебе будет?
— Зачем, я на лыжах. Сеня Османа даёт. Доберусь до Пимки, переночую, к обеду другого дня буду дома. Ты сходи, посмотри, сколько они мяса привезли. Тебе одному до лета хватит.
— Ты разве не вернёшься?
— Вернусь. Куда я денусь? Человек слова. Сказано - сделано, — он оделся, и мы вышли на улицу. Сеня на поводке ведёт Османа. Георгий на собаке проверил упряжь, потрепал загривок, прижался к мордашке и говорит:
— Османчик, дорогой. Придётся тебе меня прокатить. Тебе тяжело не будет. Я лёгонький. Чуть-чуть больше тебя вешу.
— Не уговаривай. Он и так понял, что тебя надо тянуть, — я подмигнул Сене. Сеня улыбнулся.
— Ты бы Осману в дорогу еды взял.
— Надо обязательно взять.
Я вынес две лепёшки.
— Что-то их долго нет. Однако я помчусь. Световое время не буду зря тратить. Если что — догонят. А не догонят, тем лучше.
—Тогда езжай.
Георгий пожал нам руки, прикрепил лыжи, на руку накрутил поводок, скомандовал: «Осман, вперед, та!» — и покатил. Я постоял, посмотрел, как лихо помчался Георгий, зашёл в школу, прошёл в спальню мальчиков. Взглянул на стены — ружей нет, значит, уехали все. «Не уехали, а удрали». Я пошёл в столовую, покушал, сказал Киди, что начальство нам разрешило питаться вместе с ребятами.
Вечером пошёл небольшой снежок. В комнату я занёс сухих и сырых дров. Совсем поздно пришли медсестры, я решил с ними поговорить. Они мне рассказали, что у народа удэ свирепствует туберкулёз. Примерно на 90% всех удэгейцев заражены им. Многим необходимо срочное лечение, но они бессильны сейчас оказать действенную помощь. «Сейчас ваша главная задача, — говорили они,—повести борьбу с курением. Не ослабевайте вести борьбу и с формой 20».
— Это что такое? — спросил я.
— Борьба с завшивленностью.
Я им рассказал, как мы в первые дни вели борьбу с кумугой. Женщины долго смеялись. «Вы завтра у нас возьмите побольше дуста. Будете им головы посыпать, а после баню устраивать. Бельё хорошо проглаживайте и чаще меняйте. Ребят подстригли — это очень хорошо. У вас дети все чистые, но со здоровьем не всё в порядке».
Вечером я хорошо согрел комнату и раньше обычного лёг спать. От холода ночью я проснулся, зажёг лампу и к плите. А там из дров выползает змея, и прямо на меня. Я как крикну, и в постель. Схватил ботинок и бросил в неё. Думаю: «Что же делать?» Змея уползла под Гошин топчан. Я быстро оделся, взял лампу и увидел: она забилась в угол и голову поднимает. Как избавиться от неё?. По телу пробежала холодная дрожь, потом бросило в жар. Взглядом я окинул комнату и увидел в углу стоящий остол. Схватил его и несколько раз им ударил по змее, потом прижал её к полу. Змея обвила остол. Я быстро перенёс её на плиту и, взяв палено, придавил ей голову. Змея сильно забила хвостом. Держу, а у самого даже задрожали руки. Хвост стал недвижим. Тело ослабло. На остоле я вынес змею и бросил в снег. Осмотрел дрова и увидел дуплистое палено. Бросил его в топку.
Утром меня медики спросили:
— Анатолий Яковлевич, ночью кто-то кричал, что ли?
— Это я кричал. Змеи испугался.
— Какие сейчас змеи?
— Из дров выползла. В сухом валежнике была. Отогрелась и поползла.
Женщины поудивлялись, спросили: «Не ядовита?» — «Не знаю», —ответил им. Позавтракав, я опять зашёл к медработникам. Поговорил. Медсестра дала мне термометр.
— Это вам. Берегите. Можем дать только один. А это бинты, йод. Как пользоваться — знаете.
— Конечно.
— Немного даём нашатырно-анисовых капель. Это от кашля. Когда кто простудится, то несколько капель разводите в тёплой воде и давайте выпить.
— Понятно, — лекарство я сунул в карман.
— А это, — и подала мешочек, — дуст в порошке. Будете бороться с кумугой. За несколько часов до бани насыпьте в головы, полотенцем обмотайте, ну, а дальше что делать, знаете. Чаще пользуйтесь густым гребешком. Гребешки есть?
— Есть, — я взял дуст и пошёл к себе.
 
ЗИМНИЕ КАНИКУЛЫ
Идут каникулярные дни. Я занимаюсь дровами, топлю плиту, читаю, навещаю Ивана Васильевича и беседую с ним. И, конечно же, три раза посещаю столовую. А девятого января я уже с уверенностью ждал Георгия. К обеду нагрел комнату и напрягся в ожидании друга, без которого я уже не мыслил жизни в Джанго. И вспомнил слова заведующего райОНО: «Вы встретитесь с трудностями. Это почти невозможно». Пестерев был прав.
К вечеру я подготовил лампу. Подмёл пол. Занёс сухих и сырых дров. Каждое сухое полешко осмотрел, во избежание греха. Слышу, кто-то твёрдым шагом зашёл с улицы. Я — в коридор. Там медички.
—Анатолий Яковлевич, сегодня заканчиваем свою работу. Завтра уезжаем от вас.
— Всё сделали?
— Сколько смогли. Тут работы на всю жизнь. Считайте, сколько веков живут и никакой медицинской помощи. Мы первые, — подчеркнула одна.
— Мы тоже первые факел знаний зажгли.
— Оставайтесь, не болейте, успеха вам.
— Спасибо, — сказал я, и они ушли.
Надвигались сумерки. Я пошёл в столовую, покушал, попросил еды для Георгия и вернулся к себе. Миску поставил на плиту, проверил чайник, подбросил дров, а у самого такое чувство, что вот-вот появится Георгий. Вышел на улицу. Прислушался. Тихо и глухо. Вернулся и опять уделил внимание плите. Взял топорик, и давай колоть сухое поленце. Слышу, на улице кто-то покрикивает. Я бросил топорик, и в коридор.
— Толя, ты жив? — крикнул Георгий.
Я выскочил на улицу и, как мальчишка, от радости закричал:
— Ура! Гоша приехал!
— На своих двоих.
Я подбежал, обнял его, похлопал по спине и сдавил.
— Ой-ей! Обожди. Кости поломаешь. Я думал: его тут мафа уже задрал, а он, гляди, самого мафа сходу уложит, — шутил Георгий.
— Уезжал с одной собакой, а вернулся с двумя. Где вторую прихватил?
— Моя, родненькая. Сам вырастил. Леской кличат.
А Леска от усталости легла и хватает снег.
— Запалилась. От Османа не отставала.
— В дороге кормил?
— А как же, — достал из котомки хлеба и бросил собакам.
— Почему ей кличку дали Леска?
— Это я ей дал такую кличку. Видишь, как вытянулась. Белая, как на удочке леска. На лбу черное пятно вытянуто, как поплавок. За это я её и назвал Леской. По мелочи отлично идёт. Крупного — побаивается.
— Леска, пойдём в нашу большую юрту, — сказал я. Леска посмотрела на Георгия.
— Спрашивает разрешения. Не доверяется другим. Пошли в коридор.
Леска осталась в коридоре, мы прошли в комнату.
— О-о-о! Да у тебя тут Ташкент, нагрел, хоть веник бери.
— Тебя ждал и кушать принёс.
— Я тоже не с пустыми руками вернулся, — и достаёт из котомки буханку хлеба и три куска солёного сала. — Я и картошечки немного взял. Завтра нажарим. Знаю, что и тебе надоела сушёная картошка. Как тут без меня жилось, рассказывай.
— Лучше всех —никто не завидует.
— Гляжу, ты без меня поправился.
— Киди откормила.
— А ну, чем ты меня угощаешь. Улэ, чайва. Хорошо живёшь. Садись и ты, деревенского хлеба покушай. Мать сама печёт, — взял нож и стал разделывать мясо. Жуёт, чаем запивает и успевает говорить.—Дома меня, конечно, не ожидали. Как с неба свалился. Мать как увидела, скорей кормить. Сестры—скорей распрашиваты «Кактам среди этих туземных людей? Говорят, они живут, как дикари. Всё сырое едят». Ну, я им и давай рассказывать. Они то глаза таращат, то хохочут. Всё уговаривали, чтобы я возвращался домой.
— Ау меня, как всегда, одни неприятности.
— Когда только ты от них избавишься?
— Наверно, никогда. Представляешь, в комнате змея оказалась. Я ночью встал плиту затопить. Только к дровам, а она к моим ногам. Я как крикну и на постель, — рассказываю, Георгий улыбается, подгоняет: дальше, дальше чем кончилось?
— Так. Одно рассказал. Давай другое.
— Собаки нашу рыбу продолжают есть. Что-то надо придумать, жалко — ценный продукт пропадает.
— Не пропадёт. Что-нибудь придумаем. Ладно, это потом. Что ещё было?
— А ещё у полыньи видел какую-то черную птичку. Она ныряла в воду и доставала пищу.
— Это оляпка. Она здесь зимует. Смелая птичка. Она и гнездится около горных рек.
Утром, как только поднялись, Георгий сразу же меня послал за змеей. Я подцепил её на палку и несу.
— А ну, что тут за зверь, — и тут же: — Змея, как змея. Как по-удэ?
— Кулига.
— Эту кулигу называют щитомордником. Она ядовита. И встречается в наших местах довольно часто. Так что не зря напугался.
Змею я вынес на улицу и бросил в кусты, куда мы никогда не ходили. Зашёл в комнату и говорю:
— Что с ёлкой будем делать? Хотел, чтобы её разобрали сами дети, но когда они приедут, не знаю.
— Может, и совсем не приедут.
— Не пугай. Надо будет, сам за ними поедешь.
— На этот раз вместе поедем.
— Я не смогу. Буду заниматься со своей тройкой.
— Если будут дома. А то придётся тебе их в тайге искать. Ты их хоть на каникулах видел?
— Нет. Так что с ёлкой будем делать? Думаю — надо убрать.
— Она ещё послужит нам.
— Вместо дров?
— Зачем. Шаманить будет.
— Новая выдумка?
— Проверено. Наблюдать надо. У моего отца на пасеке есть еловый сучок, который предсказывает, когда какая будет погода.
— Такой и нам сделай.
Мы быстро разобрали ёлку. Георгий из неё выпилил часть стволика с самым длинным и ровным сучком. Очистил от коры и говорит:
— Школьный шаман готов. Сейчас на улице под навесом прибьём так, чтобы на него не падали солнечные лучи и не мочило дождём. Как только он подсохнет, сразу начнёт колебаться вверх-вниз, а мы будем делать пометки: ясно, пасмурно, дождь, снег.
Десятого января ни один ученик в школе не появился, даже из местных.
Вечером я стал волноваться.
— Может, завтра кто-нибудь появится, — успокаивал меня Георгий. — Ведь занятия начинаются с одиннадцатого. Так что впереди ещё одна ночь.
Пришло утро — никого. Мы пошли на розыск. В стойбище мальчишек не оказалось. У Володи в юрте вообще очаг был потушен. Как видно, он с матерью ушёл промышлять зверя.
Я опять стал возмущаться.
— Чего возмущаешься? Им тоже жить как-то надо. Продукты берут в долг, а рассчитываться кто будет...
Это мне ясно.
...Прошла неделя учебного времени, наших учеников нет. Я призадумался: «А что если не вернутся? Учебный год сорван, как пить дать... Как перед начальством буду отчитываться?»
— Толя, ты замечаешь, что в стойбище появляются новые люди?
— Новых-то замечаю, а вот старых, кого надо — нет.
— Кого тебе надо?
— Вотану.
— Да-да, этот человек нам сейчас очень нужен.
На восьмой день после каникулярного времени явился к нам Вотану. Мы его очень просили помочь нашей беде. Порешили, как и осенью, снарядить нарту для Георгия и поехать ему в верховье Хора. А Вотану поедет вниз по Хору.
Вотану ушёл. Георгий стал готовиться к поездке.
— Найдёт ли он тебе собак?
— Вотану найдёт.
Утром, ещё в постели, мы услышали грызню собак. Георгий соскочил и говорит: «Аты беспокоился. Собаки сами прибежали».
Без стука в комнату вошёл Вотану. Поздоровался и говорит: «Госка, нарта бери».
В считанные минуты Георгий был готов к отъезду. Мы прошли в столовую, покушали. Георгий взял продуктов, ружьё, остол, отвязал упряжку собаки покатил.
Я опять остался один. Опять потянулись дни мучительного ожидания. На этот раз, я, как никогда, был взволнован мыслью: хоть бы не сорвался учебный год. Каждый день хожу к юртам Сени и Володи, и посещаю дом Лёни. На третий день моих похождений Надя сказала: «Лёня не скоро будет». Эта фраза мне на психику так подействовала, что я, замкнувшись в себе, целыми днями стал отсиживаться в помещении, стыдясь встречи с людьми.
На шестой день после отбытия Георгия слышу его голос:
— Анатолий Яковлевич, потерю встречай.
Я вышел в коридор, увидел учеников и опешил.
— Я им говорю: «Почему не едете в школу?» Они отвечают: «Однако, рано ещё». Амы думаем, что они не умеют по-русски говорить. Проходите, не стесняйтесь, — подталкивает их в спину.—Анатолий Яковлевич ругать не будет. Школа ваша, как своя юрта.
— Где остальные?
— Тайга, где ещё, — простуженным голосом ответил Георгий. Я молчу.
— Не веришь, спроси их. Твои пришли?
— Нет.
— Вот видишь. Они, видно, сговорились до весны не являться в школу.
— Всё может быть. Ладно, проходите. Замерзли, наверно. Проходите в нашу комнату, там тепло.
Прибытие только Адихини и Сесе меня не успокоило. Я ежеминутно стал думать: что ещё можно предпринять? От плохого настроения мне не читалось, не лежалось, не спалось и кушать не хотелось. И на часы не стал поглядывать, знал, что они идут неточно, а сверять не было никакого настроения. С Георгием разговор не клеился, мы больше молчим.
Прошло три дня — ребята не появляются. Опять отправляю Георгия, но только до Ходов.
На другой день я отправился пообедать, и только стал кушать, как с шумом открывается дверь, и заходит Георгий.
— Привёз?
— Одного.
— Кого?
— Пимку. Кого ж ещё?
— Не густо.
— Как-никак, а три ученика есть. Мне можно начинать занятия.
—Ас другими когда программу выполнять будем?
— Не до программ. Хоть бы в лицо увидеть.
Пришли из столовой. Первым заговорил Георгий.
— Ты сердишься, что я не смог привезти учеников, а ты знаешь, что это не так просто. Попробуй их оторвать от охоты, без которой они не могут жить. А ты не задумывался над тем, что мне стоило увезти только одну Адихини? Она ведь вторая жена...
—А, может, и третья.
— Может, и третья. Не будешь пытать, какая она. Пимка мне чего только не рассказывал про всякого рода женитьбы. У них всё просто. Без церкви и без шамана решают все вопросы. У них слово — закон. Мужчина может в жёны купить себе даже грудную девочку, рассчитываться деньгами, украшениями, мехами и даже утварью своего незначительного хозяйства. После сделки девочка уже считается его женой, мужчина обязан был её кормить, одевать до тринадцати-четырнадцати лет. После чего она переходит в юрту мужчины на правах его жены. Большей частью девочка становится второй женой. Ты же знаешь, что у них развито многоженство.
— Знаю.
— У них и такое бывает: отец может пообещать парню в жёны дочь, которая ещё не родилась, невзирая на то, кто она ему будет в родственных отношениях—племянница или двоюродная сестра.
— Выходит, что у них в роду все люди одной крови. Ведь дети будут рождаться хилые, болезненные, — подчеркиваю я.
— Выходит, так. Им надо дружить, а они ссорятся. Главного в жизни не понимают.
— Время придёт, поймут.
— Я Пимку спросил: были ли такие случаи, чтобы невеста к парню убежала или жених девушку украл? Он сказал: «Родители говорят: было, но редко. Мать говорит, что если девушка убежит к любимому в другое стойбище, то мужчины всем стойбищем, вооружившись палками, идут выручать девушку».
— Так что, дружок, не вздумай украсть себе невесту, а то рёбра поломают.
— Рано мне жениться. Молод. И состояния никакого нет. Карман пуст. Работаю, а живу, как нахлебник. Себя не могу прокормить. Уж кому-кому, а тебе надо давно жениться.
—Ладно. Хватит о женитьбе. А если соберутся ученики, то на весенние каникулы никого не отпущу. Так и сделаю.
— Это надо было сделать на январских каникулах. Сейчас бы и нервы были в порядке. И меня бы не гонял по стойбищам.
— Век живи — век учись. Теперь будем знать. По закону действовал. Тут надо подумать о другом.
— О чём же?
— О том, как у ребят развивать познавательный интерес. Одной охотой не приобщишь к школе.
—У тебя опыт. Скажи как?
— Ушинский говорил, что ошибка будет, если мы будем только заставлять учеников выполнять программу. Он утверждал, что «приохотить» школьника к учению гораздо более достойная задача, чем «приневоливать» его.
— Правильно говорил Ушинский. Завтра же начинаю уроки вести.
— Как начнёшь? Переводчиков нет.
— Без переводчиков обойдусь. Жди их. Они, может, только к весне явятся.
— Всё может быть.
— Сажусь за планирование. Если и с этими не начнём занятий, то и эти убегут.
На другой день Георгий с тремя учениками возобновил занятия. Я продолжаю бездельничать. Решил: каждое утро обходить стойбище, в надежде увидеть кого-нибудь из своих учеников. Так и сделал.
Каждое утро, после завтрака, Георгий уходит на занятия, а я брожу по стойбищу в ожидании своей тройки.
На четвёртый день я зачихал, закашлял, и появился жар. Я был уверен, что простудился, а на пятое утро не то, чтоб бродить по стойбищу, я даже отказался идти в столовую. И безвыходно стал прозябать в комнате. Топлю плиту, читаю, чай попиваю, прогреваюсь.
Георгий затревожился, подбадривает меня:
— Бата, не сдавайся, лечись.
— Чем?
— От чего заболел, тем и лечись.
— Так говоришь, потому что, кроме дуста, нечего предложить.
— Я свою простуду, знаешь, чем лечу?
-Чем?
— На морозе вымораживаю.
— Конечно, тебе васса помогает, а у меня её нет. Я как-то читал греческую мудрость: «Если врачей нет, пусть твоими врачами будут: весёлый характер, прогулка и умеренность в пище».
— А говоришь — лечиться нечем.
— Это мне не подходит. Этот рецепт для тебя. Я совсем другого склада.
—Тогда ноги хорошо грей. Садись к плите и не давай ей остывать. Я всё сам сделаю.
Так я пролечился неделю. Вторая пошла, а учеников нет.
— Крепко привязаны к охоте,—думаю, — с люльки. Так что обижаться не на что и не на кого. Не надеются на государственные харчи, которыми они не дорожат. И родителям, кроме детей, кто поможет.
Так днями то беседую со своими мыслями, то отвлекусь, когда появится Георгий. Наступил февраль. Георгий на перемене заходит и с ходу:
— Толя, пляши.
— Письмо? Давай сюда.
— Пропажа нашлась. Володя появился.
— А другие?
— А другие — тайга, где ещё.
— Где он?
— Наверное, юрту отогревает. Пимка видел его.
— Пимка, может, обознался.
—У них промашка редко бывает. С люльки глаз набит. Сейчас смотаюсь, уточню, — и захлопнул дверь.

Я встал, прибодрился и заходил по комнате. Вскоре Георгий привёл Володю. Я от радости забыл все тревоги, подошёл к Володе, обнял и говорю:
— Жив! Как охота?
Володя посмотрел мне в глаза, сказал:
— Есть.
— В тайгу ещё пойдёшь? — спросил Георгий.
— Нет.
— Ну и молодец, — говорю ему, - учиться надо. А кушать у нас всегда будет.
Володя ушёл. Я говорю:
— Как думаешь, в тайгу не убежит?
— Не убежит. Парнишка серьёзный. Обещал вечером прийти спать.
Я зачем-то в плиту подложил дров, хотя в комнате итак было жарко, походил по комнате и сел за планы.
НАЧАЛО ТРЕТЬЕЙ ЧЕТВЕРТИ
Школа опять заработала в две смены. Георгий с утра учит трёх учеников, я с обеда — одного. Каждое утро я посылаю Володю узнать, не появились ли Сеня с Лёней. Володя возвращался и докладывал: анчи.
Пятого февраля в школе появились Сеня с Лёней.
— Вы сговорились? — спросил я.
— Нет, — с улыбочкой сказал Сеня. — Охота хорошая была.
— Вам охота, а нам горе, — я ринулся к Георгию. — Пришли.
- Куда денутся. Набили мяса и вернулись. Где они?
— У меня в комнате. Пойду, а то ещё убегут.
Георгий улыбнулся, закрыл дверь и заговорил.
— В баню пойдём? — говорю им.
— Пойдём, — сказали оба.
— Тогда пошли топить.
После обеда веду занятия, а Сеня нет-нет да кашлянет. «Простудился,— подумал я, — целый месяц на морозе, разве не простудишься. Пойдём в баню, прогреется и всё пройдёт». И вспомнил, что врачи дали нашатырноанисовых капель. Позвал Сеню к себе, открыл пузырёк и говорю: «Горло будешь лечить». Сеня насторожился.
Я в ложку из чайника налил воды, из пузырька вылил несколько капель и предложил выпить. Сеня охотно выпил, облизнулся, сказал: «Ая». А после ужина слышу — кашляют многие. Пошёл по школе. Лёня при мне кашлянул несколько раз. Позвал его и ему дал выпить. «Ну, — думаю, — застудились ребята». Лёня ушёл. У ребят кашель усилился. И девочки закашляли. «Видно, понравилось лекарство, и другим захотелось попробовать. Надо что- то придумать».
Зашёл в комнату, в бутылку налил кипячёной воды, и пригласил зайти по одному принять лекарство. Ребята охотно построились у двери. Заходит Георгий.
— Что это за очередь? Чём угощаешь?
— Кашель лечу. Все разом заболели. Потом расскажу.
— Лечите, а я пойду своим делом займусь, — взял на полу лежащий рог и вышел.
Ребята заходят по одному. Я наливаю в ложку воды и даю выпить. Никто не отказывается. Попоил, вышел в коридор, присматриваюсь. Ребята отворачиваются от меня, и не желают отвечать на мои вопросы, кашель прекратился. Я им говорю: «Вы решили меня обмануть. Я вас тоже решил обмануть». Вечером Георгию рассказал, как я быстро вылечил ребячий кашель.
— Я что говорил: вода тоже лечит, — прикрепил у двери рог и сказал: - Теперь шапки вешаем только на рог.
Через неделю Вотану привёз Зину, Лену и Диди. Это меня совсем окрылило. «Теперь уже точно учебный год не будет сорван», — успокоил себя.
...В феврале мы постоянно встречались с Надей, Енгили, Гольду и просили их, чтобы они как-то помогли нам вернуть остальных учеников.
Жизнь в школе понемногу стала нормализоваться. Вечерами Георгий то играет на гармони, то устраивает игры. Девочки занимаются вышивкой.
Как-то перед сном услышал игру и пение в комнате девочек. Я их не стал беспокоить, а Георгия спросил:
— На чём они играют?
— Всё на той же кукгайке.
— Знал бы хорошо их язык, понял бы их песню.
— У них у каждого песня своя. Не то, что у нас. Дядя нам сочинит.. Мы и повторяем, как попугаи. А они песни сочиняют на ходу. Если женщина поёт, то она поёт про мужа, чтоб с удачей с охоты пришёл. Девушка поёт о молодом человеке.
Сели за планирование. Георгий и говорит:
- Когда видишь успехи своего труда, тогда и план писать хочется. Пимка меня стал радовать и удивлять. Читает хорошо, а писать не хочет.
— Ты как на это смотришь?
— Научится, умел бы читать.
— Непорядок. Надо сразу учить писать. В умственном развитии человека письменная речь очень важна. Она играет решающую роль в развитии внутренней речи человека. Так что этой истины не забывай. Ты знаешь, чего мне сейчас хочется?
— Чего?
— Свежей рыбы.
—Мяса наелся?
— По горло. Чувствую: даже поправился.
— Точно. Щёки вон как распухли.
— Особенно нос.
Георгий улыбнулся.
— Рыбы поймать мы запросто можем. Пойдёшь со мной?
— Можно.
— Крючки — есть, икра — есть, шкуры — есть, рыба — будет.
— А шкуры зачем?
— Потом посмотришь.
В воскресный день, после завтрака, девочек оставили в столовой. С мальчишками вернулись в школу. Взяли топоры, шкуры, удочки, икру и пошли на реку. Георгий с мальчишками посоветовался, где делать лунки и зазвенел голубоватый, как весеннее небо, хрусткий лёд. Мальчишки прорубили лёд, на корточки присели и на себя натянули шкуры.
— Георгий Иванович, зачем шкура?
— Тень создаёт. Принимай. Володя ленка поймал.
Я к Володе.
— Молодец, Володя. Куда его?
— Пусть на льду мерзнет. f
Ребята ловят рыбу, я собираю и сношу в одно место. Прошло не очень много времени, я почувствовал, что ноги и нос стали мёрзнуть. Виду не подаю, двигаюсь.
— Анатолий Яковлевич, замерз?
— Немного есть. Что за организм! Даже летом простываю, а тут мороз.
— Градусов двадцать. Мои уши точно определяют. Не сдадимся, правда, Володя? Тала сегодня обязательно будет. Надоели эти кислые щи.
— Георгий Иванович, я побежал.
— Давай, а то опять заболеешь.
— Мешок принести?
— Не надо. Иди, грейся. Бата сами сбегают.
Я прибежал и принялся растапливать плиту. Поджигаю лучинки и думаю: «Много наловят, надо и на восьмое марта оставить для талы». Согрел комнату, прошёл в столовую, сказал:
— Мальчишки ловят рыбу. На ужин прошу приготовить талы, а нам нажарить.
— Будет сделано, — заверила тётя Полина. — Мы тоже соскучились о тале.
На другое утро, проснувшись, я зачихал.
— Тихо, ребят разбудишь.
— Я так и думал: ещё не успел старую простуду выгнать, как снова добавил. Это мне детство боком вылазит.
— Возможно, — согласился Георгий. — Твой организм, что лесной гнилушка.
— Неплохо придумал.
— Не обижайся. Мы же лесные люди. Лесным языком и говорю.
Вечером я предложил Георгию к восьмому марта подготовить Сесе докладчиком.
— Пиши текст, подготовлю. Только много не пиши, чтоб слова все были понятны.
— Постараюсь.
Утром Георгию говорю:
— Слушай текст доклада. «Восьмое марта — праздник бабушек, мам, девочек. Женщины многих стран мира ведут борьбу за равноправие. Удэгейские женщины тоже должны быть равными с мужчинами во всём. Они варят пищу, выделывают кожи, шьют одежду, ходят на охоту, вывозят мясо. Они должны кушать вместе с мужчинами, советоваться с мужем. Девушка сама себе выбирает жениха, мужа. Такой Советский закон. Да здравствуют удэгейские женщины!».
—Такое хорошо перевести не смогу.
— Не пугайся, у нас есть надёжный помощник.
— Надя?
— Конечно.
Я опять расчихался.
— Надо было одеваться теплее.
— И так вроде бы тепло был одет.
— Милок, наступил марток — надевай трое парток.
— Я уже давно приметил, как наступает март, так гриппую. Сегодня усиленно буду греть ноги.
— Тоже неплохо. Не забывай науку стариков: голову держи в холоде, живот в голоде, а ноги — в тепле.
— Так и буду делать.
...Восьмого марта на наш праздник пришло только три женщины: мама Володи, мама Сени и Надя. Нас это немного огорчило, но зато было очень приятно слушать Надю. По лицам девочек было ясно, что доклад им понравился. Надю мы от души поблагодарили и пригласили на праздничный ужин. После доклада ребята охотно играли и танцевали. Вечером Георгий говорит:
— Тебе рассказать что-нибудь?
— Расскажи.
— Я ходил за спичками в магазин, а там незнакомый мужчина под хмелем хвастает: «Моя гулял, так гулял. Аба (отец) мою жену бил, я бил его жену (свою мать). Вот это гулял. Потом аба меня ударил. Я — его. Вот это гулял!»
— Ему надо было быть обязательно на нашем празднике. Что ещё говорил?
— Купил бутылку водки и пошёл, — Георгий улыбнулся.
— Смешно.
— Я вспомнил совсем другое. У нас в Святогорье живёт дед-выпивашка. Его бабка рассказывала — спрятала она от деда две бутылки самогона под одеяло на койке, летом они на ней не спали. И думает: теперь уже не найдёт. Прошёл день, бабка подошла к постели, одеяло погладила — лежат. Бабка целую неделю была убеждена, что дед не обнаружил бутылок. Наконец, её терпение лопнуло, решила проверить. Подняла одеяло и ахнула — бутылки пустые.
Георгий засмеялся. Я поддержал его.
— Так-то оно так. Шутить проще. Шуткой дело не поправишь. А как повести борьбу с семейным скандалом—это проблема. Ведь это не единственный случай.
— Ничего не сделаешь. Тайга, что хочу, то и делаю.
— На эту тему надо проводить беседы, собрания, что угодно. Лишь бы пресечь такое безобразие. До того женщину унизили, что она — никто. С собакой и то лучше обращаются. За женщин я особо буду драться. Я как услышу, что кто-то женщину обидел, так сразу вспоминаю свою мать.
— Драки вечно были у всех народов и, наверное, человек от них никогда не уйдёт. У сильного всегда бессильный виноват. Хватит впустую говорить. Надо план писать, а никак не могу. Мысли мечутся, что зверь в капкане.
— Знаешь, что я думаю?
— Трудно сказать. Ты такой хитрый и мудрый, что когда говоришь, то я не сразу догадываюсь, то ли ты серьёзно говоришь, то ли шутишь.
— Вполне серьёзно.
— Записывать?
— Не надо, так запомнишь.
— Пока на память не жалуюсь.
- Где обедал, туда и ужинать идёшь.
— Опять шутить...
— Когда-то и пошутить надо. Слушай. Наши ученики — создание трудной, борющейся за выживание природы. Объективную цивилизацию они начинают понимать только через нас и других русских, которые всей душой хотят им помочь. Считаю, что в процессе обучения мы должны им давать понятные факты из жизни природы, которые имеют свои материальные причины и не зависят ни от каких сверхъестественных сил. Опираясь на эти факты, мы сможем доказать учащимся и родителям вред суеверий и предрассудков, связанных с объяснением отдельных явлений природы.
— Это к примеру, как я сделал «еловый барометр».
— Правильно понял. Слушай дальше. Наша задача ещё: не только разъяснять случившееся в природе, но и чтобы они своими чувствами изучали предметы и явления природы. А природа вон какая обширная.
—Уж что-что, а лучше их своими чувствами никто так не может понимать окружающую природу, нам далеко до них.
— Правильно. Но это у них всё проходит через культовую основу. И помогает им в этом шаман. Педагог Ушинский говорил: «Сначала узнай вещь, а потом читай о ней». Надо развивать наблюдения. Наблюдения имеют огромное значение. Больше могу сказать — наблюдения в процессе обучения имеют решающее значение.
— Приятно послушать учёного человека. Может, остановимся на этом.
- Согласен. Молчу.
 * *
Третья четверть заканчивается. Мы не теряем надежды на возвращение затерявшихся учеников.
В один из солнечных дней со своими мальчишками занимаюсь заготовкой дров. Георгий ведёт урок чтения и что-то по-удэгейски говорит. У него вообще скорая речь, а тут ещё через стекло, и подавно не разобрать. Мне стало радостно, что он урок ведёт с большим вдохновением. Я подумал: «Из него получится хороший учитель». Присел отдохнуть. Мальчишки закурили. Молчим. Вдруг Сеня встал и смотрит в сторону реки. Я снял очки, протираю.
— Леса! — громко сказал Сеня.
Очки я отправил на своё место, и около крылечка увидел упряжку собак. Леса что-то говорит ведущей собаке. Здесь же вертится Леска. Собаки поскуливают, хватают сахаристый снег. Я подошёл к Леса, поздоровался, спросил:
— Где остальные?
— Тату.
Я понял, что ещё должна быть нарта. И точно, Через пару минут объявилась другая нарта. Тут выбежал Георгий с ребятами. Радостный, со всеми за руку, похваливает, по спинам хлопает.
— Ну и Леса! Ай да Золодо! Молодец, Удзали! Учиться приехали. Правильно, так и надо делать. А мы вас ждём-ждём, все глаза просмотрели.
Я стою и наблюдаю за всеми. Парни завозились с нартами. Удзали первым отвязал мешок и говорит:
— Госка Иванца, твоя улэ.
— Зачем нам. В столовую повезём.
— Натолий, бери, кушай, — сказал Леса. Георгий глянул в мешок и воскликнул:
— Анатолий Яковлевич, печёнка! Асаса вам, парни. Анатолий Яковлевич, смотри, как они о тебе всё время думали. А улэ сколько привезли! С ума сойти!
Георгий суетится, а я как будто на всё это не обращаю внимания. Смотрю на ребят и думаю: «Значит, учебный год будем кончать»...
Георгий ещё не успел нарту с мясом отправить к столовой, как подскакивает ещё одна упряжь. Собаки заворчали, вожаки схватились. Леска вскочила на крылечко. Совсем неожиданно для меня, к Адихини подбегает мужчина, хватает её за руку и тянет. Я опешил, стою, и не пойму в чём дело. Георгий подскочил к ним, обоих схватил за руки, встал между ними и закричал: «Не тронь! Силой не взять! Закон на нашей стороне!» Я догадался, что это муж Адихини, и к нему.
— Вы почему здесь хозяйничаете?! — закричал я.
— Уберите руку! — настойчиво сказал Георгий.
Мужчина, не выпуская трубки изо рта, что-то злобно говорит, бросает сверкающие взгляды то на меня, то на Георгия. К нам подошёл Леса и Золо-
до с ним. Леса что-то сказал. Я понял лишь одно слово: Андри. Георгий подхватил это слово и упреждающе говорит: «Андри, тебя так, кажется, зовут. Манга, манга так делать. Кончай сердиться. Надо тэльмаси. Гэнэе школа, тэльмаси».
Андри немного успокоился, отпустил руку Адихини. «Адихини, иди в школу», — сказал я и подтолкнул её.
Андри опять вскипел, задвигался, подошёл к нарте, вернулся, кричит.
— Сеня, что он говорит?
— Говорит: буду людей звать на помощь.
Как только Сеня это сказал, Андри схватил вожака собак, направил на тропу и помчался. Ну, думаю: «Сейчас соберёт мужиков и будет бой».
— Гоша, Леса, Золодо, ребята, не уходить! Будем защищать Адихини. Адига, скорей в комнату, — сам думаю,- хотя бы до драки не дошло.
— Надо же, какой наглец, — заговорил Георгий,—мало ему одной жены.
— С ума сошёл, ёлка-моталка, — сказал Сеня.
— Правильно говоришь, он с ума сошёл, — поддержал Георгий. Мы с Георгием говорим всё, что на ум придёт, а ребята спокойны, вынимают кисеты, трубки и закуривают.
— Почему он приехал?
— Потому что знает, что подходит время весенних каникул.
— Откуда знает?
— Я им говорил, что кроме зимних, будут и весенние каникулы.
— Нет уж. Теперь мы научены. Каникулы они прогуляли. Теперь учиться будем до самого лета.
— Где же наш разбойник? Может, пойдём кушать.
— Строй ребят. Только Адихини поставь в середину.
Георгий строит ребят, а я увидел Болинку и говорю:
— А ты откуда взялся?
—Андри ехал.
— Отдохнул?
— Им не до отдыха, — вступился Георгий.
— Ладно. Прости, что сразу не увидел.
Покушали. Наказали тёте Полине и Киди, если что будет известно про Андри, чтоб сразу сообщили нам.
— Плохо, что в школе нет запоров, — забеспокоился я.
— Думаешь, может ночью украсть?
— Чем огдё не шутит. Надо девочкам сказать, чтобы по одной не выходили.
— Точно. Это самое лучшее, что можно придумать.
Настала ночь. Андри не появляется. На ночь мы всё же на палку закрыли входную дверь.
Прошёл день, второй, третий. Муж Адихини не появляется. Мы стали торжествовать и решили: весенних каникул не делать, а заниматься в прежнем режиме. И ещё договорились: в конце марта провести общее собрание для взрослых и учеников, в обязательном присутствии Вотану.
Вечером Георгий взял гармонь и ушёл к ребятам. Гармонь заиграла и сразу захлебнулась. Открывается дверь.
—Анатолий Яковлевич, глянь. Иди, иди, докладывай директору, почему 
так долго гулял.
Я повернул голову, встал и говорю:
— Здравствуй, Сидимбу!
Сидимбу отвернул голову и смотрит на висевший рог.
— Говори, говори, Анатолий Яковлевич ждёт.
— Георгий Иванович, не надо. Он, как и все, родителям помогал.
— Моя улэ там Киди.
— Мясо привёз?
Сидимбу кивнул головой.
— Молодец. Пусть идёт. Своди его в столовую. А Вотану в этот раз нам так и не помог. Уехал и не является.
— Как бы он помог, когда они в тайге были. Может, он их и направил к нам, когда с охоты вернулись. Сам охотился.
— Возможно, так и было.
Утром Георгий говорит:
— Болинку перевёл на другой топчан. Сидимбу опять на него что-то бурчал.
— Молодой националист. Род Кимонко презирает.
Георгий занялся уроками, я позвал своих мальчишек и повёл к Гольду. Гольду занимался заготовкой дров. Мы поздоровались. Гольду положил колун и подал руку. Я взял — она была холодной.
— Почему не скажете, что у вас нет заготовленных дров?
Гольду молчал
— Мы сейчас напилим вам дров, вы только скажите, когда в Джанго появится Вотану.
— Скоро.
— Спасибо. Будем ждать. Мальчишки, дедушка Гольду пусть отдохнёт, а мы займёмся зарядкой. Берите пилу, я - колун, и за дело.
...На следующий день Георгий ушёл на первый урок и вскоре вернулся.
— Не видел их?
— Кого?
- Леса и Золодо на уроке нет.
— Может, в туалете?
— Проверил. Сейчас только были.
— А ружья? — мы пошли в спальню.
— На охоту ушли. Это точно. Сегодня хороший наст.
— Тьфу ты! Не одно, так другое, — я заходил по комнате. — Иди, занимайся. Поговорю со своими. — Вышел на улицу, подозвал свою тройку и говорю: — Может, вы знаете, куда ушли парни?
— Мафа хоктони, — сказал Сеня.
— Что ты сказал?
Сеня улыбнулся, посмотрел на друзей, повторил:
—Мафа хоктони.
- Не понял, переведи.
Сеня заулыбался. Володя с Лёней с хитринкой взглянули на него.
— Шутить вздумали, — говорю им. — Хоктони, — повторил я и ушёл в помещение. Вызвал с урока Георгия и говорю: — Спроси у ребят, что значит «хоктони».
— Откуда взял?
— Сеня сказал. Я их спрашиваю: «Куда могли уйти парни?» Он ответил:

«Мафа хоктони».
Георгий засмеялся.
— Сеня явно пошутил. Ты им кашель шуткой лечил. Он взаимно сделал шутку. С язвинкой парнишка. Мафа хоктони — это медвежий след. Якобы парни пошли по следу медведя. Хотя они хорошо знают, что в это время медведи не бродят.

— Ну, Сеня!
— Не сердись, пример кто подаёт? Извини, ребята ждут.
Я вернулся к мальчишкам и говорю:
— Прячьте свои чубуки, пойдём для кухни дрова готовить.
Пилим, колем, тётя Полина подошла, набрала дров и говорит:
—Анатолий Яковлевич, нарта идёт.
— Где? — я направил взгляд на пристань Джанго.
Я не успел разглядеть впереди сидящего на нарте, как собачья упряжка, одна и следом другая, оказались около нас. Я от неожиданности даже растерялся. Бросил колун и смотрю на собак. Собаки грызутся, мужики растаскивают их. Подходит Вотану, улыбается, говорит:
— Толей, багдыфи, — протягивает руку.
- Здравствуй, Вотану! Как я рад, что ты приехал, — я схватил его руку и от души потряс.
— Бата привёз.
— Спасибо, Вотану.
— Моя улэ привёз, — и показал на нарту.
— От мяса не откажемся. Асаса тебе. Хохоли, Диди, подходите ко мне. Я хоть посмотрю на вас, соскучился.
Мальчишки стоят. Я подошёл к ним, смотрю — они слишком осунулись. Мне их стало жалко, и я не стал их ругать. Мальчишки занесли мясо. Я наказал Киди, чтобы на ужин и завтрак было наварено мясо. Потом Вотану говорю:
— Вотану, завтра в школе будет собрание. Надо всех позвать на собрание.
— Буди, — сказал Вотану.
Я позвал мальчишек и радостный поспешил в школу. Постучал в класс. Георгий выглянул.
— Приехали.
— Ребята, кончай рисовать. У нас радость. Хохоли и Диди вернулись. А ну, мальчишки, покажитесь, заходите в класс, а то ребята мне не поверят.
— Георгий Иванович, завтра проводим собрание. Вотану приехал.
— На какую тему?
— Забыл, о чём говорили? Религиозную.
Я провёл уроки, спросил:
— Парни не появились?
— Нет, —ответил Георгий.
— Строимся и в столовую.
Георгий открывает дверь столовой.
— Ба! Анатолий Яковлевич, смотри, что Леса и Золодо учудили!
Захожу. Леса и Золодо обдирают козла и никакого внимания на меня. А Георгий уже даёт распоряжение Леса.
— Завтра будем печёночку таловать и Анатолия Яковлевича угостим.
Ему такая тала тоже нравится. Давайте, я вам помогу, — он взял у Киди нож и стал обдирать.
— Георгий Иванович, сейчас разве можно животных убивать?
— Нам нельзя, а им можно. Они самца убили, и не просто ради интереса, а для пропитания. Они хозяева своего леса и знают, что делают. Их и ругать нельзя. Они стараются для всех.
— Я и не собираюсь их наказывать.
 
НЕУДАЧНАЯ ПОПЫТКА
На собрание пришли первыми Дуся и Санчи. Потом — Кикуса. Я с ними заговорил.
- Анатолий Яковлевич, идут, - сказал Георгий. — Впереди Вотану, за ним Гольду и ещё человек пять.
— Молодец, Вотану. Председатель таким и должен быть. По-видимому, больше никого не будет. Санчи, Надя подойдёт?
— Буди Надя.
Вскоре пришла Надя, и мы начали собрание. Я попросил Надю встать рядом со мной.
— Надя, скажи им, что я буду говорить по-русски, а ты тоже самое будешь говорить на родном языке.
Надя тут же перевела. Я заговорил:
— Слушайте. Это было давно-давно, когда русские попы придумали черта, а ваши шаманы — огдё. Черт и огдё — это один и тот же вымысел. Ни огдё, ни чёрта на свете нет. Русские в черта уже не верят, и вам в огдё не надо верить. Надя, ясно?
-Да.
— Переводи.
Надя заговорила. Я внимательно посмотрел на слушателей и заметил: взрослые смотрят то на меня, то на одного пожилого человека. Меня это заинтересовало. Надя замолчала. Я приблизился к ней и шёпотом спрашиваю:
— Кто этот пожилой человек?
— Шаман из стойбища Чукен.
Меня бросило в жар. «Вот это да! — и зашевелились мои мысли. — Что же делать? Что? Что?» Я молчу. Надя молчит. Все молчат.
—Анатолий Яковлевич, надо спросить, видел ли кто-нибудь огдё, пусть скажут.
Надя перевела, и от слушателей понеслись резкие фразы:
— Ес огдё!
— Огдёес!
Меня словно кто-то кольнул в сердце. Я снял очки и стал протирать.
— Цо понимас, огдё ес, — сказал пожилой человек. Я быстро взял себя В руки И говорю:
- Надя, спроси. Леса, видел огдё?
— Видел. Он был большой белый человек, — сказал Леса.
- Диди, ты видел огдё?
— Видел, он был маленький человек и шёл по воздуху.
— Болинка, ты видел?
— Видел. Он был белый шар.
— Золодо, а ты?..
- Видел огненным шаром.
— %зали, и ты видел?
— Видел. Чёрный человек был.
— Хохоли...
— ...Черная собака.
— ...Лена...
— ...Белая птица.
— Сесе,и ты видела?
— Он кричал.
Я убедился, что такой вопрос другим задавать бесполезно, замолчал и присел.
Встаёт Вотану и говорит:
— Толей, огдё ес. Огдё ночью приходит. Немного стреляй, он далеко уходит. К тебе в школу огдё будет ходить часто.
— Почему?
— У тебя в кладовой продуктов много. На могилках огдё много. Огдё постоянно будут ходить и просить кушать.
«Ну,—думаю, — Вотану подвёл итог моей беседы. Говорить мне больше нечего», —и решил:
— Надя, скажи, что собрание закончено. Сейчас будем играть и танцевать. Георгий Иванович, неси гармонь.
Из коридора полилась плясовая музыка. Георгий заходит, улыбается, подмигивает: давай, мол, поднимай на танцы.
Я стал приглашать ребят на середину комнаты. Взрослые: кто набивает табаком чубук, кто уже закурил. Я от злости подумал: «Пусть курят, может, быстрей забудут про огдё».
Взрослые на ребят насмотрелись, накурились и стали уходить. Я открыл входную дверь, и дым, словно при пожаре, повалил из помещения. Прошёлся по комнатам и отправился к себе. Заходит Георгий.
— Как самочувствие?
— Чуть руки не поднял.
— Ловко они тебя...
— Никогда не думал, что так получится.
— Надо не просто думать, но и понимать их. Им ведь с люльки внушают, что огдё есть. А мы хотим за одну минуту доказать, что его нет. Советская власть даже молельни закрыла, а люди по-прежнему верят в бога и будут верить много-много лет.
— Не меньше тебя понимаю, что надо начинать с дошкольного возраста. Безусловно глупо, что так поспешил. Что-то же надо делать.
— Надо из их среды найти себе сторонников.
— Пожалуй, так, — согласился я, — а Надя, заметил, молчала. Своего мнения не сказала.
На другой день Дуся пришла и сказала, что пришёл обоз, и приехал Павел Иванович Брит.
— Георгий Иванович, надо срочно найти Павла Ивановича.
— Сейчас, — и пошёл.
Ребят в столовую повёл я, и ещё не успели мы отобедать, как появился Георгий с Павлом Ивановичем.
— Рад, очень рад вас видеть, — сказал Павел Иванович и подал мне руку. — Здравствуйте! Багдыфи! — поприветствовал он всех.
— Присаживайтесь с нами обедать. Киди, тётя Полина накормите высокого гостя.
Павел Иванович улыбнулся, сел за стол.
— Молодцы. И ученики у вас есть, и кормите, как вижу, неплохо. Где мясо берете?
— Тайга, — поспешил ответить Георгий. — Родители привозят. Сами мал- мал добываем.
— Так и должно быть. Сами-то как питаетесь?
— В столовой, только с января разрешили.
— Как вы тогда добрались?
— Нормально.
— Как устроились?
— Заходите, посмотрите.
— Обязательно зайду. Может, в чем нуждаетесь, говорите. Ваты пойдут, отправим.
Мы с Павлом Ивановичем покушали, поблагодарили и пошли в школу. Павел Иванович прошёлся по школе, заглянул в каждую комнату, похвалил нас, ребятам наказал, чтобы старались учиться, и уведомил нас:
— Сейчас мы ставим вопрос о постоянном поселении семей удэгейцев. Решим эту проблему, тогда и не станет у вас таких учеников, как сейчас. Им надо в армию идти, а они пошли в первый класс.
— Гоша, глянь на часы.
— На уроке надо быть.
Мы вышли в коридор. Павел Иванович глянул на часы и улыбнулся.
— Спасибо, что приехали. Поговорили и на душе стало легче.
— Я тут оставлю лошадь.
— Зачем?
— Дрова надо возить? Надо.
— Конечно, — обрадовался я, — а кормить чем будем?
— Пока сено есть, овса оставим, потом трава нарастёт.
— Чего-чего, а травы хоть отбавляй.
— Не буду задерживать, пойду. Письма будут, приносите, завтра уходим. Пошли вечером в столовую и встретили Енгили. Поздоровались.
— Енгили, почему вчера не приходил к нам на собрание? — спросил я.
— Дело был.
— Скажи нам, ведь правда, что огдё нет? — неожиданно для него задал вопрос Георгий.
— Как нет?! — встрепенулся Енгили и отступил на шаг. — Окзо есть! Наша невод кидал. Его большой люди идёт другой берег. Один наш люди камень бросал, его идёт. Наш все камень бросал, его ушёл. Его невод трубка делал, рыба не поймал, а ваша говоришь: окзо нет. Окзо есть. Ваша слушал ночью стреляй.
— А я думал, что ночью зверя бьют.
—Анчи. Это наш люди окзо гонял. Пуля бердана делал ямку, стреляй. Пуля попади окзо, окзо попади ямку, пуля его далеко таскай. Твоя мяса, сахара, рыба много. Вот окзо твоя школа гости ходи. Кушать ему мал-мал надо.
— Всё ясно. Енгили, нам идти надо, до свидания.
— Слышал? Он говорит: окзо.
— Ну и что ж. Как бы ни сказал, а всё равно — чёрт, — выкрутился Георгий.
— Так как же с огдё будем бороться?
— Зачем бороться? Огдё к нам уже не ходит, должно быть, последний раз хорошо кушал.
— Не радуйся, придёт, кладбище рядом.
— Вот что я думаю, — сказал Георгий.
— Ну-ну.
— Пока у нас комсомольцев не будет, мы ничего не сделаем, так что надо подумать о приёме в комсомол. Это будут наши лучшие помощники.
— Дело говоришь.
Вечером Георгий взял кусок мыла и строгает в кружку.
— Фокусом думаешь заняться?
— Опыт хочу провести. Ты же говоришь, что надо от практики переходить к познанию.
—Только так. Опыты и наблюдения помогут им развивать их мышление и речь, и обогащать активный словарь. Проведи и обязательно разъясни.
— Думаю, что поймут, — в кружку он налил тёплой воды, размешал и вышел. Вскоре занёс стебель пырея, порезал не части, дунул — воздух проходит. Один кончик трубочки расчленил на части, загнул их, и конец стал лучист. Макнул его в мыльную воду и стал дуть. На лучистом конце вздулся радужный мыльный шар. Тряхнул и шар полетел к потолку. — Пойдём в класс, свидетелем будешь.
Мы позвали ребят в класс. Георгий около обогревателя полукругом поставил ребят и говорит:
— Смотрите, что получится, только не подумайте, что это будет огдё.
—Зачем такое говоришь, а то и впрямь подумают, что ты можешь шаманить.
— Шучу, ребята, я не шаман, я просто учёный человек, — он надул мыльный пузырь и поднёс к обогревателю. Пузырь оторвался и полетел к потолку.
Завороженные ребята открыли рты и следят за летящим пузырём. Не долетев до потолка, шар изменил направление, долетел до стены, ударился и лопнул.
— Сейчас ещё надуем и понаблюдаем, куда этот полетит, — надувает и надувает, шар растёт и растёт, стал качаться, потом заиграл разными цветами, и как лопнет. Ребята отшатнулись. Георгий достаёт платочек и вытирает лицо. Я засмеялся. Георгий улыбнулся и снова надул шар: «Смотрите, туда же летит. Сейчас мне скажете, почему». Ребята потянулись к Георгию и заглядывают в кружку.
— Смотрите, смотрите, ничего особенного: мыло, вода, плюс воздух и эта травинка - получается красивый лёгкий шар. А летит он вверх, потому что наполнен тёплым воздухом, он легче холодного. И никакого огдё нет. Это мыльный пузырь. Так что не верьте в огдё.
Кто-то сказал: «Есть огдё». Георгий отдал кружку, трубочки, сказал:
— Дуйте, пока не надоест. Учитесь сами огдё делать. Пошли, Анатолий Яковлевич. Пусть наукой сами занимаются.
—А теперь даю тебе задание.
— Какое?
— Наломай веточек деревьев разных пород и поставь в воду, бутылки, думаю, найдёшь. Поставь в классе. Ребята будут наблюдать, что растение с отломанной веточки может дать корни. Это будет хороший научный опыт.
— Завтра же организую такое.
— Завтра не надо, отложи на воскресенье, ещё не поздно.
В воскресный день к обеду в классе на окнах уже стояли бутылки с веточками разных пород деревьев и кустарника.
 













УДЭГЕЙСКИЕ МИФЫ
На обеде Георгий сказал:
— Покушаем. Надо самим задержаться.
— Зачем?
— Потом скажу.
Ребят отправили, Георгий говорит:
— Замечаю, что Киди чем-то огорчена. Надо поговорить.
Мы попросили Киди и тётю Полину прервать кухонные дела и подойти к нам. «Сядем рядком, да поговорим ладком», — сказал Георгий. Мы присели за стол. Киди с тётей Полиной сели против нас.
— Что-нибудь не так делаем? — забеспокоилась тётя Полина.
— Нет-нет. Мы заметили грусть Киди, интересуемся, чем она огорчена?
— Она мне рассказывала, — заговорила тётя Полина, — так что про это я знаю. Очевидно, вы знаете, что у них развито многоженство.
- Да-да.
— Аванушку вы тоже знали?
— Ещё бы.
— Аванушка была старшей женой Сесели.
— Который был председателем тузсовета, — сказал Георгий.
— Да, а их сын Сидимбу. Он учится у вас.
— Сидимбу — сын Аванушки? — удивились мы.
— Вот это да-а-а! — сказал Георгий.
— А я иногда замечал, что Сидимбу разговаривал с Аванушкой, и не придал значения. Когда Аванушку хоронили, то его не было.
— Как же ты его мог видеть, когда похорон настоящих не было. Вот балда! — Георгий постучал себе по голове. — Ничего не знаем о своих учениках. Полное безобразие. Надо сегодня же распросить о родителях.
— И что дальше?
— Слушайте дальше. Сесели лет на тридцать был старше Киди.
Киди в подтверждение кивнула головой.
— У них на это есть свой закон. Когда муж умирает, то жена должна пойти жить к его любому брату и быть его второй или третьей женой. Об этом, по-видимому, вы уже тоже знаете.
— Нет.
— Сесели имел трёх двоюродных братьев. Я их имена не знаю.
— Необязательно.
— Они все трое стали претендовать на Киди, особенно младший. Он здесь появляется чаще всех. Братья часто её ссорятся между собой, и дело у них доходит чуть ли не до драки. А она, сами видите, как молода и красива, и ни к кому не желает идти. Поэтому она и пасмурна.
— Что же делать? Они могут силой её увезти.
—Могут, да, вероятно, побаиваются советских законов.
— Вот проблема. Тут и не придумать, что делать.
— Киди, ты, если что, кричи нас на помощь. Либо скажи тёте Полине, она нам передаст. Мы их...
— Обожди, не горячись. Когда же они тут бывают?
— Больше ночью.
— Ясно.
— Значит, нас побаиваются, — сказал Георгий.
— Чего нас бояться. Мы не мафа. Мафа вон какой зверь, и то не боятся.
— Я сейчас же схожу к Енгили, Гольду и посоветуюсь, что в таких случаях предпринять.
— Это другое дело. А ты, Киди, будь спокойна, если что — встанем на защиту. Сейчас занимайтесь своим делом.
Мы пошли.
— Толя, ты уже знаешь, что у Киди двое детей.
— Знаю.
— Её сын-подросток, его зовут Еофу, живёт в Гвасюгах.
— Почему он там один?
— Самостоятельно охотится и здесь редко бывает.
— Где эти Гвасюги?
— Недалеко, вниз по Хору, мы проплывали.
— С ним надо как-то встретиться.
— Ты сейчас — в школу, я побежал.
Гоша вернулся.
— Как сходил?
— У меня сегодня как никогда удачный день. Пошёл за одним, принёс другое.
— Что за удача? Делаешь одно, получается другое.
— Как бы там не было, а я такое узнал, что тебе никогда не узнать.
— Рассказывай.
— Киди мы не можем помочь. Поперёк закона ей не пойти. Выход один — замуж за кого угодно.
— Всё?
— Всё.
— Такое я уже знаю. Можно было и не ходить.
— Ходить надо и обязательно. Об остальном — потом.
— Терпение есть, обождём.
Георгий мечется по школе. У него всё какие-то дела и всё что-то ребятам говорит. Возможно, оно так и должно быть. Он же выполняет функцию воспитателя. Отвлекать не имею права. Жду. Вскоре он появился.
— Вот и я. Учишь, воспитываешь, как маленьких детей.
— Для нормального развития упущено много времени.
— Ничего не поделаешь. Теперь слушай. Зашёл к Енгили, попросил его со мной пройти к Гольду. Сначала я с ними поговорил про Киди, потом увидел то, что никогда не видел — цилиндрическую штуку из бересты, на которой по кругу висят косточки, каку люльки. Из дерева вырезана медвежья мордашка. Она тоже прикреплена к коробке. Я спросил, что это такое, и для чего предназначается. Они давай мне толковать. Говорят, что старое удэгейское верование гласит о том, что люди произошли от медведя.
— Интересно. А учёные говорят, что человек произошёл от обезьяны. Кто же прав?
—Удэгейцы обезьян никогда не видели, а из всех животных на человека больше всего похож медведь. И ещё они говорят, что древние удэгейцы сказывали: медведь, как человек, только голова другая. И ещё у них сохранилась выдумка, или, иначе можно сказать, фантазия или неправдивый рассказ.
— Это называется миф.
— Откуда знаешь?
— Книги надо читать. Миф — это древнее народное сказание о легендарных героях, богах, о том же огдё, и о происхождении явлений природы.
— Значит, сохранился миф, который рассказывает, какудэгейские дети — мальчик и девочка, как-то остались без родителей и пошли искать людей и заблудились в тайге. Встретился им медведь. Он девочку взял себе в жёны. Мальчику встретилась тигрица. Она его взяла себе в мужья. От медведя и девочки произошли все удэгейцы.
— А от тигрицы с мальчиком?
— Никого. Брак был пустым, бездетным. Потом рассказывают, что мальчик, муж тигрицы, на охоте ранил медведя, и он, когда умирал, то научил его правилам охоты на медведя.
— Надо же придумать. Учил, как убивать своего собрата.
— Учил не только убивать, но и разделывать туши медведя. Мужчины при разделке туши должны брать верхнюю часть, варить и кушать, а женщинам — нижняя часть. Женщины во главе с самой старой удэгейкой переплывают на другой берег реки и устраивают свою трапезу. Голову медведя должны есть только старые люди. Череп нарядить и укрепить в развилке дерева, кости сложить около дерева. Одну косточку дать старушке. Она просверлит в ней дырочку и прикрепит её ктакой коробке. Так по косточкам у них ведётся счёт убитым медведям. Я спросил Гольду: «Коробка твоя?» Он сказал: «Да».
— И сколько же он убил?
— Двадцать. Енгили сказал: «Чем больше на коробочке косточек, тем больше уважения к такому человеку, он чаще других общался с духом предка».
— Теперь ясно, почему Гольду у них самый уважаемый человек.
— Правильно делают. Судят человека не по словам, а по делам.
— Знаешь, как по-русски такой предмет будет называться?
— Нет. Я даже забыл спросить, как они его называют. Пока поговорил — голова заболела.
—Такая вещь будет называться амулетом. У разных народов свои поверия, свои амулеты. Они даже считают его магическим средством против болезней и разных случаев несчастья.
— Вот-вот, они и про это говорили. Так это что, верующие на шее носят крестики - это тоже амулеты?
— Это немного другое. Крестик—символ христианского культа. Считается, что если у человека на шее крестика нет, то он бессердечный, жестокий человек.
— Выходит, что мы с тобой жестокие люди?
— По религии — да. А я тебя жду, жду и уже подумал: «Уж не побежал ли Гошка подраться с женихами Киди?»
Георгий засмеялся.
— Один бы не осилил. Пришлось бы тебя звать.
— Зачем меня? Своих учеников — лучше. А ты не замечаешь, что Леса частенько бывает в столовой и подолгу задерживается.
— Он же продукты отпускает. Помогает дров приготовить. Куда ему мужскую силу девать.

— Молодец Леса. С такими учениками нигде не пропадёшь.
— Я вообще здесь ленивых не вижу. С люльки приучают быть самостоятельным борцом за жизнь, — сказал Георгий.
— Не за жизнь, а за выживание. До настоящей жизни, ох, как далеко
— Как до Луны.
— Возможно.
ВЕСНА
Средина апреля выдалась тёплой. Со школьными заботами я и не заметил, как на открытых местах растаял снег, и стало походить на позднюю осень. Лед на реке во многих местах примерз к донному грунту и скрылся под водой. Вода поднялась, зашумела. Наперегонки поплыли льдинки, на которых вздумали прокатиться трясогузки. Удэгейцы подальше от воды оттянули баты. Невысокие деревца вербы у нашего заливчика украсились пушистыми нежно-жёлтыми барашками соцветий. Как-то днём на них я увидел насекомых, и об этом рассказал Георгию. Георгий сказал-.
— По моим соображениям, здесь можно пчёл держать.
— И с медком чайва пить.
— Любитель сладкого.
— Моя слабость. Знаешь, почему.
— Летом поговорю с отцом. Пусть выделит улея два для пробы.
—Тогда тебе не придётся отсюда уезжать.
— А я и не поеду. Мне здесь нравится. Работа есть. Магазин, думаю, не закроют. Деньги мал-мал будут. Рыба-мясо рядом, только не ленись. Пчёлы медок соберут. Что ещё надо? Женюсь и буду жить-поживать.
— Серьёзно говоришь или фантазируешь?
— Гошка зря не болтает, не так, как некоторые.
— А как было бы здорово, чтобы мы здесь жили долго-долго. В гости друг к другу ходили. И жили бы, как родные братья.
— Может, так и получится. Кто его знает.
...Весна входила в свои права, наш участок реки наполнялся водой, да так быстро, что я немного стал тревожиться за судьбу Джанго. Я часто стал поглядывать на ускоряющуюся стремнину воды, которая нет-нет да пронесёт ноздрястую льдину.
Проточка, из которой мы ночью выплывали к Джанговсксму утёсу, была забита льдом, корягами, ветками. Тальниковые ветки, торчащие из воды, поблескивали, лишившись коры. «Это работа льда», — подумал я.
Я зачастил к причалу. И когда бы ни пришёл, на берегу всегда кто- нибудь да есть. Люди готовят водный транспорт к летнему сезону, который приводится в движение за счёт вёсел, шестов и сильных рук, ладони которых покрываются кровяными мозолями от набрякших сыростью шестов.
Вечерами, при встрече, мы сразу заводили разговор о реке.
— Видел, как запрудило нашу проточку?
— Видел. А ты видел когда-нибудь хрустальное дно реки?
— Имеешь в виду лёд?
— Да, конечно.
— Он не скоро оторвётся от грунта.
— Вода слижет.
— Как корова языком.
— И нас так может слизать.
— Ничего нет удивительного. Если внизу сделает затор, то вода так попрёт, что не успеешь до сопки добежать, придётся на амигда лезть.
— Не пугай.
— Шутки-шутками, а, может, и такое случиться.
— Залезем на школу и будем куковать. Такое здание всё равно не унесёт, деревья задержат.
— Замечаешь: вода то прибывает, то убывает. Где-то получаются небольшие заторы.
— Сегодня лягушку видел, — говорю Георгию.
— Живую?
— Какую ещё?
— Надо было поймать.
— Брезгую их в руки брать. Зачем она тебе?
— Погоду определять.
— Ты хоть на сучок поглядываешь?
— Даже отметки делаю, ребятам рассказываю. Сегодня Леска бурундука загнала на дерево. Надо поймать.
— Зачем?
— Живой уголок устроим. Будет дополнительное занятие. Кто любит животных, тот душевнее.
— Я животных люблю, но и боюсь их.
На другой день мои мальчишки принесли лягушку. Сеня держит её за лапку и улыбается. Потом поднёс к окну и показал Георгию. Георгий выскочил из класса с каким-то потрёпанным берестяным туеском. Ребята налили в него воды. Сеня в туесок бросил лягушку.
— Молодцы. Одно задание выполнили. Теперь надо поймать бурундука. После обеда пойдём на ловлю.
— Неплохо бы рыбки поймать.
— И рыбы наловим и бурундука поймаем. Всё в наших руках. Правда, мальчишки?
Заканчивая последний урок, в коридоре я услышал возню. Я дал звонок и вышел в коридор.
— Пройдите в спальню. Посмотрите, кто у нас есть, — сказал Георгий. Мы зашли в спальню мальчишек.
— В углу видите шапку?
— Вижу.
— Там у нас бурундук. Шапка будет его юртой.
Ребята смотрят то на меня, то на Георгия, улыбаются.
— Загляните в шапку.
— Где вы такую взяли? Не на мусорке ли?
— У нас ни мусорок, ни помоек нет. Так, ребята? Культура выше, чем в городе. Дуся подарила.
Я подошёл и заглянул. В шапке был мох.
— Где же ваш бурундук?
— Сунь пальчик, там зайчик.
— Чтобы укусил. Как вы его поймали?
— Золодо, покажи.
Золодо показал палочку с ниткой.
— Бурундук был на дереве. Золодо к его мордашке подсунул петельку, бурундук голову в петельку засунул. Золодо вздёрнул, и мне в карман. Я его рукой, он хвать, и кровь побежала. Смотри.
— Как бы заражения не случилось, чем лечить?
— Кровь отсосал, заживёт.
Ко мне подходит Сесе и в богдо что-то держит.
— Вы и ежа поймали?
— Будет мышей ловить. Надо чтоб дверь закрывали, а то убежит. Мальчишки для ёжика и бурундука из столовой принесли чуть ли не полную миску продуктов. Золодо из шапки вынул бурундука и пустил на подоконник, где уже лежали кусочки хлеба, варёной рыбы и каша. Бурундук сразу взял кусочек рыбы и уплетает. Ребята засмеялись, заулыбались. Бурундук съел рыбу, взял хлеб, пожевал, и щёчки раздулись. Потом полизал лапки, закинул их за уши, по головке протянул раз, другой. Прыгнул на постель и скрылся в шапке.
— Умывается, как кошка.
— Забавно. Готовый материал для беседы. Выдумывать не надо.
...В конце апреля в стойбище снега не стало. Люди задвигались. Новые появились. Мы стали планировать проведение Первого Мая и конец учебного года.
—Девятнадцатого мая закончим учебный год, махнём за деньгами, а там и дом рядом, — сказал Георгий.
— Не торопись домой. Дом не мафа, в лес не убежит. Нам надо ещё провести агитационную работу по стойбищам. Это будет наша экскурсия по Хору а к ней надо готовиться.
— Как скажешь, так и будем делать.
— Наша задача показать всем, чему научились наши ученики за год.
— Не за год, а за полгода. Сесе будет читать букварь по-русски, потом переведёт на удэгейский. Один номер есть.
— Репетиции, репетиции и ещё раз репетиции, — говорю я.
— Только так, не иначе. Сейчас пойдём кушать. Там сюрприз есть.
— Пойдём, посмотрим, чем хочешь удивить.
Пришли, девочки подают жареную рыбу, солёную икру. Всем тала и уха.
— Откуда появилась свежая рыба?
— Ребята поймали. Это ленок, а это его икра. Красивая?
— Похожа на кетовую. Никогда не думал, что у ленка такая икра.
— А эти тёмные колбаски — жареная минога. Она похожа на вьюнов, только большая, с полметра будет. Ешь. Она очень жирная. Тебе жир нравится. Рыбий жир очень полезен для здоровья. Миног попалось всего три. Тётя Полина приготовила только нам. Когда вытянули неводок, мои рыбаки как зашумят: «Кулига, кулига», — и от невода прочь. Еле остановил. Так уважают «змею», так что тайком ешь.
...К обеду голубое небо превратилось в матовый купол, который постепенно сгустился так, что солнца не стало видно. Я вышел на улицу. В стойбище тихо-тихо, как перед грозой. «Жди перемены погоды», — подумал я.
К вечеру с верховья Хора подул ветер, и пошёл лопастый, мягкий и влажный снег. Стало темнеть. Георгий играет на гармони. Прошёл к нему. Ребята около него сидят, слушают задорную музыку. Увидел он меня, остановил меха и говорит: «Не хотите танцевать? Берите гармонь и учитесь сами играть. Так лучше будет, а мы с Анатолием Яковлевичем пойдём на погоду смотреть».
Вышли. С крыши свисают слезливые сосульки. Некоторые отрываются и падают в снег.
— Зима теряет зубы, — говорю я.
— Признак дряхлости. Ей уже давно надо лежать на печи, а она всё ещё занимается показухой. Пойду накажу, чтоб дверь закрывали, а то ёж убежит.
Утром, как только проснулись, я сразу подумал: «Забыл посмотреть на сучок. Действительно ли он опустился в ненастную погоду?». И говорю:
— Забыл посмотреть на еловый предсказатель погоды. Ребята смотрят?
— Сучком их не удивишь. Они сами, как волшебники. У них свои, неведомые нам приметы на погоду. Что толку, что мы грамотные.
— У них высокое чутьё.
— В люльке лежит и уже определяет погоду.
— Что там в люльке. В утробе матери чувствуют перемену погоды.
 
ПЕРВОЕ МАЯ
К первому мая баты заскользили по воде.
— Толей, Тоска, ваша где? — из комнаты мы услышали знакомый голос.
— Здесь мы, дорогой Вотану, — сразу ответил Георгий. Я вышел в коридор, а они уже трясут друг другу руки, улыбаются. Я тоже протянул ему руку.
— Здрастуй, Толей! Моя рад, школа работай.
— Работаем. Учим и сами учимся.
— Ая, Толей! Ая, Тоска!
Ребята вышли в коридор, смотрят на нашу встречу. Вотану поглядывает н на ребят, дымком попыхивает.
—Моя праздник Джанго ходи.
— Правильно. Первое Мая всем праздник. Отдыхай, гуляй, — сказал Гоша. Пригласили Вотану в класс.
— У нас и лозунг написан: «Да здравствует Первое Мая!» — показываю на лозунг, прибитый над классной доской.
Вотану подошёл к окну и говорит:
— Зачем ломал?
— Опыт это. Бата и адига учить. Из такой веточки вырастит такой амигда, как нашу школу ломал.
Вотану улыбнулся, ничего не сказал.
Провожая Вотану, я вышел на улицу. Утро было тихое, тёплое, серое. Воздух пах дымком. Я подумал:«Неужели будет плохой день?» Но когда из- за сопки выглянуло солнце, то стало ясно, что день обещает быть хорошим. Я обрадовался. Мне сразу показалось, что и все ребята в хорошем настроении. Обычных наставлений Георгия не слышу. Георгий весь живой, как будто его всего васса пронизала. Всё торопится и ребят поторапливает. И на завтраке ребят поторапливал. А во время утренника вообще спешил, как на пожар.
Утренник провели в полчаса.
— Ребята, можете быть свободны, отдыхайте, как хотите. Только на обед не опаздывать. Мы с Анатолием Яковлевичем тоже отдохнём. — И мне на ухо: «Я на утёс пошёл», — взял под мышку гармонь и удалился.
Я попросил Сесе, чтобы она никуда не уходила и присмотрела за школой, пока я не вернусь. Сесе у нас стала уже самым надёжным помощником. На неё всегда можно было положиться. Добросовестная, активная, сообразительная девчонка.
Я оставил ребят, вышел на улицу, подумал: «Куда же пойти? Пойду-ка на Джанговскую пристань, там, может быть, кого-либо из знакомых встречу», — и пошёл.
На берегу у бата возился Кикуса. Я поздоровался, но разговаривать с ним не стал, так как хорошо изучил его неразговорчивость в пути.
Обратил внимание на «гусеницу». Она нацепляла на себя ветшалой травы, поломанных веток и смотрелась неприлично.
Постоял, посмотрел на утёс, хотелось увидеть Георгия, но сколько ни смотрел, Георгий не показался и не отозвался. Прошёл к бату Кикуса, присел на борт. Посмотрел на место очага. Оно затоплялось водой, угли были смыты. Серый бестравный кружок чётко вырисовывался среди помятой прошлогодней травы. Я стал припоминать, как мы в темноте причалили к этому месту, и увидел идущего к берегу Гольду. За Гольду гуськом шло ещё несколько взрослых. Я привстал и приготовился встретить их. Они приблизились, и я их всех узнал: Вотану, Енгили и Иван Васильевич. Пока я с ними здоровался за руку, подошёл ещё мужчина. Я его впервые увидел, поздоровался и с ним.
Гольду покружился на одном месте и на сухую травку присел. В руках у него оказалась маленькая китайская пиала. Мужчины переговариваются, но я их не понимаю. Иван Васильевич из кармана достал бутылку водки и подал Гольду. Подошёл Кикуса. Собравшиеся садятся в кружок. Мы с Иваном Васильевичем разговариваем. Вдруг слышу:
— Э, друга, ходи водку пить.
— Пошли, нас зовут, — сказал Иван Васильевич. — Садись в круг, где хочешь, я рядом с тобой.
Мы присели. Удэгейцы, как один, не выпускают изо ртов чубуков.
Гольду что-то сказал и наливает в пиалу водки. Неполно налил. Бутылку поставил. Приложил указательный палец к большому правой руки. Обмакнул их в водку и резким движением, назад через плечо, махнул, приговаривая: «Накга». Потом опять обмакнул и капли бросил назад, говоря: «Кути», затем — «мафа»... Кого-то ещё назвал, но я не понял. Я сразу сообразил, что он угощает зверей, чтобы они не обижались на удэ.
Потом пиалу поднёс ко рту, пригубил, а выпил ли он хоть чуток, я так и не понял. Пиалу передал справа сидящему Вотану. Он пригубил и отдал Енгили. Енгили тоже смочил губы и отдал Ивану Васильевичу. Иван Васильевич последовал примеру товарищей и, отдавая мне пиалу, сказал: «Пей». Я глянул в пиалу, одним глотком опустошил её и передаю Кикуса. Тот взглянул в пиалу, сказал: «Э, манга». Пиалу подал Гольду. Мне от этого стало стыдно, чувствую, что тело моё разогрелось то ли от стыда, то ли от водки. Встать, уйти — неудобно, — и решил: если ещё подадут, буду поступать, как все. Интересно, чем кончится такая гулянка.
Гольду ничего не сказал. Наполнил пиалу и подал Кикуса. Пиала с водкой опять пошла своим чередом. Вернулась к Гольду. Гольду долил и опять пустил по кругу. На этот раз я тоже только пригубил. Пиала обошла круг, и всем хватило.
Гольду опять наполняет пиалу, пригубил и опять пускает по кругу. «Пьют птичьими глотками, — подумал я, — и не закусывают. Закуска — махорочный никотин, добавок к водочному дурману».
После четырёх заходов бутылка была пуста. Участники «застолья» стали чаще говорить. «Значит, захмелели», — подумал я. По себе чувствую, что ударило в голову. Захотел есть. Ивана Васильевича спрашиваю:
— Можно вставать?
— Да, да, можно вставать. Второй бутылки не пьют.
— Ясно. — Я встал, поблагодарил за угощение и направился в столовую. После обеда появился Георгий.
— Ты кушал? — спросил его.
— Кушал, а ты?
— А я по случаю праздника на берегу с начальством выпил, а в столовой закусил.
— Они тебя позвали?
— Сами на берег с бутылкой пришли. Там и распили.
— Тебе повезло.
— Не очень, но повезло. Одна бутылка на семерых и без закуски. Ты знаешь, я в их компании немного опозорился, —и стал рассказывать, как мы пили водку.
Георгий слушает, хохочет.
— Выходит, они не пьют, а только губы мочат.
— Выходит, так.
— Куда же водка делась? Может, ты один за всех?
— Хочешь верь, хочешь не верь, дело твоё.
— Говоришь, не пьют. А ты знаешь, что не пьёт лишь одна сова. Днём не видит, а ночью магазин закрыт.
Я засмеялся.
— Это уже похоже на анекдот.
— Анекдот жителей тайги, — сказал Георгий и добавил: — С тех пор, как появился магазин.
— Как ты сделал вылазку?
— Отлично. У меня плохо не бывает.
— Хвастунишка.
— На утёс взбежал, как заяц. Взглянул на удэгейскую столицу — она как на ладони. Юрты, да тропы, как в лабиринте.
— Школу видно?
— Обязательно. Наше Джанго наполовину стойбище, наполовину село.
— Как думаешь, у Джанго перспектива есть?
— Думаю — нет. Площадка маленькая для села.
— Леска ходила с тобой?
—Ты понимаешь: никогда при моей игре не выла, а сегодня — не унять. Я играю —она поёт.
— Видно, тоже скучает по дому.
- Возможно.
 
УРОКИ ЗЕМЛЕДЕЛИЯ
После праздника в комнату заходит Володя и говорит:
— Анатолий Яковлевич.
— Что, дорогой?
— Брит приехал.
— Где он?
— Там, у бата сидит.
— Спасибо. Иду, — приоткрыл дверь класса и негромко: — Брит приехал. На берег пошёл.
Встретились мы с Павлом Ивановичем, как хорошие друзья, обнялись. Павел Иванович сразу спросил:
— Как здоровье? Как дела?
— Хорошо. Нам что-нибудь привезли?
— Вам—ничего, а жильцам — овёс, картошку на посадку. Решили приучать к земледелию. А то на одной рыбе да мясе им трудно жить. Лошадь жива?
— Жива. Сена не хватило. Молодыми побегами кустарника кормится.
— Ничего страшного. Скоро трава нарастёт.
Павел Иванович попросил нас, чтобы мы помогли ему собрать жителей на общее собрание сегодня, так как он завтра должен возвращаться домой.
Вечером у дома Санчи собралось всё население Джанго. По просьбе Павла Ивановича мы с Георгием вскопали немного земли, и наглядно показали, как надо садить картофель. Павел Иванович всем пояснил, что картофель очень вкусный продукт, показал, как его чистят и рассказал, как его варят.
После всех пояснений и показов Павел Иванович каждому хозяину юрты выдал по ведру картошки и наказал, чтобы картошку обязательно посадили.
— А кто овёс будет сеять? — спросил я.
— Поручаю Енгили. Овёс вырастет, будет дополнительный корм для лошади. Плуг, борона есть, вспашете.
— Гоша, а мы где посадим?
— Вскопаем спортплощадку, всё равно летом детей не будет.
— Не возражаю.
— Надо у Енгили попросить ведро овса, да побаловать лошадь.
—Давай договоримся так: я со своей тройкой каждый день буду копать у себя, а ты — помогать местным.
— Как скажешь.
...Землю мы ковыряли до середины мая. Как-то Георгий в хорошем настроении говорит:
— Толя, хочу сообщить новость.
— Только, чтоб хорошая была.
— Леса вскопал две грядки, и знаешь, кому?
— Киди?
— Точно.
— Правильно и сделал. Кто ей поможет? Работает, дети.
— Я его тоже похвалил.
— Енгили хоть что-нибудь сделал?
— С божьей помощью всковыряли квадратов триста. Ты бы прошёлся, да посмотрел, как преображается Джанго.
— Сегодня-завтра закончим с огородом и прогуляюсь. Надо спешить, а то девятнадцатое мая на носу, закончим, и сразу в поход. Как думаешь? Куда нам лучше двинуться — вверх, вниз?
— Думаю, что вверх. Там больше проживает удэ.
— Надо уже решать вопрос с батами, шесты приготовить.
После отбоя Георгий зашёл в комнату.
— Толя, докладываю: Леса исчез.
— Хорошо проверил?
— Ребят спрашивал, не знают.
— Не у Киди ли он?
— Сейчас сбегаю, — ушёл и вскоре вернулся.
— Ну, что?
— Можешь спать спокойно. Леса у Киди. Я его спросил: «Почему не идёшь спать?» — «Моя женился». — «Поздравляю», — сказал ему.
— Да, Леса, значит, женился. Этого надо было ожидать. Надо им как-то помочь?
— Давай новую постель подарим.
— Вот так мы завершаем учебный год, — говорю я.
— Что поделаешь. Жизнь — есть жизнь.
— Мне думается, Леса правильно поступил.
- Свою жизнь устроил и Киди выручил.
— Я тоже так думаю. Пусть живут-поживают и детей наживают. Они оба трудолюбивые. Так что жить будут хорошо. Слушай, что это за бутылка у нас появилась? Что в ней?
— Это лекарство. Раны отлично лечит. Пихтовая смола. Сегодня с ребятами собрал.
— Когда успеваешь?
— Мы такие.
 
ПОКАЗАТЕЛЬНАЯ ЭКСКУРСИЯ
Девятнадцатого мая мы закончили учебный год. Подводя итоги, ребятам мы показали их тетради и обратили внимание на то, как они писали вначале, и как стали писать в конце года. Ребята с удовольствием рассматривали свои тетради, улыбались, заглядывали в тетради своих товарищей.
Потом я ребятам объяснил, что Лёня, Сеня и Володя переведены в третий класс, а все остальные — во второй класс. Похвалили всех и просили не забывать о дальнейшей учёбе. И сказали, что наш учебный год закончен, и послезавтра мы отправляемся на батах вверх по Хору на экскурсию.
После собрания Георгий провёл репетицию. Я внимательно просмотрел все номера и одобрил. На мою похвалу Георгий сказал:
— Мы такие.
— Елка-моталка! — выпалил Сеня. Мы дружно посмеялись.
— Ну, и Сеня. Ну, и молодчина. Всех рассмешил.
— Отдыхай, ребята, уроков больше не будет! Я побежал.
- Куда?
— Транспортные дела решать.
-Да, да, торопись.
Я зашёл к себе и стал продумывать, кого лучше оставить в школе. И пришёл к выводу: девочек Кялундзюга.
Георгия долго не было. Я сводил ребят на обед и расположился отдохнуть. Заходит Георгий.
- Перед походом силы копим. . ,
— Как похождения?
— Дают два бата и две оморочки.
- Надолго?
— Не спрашивают. Говорят: надо — бери. Одобряют нашу затею.
— Значит, мы в своей тарелке. А ты знаешь, о чём я думаю?
— Не медли, говори, а то убегу.
— Как будем ночёвки проводить?
—Хорошо, что напомнил. Надо накомарники поискать. Шкуры, одеяла, простыни возьмём. Подушек брать не будем. Мы с тобой в бате спать будем. Без накомарника обойдёмся. Думаю: за ночь не съедят.
— Надо, чтоб ребята ружья не забыли.
— Смеёшься. Этого они никогда не забудут. А что, может, завтра тронемся?
— Смотри, как бы людей не насмешить. Я не возражаю.
— Девочкам поручим продуктами заняться. Про посуду не забывайте. Я на себя возьму всю остальную организацию.
Мы засуетились: я — с девочками, Георгий — с парнишками. Отбой сделали раньше обычного.
До восхода солнца послышался топот по коридору, захлопали двери.
— Гоша, встаём?
— Я уже встал.
— Тогда и я встаю.
В течение часа мы были готовы к отплытию.
Тётя Полина, Киди, Леса и даже Санчи с Дусей пришли проводить нас. Ребята без всяких команд в баты уложили вещи, посуду, продукты.
— Георгий Иванович, я с девочками поплыву.
—Только так.
—Трогаем.
—Обожди. Надо проверить, — он подошёл к оморочке. — Захпу с вами, хорошо. Лёня, Болинка, га. — Оморочка отчалила и взяла курс против течения. Сеня, Володя, га. — Они тоже отплыли. — Анатолий Яковлевич, садись.
Золодо, Удзали стоят на носу бата. Адихини и Сесе с шестами на корме, я сижу посредине бата.
— Георгий Иванович, обожди, не давай команды.
— Что случилось?
— Как что? У тебя четыре мужика, а у меня на корме девочки.
Тётя Полина смеётся.
— Их никто не заставил на корме стоять. Им тоже хочется показать, на что они способны.
— Ладно. Пусть работают. Там видно будет.
— Золодо, Удзали, га.
Наш бат развернулся. Я глянул вперед, оморочки подходили к перекату-
— Леска, прыгай. Парни, поднажмём, а то оморочек уже не видать.
—До свидания! — сказала тётя Полина и помахала рукой. — Счастливого пути!
— До свидания! — воскликнул я. — Скоро вернёмся!
У переката мы перевалили на другую сторону, и провожающих я потерял из виду. Смотрю на девочек и диву даюсь, как они ловко работают. Нагоняет нас бат Георгия. Георгий так же, как и я, устроился на средине бата, Леска — рядом.
— Анатолий Яковлевич, видишь, как работают адига.
— Вижу, да жалко мне их.
— Подмени.
— Я уже намекал, да не уступают. А ты почему не встал на нос?
— Пусть охотку собьют. Это же их профессия. Мне за ними не угнаться.
— Ты на язык силён. Это все знают. Двухрядку не забыл?
— Рядом со мной. На обеде сыграем. До обеда будем идти без остановки. Я Лёне сказал, где остановиться. Он здешние места хорошо знает.
Я часто посматриваю на солнце и мысленно угадываю время. Книг с собой не стал брать. От нечего делать посматриваю то на воду, то на берег, то на ребят, то на бат Георгия. А когда наши баты поравняются — перебросимся словечками.
Мне стыдно, что я сижу, а девочки работают. И нет-нет да предложу свои услуги подменить кого-либо. Но все время слышу: анчи. От безделья мне, кажется, что время движется очень медленно.
И, наконец-то, на косе, я увидел оморочку. «Здесь, наверное, и будет остановка», — подумал я и стал поглядывать на (ёоргия. Георгий поймал мой взгляд и мотнул головой в сторону оморочки.
Подплыли к косе. Мальчишки уже насобирали хвороста для костра, сидят и покуривают.
Я вышел на шуршащую гравийную косу, разминаюсь. Парни закуривают. Девочки взялись за продукты и посуду. Мы с Георгием их одобряем, но не подсказываем, что делать. Дали полную самостоятельность.
Мальчишки покурили, отдохнули. Георгий говорит:
— Парни, отдохнули, сейчас прорепетируем, как оно на камушках будет получаться. Анатолий Яковлевич, будешь вместо Леса, — взял гармонь и заиграл марш. — Получается, только не надо торопиться.
— Может, ещё повторить.
— Не надо. А танцы и так пойдут. Отдыхайте. Скоро будет обед. Так, Сесе?
—Так.
— На следующий год приедешь учиться?
-Приеду.
— Вот и молодец. Учись. Учительницей станешь, маленьких бата и адига учить будешь.
Сесе улыбнулась, взглянула на Адихини, ничего не сказала. Обедаем. Почти все кушают с добавкой. Георгий говорит:
— Покушаем и пойдём, надо успеть на ту косу, где мы осенью ночевали.
— Тогда поторапливаем и давай команду.
— Ребята, собираемся и — га, га и га. Болинка и Пимка пойдёте на корму вместо девочек. Девочки перейдут на наш бат. Я с Диди встану на нос. На оморочках пойдут по одному. Лёня, теперь остановишься там, где я тебе сказал, а сейчас по-коням и га.
Ребята столкнули судёнышки и, налегая на шесты, набирали скорость
...Солнце собралось спрятаться за сопку, на просторном, открытом берегу я увидел оморочки. «Здесь-то и будет ночлег, — подумал я, — когда мы добирались до Джанго, то Кикуса для'ночлега выбирал подобные места». Я попросил Золодо, чтобы он высадил меня на берег. Бат бортом приткнулся. Я выпрыгнул, попросил бечеву, через плечо перебросил, потянул, и вода под утиным носом бата зажурчала сильней. Наклонясь, я выкладываю все силы, галечник под ногами шевелится и шумит. Бат пошёл немного быстрей. Удзали лишь успевает отпихивать бат, чтобы тот не выскочил на мелководье. Я ещё не успел истратить запас своих сил, как мы оказались около оморочек. Парни развернули бат. Сеня с Володей подбежали, и мы сходу чуть ли не весь бат выдернули на берег.
— Вот так мы! — говорю я.
— Ёлка-моталка, — сказал Сеня.
— Ну, и Сеня, с тобой не соскучишься, — подошёл к нему и похлопал по плечу.
— Помогите! — кричит Георгий.
Мы на ходу подхватили их бат, он шаркнул и весь оказался на берегу.
— Это по-моему, — сказал Георгий, положил шест и ступил на берег. Расстегнул ворот и умылся.
— Анатолий Яковлевич, вы тут займитесь ужином и подготовкой ко сну, а я с парнями смотаюсь за свежей рыбой.
— Поторопитесь, а то скоро темнеть начнёт.
Оставшимся ребятам мне не надо было говорить, что и как делать. Я лишь помогаю то одному, то другому. Временами встану и полюбуюсь коллективному юношескому добровольному труду. «Они окунулись в свою стихию и уже, должно быть, забыли про нашу школу. В школе: делай так и вот так, а здесь сам себе хозяин».
Я стал знакомиться с окружающей обстановкой. Хор по ширине, как и у нас. Противоположный берег, поросший травой и кустарником, приподнят. Невдалеке, с открытым косогором, сопка. Она сейчас в тени. Место похоже на наше —джанговское, но отличается своей индивидуальностью. Подобных мест по Хору пришлось видеть много.
Мальчишки быстро установили три накомарника. Наносили сухостоя. В вёдрах кипит вода. Девочки пекут лепёшки.
Поджидая рыбаков, я стал поглядывать на реку. Стемнело. Парней нет. Вдруг издалека послышался голос Георгия. «Плывут», — подумал я. И ещё не успел разглядеть приближавшихся рыбаков, как нарушилась тишина.
— Первым туристам хорскихудэ привет!
— Привет, привет, сугдзя есть?
— На талу хватит.
— Спасибо за это.
Оморочки одна за другой шаркнули по гальке.
— Ужин готов?
— Ждём вас. Я уже стал беспокоиться. Ты хочешь сейчас талу сделать?
— На талу будет утро. Сейчас темно. Повара, разливай, подавай, что у вас тут приготовлено. Рабочий класс проголодался.
— Что есть, то и будем есть.
— Сочинительством занимаемся.
— Немного.
— Вижу — вы неплохо устроились, и о завтрашнем дне позаботились.
— А как же. Мы такие, как и вы. Руки будете мыть?
— Нет надобности, и так весь день полощем, так, мальчишки? О! Да у нас и лепёшки есть!
— Сберегаем хлеб, правильно, лепёшки всегда будут.
— Для меня всё равно, — согласился Георгий, — и лепёшка — хлеб, и крошка — хлеб.
— И тала — хлеб, и була — хлеб, и улэ — хлеб, всё для нас — хлеб.
Георгий улыбнулся, мотнул головой, кудряшки положил на своё место и говорит:
— Ну, и Анатолий Яковлевич. Ну, и шутник. Сразу видно, что в настроении.
— Обязательно. Задуманное выполняется. Значит...
— Мы с тобой в тарелке.
Я улыбнулся.
— И здесь подсидел. Меня не разыграть. Не забывай: «Когда ем, то глух и нем».
— Я так и делаю. Ты говоришь — я говорю. Я говорю — ты говоришь. Я молчу — ты молчишь. Вас тут гости не навещали?
— Какие гости?
— Ну, допустим: мафа, кути, гаи, кулига.
Ребята посмотрели на Георгия.
— Разве тут могут быть змеи?
— Обязательно. В солнечный день выползают на камушки погреться.
— Я спать буду только в бате.
— Змея и в бат может заползти. Для неё преград нет.
— Давай лучше помолчим, да спокойно покушаем. Бери пример со своих воспитанников.
— Молчу.
Поужинали.
— Теперь можно сыграть. Пусть знают, что джанговская агитбригада по
Хору идёт.
— А может, не будем нарушать покой природы. Ведь всё доброе уходит на ночной покой.
— Правильно. Зачем нарушать законы природы. На то и ночь, чтоб все отдыхали. И мы пойдём на отдых.
— Спать будем в разных батах? — спросил Георгий.
— Зачем. Вместе теплей будет.
— Боишься?
— Кого бояться, когда у нас столько ружей.
Мы улеглись в один бат.
— Нормально? — спросил Георгий.
— Лучшего не надо.
Загудел комар и сел мне на нос. Я скривил губы и дунул в его сторону. Комар сидит. Пришлось изловчиться и прихлопнуть.
— Зачем себя бьёшь?
— Комар устроился на носу и решил кровью поделиться. Такой наглый, ни темноты, ни холода не боится. У меня и так нос — картошка. Ты же знаешь, что от укусов такого ничтожества у меня тело вздувается.
— Городской, нежный, и, должно быть, с приятной кровью, а меня не трогают.
— У тебя, видно, порченая кровь, поэтому и не пьют.
— Сейчас подумал, что Толя что-нибудь новое подкинет, и — точно.
Опять загудел комар. Я усиленно фукнул.
— Ой, да комарики, комары
Ой, да не дают мне ночку спать.
— Гоша, не смеши, а то ребят разбудим.
— Они и так не спят.
— Почему так думаешь?
— Человек в хорошем настроении никогда сразу не засыпает. О чем- нибудь да думает.
* * *
Проснулся. Слышу, камушки — шурх, шурх.
— Встал?
— Холодный воздух поднял.
— Кто с тобой?
— Золодо. Курить захотел.
— Интересно: сколько времени сейчас?
— Зачем оно нам. Солнце взошло — утро, поднялось — обед, садится — вечер. Уже светает.
— Тогда встаём.
— Слышишь, птички поют. Сейчас обильный перелёт теплолюбивых птиц. В мае летит много чечевицы. У нас местные её называют красным воробьем. Они очень похожи на воробьев, только цвета другого. Особенно ярки самцы.
— Хорошо поют, ничего не скажешь. Будить будем или ещё пусть поспят?
— А ты у Золодо спроси.
— Зачем спрашивать, пусть спят. Пошёл умываться, — я зачерпнул горсть воды, выпил. — Вода холодная, аж зубы ломит, от такой воды можно и зубы потерять.
Георгий засмеялся и говорит:
— Пусть все зубы выпадут, лишь бы один остался.
— Зачем?
— Для боли.
— Расскажи ребятам, пусть посмеются.
Мы разделись по пояс и давай плескаться, фыркать, покрикивать друг на друга. Подбежала Леска, залаяла.
— Ты где была? Захпу на охоту водил? Смотри, а то мафа тебе косточки поломает, а кути — тот, вообще, тебя сразу съест. Он к собачкам, ой, как неравнодушен.
На наш шумок из накомарников стали выползать парнишки и девчонки, умылись, ободрились.
Зашевелился табор. Запахло сырой рыбой, дымком и подгнившим сухостоем.
— Толя, смотри! — закричал Георгий.
- Куда?
— На тот берег.
— Вот это зрелище! — Я увидел на голом склоне сопки бледно-лиловые шары.
— Что это?
— Багульник. Пронизан лучами восходящего солнца.
— Вот бы там большой юрта поставить.
— Бери топорик и туда. Лес рядом.
— И как не любить такие места!
— Давай останемся здесь навсегда?
— Я — за. Не знаю, как ты.
— Куда сироте деваться.
— Тогда по рукам. — Мы крепко пожали друг другу руки.
После завтрака мы продолжили путь. Далеко за полдень добрались до устья такой же широкой, как и Хор, реки.
— Анатолий Яковлевич, перед нами река Чукен. Скоро пристанем.
— Успокоил, спасибо.
— Свернули налево и вскоре причалили к берегу.
— Отдыхать или останемся ночевать?
— Ни то и ни другое. Надо соблюсти удэгейскую традицию.
— Какую?
— Помолиться. Видишь лесной домик.
— Вижу.
— Мы туда все вместе сходим. Я осенью в нём был. Надо ребятам показать.
Подтянули баты, оморочки. Георгий объявил, что пойдём к домику.
— Посмотрим маленький юрта, где ваши отцы и деды поклоняются, чтобы у них всегда была удача. Итак, все за мной.
— Георгий Иванович, только не бежать.
— Не отставать. Солнце видите где?
Ребята поспевают за Георгием, я отстаю, боюсь зацепить брюки за карчи и сухие ветки. Прошёл метров триста и передо мной, слепленный из корья, домик.
—Лесная избушка без окон и дверей, - сказал Георгий.
Я заглянул в домик. Посредине стоит деревянное, грубо обработанное, изображение человека. Вокруг него валяются кости рыб и животных.
— Это идол, — стал пояснять Георгий. — Охотники делают ему, как богу, приношение, чтобы всегда была удача.
— Ребята, ничего не трогать, — говорю я. — Зачем тряпочки привязаны?
— Надя говорила, что эту молельню построили китайцы, которые когда- то здесь жили, выращивали опиумный мак. Потом опий нелегально переправляли за границу. Они это всё делали для себя и удэгейцев приучили поклоняться богу. А почему удэгейцы это изображение называют идолом — не знаю. Итак, посмотрели, значит, помолились, — заключил Георгий. - Захпу, Леска, косточек не трогать. Пошли. Да будем спешить, чтобы засветло до стойбища добраться.
Вернулись к батам.
— Обедать будем?
— Перекусим, а обедать и ужинать будем в стойбище.
— Тебе виднее, чтоб только ребята не ослабли.
— Выдержат. Зиму отдыхали.
Мы засветло добрались до стойбища Чукен. Место сильно похоже на. наше. Такие же юрты, на берегу баты. Первыми нас встретили собаки.
Ещё не причалили к берегу, как я увидел на берегу человек пять взрослых мужчин и детей.
Пристаём к берегу. Мужчины подхватывают наши баты и тянут на берег. Мы сходим, здороваемся. Георгий громко объявляет: «Ученики Джанговс- кой школы к вам в гости пожаловали».
Ребята смешались с жителями стойбища и заговорили. Заговорил и Георгий: «Просим вас сообщить в другие стойбища Чукен, чтобы сюда приехали люди, поговорить надо».
— Буди, буди, — дал добро один мужчина и что-то сказал другим.
— Ребята, располагайсь! — дал команду Григорий. — Разводи огонь. Будем кушать готовить.
Задвигались наши воспитанники. Делают то, что необходимо в данный момент, работают молчком, с понятием. Георгий, как сверчок, то в одном месте подаст голос, то в другом. Забавно следить за ним. Он, как всезнайка, и удачливый командир. Всё бормочет, то по-удэгейски, то по-русски, то наставления даёт, то подхваливает. Мужчины присели на корточки, курят, посматривают на ребят.
Я стою, любуюсь, и поговорить бы, да плоховато владею удэгейским. Прошёлся по берегу, присмотрел место для выступления. Подошёл к нам мужчина с мешком за плечами. Опустил его на землю и говорит:
— Твоя улэ бери. Бата, адига кушай.
— Зачем, — говорю ему. — У нас есть что кушать.
— Бери, бери, не отказывайся, — сказал Георгий, — дают — бери, бьют - беги.
— Дают, значит, уважают, — согласился я. — Девочки, наварите мяса, пусть ребята полакомятся. С такими людьми голодать не будешь.
Отужинали, и солнце на закат.
— Хорошо, засветло успели.
— Не зря торопил.
Парни закурили. Девочки отошли в сторонку и разговаривают.
— Чем бы их занять?
— Думай, ты директор.
— А ты воспитатель.
— Ах, была — ни была. Сеня, неси гармонь. Станцевать бы, да девочек мало.
— Сколько есть.
— Выбирай место.
— Я уже присмотрел. Немного отойдём. Там чище и ровней.
Георгий растянул меха и на всю округу зазвучала необычная, для этих мест, музыка. Поиграл немного, остановился.
— Не танцуете — играть не буду.
— Ноги ломать. Место, видишь, какое. Так поиграй, пусть чукенцы послушают. Глянь, а вон и они идут.
Георгий опять заиграл. Ребята окружили Георгия. Подошли мужчины, слушают. Стемнело. Луна не появляется. Я подошёл к костру и подбросил веток.
— Георгий Иванович, сюда подходи, а то тебя там не видно. Ребята, поддерживайте огонь.
Георгий подошёл, крутнулся.
— Играй стоя.
— Придётся.
Георгий опять заиграл. Все плотно окружили его и завороженно смотрят. Вдруг остановил игру и ладошкой ударил себя по щеке.
— Сыграй частушки.
— Пожалуйста, — и заиграл. Я негромко запел:
— Ой, да комарики комары,
Ой, да не дают мне играть,
Георгий улыбнулся, мотнул головой, остановил гармонь, ладонью хлопнул по ней и выпалил: «Ну, и Анатолий Яковлевич. Ты меня до невозможности удивил».
— А ты не удивляйся — гармонью забавляйся.
— Всё. Хватит. Хорошего помаленьку. Пальчики устали.
— У тебя же васса.
— У вассы тоже есть предел.
— Обиделся, что частушку спел.
- Да, да, комары не дают играть.
— Тогда делаем отбой. Ребята, готовимся ко сну. А вы, уважаемые кам- пани, приходите завтра на самодеятельность. Будем петь, танцевать говорить, физкультурные номера смотреть. И большое вам асаса за улэ.
Чукенцы ушли. Ребята попрятались в накомарниках. Мы улеглись в бат.
- На каком уровне прошёл вечерок? — спросил Георгий.
— Думаю, что на высоком. Ты сегодня им заменил шамана. Да ещё какого! Необычного. Не знаю, что они думали, когда ты играл, — знаю одно: твоя игра на гармони им понравилась. Авторитет твой растёт, как бамбук.
— Ты его хоть видел?
— Видел, на картинке, да на лыжной палке. Завтра нам надо сделать всё возможное, чтобы, как можно больше людей пришло на наше выступление. Перед выступлением, а, может, — после, сделаешь призыв, чтобы детей осенью везли в школу.
— Почему я? Ты директор, ты и говори.
— Потому что надо больше говорить по-удэгейски.
— Я играй, я говори, я и то и другое...
— Вот и хорошо, что ты такой. Поэтому и я с тобой.
— Ладно. Не будем считаться,
— Ты мне друг или нет?
— Друг, друг. Сделаю, как скажешь.
— Всё. Я сплю. Не обижайся. Сглупил немного.
* * *
После завтрака мы договорились: я со старшими остаюсь площадку готовить, а Георгий с остальными идёт в стойбище приглашать на нашу самодеятельность.
О нашем плане мы рассказали ребятам и приступили к его выполнению. Георгий с ребятами ушёл, а мы вооружились топориками, ножами и стали чистить площадку. Вырубили кустарничек, вырезали засохшую траву, потоптались, и я пришёл к выводу: площадка готова. Стали поджидать гостей.
Ждём, ждём, а их всё нет и нет.
Солнце уже поднялось на приличную.высоту, и уже хоть приступай готовить обед, а наших посланцев нет. Я стал тревожиться. Вдруг Удзали заговорил:
— Натолий, наши шагай.
— Наконец-то, обрадовал ты меня, — и кинул взгляд в сторону стойбища. Георгий идёт впереди группы. Торопится, поворачивается, видно, что- то говорит. Приблизились. Рядом с ним шагают мужчины.
— Анатолий Яковлевич, мы задержались.
— Вижу, что задержались.
— Ноне зря. Видишь —сколько пришло. Главное —привёл двух родителей, знакомься. Это папа Сесе, а это папа Болинки.
Я с ними поздоровался.
— Они нам привезли мяса и рыбы.
— Спасибо вам, кампани. Как ты родителей нашёл?
— Сами объявились. Приехали, вернее приплыли, из другого стойбища. Кто-то им сообщил, что их дети здесь.
— Объясни им, что они сейчас к родителям не поедут, будем возвращаться, сами доставим. А сейчас пусть поговорят с детьми.
— Обязательно.
— Готовь ребят к выступлению, а я расположу гостей у площадки.
Определил гостям место. Георгий стал рассказывать цель нашей поездки. Я слушаю и слежу за гостями. Вдруг они потеряли внимание и смотрят в сторону накомарников. Я тоже взглянул туда. У накомарника в синей майке и чёрных трусах стоит Володя и улыбается. Я тоже улыбнулся и подумал: «Это не Володя, а символ неба и земли. Какое хорошее сочетание». Георгий тоже обратил внимание на него и рукой дал знать: спрячься. Георгий опять привлёк внимание гостей, и тут же гости опять повернули головы. Оказалось, Адихини и Сесе в белых блузках и синих пышных шароварах нарисовались у своего накомарника.
— Торопятся себя показать, — недовольно сказал Георгий и закончил
беседу.
— Правильно. Лучше покажем, на что мы способны. Парни, вылезай!
Мальчишки повыскакивали из накомарников. Георгий всех построил в одну шеренгу и дал команду: «По порядку номеров, расчитайсь!» Ребята провели расчёт на родном языке. «Теперь рассчитаться на языке луса», — и повторил команду. Потом взял гармонь, заиграл и скомандовал: «По кругу шагом марш!»
Ребята исполнили спортивные номера, поборолись на палках, спели, потанцевали, поиграли в кошки-мышки. Сесе почитала букварь, перевела на удэгейский язык. Мы призвали родителей, чтобы осенью привозили детей в школу.
После выступления ребята были в хорошем настроении, говорили больше обычного, улыбались.
Расположились на обед. Георгий подошёл ко всем и положил по несколько штук широколистных зелёных стебельков.
— Ешьте. Чеснок и лук от всех недуг. Так говорит моя бабушка.
— Черемша?
—Она. Это дикий чеснок.
— Где взял?
— Угостили. Попросил и угостили.
— Здесь растёт?
— Она у нас по рекам везде растёт, только надо места знать. Весной даже мафа ей лечится. На ужин приготовим рыбные блюда, черемшой заправим. Знаешь, как вкусно. У нас её некоторые набирают помногу и солят.
На обеде Георгий сказал, что как только покушают, то он с мальчишками идёт на рыбалку.
—Меня возьмёшь?
— Нет. Кому-то из нас надо быть здесь.
— Разумно.
Возражать я не стал. Девочки занялись уборкой посуды, а я от сытного обеда и солнечного тепла разомлел, лёг в бат и крепко заснул. Проснулся. Адихини месит тесто. Я оживил костёр, нарубил мелко дров, и поджидаю рыбаков. Вскоре пришли ребята.
— Ужин готовим?
— Нет.
— Почему?
— Сугдзя ждём.
— А если рыбы не будет
— Мяса наварим. С лепёшкой чай попьём. Так ничего и не поймали?
— Георгий Иванович зря не ходит. Правда, Сеня.
— Ёлка-моталка, - улыбаясь, сказал Сеня.
— Молодец Сеня, хоть ты поднял настроение, а то я тут без вас совсем было заскучал. Мы напекли лепёшек. Вы готовьте рыбные блюда, для меня — поджарьте.
— Не волнуйтесь. Сделаем всё как надо.
Я позвал собак и пошёл прогуляться по берегу. Собаки — впереди, я — следом. Дошёл до косы. Смотрю — Леска что-то теребит. Подошёл—Леска расправляется со змеей. Захпу любуется Лескиным занятием. Я её похвалил. Леска бросила змею. Захпу подошёл к задавленной змее, понюхал. Я вернулся.
—Анатолий Яковлевич, почему быстро вернулся? Может, удочку дать?
— Не надо.
— Что случилось?
—Леска змею задавила. Я и вернулся. Вспомнил, как с щитомордником воевал, мурашки по мне побежали.
— Ты, как наши ребята.
— Думай, как хочешь. Укусит и сорвёт нашу поездку.
— Около себя всегда собак держи, обезопасят.
— Никогда не думал — на голых камушках, и змея.
— Греется. Заросли ещё не прогрелись. Тогда пройди в стойбище, с народом поговори.
—Только что встречались.
— Тогда готовь дрова.
Я взял топорик и принялся рубить сушняк.
— Гоша, если не секрет, на ужин что приготовишь?
— Для тебя и себя готовлю персонально.
— А ужин скоро будет?
— Как на сутки нарубишь дров, так и ужинать будем.
Подошёл Сеня и говорит: »
—Ути-и-и, ёлка-моталка.
— Много, говоришь. Бросаю. Не хватит, завтра сам будешь рубить.
Сеня улыбнулся.
—Анатолий Яковлевич, как думаешь: к ужину приступать или ещё обождём?
— Давай не будем нарушать прежний режим.
Поужинали. Георгий меня спрашивает:
— Как ужин?
— Нормально.
— Знаешь, что кушал?
— Даже видел.
— Жареное что ел?
— Миногу.
— Вкусно?
— Очень.
— У миноги мясо тёмное, а это белое. Знаешь, что было?
Я замер и смотрю на Георгия. Георгий приподнялся.
— Это была не минога, а змея.
Я как вскочу и к нему. Он — от меня. Я — за ним. Он — по кустам. Я — за ним. Я остановился. Он остановился.
— Толя, дорогой, прости.
— Не прощу, — и побежал за ним.
Он — к берегу. Я — к берегу. Он — вдоль берега. Я — за ним. Он взбежал на косу и кричит: «Не подходи! Здесь змеи!» — и что-то гибкое вскинул ногой.
Я остановился и показал кулак.
— Отлуплю. Вот увидишь.
— Не сердись. Ты же сам сказал, что вкусно.
— Я тебе дам — вкусно.
— Пошли, а то ребята скажут, что Анатолии Яковлевич с ума сошёл.
— Пусть что угодно говорят, а ты у меня получишь.
— Толя, дорогой, я же тебе ничего плохого не сделал.
— Только посмеялся, — отвернулся и пошёл к ребятам.
— Толя, прости. Я больше не буду.
Иду к ребятам, а они столпились, смотрят в нашу сторону и переговариваются. Подхожу. Сеня говорит:
— Гошка с ума сошёл.
— Нет, ребята, он шутку устроил.
— Кулига жарил, — сказал Володя.
— Ничего. Кулигу тоже можно кушать.
Георгий подошёл, но не приближается.
— Ребята, я слышал, что кто сердце змеи съест, тот будет бесстрашным человеком.
— Не оправдывайся, всё равно накажем. Надо же такое придумать.
— Анатолий Яковлевич, не обижайся. Ведь в Китае, Японии, говорят, змея — лакомство.
— Чего говоришь? — сказал Сеня.
— Что слышал, то и говорю.
— Чего понимаешь. Лучше гармонь играй, — приказным тоном сказал Сеня.
— Правильно, Сеня. Это и будет ему наказание. Пусть берёт гармонь, забирает вас и идёт в стойбище на вечёрку. А я побуду здесь.
— Анатолий Яковлевич, простил? Ловить не будешь? Сделаю всё, как скажешь.
— Выполняй, что я сказал, только не унижайся.
— Больше не повторится, слово даю, — подхватил гармонь и пошёл.
Ребята ушли. Через некоторое время слышу: гармонь заиграла, вскоре замолчала, потом опять заиграла. «Мечется», — подумал я. Хожу около костра и поддерживаю огонь.
Дожидаясь своих, я проанализировал инцидент с Георгием и сделал вывод: напрасно бегал за Георгием, ведь со мной ничего не случилось. Я могу где-нибудь даже похвастать, что ел змею. Я же не один её ел, едят её многие люди и с большим удовольствием. К тале я тоже отношусь с пренебрежением, а когда надо, всё равно ем. Наши ученики тоже не хотели есть щи, компот и другое, сейчас с удовольствием едят.
Стемнело, а моих нет. Тишина. Звёзды появились, да такие яркие, что, кажется, что их только отмыли. Я вспомнил про свою куриную слепоту, и как Георгий с ребятами старался вылечить меня. Вдруг.
- Анатолий Яковлевич, мы идём!
— Я уже хотел за вами идти, а то, думаю, заночуют ещё у невест и женихов.
Георгий подходит, смеётся.
— Как вечёрка?
— Мы зря не ходим, так, Золодо?
-Да.
— Чем занимался? Я слышу: гармонь то играет, то нет.
— Помогал нашим парням учить чукенских девушек танцевать.
— Получалось?
— Только так.
— Хорошо получалось, — сказал Володя.
— Ну, и молодцы. Чай пить будем? Очевидно, проголодались. Насчёт школы ничего не говорил?
— Зачем говорить. Наши танцы, игры были агитацией лучше моих слов. Там всё стойбище собралось. Даже мамы с маленькими детьми пришли.
— Как думаешь: завтра отчалить или ещё денек поживём?
— Куда нам торопиться. Завтра днём букварь почитаем, с молодёжью поговорим...
* * *
Через день мы покинули Чукен. А через трое суток мы достигли устья Сукпая. На косе выложили вещи. Георгий сразу же предложил навестить идола, который был хорошо виден на противоположном берегу Хора. Плыть ребята не все пожелали, так как уже бывали там.
Переплыли реку, подошли. Идол вырезан из пня. Можно сказать: деревянный бюст грубой обработки, похож, трудно сказать, то ли на удэгейца, то ли на китайца. Дерево обветшало. Видно, что бюст изготовлен давно.
— Этого идола, — стал пояснять Георгий, — удэгейцы считают божком. Надя мне говорила, что когда охотник встречается с ним, то он обязательно должен накормить его, поклониться ему и попросить у него удачной охоты. Если охотник этого не сделает, то его ждёт неудача.
Около божка, как и в молельне, лежат разные кости, по кустарнику развешены тряпочные ленточки.
Божок находится на высоком, незатопляемом берегу у подножья сопки. В окрестности его обилие полегшего обветшалого пырея.
До заката солнца мы успели подготовиться к ночлегу, приготовить ужин. Посыльные, во главе с Георгием, успели сплавать в ближайшее стойбище, где встретились с родителями Адихини, Золодо и Удзали. Место стоянки — большая открытая коса.
— Вот где давать самодеятельность, — говорю ребятам.
— Анатолий Яковлевич, я на завтра пригласил всех жителей стойбища. Оно здесь рядом, можно и пешком пройтись.
— Решил завтра здесь задержаться.
— Конечно.
- Согласен.
...С восходом солнца я пошёл к берегу умыться. Смотрю — на другом берегу Сукпая что-то движется.
— Гоша, Георгий Иванович, глянь на тот берег. Разобрать не могу.
—Да то медведь. Ребята, смотрите, мафа на том берегу.
Парни мигом повыскакивали из накомарников, в руках ружья.
- К нам на концерт пробирается, - говорю я.
— Кошка-мышка играть, — сказал Володя. Мы засмеялись.
— Пришёл бы к нам такой кот, нас сразу бы здесь не оказалось.
Заскулил Захпу.
— Хочешь подраться, — сказал Лёня и похлопал по голове друга.
-Леска, косолапого видишь? Осенью обязательно пойдём. Анатолию Яковлевичу надо шкуру дарить.
— Не обязательно. У него есть неплохой травяной матрац.
— Шкура медведя лучше.
Ещё не успели позавтракать, как к нам подошёл бат с молодыми людьми. Парни сошли на бевег, поздоровались. Один подошёл ко мне и говорит:
— Капитана, улэ, сугдзя бери.
Я его благодарю, а двое парней в мешках уже несут к нашему костру.
— Как таким людям не дать концерт, — сказал Георгий, — обязательно дадим.
Мы все оживились. Продолжаем готовить завтрак. Парней Георгий просит задержаться, с нами позавтракать и остаться на самодеятельность. Я их спросил:
—Люди подъедут?
— Буди люди, — сказал один.
Вскоре у нашего табора с людьми причалило четыре бата. На берег вышли взрослые и дети. И наше выступление началось. Оно было более удачным чем в Чукене. В играх охотно приняли участие юноши и дети. Мне стало так приятно, что я не выдержал, подошёл к Георгию и говорю:
— Такого успеха не ожидал.
— Значит, ты в своей тарелке.
— А ты где?
— И я с тобой. Ты заметил, что младшим больше понравилась игра «кошки-мышки», а старшим «ручеёк».
— Эту игру ещё называют «рыбная ловля». В ней можно выбрать себе девушку или парня и подержаться за руку.
После проведённого мероприятия наша агитбригада загудела, что встревоженный улей.
— Замечаешь, больше по-русски говорят, — говорю Георгию.
— Кто учит. А ты замечаешь, что я с ними больше на удэгейском объясняюсь.
— Не замечал бы — не доверял бы тебе парламентских переговоров.
— Спасибо. Ты знаешь, я от местных узнал, что если по Сукпаю немного подняться, то мы окажемся на метеостанции. Я о ней никакого представления не имею.
— Я —тоже.
— А ребята — тем более. Махнём туда, что нам стоит — дом построить.
— Я думал больше в стойбищах побывать.
— В двух побывали — хватит. Другим они сами расскажут, так что свою задачу мы уже выполнили. Сейчас ребятам надо показать что-нибудь новое.
— Не возражаю. Сделаем так, как предлагаешь. Когда отправляемся?
— Завтра. С утра пораньше.
...Другим днём к полудню мы добрались до высокой, крутой сопки, каких в джанговской округе не значилось. Остановились передохнуть. Дерем головы в сторону вершины, удивляемся её крутизне и высоте. Вдруг кто-то из ребят говорит:
- Кампани идёт.
— Где? Откуда? — удивился Георгий и увидел идущего к нам человека.
Подошёл удэгеец в национальной одежде. Мы поздоровались.
— Скажите, метеостанция здесь?
— Здесь.
— На ней работаете?
— Работаю.
— Мы в гости к вам.
— Гость — хорошо. Давай, пошли.
Мы обрадовались, связываем вещи, берём продукты, на берег вытягиваем баты, оморочки. Построились. Георгий с товарищем впереди. Я — замыкаю.
Сразу мы пошли легко, потом чувствую: стала увеличиваться нагрузка на ноги. Тропа пошла извилистей и круче.
— Георгий Иванович, не торопись, а то подкашиваются ноги. Давай отдохнём.
— Ребята, отдых! — остановились, присели.
— Далеко ещё? — спрашиваю я.
Говорит: t
— Ещё наполовину не поднялись. Станция на самой вершине.
— Мы так и до ночи не доберёмся. Девочек возьми поближе к себе и спрашивай, как устанут, так — отдых.
— Так и будет.
После пятого отдыха мы поднялись на вершину. Первыми встретились собаки. Ни лая, ни грызни не случилось. Я увидел неплохой рубленный дом. В сторонке на сваях стоит сарайчик. Точь-в-точь, как зали. Из дома вышел молодой мужчина и сразу — ко мне.
— Здравствуйте, уважаемые гости! — протянул руку. — Это, надо полагать, ученики Джанговской школы.
— Они и есть.
— Жора Новиков, начальник высокогорной метеостанции «Сукпай».
— Директор школы-интерната Масленников Анатолий Яковлевич. А это мой друг — учитель Георгий Иванович Кузьмин.
— Со мной работает тоже молодой человек, радист Николай. Он сейчас у аппарата. А вас сюда провёл — наш уважаемый Цабала. Он у нас числится проводником, а по существу: обеспечивает станцию рыбой и мясом.
— Как вас по отчеству?
— Зачем? Зовите: Жора.
— Мы полагали, что до вас доберёмся быстро и не пообедали. Нам надо срочно приготовить ужин.
—А заодно и пообедаем, — добавил Георгий, — а сейчас пока лепёшкой заморят червячка.
— Ужин не нужен —обед дорогой, —сказал Сеня.
— Шутить умеем, — сказал Жора. — Соскучился по шутке.
— Кто тебя научил так сказать? — спросил Жора.
— Георгий Иванович.
— Люблю шутку. Кто шутит, тому легче жить.
— Ребята, готовим ужин.
— Вот это высота! — говорю я. — Никогда не поднимался на такую высоту.
— Шестьсот метров над уровнем моря. Отрог Сихотэ-Алиня.
— Сколько лет на этой высоте?
— Второй год.
— Не надоело?
— Да, — нет. Специальность заставила привыкнуть. Я же не один.
— Человек ко всему привыкает. Мы тоже отработали зиму в лесной глуши. Ничего, — привыкли. Сперва было тяжело. Я думал: не выдержу. Благо, друг хороший попал. Он за зиму освоил их язык так, что общается с ними без переводчиков.
Подошёл Георгий.
— О чём говорим?
— Так, о том — о сём, — говорю я. — Комары здесь есть?
— Частушку спеть хочешь?
Я улыбнулся.
— Сейчас нет, а летом есть, но мало. И то, когда тихо. Высота. Ветром сдувает. Сколько дней у нас планируете побыть?
— Думаю, дня на два-три.
...После ужина Георгий на гармони играл долго. Иногда под гармонь подпевала Леска. Всем было интересно. Наигравшись, Георгий поставил гармонь и попросил Жору рассказать всем: что значит метеостанция, для чего она оборудована, и как они работают. И чтобы подчеркнул обязательно, что такую работу могут выполнять только грамотные люди, для нас это важно.
После рассказа Жоры мальчишки долго жгли костёр, курили и молча смотрели на огонь. «По родным местам, наверно, скучают, а, может, привычка от природы, — подумал я. — Надо дня через три развозить по родным местам» Перед сном мы посоветовались и решили: через два дня отчалить. Проснулся. Лежал, лежал, заснуть не могу. Завозился.
— Будешь вставать?
— Чего зря лежать? — встал и вышел на улицу. Кричу: — Гоша! Выйди! Глянь на восход солнца! Когда ещё придётся любоваться такой красотой.
Георгий вышел:
— Когда? На следующий год приедешь и полюбуешься.
Встал и Жора. Мы ему рассказали свой план. Он сожалел. Ещё больше стал интересоваться нашей школьной жизнью. Мы ему охотно рассказываем отдельные эпизоды. Он временами хохочет и всё время подчёркивает: не уходите из этой школы, иначе доброе начало пропадёт.
—Ясно дело «терпение и труд всё перетрут», — сказал Георгий.
...В назначенный день мы покинули метеостанцию. До обеда ребят Ки- монко развезли по стойбищам. Прощаясь, мы всем пожимали руки, ребята улыбались и долго-долго, нам вслед, махали руками. А поздно вечером мы уже были в Джанго.
Утром, с восходом солнца, мы были на ногах. Обошли школу, посмотрели на всходы картофеля, позанимались на турнике, умылись, и до завтрака решили встретиться с Гольду, чтобы с его помощью ребят отправить в родные стойбища.
— Ты оставайся в школе, а я пойду к Гольду, доложу о нашем прибытии и разведаю, — сказал Георгий, — ушёл и скоро вернулся.
— Что скажет разведка?
— Бегал мало — узнал много.
— Докладывай.
— Гольду сказал: буди бата. Так что завтра, может, и отправим, — и тут же засмеялся.
— Ещё не завтракал, а уже смешинку проглотил.
— Гольду говорит, что Кикуса картошку выкопал и съел.
— Да ты что?
— Рассказывает: Кикуса как только картошку посадил, так то и дело ходил на грядку смотреть, хотел увидеть, как картошка растёт. На другой день посмотрел, что картошка не всходит, сказал: луса обмани. Выкопал её, сварил и съел. Я Гольду не поверил и побежал до Кикуса. Кикуса подтвердил. Я к Енгили. Спрашиваю: «Овёс посеял?» Он говорцт: «Мирону поручил». Я его за руку и к Мирону. Спрашиваем: «Овёс сеял?» — «Сеял»,— ответил он. — «Почему нет всходов?» — «Не знай». — «Почему земля белая?» — «Не знай» Я порылся в земле — зёрнышка не нашёл. Спрашиваю: «Куда овёс дел?» Молчит. Говорю Енгили: «Спроси его, куда он овёс дел и почему земля белая?» Енгили поговорил с Мироном и мне пояснил: «Мирон овёс раздал людям петухов кормить. (Они петухов выращивают для шаманства, я тебе как-то говорил). А чтобы не оказаться плохим человеком, он купил муки и рассыпал вместо овса». Я ему стал доказывать, что овёс не растёт из муки.
— И что он ответил?
— А ничего. Молчит.
— Мирон не виноват. Надо было пояснить ему, как сеять овёс.
— Енгили ругал его?
— При мне —нет.
— А ты Кикуса не предлагал вновь посадить картофель?
— Предлагал. И знаешь, что он сказал?
— Что?
— Манга, долго ждать. Вот так. Толя, век живи и век учись. Наверно, пора завтракать.
— Пойдём.
— Гоша, ты заметил, что у нас живой уголок исчез?
— Я даже спросил: куда делись?
— И что ответили?
— Бежал, говорят.
— Выпустили добрые души, не сознаются.
— Правильно и сделали.
 
ОТПУСКНОЕ ВРЕМЯ
Через два дня в школу зашёл Гольду с незнакомым для нас человеком, который представился: «Некрасов Георгий Степанович председатель Ин- тегралсоюза, — помолчал и добавил: — Зашёл познакомиться, как живёте, какие просьбы».
Мы провели его по школе, поговорили. Он ребят спросил:
— Как живётся?
— Хорошо, — ответил Диди.
Георгий Степанович пообещал выполнить нашу просьбу, и на другой день всех ребят Кялундзюга отправили к родным. Сами с Некрасовым поплыли в Бичевую.
Спустившись ниже Ходов, я увидел заброшенные юрты и Некрасова спросил:
— Чьи это были юрты?
— Первый раз видишь? — встречно спросил он.
— Второй.
— Заброшенные юрты — это в прошлом места стойбищ. Вотану мне рассказывал, что в прошлое время у удэгейцев по Хору появилась эпидемия болезни черной оспы, — и замолчал.
— И что дальше?
— А дальше: удэгейцы увидели, что достаточно заболеть одному члену семьи, как через некоторое время заболевают другие члены семьи и умирают. Они также заметили, что если появился больной в одной семье, то через некоторое время болезнь переходит в другие семьи. В таком случае жители этого стойбища моментально собирались, бросали больного и перекочёвывали на другое место. И если на новом месте появлялась болезнь, то они кочевали в следующее место, бросая больного. И бывало такое, что кочевье длилось до тех пор, пока от стойбища никого не оставалось в живых. Бывали и такие случаи, когда человек заболевал незаразной болезнью, и всё равно его бросали и кочевали в другое место. Брошенный больной, не имея никакого питания и помощи, умирал. Таким образом вымирали не только семьи, но и стойбища. Возможно, на Хору сейчас не было бы ни одного удэхейца, если бы не Советская власть, которая бросила на борьбу с эпидемией отряды Красного Креста. Удэхейцы ещё живут на реках: Анюй, Бикин, Иман, Самарга. Ахорскихудэхейцев к ним не пускали.
— Георгий Степанович, почему вы всё говорите: удэхейцы, удэхейцы, а мы говорим: удэгейцы?
— Удэхейцы, пожалуй, будет правильно. Они везде у нас в документах так записаны. Сейчас на Хору насчитывается примерно триста с лишним человек, а было когда-то несколько тысяч, — горестно закончил свой рассказ Георгий Степанович.
Некрасов закурил и опять заговорил:
— Вы знаете, где находится стойбище Гаусиги?
— Знаем. Это недалеко от Джанго.
— Так вот, в этом стойбище как-то жил Кялундзюга Данзули. Он был молод и заболел оспой. Его родные бросили и уехали. Данзули подобрала одна старушка и народными средствами отходила его. И такое было.
Георгий Степанович вторично поджёг папиросу и умолк.
...Завершался день, Некрасов сказал:
— Скоро Дакка.
— Не понял, — говорю ему.
— Удэхейцы Бичевую называют Даккой.
— Теперь ясно. Гоша, слышишь, что Георгий Степанович говорит?
— Слышу. Я как-то это слово слышал в удэгейской речи, но не придал значения. Да, да, скоро будет Дакка. Поднажмём.
Переночевав в Бичевой, мы попутными машинами и пешком к обеду добрались до Переяславки.
— Куда пойдём? — спросил Георгий.
— В райОНО, конечно, доложим Пестереву о нашем житье-бытье, получим деньги и в столовую, потом по магазинам.
Пестерев нас встретил с большой радостью. Задал нам много вопросов и очень внимательно слушал наши рассказы. Потом вызвал главного бухгалтера и попросил, чтобы он без задержки нам выдал деньги за весь учебный год. Пожал нам руки и пожелал дальнейших успехов.
В магазине мы долго выбирали покупки. Купили трое часов. Георгий выбрал металлический браслет, зацепил часы, надел на руку, повертел и говорит:
— Смотрятся?
— Немного великоваты. Сойдёт. Теперь на вечерках все девчата будут твои.
— Так думаешь?
— Надо думать: красив, одни завитушки что стоят, гармонист, умелые руки часы украшают, в общем, парень что надо.
— Да и ты неплох. Замечал, как Сесе за тобой по пятам ходила?
— Надо покрасивее выбрать три-четыре рубашки. А то начнут просить, неудобно отказывать.
— Тогда тэга носи, просить не будут.
— Люблю косоворотки, а почему? Сам не знаю.
— Это потому что они тебе к лицу. А знаешь, почему твои рубашки им нравятся?
— Почему?
— Потому что косоворотки им напоминают тэга.
— Возможно.
С покупками мы вышли из магазина.
—Теперь куда? — спросил Георгий.
— Я — в Полётное, а ты — не знаю...
— Я — домой, а ты — к Тане?
— Угадал.
—Женись и вези к нам.
— Что-то писем нет.
— Подарок купил?
— Купил.
— Покажи.
— Не обязательно. Секрет.
— Ну, я пошёл. Желаю удачи.
— Приезжай, как договорились, — и мы разошлись.
Я поспешил на бичевской поворот, и мне повезло — сразу подвернулась попутная машина. И через час я был уже в Полётном. Сразу пошёл на Первую улицу (Слепенковы жили там). Иду и думаю: «Кто бы знал, как я 
люблю Таню. Наверно, никого и никогда я таклюбить не смогу».
Стал подходить к дому Слепенковых, у калитки стоит Никита, брат Тани, с дубинкой в руках. И ещё не дошёл до калитки, как услышал ругань Никиты: «Проваливай! Недам голодранцу сестру на съеденье дикарям!» — «Так вот почему не было долго писем!» Я взял себя в руки и говорю: «Передай Тане подарок». — «Не надо ей твоих подарков! Проваливай!»
У меня зажглось сердце, я подарок швырнул во двор, круто повернулся и зашагал.
— Проваливай, проваливай, голодранец, сперва заведи хозяйство, а потом женись,—такими словами, уже успокоившись, проводил меня Никита.
Я, огорченный такой встречей, не чувствуя земли под ногами, отшагал пятнадцать километров, и был в Бичевой. В столовую не пошёл. Зашёл в заезжую, с незнакомым мужчиной поздоровался, свалился на нары и думаю: «Откуда Никита узнал, что я приехал? Очевидно, молва о том, что я появился в Полётном, шла впереди меня».
Утром я прошёл в Интегралсоюз, узнал, что здесь опять Кикуса с Лёней (они прибыли за грузом). Переговорил с Некрасовым о школьных потребностях. Я встретился с Кикуса и Лёней. Кикуса сказал, что уходят сегодня. Я им помог загрузить бат, сходил в столовую, пообедал, в магазине с Лёней набрал продуктов, и в четыре часа дня опять наш бат, слегка переваливаясь с борта на борт, заскользил по серебристой воде, ведя с ней тихий разговор.
Бат был загружен лёгким товаром. Шёл ходко, и мы на восьмой день причалили к Джанговскому берегу. На берегу нас встретили собаки: Леска и Захпу.
Было солнечно, тепло и немного душно. Мы сошли на берег, подтянули бат. Леска подошла ко мне. Её высунутый длинный язык вздрагивал от частого дыхания. Я почесал ей за ухом и посмотрел в глаза. Её добрые иссиня-чёрные глаза щурились от яркого солнца и испытывающе глядели мне в лицо.
— Спрашиваешь, где твой хозяин? Не переживай. Скоро приедет. Нельзя было с собой тебя брать.
Подошёл Захпу, обнюхал меня и лизнул руку.
— Молодцы, что встретили, — я попросил Лёню из мешка достать кусок хлеба, поделил и угостил собак.
Лёня сходил за Иваном Васильевичем. Мы разгрузили бат. Я взял свои покупки и, в сопровождении четвероногих друзей, направился в школу. Открыл дверь, пахнуло затхлостью. Прошёл по всем комнатам, пооткрывал двери. Занёс дров, затопил плиту и согрел чайку. Подзакусил и пошёл проведать Киди. Леса в юрте не было. На грядке неплохо росла картошка. Киди я посоветовал её прополоть и показал, как это сделать. Сказал ей, чтобы она готовила кушанья на троих мальчишек и на меня. Пошёл к магазину. У магазина был Гольду и незнакомые люди. Я поздоровался и попросил Гольду со мной пройти до школы. Он охотно согласился. Я вручил ему подарок, показал, как заводятся часы и надел ему на левую руку. Гольду пригласил меня к себе. Я пообещал зайти. Уходя, он сказал:
— Врач приехал.
— Где остановился?
— Палатка живи.
Я простился с Гольду и направился в поиски палатки. Около палетки увидел мужчину и женщину. Поздоровались. Я им представился. Он назвался:
— Врач Амануил Гаврилович Гольштейн, а это моя супруга, фельдшер- акушер...
—Лидия Константиновна.
— Почему в школе не поселились, она ведь свободна?
— У нас всё приспособлено для палатки, и нам так удобно. Мы по Хору уже третье стойбище посещаем.
—Торопимся.
—Торопимся спасать удэгейскую народность,—сказала Лидия Константиновна.
— Мы тоже с другом приехали учить детей. Дети до этого времени не знали, что такое школа.
— Вы, безусловно, уже знаете, что у них развито многоженство, и оно даёт свои отрицательные последствия, — сказал Амануил Гаврилович.
—У них в родовой крови полный хаос, — стала пояснять Лидия Константиновна. — Парни могли обменяться своими сестрами, не спрашивая их согласия. Отец мог обменять свою дочь на другую женщину, сделав её своей второй женой. Он же мог отдать свою дочь любому юноше с уговором, что, если у них родится дочь, то она станет его женой или женой его сына, неважно, что это будет внучка или племянница сына. Поэтому у удэгейцев зачастую рождаются дети хилые, болезненные, так как их родители по существу одной крови (родственники между собой). Некоторые юноши уже стали понимать это и ищут себе жён на реках Бикин, Анюй и в других местах.
Побеседовав с медиками, я отправился к себе. Прошёлся по комнатам, увидел часы, подумал: «Придёт Лёня, надо часы отдать». Только подумал, заходит моя тройка. С Володей и Сеней я поздоровался за руку. Похвалил, что пришли вместе. Тут же Лёне сказал, чтобы забрал «ходики». Показал им свои и каждому дал подержать. Ребята с интересом рассматривали, взвешивали на руке, хотя часы им были не в диковинку.
— Чем занимались? Что нового? — спросил их.
— Анатолий Яковлевич, — заговорил Сеня, — мафа коня задрал.
— Жаль, не уберегли лошадь. Ещё что случилось?
— Енгили тигра убил, — опять сообщил Сеня.
— Тигра?! Как же он его убил?
— В старой юрте собаку ел. Собака немного кричала. Енгили слышал. С ружьём собаку искал. Зашёл в старую юрту, там тигр спит. Енгили и убил.
— Ну и новости вы мне рассказали. Выходит, что мне из школы выходить опасно.
— Зачем бояться, у нас бердана есть, — сказал Володя.
— У вас есть — у меня нет.
Сеня стал закуривать.
—Ты ещё не бросил курить.
— Зачем бросать?
— Зачем, мы же вам говорили, зачем. Чтобы быть здоровым. Ладно. Вы сейчас сходите к тёте Киди и узнайте, приготовила ли она нам что-нибудь покушать. А на дальнейшее знайте, что каждый день, как и раньше, ходите в столовую кушать. И меня не забывайте проведывать.
— Анатолий Яковлевич, Джанси дома, — сказал Лёня.
— Какая радость - брат приехал. Скажи ему, что я просил его заходить в школу.
Вечером я проведал Гольду. Он подтвердил всё то, что рассказали ребята. Утром, поджидая ребят, я взял тяпку и принялся полоть картофель. Поработал немного. Подходят Сеня с Володей, поздоровались.
— Анатолий Яковлевич, кушать надо, — сказал Володя.
— Завтрак готов?
— Готов.
— Видите, как надо полоть. Сеня, ты зови Лёню, а я Володю поучу полоть.
После завтрака мы прошли на берег, а там на «гусенице» сидят два незнакомых молодых человека и курят. Я подошёл, сказал:
— Багдыфи!
— Здравствуй! — почти разом сказали они. Я сразу подумал.- «В русской одежде Джанси», — протянул ему руку и говорю:
— Вы, наверное, Джанси.
— Я Джанси, а ты учитель.
— Точно. Меня зовут Анатолий Яковлевич.
—Сулака говорил про вас, —сказал Джанси. Я протянул руку незнакомцу, представился.
— Аки Кялундзюга, — назвался юноша.
—Очень приятно. Мальчишки, посидим, поговорим, Джанси, может, что- нибудь расскажет про город Ленинград. Должно быть, интересный город?
— Город большой, красивый, — стал рассказывать Джанси. Я задаю вопросы. Джанси отвечает. Ребята внимательно слушают. В конце беседы мальчикам говорю:
— Учитесь, и вы поедете в Ленинград.
— Зачем? — сказал Володя.
— Как зачем. Учителем, врачом, лётчиком станешь, — я говорю, мальчики улыбаются.
— Когда уезжаешь?
— Скоро.
— Один, с Надей?
— Один.
— Мальчишки, пойдём. Нам надо ещё картошку прополоть. А вы заходите в школу. Я там всегда.
— Уцитель, твой рубаска, ой как хорос, — сказал Аки.
— Нравится?
— Конесно.
- Тогда пойдём, я ещё лучше дам. — Идём. Я спрашиваю Аки: — Приехал жить или в магазин?
— Жить. Вотану говорил: надо жить один места.
— Правильно Вотану говорит. Вас на Хору немного. Вы все должны жить в одном месте.
— Моя женись хочу.
— Пора. Ты уже взрослый. Девушка у тебя есть?
- Есть.
— Вот и хорошо. Скоро и эта молодёжь поженится. Так, Сеня?
— Так, — с улыбочкой сказал Сеня.
Я из чемодана вынул рубашку, встряхнул и приложил к своей груди.
— Хороша?
— Шибко хорош.
— Бери, носи, я себе ещё куплю.
— Моя пошёл, — сказал Аки.
— Заходи. Всегда рад с тобой побеседовать.
Аки долго не пришлось ждать. В этот же ден, под вечер, появился Аки в новой косоворотке.
— Тебя и не узнать.
Аки улыбается.
— Молодец, что пришёл, а то мне одному скучно. Пойдём к биоса ули. Посидим, поговорим. Люблю сидеть на берегу нашего заливчика. Интересное место.
— Хорош биоса ули, — поддержал моё мнение Аки.
— Мы здесь с Георгием даже купались. Знаешь моего друга-учителя?
— Анчи.
Я положил на траву книгу и присел на неё. Аки присел на корточки.
— Ты бы мне рассказал про свою невесту. Где она живёт, когда у вас будет свадьба? Ты меня понял?
— Понимай, — сказал Аки и рассказал, как мог.
— А теперь послушай меня. Правильно ли я понял из того, что ты мне рассказал?
— Давай, слусаю.
— Твою невесту зовут Аня. Какое красивое имя у твоей девушки. У Ани умерли родители. А когда родители были живы, то они Аню продали в жёны пожилому человеку Абзани. У Абзани с женой детей нет. Аня стала взрослая. Абзани хочет её взять себе второй женой. А ты её очень любишь. Аня сейчас живёт в Гвасюгах. Так я понял.
— Так.
— А ты где живёшь?
— Чукен.
— Чем занимаешься?
— Отдыхай. Дакка ходи.
Я наговорился до боли в голове, и мы разошлись.
...До устали начитавшись, я от безделья стал скучать. И всё думал, чем бы другим себя увлечь. Пошёл опять к причалу. Встретил Вотану. Он мне сказал, что готовит юрту и переезжает жить в Джанго. Я поддержал его решение и попросил его: при первой возможности посещения Бичевой купить мне патефон, грампластинки, и дал ему денег.
* * *
Пошли тягучие теплые дни джанговской жизни. Реже стал вспоминать Таню. Утрами и вечерами подолгу читаю. Днём загораю, купаюсь, для дымокура собираю гнилушки. С мальчишками хожу на рыбалку.
Как-то ночью, вроде бы, кто-то произнёс слово «учитель». Не открывая глаз, думаю: сон или наяву услышал. Открыл глаза и вижу человека.
— Ты кто?
— Моя Аки, помнис.
— Как же. Я тебя потерял, — соскочил, очки надел. — Ты меня напугал. Что случилось?
— Слушай. Моя торопись, — и взволнованно заговорил, мешая русско- удэгейскую речь.
— Тебе надо спрятать Аню. Так я понял?
-Да.
— Где Аня? Веди сюда. Спрячу, никому не отдам.
Аки завёл Аню.
— Помогай, учитель.
— Не беспокойся.
— Моя ночью ходи, — сказал Аки и скрылся.
Аня подошла к тёмному углу и лицом повернулась к стене. Я предложил ей табурет, простынёю занавесил окно, и мне уже не до сна. Вышел на улицу. Светает. Прислушиваюсь и думаю: «Правильно поступил Аки. Пора ломать родовые законы. Куда же он подался? Наверное, спрятался в тайге? Оморочку куда дел? Вот загадка». Послышался какой-то булькающий шум. «Ни на бате ли гонятся за ним?» — подумал я и пошёл к берегу. Посмотрел, послушал — никого. Постоял. Светло стало. Умылся. Носовым платком утёрся, вернулся. В спальне девочек занавесил окно, Аню провёл в спальню, предложил постель и сказал: «Не бойся. Кроме Аки, никому не отдам». С книгой вышел на улицу, на ступеньки присел и стал читать. Почитал и думаю: «Как же пойду в столовую, оставив школу открытой. Надо что-то придумать». Взял молоток, гвоздь, в косяк забил, загнул, повернул на дверь — видно, что закрыта. Опять принялся за чтение. Читаю, по сторонам поглядываю. На часы посматриваю.
Прошло два часа. Пора идти на завтрак. Вдруг на тропе появилось два человека. Идут от причала, торопятся. Я как будто не замечаю их, продолжаю читать. Проходят мимо школы, не задерживаются и направились в сторону столовой. «Ищут», — подумал я. Обождал немного и пошёл на завтрак. Мальчишки уже были там. Спрашиваю:
— Здесь никого не было?
— Анчи, — ответила Киди.
Я попросил Киди в миску положить кушанье, в кружку налил чаю, говорю: — В школе покушаю. Тороплюсь. Человек должен подойти. А вы, мальчишки, покушаете, заготовьте для кухни дров.
Завтрак я предложил Ане и поспешил на улицу. Посидел, почитал и думаю: «Чтобы узнать последнюю новость, надо идти кмагазину», — и пошёл.
У магазина был Иван Васильевич, Енгили, Гольду и незнакомый мужчина. Я со всеми поздоровался. Иван Васильевич говорит:
—Анатолий Яковлевич, заходи. Сейчас у тебя много денег.
— С моими деньгами сильно не разгонишься.
— Бери, что хочешь, — хвастанул завмаг.
— Что мне надо, того у тебя нет.
— Скажи, что надо?
— Патефон.
— Чего нэма, того нэма. Будет. Надо было давно сказать. Скучаем?
— Без Георгия всегда скучно. Ты лучше скажи, что нового?
—Моя фанза с краю — ничего не знаю.
— Ни отнекивайся. Ты тут всё знаешь.
— Говорят, что чукенский парень украл нареченую девушку брата Вотану. Парень девушку из-под носа Абзани увёл. Абзани сейчас перебрался в Джанго. Вотану тоже переезжает сюда.
— Правильно и делает. Ладно. Я пошёл. Торгуй.
— Стараюсь.
Стемнело. Я стал поджидать Аки. Свет не зажигаю, не раздеваюсь. Полежал. В комнате стало темно. Встал. С окна убрал занавес. Посмотрел в окно. Кроме зарослей ничего не увидел. Подушку переложил на другой конец топчана, чтобы было видеть окно. Лёг и думаю: «Как же так? Аки сказал, что переезжает в Джанго, когда в Джанго будет жить Абзани?» Стал засыпать. Слышу — стук-стук по стеклу. Я к окну. У окна, прижавшись к стене стоит Аки. Я вывожу Аню. У двери стоит Аки и ещё двое, у каждого в руках палки. Аки Аню взял за руку, сказал: «Асаса», — и они скрылись в зарослях. Я подумал: «В такой глуши и беспокойная жизнь». До утра так и не уснул. Всё думал о молодых.
Сходил на завтрак и направился к магазину. У магазина были люди. Один мужчина кричал и кому-то грозил, а когда увидел меня, покосился, заскрежетал зубами и удалился. Я спросил:
— Не Абзани ли это?
— Он самый, — сказал Иван Васильевич.
— Пьян?
— Конечно.
— Сердит?
— Рассердишься, когда законную жену из-под носа уведут. Кто придумал такой закон?
— Может, огдё?
— Окзо, — поправил Иван Васильевич.
— Амы говорим: огдё.
— Я как слышал так и говорю.
— Мы — тоже. Не будем спорить. Они всё равно нас понимают.
— И не поправляют. Это только Анатолий Яковлевич и Георгий Иванович всех учат и поправляют.
— И учат, и мучат, — отшутился я.
— Когда же Георгий приедет?
— В августе.
Недели через две зашёл ко мне Иван Васильевич и говорит:
— Пойдём в магазин.
— Зачем?
—Увидишь.
Иван Васильевич открыл магазин. На прилавке лежит две балалайки, гитара, рядом голубой ящик. Я заулыбался.
— Вот это да!
— Это всё вам.
— Я деньги давал только на патефон.
— Денег не надо. Некрасов на школу прислал.
Я взял балалайку, настроил и сыграл подгорную.
— А на гитаре?
— Надо настраивать. Вечером приходи, сыграю и на гитаре.
 





ВСТРЕЧИ С ОПАСНЫМ ЗВЕРЕМ
Приближалось десятое августа, я стал поджидать Георгия. Всё чаще и чаще меня манил причал.
Однажды мы увлеклись игрой на патефоне, вдруг слышу:
— Багдыфи, ребята! Толя, здравствуй!
Мы головы повернули к двери. Георгий опустилмешок и крепко пожал мне руку. Я от радости обнял его и по спине похлопал, выключил патефон.
— Как добрался?
— Нормально. Вижу: неплохо живём, — он взял балалайку и ударил по струнам. — Минор. Сразу видно, что Анатолий Яковлевич на балалайке умеет играть. Он вам играл?
— Да, — сказал Володя.
— Всё сам купил?
— Только патефон. Остальное детям подарил Интеграл.
— Молодец Некрасов.
— Кушать хочешь?
— Не очень. Привёз деревенского хлеба, сала, мёда, сегодня угощаю я.
Прошли в свою комнату.
— А Таня где? Не приехала?
— Нет, и не будет.
— А я думал... Поссорились?
— И не думал. Я ещё к дому не подошёл, как Танин брат стоял с дубинкой и дал мне от ворот — поворот.
— Побил?
— До этого дело не дошло. Да что ты пристал. Забудь про Таню говорить и меня не расстраивай, не хочу даже вспоминать такое расставание.
— Ясно. Молчу.
Во время ужина Георгий Киди спросил:
— Как мёд?
—Ая.
— Хорош, — сказали мальчишки.
— Это всё пчёлки насобирали, видели пчёл?
— Анчи, — сказала Киди.
— Муха такая.
— Которая больно кусается, — добавил Георгий. — Обживусь. Обязательно пчёл заведу. Аипа есть, цветов много, опыт есть, значит, мёд будет.
Из столовой мы пошли к причалу, чтобы забрать оставшиеся вещи Георгия. На берегу я предложил немного посидеть. Георгий согласился.
— Рассказывайте, как вы туг без меня проводили время? Что нового?
— У нас новостей целая куча. Вотану к нам приехал жить, врачи были. Змеи из твоего скворечника падали, а мы убегали. Мальчишки кукушонка подобрали, рыбой выкормили. Для матрацев травы нарезали. Видишь, целая копна стоит. Мальчишки, рассказывайте дальше.
Мальчишки рассказали о том, что медведь задрал лошадь, и Енгили убил тигра.
— Что ещё делали?
— Рыбу ловили, — сказал Лёня.
— Столовую ходил, — с улыбочкой сказал Сеня.
— А про Аки и Аню я тебе потом расскажу.
—А теперь я вам скажу, когда мы ПЛЫЛИ сюда, то на косах видели много белых бабочек. Старики говорят: много кеты будет.
— В этом году ловить столько не будем.
— Дома я частенько ловил. Помогал семью кормить.
— Да, ещё одна новость. Гольду тебя спрашивал, зачем, не знаю.
— Нам как-то надо написать письмо в Ленинград, в Институт Народов Севера и попросить, чтобы прислали книг на удэгейском языке. Наверное, есть такие?
— Зимой обязательно напишем.
— Зачем зимой? Сейчас надо писать. Пока получим ответ — полгода пройдёт.
— С нашим транспортом оно так и будет.
—А ты знаешь, в нашем стойбище появилась древняя старуха Юбо. Ей, по всей вероятности, лет сто будет. Старая-старая, худая, сгорбленная, рот перекошен. Постоянно слезы текут. Возможно, трахома глаз. Я её часто вижу на берегу. Постоянно что-то сосёт. В руках держит стебель лимона. Разнаряжена. В ушах серьги. На ноздревой перегородке висит с копеечку серебряная пластинка. На руках болтаются серебряные браслеты. Пытался с ней поговорить, но она стесняется и уходит от меня. Однажды всё же сказала: «Учитель, я скоро к верхним людям пойду».
— Так сказала, чтобы ты отвязался от неё.
— Возможно.
— Пошли большой юрта, — сказал Георгий.
Занесли вещи. Георгий вынес на улицу патефон, мальчишкам говорит:
— Играйте — я послушаю.
— А вон и гости к нам жалуют. Узнаёшь?
— Гольду с Патьмой.
— Откуда узнал, что ты приехал?
— Тайга тоже слухом пользуется. Утром — Джанго сказал, вечером — Дакка услышал.
Гольду подошёл, поздоровался.
— Гошка, Патьма волос режь.
— Обрезать недолго, а она согласна?
— Согласна. Сама говорил.
— И ты согласен?
— Моя тоже согласен.
— Гольду хочет, чтобы его жена была молодой, красивой, — говорю я.
— Ая, — согласился Гольду.
—Тогда пойдём в помещение.
— Георгий Иванович, стриги под женскую польку. Пусть женщины Джанго позавидуют ей.
Гости с Георгием пошли в помещение, я оживился и говорю:
— Володя, заводи весёлую песню, под музыку будет легче расставаться с косой.
Прошло полчаса, а они не выходят. Терпеливо жду и уже представляю Патьму с короткой подстрижкой. Наконец-то выходит Патьма, за ней Гольду с парикмахером.
— Анатолий Яковлевич, оценка.
— Отлично. Годков тридцать — больше не дать. В зеркало смотрелась?
— Даже в два: с лица и с затылка себя видела.
— Ну, и Георгий Иванович! Ну, и чудотворец! А Гольду понравилась такая стрижка?
— Ая, — сказал Гольду.
Патьма, не останавливаясь, с приподнятой головой мягко пошла по тропе, Гольду — за ней.
— Я ей и косу на память отдал.
* * *
Утром, другого дня, Георгий сказал:
— Сегодня с мальчишками иду в лес.
— Зачем? Не клещей ли собирать?
— Посмотреть: есть ли в этом году урожай на кедровые орешки.
— Ружьё бери.
— Нет надобности. Некого стрелять.
— Нож не забывай, да долго не ходите, а то переживать буду.
После завтрака Георгий с мальчишками отправился в лес, а я направился к причалу. Посидел на ершистом дереве, полюбовался солнечным днём, окрестной чарующей природой и отправился к себе.
Не прошло и часу — заскакивают парни всей гурьбой. Георгий хватает ружьё и в коридор. Я за ним.
— Куда? Зачем?
— Потом.
Смотрю с крылечка, а они на скорости, как козы, прыгают по зарослям. Скрылись. Я запереживал. Вытянулся и смотрю в их сторону — никого. Постоял, послушал, присел на крылечко, вслушиваюсь — тишина. «Кого хотят убить?» — задался мыслью. — Ни выстрела, ни ребят. Для чего-то же взяли ружья?»
Сидел, ходил, намеревался идти к ним, возвращаюсь и всё на часы поглядываю. Прошло сорок минут, и совсем с другой стороны слышу быстрый говор Георгия. Я — навстречу.
— Что стряслось?
— Ничего страшного.
— Все живы?
- Все, все, успокойся. Видишь, своими ногами топают.
— Так что же?
— Дай прийти в себя.
Подошли к школе. Ребята закуривают. Георгий из рук не выпускает ружья, как будто готов снова бежать.
— Жаль, тебя не было, а то бы посмотрел на свадьбу мафа.
— Зачем же тогда стрелять?
— Он коня задрал, — сказал Сеня.
— Ты только послушай. Идём рядом с Сеней. Вот тут, совсем близко. Ещё в лес толком не зашли. Сеня толкает меня в бок и тихо: «Мафа». — «Вижу», — говорю, и мы присели. Оглянулся — Володя с Лёней замаскировались. Перед нами поляна. Посредине поляны, утопая в траве, сидит медведь, в лапах держит широлистное растение, подобие лопуха и чавкает. Сеня шепчет: «Мама». Гляжу — к ней направляется, с полной охапкой такой же травы, медведище, с тебя ростом. Мы прижались к земле. Я понял, что жених лакомым растением угощает невесту. А она, видно, разборчива.
Почавкала, почавкала, бросила, другую взяла, опять стала чавкать. Потом как загудит: у-у-у, встала и пошла. Кавалер за ней, и тут, откуда ни возьмись, появилось ещё три медведя. Один меньше другого. И гуськом за ними. Идут, как люди. У каждого в лапах трава. Жених лапу положил на спину невесте. Она как гыркнет и лапой ему по морде. Он повернулся, следом идущему, тоже как врежет. Тот — третьему. Третий — самому маленькому. Малыш закричал: «ай-ай!» — бросил траву. Пока я за малышом наблюдал — большие скрылись. Сеня говорит: «Бердана надо», — и как рванёт. Я за ним, и обогнать не могу... Вернулись, а их и след простыл. Куда идти? Кругом заросли. Недолго и в объятия попасть.
— Мафа хитрый и злой, — сказал Володя.
— Гон идёт, — сказал Георгий.
— И зачем они вам нужны?
— За лошадь мстить надо. Она ему мешала, что ли, — негодовал Сеня.
— Нечего вам сейчас по лесу бродить. Шишка будет-не будет, всё равно сыты будем. Георгий Иванович, в лес больше не ходи.
— Интересно посмотреть.
— Добегаешься, будет тебе интересно.
— Кого бы спросить, какой травой они угощали?
— Чуня, — сказал Володя.
— Точно знаешь?
— Не веришь, — обидчиво сказал Володя. — Наши люди его тоже едят.
— Верю, верю. И тебе и зверю, — шуткой стал отговариваться Георгий. — А пока сам не проверю, никому не поверю.
— Баню будем топить?
— Зачем? - спросил Георгий.
— Как зачем? Трусы стирать.
Георгий засмеялся.
— Ну, и Анатолий Яковлевич. Ну, и огдё тебя забери.
— Мальчишки, баню топить будем?
— Будем.
— А кричать: «Манга!» будем?
Мальчишки заулыбались.
— Тогда за дело.
* * *
Прошло два дня. Я за столом читаю. Тихо открывается дверь.
— Кто там? — не глядя спросил я.
— Я, — потерянным голосом сказал Гоша. Взглянул на него.
— Что с тобой?
— Ничего.
— Заболел?
— С чего взял, — присел на постель.
— Глянь в зеркало.
— Зачем?
— Опять в тайгу ходил?
—Угадал,—тяжко вздохнул и стал рассказывать. — пошёл на кладбище.
— Место выбирать.
— Не перебивай. Слушай, а то не буду рассказывать.
— Слушаю.
— Пошёл поискать неведомые заросли лимонника. Близко-то всё вырезали. Ну, и заглянул на кладбище.
— Что дальше?
— Походил, позаглядывал, на вещи покойных посмотрел. Лимонник нашёл. Срезал лозу, скрутил и дальше иду. Гляды поросята шарятся в траве, полосатые, красивые, да близко, хоть руками бери. Я стал считать: один, два, три, четыре... Вдруг один как визгнет. «Держись!» — сработала мысль я в сторону. Слышу: сзади шум, треск. Я прыгнул на непроходимые заросли кустарника и повис. Свинья, как хрюкнет около меня. Я голову повернул и встретились взглядом. У свиньи глаза красные, словно налиты кровью, горят. Тут же приблизилась и толкнула в правый бок. Я завизжал, как поросёнок, и не свожу с неё глаз. Она чуть отступила и смотрит на меня. Я не смолкая, продолжаю кричать. И думаю: «Буду кричать, пока не уйдёт». Свинья опять приблизилась и толкнула уже в грудь. После этого я так заорал, что, наверное, в Джанго все слышали. Свинья, видно, опешила — задом, задом и скрылась. Я перестал орать, но с кустов не спускаюсь. Слушаю. Тихо. Потом, как козёл, прыг, и маху... Ты бы знал, как я орал. Даже сейчас в ушах какой-то шум ощущаю.
— Я тебе говорил: добегаешься. Так оно и случилось. Хорошо, что только толкнула. Могла бы и хапнуть.
— Могла. Но, видимо, поняла, что я безобидное шумное существо...
Успокоившись, Георгий сходил к причалу и говорит:
— Новость хочешь узнать?
— Хорошую — рассказывай, плохую — не надо.
— Я тебе всегда только хорошее рассказываю.
— Не то говоришь.
— В нашу столицу приехали мужики строить медпункт с родильным отделением.
— Думаю, что пустовать будет. Знаешь, где они рожают?
— Может, не всё, но знаю.
— Скажи, что знаешь?
— Экзамен?
— Нет. Сам хочу больше знать.
—Как только муж роженицы узнает, что ей скоро рожать, то он ей строит шалашик, приносит шкуры, заготавливает дрова, устраивает очаг, приносит воду, делает из бересты люльку.
— А если муж отлучился?
— Сама ремонтирует старый шалашик, либо строит новый, как может. Всё делает в тайне, чтоб огдё не узнал.
— Правильно. И когда рожает, то чтоб никто не присутствовал. Нельзя.
— И сама пуповину перегрызает и, как может, сама ребёнка согревает.
— А если зима? Страшный холод. Малый очаг не помогает. Большой разводить опасно.
— Один исход — двойная жертва.
— Что роженица кушает?
— Либо сама готовит, либо кто-нибудь приносит ей готовую пищу и ставит около шалашика..
— Ещё что знаешь?
— Ещё?.. Ещё вот что. До родов и после родов запрещается вслух говорить. Огдё может подслушать и унести душу ребёнка к верхним людям. Поэтому имена детям дают необычные: названия каких-либо предметов или птиц, зверьков.
— Хватит, молодец.
Георгий взглянул на меня, улыбнулся и покачал головой.
...Вечером этого дня в школе появился Вотану с Пимкой. Мы были удивлены, особенно появлению Пимки. Пимка был в хорошем настроении.
— Сам пожелал раньше приехать или Вотану обязал? — спрашиваю его.
— Сам.
— Скучал?
— Очень скучал.
Мы с Вотану стали обсуждать вопросы доставки в школу учеников и о заготовке дров на новый учебный год. И решили: через день отправиться за учениками, чтобы вовремя начать учебный год.
— Ты знаешь, что я надумал?
-Что?
— Тебе надо с собой Пимку взять. Хороший помощник будет.
— Идея. А ты знаешь, что Пимка сейчас отчубучил?
-Что?
— Говорит: «Гошка, дай мне двадцать пять рублей взаймы. Ты же знаешь, что я тебе не отдам».
Я как грохнул, снял очки и вытираю слезы. Георгий в смехе захлёбывается, смотрит на меня. Я сквозь смех выдавил:
-Дал?
— Пять рублей.
Мы опять принялись хохотать. Заходит Пимка.
— Зачем смеётесь?
— Георгий Иванович тут смешную байку рассказал, а ты садись, поговорить надо.
Пимка присел.
— Через две ночи надо ехать за учениками, а у Георгия Ивановича помощника нет. Ты с ним поедешь?
— Хоть счас! — сказал Пимка.
— Спасибо. Это настоящий друг.
Пимка осмелел, потянулся за трубкой.
— А курить — на улицу.
— Знаю.
— Покуришь и ложись спать. Гоша, забываю тебе сказать, когда врачи были, то они беспокоились и о нашем здоровье. Советуют отвар хвои пить, чтобы цингой не заболели. Говорят: — удэгейцы едят сырую рыбу, а вы — нет.
— Сказали, как готовить?
— Надо хвои насыпать в любую посуду. Лучше небольшую. Прокипятить. Зелёный отвар процедить через что-либо и пить.
— Этим тебе надо заниматься. Талу не ешь, — ешь хвою.
...На другой день с утра пораньше заходит Вотану. Немного взволнован.
— Вы как раз мне нужны, — говорю ему.
— Толей, ко мне ходи нехороший люди. Ходи со мной.
— Пойду. Обязательно пойду. Мне только надо немного задержаться.
Может и Георгий Иванович с тобой сходить.
— Идём, идём, Вотану, — сказал Георгий, — сейчас разберёмся. Может, шпион какой, — и пошли.
Георгий вскоре вернулся.
— Разобрались?
— Разобрались. Вотану впервые увидел командировочное удостоверение с маленькой печатью. Какой-то москвич сюда забрёл. Зачем — не понятно. Партийный. Партбилет показал. Я Вотану объяснил, что это деловой наш человек с очень важным документом. После этого Вотану молчком поставил печать и расписался. На этом и кончилось наше разбирательство.
— Не спросил, зачем приезжал?
— Не моё дело. Помог и ладно. Мало ли тут ездит.
—Такому председателю обязательно надо в помощь грамотного человека.
— Выучим, тогда и поставят, а пока надо так помогать.
Весь день мы готовили к продолжительному плаванию два бата. Не забыли нарыть картофеля, который уродился на славу.
— Будешь в стойбищах угощать варёной картошкой. Рассказывай и показывай, как её садят. Агитируй заниматься земледелием.
— Вотану сказал, что отчаливать надо с восходом солнца.
...На шестой день, после отъезда Георгия, прибыло пять учеников. Родители привезли детей десятилетнего возраста. Меня это очень обрадовало. Через два дня с верховья Хора прибыло ещё двое ребят. А тридцатого августа прибыл Георгий с Пимкой, и привезли ещё восемь ребят. Из бывших учеников рода Кимонко не явился лишь Золодо.
— Первого сентября нам можно начинать учебный год, — сказал Георгий.
— Думаю, что да. На сегодня у нас уже девятнадцать учеников.
 


















































































































ВТОРОЙ УЧЕБНЫЙ ГОД (1934-35 гг.)
Второй учебный год мы начали первого сентября. А третьего сентября Вотану с родителями привёз ещё десять учеников.
Мы прервали занятия, построили всех в классе. И я дал слово Вотану.
— Бата и адига, учись хорошо, умный буди, как Госка и Толей, — пожал нам руки и сказал: — Моя пошёл. Дело ес.
Мы отблагодарили родителей, за то, что привезли детей и предложили им зайти в столовую.
После обеда Георгий с новичками занимался баней, а после ужина, чтоб ребята не скучали, устроили увеселительный вечер. Под гармонь настроили балалайку. Попробовали играть — получается. Георгий играет на гармони, я — то на гитаре, то на балалайке. Призвали ребят танцевать. «Старички» танцевали с большим удовольствием. Новички с затаёнными мыслями смотрели на танцующих. Я вспомнил, как Гоша терял пуговицы. Обратил внимание на самых младших, грусти ни у кого не заметил. Дети были спокойны, по-детски застенчивы, и у всех проскальзывал любопытный взгляд.
Без привычки я о струны быстро набил пальцы и прекратил игру. Георгий—тоже.
— Вот так надо играть, — сказал Георгий.
— Георгий Иванович, не зазнавайся, и они скоро от т»бя не отстанут. Правда, Сесё?
— Учить надо, — сказала Сесе.
— Правильно. Учить надо.
Георгий взял балалайку, присел, сыграл подгорную, сказал: «Учитесь, а мы отдохнём».
Перед сном всем определили постели. Лампы не стали тушить. Старшим наказали: если что, то чтоб нам сразу дали знать. Я глянул на стену и говорю:
— Ружья Сидимбу нет. В суматохе и не вспомнил про него, надо было спросить у Вотану, почему он не приехал.
— Может, надумает. Время ещё есть. Золодо я тоже не видел. Где он? Никто мне о нём ничего и не сказал. Толя, а ты и в этом году меня перехитрил.
— Напрасно наговор делаешь.
— Ничего не напрасно. В прошлом году у тебя было учеников меньше, в этом — тоже.
— Зато я буду учить сразу два класса. Так что квиты. Толей за пазухой камень не держит.
— Это точно.
— Надо сходить на погоду посмотреть.
— А потом на матрац сено мять.
— А тебе и за два года не перемять.
— Конечно. Я лёгонький.
— И ловкенький.
— Кушаю мало.
— И всё в вассу обращается. Хватит болтать. Пора делом заняться.
Обошли комнаты. Поубавили свет. Улеглись спать, а спать мне не хотелось. Прошедший день небывалым успехом слишком всколыхнул мою душу.
— Толя, ты спишь?
— Нет, а что?
— Рассказал бы что-нибудь.
— Что тебе расскажу, за год уже всё пересказал, что было со мной, что видел и что слышал, так что спим.
* * *
Проснулся. Потянулся за очками. Захрустел пырей.
— Проснулся? — спросил Георгий.
— Время хочу посмотреть.
— На моих «серебряных» седьмой.
— Надо вставать. Семья добавилась, — хлопот прибавилось.
— Это разве большая семья, немного больше семьи Кузьмина Ивана. Моя мать всегда гордится, что у неё много детей. И на удивление кого-либо всегда скажет поговорку: хата детьми весела. Знаешь, я в этот раз не заметил неприязни друг к другу, как это было в прошлом году.
— Правильно подметил. Взрослые сдружились, а новички все маленькие. Ты возраст их спрашивал?
— Чего спрашивать, когда они не знают. У родителей спрашивал, а толку. Документов нет. В половом отношении созрела, значит, взрослая. А если взрослая, то ей пятнадцать-шестнадцать лет. И весь вывод.
— Хорошо рассуждать. Надо скорее сюда фельдшера-акушера. И на рождённых справки давать.
— Рабочие заканчивают строить медпункт. Обещают приспособить нарты для перевозки больных.
— Разумно. Всё же какой-то выход из положения будет.
После занятий я Георгия спросил:
— Чем занимались?
— Городьбу строили.
— Для свинок?
— Угадал. Я тут договорился на двоих поросят. Полосатенькие. Прелесть. Ты таких не видел.
— Зато, ты за меня насмотрелся. Наверное, и сейчас в глазах рябит. Георгий улыбнулся.
— Выкормим. Отходов много, старая рыба ещё есть, свежей поймаем. В тайгу за мясом не надо будет ходить. У ребят заботы будут.
— Наша задача детей учить, а не заниматься звероводством.
— Толя, ты не прав. Надо заниматься и тем, и другим. Дети должны всё познавать. Может, кто-нибудь на ветеринарного врача будет учиться.
—Делай. Не возражаю. Надо по выходным дням этим заниматься. Большие бы лучше помогли.
— И то верно, — согласился Георгий.
— Пимке дай задание. Он быстро с парнями сделает.
— А ты знаешь, что я про Пимку узнал?
— Что?
— Что его настоящее имя Пионка.
— А никогда не говорил, скрывает.
...Как-то я веду урок. Ребята пишут, сопят, перья скрипят. Вдруг в окне показалась голова девочки. Я отошёл в сторонку, и наблюдаю за ней. А она с таким любопытством смотрит, и, кажется, вот-вот стукнет по стеклу и попросится зайти в класс. Я не сдержался и говорю:
— Ребята, чья девочка заглядывает в окно?
— Это не адига. Это жена Алексея, — сказал Сеня.
— Знаешь, в какой юрте живёт?
— Знаю.
Мне уже не до урока стало. Занимаюсь, а самому так и видится личико девочки. «Хоть бы не убежала до перемены». И не вытерпел. Звонок дал на пять минут раньше, поторопился на улицу. Девочка отошла от окна и прижалась к стене. Я подошёл к ней и говорю:
— Почему не ходишь в школу?
Молчит.
— Учиться хочешь?
Девочка кивнула головой. Я завёл её в класс, посадил за стол, и на урок дал звонок. Во время урока я больше обычного старался говорить по-удэгейски. На перемене девочка убежала. Я ребят спрашиваю:
— Почему убежала девочка?
— Мужа боится.
— Кто знает, как её зовут?
— Аняка, — сказал Володя.
На перемене я рассказал Георгию о случившемся..
— Чего удивляешься, — сказал Георгий. — Велика по годам?
—Лет тринадцать, не более. После уроков меня не ищи. Я пойду к Алексею.
— И ты меня не ищи. Я буду с мальчишками на строительстве изгороди.
После уроков я с Сеней пошёл к Алексею. У юрты никого не было. Я постучал в дверь. Молчок. Приоткрыв дверь, я спросил:
— Можно?
— Заходи.
— Сеня, можешь идти, — я зашёл в юрту, поздоровался и сразу спросил:
— Вас зовут Алексей?
— Алексей. Чиво твоя? — встречно последовал вопрос. Аняка, отвернувшись, что-то делала у кухонного столика. Молодой мужчина сидел у очага, курил и пошевеливал угольки. Я потоптался на месте и не спеша объяснил Алексею, что его жена ещё ребёнок, ей надо учиться. Алексей не очень сердито, но твердо заявил:
— Зачем так говоришь? Аняка моя жена. Я её купил.
— Я не спорю, что это так. Я только одного хочу, чтобы Аняка училась.
Мы долго доказывали друг другу свою правоту. А когда я сказал, что Аняка будет ходить в школу на занятия, кушать в столовой, а жить в юрте, то Алексей сразу дал согласие. «Аняка, слушай, — обратился я к девочке, — завтра приходи в школу. А тебе, Алексей, спасибо. Заходи к нам».
Алексей понял, что я остался доволен результатом беседы, встал, протянул мне руку. Я её крепко пожал, и мы вышли на улицу.
На другой день Аняка пришла в школу.
...Приближался конец сентября. Выходной день был солнечный. Георгий с мальчишками пошёл готовить к рыбалке невод. Скоро должна пойти кета. И по приметам белых бабочек, как говорил Георгий, кета должна идти сильно. Девочек я отправил в столовую, сам прошёл на берег и читаю книгу. Посмотрел на часы — время обеда. Я поспешил в столовую. Дети кушают. Георгия нет. Взглянул на сидящих—одной девочки нет. Спрашиваю: «Где Дуня?» Дети пожимают плечами. Я — в школу. Дуни нет. Вернулся в столовую. Ни Георгия, ни девочек нет. Тётя Полина сказала, что девочки пошли искать Дуню. Я — опять в школу. Встречается мальчик.
— Бата, где Дуня?
Мальчик посмотрел мне в глаза, протянул руку в сторону кладбища и говорит:
- Таду (там, значит).
— Чего же ты молчал, пошли скорее, — иду, чуть не бегу, и думаю: «Мне же говорили, что над кладбищем витают умершие духи, и они способны заманивать, затаскивать людей».
По известной мне тропинке я быстро прошёл на кладбище и в окружении девочек увидел Дуню. Дуня сидит на корточках, волосы взлохмачены, лицо закрыла руками. Я осторожно стал подходить. Девочки, присевшие на кортрчки, что-то ей говорят. Увидели меня, встали, расступились. Дуню я взял за руку и повёл в школу. Веду. Девочки идут следом. Вспомнил, что она не обедала, свернул в столовую. Посадил Дуню за стол и попросил подать ей обед. Дуня до еды не дотрагивается.
— Дуня, почему не кушаешь?
Дуня молчит. Девочки молчат. Вдруг одна девочка развернулась и вышла. Я спросил:
— Кто вышел?
— Таня Кимонко, — сказала Киди. — Чукен живи.
— Киди, что же делать? Подскажи.
Заходит Таня. В руке зеркальце, сразу к Дуне и перед лицом вертит его. Дуня лицо отворачивает. Я взял у Тани зеркальце и говорю:
— Дуня, посмотри, как ты взлохмачена.
— Она не будет смотреть, — сказала Киди.
— Почему?
— В зеркальце она видит огдё, который забрался в её душу. Надо его кормить. Он уйдёт.
Мы засуетились, провели ритуал бабушки Потоло. Таня взяла миску, вышла на улицу и содержимое миски выплеснула в восточную сторону. Всё, что мы делали, Дуня видела. И, когда Таня вернулась с пустой миской, Дуня стала совсем другой. Она причесалась и стала кушать. Покушала, посмотрела в зеркало. Мы её отвели в школу и уложили в постель. Дуня моментально заснула.
Появился Георгий. Я ему всё рассказал и попросил:
—Детей без присмотра не оставлять.
— Когда же мы избавимся от этого огдё, — возмущался Георгий.
...Собираемся идти на завтрак. Я одеваю тэга.
— Детей приучаешь к русской одежде, а сам одеваешь удэгейскую.
— Я не запрещаю. Что хотят, то пусть и носят. Лишь бы чистое было. Я тебе не говорил, что себе заказал тэга. Буду постоянно носить, даже с выездом.
— А впрочем, я замечаю, что молодёжь стала больше носить русские рубашки.
— Конечно, проще готовую купить, чем шить, да ещё расшивать.
Вечером Сеня приносит тэга и говорит:
-Анатолий Яковлевич, бери.
— Скажи маме большое спасибо, и деньги ей передай.
Я ещё не успел примерять тэга, как заходит Аняка и поясняет, что жена Нагала сделала загородку, будет рожать.
— Знаешь, где?
Аняка кивнула головой.
— Покажешь?
-Да.
— Завтра, как придёшь на занятия, сразу ко мне. Георгий Иванович тебя отпустит, и мы пойдём. А сейчас иди юрта, а то Алексей будет сердиться.
— Некогда заниматься тем, чем надо, — говорю я.
— А как ты думал?
— Никак.
— Работа с населением. Чья работа?
— Учить вздумал.
— Не учу, а подсказываю, чтобы ты не уходил от ответственности за все непорядки в окружении нас. Вотану на это, может, посмотрит сквозь пальцы, а мы обязаны женщине помочь.
— Так что же делать?
— Завтра надо идти к Нагала.
— Мы же вмешиваемся в их семейные дела.
— Вот и хорошо. Лишь бы от этого польза была. Боишься идти, так и скажи. Отпусти. Я пойду. Аты занимайся.
— Заменить не смогу.
— Тогда иди сам. Это же мать, как ты не понимаешь.
— Хватит! Мать, мать! Я тебе что говорил про мать...
— Молчу.
Утром вышел на улицу. Моросит дождь. Хожу туда-сюда, то и дело поглядываю на часы, а время, Как назло, тянется медленно. Наконец-то Аняка покушала, и мы пошли. Аняка издали мне показала шалашик. Я зашагал быстрее. Дошли до юрты Нагала. Отпускаю Аняка, сам стою и не решаюсь зайти. «Смелей, Анатолий Яковлевич», — внушаю себе и без всяких приличий вошёл в юрту.
Нагала лежит на шкуре, нога на ногу, сосёт трубку. Один. Я не поздоровался, сразу стал его просить, чтобы он жену вернул в юрту. Нагала отказывается, я умоляю его, он и слушать не хочет. Стал предлагать отвезти её в Ходы. «Там врач», — говорю. И, как бы я не распинался перед ним, он всё время твердил: «По нашим законам она должна рожать в тайге». Я не сдержался и выпалил: «Если она умрёт, то советский суд будет тебя судить, как убийцу двух людей». Он соскочил, крикнул:
— Веди! Моя уходит тайга!
— Кто будет кормить?
— Накормят! — зло крикнул он.
Я вышел из юрты. У юрты стояли женщины.
— Где рожает жена Нагала? Показывайте! — Сам — вперед, женщины — за мной, и о чём-то говорят.
Подошли к шалашику. В шалашике на корточках сидит женщина. Её мокрая одежда прилипла к телу. Она дрожит.
Я стал ломать шалашик и разбрасывать хворост. Женщины помогают. «Они, видимо, слышали наш разговор, и то, чем он кончился», — подумал я.
— Ведите в юрту Нагала! — приказываю им.
Женщины подхватили роженицу и повели. Я — следом. Зашли в юрту. Нагала нет.
— Разводи хороший огонь. Ухаживайте за ней. Проверю, — сказал я и ушёл. На другой день Аняка доложила нам, что жена Нагала родила сына.
— Нагала вернётся и переставит юрту, либо сделает дверь с другой стороны, а эту забьёт, — сказал Георгий.
— Откуда знаешь?
— От тех, с кем живу.
...Третий день идёт затяжной мелкий дождь. Воскресенье. Георгия спрашиваю:
— Чем будешь заниматься?
— Что можно в такую погоду делать, подскажи.
— Беседы проводи.
— Я тоже так думаю. Задам загадки, пусть головы поломают, поиграем, потанцуем.
— Поломаем руки, ноги, вассу поразвиваем.
— В чей огород камушки бросаешь?
— В твой, где поросята будут жить.
— Не смейся, люди уже пошли, будут поросята. Кормов побольше готовь.
— Пойдёт кета, будет и корм.
— Скоро мы рыбные хрящики погрызём, — потирая руки, сказал Георгий.
— О хрящиках потом, сейчас запиши загадки, потом скажешь, какие отгадают.
Подошло время обеда. Стали строиться, а девочек нет.
— Может, в столовую сами ушли. Пимка, а ну, бегом в столовую! — приказал Георгий.
Минута — и Пимка вернулся.
— Анчи, — издали сообщает Пимка.
— Георгий Иванович, опять недогляд получился...
- Не ругайся. Сейчас найдём. Они будут на кладбище, где им ещё быть. Бата, за мной!
Мальчишки толпой пошли в направлении кладбища. «Расходись!» — скомандовал Георгий и вытянул руки в разные стороны. Я следом иду, по сторонам смотрю, очки поправляю, усы поглаживаю, как будто они у меня являются органом обоняния и должны подсказать: куда идти.
— Здесь Сесе! — крикнул Лёня.
Мы - к нему. Сесе сидит на корточках и девочки с ней.
— Сесе, что с тобой? А ну, вставай! — взял её руку. Она поднялась. На глазах слезы. «Георгий Иванович, Сесе плачет».
— Кто обидел тебя? Скажи? Мы его накажем.
— Анатолий Яковлевич, не пытай. Догадываюсь, почему она плачет.
— Почему?
— Потом расскажу. Пошли обедать. Сесе, успокойся. Пошли, а то дети ждут, Киди беспокоится.
Сесе без упрямства, в окружении девочек, пошла. Дети — впереди, мы — сзади.
— Все в столовую! — скомандовал Георгий.
— Так что же случилось?
— Не спеши. В школе расскажу, а то в траву упадёшь, потом тебя ищи.
— Загадки кто-нибудь отгадал?
— Не все, но отгадали. Первую я загадал:
Ног нет, а хожу,
Рта нет, а скажу,
Когда спать,
Когда вставать,
Когда уроки начинать.
«Часы», — сказал Сеня. Подумал и сказал. Я его похвалил. Он довольный был. А Володя отгадал такую:
Без досок, без топоров
Через реку мост готов.
Мост—как синее стекло:
Скользко, весело, светло.
«Лёт», — сказал Володя.
— До сих пор звонкие согласные путают с глухими.
— Я это заметил, как только стали заниматься.
— А вот такую загадку знаешь?
Живёт под крылечком,
А хвост колечком.
— Собака.
— Точно. А Сесе, не задумываясь, сказала: «Наш Захпу». Так я её хвалил, хвалил.
— Наверное, сам радовался больше Сесе.
—Точно.
— Так почему же Сесе плакала?
— Потом, потом, терпение, Толя.
Мы покушали, пришли в школу.
— Ребята, отдыхай, играй, но не расходись. Пошли, Анатолий Яковлевич, — мы зашли в комнату. — А теперь слушай. После беседы дал я им возможность порисовать. Они рисуют, я хожу, посматриваю. Подошёл к Сесе, а она смотрит мне в глаза и подсовывает записку. Читаю: «Госа, я тебя лубу». Я ей тут же говорю: «Потом научу, как писать «люблю». Взял записку и положил в карман. Она, конечно, обиделась, что не ответил ей на любовь. Сразу затряслась, встала и вышла. Этому я не придал значения. Вышла и вышла. Пусть, думаю, охладит свою любовь. А оно, видишь, как обернулось.
— Записку не выбросил?
— Вот она, - и подаёт.
— Да. Это почерк Сесе, — и как захохочу.
Георгий поддержал меня, и мы в смехе отвели душу.
— Сейчас чем думаешь заняться?
— Сейчас можно и на рыбалку прогуляться. Только младшим удочки надо подготовить.
— Вечером тала будет?
— Обязательно. Как не кормить поросят? Ты же видишь: сколько пищи остаётся. Никак не могут привыкнуть к нашим блюдам.
Мальчишки с Георгием принялись готовить снасти, а я с девочками пошёл на берег. Около бата что-то делает Вотану. Я его стал сразу узнавать по волосяной черной шляпе. Шляпу из мужчин носил только он. Вотану увидел меня:
— Э-э-э, Толей! Ходи. Дели ес.
Я подошёл, поздоровались. Вотану мне стал говорить, что надо сходить в Гвасюги, встретиться с председателем артели. Посмотреть место: можно ли там построить большое стойбище, а то в Джанго люди прибывают, а места для юрт совсем мало.
Я ему дал «добро», и в ближайшие дни пообещал сходить.
Подошёл Георгий. Я ему рассказал о нашем разговоре с Вотану.
— Молодец Вотану. Думает о будущем своего народа. А ты иди и не откладывай, пока тепло. Гвасюги здесь рядом.
...В один из погожих дней я собрался идти в Гвасюги.
— Ты только берегом иди. Там есть звериная тропа. Может, зарастает, но всё равно видно, что по ней ходят, может, товарища возьмёшь, веселей будет.
- Не надо. Пусть занимаются. Если задержусь, — с моими начни занятия.
Иду, тороплюсь, прикидываю: сколько километров прошёл. Остановлюсь, очки протру, на часы посмотрю и дальше иду. Нет-нет, да по сторонам брошу взгляд. Чувствую, что страх подгоняет. «Хоть бы не встретился мафа». Остановился. Взглянул на часы — два часа в пути. Присмотрелся — юрту вижу. Прибавил шагу. Подошёл к юрте. Залаяла собака. Из юрты вышел юноша. Прикинул: лет восемнадцать — не более. Поздоровались, познакомились. Юноша назвал себя Еофу Кимонко. Я спросил: «Где проживает председатель артели?» Еофу показал юрту и сказал, что его зовут Данзули Кялундзюга. Тут же стал жаловаться: «Хочу учиться, но председатель не пускает.

Он меня обругал, назвал «собачьим сыном» и сказал: «Собака не может учиться, и ты не можешь учиться»».
Я возмутился, сказал ему, ты, мол, пойдёшь со мной, и никто тебе не запретит учиться.
Потом я встретился с Данзули, переговорил. Осмотрел местность, зашёл к Еофу. Он взял свои вещи, ружьё, позвал собаку, и мы пошли в Джанго.
Еофу идёт мягким, неслышным шагом. Я не отстаю от него. Временами разговариваем. Собака бежит то впереди, то скроется из виду. Вдруг Еофу остановился, поднял руку. Потом быстро снимает с плеча ружьё и щелкает затвором. Собака прижалась к его ногам. Мои глаза забегали по сторонам.
- Кути (тигр), — тихо сказал Еофу.
— Где? — так же тихо спросил я и приблизился к нему. А у самого со страху зашевелились волосы, и я почувствовал, как поднимается кепка. Кажется, вокруг всё осмотрел — никого не увидел.
Еофу с минуту, а, может, и две, постоял, сказал: «Однако, надо ходи», — и медленно-медленно пошёл. Я — следом, чуть не наступаю на пятки. Собака путается под ногами. Еофу всё смотрит в левую сторону. Я — тоже. Потом взглянул на меня и бросил взгляд в сторону сопки: «Твоя видишь?» Я взглядом прочесал невысокие заросли и метрах в двадцати от нас увидел, опалённого цвета с черными полосами, спину тигра, идущего также в нашем направлении. Еофу не останавливается, тигр тоже не останавливается и не показывает своей морды. «Видно, что смел и уважает смелых, а то бы давно напал», — подумал я. Не знаю, сколько метров он нас сопровождал, но вскоре я его потерял из виду. Еофу идёт, не останавливается. Потом остановился и говорит:
— Анчи кути. Его наш след ходи, — и пропускает меня вперед. — Ходи,
ХОДИ.
«Приказ бывалого охотника надо выполнять», — подумал я и прибавил шагу. Собака забежала вперед меня и замельтешила лапками. «Умница. Дорогу показывает, — подумал я, и мелькнула мысль: «Хоть бы не преследовал». Прошли с километр, а, может, и больше.
— Уцителъ, курис?
— Не курю, Еофу, — сам смотрю в прошедшую сторону.
— Моя кури надо.
— Кури, если надо. Обожду.
Еофу выбрал открытый бугорок, прошёл к нему и на валежину сел. Я тоже присел. Еофу закуривает. Я смотрю на него и думаю: «Какой же он смелый. Довелись мне одному в таком случае быть, потерял бы, наверное, дар речи».
Еофу покурил, и мы пошли. Мне тропа была уже знакома. Я шёл уверенно и спокойно. За. спиной была надёжная защита.
Дошли благополучно. Георгий вёл урок. Я зашёл в класс, представил Еофу, как нового ученика.
— Тридцать первым будет, — радостно сказал Георгий. - Молодец, что учиться пришёл. Ребята, видите, он даже от охоты отказался. Понимает, что грамотному легче жить.
Я провел Еофу в спальню. Выделил ему постель. Принёс молоток и гвоздь. Забил в стену против его топчана. «Вешай ружьё», — говорю ему. Еофу взглянул на другие ружья, улыбнулся и повесил своё.
Прошли в столовую.
— Багдыфи, анинга, — сказал Еофу.
— Киди, это и есть ваш сын?
-Да.
— Какая радость! Сын учиться пришёл.
Мы вернулись в школу. Георгий спросил-.
— Баню топить будем?
— Обязательно. Я уже бельё приготовил.
— Ты тут займись, а я побежал.
- Куда?
— Потом посмотришь, — он позвал мальчишек и пошёл.
Баня топится, вода греется, девочки следят за огнём. Георгия нет. Пошёл к столовой. Около столовой ребята окружили оградку и смотрят на необычную картину. Приткнулись к изгороди, лопочут. «Наверно, смотрят на поросят», — подумал я и ускорил шаг. Подошёл, вижу: Георгий в оградке двум полосатикам в тазике предлагает пищу. Увидел меня.
—Анатолий Яковлевич, смотри, какие красавцы. Весной это будут взрослые свинки. Ох, и отпразднуем же Первое Мая!
— Дурак думкой богатеет, — вспомнил я поговорку. — Мы сегодня с Еофу видели кути так, как этих поросят.
— Да ну! И не напугались?
— Еофу — не знаю, а я — трухнул.
— Тогда скорей в баню. Вода уже, наверное, согрелась.
Вечером я рассказал Георгию о тигре, о том, как жаловался мне Еофу, о том, что я решил Еофу взять себе в класс и работать с ним индивидуально. Ложимся спать, я Георгию говорю:
— Ну и жизнь. Что ни день, то масса новых событий. От такого напряжения я уже устал.
— Зато интересно.
— Не было бы переживаний.
— Не было бы и интереса. Амне нравится такая жизнь. Не жизнь, а игра в карты.
Утром Георгий сбегал к поросятам и говорит:
— Сообщаю две новости.
— Тебе хоть никуда не ходи. Завалил новостями. Продыху нет.
— Первая — полосатики до еды не дотронулись, ночью землю рыли. Хотят сделать подкоп.
— И сделают. Что им стоит ночку поработать.
— Ничего. Земля скоро замерзнет. Там и собачки сторожат.
— Они не сторожат, а боятся завтрак прокараулить.
— Не говори так. Собачки хорошие.
— Вторая что за новость?
— Ах, да, заболтался. Гольду сказал: удэгеец умер.
— На похороны пойдёшь?
— Обязательно. Надо же земляка проводить. Мальчикам уже дал задание узнать, когда будут хоронить.
Провёл занятия, Георгия спрашиваю:
— На похороны ходил?
— Ходил.
— Ну, и как?
— Для меня — ничего особенного. Если тебя это интересует, то сходи и посмотри.
— Понимаю. Лучше один раз посмотреть, чем сто раз услышать.
— Как, как ты сказал? Повтори.
— Лучше один раз посмотреть, чем сто раз услышать. Вот как.
— Это верно.
В наступившее утро другого дня, я попросил ребят сопроводить меня на кладбище, мальчишки согласились.
Мы подошли к двум рядом стоящим ёлочкам. Между ними лежит кряж длиной в метра два. Верхняя часть его покрыта березовой корой. «Это и есть гроб», — подумал я.
— Из какого дерева сделан гроб? — спрашиваю ребят.
— Амигда, — сказал Болинка.
Около гроба, под ёлочкой, стоит маленькая юрта. В сторону гроба небольшое пространство, напоминающее дверь юрты. Я подошёл и заглянул вовнутрь. На берестяной салфетке стоит берестяная чумашка. В ней лежит юкола, насыпана мука и пшено. Рядом лежит расшитый кисет и видно, что он наполнен табаком. На салфетке стоит бутылка водки.
Я повернулся и посмотрел на мальчишек. Они как остановились, так и стоят. Подошёл к ним. Молчу. Они молчат. Опять смотрю на место захоронения. На ёлочках повешены сетки: для ловли рыбы и соболя, котелок. С другой стороны ёлочки — оморочка. В ней весло и шест. К ёлочке приставлены копьё и острога. И когда я увидел сквозь веточки повешенную собаку, то моё сердце сразу взыграло, грудь сдавило и чувствую — немного вспотел. «Зачем же так, ведь она — невинное животное и могла бы ещё сослужить доброе дело, — рассуждаю про себя. — Ничего не поделаешь. Закон тайги, поддерживаемый вековой культовой традицией».
— ПОШЛИ, - сказал мальчишкам, и быстро зашагал. Пришли в школу. Перемена. Подошёл Георгий.
— Ходил?
— Ходили, — холодно ответил я.
— Чем недоволен?
— Сгубили собаку. Мало одной жертвы, — вторую сотворили. Так делать нельзя.
— Хоть и на том свете, но какой же охотник без собаки?
— Хватит. Ид:; занимайся. Перемена уже кончилась.
— Сейчас взглянем на свои «серебряные». Дежурный, звонок.
Георгий закончил уроки, подходит ко мне и говорит:
— Поросята так и не приняли пищу.
— Больше о детях думай.
— Они ведь тоже дети. Их тоже надо приучить к нашей пище. Будут есть — будут жить.
— Ты им разной травы набросай, можно — кедровых орешков.
— Пусть едят то, что дают. Сегодня свеженького дам... Надо сбегать на берег и узнать: ни идёт ли кета.
—Торопись. Да не забудь позаботиться о рыбацкой одежде.
Георгий вернулся, сообщает:
— Дава пошла. Завтра будем свежую кушать. Уже пять штук выловили. Завтра с утра я с твоими занимаюсь, а ты — с моими. Не возражаешь?
— Если надо, — зачем возражать.
С вечера я заметил: у ребят стало приподнятое настроение.
 
«ЛОВИЛИ ДАВУ (КЕТУ) - ПОЙМАЛИ ДЕВУ»
До обеда под руководством Гольду было сделано две закидки. Один раз в неводок попало десять кетин, другой — более двадцати. Об этом я с посыльным доложил Георгию. Сам нахожусь на берегу, беседую с Гольду.
Закончились уроки. Бежит Георгий.
— Где дети? — спрашиваю его.
— В столовой. Как улов?
— Можно ловить.
- Бегу кушать.
Пообедав, с младшими я пошёл на занятия. После первой перемены на уроке я не досчитался двух мальчишек, а после большой перемены я оказался один. Дал звонок. Дети не идут. Пошёл на берег. Георгий увидел меня, смеётся.
— Без работы остался. Переодевайся, и к нам.
Гляжу: все, как один, с ножами и грызут хрящики. Георгий бросил перебирать невод, подошёл к Аняка.
— Давай поделимся, — он отрезал кусочек, бросил в рот и жуёт. — Вкусно. Анатолий Яковлевич, угощайся.
— Не уговаривай.
— Аняка, что, если мы тебя будем звать Аней, — сказал Георгий. — Не будешь возражать?
Аняка молчит.
— Аня-ка, — по слогам сказал Георгий. — Отбросим последний слог, и получится «А.ня». Легко и красиво. Так, Аня?
— Да, — согласилась она.
— Вот и договорились. Ребята, нашу Аняка теперь будем звать Аня. Все слышали?
— Малыши, пойдём переодеваться. Мальчишки будут рыбу носить, а девочки — помогать поварам. Георгий Иванович, постарайся не упустить хорошего хода. Сегодня отловимся, а завтра на занятия.
— Парни, по своим местам. Кикуса притеняется. Наша очередь.
Мы быстро переоделись, распределили обязанности и заработали. Мальчишки, словно муравьи, с берега тянут кету. Кто — одну, кто — две. Я подбадриваю их. Тётя Полина, Киди с девочками разделывают кету, я солю. Работают все задорно. Радостно смотреть. Хоть песню запевай. Только они не знают русских. Я — удэгейских, а то бы запел. Прибегает Володя.
— Анатолий Яковлевич, тебя Георгий Иванович позвал.
— Зачем?
-Не знай.
Я поручил Сесе вести засолку, и пошёл на берег.
— Зачем позвал?
— Толя, понимаешь: ловили даву, а поймали деву. Русалочку лет на тридцать пять.
— Звал посмеяться?
— Да нет. Серьёзно. Приехала инспектор из Ленинграда. Держись.
— Где она?
— В школу пошла. Сеня пошёл проводить и вещи понёс.
— Не обманываешь?
— За кого считаешь?
Я немного трухнул. Иду и думаю: «Что скажет? В учебное время ловим рыбу».
Издали вижу: на крылечке стоит женщина. Подхожу. Здороваюсь.
— Вы Масленников Анатолий Яковлевич?
-Да, я.
— Будем знакомы, — и протягивает руку.
— У меня руки пахнут рыбой, — и обтёр о брюки.
— Ничего, понимаю. Я инспектор из института Народов Севера города Ленинграда. Зовут меня Клавдия Петровна, фамилия — Крицкая. У вас всё открыто. Вещи я положила в вашей комнате.
- Здесь все живут без замков и с открытой душой.
— Это хорошо.
— Пойдёмте в столовую. С дороги надо покушать. Жареную рыбу любите?
- Очень.
— Я — тоже. Сегодня пошла кета, и мы под вечер стали ловить рыбу. Надо своими продуктами запасаться, коль есть возможность. Не всё на государство надеяться.
— Так и надо делать.
Подошли к столовой.
— Багдыфи, адига и бата! Здравствуйте, уважаемые женщины! — сказала Клавдия Петровна.
— Вы удэгейский язык знаете?
— Немного. Познаю. Почему и приехала к вам. Моя задача не только познакомиться с вашей работой, но и самой хорошо познать быт и культуру этой народности.
— Ясно. Надолго приехали?
— До заморозков, чтобы успеть выбраться отсюда.
-Тётя Полина, Киди, надо гостью накормить.
— Сейчас, минуточку. Икра уже готова. Как гостья желает: рыбу жареную или в ухе?
— Гостью зовут Клавдия Петровна. Она приехала познакомиться с нашей работой и жизнью.
— Клавдия Петровна, как приготовить?
— Если можно, то поджарьте.
— Нам всё равно.
— Клавдия Петровна, вы извините. Я должен подменить Сесе.
— Пожалуйста, пожалуйста, занимайтесь своим делом. Я тоже могу помочь, только скажите, что делать.
Клавдия Петровна поудивлялась, как у детей всё ловко получается. Долго любовалась дикими поросятами. Я попросил тётю Полину в спальне девочек для гостьи приготовить постель.
С заходом солнца я пошёл на берег.
— Бросай ловлю, — говорю Георгию, — а то потонут в темноте, как топоры, сам знаешь.
— Всё, последняя тонь. Что поймаем — обработаем утром.
Крицкая до самого отбоя поговорит то с нами, то — с ребятами.
— О нашем порядке всё узнаете от девочек, — говорю ей, — если что будет неясно — мы к вашим услугам.
— Спасибо. С девочками я уже нашла общий язык.
С отбоем мы, конечно, задержались. Клавдии Петровне пожелали спокойной ночи и стали обсуждать план завтрашнего дня.
— Нам надо до обеда ещё бросить неводок, чтобы заполнить вторую яму. Хрюшек-то надо чем-то кормить, — сказал Георгий.
— Выходит, что я с твоими опять должен заниматься.
— Не справишься?
— А вдруг она задумает пойти ко мне на уроки?
— Боишься? Тогда я её уговорю пойти с нами на берег. Пусть своими глазами увидит, как здесь добывают таёжный хлеб.
— Вот бы сегодня ночью к кому-нибудь пришёл огдё. Пусть бы посмотрела, как ведётся борьба с ним.
— Ну его к чёрту, — говорю я. — Так расскажем, поверит. А она ничего. Беленькая, пухленькая. Мне такие нравятся.
— С завитушками, как у тебя, и рост под стать твоему. Уговори. Пусть остаётся. Вам комнату уступлю.
— Молод против неё.
— Наши соплячки живут вон с какими. Далеко не будем ходить. Аняка и Адихини — живая наглядность. А мне сразу показалось, что ты ей понравился. Не захочет здесь жить, увезёт в Ленинград. И будете научные труды писать. Я к вам в гости буду приезжать.
— Напрасно стараешься. Она вон какая цивильная, а я кто — сирота беспризорная. Нет-нет. Я твердо решил: жить только с удэ. Облачусь во всё удэгейское, усы сбрею и меня не узнать. Сейчас напишу план, побреюсь, завтра новенькую тэга надену. Пусть знает, что мы уважаем удэгейскую культуру.
— На это она сама выводы сделает. Сразу видно, что она с опытом и педагогическим тактом.
Ты обрати внимание, какие у неё доверчивые и умные глаза. Так и тянет к себе человека. Прилипни, — Толеем звать будет.
— Хватит чепуху придумывать. Лучше подумай, как завтра закончить рыбалку. А то эта дева распечёт нас за даву.
— Не распечёт. Её чем-то надо кормить. Если плохо будет относиться к нам, то мы ей интересного ничего не расскажем.
Утром я уже был похож наполовину на русского, наполовину на удэгейского мужчину. Крицкая, когда увидела меня, то слегка улыбнулась, но ничего не сказала.
С подъёма я заметил, что она не просто наблюдает за нашей жизнью, а живёт ею. Помогает заправлять постели. Малыши умываются, она держит их полотенца.
—Толя, на моё предложение наблюдать за рыбалкой она охотно согласилась. Ведь подобной картины ей, может быть, больше нигде не увидеть.
Крицкая почти каждый день стала посещать наши уроки. Я заметил, что она чаще бывает у Георгия. Георгий это тоже заметил и стал плохо думать обо мне: не подсылаю ли я её к нему специально.
— Об этом даже и не думай, — говорю ему. — Друг ты мне, или нет? Я на своих уроках больше говорю по-русски, а у тебя наоборот. Вот и делай вывод, где ей интереснее и важнее быть. Она больше познаёт у тебя. И одобряет твои уроки. Говорит: «Какой же он находчивый. Дети с полуслова понимают его».
—А ты знаешь: я на уроке, что обезьяна, — и лепечу, и гримасы строю и руками машу.
—Ты хоть одной рукой маши или попеременно.
— Я забыл тебе рассказать, как проводил урок внеклассного чтения. Читаю книжечку про храброго зайца, сперва по-русски, потом перекладываю на удэгейский. Дети то насупятся, то улыбаются. От души смеялись, когда им пояснил, что волк напугался зайца. Но это не главное, — Георгий засмеялся, — когда я сказал, что волк испугался зайца, то Пимка как выпалит русское словечко. Я глядь на Клавдию Петровну. Она склонила голову и хохочет. Пимка посмотрел на Крицкую, и сам засмеялся. А я переживать: «Подумает, что мы при них ругаемся». Никак не могу отучить.
— А у меня при ней Сеня откалывает номера: то девочек за косички дёргает, то под бок ширяет. А как-то на днях открыл тетрадь, а там красно от моих исправлений. Он сразу на весь класс: «Хреново писал».
Георгий как прыснет и давай хохотать.
— Такого у меня ещё не случалось, — проговорил сквозь смех.
— Не случалось, так может случиться.
—А Крицкая что?
— А Крицкая так же нагнула голову, улыбается. Я насупил брови, смотрю на Сеню и головой качаю, а ему хоть бы что. Я быстро замял всё это, и как ни в чём не бывало, продолжил урок. Так что не только у тебя такое бывает.
— Бывает. У девки муж умирает, — сострил Георгий.
Однажды вечером Крицкая зашла к нам и говорит:
— Вам надо обратить внимание на некоторых детей. Сидят и плачут.
— Не может быть, чтоб наши дети плакали. И слез мы у них никогда не видели.
— Георгий Иванович, один раз было. Помнишь: Сесе слезу пустила.
— Да, да, один раз было, и то не понять: то ли плакала, то ли вспотела. «Вывернулся, шельмец», — подумал я.
— Сейчас пойдём и проверим, — сказал Георгий, и мы вышли в коридор. Тихо. — Где плачут, послушаем.
Действительно не понять, что за мелодии. Георгий послушал и говорит:
— Это Лена поёт. Точно знаю. А поёт она о Джанго, о школе. Слышали, как она сказала: уцитель?
— Слышала. А потом она вздохнула.
— Это она в конце песни поставила точку, — говорю я.
Крицкая как засмеётся, мы поддержали её.
При Крицкой вечерами мы часто разговаривали об учёбе ребят.
Еофу в две недели усвоил алфавит и уже немного писал под диктовку. Но при письме делал очень много ошибок.
Как-то в классе я проверял тетради в присутствии детей, Георгия и Клавдии Петровны. Еофу написал диктант в двадцать слов, а сделал шестьдесят ошибок. Еофу обиделся и говорит:
— Почему у меня красно, а у него нет?
— Так они учатся уже третий год, а ты только начал. Для тебя и это пока хорошо.
— Манга, — сказал Еофу. — Скола бросу. Женись буду.
— Еофу, не надо обижаться. Я же тебе ставлю оценку «посредственно», а это оценка нормальная. Если бы было плохо, то я бы написал вот так: «плохо» или «пл.».
Крицкая слушает, незаметно улыбается и поддерживает меня:
— Ребята, любите школу, смотрите, какие у вас хорошие учителя, кончите учиться, потом женитесь.
— Вы знаете, — заговорил Георгий, — когда я ездил по стойбищам собирать в школу детей, то некоторые мужчины мне говорили: «Зачем забираешь наших невест?» Я им на это отвечал: «Я буду за вашими невестами присматривать, чтобы другие их не полюбили».
Крицкая засмеялась. Сесе вышла из класса, заметил я.
- А вы замечаете, что у них больше ошибок на шипящие? — заговорила Клавдия Петровна. - Как говорят, так и пишут: Шура — Сура, щука — сука, чего —циво...
— А на безударные гласные совсем почти нет ошибок, — сказал Георгий.
— А я сейчас замечаю, что, чем они быстрее усваивают русский язык, тем больше стали делать ошибок на безударные гласные, и меньше — на шипящие.
— Интересно, — сказала Клавдия Петровна и стала делать пометки в своей тетради.
После проверки тетрадей Георгий организовал игры и танцы. Клавдия Петровна не оказалась в стороне, — сыграла на гитаре.
Мы всех уложили спать. Прошли к себе. Я усмехнулся.
— Чего смеёшься?
- Про глагол вспомнил.
— Должно быть, интересно, если смешно.
— Сейчас, может, и интересно, а тогда...
— Что тогда? Говори скорее. Вместе будем смеяться.
— А не много ли мы с тобой стали смеяться?
— Да нет, давай.
— Помню: в четвёртом классе, когда начинали изучать части речи, ребята болтали всякую всячину, ну, я это сразу принял всерьёз и запомнил. А потом на уроке учитель, как сейчас помню, Михаил Карпович спрашивает: «Масленников, что мы называем глаголом?» Я встал и громко выпалил:
Глагол — часть речи,
Упала баба с печи,
Ударилась о пол,
И выскочил глагол.
Я подумал, что совершил «геройский» поступок, держусь петухом, улыбаюсь, верчу головой. Посмотрел на Михаила Карповича, он качает головой. Класс замер. Я понял, что сказал не то и «мокрой курицей» сел. Михаил Карпович знал, что я из детдома, промолчал. Мне стало стыдно. А после этого я на уроках Михаила Карповича сидел лучше всех и его уроки всегда старательно готовил.
— А что называется глаголом, ты знал?
— Конечно, знал, а почему так ответил, сам не пойму.
* * *
Ударил первый заморозок, и Клавдия Петровна заторопилась ехать. А при подведении итогов проверки она в наш адрес сказала много хороших слов, и в заключение подчеркнула: «Когда придётся вам в дальнейшем работать с русскими детьми, то работаться будет легко».
Клавдию Петровну провожали всей школой. До самого поворота она махала платочком.
— Хороший инспектор, —сказал Георгий. —С таким человеком и работать хочется. Много хорошего подметила в нашем труде.
— Значит, мы в своей тарелке.
— Не зря проходят молодые годы. «Сейте разумное, доброе, вечное, сейте!.. — стал декламировать Георгий. — Спасибо вам скажет сердечное...»
— Удэгейский народ! — сказали вместе.
— Чьи слова? — спросил Георгий.
— Некрасова. Чьи же ещё.
— И наши. Ради такого случая на сегодня занятия отменяются.
— Не возражаю.
— Ребята, на уроки сегодня больше не идём. От-ды-ха-ем! — объявил Георгий.
...На другой день мы опять зажили в прежнем режиме. Но я ещё не успел закончить уроки, как Георгий вызывает меня в коридор и говорит:
— Приходил Гольду и зачем-то тебя спрашивал. Я ему сказал, что ты на уроке и отвлекать нельзя. Сказал ему, чтоб позже зашёл. Он ничего не сказал, ушёл. К нему обязательно сходи.
—Уроки закончу, схожу.
Провёл уроки и — к Гольду. В юрте никого нет. Я — на берег. Там в сборе люди. Кто стоит, кто сидит. Разглядел: присутствуют женщины. Некоторые сидят на меховых ковриках. Почти все курят. На месте традиционного костра разведён маленький костер. Вокруг него сидит несколько пожилых мужчин. Узнаю — Вотану и Гольду. Я громко по-удэгейски со всеми поздоровался, подошёл к Гольду, спросил:
— Вы меня звали?
— Звал.
— Сейчас будет суд, — сказал Вотану. — Садись. Я осмотрелся — садиться не на что, приткнулся к ершистой ели. Гольду сказал: «Ланга, гэнэе (иди)».
Из тальников вышла девушка и подошла к нему.
— Кикуса тэльмаси (говори), — сказал Гольду.
- Я купил Ланга грудным ребёнком у Вакули за чугунный котёл и несколько соболиных шкурок, — говорит Кикуса. — Я привозил родителям мясо, юколу, рыбу, мануфактуру, давал деньги. Когда Ланга стала большой — я её себе забрал в жёны.
Я присмотрелся кЛанга. Ей — не более пятнадцати лет.
— Она прожила у меня немного и убежала к родителям, — продолжал рассказывать Кикуса, - Я её бил, ругал. Она жила. Потом опять убежала.
Я посмотрел на Вакули. Он одноглазый, дряхлый мужчина.
— Так, Ланга? — спросил Гольду.
— Он меня ругал, бил. Не буду с ним жить.
Смотрю: ко мне крадётся Георгий.
— Что тут такое? '
— Над девочкой суд идёт. Вторая жена Кикуса. Она от него убегает. Не желает с ним жить.
— Как её зовут?
— Ланга. А это её отец.
— С Гольду, кроме Вотану, кто сидит?
— Не знаю. Наверное, старейшие. Не отвлекай, слушай.
— Чего слушать? Каждый отвечающий на вопрос долго думает, потом коротко отвечает.
— Я хорошо охочусь, — опять заговорил Кикуса. — Добываю много мяса, пушнины. Она из тайги не таскает. Прошу другую жену. Она мало варит, мало работает, шкуры не выделывает. Я мало водка пью, мало бью.
— Кикуса, жену разве можно бить? Тем более — она ещё девочка, — вмешался Георгий.
— Однако, можно, — помолчал, сказал: — Однако, не буду бить. - Через некоторое время добавил: — Однако, немного буду бить.
— Сперва немного, а потом напьёшься и много будешь бить, — наседал Георгий.
— Не буду бить, — сказал Кикуса.
—Ланга, ты согласна с ним жить, если он тебя не будет бить? — спросил я.
Ланга молчала.
— Вакули, ты как на это смотришь? — спросил Георгий.
— Ланга должна жить у Кикуса.
— А если она не желает, не любит его, как быть?
— Не знай.
—Толей, скажи совецки закон, - обратился ко мне Вотану.
— По советскому закону семья создается по любви. Ланга не любит Кикуса, её никто не имеет права заставить с ним жить.
После моих слов старейшины стали советоваться. Долго не пришлось ждать. Гольду огласил решение: «Ланга должна вернуться к Кикуса. Если она не вернётся, то Вакули должен вернуть выкуп товаром, продуктами, либо деньгами».
Все стали расходиться. Вакули не двигался. Мне стало жалко одноглазого дряхлого старика. Подошёл к нему и говорю: «Если Ланга не пойдёт жить к Кикуса, то всё равно ничего не плати, и тебя никто не накажет».
Георгий поспешил подойти к Ланга и стал ей что-то говорить. Кикуса сидел в окружении мужиков, задумавшись, курил.
Я подошёл к Вотану, спросил:
— Кто был в числе судей?
-Уважаемые старики: Динчу, Чаона, Довери.
— Гоша, пошли.
— Иду, иду. Не торопись. Я тебе ужин принёс.
— Спасибо. Я пошёл.
Георгий догоняет меня.
— О чем ты с ней говорил?
— Говорил, если что, то может приходить в школу, и мы её защитим.
На другой день, к вечеру, в школе появилась Ланга. Сутки отсиживалась в спальне девочек. Потом, никому ничего не сказала, ушла. Мы стали просить Аню, чтобы она узнала, куда ушла Ланга. Она нам сразу сказала: «Ланга с Кикуса не живёт». А через день Аня нам сообщила, что Нагала вернулся из тайги и переставляет юрту на новое место.
— Боится злых духов, — сказал Георгий.
— Пусть делает, что хочет, лишь бы не обижал мать с ребёнком. Аня, скажи Алексею, пусть зайдёт в школу. Поговорить надо.
Аня ушла.
— Зачем он тебе?
— Надо поговорить о комсомоле. Пора начинать работу по созданию комсомольской организации.
— И пионерской,—добавляет Георгий.
— Чего медлить. Парни под стать. Лучше будут учиться, работать, когда добровольно слово дадут. Тебе сколько годиков было, когда приняли в комсомол, помнишь?
— Век не забуду, как комсомольцем стал.
— Создадим комсомольскую ячейку. Тебя выберем секретарём.
— Нет уж. Секретарём будешь ты, а я по-прежнему останусь вожатым.
— Вот и договорились. Надо торопиться. Дети растут. Время не ждёт, а помощников мало. Видел, за что девочку судят. Необходимо наше вмешательство. Закон тайги надо ломать.
— Только осторожно, не спеша, а то наломаешь, и по шее получишь.
— Ничего. Мафа бояться — в лес не ходить.
Вечером другого дня Аня привела Алексея. Мы ребят собрали в классе и повели беседу о Ленине, о комсомоле, о пионерии. Рассказали, что в этих организациях должны быть лучшие юноши и девушки. Они должны быть во всём примером и вести всяческую борьбу с неполадками, безобразием и беззаконием.
Мы договорились, что до начала охотсезона мы всех ознакомим с уставом комсомола. А младшие к празднику Октября выучат торжественное обещание юного пионера и станут пионерами. Я написал письмо в райком комсомола и попросил прислать бланки комсомольских билетов и значки.
К приёму в комсомол и пионеры ребята готовились охотно и серьёзно. Я купил красного материала, девочки нашили галстуков и стали тренироваться их повязывать, отдавать салют. В свободное время от уроков только и слышно было:
— Будь готов!
— Всегда готов!
Георгий, довольный, улыбается, подмигивает.
— Толя, слышишь, моих хоть сейчас принимай.
— Не зря тебя хвалила Крицкая.
— Тебя—тоже.
— Не слышал. Ты знаешь, что я решил?
— Скажи-скажи.
— Сегодня иду просить Гольду, чтобы он вместе с Вотану пришёл на приём в пионеры и комсомол.
— Подготовить успеешь?
— Надо успеть, а то Алексей говорит: скоро уйду в тайгу.
Я ушёл к Гольду и надолго задержался.
— Я уже хотел тебя искать.
— Не мог так просто уйти. Гольду, как услышал слово «комсомол», так завалил вопросами: «Что такое максамол? Что должен делать максамол? Твоя с Гошкой максамол?» и так далее.
Георгий слушает,улыбается.
— Не задумал ли Гольду вступить в комсомол?
— За кого ты его принимаешь?
— Толя, шучу.
Пятого ноября вечером Гольду и Вогану пришли заблаговременно и в помещении немного накурили. Пришлось попросить их выйти на улицу.
После ужина мы сразу приступили к торжественному приёму. Девочки: Сесе, Адихини, Лена и Зина, каждая в отдельности, чётко и ясно сказали слова торжественного обещания. Мы им повязали галстуки. Георгий сказал:
— За дело Ленина-Сталина, будь готов)
— Всегда готов! - с поднятием рук сказали девочки.
Я от радости заулыбался. Георгий подошёл ко мне и спрашивает:
— Поздравлять будешь?
В это время Вотану соскочил, подошёл к девочкам и затряс им руки, приговаривая:
— Ая, адига. Хорошо учись. Умный буди.
— Ты его подготовил? — спрашиваю Георгия.
— Нет. Он и сам понимает, что ему, как председателю, надо говорить.
Девочки довольные, разошлись. Поглядывают на свои галстуки, поправляют их. Малыши с них не спускают глаз.
Мы объявили небольшой перерыв, попросили не расходиться. Все вышли на улицу, парни и гости, приняв удобные позы, задымили.
Мы с Георгием от них не уходим, караулим, чтобы никто не ушёл. Прошло двадцать минут, а они не собираются трубки тушить. Пришлось обратиться к почётным ГОСТЯМ:
— Надо бросать курить, да собрание кончать, а то ребятам надо спать, — говорит Георгий.
— Режим у нас. Мы не можем его нарушать.
Вотану что-то сказал молодёжи, и все пошли в помещение.
Я повёл собрание. Георгий задаёт вопросы. Первыми отвечали Сеня, Володя, Лёня. Ребята отвечали бойко, уверенно. Последним принимали Еофу.
Он волновался из-за того, что плохо владел русским языком. А в общем, ребята меня радовали.
Приняли всех старших. Я поздравил их и всем пожал руки. Потом взял слово Гольду.
— Люди удэ слусай, цито би сказу. Максамол хоросо, стреляй метко, пушнины давай много. Я скажи: раньше, давно наши люди помирал, помирал много. Сцас мы смеялся. Хорошо слово говори. Посему? Потому сто ес советска влас. Советска влас посылал Госка, Толей усить наш бата и адига, — закончил он свою речь и всем вступившим в комсомол пожал руки. Встал Вотану, посмотрел на всех и не спеша сказал:
— Би говорю: ая уцис, хорошо слушай Госка, Толей. Он правильный люди. Багдыфи Совецка влас!
Я посмотрел на часы. Время было для отбоя. Поблагодарили почетных гостей и просили их заходить к нам.
Ребята укладываются спать. Я говорю:
— Молодцы парни, не подвели.
Мы порадовались новой победе. И особенно нас вдохновило то, что старейшины нас поддерживают во всех делах.
— Одно дело сделано, теперь можно заняться другим, — сказал Георгий.
— Не просто дело, а великое дело. Никогда не думал, что у нас так быстро всё получится. Сейчас куда интереснее будет наша работа.
— Обязательно. Кто-то на блюдечке, а мы на тарелочке.

— Не спеши радоваться. Нас на каждом шагу ещё будут преследовать непредвиденные неожиданности.
— Этого нам не избежать. Знаешь, что я думаю?
— Скажешь, буду знать.
— В праздничные дни свожу ребят в тайгу, пусть души отведут. А на следующий выходной схожу сам. Посмотрю на урожай кедра и проверю — не выходная ли белка.
— Один не ходи.
— Толпой идти — зверя пугать. Не имею такого права.
 
ДЖАНГОВСКИЕ ТРЕВОГИ
Прошли праздничные дни. Выпал первый снег. Закрепчал мороз. Георгий завозился с патронами. «К охоте готовится», — подумал я.
...В один изученных дней на перемене заходит Георгий и говорит:
— Товарищ директор, ученики с уроков сбежали.
- Куда?
— Сам не знаю. Приходила Ярба и с ребятами о чём-то говорила.
— Ищи.
— Твоих тоже не вижу.
— Тогда пошли искать.
Вышли на улицу. Стоит Володя.
— Куда делись ученики? — спрашиваем его.
— Говорят: голая женщина прибежала.
— Где она?
— Не знай.
— Пошли с нами.
Обошли юрты. Учеников нет. Стали подходить кдомуСанчи. В окружении девочек стоит молодая женщина в ситцевом халате, без головного убора, в улах на босу ногу.
Мы подошли к ним, спрашиваю:
— Почему не на уроках? Что случилось?
Все молчат.
— Девочки, что с тётей? Почему она на морозе по-летнему? Кто её обидел?
Опять молчат.
Вышла из дома бабушка Ярба и что-то негромко сказала. Женщина направилась к дому, девочки её проводили до двери.
— Ребята, все в школу, — сказал Георгий. — На обед пора.
Ребята неохотно пошли, мы — следом.
— Надо Сеню спросить. Может, он что знает. Я мельком слышал, как дети упоминали слово «Пасана». Надо с ним наедине поговорить.
— И сегодня же.
Ребят покормили ужином, отправили в школу, сами задержались. У Киди спросили про обиженную женщину. О ней она ничего не знала.
— Вот где им нужна помощь комсомола, — говорю я.
—Давай пригласим к себе ночевать Сеню с Володей. Может быть, что- нибудь узнаем от них.
— Согласен.
Во время отбоя Гоша завёл Сеню и Володю в комнату, и мы их попросили остаться у нас ночевать. Они охотно согласились. Но Сеня всё же спросил:
— Зачем?
— Надо поговорить.
Мы сразу разделись и улеглись.
— В тесноте, но не в обиде, — сказал Георгий.
Тут и обложили мы их вопросами. Первый заговорил Володя. Он сказал, что пошёл на берег и увидел полураздетую женщину. Об этом сразу сказал Сене. Сеня это подтвердил и стал рассказывать. Оказалось, что эта женщина — есть родная сестра Сени. Зовут её Амула. Она жена Кялундзюга Цамбули. Они живут в стойбище Буге. Цамбули строг и жесток. Он узнал, что без него в юрте был какой-то мужчина. Свёкор Дочембу в это время спал.
Цамбули заподозрил Амула в измене. В таких случаях муж должен наказать жену, — подвесить за ноги и избить. Цамбули старенькому Дочембу наказал присмотреть за Амулой, сам пошёл к амбарчику за ремнём. Амула, недолго думая, решила бежать. Дочембу преградил ей путь и ей на шею набросил собачий хомут. Она рванулась и выволокла старика на улицу. С себя скинула хомут, надела на старика и поволокла к берегу, столкнула его с обрыва и убежала.
— Цамбули разве не мог догнать?
— Он не видел, куда она убежала, — сказал Володя.
— Сеня, откуда ты всё это узнал?
— Амула рассказала.
— А где сейчас Цамбули? Знаете?
— У Кикуса, — сказал Сеня.
— Скрывается, хитрец, побаивается здесь заняться самоуправством, — сказал Георгий.
— Два сапога — пара.
—Анатолий Яковлевич, надо какие-то меры предпринять.
— Думаю: завтра же провести собрание всего стойбища по этому случаю.
— Правильно. Куй железо, пока горячо.
—Утром схожу к Вотану и договорюсь. А вы, мальчишки, после завтрака обойдёте все юрты и скажите, чтобы вечером приходили на собрание. Кикуса и Цамбули ничего не говорите. Скажу Вотану, чтобы он их сам пригласил, а то они нас не послушают.
После завтрака я позвал к себе мальчишек. Удзали дал двойной тетрадный лист и карандаш. Объяснил-, надо нарисовать женщину, тянущую старика собачей упряжкой, и мужчину, идущего к амбарчику. Удзали рисует, мальчишки хохочут, подсказывают. Удзали всё нарисовал. Я его попросил рисунок обвести чернилами, чтобы ярко смотрелось. На перемене зашёл Георгий и под рисунками написал: «Амула делает побег», «Цамбули идёт за ремнём».
Я попросил ребят о нашей газете никому не говорить. А после уроков второй смены в классе мы вывесили сатирическую газету. Дети столпились около неё, обсуждают, улыбаются.
Взрослые с приходом на газету не обратили внимания. А когда зашёл Вотану с Кикуса и Цамбули, мы поспешили начать собрание. Я объяснил, по какому случаю мы собрались. Георгий пояснил, что нарисовано на листке.
Цамбули понял, что в его адрес сделана насмешка, подбежал к сатирическому листку, вынул нож и намеревался его порезать.
— Поникаешь, судить будут. Таков советский закон, — строго сказал Георгий.
— Нет такой закон! — закричал Цамбули. Нож не убирает, мечется по классу. Все молчат.
— Вотану, успокой его.
Вотану что-то сказал, но Цамбули было не унять. Нож не прячет, хорохорится, кричит:

— Я ни критик! Я ни карикатур! Я Цамбули! Что хочу, то и делаю!
Спор затянулся надолго. Мы ему доказываем своё, он нам — своё. К единому согласию так и не пришли, и по решению Вотану и Гольду собрание перенесли на другой вечер.
После собрания мы сняли сатирический листок и решили больше его не вывешивать.
— Я и сам был не рад такой критике, — говорю Георгию. — Думаю: сейчас воткнет нож в грудь, и прощай, друг.
— Ты думаешь, я трухнул? Нисколько.
— Не знаю. Но он намного крупнее тебя, и вассы, пожалуй, побольше твоей. Заметил: не ходит, а порхает. Такой от любого зверя увернётся. А Вотану и Гольду почему-то не приказали ему убрать нож.
— Они поняли, что он стращает, поэтому и не возмутились, а дерутся только на палках.
— Кто его знает, какой огдё в его душе в то время сидел.
Поговорили, успокоились.
Наступил следующий вечер. Вотану, проявляя свою дисциплинированность, пришёл первым. Мы его позвали в свою комнату и попросили, чтобы он сказал Цамбули, что он не прав, и ни по каким законам женщин бить нельзя: «Вы Советская власть, и он вас послушает».
Пока мы говорили с Вотану, пришли люди, и мы услышали возбужденный голос. Георгий выскочил и тут же заходит.
— Цамбули опять разошёлся. Пошли, Вотану.
Зашли в класс. Цамбули увидел нас, сразу затвердил.-
— Моя не брал критик! Би не брал!
— Мы тоже не брали, — говорит Георгий. — Мы тебя и не ругаем. Нет критик, значит, хорошо. Будем мирно жить.
Цамбули успокоился. Вотану не стал больше ждать людей, заговорил:
— Цамбули, как так — жена, сестра обидел, ты горячился. Нельзя так делать.
Все закивали головами. Цамбули окинул всех взглядом, сказал: «Би виноват. Мамаса бить не буду». Мы облегченно вздохнули.
— Спасибо, Цамбули, что правильно понимаешь, — говорю ему.
— Живите мирно и дружно с Амулой, мы будем рады за вас, — сказал Георгий.
- Пошли юрта, — сказал Вотану, и члены собрания стали расходиться. Мы поблагодарили Вотану и проводили всех на улицу.
— Понял, что значит Вотану? Сила. Стоило пару слов сказать и собрание закончилось, — говорю я.
— Не то, что тогда, помнишь, когда мы первое собрание проводили по ремонту школы. И Вотану стал другим.
— Этот Цамбули надолго мне испортил настроение.
— А ты что, ехал к тёще на блины, — упрекнул Георгий.
— О блинах я не думал, а вот обосноваться на всю жизнь — в голове было.
—Тогда подыскивай себе невесту. Тёща юколой угостит. Так что не брезгуй местной пищей.
— Это ещё неизвестно, кто женится первым и на ком. Давай лучше закончим нашу болтовню. Пусть голова отдохнёт. А то завтра ещё что- нибудь приключится и будешь искать выход... Как там твои поросята?

— Ничего, растут и кушают всё... Наши планы, что мыльные пузыри, рушатся каждый день. Может, их не будем писать?
— Не говори такого.
ЕДИНОБОРСТВО С МЕДВЕДЕМ
Засобирался Георгий на охоту. Я ему говорю:
— Гоша, будь осторожен.
— Не переживай. Не первый раз в тайгу иду.
— Тебе надо идти, чтобы ребята не видели, а то увлекутся за тобой.
— Я до подъёма. Они ещё будут спать.
— От них не скроешься. Всё равно узнают, потом будут сердиться на тебя.
Георгий оделся. Котомку с провизией забросил на плечи.
—Леску будешь брать?
— Если она здесь — возьму.
Георгий ушёл. Я сделал подъём, провёл туалет, сводил в столовую, ребятам дал музыкальный инструмент, патефон. Поиграл на гитаре, балалайке, показал ребятам, как играть на таких инструментах. Посмотрел на часы — было десять. Я сразу как потерял что-то. Заметался туда-сюда и ничего не хочется делать. Состояние, — как будто бы в меня вселился бес и водит за нос. То пройду по школе и заговорю с кем-либо, то возьмусь за книгу — она не читается, то выйду на улицу и посмотрю в сторону тайги. Вспомнил, как искали девочек, и как увидел первые слезы Сесе из-за того, что Гоша не сказал ей: «Я тебя тоже люблю». Зашёл в спальню мальчишек. Глянул на стену, а ружья не все на месте. Ружей Еофу, Хохоли и Диди нет. «Ушли, — подумал я, — и мы бессильны их удержать. Мальчишек тянет в тайгу, что меня к книгам».
Я покормил ребят обедом. Полюбовался поросятами. Собак около столовой не оказалось. «Может, убежали с Георгием, — подумал я. — Было бы хорошо, если бы они пошли с ним».
Я вернулся в школу. Мне показалось, в помещении прохладно. Попросил ребят затопить печи. У себя тоже затопил. Открыл книгу, прилёг. Открывается дверь, с палкой заходит Георгий.
— Гоша, у тебя кровь!
-Да-да, кровь. Кипяти срочно воду.
Я открыл топку, пошевелил дрова и бросил сухих полешек. Георгий поставил ружьё, говорит: «Дай табуретку». Я схватил табурет, поставил около плиты.
— Садись.
— Помоги раздеться, только осторожно.
Снимаю с него фуфайку, пиджак, рубашку одну, вторую.
— Снимай и штаны.
— Вай-вай! Уж не мафа ли так обошёлся?
— Медведя завалил. Здоровый дьявол. Я с ним почти врукопашную.
Взглянул на его лицо. Оно бледно, как с испуга. Глаза поникшие, но счастливые.
— Прошёл немного, — приглушённым голосом заговорил Георгий. — След увидел.
— Ладно. Потом расскажешь. Врача надо.
— Где его взять? Лучше потяни ногу. Чуть не выкрутил. Я уже в мыслях было простился с вами. Да вот повезло. Жив остался, да ещё сам до дому дошкандыбал. Откуда и сила бралась, сам не знаю. Как вода?
— Чайник закипает, но он с лимоном.
— Это хорошо.
Раздел Георгия донага. Ухо и шея в крови. Руки в крови. Бок поцарапан. Нога в крови, и ниже колена посинела.
— Перелома нет?
— Был бы, сам не дошёл. Давай ещё потяни, только тихо и чуть-чуть покрути, я упрусь.
Я плавно тяну за ступню. Георгий стиснул зубы и закрыл глаза.
— Крути немного: так, так вроде, — ничего. Вывиха как будто нет. Видимо, жилу повредил. Готовь вату, бинт, йод. В тазик наливай чай. Пусть стынет, да начнём кровь смывать, а то толком не вижу рану.
Налил в тазик кипящей воды. Кружкой переливаю — стужу... Обмыл кровь вокруг ран и взялся за йод.
— Стоп! — сказал Георгий. — У нас же есть смола. Давай сюда.
Подал бутылку. Георгий открыл, понюхал.
— Она.
— Говори, что делать?
— Подогрей, жиже станет.
- Подогрел. Дальше что?
- Поставь кого-нибудь у двери, чтобы никто не зашёл, пока мы тут.
Поставил дежурного, вернулся. Георгий лезвие ножа протирает ватой с йодом, потом из бутылки на рану налил смолы и разглаживает лезвием ножа, говорит:
- Это куда лучше медицинских препаратов. Намажем, забинтуем и можно иди за шкурой. Теперь я лягу, а ты помажь те места, где я не смог.
Я взял смолу, нож.
— Не двигайся, а то прирежу.
— Не смеши, больно.
— Кто говорил, что смех тоже лечит?
—Мажь так, чтобы смолой всё было закрыто, чтоб никакой инфекции не случилось.
— По-хорошему, тут надо было бы сперва зашить.
- Иглой бабушки Потоло.
— Я тебе серьёзно, а ты...
— Я тоже серьёзно. Бабушка Потоло лечит от испуга, здесь совсем другое. Давно я зуб точил на мафа, чтоб тебе обещанную шкуру подарить.
— Не нужен мне такой подарок. Тащи шкуру назад.
— Притащат. Мне встретились наши парни. Я их попросил, чтобы они разделали его. Обещал прислать ребят с нартой. Сейчас забинтуешь. Я полежу, а ты организуй парней, и пусть по следу идут.
Промыли, помазали, забинтовали раны, я парнишкам дал задание, сходил в столовую, принёс кушать.
Георгий покушал, прилёг, вытянул забинтованную ногу.
— Я тебе что говорил, не послушал.
— И не послушал. Таким уж непослушным родился. Тринадцатый, не как все. Если бы давно медведь залёг — такого бы не случилось. А то он только завалился, и тут Гошка со своей «фроловкой». Амафа крепкий, здоровый, жирный. Гошка против него — сморчок, — и улыбнулся. — Он со мной поиграл, что кошка с мышкой. Если бы я его с первого выстрела не ранил, то он наверняка меня бы смолол на котлету.
— Ты лучше расскажи всё по порядку. Как всё произошло?
— По порядку? Давай по порядку. Немного прошёл. Рябчиков встретил. Стрелять не стал, чтоб крупного зверя не пугать. Иду в направлении кедрача. Вдруг след то ли медведя, то ли тигра. Немного запорошен снегом. Я стал разбираться: выяснить надо, чей след, и какую осторожность соблюдать. Пришёл к выводу: след медведя. Зарядил пулями. Думаю: трёх хватит. Меня сразу, как огдё потянул.
— Мог бы и не идти. Какая нужда.
— Шкуру мафа кто обещал?
— Живём без шкур и ничего. А если попрошу, то ребята без всяких увечий могут подарить.
— Ладно. Всё уже прошло. Слушай дальше. Зашёл в кедрачи и передо мной нехитрая берлога — корневища поваленного кедра. След только под корень. Я отошёл. Метра в четыре срубил молодое деревце, очистил, конец заострил, чтоб быстрее разозлить. Осмотрелся: куда отскочить. Ружьё поставил на боевую готовность. Палку — в левую руку, как копьё, и — к берлоге. Шурнул — мягко. Значит, попал. Резко толкнул два раза, палку бросил и отбежал метров на десять. Изготовился. Смотрю: показалась морда. «Сейчас я тебе череп продырявлю», — мелькнула мысль, и — бах!
Георгий рассказывает, а у меня по голове мурашки бегают. И показалось, что волосы стали раскручиваться. Ладонью провёл по голове.
— И не успел передёрнуть затвор, услышал рык'. Почувствовал удар по голове — и я лежу. Сознания не потерял. Ружьё в руке. Я его — раз под себя, и орать. Ору, сам чувствую, что на голове шапки нет. Ухо горит. Ну, думаю, сейчас скальп снимет. Орать не перестаю. Мафа рванул с меня котомку. Как он руки не выдернул и не вывернул — не знаю. Чувствую: сбоку рвёт фуфайку. Задел за живое. Бок обожгло. Я сильней заорал. Мозгую: сейчас кишки выпустит и скальп снимет. Лёвой ладонью закрыл затылок. Орать перестал, сник. Чувствую тяжесть спадает с меня. Не шевелюсь.
— Он, видимо, подумал, что прикончил тебя.
- Возможно.
— Тебе не надо было сразу орать.
— Я по опыту с хрюшкой, а он, шельмец, умней оказался, чем свинья. Потом чувствую: схватил меня за ногу и поволок. Я стиснул зубы и думаю: «Теперь что хочешь делай, а я не заору». Обеими руками схватился за ружьё и держу под собой. Чувствую — бросил меня. Не шевелюсь. Слышу— тяжко фыркнул. Думаю: «Что же делать? Пошевелиться, — а вдруг он рядом. Хуже будет». Медленно поднимаю голову, смотрю, — где же он? А он, шельмец, лежит на животе в метрах пяти от меня и тяжело дышит. Ну, думаю: «Промедление — смерти подобно», — вскочил и почти в упор в лопатку: «бах». Передёрнул затвор и хотел ещё выстрелить, но увидел, что он задрыгал ногами, не стал.
— Судороги начались.
— Предсмертные. Дошкандыбал до валежины, сел, а у меня сердце готово выскочить из груди, — он улыбнулся.
— Ты, наверное, и в страхе улыбался.
— Там не до улыбок было. Ощупал себя: ухо и шея в крови. На фуфайке пуговиц нет, сбоку дыра, штаны, улы в клочья. Ногой подвигал —работает. Увидел шапку — подошёл, подобрал. Перезарядил, подошёл, пнул медведя — не шевелится. Из пасти кровь сочится, жёлтые клыки торчат, язык вывалился. Мне сразу захотелось есть. Подобрал котомку, развязывать не надо было. Через дыру достал сухарик, похрумкал, думаю: «Сварить медвежатины? Нет — надо идти, а то проварюсь — нога опухнет и не дойду». Срубил костылёк и потихоньку, да полегоньку шкандыб, шкандыб. Смотрю — навстречу парни идут. Я обрадовался. Они удивились. Рассказал им, что делать, да они и сами знают, что делать. Уверил, что сам дойду — разошлись.
Георгий на секунду замолчал и добавил:
— Вот так я его и разделал под орех.
— Кто кого? Хочешь, я тебе байку расскажу. Только чтоб не сердился.
— Больше не на кого сердиться.
—Два охотника пошли на медведя, в трущобе разошлись. Один кричит: «Я медведя поймал!» — «Веди сюда!» — «Да не идёт!» — «Так сам иди!» — «Не пускает!»
Георгий засмеялся. И я — с ним.
— Такое горе, а мы смеёмся, — говорю я.
—Хоть и горе, хоть беда — я весёленький всегда.
— Не говори так. В тайгу больше не пущу.
— А я и сам не пойду, пока.
— Своим медведем себе боль причинил, и мне хлопот добавил.
— Не горюй, Толя. Уроки я и сидя могу давать.
— Три дня запрещаю тебе ходить. Уроки сам буду давать.
— Как скажешь.
К вечеру ребята привезли разделанного медведя. И я услышал:
— Георгий Иванович мафа завалил.
—Ая Георгий Иванович.
— Гоша, слышишь, что про тебя говорят?
— Слышу, слышу, хоть и ухо болит.
— Ничего, заживёт.
— Как на собаке. Скажи ребятам, пусть сала отрежут. Надо натопить, да лечиться будем. Говорят: от чего заболел, тем и лечись. Так и мы. И ещё Киди скажи, пусть наварит побольше мяса. Скажи, что Георгий Иванович угощает. Нам потом принесёшь. Надо здоровье поправлять.
Через два дня на перемене захожу в комнату. Георгий, прихрамывая, по комнате ходит.
— Что ты делаешь?
— Не видишь?
— Лежать надо.
— Не могу. Если бы кость сломал, а то всего лишь кожу, да жилы погладил.
— Без перелома хорош.
— Скажи ребятам, что завтра сам уроки поведу.
— Плохо будет, не обижайся.
— Чего обижаться. Вечером поем мяса мафа, а завтра утром буду бегать, как мафа. В чём только идти? Старый пиджак мафа подрал, новый Пимка носит...
— Что-нибудь придумаем, не переживай.
Вечером я принес Георгию ужин и говорю:
— Гоша, вместе с ужином печальную весть принес.
— Не пугай. Напуган.
— Сейчас только видел Вотану. Он интересовался твоим здоровьем, хвалил тебя и ещё сказал: «У нас беда. Мафа моего брата Адини задрал». Я его спросил: «Что делать будете?» Он сказал: «Сейчас от одного стойбища до другого, от одной охотничьей стоянки до другой пойдёт устное письмо. Его повезут нарочные охотники. Один от Джанго до Гвасюгов, другой пойдет от Гвасюгов до Кафэна, третий — от Кафэна до Катэна и дальше. От каждого стойбища или охотничьей стоянки «люди ходи новый» (свежий) и письмо быстро идёт. За день-два об этом будут знать все охотники». А ещё сказал, что в письме будет сказано, что из-за того, что мафа обидел удэх, на него охота прекращается.
— Что дальше — спросил его?
— «А дальше, — сказал он, — если медведь задрал охотника рода Кялундзюга, то родные его пойдут по следу медведя, убьют его и привезут в стойбище. Потом охотники этого рода убивают ещё шесть медведей и бросают в тайге. Это за то, чтобы наш люди не трогал», — подчеркнул Вотану.
— А потом?
— Потом медведя, который задавил Адини, свежуют, варят и кушают. Шаман бубен бьёт. Это праздник, радость, что отомстили медведям. В празднике участвуют только мужчины. И ещё он сказал: «Потом череп медведя вывешивают на большом шесте, чтобы медведь видел и не трогал наши люди».
— А потом?
— Потом после праздника устное письмо опять пойдёт по охотничьим стоянкам о том, что медведи наказаны, и можно на них охотиться.
— Интересно, если бы медведь задавил меня, они бы мстили медведям? — Думаю, да.
— Почему так думаешь?
— Потому что ты их братка.
— И ты тоже.
— И я тоже, если ты так думаешь. Ты знаешь: мне как-то Санчи рассказывал. Однажды парень Ченгума захотел жениться на девушке Кенгорко. Родители ему говорят: «Заколи мафа — невеста твоя будет». Ченгума нашёл берлогу, позвал людей, растревожил копьём медведя. Медведь вылез и идёт к нему на четвереньках. Он медведю копьём в нос. Медведь встал на задние лапы. Он ему копьём в грудь, сам под него и сзади выскочил. Люди от радости кричат: «Ая, Ченгума! Кенгорко твоя!»
— Оказывается, копьём проще медведя убить, — говорю я.
— Это тебе так кажется. В таких случаях при одном виде руки дрожат, а там носом к носу...
На третье утро Георгий собрался идти в класс, и говорит:
— Толя, ты только не обижайся, что я спешу. С малышами надо работать без переводчиков и со знанием их языка. Иначе будешь в ступе воду толочь. А лишнего времени у нас нет.
На перемене Георгий заходит в комнату и говорит:
— Сейчас проводили занятие на тему: «Познание окружающей среды». Показал им, как от тепла и холода разрушаются камни. С помощью монеты и двух гвоздей на дощечке доказал им, что металлы при нагревании расширяются, а при охлаждении сжимаются. А когда стал спрашивать: «Когда в столовую открываем дверь, то почему холодный воздух заходит в помещение?», все молчали, а Зина сказала: «Погреться хочет». Я улыбнулся и одобрил Зину.
— Ещё рассказать?
— Давай, только не смеши.
— А для меня смех — хорошо. Стал выздоравливать. Рваное ухо уже зажило и ноге легче стало.
— А ты знаешь: недавно в диктанте Пимка сделал в слове из трёх букв четыре ошибки.
- Ещё, - сказал Георгий.
— Вместо слова «ещё», написал — «исцо». Сеня над ним смеётся, он покосился на него и сказал: «Тукса ситани». Хочешь, я тебе серьёзную вещь расскажу?
— Рассказывай.
— Вчера на уроке Володя сделал заявление: «Не хочу русский язык писать. Хочу — наш».
— И что ты ему сказал?
— Мы тебя научим владеть русским языком. Станешь учителем. Напишешь родной букварь, и по нему будешь учить своих детей и внуков на языке удэ.
— Думаю, что ответ не совсем правильный.
— Почему?
— А потому что, когда он станет учителем, то забудет родной язык. Делай вывод. Надо уже сейчас их учить родному языку. А как? Ни программы, ни знаний.
— Понятно.
— Так что Володя прав. Чтобы развивать родную культуру — надо в совершенстве знать родной язык, историю своего народа.
- А как бы было хорошо, если бы мы сейчас сразу учили читать и писать на двух языках. Я бы учил русскому языку, а ты - удэгейскому.
— Когда-то, видимо, так и будет. Всё движется, изменяется...
— И к старому возвращается, — добавляю я. — Думаю, что до такого времени не доживу.
 
А ЖИЗНЬ ИДЁТ...
На другой день на перемене Георгий сообщает:
— Абзани умер.
— Тот, что за Аню дрался?
— Он самый.
— Кто сказал?
—Аняка.
— Если Аняка сказала, то это точно. От чего же он так быстро умер?
— Говорит: живот болел. Наверное, дизентерия. У них такое часто бывает.
— Больше не будет беспокоить Аки с Аней. Интересно, где они сейчас?
— Еофу как-то упоминал, что Аки видел в Гвасюгах. Может, и живут там. Документов нет. Попробуй узнай, где он живёт, сколько ему лет.
— Слышал, что паспортизация уже идёт. Выдадут паспорт, тогда будет известно: кто он и откуда он. А теперь я тебе сообщу новость.
— Почта пришла? Кто приехал?
— И ни то, и ни другое. Ребята сообщили: Амула родила. Её на спецнар- те в Ходы повезли, она где-то в дороге родила.
— Жизнь идёт. Абзани умер. Ребёнок родился. Кто такая Амула? Я что-то не знаю.
— Я — тоже. Кочуют. Сейчас многие потянулись в хорскую столицу. Юрты, как грибы, стали расти. Мы же не спрашиваем: кто приехал, зачем, откуда?
— Конечно, конечно. По горам, по лесам, нынче здесь, завтра там. Такова ихжизнь.
Вскоре Амула с мужем пришли к нам и попросили, чтобы мы дали имя новорождённой девочке. Как мы их ни убеждали, что удэгейские имена хорошие, красивые, они настаивали на своём. Мы посоветовались и решили их просьбу удовлетворить. Девочке дали имя Люба. Родителям имя понравилось. На листке я написал имя, фамилию, где и когда родилась, отдал им и просил беречь, как важный документ.
— Потом покажете Вотану, — сказал Георгий.
Вскоре я встретил Вотану, поговорил о зимней дороге. Он сказал, что в ближайшие дни придёт обоз, привезут товары, продукты, почту. Тут-то я и решил спросить его про медведей.
— Вотану, как насчёт медведей, сколько надо, убили?
- Да, конечно.
— Покажете, где лежат туши. Мы их для школы привезём. Бата и адига кормить будем.
Вотану изменился в лице.
— Это можно. Только старики узнают, станут сердиться.
— Я пошутил, — говорю ему, — у нас и так мяса много.
Вотану засмеялся. Видимо, понравилось ему то, что я сказал.
...Как-то слышу в коридоре крик: «Обоз! Конь! Я первый увидел! Нет—я!» Я вышел в коридор. Георгий выглянул из класса.
— Что за шум?
— Анатолий Яковлевич, обоз, конь идёт!
— Спасибо за сообщение, а спорить-то зачем. Сейчас пойдём встречать. — Не могли на один урок запоздать, — выразил недовольство Георгий. Я оделся, вышел на улицу, мои ребята уже на реке.
Гляжу: обоз из пяти санных повозок. За последней на поводу идёт свободная лошадь. У каждой повозки свой возчик. Перед подъёмом на берег первый возчик спрыгнул с саней и поторопил лошадь. Остальных лошадей подгонять не надо было. Лошади сами понимали и перед взгорком набирали скорость.
С последней повозки спрыгнуло трое мужчин.
— Анатолий Яковлевич! — слышу голос Павла Ивановича. — Живы?!
— Живы, живы, — отвечаю ему.
— Мы вас не забыли.
— Мы — тоже, и очень ждём.
Брит подводит двух молодых мужчин и знакомит:
— Это директор Джанговской школы, а это его ученики. У него есть товарищ Георгий Иванович. Кстати, где он?
— Уроки ведёт.
— Говорят: он медведя убил, правда?
— И там уже знают?
— Как же. Земля слухами полнится.
— Почту привезли?
— Непременно.
— Это хорошо. Сейчас пойду и закажу на вас обед.
— Давай, давай, а то мы по варёной пище уже соскучились. Неделю, как с Бичевой.
— Я сейчас почту отправлю в школу, а вы разгружайтесь и в столовую. Я с обеда уроки веду. Вечером поговорим. Ночевать где будете?
— В школе. Место найдётся?
— Спальных — нет.
— А нам и не надо. У нас спальные мешки Я ненадолго, а товарищи у вас проведут паспортизацию.
Я прошёл до столовой, и поспешил в школу. Георгий закончил урок и уже разбирает почту.
— Письмо из Ленинграда! — вскрикнул он. — Сейчас почитаем, что нам учёные пишут, — вскрываем, оба держимся за письмо и про себя читаем.
— Так, так, — говорю я, и вслух: «...нет смысла готовить учителей родного языка, потому что на это потребуется пять-семь лет, а за это время дети удэгейцев будут хорошо говорить на русском языке. Отсюда — на выпуск учебников на родном языке и на подготовку учителей родного языка не к чему тратить огромные государственные деньги...»
Мы бросили на стол письмо и смотрим друг на друга.
— Ну и ну, — говорю я.
— Палку гнут дальше некуда, — сказал Георгий. — Выходит: родной язык у них исчезнет.
— Непременно.
— Получается, что я напрасно познаю удэгейский язык. Вот до чего додумались! Только так уничтожат национальную культуру! Ведь это же так будет не только с удэгейским народом! Я им такое письмо накатаю, что тошно станет.
— Сколько угодно катай. Всё равно они сделают по-своему. А ты для них знаешь, кто?
-Кто?
— Мелкая сошка. Вот кто. Напрасно волнуешься.
— А я ждал. Лучше б мы его не получали.
Я так расстроился, что не было желания вести уроки.
Вечером, после ужина, мы собрались в классе. Павел Иванович нас попросил поиграть на балалайке, гитаре, гармони. Ребята тоже показали свои успехи в музыке.
— Патефон жив? — спросил Павел Иванович.
— Жив. Играет. Дети любят слушать.
Павлу Ивановичу мы дали прочитать письмо. Он не удивился, сказал: «Да, так оно и будет. Вы, наверное, уже заметили, как они подражают русским». Георгий улыбнулся и говорит:
— А русские удэгейцам. Анатолий Яковлевич приобрёл уже три тэга и две пары ул. Осталось богдо заказать.
— Русское имя хотят иметь, — говорю я.
— К нам приходила роженица и просила нас дать малютке русское имя.
— Дали?
— Дали.
— Какое же?
— Люба. Любовь.
— Прекрасно. Я помню недавний случай, когда одна удэгейка с Ходов в Бичевой родила двойню. И когда её из больницы стали выписывать, то она брала только одного, её спросили: «Почему не берешь другого ребёнка?» — «У нас нет закона, чтобы рожать двоих детей», — сердито сказала она.
— Взяла? — спросил я.
— Еле-еле уговорили обоих взять. Было лето. Пока везли на бате до лесоучастка, один ребёнок умер.
— Рожать двоих у них нет закона, — возмутился Георгий, — а двоих жен иметь — есть закон.
— Я знаю одного старика. У него даже три жены. Ау Кялундзюга Бланка и Маяда по две жены. Это я точно знаю, — сказал Павел Иванович. — Да, чуть не забыл. Я же вам аванс привёз. Вот и ведомость.
— Спасибо. А то мы живём, как при коммунизме.
— До коммунизма, как до Луны, — сказал Павел Иванович.
— Надо ещё социализм построить, — говорю я.
— Что вам райком послал, если не секрет?
— Бланки комсомольских билетов, значки. Мы уже создали комсомольскую и пионерскую организации.
— Молодцы.
— И ещё проект конституции для обсуждения.
— Сейчас это везде обсуждается. И усиленно проводится паспортизация. Товарищи тоже приехали проводить паспортизацию. Вы им поможете?
— Обязательно. До обеда и после обеда можем помогать.
— Как у вас с почерками? — спросили работники паспортного стола.
— Учителя. Пишут красиво, — сказал Брит.
В этот вечер беседовали долго. Мы расспрашивали гостей о их жизни, о новостях политики. Они интересовались нашей жизнью и работой, с вниманием слушали наши рассказы.
На другой день Георгий ушёл на уроки. Я мальчишек послал за жителями на паспортизацию. Первой описывали семью бабушки Ярба.
Мне пришлось долго объяснять, зачем делается такая запись. Долго выясняли у каждого год рождения, и самым казусным оказалось — запись имён. Наша уборщица Сиди записалась Дусей, её муж Санчи сменил на русское — Сеня. Сулака записался Лёней. Не изменила имени лишь Ярба.
Работник паспортного стола сказал: «Я думал, с вашей помощью мы управимся за два дня, а оказалось, что с одной семьёй провозились больше двух часов. Так нам и недели не хватит».
После работы первого дня мы пришли к выводу: надо работать и вечерами. За неделю мы всё же зарегистрировали всех, кроме тех, кто был в тайге. Подводя итоги, нас всех удивило, что треть зарегистрированных оказалось с русскими именами. Это молодёжь и дети. При регистрации родители часто говорили: «Уцитель, пиши хороший русское имя». И мы предлагали имена. Многим понравились имена: Володя, Сеня, Костя, Лида, Лена, Дуся.
Во время регистрации мы выявили молодого парня Кялундзюга Зензу- ли. Решили с ним поговорить и принять его в комсомол. И не откладывая на потом, мы поспешили провести комсомольское собрание. Зензули охотно пришёл. Мы его приняли в комсомол. Всем вручили комсомольские билеты и прикрепили значки. Парням это понравилось. Они долго рассматривали комсомольские билеты и часто поглядывали на значки.
Всем комсомольцам дали задание: приглашать взрослое население для обсуждения проекта конституции и самим принимать участие. И чтобы не забывалось то, о чем мы говорим, мы решили каждый день по вечерам проводить собрания. Такмы и сделали.
Пункты проекта конституции читаем по очереди, поясняем. А когда дошли до пункта, где говорилось об административно-территориальных органах власти: горсовет, райсовет, аулсовет, сельсовет, тузсовет; и объяснили, что это означает. Тут же взял слово Гольду. Он сказал: «Почему так? У луса сельсовет, а у нас тузсовет. Разве мы не такой люди, как луса?»
Гольду поддержали другие удэгейцы. Я сказал, что в протокол запишем таю «Просить комиссию по выработке новой конституции из проекта конституции убрать слово «тузсовет», потому что народы севера стали культурными людьми. Считать административно-территориальным органом власти у народов севера «сельсовет».
И ещё: в проекте конституции было записано, что все граждане СССР, кроме народов Севера, обязаны служить в Красной Армии, а в случае нападения врага встать на защиту своего социалистического государства.
После нашего разъяснения попросил слово незнакомый нам юноша.
— Давай, говори, — сказал Георгий, — только назови своё имя и фамилию.
— Моя би Кялундзюга Сережа, сын Ченгумы, буду комсомольцем. Би стреляй не хуже красноармейца. Отец учил меня хорошо стрелять. Почему мы не можем быть в Красной Армии? Я должен быть Красной Армии.
Серёжу поддержала вся молодёжь, и мы записали: «Слова «кроме народов Севера» убрать из проекта конституции».
После собрания мы долго говорили с Серёжей и просили его помогать нам
...Под Новый год испортилась погода. Пошёл сильный снег, и мы решили на каникулы ребят не отпускать. На каникулах занялись развлекательными играми, вышиванием, учили играть на музыкальных инструментах. Родители, как никогда, стали посещать чаще детей и завалили нас мясом, юколой.
Однажды Георгий позвал меня в класс и в присутствии всех говорит: — Анатолий Яковлевич, от всех нас дарим вам шкуру мафа.
Я очень обрадовался и говорю:
— Спасибо Георгию Ивановичу, всем вам, дорогие ребята, шкуру буду беречь, как самый дорогой подарок.
— А шкуру выделывали Сесе и Адихини.
Сесе и Адихини преподнесли мне шкуру. Я их поблагодарил и говорю:
— Что мне с ней делать, подскажите.
— Можешь под ноги бросить, можешь спать на ней, можешь на стену повесить, — предлагал Георгий.
— Я, наверное, первую ночку на шкуре посплю на полу, вторую ночку — положу шкуру на топчан и посплю, а потом на стену прибью.
Георгий заулыбался, пожал мне руку, и мы обнялись.
— Как нога, ухо?
— Нормально. Пошёл бы опять на мафа, да родичи Вотану всех перестреляли. Отомстили за того мужика и за меня. Ребята, готовьтесь. Сегодня очень хороший обед. Анатолий Яковлевич пойдём с нами. Заодно и увидишь, как наши свинки едят. Растут, как на дрожжах.
— Не мерзнут?
— Чего бы они мерзли, природа родила, природа и согревает. Наше дело — корм подавай.
...Перед весенними каникулами, совсем неожиданно, получаем из Ленинграда посылку. Сколько же было радости, когда мы увидели буквари, учебники арифметики и словари на удэгейском языке, только на латинской основе.
Георгий сразу сказал:
— Наше письмо подтолкнуло.
— И не без участия Клавдии Петровны обошлось, — говорю я. — Умная женщина, с большим понятием. Сама убедилась, как нам трудно даётся обучение.
Ребята, особенно младшие, стали днями ворошить новые книги, а мы всё подчёркивали: «Смотрите: русский человек хорошо изучил ваш языки для вас написал книги. А зовут этого человека Евгений Робертович Шнейдер. А было бы лучше, если бы вы сами написали такие книги».
...Имея немного денег, на весенних каникулах я пошёл в Ходы, чтобы для себя хоть что-нибудь купить, пришёл в Ходы, посетил магазин, купил ботинки, брюки и возвращаюсь домой. Вскоре вижу,- навстречу мне движется нарта, запряжённая двумя собаками. Вместе с собаками нарту тянет женщина. На нарте сидит мужчина и на ходу приветствует:
— Багдыфи, Толей!
- Сородэ! Куда едем?
— Мамаса в больницу везу.
Я не придал этому значения, стал припоминать его имя и то,где я его видел. Не сразу, но припомнил: он прихрамывал, когда приходил на регистрацию при паспортизации. Звать его Иван, фамилия Кялундзюга. Георгий мне ещё говорил, что у него кличка «Хромой Иван». Вспомнив, я остановился, обернулся, смотрю им вслед и соображаю: «Он же сказал: жену везу в больницу, возможно, рожать, а сам сидит на нарте. Вот где издеватель!» У меня взыграл гнев, а толку. Мамаса уже метров на триста от меня продолжает с собаками тянуть нарту, на которой по-прежнему сидит Хромой Иван.
Вернулся, и сразу к Георгию с рассказом про вопиющий случай.
— По этому случаю сегодня же проведу беседу, — сказал Георгий. — Ты пока ходил, а тут принесли неприятную новость. Занзули замерз, помнишь такого?
— И когда это кончится?!
—А никогда. Жизнь идёт.
— Как же это он? Уже ведь не мальчишка.
— Говорят: пошёл по насту косулю добыть. Ушёл далеко. Наст размяк. Он долго шёл по рыхлому снегу, вспотел. Сел на валежину, хотел развести костёр, а спички, но всей вероятности, отсырели, рассказывают: около него были разбросаны спички без серок, и лежал пустой коробок. Так, сидя на валёжине ночью, и замерз. И это не так уж далеко. На третий день нашли. А всему виноват мороз.
— Сухой мороз—безъязыкий враг, — говорю я. — Когда будут хоронить?
— Вроде завтра.
— Вотану здесь, не знаешь? Сейчас пойду, поговорю, чтобы похоронили, как положено.
Я сходил к Вотану.
— Разговаривал?
— Убеждал.
— Согласился?
— Дал добро, только надо вырыть могилу. Сейчас соберём комсомольское собрание. Пусть парни роют хоть ножами, а ты возглавишь их.
— Обязательно сделаю.
— И гроб придётся помочь делать.
— Обязательно.
К обеду другого дня Георгий доложил:
— Могила готова, гроб готов, остальное ребята делают сами.
— Так и должно быть.
Веду урок, а у самого из головы не выходит мысль: что же сказать на похоронах? А сказать надо обязательно, и я пришёл к выводу: «Если бы спички не отсырели, он бы разжёг костёр и остался жив».
Хоронила молодёжь, родственники Занзули. Из стариков были Гольду и Вотану. Перед опусканием гроба, я взял слово и, волнуясь, с большими паузами заговорил: «Товарищи, если бы Занзули, идя в природу, спички положил в специальный мешочек, который охотники носят на поясе, то мы бы сегодня не хоронили Занзули. Так что дедовские обычаи не все надо отвергать».
В знак одобрения моих слов Вотану кивнул головой, после моих слов один молодой человек заговорил, и все его стали слушать.
— Кто этот, что даёт указания? — спрашиваю Георгия.
— Илья, брат Занзули.
Опустили в могилу гроб. К головной части гроба спустили конец белого шнура. Забросали землёй. Соорудили небольшой шалашик. К нему привязали шнур, конец шнура положили в миску с пищей. Для поминания всем взрослым предложили по стопке вина и разошлись.
 

МАЙСКИЕ «СЮРПРИЗЫ»
За день до Первого Мая Георгий с ребятами взялся ножи точить.
— Анатолий Яковлевич, сейчас пойдём свежину добывать. Завтра жаркое закажем, и ребятам лакомство будет. — Георгий взял ружьё, позвал ребят.
Я зашёл в помещение, чтобы не слышать раздирающий крик животных, как это бывает, когда режут свиней, поглядываю на часы. Прошло десять минут — ни выстрела, ни крика животных. Вдруг заскакивает Георгий с ружьём и с бранью.
— Что случилось?
— Хрюшек-то нет.
— Как нет?
— Нет, да и всё. Тебе что, анчи надо сказать, тогда понятно будет?
— Значит, убежали. Карапчи здесь не бывает.
— Это и дураку ясно, что убежали, а как? Вот загадка? — Сам мечется, ружьё переставляет, патроны швыряет.
— Да ты не переживай. Мясо привезут. Никогда такого не было, чтобы на праздник мы были без мяса.
— Выходит, зря зиму кормили.
— Почему зря. Для свинок — с пользой. Всё равно отходы выбрасываем. И хорошо, что убежали. Пусть подрастут.
— Никогда не думал, что такую изгородь смогут перепрыгнуть.
— Зверь чуткий. Ты только подумал — у него уже страх взыграл. А в страхе, знаешь, как силы растут.
— Это не страх, а весна позвала. Ну, хрюшки, осенью я вас обязательно найду!
— Как же ты их узнаешь?
— Я им левое ухо надрезал.
— Всему хочется иметь свободу, не забывай: как волка ни корми, всё равно в лес смотрит. Давай-ка лучше займёмся генеральной уборкой.
— Дуся зачем?
— Дусю я в декретный отпуск отправил. Так что будем заниматься самообслуживанием. А тут что делать? Пыль погонять, да полы помыть. Такое и сами сделаем.
Георгий успокоился и спрашивает:
— Как же ты узнал?
— Дусю имеешь в виду?
— Конечно.
— Девочки подсказали. А я — «куриная слепота», и не заметил.
Георгий засмеялся.
— Видно, халат всему виноват, — говорю я.
— Готовься в крёстные попасть. Чаще тэга надевай.
— На праздник свою родную надену.
— Не побоишься: «Ай, хороша рубашка!»
— Они уже не стали такое говорить. Магазин под боком. Деньги есть, покупают. Лично видел.
...На Первое Мая школа весь день гудела, что пчелиный улей. До обеда коллективно пели, танцевали, на струнных инструментах играли. Сеня на гармони закреплял свои успехи. К вечеру всем это надоело, и мы все подались на берег. Георгий устроился на ершистом дереве и стал играть.
Ребята немного поиграли в кошки-мышки, а танцевать не стали.
— Ребята, за игру Георгию Ивановичу скажем: большое спасибо. Молодец, Георгий Иванович.
— Мы такие, — с улыбочкой сказал Георгий.
— Такие-то такие, а на твою музыку ни один пожилой человек не пришёл.
— Ёлка-моталка, — сказал Сеня. Мы дружно посмеялись.
— Ну и шутник, — сказал Георгий.
— Весь в Георгия Ивановича.
— А, может, в Анатолия Яковлевича.
...Стали готовиться ко сну. Подходит Георгий.
— Что-то Сеню и Адихини не вижу.
— Я — тоже. Может, на берег пошли.
— Не должно быть.
— Быстро к Сене в юрту, а то придётся с «летучей мышью» по кустам шариться.
Георгий побежал, а я пошёл к мальчишкам и стал спрашивать, куда пошёл Сеня.
Заходит Георгий. Довольный. Улыбается.
— Пойдём, по секрету скажу.
Мы зашли в комнату.
— И что бы ты думал? Адихини у Сени. Сеня мне сказал: «Георгий Иванович, скажи Анатолию Яковлевичу — я женился».
— Вот это да! Вот тебе и ёлка-моталка. Нарочно не придумать.
— Не удивляйся. Жизнь идёт. Долго вместе будут жить.
— Почему так думаешь?
— Сошлись два разных характера. Он — быстрый, она — тихая.
— Так это, выходит, что мы весь день свадьбу играли?
— Выходит, так.
— Надо с ними побеседовать. Если это серьёзно, то чтоб зарегистрировали свой брак у Вотану.
 
СОЛНЕЧНОЕ ЗАТМЕНИЕ
Девятнадцатого мая мы закончили учебный год. Всем выдали табеля успеваемости о переводе в другой класс. Еофу, за успешную учёбу, выдали табель успеваемости, как ученику, окончившему два класса.
При подведении итогов двухлетней работы школы, мы стремились ребятам пояснить — каких успехов они достигли за время учёбы.
В этот день нас порадовал своим сообщением Лёня - Дуся родила сына.
Я Лёню спросил:
— Санчи шалашик строил?
— Нет, — сказал Лёня.
— Люди рожают в разных условиях, а роддом бездействует, — сказал Георгий.
— Недалёк тот день, когда и эта народность будет обслуживаться медработником.
Через неделю к нам пришла Дуся и попросила ребёнку дать русское имя. Мы посоветовались и предложили имя Володя. Она заулыбалась, сказала: «Асаса», — и ушла.
Со старшими учениками мы уже стали договариваться: повторить турпоход. Но нас остановил Вотану, сказав, чтоб мы сами не отлучались, так как скоро приедет капитана (начальник). И, совсем неожиданно, получаем два письма. Из райкома комсомола пишут: «Подготовьте население. Двадцать четвёртого июня будет проходить солнечное затмение».
Из райисполкома пишут: «Никуда не уезжайте. Будем проводить собрание хорскихудэ. Ваше присутствие обязательно».
— Приковали нас, — говорю я.
— Хоть бы написали, когда.
— Чудной ты. Как они напишут, когда сами не знают. Как соберёт Вотану, так собрание будет. А впрочем, это не наша забота. Мы своё сделали. Им править, им и думать.
- Надо же и с нами немного считаться. Как ты думаешь?
— Партия что прикажет, то и будешь делать. Давай лучше посоветуемся, как подготовить людей к грозному событию, они неграмотные, а всё равно хоть немного, а должны знать о закономерностях природы. А то свалят всё на огдё или ещё на какого-либо дьявола.
— Нам надо всего лишь эксперементик провести.
— Изобразить Солнце, Луну, Землю, закоптить обломки стёкол, чтобы можно было без нагрузки на глаза наблюдать за происходящим явлением.
— Лампа будет Солнцем. Глобус — Земля, а маньчжурский орех—Луна.
— Жаль, что мало детей будет.
— Пять человек будет, уже хорошо. Я сейчас свяжусь с Сеней и попрошу на завтра пригласить всех учеников.
— Вотану обещал завтра отправить оставших ребят.
— Обещал, значит, отправит, не переживай.
Утром местные ученики были в сборе. На классной доске, в рисунке, мы рассказали ребятам о солнечном затмении. И чтобы объяснить понятнее, мы приступили к образному пояснению. Я поставил на стол лампу. Говорю:
— Это будет Солнце, — потом взял глобус, пошёл вокруг стола и говорю:
— Земля вращается вокруг Солнца.
Георгий быстро зашагал вокруг меня и говорит:
— Орех — это Луна. А Луна вращается вокруг Земли.
— Сейчас давайте затемним одеялами окна, зажжём лампу и посмотрим, как получается затмение, — сказал я.
Георгий принёс молоток, гвозди, ребята — одеяла, и быстро занавесили окна. Зажгли лампу. Сене вручили «Землю», Володе — «Луну». Мальчишки задвигались. Нам показалось смешно, и мы засмеялись.
— Стоп, Сеня. Стоп, Володя, сейчас «Луну» надо медленно-медленно подвести так, чтобы тень от неё упала на «Землю».
Сеня на вытянутой руке держит глобус, Георгий придерживает Володину руку, и от ореха тень наводят на глобус.
— Началось солнечное затмение, — говорю я.
— Володя, ещё чуть-чуть проведи. Стоп! — скомандовал Георгий. — Вот здесь мы и живём. Сейчас помечу, — намочил маленький лоскуток белой бумаги и прилепил к глобусу. На лоскутке поставил букву «Д» — это и будет наше Джанго. — Давайте повторим, чтобы при всех у нас не получилась осечка. Сеня, ты сделаешь полный круг, остановишься и поверни глобус так, чтобы Джанго было направлено к Солнцу. В это время у нас будет день. А ты, Володя, как только Сеня остановится, то медленно-медленно подводи «Луну» так, чтобы тень от неё падала на «Землю» и вышла на Джанго. В это время я поясню, что Луна закрыла Солнце и у нас станет на несколько секунд темно. Это и будет солнечное затмение. Как мы демонстрировали, так всё и происходит в небесах. Завтра насобираем битых стёкол, закоптим и дадим всем, кто к нам придёт в тот день.
—Мальчишки, завтра после обеда пойдёте по стойбищу и скажете всем, чтобы вечером пришли в школу. Скажете, что учителя расскажут и покажут что-то очень интересное.
Дождавшись вечера другого дня. Мы с небольшим волнением стали поджидать джанговцев. На крылечке сидим, разговариваем, вспоминаем, как проводили первое собрание по ремонту школы.
— Ага, кто-то идёт, — говорю я.
— По-моему, Аняка с Алексеем и ещё кто-то из старушек.
Подошли: Аняка, Алексей и бабушка Потоло. Поздоровались. Георгий вынес скамейку и предложил им сесть. Аняка села, а бабушка и Алексей присели на корточки и закурили. Вскоре подошло ещё человек двадцать. Георгий говорит:
— Пока суть да дело, может, ещё кто подойдёт.
— Товарищи, бросайте курить, пошли в школу. Скамейку берем.
Зашли в класс. Георгий всем предложил сесть с одной стороны. Уселись.
— Кто первым начнёт? — спросил Георгий.
— Начинай. Если что упустишь, напомню.
Георгий начал издалека, о Солнечной системе сделал короткое пояснение и объяснил, как всё получается.
— А теперь приступаем к практической части. Сеня, Володя, начинайте, только не спешить.
Сеня взял глобус. Георгий заговорил и стал пояснять, как получается солнечное затмение.
Сеня медленно вращает глобус и двигается вокруг стола, а Володя, с орехом на нитке, быстро заходил вокруг Сени. Володя подвёл орех так, что от него на глобусе появилась тень. Тень полностью закрыла указанное место Джанго.
— У нас получилось полное солнечное затмение. Вот так оно и будет наяву. Там, на улице. Всем ясно?
Все, как в рот набрали воды, молчат.
— Через несколько дней мы вас позовём и будем наблюдать солнечное затмение. А сейчас, если вопросов нет, свободны.
Все разошлись, проведённым мероприятием мы остались довольны и погрузились в свои воспоминания.
— Гоша, я как-то читал о русском поверье по солнечному затмению. Старобрядцы уверяют, что по ночам в зеркало смотрится нечистая сила, то есть в ночное время блестящий щит солнца закрывается демонами мрака. Вероятно, и примета, что разбитое зеркало предвещает несчастье или смерть. А по народному воззрению, солнечное затмение получается от того, что нечистая сила нападает на светило и стремится уничтожить его.
— Поживём, посмотрим, что по этому поводу скажут удэгейцы. У них должно быть своё мнение.
На дни, оставшиеся до солнечного затмения, мы написали календарик и вечерами стали зачеркивать каждый прошедший день. А двадцать четвёртого июня, позавтракав, мы Володю с Лёней послали собирать людей. К нашему удивлению, люди пришли дружно. Мы всем выдали закопченные стёкла и показали, как надо через них смотреть на Солнце, объяснили, что теперь будем ждать такого момента, когда Солнце закроется, и на секунды станет темно.
Ждём-пождём, а затмения нет. Взрослые уже ни одну трубку выкурили, им надоело ждать. Некоторые задвигались и намереваются уходить. Мы уговариваем и стараемся придержать. Бабушка Потоло спокойна, пристроилась около угла школы, попыхивает дымком и рассматривает закопчённое стекло. Одна женщина всё же ушла. Но мы ей наказали, чтобы стекло не выбрасывала, и как заметит, что станет темнеть, так чтобы сразу через это стекло смотрела на Солнце.
Георгий подошёл ко мне и говорит:
—У меня уже терпение лопается.
— Терпи, казак, атаманом будешь.
— Наши «астрономы» уже на пределе. Стоит Гольду двинуться, и все покинут нас.
— Рассказывай им что-нибудь.
— Легко сказать. А не обманули ли нас? Вот позор будет! Потом нам и веры не будет, — он подошёл ко мне и тихо: — Заметил: бабушка Потоло приходит, а Ярба и Юбо не появляются.
— Юбо ведьми, — из-за спины я услышал голос Володи.
— Откуда взял?
— Все говорят.
— Ей бы обязательно надо знать про солнечное затмение.
Только это Георгий сказал, как Солнце стало закрываться плотным тёмным щитом. Я как крикну:
— Смотрите! Все смотрите!
— Стёкла к глазам! — скомандовал Георгий.
— Собака кушает Су! — закричала Адихини.
— Собаку кормить хорошо надо! — в испуге сказала Аняка.
— Огдё кормить надо, — кто-то сказал.
Солнце наполовину закрылось, и сразу похолодало, а когда полностью закрылось, Георгий вскрикнул:
— Ура! Великое чудо свершилось! Бр-р-р, замерз!
— Я тоже.
В Джанго воцарилась тишина и полнейший мрак. Секунды — Солнце стало освобождаться от тёмного заслона, ещё секунды, и как будто ничего не происходило. Все таращат друг на друга глаза, словно впервые встретились Оцепенение свалилось. Мы с Георгием обнялись и хлопаем друг друга по плечам. Георгий вырвался из моих объятий и говорит: «Друзья! Не зря мы вам толковали?»
Я посмотрел на взрослых. Они что-то между собой обсуждают, восхищаются и упоминают имя Юбо. Я поискал глазами бабушку Потоло. Её около школы не оказалось.
— А как сразу холодно стало, — говорю я. — Ребята, вам тоже холодно было?
— Я сразу замерз, — сказал Володя.
— Я тоже, — сказал Сеня.
— Кампани, можно расходиться.
На другой день нас посетил Вотану и сразу спросил:
— Ваша видел Су закрывай?
— Видели, видели. Это было солнечное затмение.
— Ути-и-и, как было! — удивлялся Вотану.
— Страшно.
— Почему так было?
— Надо было на собрание приходить.
— Моя стойбища ходи. Завтра собраний дели.
-Где?
— Гаусиги.
— По какому поводу?
— Школа меняй место.
— Всё ясно. Поплывём или пешком пойдём?
— Бата ходи. Утром кушай и берег ходи.
— Надолго, что брать?
— Кушай бери, — и ушёл.
Киди мы попросили приготовить завтрак к пяти утра. Мальчишек попросили присматривать за школой.
 











































































































































 
РОЖДЕНИЕ ПОСЁЛКА ГВАСЮГИ
С восходом солнца мы уже были на ногах. Позавтракав, отправились на берег. На берегу нас поджидали Вотану, Гольду и Енгили. Поздоровались, уложили вещи, продукты. Мы с Георгием взяли вёсла и поплыли. Хорошо загруженный бат ровно, быстро, без шума, словно по маслу, заскользил по воде. Я засёк время, а через тридцать минут Вотану дал команду причалить к берегу. На пологом гравийном берегу стояло две, наспех сооруженных из корья, юрты.
— Гоша, где мы?
— По-моему, Гвасюги.
— Гаусиги, — поправил Гольду.
— Гаусиги, Гвасюги — нам всё равно. Гвасюги—легче говорить. Багдыфи, Гвасюги!
— Тихо. Люди спят.
Сошли на берег, подтянули бат. Из юрты вышел мужчина среднего роста. На нём черные брюки, ботинки, он в нательной белой рубашке с засученными рукавами. Подошёл к нам, поздоровался с нашим начальством, протянул руку мне.
— Заместитель председателя исполкома Леонов Константин Абрамович. А вы директор Джанговсксй школы?
— Масленников Анатолий Яковлевич. А это мой товарищ и друг по работе и в жизни.
— Георгий Кузьмин, — сказал Гоша.
— А отчество?
— Иванович.
— Вотану говорил, что вы хорошо знаете удэгейский язык.
— Анатолий Яковлевич знает не хуже меня.
— Вот и хорошо. Знаете, зачем вас сюда пригласили?
— Примерно.
— Удэгейцам пора кончать кочевой образ жизни. Наша задача: убедить их, чтобы они дали «добро» всем поселиться в одном месте. Примерно — здесь. Мы им сделаем хорошую услугу — построим дома, магазин, пекарню, клуб, школу перевезём. Как вы на это смотрите?
— Мы — за, и только так.
— Вы знаете, как тяжело собирать детей в школу, — сказал Георгий.
— Потом собирать не нужно будет. Так и неграмотность ликвидируем.
— Медпункт будет?
— Непременно. И фельдшера дадим.
— Когда собрание начнём? - спросил Георгий.
— Этого я не знаю. Это только Вотану может сказать. Как только соберутся представители всех стоянок, охотобществ, так и начнём.
— Сложная задача, — говорю я.
— А собрание провести ещё сложней, — сказал Георгий и взглянул на меня. Леонов достал пачку папирос и предлагает нам.
— Не курим, — говорю я.
— А я, по такому случаю, всё же закурю, — сказал Георгий, взял папиросу и за ухо заткнул.
— Сейчас приготовим завтрак и будем кушать, — сказал Константин Абрамович.

— Спасибо. Мы недавно позавтракали,
— Тогда проходите к нашему шалашу. Я тут уже вторые сутки живу. Не с кем толком поговорить. Около них кручусь в догадках.
— За нас не переживайте, мы тут уже привычные люди. Занимайтесь своим делом.
Мы пошли вдоль берега. Георгий подбирает камушки и бросает на воду.
— Толя, ты обратил внимание: Леонов чем-то похож на шамана Иванца. Рыжий, глаза добрые, но хитрые.
—Леонов немного худее.
— Как думаешь: сколько ему лет?
— Я бы дал тридцать пять, не более.
— Чувствуется, что общителен.
— И эрудирован. За словом в карман не лезет.
Прошлись, поговорили, вернулись к юртам. Из юрты вышел Леонов. На нём полный черный костюм, белая рубашка, верхние пуговицы не застёгнуты.
— Какое место! Не налюбуюсь. А воздух — курорта не надо. Вам нравится? Не собираетесь уезжать?
— Пока — нет, — сказал Георгий.
Смотрю: один удэгеец что-то варит, другой тянет сухие ветки, третий сооружает подобие шалаша.
— Толя, соображаешь?
— На что намекаешь?
— Юрту строит. Собирается долго быть. Как бы и нам не пришлось юрту строить. Сейчас подойду к Вотану и спрошу, когда начнёт собрание.
— Пошли вместе.
— Вотану, когда начнём собрание?
— Не знай. Люди нет.
— Такой жизненно-важный вопрос с малым числом людей не хочет решать.
— Дело серьёзное.
Я увидел мужчину, идущего к нам на берег, и говорю:
— Вотану, посмотри, кто-то к нам идёт.
— Дуля Кялундзюга. Его много года здесь живи.
— Нравится.
— Место хорош.
— Ладно, будем ждать.
— С моря погоды, — добавил Георгий. — А погодка! Как...
— В Гвасюгах.
— Что-то жарко стало. Может, искупаемся, де позагораем. Что больше делать. Потом начнём обед готовить. Пообедаем, заодно и поужинаем...
— Потом спать ляжем.
Георгий быстро разделся. Разбежался и плюхнулся в воду. Вынырнул и кричит: «Толя! Торопись!»
Покупались, оделись. Георгий разгребает камни и говорит:
— Здесь будет наш костёр.
— Готовь. Я пошёл за дровами.
К обеду с двумя мужчинами подошёл бат. Мужчины поговорили с Вотану и принялись сооружать юрту.


* * *
К вечеру снизу ещё пришло два бата. На другой день подошло ещё три бата. На косе замельтешил народ. Как грибы, выросли юрты. Кругом костры. Одежда развешена.
— Гоша, обрати внимание: безлюдная коса превратилась в цыганский табор.
— Точно. Удэ тоже кочуют.
На третий день нашего пребывания Леонов сказал: «Завтра проводим собрание. Нет представителей только от одной артели».
На другой день к обеду Вотану организовал всех на собрание. Леонов мне дал ученическую тетрадь и говорит: «Будете вести протокол, садитесь поудобнее. А Георгий Иванович будет рядом со мной. Я буду говорить, он будет переводить».
— Только чтоб немногословно, а то очень трудно подбирать переводные слова. Их речь ограничена.
— Понимаю, — сказал Леонов. — Сперва представь меня.
— Вы только не говорите другой фразы, пока я на вас не взгляну.
— Ладно. Начнём. Говори им, кто я, потом скажи, что я приехал посоветоваться с ними и решить очень важный вопрос: покончить с кочевьем и вести оседлый образ жизни...
Георгий минут пять переводил эту фразу.
— Скажи им, что всем хорским удэгейцам надо съехаться в одно место. Мы им построим дома... Больницу, магазин, пекарню, клуб, школу... На месте стойбища Гвасюгов создадим посёлок. Площадка удобная. Берег Хора. Протока есть, ручьи протекают. Тайга рядом... Средина Хора. Ни Кялундзюга, ни Кимонко не будет обидно. Это место мы считаем нейтральной зоной между двумя родами...
Я смотрю на собравшихся, а они все сидят не сообща, а разделены на две группы. «Значит, до сих пор с презрением относятся друг к другу, — думаю я. —У наших детей в этом годууже такого не наблюдалось».
— Сообща вам легче будет жить, легче будет и нам вам помогать. Все объединитесь в один колхоз. Мы ему уже подобрали название «Ударный охотник». Вы выберите себе председателя колхоза и хорошо заживёте.
Георгий и это перевёл.
— Что ещё переводить, говорите.
— Не знаю. Высказал всё, что надо сказать. Теперь пусть они говорят. Леонов в хорошем настроении, закурил, восхищается природой.
— Как вы думаете: всё им понятно, что я сказал?
— Думаю, что поняли. А что они внешне не выражают своего мнения, так у них есть такое — не принято выскочкой быть, — говорю я. — Всё тщательно обдумывают, потом делают вывод.
— Вы сказали, что уже придумали имя колхозу, которого ещё нет, — заговорил Георгий. — Интересно. Может быть у вас уже есть кандидатура на пост председателя?
— Есть.
— Сказать можете?
— Могу. Только не оглашать.
— Будьте спокойны. Язык за зубами умеем держать.
— Вотану рекомендовал Кялундзюга Данзули.
— Из своего рода, — сказал Георгий.
— Правильно и делает. Своих людей лучше знает.
Леонов докурил папиросу. Окурок бросил и придавил ногой.
— Давай спрашивай. Пусть говорят своё мнение.
— Кампани, тэльмаси (говорить) надо, —сказал Георгий. Никто не среагировал. Все как сидели, так и сидят; как курили, так и курят. Солнце так пригрело, что камушки руку обжигают. Над небольшой, похожей на язык, косе курится дымок, волнуется влажный воздух.
— Гоша, обрати внимание: мы будто в аду на горящей сковородке.
Георгий усмехнулся.
— Ну, и Толя, всё что-нибудь придумает.
Удэгейцы молчат. Леонов стал нервничать. Опять закурил. Задвигался.
— Торопи, торопи их, — стал наседать на Георгия.
— Кампани, тэльмаси надо.
Кампани молчат. Я посмотрел на часы. Время обеда. А от представителей ни слова.
— Бойкот объявили? — возмущается Леонов.
— Думаю —нет.
— Принято: не высовываться.
— Мы тут ни при чём.
— Я вас не виню. Спроси их,- говорить они будут или нет?
Георгий перевёл. Вскоре один сказал:
— Ая думи надо.
— Он говорит: хорошо думать надо.
— Какже ещё думать надо? Уже больше часа прошло, — и посмотрел на часы.
— Константин Абрамович, пока они думают, мы искупаемся.
— Идите, — сердито сказал Леонов.
Мы побежали, разделись. Георгий брызнул на мою спину и убегать Я - за ним. Он — в воду. Я — за ним. Он воспользовался моим слабым зрением, поднырнул под меня и выскочил на берег. Я немного проплыл и тоже выскочил не берег. Надел очки, глянул на собрание. Аудэгейцы: кто ходит, кто возится с котелком у костра, кто пошёл к тальникам.
— Обед, наверное, объявил, — говорю я.
— Возможно.
Подошли к Леонову.
— Георгий Иванович, может, они не поняли, что от них требуется?
Георгий вспылил:
— Не доверяете? Буду молчать. Говорите сами.
— Сколько можно ждать! — не успокаивался Леонов.
- Один же сказал: хорошо думать надо. Дело серьёзное. Пообедают, подумают и заговорят. Вы же сказали, чтоб обедали.
— Сами разошлись.
—Уезжать никто не собирается, значит, будут говорить. Они же не просто проводят время - думают, что-то обсуждают между собой.
Каждая группка приготовила себе кушанье, пообедали. Помыли посуду. Закурили, прошло более двух часов.
— Георгий Иванович, приглашай, — сказал Леонов.
— Кампани, пошли на собрание. Вотану, продолжим собрание.
Мужики заняли свои прежние места. Мы — тоже.
— Кампани, тэльмаси, — обратился к ним Георгий.
— Думи надо, — сказал Вотану.
— Спроси, почему долго думать надо.
Георгий перевёл. Вотану ответил:
— Удэ говорит, что нас в одном месте много будет. На всех не хватит ленков, соболя и разного зверя.
— Не переводи. И так всё ясно. Скажи: мы вам в магазин будем привозить много продуктов, так что мяса, рыбы им не придётся много добывать.
Вотану на это ответил:
— Не надо торопись.
Леонов от злости курит уже третью папиросу.
— Константин Абрамович, а по-моему, они правы. Замечаете, как они разумны в житейском деле, — сказал Георгий.
— Выходит, я не прав.
— Такого мы не сказали. Однако, на этот счёт есть хорошая восточная мудрость: «Человек должен жить по велению души». Вполне возможно, что эта мудрость в основе их жизни, а мы им навязываем то, чего они боятся.
Леонов опять закурил.
— Георгий Иванович, начинай тормошить.
— Какими словами их растормошить, — я уже не знаю.
Я возьми да скажи:
— Кимонко, тэльмаси.
— Кимонко не дурак, — сказал Енгили.
Все Кимонко засмеялись. Кялундзюга поддержали их. Мы переглянулись и тоже заулыбались.
— Кялундзюга, алянку, тэльмаси (пожалуйста, говорите), — сказал Георгий.
— Наша тоже не дурак, — кто-то сказал с другой стороны.
Засмеялись все Кялундзюга. Кимонко — поддержали.
— Думаю: переводить не надо, — сказал Георгий.
— Дураку ясно, — сказал Леонов.
Вдруг многие повернулись в сторону реки. Я тоже глянул туда. Кялундзюга встали и пошли кого-то встречать.
— Георгий Иванович, скажи им: собрание продолжим завтра, — поспешил сказать Леонов.
Георгий перевёл, и все занялись своим делом.
— Вы говорите: понимают ли они то, что я им говорю, — сказал Георгий. — Они по-русски всё понимают. Слышали, какотвечают. Они же много лет общались не только с корейцами и китайцами, но и с русскими.
На другой день, позавтракав, по велению Леонова все опять организовались на ведение собрания.
Константин Абрамович сразу насел на Гошу.
— Георгий Иванович, шуруй, шуруй и шуруй их, пока не заговорят. Сколько можно молчать?
— Кампани, тэльмаси, — мягко сказал Георгий. Кампани опять молчат.
Георгий подсел к Енгили и на ухо ему что-то сказал. Енгили засмеялся, и всё собрание засмеялось.
— Георгий Иванович, собрание в посмешище не надо превращать, — строго сказал Леонов.
— Я только ему сказал: «Давай поменяемся: я тебе папиросу «пушка» дам, а ты мне трубку».
— Шутки в сторону. Давай, чаще шуруй.
Георгий опять призвал к разговору. Мужики, как сговорились — молчат.
— Что я могу сделать, если они молчат. Я же за них говорить не буду. Солнце опять припекло.
— Может, просвежимся?
— Идите. Всё равно молчат.
— Константин Абрамович, торопить не будем, — говорю я. — Конец молчанию всё равно будет.
Мы так «шуровали» два дня, а вопрос объединения оставался открытым. Лишь после длительной нашей беседы с Вотану, Гольду и Енгили на третий день Вотану сразу взял слово и сказал:
— Удэ, живи здесь. Наша хорошо буди жить.
— Правильно! — вскрикнул Георгий, подскочил и пожал ему руку.
— Кто за то, чтобы всем жить вместе в Гвасюгах, поднимите руку, — поспешил сказать я.
Вотану, Гольду, Енгили, Леонов и мы с Гошей подняли руки. Глядя на нас, все Кимонко подняли тоже. Кялундзюга — поддержали.
Мы от радости забегали, пожимаем руки Леонову, Вотану, и всем, всем, кто стоял и кто сидел.
— Наконец-то поняли, что разобщённость народа приносит лишения, — сказал Леонов.
— Правильно. Вместе — рекой быть. Порознь — ручейками, — сказал Георгий.
Успокоились.
— Георгий Иванович, переводи.
— Готов, слушаю.
— Мы пришлём сюда рабочих. Они разберут джанговскую школу, столовую, сплавят и в Гвасюгах восстановят. Где какие есть дома, тоже перевезём сюда. Начнём строить всё необходимое для нормальной жизни. Организуем колхоз и заживёте по-новому.
На этом собрание закончилось. Все стали собираться отплывать, а Леонов с Вотану и нами долго ещё беседовал по переселению.
...Третий учебный год мы с Георгием начали в Гвасюгах. Детей мы уже не собирали. Родители везли сами.
Новопоселенцы рода Кялундзюга стали селиться в дома по левому берегу Гвасюгинской протоки, а семьи рода Кимонко — по правому.
В Гвасюгах заработала метеостанция, радио.











ПОСЛЕСЛОВИЕ

Масленников Анатолий Яковлевич вскоре женился на Лиде (Сесе) Кялундзюга. Лида родила двоих детей.
Анатолия Яковлевича наградили орденом Ленина, после службы в армии и фронта в Гвасюги не вернулся.
В празднование 40-летия района имени Лазо исполком Джанговского Сельского Совета в Гвасюгах Масленникову подарил книгу «Поклон тайги» с дарственной надписью: «Низкий поклон Вам, уважаемый Анатолий Яковлевич от потомков жителей тайги. Вы, Данко, подняли факел в глухой тайге, ' факел знаний! Спасибо Вам от всей души, желаем Вам крепкого здоровья, долгих лет жизни».
Кузьмин Георгий Иванович семь лет отработал в Джанговской и Гвасю- гинской школах. С должности директора Гвасюгинской школы в 1940 году был взят на действительную службу. Восемь лет прослужил в Тихоокеанском подводном флоте. Освобождал Порт-Артур. В Порт-Артуре Георгий встретился с девушкой Торкуновой Лидой, которая после окончания техникума связи с первого дня войны была на передовых позициях фронта. После победы над фашистской Германией, она приняла участие в разгроме японских войск.
Георгий и Лида поженились. В 1949 году демобилизовались и поехали жить в Гвасюги.
Георгий Иванович вернулся на педагогическую работу, и в 1976 году по возрасту ушёл на пенсию.
Лидия Алексеевна родила одиннадцать детей и с Георгием Ивановичем воспитала их.
Лидия Алексеевна, кроме военных наград, имеет все награды Материнства. Георгий Иванович почётный гражданин Гвасюгов.
Кузьмин, много лет спустя, сказал: «Какое счастье — учить Его Величество— народ удэ».
Июль 1997 года.
 










;
СЛОВАРЬ
использованных удэгейских слов
Абу — папа Джанго — стойбище
Адига — девочка (место)
Акада — не торопись бедняков
Алянку — пожалуйста Догбо — ночь
Амигда — тополь Дю -два
Амуга — люлька Зали — склад на 4-х
Анинга —мама столбиках
Анчи — нет Зяхта — компот с
Асаса — спасибо добавкой
А-та-та — сушёной икры
удовлетворение Ила —три
Афили — нож Имса — не знаю
специальный Кампани — товарищ
Ая багди — хорошего Кулига — змея
здоровья Кумуга — вошь
Ая, аси — хорошо Кусига — нож
Багдыфи — здравствуй Кути —тигр
Баласи — помогай Лала — жидкая
Бат —Удэгейская пшённая каша
лодка, Ауса — русский
выдолбленная Мамаса —жена
из тополя Мамэ — баба
Бата — мальчик Манга — плохо
Бе —есть Мафа хоктони —медвежий
Би — я след
Биоса ули — ключевая Мафа —медведь
вода Мо — дерево
Бита — коса, берег Накта — кабан
Богдо — шапочка Негу — волк
Була — лепёшка Огдё (окзо) — чёрт
испечённая без Одо -дед
жира, хлеб Окбё — сохатый
Бэали —Хабаровск Оло — здесь
Га — призыв на Омо — один
движение, Оморочка — лодка для
одобрение, одного
согласие человека
Гаи — ворона Пуданку — изображение
Геу -лес духов
Гиусе — косуля Пумпу — накидка на
Гэнэе -иди голову
Дава — кета Санги -брат, друг
Дакка — посёлок Сата — сахар
Бичевая Сенгэни — ёж
 

Си — ты Тума —много
Сике — вечер Тыбзяхи — рысь
Сокто — матрац Тэга — халат
Сородэ — здравствуй, Тэльмаси — расскажи
приветствие Улохи — белка
Су — солнце Улы — таёжная
Сугдзя — рыба обувь
Сумуги — рябчик Улэ — мясо
Сэвохи — идолы Уми — пить
Сэидангани — солонка Ути-и-и —удивление
Сэи — соль Хайта — мягкая трава
Тала — сырая рыба Хауя —документ,
приготовленная бумага
для еды ху — река Хор
То —огонь Цеза —деньги
Тукса — заяц Чайва -чай
Тукса ситани — сын зайца, Юкола — сушёная
незаконно рыба
рожденный
(оскорбление)
В удэгейских словах ударение падает на последний слог.
СОДЕРЖАНИЕ
ПОДВИГ РУССКОГО УЧИТЕЛЯ   з
ДОБРОВОЛЬЦЫ 6
ПУТЬ В ДЖАНГО 16
ПОДГОТОВКА К ОТКРЫТИЮ ШКОЛЫ 65
ПЕРВЫЙ ЗВОНОК 130
КЕТА ПОШЛА 142
ПЕРВЫЙ РОДИТЕЛЬСКИЙ ГОСТИНЕЦ ДЕТЯМ 165
ЗАГАДОЧНЫЙ ОГДЁ 167
ПРОБУЖДЕНИЕ ДЕТСТВА 195
ШКОЛА КРЕСТЬЯНСКОЙ МОЛОДЕЖИ (ШКМ) 227
ВЕК ЖИВИ - ВЕК УЧИСЬ 234
ПРАЗДНИКОКТЯБРЯ 242
ШИШКОВАНИЕ 254
КАМЕНЬ СЧАСТЬЯ 260
ДОСАДНЫЙ СЛУЧАЙ 270
СИЛЬНЫЙ ШАМАН 273
ПРИЕЗД МЕДИКОВ 277
НОВЫЙ 1934-й ГОД 281
ЗИМНИЕ КАНИКУЛЫ 292
НАЧАЛО ТРЕТЬЕЙ ЧЕТВЕРТИ 298
НЕУДАЧНАЯ ПОПЫТКА 306
УДЭГЕЙСКИЕ МИФЫ 310
ВЕСНА 313
ПЕРВОЕ МАЯ 317
УРОКИ ЗЕМЛЕДЕЛИЯ 320
ПОКАЗАТЕЛЬНАЯ ЭКСКУРСИЯ 322
ОТПУСКНОЕ ВРЕМЯ 339
ВСТРЕЧИ С ОПАСНЫМ ЗВЕРЕМ 347
ВТОРОЙ УЧЕБНЫЙ ГОД (1934-35 гг.) 354
«ЛОВИЛИ ДАВУ (КЕТУ) - ПОЙМАЛИ ДЕВУ» 365
ДЖАНГОВСКИЕ ТРЕВОГИ 375
ЕДИНОБОРСТВО С МЕДВЕДЕМ 378
АЖИЗНЬИДЁТ. 384
МАЙСКИЕ «СЮРПРИЗЫ»   390
СОЛНЕЧНОЕ ЗАТМЕНИЕ 392
РОЖДЕНИЕ ПОСЁЛКА ГВАСЮГИ 396
ПОСЛЕСЛОВИЕ 402
СЛОВАРЬ ИСПОЛЬЗОВАННЫХУДЭГЕЙСКИХСЛОВ 403
СОДЕРЖАНИЕ 475
Художественное издание
Фёдор Харитонович МАСЛОВСКИЙ
ДЖАНГО
(роман)
Литературный редактор: О. Б. Луконина
Технический редактор: К. С. Луконин
Художник-оформитель: автор книги

Издательство «КРАСНАЯ ВЛАСТЬ»
Отпечатано в производственно-издательском предприятии «ШиП». 681018, г. Комсомольск-на-Амуре, ул. Советская, 1, КнААПО, «ШиП».