На окраине поселка возле огромного пруда, больше похожего на озеро, когда то носящего название «Большой», распологалась старая полуразрушенная усадьба, давным-давно еще до революции, принадлежавшая семье известного русского путешественника Николая Михайловича Пржевальского.
Место было красивейшее надо сказать, ну что, умели наши дворяне организовывать свой быт и досуг, мироеды эксплуататоры проклятые. Вокруг усадьбы раскинулся шикарный липовый парк, некогда огороженный забором, все в этом парке: сам дом, забор, ворота, пруд с лебедями, конные маршруты и лодочная станция были отделаны белым камнем, добытым не так далеко, из старого карьера в селе Никитское, сохранившегося по сию пору, поговаривали ещё, что и московский кремль строился из камня извлеченного там же.
Но я собственно не о далеком прошлом , а о недавнем настоящем, так вот, чего там только не размещалось в этом доме, получившем то же название «Большой» (видимо у жителей с фантазией плохо)за последние шестьдесят лет отсутствия хозяина. И клуб, и госпиталь, и парикмахерская, и магазин, и гостиница, и ещё чёрти что, и все это разнообразие в итоге, привело бывшое дворянское гнездо, в очень плачевное состояние, и последние лет десять это был просто огромный заброшенный дом, винутри такого же заброшенного парка, и к тому времени, когда трудолюбивые, как муравьи советские граждане, выковыривали последний белый камень из забора и набережных пруда, дом как плющем уже успел обрасти страшными байками и легендами про покойников и чертей, наводя ужас, на местных ребятишек, пустыми глазницами разбитых или вырванных с потрохами окон, разобранными каминами, поломанными полами и лесницами, обрушенными потолками и конечно же подвалами, с тайными ходами пролегавшими по слухам чуть-ли не до старого кладбища и замурованными «от греха подальше» много, много лет назад, еще во времена детства Гошиного отца.
Гошик не любил посещать усадьбу, хотя ему частенько приходилось, иногда даже поздно ночью, проходить мимо. Во первых он жил не подалеку, а во вторых, несмотря на присущую почти всем советским детям самостоятельность оставался, что называется «маменькин сынок». Мама часто задерживалась на работе, и он почти всегда ходил её встречать, путь, как назло, пролегал через эту проклятую усадьбу.
Иногда ему чудилось, что он видит там мерцающий свет или слышит странные голоса очень похожие на плач ребенка и тогда воображение рисовало картины одна страшнее другой, кожа мальчика покрывалась холодной коркой, а маленькое сердце проваливалось куда-то в низ, придавая при этом немыслимую скорость ногам. И совсем неважно, что позднее он узнал о том, что мерцающий свет это было всего лишь отражение луны в остатках недобитых еще окон, приламленное гладью пруда , а плач ребенка- блеяние козы из соседнего сарая, с годами страх почему то не исчез, а затаился, где то глубоко в рефлексах.
Ну, а на кануне в усадьбе, как обычно нарисовался свежий покойничек. Какой то приезжий сердяга выбрал её родимую, местом своего сведения счетов с жизнью и безпордонно повесился на ржавом крюке торчащем из стены, предварительно вырубив остатки полов у себя под ногами топором.
Сразу после того, как милиция увезла окоченевший труп, бывшего строителя коммунизма, или может тайного представителя семьи отважного путешественника, бесстрашный Тимка примчался к другу уговаривать срезать остатки веревки с крюка, убеждая перетрухавшего уже от самой идеи Гошика, что она приносит её владельцам удачу и что самое главное, халявные деньги. И вот спустя час-полтора, на меньшее время Тимкиного красноречия не доставало, пацаны прихватив из дедовского чуланчика лестницу, (ножик у Тимохи был всегда с собой) перекусив перед ужином бабушкиными бутербродами с маслом обильно посыпанные сахаром, с трясущимися (по крайней мере у Гошика точно) поджилками, направились на страшный промысел.
Тимоха по хозяйски приставив стремянку к стене, поднялся к крюку и начал пилить туповатым ножиком остатки довольно крепкой веревки.
Гошика процесс не очень радовал и он поднялся по прогнившим остаткам некогда шикарной, украшенной резными балясинами парадной лестницы на второй этаж барского особняка, и стал, отчасти от нечего делать, а скорее по привычке всегда быть на стрёме, наблюдать из окна комнаты, когда то бывшей вероятно спальней, за поросшей высокой крапивой тропинкой, ведущей к усадьбе и за окрестностями.
Заброшенный парк был красив и мрачен. Огромные колоны , что некогда поддерживали балкон, не доживший до времени, когда бы им мог любоваться Гошик, опрокинутые и развалившиеся на отдельные сегменты, не без участия поселковых мальчишек, искавших под ними, по слухам спрятанные золотые монеты, белели в густой траве, напоминая не только о пацанском-максималисском варварстве, но и о полном их фиаско, естественно ни чего они там не нашли, только зря пыжились. Солнце уже клонилось к закату, над прудом летали огромные стрекозы, гремели цикады и сильно воняло дерьмом, плесенью и тиной. Неожиданно, он увидел, что к дому кто-то идет и в это же время снизу его позвал Тимка...
— Гошь ты где.!? Я уже все, пошли...
— Тише ты..! Идет кто то...Поднимайся на верх и стремянку захвати, быстрее..!
Через минуту друзья притаившись возле лестницы, через пролом в потолке уже наблюдали интересное и в тоже время страшное происшествие.
В дом вошли двое, первой шла Валька, двенадцатилетняя девчушка бомжеватого вида, дочка местной пьяницы и шаболды с погремухой «шлёпнога», доставшейся ей в наследство от инвалида и такого же пропойцы отца. Вторым поднялся незнакомый мужик в импортном спортивном костюме, черных очках , с большим синим баулом с надписью Рибок в руках. Валька остановилась в глубине огромного зала, подальше от окна, возле разрушенного камина, повернулась к мужику и как она обычно поступала, бесцеремонно и нагло произнесла...
— Давай показывай чё там у тебя в сумке?..
— Нет, дафай как догофарились, начала ти...— Парировал мужик, как показалось Гошику очень знакомым голосом и акцентом, да и лицо под очками он точно уже видел.
Тем временем Валька ничуть незадумываясь сняла трусы с грязных ног и задрав повыше такое же, как и ноги нелепое платьице сказала...
— На, смотри, пять минут как сговаривались...— Мужик поставил баул, подошёл ближе, протянул руку и провел пальцами между Валькиных ног...
— Руку убрал козёл!!!— Крикнула Валька и одёрнув платье хотела отскочить в сторону, но не тут то было, мужик схватил ее за тонкую шею, разорвал ветхое платье пополам и повалил девчонку на рассыпанные по всюду битые кирпичи.
Да не на ту напал бедолага, это же Валька, с ней даже взрослые пацаны в поселке не связываются, как собака горло прокусит. Девчонка шипя, как змея вывернулась из под цепких лап соперника и схватив первый попавший ей под руку кирпич, шарахнула того по башке так, что ребятам почудилось, не то чтобы кровь, даже мозг брызнул в разные стороны.
Пока шла эта молниеносная баталия пацаны сбежали в низ, как раз к ее развязке и можно сказать почти вовремя, так как Валька в революционном порыве снова замахнулась, стоя над поверженным противником, в разорванном платье с открытой, достаточно приметной для её юного возраста грудью, как Орлеанская дева из учебника истории, держа кирпич уже двумя руками, собираясь добить горемыку окончательно...
— Стой Валька!!! Стой!!! В колонию загремишь дура!!! — Завопил Тимка, и девчонка отбросив в сторону свое оружие, обожгла друзей ядовитым взглядом и почти голая бросилась на улицу.
—Похоже готов..!О..! Валька трусы забыла...— Подытожил Тимоха с видом знатока осмотрев мужика, с полностью залитым кровью лицом и отшвыривая ногой в сторону от него детские трусики...
— Я его знаю, это он меня в лагере с забора снял, валить надо пока не застукали, посмотри, что у него в сумке ...
— «Золото Маккены» мля...Мы богачи, я ж говорил непростая это веревочка, полный чемодан, чего тут только нет, хватаем и валим, лестницу не забудь ...
Продолжение...