В своё время Арнольд Шварценеггер в каком-то интервью российскому журналисту с изумлением признался – да вы гораздо свободнее нас! Подразумевая, видимо, декларативное отсутствие норм общественной морали, каковое и довело до сегодняшнего расцвета судебного произвола – я полагаю. Сейчас я читаю очень много и преимущественно американских писателей разных жанров. И в каждом произведении – будь его автором Фолкнер, Драйзер, Чандлер, Шелдон, Кинг или биограф знаменитости – мы видим героя перед лицом обстоятельств. Обстоятельства складываются из совокупности традиционного уклада (который герой разрушает), логики действий конкурента (которого герой переигрывает) или стартовой позиции социального аутсайдера (которую герой оборачивает в свою пользу). То есть обстоятельства меняет герой. Свобода героя заключается в том, что он готов не только действовать, но и отвечать за свои действия – сам, своей судьбой, либо в рамках общественного договора. Если герой преступник, ему грозит тюремный срок. Если же герой – жертва, ему предстоит пройти именно этот путь обречённой на страдания жертвы – как в «Зеленой миле» Кинга – и, сохранив собственное достоинство в тисках обстоятельств, сохранить и жизнь. Либо, плывя по течению собственных иллюзий, бездумно усвоенных схем или наивных попыток перехитрить судьбу, умереть. Чего-чего, а трупов в американских триллерах – избыток.
В классической русской литературе герой влачит обстоятельства от рождения до смерти. Даже, «родившись в рубашке» и будучи счастливчиком ab ovo, герой ищет, в тиски каких обстоятельств ему насильно внедриться, чтобы, основательно там застряв, униженно искать выхода – только для того, чтобы уже в других обстоятельствах намертво застрять снова. Гринёв в «Капитанской дочке», герои «Войны и мира» с их обязательными смертями либо буквальными, на поле боя, либо умозрительными, вроде двух браков Пьера Безухова; практически все герои и героини Чехова, уже сочиняющие себе обстоятельства в расцвете декаданса – за отсутствием реальных…
Самое интересное, что советская литературная традиция, как и театр, и кинематограф, в полной мере интерпретировали именно американский принцип выстраивания фабулы. Понятно, что подоплёка была идеологическая, и на смерть обрекали «врагов», а герой побеждал всегда и безусловно. Очевидную фальшь предпосылки непременно разбавляли страстью интимных коллизий – читатель и зритель бездумно поглощали хорошо упакованный продукт, но пищеварительный акт такого рода не затрагивал мысль, возбуждая сиюминутные эмоции, которые уже в следующую минуту гасила действительность.
А диссидентствующие литераторы и кинематографисты с удовольствием воспроизводили классический стереотип героя внутри обстоятельств, обязательно сводя счёты с властью и её институтами – главнейшим обстоятельством – и продолжали холить и лелеять ресентимент как главную причину и наиважнейшее следствие всего и вся. Отдельным развлечением становился язвительный сарказм по отношению к тем, кто – как казалось автору – олицетворял обстоятельства и обусловливал их магическую неразрешимость.
На днях украинский политик Алексей Арестович высказал тезис, подкрепив его ссылкой на Аристотеля: раб – это тот, кто не является причиной самого себя. Аристотель формулировал иначе, но суть передана верно. Другой Алексей, Навальный, обнародовал негодующие тезисы про обстоятельства, которые создали либералы и в тисках которых Алексей потерпел политическое фиаско. Он не уточнил цепочку неразрешимостей, внутри которых он последовательно, изобретательно и упрямо шёл к физической смерти – и продолжает путь. Он обличает поимённо тех, кто, по его словам, не использовал благоприятные обстоятельства на всеобщее благо. Так ведь те, кого клеймит позором Алексей, тоже не были вне, лицом к лицу, а привычно влачили эти обстоятельства, обживались в их тисках и пользовались ими по принципу – пусть день, да мой. И в конечном итоге шли путём беспомощной жертвы, не героя.
Ощущая себя внутри обстоятельств, человек выстраивает их из кирпичиков собственного страха. И страх, в свою очередь, не выпускает человека из этих умозрительных тисков. Замкнутый круг даже не выученной, а присвоенной беспомощности. В которой даже очевидная отвага, как в случае с действиями Алексея Навального, всего лишь безумный азарт безответственного риска и самозабвенного вторжения в обстоятельства с целью – заведомо недостижимой – обернуть их в свою пользу.