РАССКАЗЫВАЕТ ВАЛЯ
СИМУЛЯНТКА. КУЛЬТУРНАЯ ЖИЗНЬ
Сельскую публичную библиотеку когда-то называли «изба-читальня». А библиотекарь — «избач». А женщину-библиотекаршу как называть? Избачка? Избачиха? Женщин в нашей профессии несравненно больше, чем мужчин, но народ названия не придумал. Пусть будет «девка-библиограф». Я именно такова.
Девка я деревенская. Окончила культучилище. Впоследствии вдобавок и иняз, но это позже. Основное обучение прошла у Ирины Львовны. И не только французскому, но и всей своей культурке, сколько у меня есть. Постоянное общение с ней, её уроки, ненавязчивые, обычно незаметные — это да, сила. Я неустанно совершенствуюсь в языках. Читала и читаю много, но это не достоинство, просто без этого скромного удовольствия жизнь потеряла бы всякий вкус. Многие считают это странным чудачеством, а мне странно их мнение. Ещё неудобная особенность: я плохо умею что-то скрывать, лгать, притворяться. Лучше уж не пытаться врать. В жизни это большое неудобство, лгать приходится, а получается бездарно. И ещё я неприлично смешлива, патологическая хохотушка. За эти недостатки люди умненькие-благоразумненькие часто считают меня дурой. Что ж, видимо, не без оснований.
После училища меня «распределили» библиотекаршей в глубинку, в сельский «Дом культуры», то есть клуб, как народ его называет. Можно догадаться, как не похоже это ни на ночной клуб, ни на лондонское аристократическое заведение. Зато народ в целом очень славный, душевный. Пока не напьются, конечно. Люди добрые, искренние, я была рада их обществу. Мне предоставили жильё — избу. Дровишками на зиму обеспечивали по символическим расценкам, электричество и водопровод в избе есть. И даже сделано приспособление для горячей воды — об этом позаботились Сергей Петрович и Саша. Всю неоценимость этого благодеяния я поняла и прочувствовала очень скоро.
Привезли меня туда совсем юной девчушкой, почти ребёнком, хотя я давно уже полагала себя взрослой, с пятого, даже с четвёртого, пожалуй, класса, когда окончательно распростилась с левой ногой. С детства таскаюсь с костылём, в тяжёлых случаях и с двумя. Инвалидность — довольно неприятная особенность, не украшает человека не только внешне, но часто портит и характер. А инвалиду неприятно, что окружающие, бывает, таращатся на тебя, как на обезьяну в клетке. А ведь увечье — повод не для любопытства, а для сочувствия и, может быть, снисхождения к слабостям и недостаткам. Я не гордая, жалость меня не унижает, если сострадание идёт от души и выражено не грубо, не бестактно. К сожалению, тактичности нам всем не хватает.
Так что же о себе поведать? «Начати же ся той песне», пожалуй, с не самого достойного. Едва взяв старт в своей, как говорят сейчас, «карьере», я показала себя симулянткой. Представьте себе! Или агграванткой? Бравировала своим физическим недостатком.
Нет, конечно, нога в детстве реально очень болела, может быть, даже мучительнее, чем я сумела живописать Ирине Львовне, когда она обнаружила меня в нашем колхозе и записала мой рассказ деревенской девочки. Это правда. Ради сохранения жизни больную конечность мне на самом деле оттяпали. Как ни странно, после этого несуществующая нога долго ещё болела. Нормальному человеку это трудно себе представить, но так часто бывает. И даже когда эта боль мало-помалу утихла, оставшаяся от ноги значительная часть ляжки была и остаётся в неважном состоянии, а однажды заболела жестоко, и опять я оказалась тогда на операционном столе. Но и эта напасть миновала. И тем не менее, когда я рулила библиотекой в Заречном, я несколько раз злостно отлынивала от работы под предлогом, что этот ошмёток ноги болит. Болеть-то он побаливает, но работе это нимало не мешает. А я таскалась к врачихе за больничным листком, благо та мне сочувствовала. Раиса Павловна ведь меня ещё в детстве срочно прооперировала, выходила, даже куклу подарила и теперь припомнила, как несчастный ребёнок в больнице жадно ел манную кашу по две порции, и это её умиляло, казалось трогательным. Вот она мне и потворствовала. Руководство же моё в клубе понимало мою симулянтскую хитрость, но снисходило к этому вполне либерально. А дело состоит в следующем. Не догадаетесь!
Периодически до нашего клуба добирались с гастролями или выездными спектаклями областные театры. И актёры крали в сельских библиотеках книги! Книги были одним из советских дефицитов, их азартно приобретали кому надо и кому не надо, а образованный слой общества тем более. Ну, самый читающий в мире народ, куда ж от него деваться. Одна актрисулька, как мне донесли любительницы подслушать-подсмотреть, даже имеет для данной возвышенной цели специальный свитер с потайным карманом, чтобы прятать («ныкать») уворованные книги. Не верите? Уж поверьте. Я тоже, было, не поверила, но впоследствии среди моих знакомых, скорее даже подруг, оказалась та самая мастерица, которая виртуозно изготовила этот свитер и недоумевала, на кой чёрт заказчице потребовался незаметный потайной карман. Не стала и я разъяснять. Неловко даже знать это, тем более рассказать честному человеку.
И что этому грабежу можно было противопоставить? В колхозном обществе, где приходилось воровать и обманывать не наживы ради, а чтобы хоть как-то выжить, где крали, вообразите, даже собственноручно срезанную с болотной кочки траву для своей коровушки-спасительницы, — в этом обществе мало кто понял бы моё возмущение. Даже Николай Николаевич, председатель моего родного колхоза, руководитель очень строгий, смотрел, бывало, сквозь пальцы на мелкое воровство, которое и воровством не считалось. Да и не было таковым по справедливости. Конечно, такая жизнь развращает. Элементарное понятие порядочности в нашем обществе сверху донизу уродливо обезображено, вот как та моя прогнившая нога, которую пришлось отпилить и выкинуть. Но испорченные нравы — это не нога с испорченными костями, нравы не отпилишь, не выбросишь, они наследуются обществом как гены. Это прискорбно, печально. А что попишешь, жить-то приходится. Хотя бы ради детей. Словом, обычно апеллировать к честности бесполезно. Ни в колхозе, ни на заводе, ни даже в сравнительно интеллигентном обществе вас могут не понять.
Но библиотека — не колхоз!
Ходила поговорка, что интеллигент крадёт книжки, а не-интеллигент ложки. Если бы украли одну из моих шести железных ложек, чтобы не пропасть с голоду, кто бы возражал, я бы и ещё четыре отдала. Может, и все пять оставшихся (а забавно, да? Лаптем бы щи хлебала! Народная шутка. Хотя не смешно, в сущности)... Но книги, книги из библиотек! Это наше общее достояние, и не только наше — наших детей и внуков, а может, и правнуков, а может быть, истории бедного народа нашего. Всё равно, что красть в семье у своих, немыслимо! Но крадут.
И что я придумала, вы догадались? Едва намечались гастроли, я брала, «вырёвывала», как там говорят, бюллетень, бесстыжая симулянтка. Причём «клубарь», мой начальник, был в курсе дела и отнюдь не возражал. Очень надо ему ещё заниматься списанием книг. Хватало стульев, разбитых в ходе высококультурных мероприятий. Высоко малокультурных, как я выразилась и рассмешила коллег.
О, стулья, стулья!.. Однажды по ходу культурного мероприятия кто-то кого-то по пьяни задел, разодрались, и дошло до побоища, сначала кулаками, а потом и стульями, и чем попало. Бойцы были из соседних деревень, враждовали испокон веку. Были какие-то перемирия, но никаких компромиссов. Мои юные приятельницы-школьницы, смеясь, говорили: сражение между мушкетерами и гвардейцами из двух деревень. «Стражение», как там многие говорят. Больше походит на избиение д’Артаньяна подкупленной Рошфором чернью. Но без д’Артаньяна. Смешно? А смешного мало. Некогда по ходу такой драки «кинщик», т. е. киномеханик, не вовремя показался из своей каморки, получил невзначай чем-то тяжёлым по голове и умер. Осталась вдова с детьми, а несчастный пьяный идиот, «убивец», пошёл за решётку. К слову сказать, в предыдущем поколении мой столь же незадачливый отец именно таким путём попал «на зону», да там и помер, оставив крайне, так сказать, нервную вдову с младенцем на руках. На бабушкиных руках...
Случалось нечасто, но бывало. Однажды произошло при мне. В случае побоища существенных масштабов мне заранее посоветовали запереться в своём закутке с книжными стеллажами и не высовывать носа. Девушку, конечно, не тронули бы, тем более калеку с костылём. Но побеждаемая сторона могла укрыться для обороны в любом незапертом помещении и там укрепиться, и тогда дополнительный урон мог быть нанесён и двери, и находящейся за ней мебели, и вообще любому мало-мальски увесистому инвентарю. Выбраться, если битва затянулась, можно было через окно. Вот я и прибегла к такому маршруту эвакуации. Одноногой непросто, конечно, но я воспользовалась маленькой стремянкой, по которой досягала верхних полок. А снаружи меня приняли в свои объятья мои юные друзья, школьницы, любительницы чтения. Этаж первый, но довольно высоко. Бросили в стекло горсть песка и предложили: «Вылезайте, Валентина Фёдоровна! Мы Вас поймаем». Поймали и меня, и сумку, и костыль. Есть же милые дети, сознание и чувства которых ещё не замутнены алкоголем.
Но я отвлеклась, извините. Так вот, пока я бездельничала на «булетне» (так называется бюллетень, документ о нетрудоспособности) и выползала только тайком поглазеть на гастрольные спектакли, библиотека была заперта и недоступна для грабителей. Навыками взлома творческая интеллигенция ещё не овладела. Читатели же переносили некоторый простой в работе книгохранилища с традиционным русским терпением.
Читатели, надо сказать, наличествовали, хотя телевизоры уже имелись и орали почти в каждой избе. Запомнился один немолодой читатель, который служил овцеводом в соседнем совхозе. В «ближлежайшем» совхозе, выражаясь на тамошнем казённом языке. Собственно, как поведал этот мой клиент, службу несли две его собаки и один совхозный козёл. Бдительные псы надзирали за слабо дисциплинированным и сильно бестолковым овечьим контингентом, чтобы никто из личного состава не отстал на марше. А мудрый волевой козёл знал маршруты и уверенно вёл за собой овец (все кудрявые блондинки) куда положено. Сам же главнокомандующий при хорошей погоде возлежал на пригорке, читая толстые книги и временами посматривая на манёвры вверенных ему рогов и копыт. Интересовали читателя-гуртоправа деяния тоже гуртоправов, чтобы не сказать козлов: Гитлера, Рузвельта, Сталина, Черчилля, Муссолини и т. д., а также сочинения маршалов, генералов и тому подобное важное и масштабное. Именно на эти вкусы были рассчитаны, к слову сказать, и сочинения (вполне качественно кем-то изготовленные) видного советского писателя, тов. Брежнева, Л. И. Они настойчиво рекламировались, но особого энтузиазма ни у одного моего читателя не вызвали. Овцеводу же я выписала по МБА почитать, например, фундаментальную «Историю дипломатии» изд. сороковых годов, которую, он сказал, и «в области» не больно-то достанешь. Кажется, в двух томах. Он высоко ценил мои услуги и нередко одарял куриными яйцами, которыми богаты пастухи, так что я научилась жарить глазунью, а не только варить картошку и манную кашу. Как я потом узнала из газеты, эти яйца, оказывается, следует считать предметом коррупции со стороны частных владельцев животных, незаконно внедряемых в состав казённого стада. А я оказалась звеном в коррупционной кормовой цепочке. И вот я перед вами такая себе сытенькая в том числе и на коррупционных харчах. Я тоже высоко ценила этого активного читателя за его аккуратность: никаких загнутых уголков или подчёркиваний ногтем. Книги возвращал первозданно чистые, обёрнутые газетой, а в толстые тома даже вклеивал тесёмочку-закладку, дар его дочери. Когда я покинула свой высокий пост в этом бастионе цивилизации и свинтила «в область», он посылал мне открытки на праздники, и я тем же отвечала. Печально, что его уже нет на свете. Но перед его смертью я успела порадовать человека: купила по случаю в букинистическом магазине книгу Трухановского о Черчилле и послала с уважительным инскриптом. Где теперь эта книга? Надеюсь, не выбросили.
СЫРОВАТАЯ УЛИЦА
Ну, воздержусь от дальнейшего изложения компромата на себя, довольно. А вот, пожалуй, можно рассказать, как я попала в глупое положение. Подвело незнание районной терминологии. Думала, в райцентре-то, пусть и отдалённом от цивилизации невеликом посёлке, проще всё. О, нет! Мудрёнее даже, чем у бабушки на деревне. В народе это называется «комедь».
Итак, по окончании училища меня водворили (распределили) в районный очаг нашей передовой советской культуры. Очаг этот не «столь отдаленный», но и не сказать близкий. Впервые в жизни я с волнением собралась на службу, дабы приступить к трудовой деятельности. Этот торжественный момент был омрачён дождливой, зябкой погодой, что и в городе невесело, а уж на селе "трагедь". Дождь льёт и льёт, три недели вёдра не видали, грязюка непролазная. В нечернозёмной глубинке бывали? Значит, можете себе представить. И только выбралась я утром из своего едва освоенного жилища, где скоротала ночь, старуха-соседка, не поздоровавшись даже, кричит мне: «Куды ты, касатка?! Не иди туды! Не иди ты по Советской-то! Сыровата она. Не иди ты, голубка, по ёй, по сыроватой-то!»
Вы, вероятно, знаете, что в каждом крупном, менее крупном, или даже вовсе не крупном населённом пункте нашей необъятной, доныне продолговатой Родины есть улицы Советская и Ленина. Бывает даже площадь Ленина, если найдётся подходящий для такой титулатуры пустырь. Здесь тоже было всё как у людей: улица Ленина, Советская улица. И добрая (без иронии) старушка, неравнодушная к ближним, наставляет: «По Ленину ступай, девка, по ему всё, не по Советской! Сыровата она, Советска-то. По ему, по ему всё, не по ёй. По ему, по Ленину». Ну, думаю, что мне советская сыроватость. Я сама из деревенских, не такое ещё повидала. Сапог резиновый, слава богу, до коленки, не баран чихнул, а костыль сырости не боится. Наконечник его тоже, кстати, резиновый. И попёрла в своём влагонепроницаемом сапоге кратчайшим маршрутом, т. е. по сыроватой. Култыхаю «по ёй», родная грязь с притворным добродушием чавкает под сапогом, предательски помалкивая под костылём. Его наконечник, кстати, тогда потерялся, канул в грязевую Лету. Ладно, что запасные у меня всегда припасены.
Ковыляю себе, и вдруг БАХ! Провалилась в жидкую грязь выше колена! Как доктор Фостер из английского детского стишка, который went to Gloster. Умора, сюжет для Чарли Чаплина! Еле выкарабкалась из трясины, перемазалась с ног (с ноги, вернее) до головы (учучкалася, устряпалася) и побрела назад мыться-переодеваться, благо кран с водой и даже водонагреватель в моей избе имелись, что невозможно переоценить. А сапог-то полон жидкой грязи — и на ходу фонтанирует! Можете такое вообразить? Под юбкой от фонтана забрызгано всё, что там есть, всё в глинистой жиже — до самого «не могу». И опоздала на работу. "Клубарь" не ругал меня, говорит: «Забыл предупредить тебя, Валентина, не ходила бы ты по Советской-то. Сыроватая эта улица. По ней даже трактористы в сыроватую погоду не рискуют, где уж тебе без ноги-то. Тем более, не шибко тепловато нынче — день мочит, неделя сушит». И впредь я, как д-р Foster, never went there again! Позже клубарь добавил: «Особо по вёснам бойся, девушка, весной-то пуще сыреет, хотя и вёдренные дни». Ах, мне ли не знать, как сыреет весной и нет попутки...
Правильно мне старушка рекомендовала идти по Ленину. И плакат такой висел: «С партией по Ленинскому пути». Недаром передовой колхоз, откуда я взялась, назывался «Ленинский путь» (Ленинский-то Ленинский, а раскисало же по весне). А вечером милая соседка принесла мне дар — тёплые шерстяные «гольфики», как это в городе называют, то есть чулки до колена. Собственноручной плотнейшей вязки. Вещь для пользователя резинового сапога отрадно полезная. Гольфиков пара, может быть, в надежде, что и вторая нога отрастёт ещё? О, если бы, если бы!.. Я отдарила фарфоровым красивым чайничком, чаёвничать старушка любила.
Насчёт «мочит-сушит» метеорологию я знала с детства от бабушки. А в этом центре цивилизации проведала, что такое «сыровато» и «тепловато». Век живи, век учись. «Не шибко тепловато» — всего 10 градусов выше нуля. А холодновато случилось впоследствии, когда обрушился морозец в 35 градусов.
Но нет худа без добра. Будь она, Советска-то, менее сыроватой, гоняли бы по ней скот. И трактора бы пробирались. И тогда грязь содержала бы не только глину, но и смазочные масла, и навоз, а на дне, не дай боже, что-нибудь острое. Дёшево ещё отделалась. Устряпалася всего лишь.
ПРИЛОЖЕНИЕ. АНГЛИЙСКИЙ ДЕТСКИЙ СТИШОК
Doctor Foster
Went to Gloucester
In a shower of rain.
But he stept in a puddle
Right up to his middle,
And never went there again!
Мой перевод:
В сильный ливень доктор Фостер
Прямиком потопал в Глостер,
Но в такую колдобину там угодил,
Что уж больше туда не ходил!
ЮНЫЕ ЧИТАТЕЛИ
Ходили ко мне в библиотеку и дети, сначала в числе трёх-четырёх, а потом всё больше. Преобладали девочки, на селе они почему-то интеллектуальнее мальчиков — в среднем, конечно. Сельские школьные библиотеки бывают скучноваты для большинства детей. Кой-какая русская классика, на каковой я сама возросла. Сказки, но не все гениальные, как у Пушкина или Ершова, а уж переводные с языков народов мира бывают просто ужасны. Есть и творения современников, но и тут досадно изобилуют «opera» замечательно никчёмные, будто специально созданные, чтобы отбить у детей вкус к чтению. Не без приятных исключений, конечно, но в целом школьно-библиотечная картина на селе, увы, такова.
Мальчишек интересовали книжки про шпионов и военные приключения, а девочек что-нибудь вроде «Графа Монте-Кристо» или «Без семьи». Ну, почему им неинтересны, например, Борис Житков, Л. Пантелеев? Я прочитала у Чуковского о Конан-Дойлевском Шерлоке Холмсе, после чего стала сама знакомиться с приключенческой классикой. Ничего, есть и сравнительно съедобное для детского питания.
И вот приходят двое парнишек, а я как раз читаю Стивенсона «Остров сокровищ», причём повторно. У меня повадка многое перечитывать по два-три раза. Читаю я с детства очень споро, но второй раз, бывает, и не спеша, а что-то и вслух — стихи или особо вкусненькое по языку, например, Лескова, Бабеля, Зощенко или Петрушевскую. В случае же этого вполне детского романа пираты так колоритны! Впоследствии я прочла и по-английски, когда учила этот язык в университете; меня там прозвали, кстати, мисс Сильвер, как и на работе, хотя мой нрав, в отличие от одноногого пирата, вполне безобиден. Русский перевод (если не изменяет память, Николая Чуковского), на мой вкус, художественнее извода. Может, просто язык глаже и без архаизмов, хотя и с попыткой воспроизвести специфику места и времени. У меня сформировались даже звуковые образы героев. И я по наитию, ни с того, ни с сего темпераментно прочла мальчишкам вслух сцену штурма пиратами блокгауза, где держали оборону положительные герои, домогавшиеся сокровищ, награбленных и упрятанных демоническим капитаном Флинтом. Для мальчиков эпизод страшно захватывающий. Им так понравилось, что едва не поссорились из-за книжки, кто первый возьмёт почитать. Чтение вслух — большое дело. Вот, например, Жюль Верн, «Таинственный остров». Зачин такой киногеничный и бурный, что грех не начать с устного чтения, а дальше ребята уж сами примутся. Не литература, конечно, но всё-таки и не какой-нибудь, прости господи, Шпанов и иже с ним. Сильно зависит от перевода, который может заметно оживить даже вялую макулатуру. Привлекает детей романтика, необычность, отвлекающая от унылой, заурядной повседневности. Нравится им, конечно, и научная фантастика. А в наши дни и ненаучная, и «антинаучная». Мистическая. Отвечает образу мыслей человека, живущего в мире, основанном на вранье.
У Марка Твена детскими считаются «Том Сойер» и «Гекльберри Финн», но, по-моему, это как раз не для детей. Или для детей, но уже достаточно начитанных, преодолевших планку фантастики и приключений, оставивших это позади и вдумчиво воспринимающих и реализм, и авторскую иронию. А тем, кто пока ниже этой отметки, прекрасно пойдут «Принц и нищий». И несколько мистический и тем особенно современный «Янки при дворе короля Артура»...
Ну так вот, дальше больше. Обо мне прослышали в школе. Кое-кто из молодых учителей и школьная полуучительница-полубиблиоткарша, они же лучшие мои клиенты-читатели, завязали знакомство и позвали провести «мероприятие». Это слово я не могу без смеха слышать — это принимают, значит, какие-то меры, что за чушь! Ну, дело не в терминах. Я пришла с книгами (сумку мне, немощной, мальчики дотащили), почитала им в том числе и стихи, которые в школе не проходят. Поиграла с детьми, им понравилось чтение в лицах. Библиотекарша школьная говорит: «У тебя, Валя, сильная методика». Я и не знала, что у меня есть методика. Левой ноги нет, зато есть методика, ого! Школьное руководство тоже было довольно, у детей быстрее развивается навык чтения. Правда, позже одна девочка, когда мы подружились, поведала мне, она подслушала или случайно услыхала: директриса школы всё чего-то боялась, смущал её мой костыль. Говорила, чуть ли не содрогаясь, что-то в том духе, что можно ли к детям допускать инвалида, неужели нельзя найти нормальную? Начальство всегда чего-то страшится. В конце концов руководительница всё же успокоилась, а потом вышестоящие педагогические чиновницы посмотрели на наши забавы и не возразили, скорее одобрили. Ну, не все же идиоты. Громкие чтения, декламация самими детьми стихов из программы и не из программы и, конечно, наши игры стали традицией. Дети вообще любят импровизацию во всём, и если сама увлечена, если чувствуешь не скуку, а некоторый радостный подъём, то им это передаётся. Встречались и мальчишки-шалуны, но испорченных подворотней мне не попадалось. Да и откуда же в деревне подворотни? Дети просто очаровательны, пока не повзрослеют и не начнут пьянствовать. О, пьянство! Души черствеют, интересы мельчают...
И вот играли-играли и незаметно начали разыгрывать всё более продолжительные сценки, напоминавшие импровизированные «капустники». Мне помогли воспоминания о занятиях девочек с режиссёрского отделения в училище, которые я наблюдала с любопытством. Наконец, незаметно возникли сценки из тех же «Трёх мушкетеров», причём, вообразите, по-французски! У меня есть французское издание не «адаптированное», нетронутый текст, книга с выразительными картинками. Картинки вначале и заинтересовали детей, а потом уж и слово. Подарила старинную книгу Ирина Львовна. Если бы присутствовали французы, вот были бы озадачены: что это они лопочут, на каком языке? Дети там учили (мучили) английский. А я с ними разучивала это по-французски, да чуть ли не ежедневно, энтузиазм у них был потрясающий. Наверно, заразились моим вдохновением. Если в дурную погоду не приду — сами в избу ко мне явятся. Поиграем, ещё и чаю с вареньем-печеньем попьём. Девочки бог весть из чего сварганили костюмы, роль алмазных подвесок играли ёлочные игрушки, мальчишки изготовили мушкеты, пистолеты, а в первую очередь — шпаги! Завуч от этих прутиков, покрашенных краской-«серебрянкой», не отходил, держал их у себя в шкафу, а то мало ли что. Поглазеть на наши игрища приходили даже из окрестных деревень. Это были, конечно, лишь короткие сценки и много импровизации. Так сказать, «комедия дель арте». Кажись, это так называется? Требовали от меня перевести придуманное на французский, что для меня было полезной практикой, не давало языковому навыку остыть. Словари, в том числе и идиом, к счастью, есть у меня. Страшную казнь зловещей Миледи я уж опустила, но включила трогательный финальный эпизод, где д’Артаньян великодушно предлагает друзьям полученный им документ на повышение по службе. А я — я тоже получила документ, наивную такую цветную грамоту с изображением аж самого Ильича на фоне алых знамён. «За проведённую культурно-воспитательную работу с пионерами и школьниками». Эта бумага мне дорога, храню её. А демоническую леди Винтер сыграла у нас молоденькая учительница английского из той же школы. Изображала по-французски английский акцент, хотя и не надо бы. В институте она и французский тоже учила, и я впоследствии не побоялась пойти по её стопам. У этой учительницы я получила первые уроки английского. Мой французский она нахваливала. Я ведь вышла ой как далеко за любые программы, спасибо Ирине Львовне…
Жаль было оттуда уезжать, но Ирине Львовне я не посмела перечить — и потом не пожалела об этом. Но я не смогла бы просто бросить библиотеку и равнодушно отчалить через положенные по закону две недели. К счастью, вернейшая из моих юных подружек-школьниц, самая читающая девочка, как раз окончила 11 классов и с радостью согласилась занять моё место. Я сумела уговорить начальство, чтобы её приняли на работу. Она поступила заочно в институт культуры, и когда приезжала на сессию, то непременно гостила у меня. Я помогала ей по английскому языку. И она, как и другие повзрослевшие мои юные друзья, бывая в «области», оказывают мне честь, навещая меня. Мы не забываем друг друга, такая радость!
БЕСЕДЫ С ВАЛЕЙ
Лидия Петровна записала:
По поводу этих историй, или скорее, на некоторые связанные и не связанные с ними темы, мы много беседовали. Вот лишь небольшие фрагменты наших разговоров.
***
—Думаю, Вы не правы, Валя, так категорично ругая детскую литературу в СССР. Я бы сказала, что как раз в литературе, предназначенной для детского чтения, дела часто обстояли лучше, чем во «взрослой».
—Пожалуй, соглашусь. Увлеклась немного.
—Тем более, что под рубрику детской литературы часто мимикрировали далеко не детские произведения.
—Да, да. Может быть, дело в том, что в детстве я начала читательскую жизнь с русской реалистической литературы XIX века. Произведения для детей мне были совершенно чужды. Представьте себе, с Тургенева начала, даже за Гоголя взялась уже зрелой читательницей, когда классе в седьмом училась. А по школьной программе, кстати, Гоголя начинали с «Тараса Бульбы». Чтение отнюдь не детское, много жестокого, много ложного, много оскорбительного. А в то же время гениально! И трагично, и приправлено изящной гоголевской насмешкой. Так глубоко, так человечно. Очень сложно размышлять над этим. Нет, я бы детям этого не давала в программе. Я вообще отношусь отрицательно к, так сказать, «идеологии» Гоголя на любом этапе его жизни. В целом мой скромный опыт убеждает, что «идейная» сторона в творчестве любого писателя требует очень насторожённого отношения. Художник силён не религиозными, политическими, социальными прозрениями или заблуждениями, а чем-то другим. Эстетикой прежде всего, а во вторую очередь живой моралью. И они неразделимы, это правда.
—Да, это сложный вопрос. А мы всё никак не откажемся от идеологических трафаретов, каковы бы они ни были. И смотрите, как исторически зыбки, как изменчивы эти трафареты. Я согласна.
—Идеологии приходят и уходят, а человеческое и эстетическое остаётся. Гомер язычник, Достоевский декларативно православный, Толстой — это более, чем толстовец. Горький по убеждениям коммунист, Гауптман вообще чуть ли не гитлеровец. «Ну и чо?», как говорит моя приятельница Катя.
—Именно так!
—Аминь! Ха-ха-ха-ха-ха...
* * *
Валино яркое описание пьяных побоищ я сочла неправдоподобной гиперболой, явным преувеличением. Я полагала, что вызвано это понятным и более чем справедливым неприятием пьянства. Валя не согласилась. Она заволновалась как никогда, схватилась за горло, будто её что-то душило. Я не найду слов описать выражение её лица. Не заплакала, но в глазах светились слёзы. Она привела строки Александра Морева, ленинградского неофициального, неангажированного советскими властями поэта, так рассказавшего о вечере пасхального воскресенья:
А вечером дедка с Зинкиным батей
Напились и стулья стали ломать.
И било, и было грязным в распятье
Святое и чистое слово — мать!
Мы с Зинкой сидели в углу и молчали,
Мы не смотрели на образа,
Страшно было, когда встречали
В тёмном углу немые глаза.
Эти строчки она произнесла так экспрессивно, с такой неожиданной силой, что я была повержена, уверилась в правдивости Валиного рассказа.
Я спросила, религиозна ли она. Я сама религиозна — не по церковному обрядово, а внутренне. Я думаю, что религиозное чувство у неё есть, и горячее. Как это уживается с её скептическим умом? Мне было интересно. Ответила эта молоденькая девушка, смешливая и на вид не очень серьёзная, вот что:
—Религией, Лидия Петровна, я называю только такую систему взглядов, которая невозможна без признания сверхъестественного и непознаваемого в принципе. Религии необходимо свойственен фидеизм. И это мне не подходит.
Я была озадачена: «Что такое фидеизм?»
—Вера взамен знания. Во всяком случае, допущение этого. Лично я что-то тривиально знаю, что-то допускаю, кому-то доверяю, но не могу сказать, что Верую. Это была бы ложь.
—Нет, не может быть, чтобы в глубине души Вы ни во что не веровали!
—Думаю, что именно так. Я верю, что Вы порядочный человек, но не могу же я сказать, что я в это Верую.
— А я верю в существование Высшей Силы, Которая над нами!
—Ясно. Тогда с Вами ничего не поделаешь. Я бессильна перед верой, независимой от эмпирического. А Вы с такой верой всесильны. Помолитесь, чтобы я уверовала, и победите!
— Насмешка?
— Ничуть не бывало, если Вы веруете последовательно. Но думаю, Что Вы, как и все религиозные люди, непоследовательны.