Девушки сразу поняли, что Вера хочет что-то разузнать, но из деликатности не спросили. Она сама объяснила:
– Девчонки, меня интересует, как люди реагируют на это строительство у них под боком. Живые слова, понимаете? Не те, которые на митингах кричат, не подписи и не то, что для всех. А как думает каждый отдельно.
– Вам это для исследования? – спросила девушка в длинном красном шарфе. – Вы социолог?
– Я врач, психотерапевт. Мне исследования не нужны. Может, чем-то помочь смогу?
Девушки переглянулись.
– Есть тут парень, – сказала одна, но запнулась. – Ладно. Начнем с тети Нади на первом этаже. Она на наших митингах и собраниях самая активная. Голос могучий, – девушка хихикнула. – Но как домой приходит, все время проводит у телевизора. Так что конкретной помощи от нее не дождешься. И дочка у нее такая же, старшеклассница.
Вторая девушка глянула укоризненно.
– Почему же не дождешься? А гостеприимство? Всегда чаем напоит с маковым пирогом. Ночевать в тепле зовет, у нее три комнаты, одна пустует – мужа нет.
Тетя Надя оказалась женщиной далеко за сорок, объемистой и круглолицей. Увидев девушек, обрадовалась.
– Чайку? А кто это с вами?
– Это Вера. Чего-то узнать хочет.
Надя налила в электрический чайник воды, водрузила на подставку, включила. Он сразу зашумел так, будто тарахтел небольшой мотоцикл.
– А мы ничего не знаем, что у нас узнавать. – Надя продолжала простодушно улыбаться.
Девушки скинули куртки, уселись на кухонные табуретки. Вошла крупная девушка с немного примятым лицом.
– Доча, будешь с нами?
Та молча отрицательно покачала головой и вышла.
«Валяется у себя в комнате и музыку слушает», – догадалась Вера.
Она сказала:
– Надя, я хочу спросить. С тех пор, как началось строительство, вам стало труднее жить?
Надя уронила нож, которым отрезала толстый ломоть лимона.
– Нет, не стало, – ответила она странным голосом.
Может, для обычного человека ее голос и не звучал бы странно. Но Вера умела слышать голоса, как гениальный настройщик – рояль. Бесполезно было от доктора Лученко что-то скрывать или говорить неправду: голос вас выдаст. Даже по телефону.
– А забор, который они поставили почти вплотную к подъезду?
– Не мешает.
– А пыль? Шум? Горячая вода всегда есть? Электричество не гаснет? – продолжала свои вопросы Вера, обнаруживая неплохое знакомство с вопросом.
– Говорю же вам, они нам не мешают.
Вера внимательно посмотрела на женщину, ожидая, что ее скрытое раздражение сейчас прорвется наружу. Но она молчала, только лицо едва заметно осунулось, и между бровей пролегла тоненькая паутинка морщины.
Странно. Она не хочет говорить. И явно боится. Даже не задает естественных встречных вопросов: «А зачем вам? Для чего? Вы журналистка?» Такая крикливая, темпераментная, явно не лезет за словом в карман, хозяйственная, наверняка на дочку покрикивает, да и на соседей тоже, во все вмешивается, все видит из окна своего первого этажа – кто где машины ставит, кто собак выгуливает в неположенных местах. И при этом молчит!
– Спасибо, Надя. – Вера встала. – У вас очень уютно, но нам пора идти.
Жаль девочек, они бы еще посидели, поболтали, чайку попили. Но Вера не могла ждать.
В следующей квартире, на третьем этаже, было шумно. Им открыл пожилой седой мужчина, увидел девчат и кивнул, Веру строго спросил:
– Опрос? Реклама? Религиозная секта? Деньги на похороны? Денег нет.
Вера не удержалась, рассмеялась и тут же зажала себе рот рукой.
– Это мы. А это Вера, она с нами, – сказала сопровождающая.
– Если с вами, тогда ладно, – согласился седой. – Новенькая?
В глубине квартиры метались шаги и громыхал бас:
– Мам! Ну мама! Где мои ролики?!
– Сам куда-то засунул, сам и ищи! – отвечало ему бархатистое контральто.
Вера решила не уточнять, кто она. Новенькая так новенькая. Это ей даже льстит в смысле возраста. Давненько она в каком-нибудь гражданском сопротивлении не участвовала.
По извилистому коридору, заставленному коробками и заваленному обувью, прошли на тесную кухню. Мимо два раза пролетел парнишка в спортивной форме, рявкнул возле уха: «Ну мама!» – и исчез вдали.
– Я пью только молотый кофе, – объявил седой мужчина. – Растворимый – это химия. Вам сколько ложечек, Вера? Эти две балаболки пьют чай, я знаю. А вы любите кофе.
«Интересное кино», – подумала Вера, улыбаясь про себя.
– Почему? – спросила она.
Мужчина задумался. Посмотрел на Веру внимательно, улыбнулся и махнул рукой.
– Не знаю. Вот честно – не знаю, почему так решил. По вашему выражению лица, наверное.
«Интуиция, то есть подсознание, работает точнее и быстрее, чем сознание, считывает информацию, анализирует и в полсекунды выдает результат. И сознание этот результат берет на вооружение, хотя объяснить, откуда он взялся, не может». Так Вера хотела сказать, но сдержалась и не сказала. Ей, наверное, интуиция подсказала не говорить лишнего.
– Скажите, пожалуйста...
– Антон Ильич.
– Антон Ильич, вам эта стройка под окнами сильно мешает?
Хозяин сел и снова посмотрел на Веру внимательно, но уже без улыбки.
– Шум, грохот, рев дизеля, – продолжала Вера, – запахи смолы, бетонная пыль? И прочие неудобства от строительства этой бетонной громады, они вас достают?
Крики в глубине квартиры прекратились.
– Нет, – медленно ответил Антон Ильич. – Нам ничего не мешает, все хорошо.
В кухню заглянули двое: обладательница контральто, длинная худая женщина в халате, с замотанной полотенцем головой, и давешний парнишка в спортивном костюме.
– А что такое? – спросила женщина, но седой строго взглянул на нее, и она спохватилась. – Стройка себе и стройка, мы ее вообще не замечаем. Так что не жалуемся.
Парнишка молчал, но смотрел на мать со странным выражением лица.
Вера уже все поняла. Она поднялась, поблагодарила и вышла на лестницу.
Сопровождающие ее девушки молчали. «А эти почему молчат? – думала Вера. – Должны ведь возмущаться, по идее. Неужели и им заткнули рты? Нет, они бы тогда тут не стояли своим палаточным городком. Не понимают, зачем это мне, не доверяют, хотят увидеть, как сама справлюсь, что буду делать».
– Ну что? На какой теперь этаж?
Девушки переглянулись.
– В соседний подъезд, на седьмой.
– Ладно, седьмой так седьмой. – Вера пожала плечами. – Люблю цифру семь! Она похожа на кочергу. Ах да, вы же не знаете, что это такое. Молодежжжь! – Женщина шутливо зажужжала, как мудрый жук в мультике про потерявшегося муравья.
Девчонки прыснули.
– Чего не знаем? Знаем. Мы же книжки читаем.
– Электронные, наверное. Ну, и то хорошо.
Они поднялись на каком-то допотопном лифте со створками дверей, чьи половинки открывались вручную влево и вправо. На звонок в обшарпанную дверь долго никто не выходил. Наконец открыли.
– Ну?
Вот это да, подумала Вера. Явление персонажа. На пороге стоял здоровенный детина в трусах, небритый, с опухшей физиономией. И стоял он еле-еле. А запах, боже мой... От парня шла густая волна перегара, Вера невольно шагнула назад.
– Чего надо?
Хозяин квартиры на седьмом этаже пытался быть грозным, но язык заплетался.
– Это мы, Виталька, – сказала одна девушка. – Узнаешь?
Он всмотрелся в них сквозь едва заметные щели в красных веках, кивнул и потопал внутрь квартиры. Гости вошли за ним. Под ногами валялась обувь, какие-то ремни от брюк, кастрюля. Половину комнаты занимала незастеленная постель. Штора на окне висела косо, наполовину оторванная от карниза. На столе и под столом стояли пустые бутылки из-под водки, коньяка, вина и каких-то незнакомых спиртных напитков. Бутылок на глаз было примерно десятка три.
На столике у кровати стояла большая черно-белая фотография с черной ленточкой в уголке. Милая девушка, светлые прозрачные глаза, лукавый взгляд, широкие брови.
Вера все поняла.
– Давно жену похоронил? – шепотом спросила она у ближайшей активистки.
– Совсем недавно, – тоже шепотом ответила она. – С тех пор не просыхал. Пьет все время.
– А так ему лучше, – сказала вторая. – Иначе он с ума сойдет.
И они вкратце рассказали то, о чем Лученко уже почти догадалась. Столкновение жильцов со строителями, беременная жена, неудачный толчок в живот, какие-то осложнения. Несколько дней Виталия не хотели отпускать из больницы имени Павлова, психиатрического отделения. Сам ушел, выломал двери, унес на плечах двух санитаров, которые могли скрутить и успокоить медведя. По пути стряхнул их, как котят, и вернулся домой. Хоронил жену уже совершенно нетрезвым, молчал. С тех пор не разговаривает ни с кем, пьет непрерывно.
Вера подошла поближе. Виталий полулежал на подушке, сопел. Не спит, просто лежит. Видимо, так день за днем. Поднимается только купить спиртного.
Вера кожей, каждым нервом чувствовала его адскую боль. Ничем не заглушаемую, никаким алкоголем. Тут кратковременная амнезия не поможет, тут надо это пережить. Впустить горе в себя до самой глубины, кричать, крючиться в муках – и потом отпустить. Только так можно победить то, что известный психотерапевт и писатель Леви называет «психалгией» – невыносимой болью души. И не победить даже, а заглушить, притерпеться, жить с ней.
Она все же дотронулась до его плеча, отдала ему своей силы, сколько смогла.
– Пойдемте, девушки. Тут задавать вопросы я не буду.
В лифте девчонки молчали, смотрели на Веру с уважением. Они вышли во двор, изо рта сразу повалил пар. Тут сбоку подошел парнишка, Вера его узнала, хотя он надел лыжную объемистую куртку. Тот, что ролики искал.
– Вы простите родителей, – негромко сказал он. – Они боятся.
– К вам приходили? – спросила Вера.
– Ага. Приходили парни, здоровенные такие, серьезные. Но разговаривали очень вежливо, даже культурно. Гады. Сказали: не стоит ничего плохого о стройке говорить журналистам, не надо писать жалобы в разные инстанции. А то может беда случиться. Кто-то поскользнется на улице и сломает ногу, кто-то в темноте голову разобьет, свалится с лестницы в подземном переходе, который в метро. Чьи-то дети могут из школы до дому не дойти. Знаете, они ведь всем в нашем подъезде это сказали. Одна семья возмутилась, так на следующий день все так и произошло. Я их знаю, Алка со мной учится. Ее поймали по дороге, раздели. Спасибо, что не изнасиловали – помешал кто-то, она закричала. Она до сих пор из дому не выходит, трясется вся. У ее мамы вытащили из сумки кредитную карточку и все сняли со счета. А папа действительно упал, и...
Мальчик запнулся. Вера молчала.
Все это она, конечно, знала, просто забыла. Об этом не думаешь каждый день. Может быть, из чувства самосохранения.
Конечно, когда у нескольких человек из десятков миллионов есть деньги – огромные, сравнимые с годовым бюджетом маленькой европейской страны, – то эти несколько человек обязаны взять все под контроль. И они контролируют все, что движется или стоит. Политиков и певцов, футбол и журналистику, телевидение и торговлю алкоголем, оружие и нефть, милицию и криминальные элементы. Землю и все, что на ней, и все, что в ней. А когда кто-то пытается сопротивляться, то к нему приходят без спросу специальные люди, и все доходчиво объясняют.
А даже если бы вы не боялись угроз. Ну, допустим. Все равно – все пути уже пройдены, все заранее известно. Вы пойдете в суд – раз, другой, третий. Вас опозорят и выгонят. Вас самих обвинят в том, что вы себя ударили, или что вы сами себе устроили под окнами котлован. Вы напишете в международный суд по правам человека, еще куда-то. Вас поймут, но не помогут. Секундное сочувствие и всегдашнее равнодушие – вот чего вы добьетесь. Вы будете собираться на кухнях и ругать богачей, страну, жизнь. Все это уже давно было, и ничего не изменилось.
Парнишка прервал затянувшееся молчание:
– Теперь он на костылях. В общем, больше никто не стал проверять. Все боятся.
– Я понимаю, – тихо сказала Вера. – Не переживай, иди. Это не стыдно.
Он еще постоял, тогда Вера сама отошла. Она уже все выяснила, что хотела.
А вот ей было ужасно, невыносимо стыдно.
из книги "Грязные деньги" Анны Владимирской и Петра Вакса, 2012 год