Мои дни протекают весьма странно. Даже более чем странно.
Утром я сплю столько, сколько пожелаю. Никуда не тороплюсь. Не пробуждаюсь по звуку будильника. Не вздрагиваю от стука ног-копыт соседей этажом выше, тяжелого рока этажом ниже. Никто не срывает с меня одеяло со словами: "Вставай, пора в школу". Мне не надо ежиться от холода, идти к умывальнику и, несмотря на утренний сумрак, холод, отсутствие аппетита, садиться за стол, давиться завтраком под торопливые указания есть быстро, поэтому что, дескать, хорошего работника видно по его умению живо расправляться с едой.
Никто не визжит, не капризничает в соседней комнате, врываясь резкими голосами в тишь медленного, сладкого пробуждения, что-то настойчиво требуя, с кем-то споря, никто не грохочет дверью.
Ничего этого нет. Всё тихо, спокойно, и за окном медленно встаёт большое мирное солнце, заливая лучами уютную комнату с горшком мяты на подоконнике.
Никто не говорит с упреком, что ночью я издавала резкие носовые звуки. И я никому не говорю, что ночью она или он храпел и не давал мне спать. Никто ночью рядом не ворочается. Не выпихивает ногами на край кровати. Не стягивает с меня одеяло. Не лезет ко мне с каким-то личным желанием, несмотря на то, что у меня такое желание вообще не возникает. Никто на улице не говорит мне: "Я за тебя тревожусь, у тебя болезненный вид, глаза желтые, ты здорова?". Или: "О, как ты похудела. Ты наверное ничего не ешь? Надо поправляться". Или: "Как ты постарела". Или: "О, я ожидала, что ты после гриппа будешь выглядеть хуже, но вижу, что ты вроде ничего".
Мне не надо опасаться за свои острые коленки и парней, изрекающих в их адрес: "Ну и ножки". Не надо ходить в гости, где хозяйка настаивает, чтобы я все выпила и все съела, а я не могу съесть все, так это мне много, а я с детства ем и пью мало. И где мелются, как шарманка, одни и те же упреки: "Почему ты такая худая? Мужчины таких не любят. Мужчины на кости не бросаются".
Можно спокойно сидеть в маршрутке, не прислушиваясь к бормотанию за моей спиной: "У неё красивый рот. Вот бы в него...".
Можно не тратить более зря время на беседы с старой приятельницей, раздающей беспардонные советы: "Что ж ты так себя запустила? Есть же прекрасные увлажняющие кремы, фирменные, французские, от морщин. Надо, надо заботиться о своей коже". Или: "Пора тебе сделать подтяжку. Все делают подтяжку. У меня есть знакомый хирург. Подтяжка омолаживает. Гарантия - три года".
Мне не надо больше днями, часами, годами зубрить правила, формулы, даты. Волноваться перед контрольной, зачетом, экзаменом. Завидовать вундеркиндам-отличникам.
Не надо выглядывать на школьной перемене мальчишку, который нравится, но он любит гонять мяч, и больше он ничего не любит. Не надо ждать звонка того, кого почему-то хочеться видеть в комнатных тапочках рядом с собой, а он сидит в тапочках рядом с другой.
Не надо ходить на работу, независимо от погоды, настроения, желания. Слушать глупые указания начальника, его безмозглые требования, язвительные замечания, не надо терпеть тупую бессловестность и покорность коллег.
Нет больше надобности заполнять бесконечные отчёты, подводить итоги рабочего процесса, видеть каждый день, многие годы одни и те же стены рабочего кабинета.
Никто не спрашивает больше меня постоянно, требовательно, мыла ли я руки, смыла ли унитаз, вытерла ли о коврик обувь. Никто не спрашивает меня, почему я надела эту кепку, эти брюки, эту куртку.
Никто мне не говорит больше: "Верни это платье в магазин, оно тебе не идёт".
Никто мне не говорит, что я бросаю много масла на сковородку, лью много соевого соуса в суши, бросаю много майонеза в салат оливье, злоупотребляю кетчупом, потому что это вредно.
Никто больше не стучит по батарее, когда я играю на пианино.
Так протекают мои дни. Хорошо ведь, не так ли? А почему - так? Потому что сначала что-то случилось с моим левым ухом. Прописанные доктором капли не помогли. Потом опухло правое. А потом я оглохла.