Доброта... Откуда она берётся? Скорее всего, заложена в генах, «посеяна» ещё до рождения. Можно ли её подавить в зародыше жестоким обращением с ребёнком, или она все равно будет пробиваться «ростками сквозь асфальт» на удивление окружающему, далеко не всегда доброму, миру? Можно ли её развить в себе или в ком- нибудь особым способом? И для чего она вообще нужна, эта доброта, если гораздо важнее, казалось бы, умение пробиться, выбиться, растолкать локтями, пройтись по головам, урвать и хапнуть?
И все- таки она есть, наперекор современным реалиям, и встречи с добрыми людьми остаются в памяти и звучат тихой музыкой в душе.
Вот об одном из таких отмеченных печатью доброты людей я хочу немножко рассказать.
Я познакомилась с ним благодаря своей работе, я - врач, он - пациент. Ему было почти 90 лет, совсем незадолго до этого умерла его жена, его половинка, остались только дети-внуки в другом городе, далеко на севере, и пушистый черно- белый кот, ещё не такой старый, но довольно потрепанный на вид из- за былых схваток с противниками и неудовлетворенности в личной жизни: в наше время некастрированному коту трудно найти подругу, их или нет в округе, или все уже стерилизованные во избежание ненужного потомства.
Хозяин кота, возможно, выглядел моложе своего возраста: лицо было не по годам гладкое, почти без морщин, ум ясный, встречавшиеся на улице пенсионеры при беседе удивлялись, когда узнавали его возраст. Но выдавала походка: ноги не очень- то слушались, первый шаг давали с трудом, голова кружилась от резких движений, разворачиваться приходилось с осторожностью. Конечно, и слух сильно подводил, и зрение было не ахти. Для повседневной жизни нужны были атрибуты: трость или просто палка (которая всегда, кстати, оставалась в другом месте в нужный для поддержки момент), слуховой аппарат (который тоже часто терялся, а ещё не очень- то помогал, потому что надо было чаще менять батарейку). Но зато у хозяина всего этого богатства было искрометное чувство юмора, которого не коснулась старость, а ещё – доброта, не показная, исходящая изнутри, естественная, выражающаяся и в словах, и в поступках.
Конечно, больше всех этой добротой на момент нашего знакомства пользовался кот. С котом хозяин разговаривал, как с человеком, с полноценным членом семьи, на разные темы. Тайком, искоса поглядывая на меня, отдавал ему свою порцию курятины из супа, а сам хлебал только бульон. Заботливо строгал кусочками замороженные сырое мясо и рыбу, разогревал их кипяточком, подавал коту под нос на блюдечке, с трудом наклоняясь к полу, уговаривая того поесть: «Попробуй, Барсик, как вкусно! У меня у самого слюнки текут!». Кот же не торопился пробовать, выжидал, демонстративно лежал на кухне мордой к своим мискам и хвостом к хозяину, когда же становилось понятно, что ещё вкуснее ничего нет, съедал свою внушительную порцию и важно ретировался с сытым видом.
Я тоже, когда приходила в гости, чувствовала себя почти на месте кота, потому что любую конфету, печенье, которые нравились ему самому, особенно если они были последние, хозяин дома старался подвинуть мне, а не съесть сам. И на даче, где он жил летом, первые 2-3 ягодки садовой земляники он радостно складывал кучкой, чтобы я их попробовала, не положив сам в себе рот ни одной.
Возможно, скажете, такое поведение естественно для пожилых людей, особенно по отношению к близким – а я тоже стала считаться постепенно почти членом семьи из- за добрых отношений, помощи в лечении всяких болячек, которых с возрастом набирается ой как много! – но все же чаще пожилые люди потихоньку становятся эгоистами, требуют к себе повышенного внимания, а тут все было наоборот, желание помочь и доставить меньше хлопот окружающим.
Поэтому он старался все делать сам: все то, что ему удавалось сделать с учётом возраста и состояния здоровья. Сам пытался штопать носки, пришивать себе пуговицы (носки становились разноцветными, а пуговицы разной формы и величины), готовить еду (питался он очень скромно, в отличие от своего кота: овсяная каша утром, куриный суп в обед и сарделька на ужин), сам пытался стричь ногти, подтирать пол «лентяйкой», ходить в ближайший магазин через дорогу.
Помидорную рассаду у себя на окошке он выращивал тоже сам, и, хотя она и перерастала от недостатка света и обилия полива, но в каждом кустике оставалась вложенная в него забота – за каждым ростком ухаживал хозяин, как за родным, поворачивал к свету, опрыскивал, и в конце концов тощенькая вытянувшаяся рассада после пересадки в теплицу на даче будто отдавала вложенную в неё доброту – за считанные дни превращалась в мощные кусты, на которых вскоре появлялись цветочки, которые тоже чувствовали особое к себе отношение.
Хоззяин помогал насекомыми опылять свои помидоры: брал кисточку и ходил по теплице от куста к кусту, опираясь на палку одной рукой, а другой поглаживая цветы кисточкой, и в конце концов на помидорных кустах появлялись вначале зелёные, а затем красные, как яркие лампочки, плоды.
И думаете, хозяин их ел сам? Правильно, если не думаете – ему опять доставляла удовольствие мысль угостить этими помидорами своих внуков, а заодно и меня, так как сын и внуки жили далековато, и приезжали не всегда вовремя, чтобы застать созревшую прямо на кустах красоту.
То, что вырастало на даче, он вообще не считал своим – все растилось ради семьи сына и внуков, и доставляло ему радость именно сознание, что он отдаёт небогатый урожай близким.
Поэтому он садился под навес со своей палкой обрезать выдернутый чеснок, чтобы подготовить его к отправке, и работал, согнувшись, до последней чесночной головки, еле- еле разгибаясь в конце и рассказывая при этом, как семья сына каждый раз за столом чистит дольки чеснока для еды, чтобы уберечься от всех недугов (при этом даже маленькую кучку оставленного себе чеснока не доедал до весны, чеснок успевал высохнуть).
По этой же причине он, пока позволяло зрение и суставы, садился с табуреткой у кустов чёрной смородины и собирал намеченное количество ягод, два маленьких ведерка, на черносмородиновое варенье по особому рецепту от своей снохи, записываемому каждый год под диктовку по телефону на клетчатом тетрадном листочке. А потом беспокоился,чтобы это варенье было мной сварено и закатано в баночки, часть которых он оставлял себе: единственное, что служило не только для отправки детям- внукам, но и для смазывания геркулесовой каши на завтрак.(Хорошо ещё, что кот не ел варенья, а то хозяину вообще бы ничего не оставалось при его доброте).
Однажды я услышала от него поразившую меня историю. Когда ещё жива была его любимая супруга, но ей уже тяжело было ходить по кочкам собирать грибы, он, будучи сам в очень преклонном возрасте, раненько по утру прошёлся по лесу, начинавшемуся прямо за калиткой дачи, нарезал под корень белых грибов, сосчитал их и расставил в траве в лесочке в двух шагах от дачи, да не в ряд, а поодиночке, будто они там растут сами по себе. А потом позвал туда супругу и радовался, как она находит срезанные им боровики.
Просто невероятно, как надо было не только любить, но и проявлять изобретательность и доброту душевную, зная, что эта почти что игра доставит радость близкому человеку.
Как-то, когда я гостила у него на даче с одним из своих внуков, тот нашел интересного жука, засунул его в банку и показал находку 90- летнему хозяину. Он не сказал ни «Фу, какая гадость!», ни «Ой, какой красивый!». Я не уверена даже, что он разглядел насекомое как следует. Спросил только: «Отпустишь?»,- таким мягким вопросительным тоном, что сразу стало понятно: не надо мучить насекомое банкой, это живое существо, оно должно жить на свободе. Естественно, отпустили!
Наверное, чувство такта тоже живёт по соседству с добротой. Удивительно, как этот пожилой человек умел погасить негативные эмоции без окриков, обиды, грубых замечаний. Например, если я по неосторожности, несдержанности, от усталости, торопливости пыталась повысить голос, высказать что- нибудь командным тоном, он просто говорил, например: "Барсик, теперь ты понимаешь, почему её выбрали заведующей?" И мне сразу становилось стыдно и одновременно смешно, потому что даже замечания он умел делать с юмором.
Много ещё было примеров каждодневной доброты, самоотдачи, тактичности, неторопливости в оценках, вдумчивости и прекрасного чувства юмора. И это при том, что за спиной было больше 20 лет работы в силовых структурах, должно бы сказаться на характере! Ан нет, от работы остались только пара голубых, под цвет глаз, поношенных милицейских рубашек, да глубоко уважающие его молодые сотрудники ранее руководимого им отдела, которые опекали его до последних дней жизни.
Человек уходит, а память остаётся. И память о добром человеке тоже остается добрая и тёплая.