Глава ХХХХХ. Визит мэра
Дома было очень странно. То есть, было точно так же, как и три часа назад. В этом-то странность и заключалась. Будто никто никуда не бежал, и ниоткуда тоже, и не рисовал ничего, и про автограф не думал, и птицы не орали на ухо… Про настырного зяблика Павлик только сейчас понял, что это был Васька. Тоже, наверное, стоит сейчас в коридоре, и там у них такая же сонная тишь. Только часы тикают.
Он осторожно пробрался в свою комнату и разделся. Проверил толстовку – повезло, ни пятнышка. Кисть он предусмотрительно бросил в урну около подъезда.
«Где ты был, Павлик?» – спросил он сам себя, залезая под одеяло. И уверенно ответил: «Здесь! Спал я!» «А не был ли ты случайно ночью у магазина?» – снова поинтересовался Павлик – тот, который бросал кисточку в урну. «Нет, – решительно сказал Павлик из-под одеяла. – Ни у какого магазина я не был. Что я, дурак, что ли, ночью по магазинам шляться!» «То есть и на стенах не рисовал?» – прищурился Павлик с кисточкой. «Я вообще рисовать не умею, – ответил Павлик из-под одеяла. – Вот хоть у Владимир Михалыча спросите, он у нас по рисованию».
И замолчал тот, что с кисточкой. Павлик вздохнул с облегчением и натянул одеяло на голову.
Под одеялом было как в норе. Тепло, темно и безопасно. Так, наверное, чувствуют себя какие-нибудь норные звери – барсуки там или ещё кто, кролики, например. Нора тесная, никто чужой в неё не влезет. Да и не сразу нору найдёшь – там же нет рядом таблички «Это нора кролика». Нора Кролика! Откуда-то влез в голову детский мультфильм, и Павлик стиснул зубы, чтобы не заплакать – вспомнил, как смотрели про Винни-Пуха все вместе, мама, папа и он. Надо было срочно вернуться к предыдущей мысли. Так, никто нору Павлика не найдёт, ни хищник, ни охотник, ни полицейский. А, допустим, найдёт – и что? А ничего! Кролик, то есть Павлик, спит. Как лёг вчера, так и спит. «Наше вам с кисточкой! – послышался голос другого Павлика. – Как лёг, так и спишь, значит?»
Павлик завернулся поплотнее и прогнал этого, с кисточкой, подальше. Но спать по-настоящему не получалось. Стоило чуть задремать, как появлялся невесть откуда велосипед, и кто-то страшный сидел на нём, и снова Павлик сломя голову летел по пыльным переулкам – и немедленно просыпался. Или виделось ему, что входит в комнату вроде как Пра, а на самом деле полицейский, и вдруг он павликовым голосом спрашивает ехидно так: «Как лёг, так и спишь, значит?» – и опять просыпаться нужно.
И ещё одна мысль заснуть мешала, ну совсем уже дурацкая: получилось у них всё-таки увеличение по клеткам или нет?
В этих засыпаниях и просыпаниях Павлик совсем потерял счёт времени. Кукушка не помогала. Она то ли забыла куковать, то ли специально куковала только в те моменты, когда ему удавалось задремать. Но судя по солнечному лучу, снова перебиравшему книги, утро было уже не ранним. Хотелось есть.
Хорошо, что Пра утром уходит по своим делам, лишних вопросов не будет, подумал Павлик. Он вылез из норы, оделся – и как раз в этот момент в дверь позвонили.
Он замер. Никто не может за ним прийти. Что тот дядька на велосипеде мог увидеть? Только три разбегающиеся фигурки. Он был далеко – с такого расстояния никого узнать невозможно, а Павлика тем более, он в городе всего третий день. Позвонят и уйдут. Никого нет дома. Дома – никого нет. А что? Бывает.
– Паша, ты не спишь? Открой! – раздалось откуда-то из глубины квартиры. Пра, оказывается, здесь! Ну да, ведь суббота…
Звонок ещё раз требовательно затрещал, и Павлик пошёл к двери, еле переставляя ноги.
На пороге стояли двое – суровый дядька в полицейской форме и высокий молодой человек со смущённой улыбкой на лице. Он, видно, не ожидал увидеть здесь Павлика.
– Извините за беспокойство, а Прасковья Фёдоровна… она дома?
Но Павлик прирос к полу и от страха уже не мог ничего ответить. Даже кивнуть не мог. Как загипнотизированный, смотрел он только на полицейского, и полицейский тоже не сводил с него глаз. Тут сзади раздались лёгкие торопливые шаги, и прабабушкин голос удивлённо спросил:
– Юрий Борисович? Чем обязана? Здравствуйте, товарищ капитан, заходите.
Полицейский замахал руками.
– Ну что вы, Прасковья Фёдоровна, меня смущаете! Я ж просил вас без товарища капитана меня называть, а попросту, как раньше, Петей.
– И я ведь просил, – подхватил высокий. – Я и так к отчеству привыкнуть не могу.
Видя, что хватать его пока никто не собирается, Павлик осторожно отступил за прабабушкину спину. Спина, как и вся прабабушка, была в спортивном костюме с надписью СССР.
– Нет уж, Юрий Борисович. Раз вы теперь мэр нашего города, без отчества вам нельзя. Положение обязывает. Но в чём, собственно, дело?
– Да вот… Вы извините, что отвлёк, но тут случилось… Заявление утром поступило в полицию, Пётр Иваныч сразу ко мне, поехали на место происшествия, а там… Вот, смотрите, я фотографию для вас покрупнее распечатал.
Павлик похолодел. На фотографии была расписанная его руками стена магазина. Поспешное бегство не позволило ему рассмотреть результат своей работы, и теперь он впервые видел собственное творение целиком. Он зажмурился.
– Пойдёмте-ка на кухню, здесь темно.
Гости гуськом прошли на кухню и заняли собой всё пространство. Павлик пристроился в углу и почти не открывал глаза. Ему казалось, что так его меньше видно.
– Так, ну а при чём же здесь я? – спросил прабабушкин голос.
– В качестве эксперта… Пётр Иваныч даже пошутил, что, если бы не так криво, можно подумать, что это вы нарисовали. Смешно, правда? – он застенчиво засмеялся. – Но мы подумали, что вы можете что-нибудь знать – рисунок-то такой… нетипичный для стены… Или этот молодой человек нам поможет?
Павлик понял, что он должен открыть глаза. Открыть глаза и признаться. Не имеет он права молчать. Он сам во всём виноват. Если бы он не струсил с самого начала, не стал бы врать и выкручиваться, ничего бы этого не было. И не стояла бы сейчас прабабушка Паша перед этими двумя, один из которых в три раза её шире, а второй – в два раза выше. И не… Но тут прабабушка строго сказала:
– Молодой человек не поможет, он всего день как из Москвы приехал. А я вам скажу вот что. Это, как я понимаю, стена магазина, который там, на углу?
– Ну да. Его владелец и написал заявление. Просит найти злоумышленников…
– Знаю я этот магазин. Так вот, неделю назад я видела там на полке с овощами таракана. Рыжего, взрослого. Самку! – Она со значением подняла палец. – Вы же понимаете, что это значит? Что их там видимо-невидимо! Я оставила об этом запись в книге жалоб. И заметила, что таких жалоб полным-полно. И не только таких! А это что значит, Юрий Борисович? А? Что хозяин на жалобы не реагирует, вот что. Неудивительно, что кто-то из покупателей решил привлечь внимание к проблеме антисанитарии таким наглядным способом. Что здесь изображено, Юрий Борисович?
Прабабушка грозно взмахнула фотографией с чёрным монстром на белой стене.
– Это… это… – залепетал мэр и отступил на полшага.
Павлик не верил своим ушам. Он во все глаза смотрел на залившегося краской мэра, а тот беспомощно оглядывался на полицейского. Полицейский хмурил брови и пожимал плечами.
– Ну? – нахмурилась прабабушка.
– Э-э… личинка малярийного комара?
– Как не стыдно, Юрий Борисович. Какая же это личинка? Ротовые органы гусеницы, вот что это такое! – отчеканила прабабушка. – Ну, что товарищ капитан не помнит, это ладно, но вы! Вы же мэр! Как вы можете управлять городом, если не отличаете гусеницын рот от личинки малярийного комара? Нарисовано, конечно, не очень грамотно, коряво, прямо скажем, нарисовано, но вот же щупик нижней челюсти! Нижняя губа с прядильным сосочком!
Мамочки мои! Ротовые органы гусеницы! Павлик разинул рот, но никто, кроме слегка обидевшегося товарища капитана, этого не заметил.
– Я подтянусь, Прасковья Фёдоровна, я честное слово подтянусь, – волнуясь, заговорил мэр. – Но что нам делать с этой настенной росписью? Закрасить?
– Во-первых, обязать владельца вывести тараканов. Настоящие злоумышленники здесь именно они. Пока не выведет, пусть любуется прядильным сосочком. Закрасить всегда успеется. И вообще… – прабабушка снова посмотрела на листок. – Это ведь, Юрий Борисович, не просто слово неприличное на стене написали. Тут с душой подошли, старались, только рисунок не самый подходящий выбрали. Хотя, может, там в магазине и гусеницы ползают? Не удивлюсь. Но всё же – это, можно сказать, стрит-арт, уличное искусство. Почему бы не объявить городской конкурс на лучший рисунок? Школьников привлечь, как раз каникулы. А победители пускай всё что можно расписывают. И будут у нас городские достопримечательности.
– Какая прекрасная мысль! – оживился мэр. – Это же социально значимый проект!
– То есть пускай кто попало что попало на стенах рисует? – нахмурился товарищ капитан Пётр Иванович.
– Не кто попало, а победители конкурса! Что вы, Пётр Иваныч, от занятия… то есть, от разговора отвлекаетесь? Социально значимый проект – это то, что нужно нашему городу! Проведём конкурс, получим финансирование, всё покрасим, а заодно и скамейки в парке поменяем. Ах, дорогая Прасковья Фёдоровна, как вовремя вы выдвинули эту идею!
– Но сначала конкурс! Скамейки подождут, – погрозила мэру пальцем прабабушка.
– Конечно-конечно! Не беспокойтесь! Немедленно внесу в график, и через неделю начнём принимать работы. Да что через неделю, можно и раньше!
– А вам, товарищ капитан, надо подтянуть логику, – повернулась прабабушка к Петру Ивановичу, который нет-нет да посматривал в сторону Павлика. – Ну с какой стати я бы стала рисовать на стене магазина, где есть тараканы, ротовые органы гусеницы?
– Виноват, Прасковья Фёдоровна, – замахал руками полицейский. – Я совсем не имел вас в виду! Я ведь это в шутку! В порядке, так сказать, бреда!
Прабабушка только покачала головой и закрыла за гостями дверь.
– А… Паша… ты откуда их знаешь? – спросил потрясённый Павлик.
– Учились они у меня. И в кружок энтомологический ходили.
– В какой кружок?
– В эн-то-мо-ло-ги-че-ский. Не знаешь, что ли? Энтомология – это наука о насекомых.
– А-а… Значит, ты учительница?
– Ну да.
– Просто учительница? – недоверчиво переспросил Павлик. – А я подумал, ты… директор. Директор школы.
– Сначала учительница, а потом и директор, – усмехнулась прабабушка. – У нас в городе почти все взрослые – мои ученики. Это сейчас здесь три школы, раньше-то одна была. А теперь хватит мне зубы заговаривать. Давай, Малевич доморощенный, рассказывай: твоя работа?
Павлик виновато повесил голову.
– Понятно. А теперь во всех подробностях.