1.
Развитие событий в Венесуэле к концу 90-х даёт нам возможность более детально порассуждать о том явлении, которое принято обозначать термином «революционная ситуация».
Всякая революционная ситуация создаёт проблемы управления для власть имущих и активизирует низовой народ. Но революционные ситуации бывают разными по глубине, по длительности и силе. Следовательно возможно такое положение, когда для революции такая ситуация ещё недостаточна, но если сохраняется система буржуазно-демократической выборности, то активизировавшийся народ может через эти выборы провести свою, народную, кандидатуру, пользуясь неспособностью власть имущих применить в этих условиях свои прежние рычаги влияния.
Нет, это совершенно не означает правоту сторонников «демократического» пути к власти. Во-первых, без революционной ситуации это положение тоже не сложится, а во-вторых, избрание народного кандидата демократическим путём означает не возможность обойти острую борьбу, а только своеобразную перестановку фаз: не острая открытая борьба за обретение государственного управления и власти, а сначала обретение государственного управления, а потом - всё равно острая борьба за действительную власть.
Так называемый «парламентский кретинизм» заключается, следовательно, не в утверждении, что возможно обрести государственное управление и путём демократических выборов, а в надежде обрести его без обязательной революционной ситуации, в нормальных, стабильных буржуазных условиях.
- - - -
(Может быть, это некстати, но очень хочется в связи с затронутым вопросом высказаться по теме участия или неучастия в буржуазно-демократических выборах. Одни однозначно выступают за участие, другие – однозначно за бойкот. Одни говорят, что выборы всё же дают шанс, а другие - что это бесперспективный обман. Попробуем разобраться, что здесь правильно, а что нет.
Да, на кон буржуазно-демократических выборов вопрос о классовой власти не ставится; выборы решают лишь вопрос о тех или иных функционерах этой власти. А поскольку изменение жизни без изменения классовости власти невозможно, то, следовательно, безосновательны и надежды на изменение жизни путём простой замены функционеров. Ну, а власть держится на политической, экономической и организационной силе, - значит, изменить её можно только противопоставлением ей другой подобной силы.
Такой силы у народа в настоящее время нет. Отсюда следует, что главная (а может, лучше сказать – единственная?) задача – это трудное, долгое, настойчивое создание такой силы. Вот именно в перенесении главной деятельности с практической работы по выращиванию этой силы на иллюзорные, легковесные выборные надежды и называется «парламентским кретинизмом».
Но!.. Но ведь в зависимости от конкретных обстоятельств, даже в обычных капиталистических условиях участие в выборной процедуре может вредить выполнению этой главной задачи, а может как-то помогать ей. Другими словами, - если не переносить свою главную деятельность с создания практической силы на выборные иллюзии, если относиться к буржуазно-демократической процедуре только как к вспомогательному средству для лучшего выполнения именно этой главной задачи и если эту правду окрыто объяснять пропагандируемым людям, то в таком её использовании ничего неправильного нет.
Но бывают и ситуации, когда делу укрепления народной силы более служит бойкот. Такое положение бывает очень редко, - главным образом, при тактической попытке власть имущих сбить выборами явное нарастание непосредственной протестной активности. Следовательно, однозначного рецепта здесь нет. Любое решение принимается ситуативно, и оно может быть разным. Надо только, чтобы в каждом случае была польза главной задаче.)
- - - -
События 90-х годов в Венесуэле показывают нам не очень сильный и, может быть, не очень длительный, но, тем не менее, такой политический кризис властной системы, который широко активизировал народные низы, не доведя всё же эту активизацию до способности на революционные действия. На этой волне народной активизации удалось провести в президенты действительного кандидата народных низов, - сначала при всё ещё сохранявшемся прежнем меньшинстве в парламенте, но позже и с изменением (опять же через выборы) старого парламентского состава.
Повторим ещё раз, что это ни в коем случае не означает осуществимости тупых надежд на простой выборно-демократический путь в условиях устойчивого капитализма. Это лишь означает возможность использования сложившейся революционной ситуации для создания исходной формальной опоры последующего революционного преобразования и последующей острой борьбы, которой никаким образом не избежать.
Мы видим здесь коренное отличие от чилийских событий времён Альенде. В Чили того времени не было революционной ситуации, не было достаточно широкой и одинаково направленной активизации народа, не было нацеленности на революционные преобразования, не было, наконец, достаточно решительной политической организации. Вот почему всё дело в Чили ограничилось куцым и непоследовательным реформизмом с очень вредным сеянием в народе мирно-демократических иллюзий.
В Венесуэле к концу 90-х практическая сила низового народа была очень немала. А из чего вообще складывается практическая сила народа и как она образуется?
Думаю, что никто не будет возражать, если скажем, что практическая сила народа складывается из шести составных элементов и что довольно трудно разделить их по степени важности, так как отсутствие даже какого-то одного из них резко снижает силу народа.
Эти элементы таковы: 1) массовая активность; 2) сплочённость как в цели так и в действиях; 3) организованность; 4) наличие сильного руководства; 5) свобода от утопических иллюзий; 6) умение применять при необходимости различные приёмы борьбы.
Говоря о практической силе народа, не следует думать, что это относится ко всему народу в целом. Известно, что капитализм портит людей – как намеренно, так и самими условиями капиталистической жизни, и из-за этого никогда весь народ не окажется единым и сильным. Значительная часть народа будет, так или иначе, по тем или иным причинам, на стороне власть имущих; ещё более многочисленная его часть будет придерживаться обывательского выжидания. В больших общественных потрясениях движущей силой всегда является активное меньшинство. Несмотря на меньшинство в количественном отношении, наличие у него всех названных элементов силы делает его довольно эффективным двигателем общественных потрясений. Но разумеется, это меньшинство должно быть всё же не жалким, а более-менее значительным по количеству, а это уже зависит от наличия революционной ситуации: меньшинство очень-очень малое и мало на что влияющее при нормальном ходе капиталистической жизни остаётся в долевом отношении меньшинством и при наступлении революционной ситуации, но всё же в гораздо большей численной величине.
А как образуются эти элементы народной силы? Уверен, что читателям это известно, но повторить будет нелишне. Эти элементы складываются под влиянием трёх факторов: фактора объективного (нарастающие проблемы реальной жизни), фактора субъективного (пропагандистская, агитационная и организационная работа сознательных активистов) и фактора практического опыта (обучение народа самой борьбой, на успехах и на ошибках, на победах и провалах, в самых разных обстоятельствах и при самой разной тактике власть имущих). Если эти три фактора есть, необходимая сила народа со временем обязательно сложится.
В Венесуэле ещё в 60-х годах (1961 – 68) было неслабое партизанское движение, захватывавшее не только сельскую местность, но и города. (Кстати, нелишним будет сказать, что не главной, но всё же одной из причин его неудачи было неожиданное прекращение поддержки со стороны венесуэльской компартии, следовавшей за волей советских ревизионистов и даже частью сползавшей на «демократические» позиции так называемого еврокоммунизма. Позже наиболее социал-демократствующая часть этой компартии выделилась в отдельную организацию MAS (Movimiento al Socialismo – [Движение к Социализму] с программной целью постепенного, эволюционного либерально-демократического «социализма».)
Однако партизанское движение не прошло напрасно. Не имея силы победить, оно всё же оказалось способным не дать полной победы и правительству. К 1970 году стороны пошли на компромисс: партизаны прекращали военные действия в обмен на обязательство правительства не только не преследовать их, но и дать им возможность участвовать в легальной политической жизни.
70-е годы в Венесуэле были годами буржуазного реформизма. Блок христианских демократов с венесуэльской социал-демократической партией пытался путём популизма, частичных уступок и социальных реформ сбить опасные настроения в обществе. В это время была даже национализирована нефтедобыча, но это мало что дало народу, так как хотя нефтедобыча и стала принадлежать государству, но государству не только не народному, но и по-прежнему крепко связанному с внешними империалистическими силами.
Проблемы низов продолжали нарастать, и в 80-е годы в стране возникло много тайных антиправительственных организаций, в том числе и с участием военных. В одной из них (Революционное Боливарианское Движение) начинал свою политическую деятельность и Уго Чавес. К концу 80-х многие организации соединились.
Накапливающееся народное недовольство вылилось в 1989 году в попытку стихийного восстания крестьян – неорганизованную и узкую по масштабам. Восстание было подавлено, но оставило очень большой след в сознании народа. В 1992 году подпольное Революционное Боливарианское Движение, укрепившееся от соединения с другими организациями, попыталось восстать вновь. В силу целого ряда ошибок эта попытка опять закончилась быстрой неудачей, но возбуждение народных низов достигло очень большой степени, а Чавес фактически стал народным героем.
Нарастание этих процессов снизу и фактический провал буржуазного реформизма сверху и вызвал классическую революционную ситуацию неспособности верхов и нежелания низов. Как уже говорилось раньше, революционная ситуация была недостаточно сильной и не могла породить революцию, но всплеск значительной народной активности она породила, причём активности, обогащённой опытом предшествующих политических событий и борьбы. Практическая сила немалой части народа и временная слабость власти дали возможность добиваться успеха, действуя в конституционных рамках. Революционное Боливарианское Движение легализовалось и вступило в тактические соглашения с легальными политическими организациями других недовольных слоёв общества. На выборах 1998 года (которые чавесисты предварили в 1997 году широкими мероприятиями по случаю 30-ой годовщины гибели Че Гевары) Уго Чавес был избран президентом.
Мы ясно видим, - и это опять надо повторить, – что ни о каком «чисто-демократическом» пути к власти тут нет и речи. Победа на буржуазно-демократических выборах была результатом всей предыдущей недемократической борьбы и, как уже сказано, началом неизбежной борьбы последующей. Мы должны это подчеркнуть потому, что сейчас имеется много науко-подобных писаний теоретиков зюгановской партии о подтверждении венесуэльским примером возможности мирного, демократического пути. Ничего действительно научного в таких рассуждениях нет.
2.
Итак, политическую организацию, лидером которой был Чавес, вывела к управлению страной не революция, а революционная ситуация, позволившая применить буржуазно-демократическую систему в свою пользу. Называть происшедшее революцией (как спешат говорить революционные романтики) или "революцией, осуществлённой мирными, демократическими методами» (как говорят всяческие оппортунисты) совершенно неправильно.
Называть происшедшее в конце 90-х в Венесуэле революцией нельзя потому, что не только экономическая, но и политическая система остались прежними. И вот в рамках той же самой системы, лишь с некоторым обновлением кадров, правительство Чавеса приступило к тому, к чему пока можно было приступить – к реформизму, но реформизму левому. Чем левый реформизм отличается от реформизма буржуазного, социал-демократического? Левый реформизм хочет и может идти гораздо дальше социал-демократического, так как он отражает потребности социальных низов и осуществляется с их участием. Одно дело, когда капиталистические классы, исходя в общем-то из соображений собственного спокойствия, выделяют часть своих больших прибылей на частичную социальную благотворительность, ни в коем случае не отходя при этом от приоритета собственных капиталистических интересов, и другое дело – когда сам низовой народ получает доступ к рычагам управления и, не скованный ни интересами капиталистической элиты, ни интересами стоящих за этой элитой внешних империалистических монополий, обретает возможность изменять свою жизнь настолько, насколько позволяет реальное состояние национальной экономики.
Но вот тут-то и возникает препятствие для левого реформизма. Полноценному осуществлению желаемого препятствует как прежняя политическая система с прежними законами, кадрами и методами своей работы, так и прежняя экономическая система, требующая, как и раньше, соблюдения капиталистических экономических законов. Если в среде левых реформистов не сложится политическая сила, понимающая необходимость существенного изменения политической и экономической системы, то есть осуществления пусть не социалистических, но, по крайней мере, народно-демократических, революционных преобразований, благие реформы скоро завязнут и упрутся в объективную стену обычной капиталистической жизни.
Итак, не преувеличивая романтически суть происходящего, можно в самом лучшем случае надеяться на постепенное перерастание этого лево-реформистского процесса в народно-демократическую революцию. Почему «постепенное перерастание» и почему в народно-демократическую, а не в социалистическую? Ну, говорить о возможности непосредственно-социалистических преобразований для такой страны, как Венесуэла, конечно, нельзя. На примере Октябрьской революции 1917 года в России мы видели, что движение к социализму в недостаточно развитых обществах может идти только опосредованно, через переходные этапы. Но и опосредованный социалистический путь требует сильного политического руководства марксистской ориентации с опорой на неслабый рабочий класс. В Венесуэле же этого пока нет. Если бы, несмотря на слабость пролетариата, политическое руководство процессом получила компартия (подобно тому, как было, например, в Китае, Вьетнаме, Корее), то и при невозможности пока начать даже опосредованный путь к социализму компартия могла бы возглавить народно-демократические преобразования с дальним прицелом на перерастание их в опосредованно-социалистические, когда это станет возможным (известный путь Китая). Но венесуэльская компартия, хотя со временем и преодолела идеологическую заразу позднесоветского ревизионизма, не смогла заслужить ведущее политическое влияние в народе, - и в немалой степени потому, что, как уже приходилось говорить в этих текстах, не сумела «перевести» марксизм на язык латиноамериканского народного менталитета. Это, к сожалению, является общим для всех компартий Латинской Америки; вот почему пока нигде ( мы не говорим о Кубе) чисто-коммунистические партии не возглавляют идущие левые процессы.
Эти процессы оказались возглавлены представителями левой мелкой буржуазии разной степени радикальности, которые подходили к делу не с точки зрения какой-либо принципиальной идеологической теории, а прагматично, с простой точки зрения назревших чаяний разных слоёв народа. Именно по причине такого характера руководящей политической силы, да ещё в условиях, когда революционная ситуация оказалась не настолько сильной, чтобы сразу превратиться в народно-демократическую революцию и ограничилась лишь левым реформизмом в рамках той же политической и экономической системы, ожидать качественного перехода от реформистских преобразований к революционным можно только по мере его постепенного назревания в рамках проводимого реформизма.
Самое большое и самое правильное, что может сделать в этих условиях компартия, - это искренний союз с чавесистским руководством, самоотверженная и качественная работа в том процессе, какой пока имеет место, выработка правильных и понятных лозунгов и завоевание на этой основе всё большего политического авторитета. Именно такую позицию и занимает в настоящее время компартия Венесуэлы.
_ _ _ _
Благодаря двум обстоятельствам, необходимость выхода за рамки простого (хоть и левого) реформизма стала ясной чавесистам ещё до того как их реформизм, развиваясь в прежней системе, упёрся бы в тупик капиталистической ограниченности. Первым обстоятельством было очень активное и сильное препятствование этому курсу со стороны США и их внутривенесуэльской прислуги, - препятствование, которое не сломать механизмом прежней системы и которая, следовательно, требует эту систему радикально изменить. Вторым обстоятельством было развитие идеологии чавесизма не изолированно, а в естественном общении с другими антиимпериалистическими движениями и процессами как в Латинской Америке, так и в мире. Тесное взаимное общение с рядом латиноамериканских радикалов и в очень большой степени с Кубой, установление тесных связей с лидерами иранской исламской революции, с Ливией Муаммара Каддафи, посещение Китая и КНДР – всё это не могло не внести в чавесистскую идеологию понимания необходимости не только реформистских, но и революционных мер.
Следовательно, венесуэльский процесс предстаёт теперь перед нами в очень сложном виде. Получается, что мы имеем общество , естественным образом до народно-демократической революции ещё не дошедшее, и политически и экономически ещё вынужденное учитывать интересы всех своих слоёв (ну, за исключением самой реакционной части), обязанное по этой причине избегать резких расколов и двигаться постепенно, не торопясь, - и тем не менее побуждаемое обстоятельствами к некоторой революционной ломке прежней системы, по крайней мере, в наиболее важных её частях. Довольно непростая «шахматная» задача, и как в свете этого смешно читать упрёки некоторых наших «леваков», что вот, мол, ошибка чавесистов – в неустановлении у себя немедленной диктатуры пролетариата. Какая глупость!
Сначала президент Чавес в своём реформаторстве ничем не отличался от социал-демократического реформизма (во всяком случае, от левого социал-демократического, типа, скажем, бразильского Лулы да Силва) и лишь после того, как в 1999 году чавесистам удалось получить в парламенте 125 мест из 131, Чавес, опираясь на это, начал вносить изменения в Конституцию, направленные на получение бОльших президентских полномочий. Поддержка низов была немала, а так называемый «средний класс» (впрочем, не будем использовать это ненаучное выражение, скажем по-нашему – мелкая буржуазия среднего уровня и выше), - так вот, эта часть мелкобуржуазности начала недовольно оппонировать намечавшейся политической централизации. Чавесу приходилось искать компромиссов, показывая, что необходимая президентская централизация не нарушит общую демократию. Такое лавирование с медленным усилением продолжалось до 2006 года, когда на очередных президентских выборах Чавес получил очень прочное большинство, а оппозиция, хоть и оказалась в явном меньшинстве, но опасно активизировала свою борьбу против, как она говорила, «авторитарного диктатора-популиста». После выборов 2006 года Чавес открыто объявил о развёртывании особой революции – «боливарианской», конечная цель которой – «социализм ХХI века», и объединил почти все политические организации, поддерживающие его в Единую Социалистическую Партию Венесуэлы (Partido Socialista Unido de Venezuela – PSUV). О том, что это за «боливарианская революция» и что это за «социализм», пойдёт речь в следующем разделе.
3.
Посмотрим на основные политические термины чавесизма: «боливарианская революция» и «социализм 21-го века». Что стоит за этими терминами? Что они означают?
Представление о характере того процесса, который именуется «боливарианская революция», мы сможем составить позже, после его внимательного анализа. Пока же скажем так: «боливарианская революция» чавесистов – это политические преобразования, обеспечивающие, по их мысли, переход к «социализму 21-го века» в Венесуэле. Что же это за «социализм»?
Если постараться обобщить по пунктам множественные формулировки из венесуэльских первоисточников (кстати, не всегда достаточно чёткие и внятные), то получится, что их так называемый «социализм 21-го века» в общем понимается как:
- 1) общество, в котором закреплена лидирующая роль революционного государства, но государства, обеспечивающего не исключительно классовые интересы пролетариата, а общенациональные интересы всех граждан, независимо от классовости;
- 2) экономическая система на основе рынка, но не свободного, либерального, а регулируемого и контролируемого государством;
- 3) наличие сильного госсектора экономики в соединении с приватным хозяйствованием, - но не с абсолютно самоценным, а придерживающимся общего экономического курса с госсектором (вводится специальный термин – «солидарная частная собственность»);
- 4) учёт и защита экономических интересов этих «солидарных» приватных хозяйств;
- 5) отрицание необходимости диктатуры пролетариата; обязательная демократичность для всех классов, но демократичность, преобразованная так, чтобы служить целям именно этой системы, и опирающаяся на прямое привлечение народных низов к управлению через низовые массовые организации;
- 6) постоянная справедливая социальная политика; построение социально-ориентированной экономики;
- 7) абсолютная независимость от империалистических ТНК, полное распоряжение национальными ресурсами, неуклонный антиимпериализм во внешней политике.
Любой человек, более-менее сносно ориентирующийся в марксизме, скажет, что это, разумеется, никакой не социализм в научном, марксистском понимании, а так называемый «мелкобуржуазный социализм», являющийся продуктом обычной народно-демократической революции.
Но понятно, что мы не можем и ожидать от радикальной мелкой буржуазии, являющейся политическим руководителем венесуэльских преобразований, правильного марксистского толкования понятия «социализм». Понятно, что известные взгляды так называемого «мелкобуржуазного социализма» и должны были проявиться здесь во всей своей полноте.
_ _ _ _
Здесь нам придётся немножко обратиться к теории. Мы знаем, что называется социализмом в марксизме. Мы знаем, что он основан не на частной, а на общественной собственности. Мы знаем, что для такого преобразования общества власть должна быть сосредоточена лишь в руках пролетариата и защищена от посягательств частнособственнических слоёв общества, - то, что именуется диктатурой пролетариата. Мы это всё знаем. Но реальный ход истории показал нам нечто такое, что мы не можем не учесть.
История ХХ века показала, что переход в направлении научного, марксистского социализма начался в обществах с очень недостаточными объективными предпосылками и слабым пролетариатом. Здесь нет ничего странного и ничего противомарксистского, так как речь ведь идёт ещё не о непосредственном создании социализма, а только пока о движении к нему – движении долгом и поэтапном, идущем от очень низкого уровня. Проблемы империалистической эпохи дают толчок процессу выхода угнетаемых обществ из империалистической системы, открывая, таким образом, антиимпериалистические революции, и направление этих революций в конкретном недостаточно развитом обществе зависит от того, какой политической силе удалось возглавить этот процесс.
Если такой руководящей политической силой, при слабости пролетариата и недостатках компартии, станет радикальная мелкая буржуазия, то антиимпериалистическая революция пойдёт по пути именно «мелкобуржуазного социализма», и иначе и быть не может. Приведёт ли этот путь в конце концов к правильному, научному социализму? Нет, разумеется, не приведёт. Начавшись так, процесс может дойти до действительного социализма, только если по ходу движения произойдёт необходимая сущностная перемена во власти и, как следствие, смена пути.
Если же такой руководящей политической силой будет марксисистско-ориентированная часть общества, то многое из названных семи пунктов тоже будет осуществляться (этот этап не перескочить), но не как конечная цель, не как идеал, а лишь как первоначальный переходной этап, лишь как вынужденно-необходимая ступень к конечной цели действительного социализма.
Поскольку в этом случае непосредственное осуществление исторических интересов пролетариата ещё невозможно и хозяйствование будет продолжаться главным образом на прежних производственных отношениях, то, разумеется, даже коммунистическому руководству придётся учитывать интересы всех слоёв общества, участвующих в этом хозяйствовании, с тем, чтобы обеспечить необходимый союз социальных сил на этом этапе.
Правительство, возглавляемое коммунистически-ориентированной политической силой, обязано будет сохранять и крепить народно-демократическое государство, не прибегая пока к изменению его характера и политического пути, с тем лишь добавлением, что необходимо будет сохранять и крепить руководящую роль коммунистических сил в этом государстве. Будет необходима и контролирующая и регулирующая функция государства по отношению к ещё долго сохраняющемуся рынку; разница с правительством, не ставящим задач будущего перехода к действительному социализму, будет лишь в неуклонном и целенаправленном, всё большем и большем расширении этой регулирующей функции и самого госсектора.
Что касается диктатуры пролетариата (будет ли она при этом или не будет), то ответ здесь не является однозначным. Как уже говорилось, характер диктатуры является следствием характера революции (считать, что связь тут как раз обратная – типичная черта всех троцкистов). Не так надо рассуждать, что вот, мол, установим диктатуру пролетариата и начнём делать социалистическую революцию, а по-другому – если объективно пошёл процесс социалистической революции, то необходима диктатура пролетариата; если же объективно мы имеем революцию ещё не социалистическую по характеру, то (как во всякой революции) революционная диктатура, безусловно, нужна, но - диктатура такая, какая соответствует именно этой революции.
В этом отношении в опосредованных социалистических революциях, тем более начавшихся задолго до возможности непосредственных социалистических мер, есть целый ряд ступеней. Поначалу это будет «народно-демократическая диктатура и по сути и по форме осуществления»; затем, по мере перехода к опосредованному социалистическому пути, это будет «народно-демократической диктатурой, выполняющей и некоторые функции диктатуры пролетариата» (формулировка Сталина); на более высоких этапах опосредованного пути правильной будет формулировка «диктатура пролетариата, в определённой мере осуществляемая ещё в народно-демократических формах»; и наконец, при достижении возможности непосредственно социалистических мер диктатура станет полноценной диктатурой пролетариата и по сути и по форме осуществления.
К этому нужно обязательно добавить, что если речь идёт о руководстве коммунистической политической силы, то на всём продолжении долгого опосредованного пути, на любой ступени развития революционной диктатуры необходимо политическое и идеологическое главенство пролетариата, - иначе невозможно обеспечить достижение конечной цели этого опосредованного пути, невозможно избежать неверного поворота и изменения всего стратегического курса. Не надо здесь путаться, не надо думать, что политическое и идеологическое главенство означает диктатуру пролетариата. Давайте различать понятие «политическое главенство» и понятие «диктатура», - главенство пролетарской партии в народно-демократической диктатуре совсем не делает её диктатурой пролетариата, а лишь обеспечивает такое осуществление народно-демократической диктатуры, какое нужно с точки зрения следующих, более высоких этапов.
Вот почему очень неправ один из маститых пропагандистов (не хочу называть имя), который, отвечая на вопросы на len.ru, на вопрос «есть ли в Китае диктатура пролетариата?» ответил так: «Да, потому что у власти коммунистическая партия». Но это неверно, здесь нет прямой связи, - находящаяся у власти коммунистическая партия, в зависимости от объективных условий, вполне может руководить и народно-демократической диктатурой. Впрочем, может, этот пропагандист просто не захотел углубляться в сложную тему и ответил, как попроще. Я этого не знаю.
Этот вопрос хорошо разобрал Сталин применительно к новым странам так называемого социалистического лагеря. Диктатуру восточноевропейских государств конца 40-х годов он толковал как «народно-демократическую, выполняющую и некоторые функции диктатуры пролетариата», а диктатуру китайской революции – как пока ещё «народно-демократическую и по сути и по форме». Кстати, в первой половине советской истории этот вопрос не был ещё разобран достаточно конкретно, но суть дела, в общем-то, понималась, и не случайно Ленин называл нашу диктатуру «диктатурой пролетариата с особенностями». Говоря в более поздних терминах, это была, пожалуй, «диктатура пролетариата, осуществляемая, в определённой мере, в народно-демократических формах». Возможность (и необходимость) переформирования её в полноценную диктатуру пролетариата созрела к 50-м годам, и ещё и ещё раз повторю, что именно поэтому хрущёвский ревизионизм, являвшийся политическим представителем той части общества, против которой и должна была направить своё остриё эта полноценная диктатура, провозгласил в это время уже ненужность диктатуры пролетариата вообще.
_ _ _ _
Чавесисты, как представляется по доступным документам, допускают в этом вопросе очень характерную для мелкобуржуазного сознания неточность. Они противопоставляют понятия «диктатура» и «демократия», а понятие «демократия» толкуют неклассово.
Им бы надо сказать: «Провозглашаем свою власть народно-демократической диктатурой, осуществляемой в форме народной демократии», - и конкретизировать, против кого направлена эта диктатура и какие именно народные слои она привлекает к участию в своей работе. Вместо этого они говорят: «У нас не диктатура, а демократия, с той лишь особенностью, что демократия нацелена на исполнение боливарианской революции».
Может быть, в будущем я сумею лучше разобраться в особенностях венесуэльского общества, и станет яснее, характерная ли это мелкобуржуазная ошибка или просто невозможность пока открыто провозгласить лозунги народно-демократической революции и прямо назвать революционную власть диктатурой.
_ _ _ _
Нельзя не сказать о том, что на формирование выражение «социализм 21-го века» в огромной степени повлиял политический и экономический курс современного Китая.
Китайская революция началась как народно-демократическая, как революция, не могущая поначалу перейти даже в опосредованно-социалистическую, и исторически ей пришлось развивать производительные силы до современного уровня через использование соединения внутрикитайского рыночного механизма с рыночным механизмом мировой капиталистической системы. Достигнув высокого уровня производительных сил, Китай не может быстро, одномоментно порвать ту систему производственных отношений, на какой этот уровень сложился, он может пока только держать эти производственные отношения в надлежащей узде своего стратегического политического курса, не выпускать допускаемую частную собственность из крепких рук государственного стратегического курса, - сделав её, в соответствии с терминологией чавесистов, «солидарной».
Хорошо бы поподробней порассуждать о том, можно ли считать такую частную собственность действительно полномерной частной собственностью, частной собственностью в полноте своих сущностных свойств или это уже своеобразная переходная форма собственности: по виду ещё частная, а по сути уже взятая на жёсткий буксир социалистически-ориентированного государства. Но этот разбор увёл бы нас от венесуэльской темы. Во всяком случае ясно, что в этом вопросе нельзя отождествлять венесуэльскую и китайскую ситуации. В отличие от Китая в Венесуэле пока отсутствует социалистически-ориентированный характер государства и социалистически-ориентированный характер стратегического курса. Следовательно, «солидарная» приватная собственность Венесуэлы не то же самое, что «солидарная» приватная собственность Китая, - они разные по своей сущности, так как «солидарны» разным политическим курсам и разным по своему характеру государствам.
Тем не менее, выражение «социализм 21-го века», обозначающий нечто отличное от установок социализма советского, распространилось в левой терминологии ряда стран, ведущих антиимпериалистическую борьбу. Но мы-то с вами, товарищи читатели, должны понимать суть вопроса правильно.
В любом случае, наработки Китая в деле соединения государственной централизационной экономической модели с моделью приватной, безусловно, полезны для недостаточно развитых стран, идущих по народно-демократическому пути. Не случайно в беседе с Чавесом на Кубе Фидель Кастро, как сообщала кубинская пресса, высказался за необходимость очень серьёзного изучения концепции «социализма 21-го века». Но польза пользой, а всё же правильней было бы здесь говорить не о социализме, а о пути к нему. Если вместо «социализм 21-го века» сказать «опосредованно-социалистический путь 21-го века», будет вполне правильно.
Тот факт, что капитализм, став мировым хозяйственным механизмом, вызывает революционные процессы прежде всего в слабых своих частях, то есть в недостаточно развитых регионах мира, действительно создаёт необходимость изменения привычного представления о путях мирового революционного процесса, и к этому новому опыту действительно нужно очень серьёзно присматриваться.
Но в то же время повторим ещё раз, что при этом обязательно надо ясно различать, где движение к действительному социализму в условиях недостаточно развитых обществ, а где под красивой маркой «социализма 21-го века» проводится обычный «мелкобуржуазный социализм» без всякого движения к социализму действительному. Да, и там и там могут быть общие элементы и стадии и даже общая «левая» риторика, но тем не менее это совершенно разные процессы.
4.
То, что чавесистские рассуждения о революции и социализме, о диктатуре и демократии не соответствуют марксистскому пониманию, конечно, не является чем-то удивительным. Было бы, наоборот, удивительно, если бы поднявшаяся на волне антиимпериализма мелкая буржуазия вдруг показала качественную марксистскую грамотность.
Посмотрите, например, на такие слова Чавеса:
- «В СССР социализма не было, идеи Ленина и Троцкого там были искажены, особенно после возвышения Сталина… Изучив опыт СССР, я пришёл к выводу, что главной ошибкой его правительства было стремление упразднить мелкую и среднюю частную собственность. Мы же не собираемся её исключать из социализма, она нам нужна.» -
Нет никаких оснований ни удивляться, ни возмущаться. Перед нами классические мелкобуржуазные революционеры в своём нормальном и естественном виде.
Если имеет место антиимпериалистическое движение (я не случайно говорю «антиимпериалистическое движение», а не «антиимпериалистическая революция», но об этом чуть позже), то тех, кто осуществляет его, сама логика обстоятельств заставляет ясно определиться с тем, на каких путях это движение будет осуществляться: на путях антиимпериалистического госкапиталистического развития (как, скажем, в Иране)? на пути опосредованно-социалистическом (как в СССР или Китае)? или на пути народно-демократического «мелкобуржуазного социализма»? Никакого четвёртого варианта нет.
А для исполнения любого из этих путей нужно не только правильно построить отношения между разными социальными слоями и политическими силами, участвующими в антиимпериалистическом движении, но и в случае овладения государственной властью так построить её, чтобы возможно было проводить именно тот путь антиимпериалистичности, который выбран.
Вот почему сколько бы мелкобуржуазные революционеры ни повторяли свойственные им теоретически нелепые слова («не диктатура, а демократия» и тому подобное), но строя свою демократию в реальных условиях борьбы, они оказываются вынужденными строить её так, что она всё более приближается к форме народно-демократической диктатуры. Реальный разворачивающийся процесс так или иначе подчиняет политических руководителей своей логике и заставляет считаться со своими объективными требованиями.
Так чавесисты в рамках этой своей демократии увеличили продолжительность одного срока президентства и отменили ограничение возможного количества президентских сроков; предоставили президенту право объявлять неограниченное чрезвычайное положение; поставили всех губернаторов и мэров под жёсткий контроль президента; передали центральный банк непосредственно в сферу президентской власти, а прочие банки опосредованно связали с деятельностью центрального; резко ограничили допустимый размер частных земельных владений и провозгласили антимонопольную политику внутри страны; запретили иностранное финансирование политических организаций, но одновременно разрешили государственное финансирование тех политических организаций, какие государство считает нужным поддерживать; законодательно предоставили право государству экспроприировать приватную собственность в случае необходимости; широко развернули так называемые местные коммуны, провозгласив их ведущей формой народного управления страной, и передали им ряд государственных функций с целью усилить участие низов в политической жизни страны; создали наряду с армией и специальные вооружённые формирования ополченцев милиционного типа, подчинённые непосредственно президенту; очень активно стали использовать так называемый административный ресурс и судебную власть, стоящую на чавесистских позициях, для подавления различных оппозиционных элементов. «Оппозиция провоцирует насилие, - говорил Чавес, - следовательно, нам надо быть готовыми. Если олигархическое и фашиствующее меньшинство попытается поджечь страну, мы перешагнём через них.» Отход от классической формы буржуазной демократии налицо.
Понятно, какую резкую реакцию это вызвало в стане, оппозиционном чавесизму. Свою антиправительственную борьбу они развернули под лозунгом «Сохраним демократию!» Разумеется, руководство США не замедлило с санкциями, а различные европейские организации, занимающиеся «защитой демократии», выступили с категорическим осуждением «перехода к диктатуре». Нет, - отвечали на это чавесисты, - это не переход к диктатуре, а построение такой демократии, которая будет в состоянии себя защитить.
Чавесисты упорно не желают употреблять термин «революционная диктатура». Ну что ж, пусть антиимпериалистическая мелкая буржуазия говорит теми словами, какие ей более привычны. Мы же, оценивая происходящее в научных марксистских терминах, скажем так: антиимпериалистическое движение, начавшееся на путях радикального левого реформизма, вызвало острую и всё нарастающую внутреннюю конфликтность, которая заставила прибегнуть к переходу от чисто реформистского пути к некоторым методам народно-демократической революции и, как следствие, к построению государства с некоторыми признаками народно-демократической диктатуры.
- - - -
Мы употребляем термин «антиимпериалистическая революция». Правильно ли так говорить? Нет ли тут ошибки? Не правильней ли ограничиться только теми названиями революций, которые нам известны из классики? Не является ли этот термин каким-то ненужным искусственным изобретением?
Пусть люди, гораздо более профессионально разбирающиеся в марксистской теории, скажут здесь окончательное веское слово, но мне представляется, что этот термин вполне правильный и верно выражает особенности империалистической эпохи. Мы ведь имеем здесь сущностный политический переворот, имеющий свои особые объективные причины (накопившиеся отрицательности империалистического угнетения) и свою особую цель (выход из империалистической системы). Если так, то термин «антиимпериалистическая революция» применительно к этому перевороту вполне правомерен.
Но история показала нам, что эта антиимпериалистическая революция не имеет, так сказать, своего собственного пути, отличающегося от путей других известных революций. Запускаемая причинами, присущими эпохе империализма, она осуществляется на путях этих известных революций. Именно то, каков путь антиимпериалистической революции выбран из трёх возможных вариантов, придаёт данной антиимпериалистической революции её форму, соответствующую выбранному пути.
Слишком сложный теоретический вопрос. Возможно, в этих рассуждениях не всё точно и правильно. Но по-моему, история ХХ-го и начала нынешнего века, подтверждает это. И очень характерно, что в этом случае движение по путям известных революций идёт не так, как шло бы оно при отдельном, самостоятельном развитии этих революций. Тот факт, что в общем-то известный нам социалистический или народно-демократический революционный процесс идёт не отдельно, не самостоятельно, не сам по себе, а внутри более крупного антиимпериалистического процесса, придаёт этим известным революциям большую специфику. И среди этих специфических особенностей, пожалуй, в первую очередь нужно указать на возможность начала (в той или иной степени) социалистического или народно-демократического революционного процесса ещё до того, как созрели все необходимые условия для его начала, поскольку роль «запускателя» процесса здесь исполнила созрелость условий для революции антиимпериалистической.
Вот, кстати, почему мы не можем сказать об Октябрьской революции просто «социалистическая» или просто «антиимпериалистическая». Она не является просто «социалистической», как это представляется в классической схеме марксизма, так как запущена, главным образом, не накоплением противоречий развитого капитализма, а обострением отрицательностей империалистической эпохи. Но мы не можем и просто сказать – «антиимпериалистическая», поскольку этому общему понятию требуется конкретика частного пути. Может быть, люди, гораздо более профессионально разбирающиеся в марксистской теории, поправят меня, если я ошибаюсь, но я опять повторю формулировку характера Октябрьской революции, какую употреблял не раз: Октябрьская революция была антиимпериалистической революцией на путях опосредованного социалистического строительства.
Точно так же китайская революция была антиимпериалистической революцией на путях сначала народно-демократического, а потом – опосредованно-социалистического преобразования общества.
А теперь, возвращаясь к Венесуэле, мы должны приложить эту схему к происходящему в ней процессу. И вот здесь и нужно объяснить, почему я несколькими абзацами раньше использовал выражение «антиимпериалистическое движение», а не «антиимпериалистическая революция». Дело в том, что в Венесуэле (об этом шла речь в предыдущих главах) антиимпериалистическое движение привело чавесистов к власти не через антиимпериалистическую революцию. Для осуществления антиимпериалистической революции в той Венесуэле не созрел пока ни один из путей. Объективные условия были явно недостаточны для пути социалистического, а сложившаяся революционная ситуация, как уже говорилось, была недостаточно велика для того, чтобы превратиться в революцию народно-демократическую. Новая власть, безусловно, являясь порождением антиимпериалистического движения, установилась без антиимпериалистической революции и без её теоретически возможного (в условиях той Венесуэлы) пути – пути народно-демократической революции.
Таким образом, то, что сами чавесисты называют «боливарианской революцией», на самом деле пока революцией не является, а представляет собой эволюционный отрезок развития.
Но слово «пока» здесь употреблено не случайно. На этом эволюционном отрезке постепенно вызревают и нарастают те условия, которые должны эту народно-демократическую революцию запустить, и по мере накопления противоречий в противоборстве сторон чавесистскому государству уже сейчас приходится всё более подстраивать свой режим под требования народно-демократической диктатуры.
Это очень нелёгкое положение. Это положение, в каком-то смысле, даже труднее революционного. Образно говоря, одно дело, когда армия сначала эволюционно созревает для войны, а затем вступает в неё, и другое – когда армия вступила в войну, а готовность к ней ещё только эволюционно развивается в процессе всё обостряющейся войны. Вспомните похожее положение для СССР в 1941 – 42 годах.
Сейчас у нас есть немало мечтателей, желающих войти в полосу радикальных преобразований через мирный, демократический вход. Если это и вправду случится, то потом эти мечтатели увидят, насколько труднее осуществлять эти преобразования без предварительного революционного взрыва.
Представьте себе для наглядности, что не путём созревшей революции, а в силу какого-то исторического зигзага к президентству в нашей стране пришёл, скажем, сторонник "правильных реформ" Платошкин и начал реформы в пользу низового народа. Активизируется ли большая часть народа и будет ли в целом поддержка этим реформам? Да, конечно. Но при отсутствии, образно говоря, огромного объективного «магнита», который силой своего поля чётко разделит полюса и волей-неволей сориентирует большинство «человеческих опилок» в соответствии со своими силовыми линиями, это будет одновременно и ещё большей активизацией сегодняшней нашей путаной разношёрстности, нецельности, политического и организационного раздрая. Посмотрите на наше нынешнее кошмарное «левое движение», а затем представьте его в том же качестве, но при ещё большем масштабе и активизированности, - и вы поймёте, что с таким разноориентированным месивом никакую полноценную революционную диктатуру построить нельзя.
Разумеется, я никак не приравниваю нашего Платошкина (он же Плутишкин, он же Пустышкин, он же Болтушкин) к крупной фигуре харизматического Чавеса. Я взял это имя лишь для примера, чтобы показать, с чем сталкивается движение, когда оно вынужденно начинается без предварительной постепенно и закономерно созревшей революции.
Полноценно созрев для народно-демократической революции, венесуэльское общество резко и определённо раскололось бы на два лагеря и, очень вероятно, вошло бы в гражданскую войну, но возможность успеха в этой войне, именно благодаря созрелости условий для народно-демократической революции и определённости в размежевания общества, была бы высока. Вынужденность же двигать общество к радикальному преобразованию в условиях недостаточной ещё созрелости народно-демократической революции и недостаточной определённости социального размежевания означает огромное нарастание контрреволюционной оппозиции без пока ещё высокой возможности успеха в открытой битве с нею.
- - - -
Говоря о трудностях антиимпериалистического движения в Венесуэле, даже не знаешь, с чего начать. Трудностей много, и все они велики.
Всё же, вероятно, здесь не нужно подробно говорить о тех трудностях, которые совершенно естественны и очевидны. Это трудности, связанные с неустанной подрывной деятельностью империализма, с противодействием внутренних противников, с обычной для таких стран однобокостью экономики (в данном случае – нефть) при неразвитости других отраслей, с огромной накопленностью тяжёлых социальных проблем и с естественным неумением поначалу управлять экономикой по-новому. Я думаю, каждый интересующийся знает, как сказались на венесуэльской жизни внешние санкции, падение цен на нефть, уход из страны иностранных инвесторов и закрытие большого количества предприятий с иностранным капиталом, подрывные действия оппозиции в тех хозяйственных звеньях, где она имеет экономическое влияние.
Важнее сказать о трудностях другого рода, - трудностях, являющихся следствием, как мы только что сказали, нарастания внутренней конфликтности при отсутствии предварительной революции. Если бы такая революция была, то правильные формы борьбы естественным образом вытекали бы из неё, - она давала бы этой борьбе и необходимую организацию, и достаточно чётко определившуюся боевую народную массу. В том-то и состоит главная трудность венесуэльского процесса, что он начался не с революционного, а с реформистского пути. Этот реформизм, становясь всё левее, всё радикальней, вызывает всё большую и большую оппозицию в капиталистическом обществе (оппозицию и политическую и экономическую), а необходимых организационных форм и чёткой политической определённости в народных массах пока нет, так как порождающая их революция пока не произошла. Те теоретический сумбур и эклектика, которые мы видим у чавесистского руководства, являются всего лишь «слепком» с сумбура и эклектики в сознании самого народа.
Да, как уже сказано, нарастание враждебной оппозиции заставляет чавесистское руководство (независимо от того, осознают ли они это сами или нет) прибегать к некоторым методам и государственным формам народно-демократической революции, и это правильно. Но для полноценной работы этих методов и этих форм, а тем более – для построения полной системы революционной диктатуры, нужно революционное условие – не просто популярный реформатор сверху, а коллективный, массовый двигатель и коллективный, массовый руководитель, спаянный как один.
«А разве низы венесуэльского народа не активизированы в своей поддержке чавесистского курса?" – спросит кто-нибудь. Да, и активизация, и поддержка большинства есть, но нет в них пока нужного размежевания, не сложился единый идеологический стержень, очень много разнобоя, много чисто потребительских ожиданий, промежуточных путаных настроений, то анархистского, то троцкистского шараханья, организационной пестроты и разъединяющих дискуссий. И это ведь присуще не только рядовой «улице», но (что важнее) и той части мелкобуржуазного или среднебуржуазного народа, которая занята в разных, довольно важных, отраслях хозяйства, и многочисленному аппаратному чиновничеству разных уровней, и наконец, армии.
Разные слои действительно поддерживают чавесизм, но по своим собственным соображениям; и даже внутри этих слоёв есть различия в интересах, в надеждах и ожиданиях. Для обеспечения прочности своего положения чавесистам приходится учитывать многие разные позиции и балансировать между разными частями общества, голосующих на выборах за эту власть. Можно представить, к чему приведёт резкий однозначный поворот в каком-то одном направлении, какие распри и расколы возникнут и в приватных хозяйственных слоях, и в управленческих аппаратах всех уровней и в армейских кругах, и всё это в условиях тяжелейшего экономического положения.
Да, боевая харизма Чавеса в какой-то мере выполняла (и продолжает выполнять) роль объединяющего и ориентирующего «магнита», но как уже говорилось, пока ещё не изжитый сумбур и эклектичность самого народа проявляет себя и в эклектическом сумбуре этого «магнита», а путаный сумбур «магнита», в свою очередь, сеет идеологическую эклектику в народе. Объективную несозрелость обстановки никакими харизмами не компенсируешь.
Многим, наверное, приходилось встречать упрёки «мудрых» леваков насчёт неправильности действий чавесистской власти. Надо действовать так, - говорят они, - как действовали большевики в 1917 и после. Но для того, чтобы действовать, как те большевики, надо, чтобы и условия были такие, как у тех большевиков. Об этом критики почему-то забывают.
При подготовке этой статьи в венесуэльских первоисточниках встретилось немало подобных упрёков со стороны местных троцкистов и анархистов, входящих в правящий партийный блок (так называемая Единая социалистическая партия Венесуэлы). Правительство президента Мадуро пока уклоняется от буквального следования троцкистским призывам. Компартия Венесуэлы (не вошедшая в блок) последнее время критикует чавесистское руководство за промедление в принятии тех мер революционного народно-демократического характера, какие, по мнению компартии, уже вполне необходимы и возможны. Вполне объяснимая недостаточность конкретного знания венесуэльской обстановки не позволяет мне определённо сказать, насколько правы коммунисты и насколько оправдано лавирование Мадуро.
- - - -
Кто-нибудь может спросить: «Но разве такое положение недостаточности условий для полноценной народно-демократической революции остаётся постоянным? Разве в этой обстановке не происходит постепенное изменение положения в сторону революции?» Очень хороший вопрос.
Да, такое изменение происходит. Многие знают, что развитие революции не бывает без параллельного, следственного развития контрреволюции. Эта известная истина имеет и обратную правильность: развитие контрреволюции вызывает, как следствие, параллельное развитие революции.
Радикальный левый реформизм чавесистов вызывает нарастающее противодействие реакции, а нарастающие действия реакции ведут ко всё большему пониманию необходимости революционных мер, ко всё более ясному представлению о целях этой революции, ко всё более чёткому оформлению ведущей и объединяющей идеи, ко всё более чёткому межклассовому размежеванию и к сплочению на основе этой ведущей идеи и наконец, к появлению именно в деле противодействия реакции новых революционных вождей.
Это означает, что если чавесистское руководство не отступит от курса радикального левого реформизма и противодействие реакции ( как внутренней, так и внешней) будет нарастать, то всё растущая необходимость перехода от левого реформизма к действительной революции и надлежащая пригодность социального материала для её осуществления будут складываться всё более и более.
- - - -
В чём различие реформизма и революции? Реформизм оставляет ту же сущность экономической и политической системы, пытаясь лишь, по возможности, более социально-ориентированно перенаправить какую-то часть капиталистической прибыли. Революция же замахивается на сущность системы. В отличие от социалистической революции, которая меняет способ производства, уходит от капитализма в принципе, народно-демократическая революция пытается придать капиталистическому способу производства, так сказать, народный характер путём сущностного изменения политической системы. Она преобразует государство в народно-демократическую диктатуру, то есть диктатуру народных низов, опирающуюся на широкую демократию активных народных масс, создаёт сильный государственный сектор экономики, включающий в себя важнейшие, опорные отрасли, и, используя это преимущество, старается проводить по отношению к оставшемуся приватному хозяйству политику поддержки, контроля и регулирования, всячески противодействуя при этом тенденции превращения строя в обычный классический капитализм, служащий прежде всего интересам крупных капиталистов. Говоря короче, это государственный капитализм на политической основе народно-демократической диктатуры.
Такой строй не может существовать долго. Сохранение частной собственности и капиталистического способа производства вступает в противоречие с социальной ориентацией. Это противоречие рано или поздно затормозит эффективность развития хозяйства и создаст «развилку» выбора: или возврат к классическому капитализму, или переход к подлинно социалистической общественной собственности и социалистическому способу производства.
Но как временное, промежуточное состояние это устройство общества возможно, и в случае возглавления антиимпериалистического процесса революционной мелкой буржуазией преобразования пойдут именно в этом направлении. Такой строй возможен и как одна из переходных стадий на опосредованно-социалистическом пути.
Судя по всему, чавесисты имеют перспективной целью создание именно такого общества, именуя его (как уже говорилось) «социализмом 21-го века». Не имея предварительной народно-демократической революции и лишённые пока возможности искусственно форсировать её, они, по-видимому, пытаются добраться до всех необходимых условий этого строя постепенно, поэтапно, совершая революционные преобразования частями.
Как пойдёт этот процесс дальше и чего он сможет достичь, сказать очень трудно, тем более нам - находящимся далеко от этого общества и недостаточно глубоко знающим его.
(mvm88mvm@mail.ru)