ВВЕДЕНИЕ
И вот опять на дворе январь, но уже 2023 года. Прошли Рождество, Крещение и Святки – время сакральное. В очередной раз «Великий Змей» человеческой судьбы в вечной погоне за собственным хвостом завершил свой малый годичный цикл. Хвост свой он опять не догнал и оставил небольшое пространство разрыва времени. По этой причине у каждого человека, начиная от дней зимнего солнцестояния, примерно на три недели открывается окно возможностей. И надо уметь воспользоваться этой ситуацией и изменить свою размеренную жизнь.
Вспомнилось, что ровно шесть лет назад я приступил к написанию автобиографической книги «Мои судьбоносные впечатления» - также в святые дни. В том же 2017 году, ближе к осени, книга та была напечатана в переплете и в интернете на Портале «Проза. ру» (Ворон Николай). Без лишней скромности скажу, она вызвала определенный интерес у моих читателей. Более того, значительная часть этой книги вошла как часть в многотомную «Историю фондового рынка», автором которой стал известный исследователь недавнего прошлого России Кротов Николай Иванович. Идею той моей книги еще в конце 90-х годов мне подсказал очень уважаемый мною товарищ и коллега по работе на фондовом рынке - Ильичев Евгений Андреевич. Он, по-сути и по призванию омич, а по сибирским меркам они, в своем большинстве, слывут людьми самобытными, доброжелательными и очень остроумными.
Так вот, спустя шесть лет, опять на святки, другой мой близкий товарищ и тоже с фондового рынка Федоров Александр Афанасьевич прислал мне фотографию одной странички из большой академической многостраничной книги «История Якутии», из Главы 4 – «Освоение Якутии русским государством», а в ней несколько строк:
«Самый первый опорный пункт русских, Ленский острог, сменив несколько раз свое местоположение, наконец, в 1643 г., при воеводе Петре Головине, был выстроен на месте «угожем и стройном» — там, где сейчас находится Якутск.
Новая крепость была выстроена казаками под начальством сына боярского Алексея Бедарева...».
Сам Александр родом из Якутии и по национальности якут, немало сделал для родного края, главным образом на инвестиционном поприще.
Нужно знать при этом, что зовут меня Бедарев Николай Иванович.
Ну, прислал и прислал другу листок, похоже, и особого значения тому он не придал со словами: «Твой предок, однако, строил Якутск». Типа, пошутили и забыли…
Он даже представить себе не мог, какую бурю поднял в моей душе. Мне опять стало понятно, что это был очередной знак, данный мне руками моего товарища. Снова звучит призыв – иди и пиши, зародился творческий зуд. Я практически мало что знаю о своих родовых корнях. Наверное, действительно стоит кое-что домыслить и даже пофантазировать о своих предках на этом примере. Бедаревых в России и сейчас не так много, причем, они компактно проживают на Алтае. Герои с этой фамилией встречаются, например, в рассказах Василия Макаровича Шукшина. Вот и мои отец, и мать, а также бабушки и дедушки вышли с Алтая. Что уж тут говорить о 16-м веке. Личности с таким прозванием были, скорее всего, единичными.
Сразу оговорюсь, никакой признанной родословной у меня нет, потому ставлю перед собой задачу в этом повествовании передать лишь свои представления о моих возможных предках в том времени.
Вдобавок скажу об исторических фигурантах моего повествования. Пусть задумается мой однокашник по Томскому политехническому институту Коля Стадухин, не его ли предок казачий десятник Михаил Стадухин с небольшой ватагой доплыл до Колымы. Там он обустроил зимовье, командовать которым оставил своего подчиненного Семена Дежнева, обессмертившего свое имя открытием в 1648 году Берингова пролива. А десятник Стадухин при этом остался в тени...
Мои комсомольские соратники из Красноярска Александр Головин и Владимир Глебов могут усмотреть в этой истории и своих возможных предков - первых самостоятельных якутских воевод Петра Головина и Матвея Глебова...
Вот и я удивлен фактом обнародования имени моего возможного сородича боярского сына Алексея Бедарева. Особо я рад тому, что именно он по приказу того же воеводы Петра Головина построил первый острог на том месте, где сейчас пребывает Якутск.
Надо сказать, что я не один раз был в Якутии, благо Саша Федоров не скупился на приглашения. При его подаче с небольшой группой соратников мы побывали даже в экспедиции на самую северную якутскую реку Оленек (упоминается в тексте), которая единственная до впадения в устье Лены течет вдоль океана. Там мы с моим другом из Хакасии Виктором Павловым в легком подпитии даже искупались в море Лаптевых – в августе в тех краях это не такой уж подвиг.
Я был и на чудесных Ленских Столбах, которые воистину являются живым памятником природы. При этом я немало поездил по улусам и стойбищам Якутии, побывал в ее самобытных местах и музеях – кроме этнографических экспозиций я видел музей мамонтов и вечной мерзлоты, а также республиканский алмазный фонд.
Я искренне полюбил этот край, и мне кажется, что теперь у меня появилась еще одна веская причина это утверждать, хоть и слегка умозрительная...
В этом повествовании я впервые для своих текстов прихожу к художественной форме изложения материала – что взять с автора рассказа, повести или романа.
Фон реальных событий повествования: конец 16-го - середина 17-го веков в России. В первой части его я использовал мотивы проверенного временем романа В.И. Костылева «Иван Грозный» с целью погружения в тему и применения самобытного языка того времени.
При этом я старался выдерживать самостоятельные сюжетные линии:
- возможную историю своих давних предков;
- устремленность царя Ивана Грозного к закреплению за Россией берегов и вод Студеного моря (Ледовитого океана);
- схожесть подходов стран Запада в их захватнической политике на фоне древней истории, Ливонской войны и в нашей современности.
По ходу дела в самостоятельную линию в повествовании встроилась предательская прозападная позиция боярского рода Романовых по отношению к Русскому государству. История отвела им 300 лет царствования в России. Моя позиция к этой династии в тексте изложена ясно.
Я, как автор повествования, не ставил задачу полностью сохранить в этом повествовании язык тех далеких времен. Кроме первой части, основанной на подражании И.В. Костылеву, я писал книгу современным языком – не велик грех для начинающего сочинителя.
Одной из тем повествования стало ведическое прошлое Руси. Здесь я использовал в переработанном виде свои многолетние конспекты лучших, на мой взгляд, авторов по этому направлению: Георгия Алексеевича Сидорова, Сергея Трофимовича Алексеева, Валерия Владимировича Воронина, Александра Ивановича Клизовского, Бориса Николаевича Абрамова, Николая Ивашова, генерала Мошкова и ряда других. Большая им благодарность за переданные мне знания.
***
Художественно-публицистическое повествование
Книга 1
ЧАСТЬ 1: СЫН БОЯРСКИЙ
Глава 1: Царь Иван Грозный
Шла весна лета 7069 от Сотворения мира в Звездном Храме (1580 год). Царь Иван хорошо знал историю древнего летоисчисления, поскольку у него была великолепная библиотека – знаменитая Либерия. Государь даже приказал построить крытую беседку в саду загородного дворца, чтобы уединяться здесь за чтением всяких древностей и отвлекаться от бояр, дьяков, от семьи. Но разве царь московский может жить без людей? Нет, не может...
Он подошел поближе к окну беседки, прикрыл ладонью глаза от солнечного света. На косматую сосну неподалеку, взмахивая крыльями, сел сокол. В горделивой осанке птицы царю показалось любование ее своей независимостью.
Вся жизнь Ивана на царстве протекала в бурных волнах житейского моря, в борьбе и опасностях, среди врагов и друзей, и если теперь сидит он тут один - причина тому недавно случившаяся ссора с царевичем Иваном.
Опять он застал на днях в его столовой избе большой пир. Боярские, княжеские сынки, забубенные головушки, изо всех сил пыжились друг перед другом, показывая свою хмельную удаль. Один из них, краснощекий, откормленный маменькин сынок, поднял чашу, наполнил ее вином и выпил на глазах у всех до дна.
Царевич Иван поднялся и громко сказал:
– Вот кабы мы с вами пошли под Псков, на Батория... не было бы того стыда, что видим ныне... Всех бы мы перебили! Сенька Милославский у меня был бы первым воеводой... Ты, Гришка Масальский, вторым воеводой... Прости, Господи, меня, грешного, – осуждаю я государя... Все не по мне идет... Так ли говорю я?!
– Истинно, государь Иван Иванович! Истинно! – закричали полупьяными голосами молодые княжата и боярские дети.
Иван Иванович вскочил, оглядел хмельными глазами всех и строго сказал:
– Государь я ваш или нет? Лобызайте мою руку!
Все бросились к руке царевича, по очереди прикладываясь к ней.
Тут дверь распахнулась, и в столовую горницу вошел царь Иван, сопровождаемый Годуновым и Бельским. Несколько минут царь молча осматривал находившихся в горнице молодцов, а затем, обратившись к Годунову и Бельскому, сказал:
– Вот глядите на боярских ребят! Любуйтесь княжескими сынками, как я вот теперь смотрю на своего Иванушку... Каковы же плоды получим мы из сего семени?! О, князья и бояре! Плачьте, плачьте! Несчастные! Они хотят победить скуку от сытости и беспечности умножением забав. Не успеют еще вступить в жизнь – и все уже для них тошно. В своей вельможной молодости они уже знают высокомерное отвращение к жизни, к людям, и они уже не смотрят с любопытством вперед. На Европу они смотрят вожделенно, забыв о нуждах Родины своей.
Иван Васильевич стукнул посохом.
- Каких слуг ты себе готовишь, царевич Иван?! – громко сказал царь, ткнув жезлом в сторону расхристанных юношей. – Куда ты и себя готовишь, несчастный?!
И, обратившись к Бельскому, Иван Васильевич сказал:
– Богдан, вели выпороть их всех бичом на глазах царевича Ивана. А их родителям накажи, что в следующий раз их самих пороть стану, до смерти, как у меня часто водится.
Царевич Иван хмуро, исподлобья следил за тем, как Бельский уводил его товарищей. В глазах его застыло ожесточение, лицо побагровело - рукою он сжимал серебряный кубок с такою силой, что смял его. Обожди, я еще приду к власти!
Царь вышел из хором сына.
Теперь о том же задумался и царь Иван, сидя в своей беседке.
Праведники-схимонахи советуют царю стать отшельником, уйти от мира, уступив царство сыну. Они говорят, что это успокоит его душу, сообщит ей радость уединенной молитвы и поста, отгонит прочь демонов гордыни и откроет путь к священным вратам рая...
Но как оставить царство? Он уже поймал в упрямых, жестоких глазах сына знак горькой судьбины, ожидающей Русь после его, царской, кончины. Своенравен царевич Иван - многое творит наперекор отцу. Боярской знати и воеводам это пример плохой. Кое-кто ждет неустройства в царской семье, несогласия отца с сыном могут сделать храбрыми людей им недовольных.
Пришли горькие мысли:
- Мой царевич Иван и сын Федор оба слабы духом... В одном бушует страсть властолюбия и самодовольства, а любви к труду не вижу, в другом - слабодушие смешалось со страхом и тоской... Он только молится о счастье, не добиваясь его. И не ведая, - в чем оно... Не радуют они меня.
Они выросли! И чем старше становятся, тем все более я их опасаюсь. Царевич вкусил яд властолюбия. Он честолюбен и избалован мною. И матерью! Мой ангел-хранитель, покойная Анастасия, любила его. Бедная моя и гордая, прекрасная жена! О, сколь много я согрешил перед тобой и ныне грешу! Окаянный я мытарь!
Слышал я из-за двери, что царевич Иван осуждает меня за неудачи в Литве. Вокруг него льстецы крутятся, как псы хвостами виляют. Они нашептывают ему разные сплетни. Опасные это люди. Хотел я и раньше удалить хоть юнцов этих от него - не дает, сердится. Бог даст, теперь родители их о том позаботятся – они мою руку знают.
Царь перекрестился.
- Жалел я его. Да! Жалость моя не в пользу ему. Увы! Не пришлось мне обучить детей своих, как бы хотел я. А мои монахи-учителя истолковали Ивану и Феодору многое не на пользу нашему царству. Не учителями они были, а ласкателями, покорными холопами царевых детей. Шли на поводу у самих же учеников.
Иван Васильевич поднялся и помолился на икону.
- «Прости мне мои окаянства! Сам я повинен в разложении сына!». Он вспомнил, как сам приучал некогда детей любоваться казнями... Много раз то было, и всегда царевич Иван с веселым любопытством смотрел, как палачи пытали и казнили изменников.
- «И не сам ли ты, государь, был выдумщиком прелюбодейных игрищ, и не ты ли был сам нелеп в этих забавах?!».
Все было! Видит сам бог, сколь грешен царь московский!
О, эти мучительные мысли о прошлом и будущем!
- «Много пролито крови! Немало загублено и невинных душ!.. Оглянешься назад: кровавые следы устилают путь. А ведь по этому пути он явится к престолу всевышнего. К последнему ответу».
Но, что сделано, то сделано. Грехи не должны пугать. И не угоднее ли богу благополучие царства?! Не для того ли я запустил в царство опричнину?!
Царь Иван задумался, вспоминая былое, и продолжил:
- Тогда я организовал всё быстро и нежданно для моего окружения и жителей Москвы. Помню, в начале декабря 1564 года, отстояв обедню в Успенском соборе, я спокойно вышел и уселся в царский возок. Сказал кучеру: «Правь в село! Там Николин день встречать будем!». За мной потянулась длинная вереница саней. В загородную слободу отправилась вся моя семья. Взял я с собой и государственную казну, а также мощи и иконы святых из многих московских храмов. Все было продумано на удивление боярам.
Я остался один после кончины любимого митрополита Макария. Пошли раздоры с его приемником Афанасием. Вот я и покинул столицу, переселившись в Александровскую слободу, затерянную среди густых лесов и болот. Там я жил затворником за прочными и высокими стенами вновь выстроенного по моему приказу «града». Подступы к слободе охраняла усиленная стража. Никто не мог проникнуть ко мне без специальной «памяти». Рядом со мной в слободе были лишь мои соратники. Там я принимал иностранных послов и вершил важные дела, а в свободное от забот время монашествовал. Я приказал дьякам Посольского приказа объяснить иноземцам, что я уехал в «село» по своей воле для своего «прохладу», что слобода та расположена вблизи Москвы, поэтому я государством своим правлю из загородной усадьбы. В действительности я не «прохлаждался», а прятался там, гонимый страхом перед боярской крамолой.
Вот и в Вологду я тогда кинулся из слободы, чтобы распорядиться ускорить строительство там крепости и велел заложить верфи в ее окрестностях. Вологодские плотники с помощью английских мастеров приступили к строительству судов и барж, предназначенных для того, чтобы вывезти царскую сокровищницу в Соловки, откуда морской путь вел в Англию. Приготовления к отъезду за море мною были осуществлены после того, как я успешно завершил переговоры с послом Рандольфом о предоставлении моей семье убежища в Англии.
А пока я тогда поставил цель - перенести государственные дела за стены Москвы. Всем это стало понятно только через месяц. В столице я оставил после себя две грамоты.
В первой я обратился к митрополиту, говоря о том, что все духовенство и боярство замешаны в государственных изменах. В ней мною были подробно перечислены «беззакония бояр, детей боярских и воевод». Иерархов Церкви я обвинил в постоянных ходатайствах за осуждённых на смерть или опалу преступников, ставших главными укрывателями измены, всячески её поощряя.
Второй грамотой я сказал людям, что причины моего отсутствия в Москве связаны с действиями бояр. «Чёрный люд» столицы я успокоил: на них я не гневался.
Нужно было видеть, как в Александрову слободу под влиянием жителей Москвы потянулись бояре для того, чтобы вернуть меня в столицу. И я согласился вернуться, но при условии, что они предоставят мне безусловную власть казнить всех врагов государства, а также создать новый строй в Московии.
Так я открыл на Руси новую страницу в управлении государством - «опричнину». За границу бежать не понадобилось.
А сейчас враги трактуют опричнину как мой произвол, взяв в оборот лживые заявления князя-предателя Андрея Курбского и вынужденные мои суровые действия, направленные на защиту царства нашего.
Что было - быльем поросло, а ныне новые заботы, новые тревоги. Достойно ли страдать о прошлом, когда силы нужны для будущего? Еще много надо сил!
***
Опричнина Ивана Грозного
В ходе проведения опричнины 1565-1572 годов, русский царь старался укрепить собственную власть, авторитет которой был до неё в весьма шатком положении. Связано это было с участившимися случаями измены, а также настроенности большинства бояр против молодого царя. Вылилось же все это в массовые расправы, из-за которых царь получил прозвище «Грозный».
Царь Иван через опричнину решил ликвидировать на Руси независимость бояр. Они на тот момент владели землями, содержали свои армии, имели свой двор, свою казну и так далее. Им было принято решение учредить самодержавие...
До сих пор опричнину люди считают уродливым и кровавым инструментом тиранического произвола Грозного. Якобы, он развязал тем самым «террор против своего народа». Адепты этой версии хорошо известны: тот же Курбский и князь Катырев-Ростовский. Вопрос же был куда глубже.
Опричнина Ивана Грозного, прежде всего, выразилась в разделение всех земель страны на опричные земли, которые царь изымал в свое собственное (государственное) управление, и на земщину — земли, которыми продолжали ведать бояре. На опричных землях не допускалось влияние бояр. Иван Грозный тем самым пытался создать образцовое «государство в государстве». Он хотел наглядно показать архаичной «земщине», что все может быть совсем по-другому. Мол, если к службе царевой будете относиться халатно — опричнина станет хозяйкой земли всего государства.
Есть еще одна вменяемая причина. Опричнина потребовалась для переселения русского люда на новые земли - территория государства к тому времени увеличилась вдвое. Присоединением Дикого Поля, Поволжья и западных рубежей Ливонии это было обеспечено. Старое боярство и служилые люди отказывались покидать насиженные места. Грозный продемонстрировал недвусмысленно: в моей власти ввести новую систему управления - в виде «опричнины».
При этом никто в Москве, тем более бояре, не покушались на верховную власть царя и целостность государства. Им неугоден был именно царь Иван. Обвинительная грамота царя митрополиту перечисляет грехи не только бояр. Там перепало всем: духовенству, воеводам, боярским детям, служилой знати и «приказным людям». Иван Грозный «с кровью не выдирал» бояр с насиженных отчих мест. А вотчины их дедовы массово не раздавал худородным опричникам. В «опричнину» зачислялись только земли служилого дворянства. Ни один удел знати не был тронут. Выселение бояр с опричных земель почти не практиковалось. Среди «пострадавших» — только родня изменников, участников заговоров. Все - по суду Боярской Думы, по её приговору.
В качестве опричных земель были выбраны часть территории Москвы, Костромы, Вологды, Можайска и некоторых других городов. Местные жители, которые не вошли в государственную программу опричнины, были вынуждены покинуть эти земли. Как правило, им предоставлялась земля в самых отдаленных глубинках страны. В результате решалась одна из важнейших задач, которая была поставлена Иваном Грозным. Эта задача заключалась в укреплении экономической мощи новых окраин. Ограничение же боярства было достигнуто за счет того, что государство забрало в личное распоряжение одни из лучших земель в стране. Для осуществления этого плана Иван Грозный и создал специальный отряд — опричников. Изначально их число составляло 1000 человек. Эти люди составляли тайную полицию царя, которая подчинялась непосредственно главе государства - она наводила в стране нужный порядок. Для опричника предусмотрена была особая присяга на верность, безусловное послушание «царю-игумену». Он клялся изобличать изменников, невзирая на чины и знатность, даже личное родство. Он отказывался от матери-отца. Любое мирское общение (кроме круга «братьев») ему запрещалось.
Царю нужна была новая система управления: жёсткая, строго иерархически устроенная, с железной дисциплиной по типу монастырской. Нашлось разительное сходство между ролью монастырского игумена и ролью «православного царя». Её церковные иерархи трактовали в собственную пользу. Но поскольку обетов монашеских никто не давал, что мешало государю прирезать опричнине землицы в качестве монаршего пожалования? Это была очень сильная пощечина Церкви…
Такие действия царя были встречены искренним недовольством бояр и духовенства. Зажиточные семейства, которые прежде были недовольны деятельностью Ивана Грозного, теперь стали еще активнее вести свою борьбу, с целью восстановления своей былой мощи. Тут и понадобились «опричники». Их основная задача заключалась в том, чтобы «грызть» всех изменников» и «выметать» их из государства. Они поначалу отправляли в ссылку всех людей, которые были заподозрены в измене государству. Делалось это по распоряжению самого царя.
В 1566 году проходил очередной Земский собор. На нём царю было передано обращение, с просьбой ликвидировать опричнину. В ответ на это Иван Грозный приказал казнить всех, кто был причастен к передаче и к составлению этого документа. Реакция бояр и всех недовольных последовала незамедлительно. Наиболее показательным является решение московского митрополита Афанасия, который сложил с себя духовный сан. На его место был назначен митрополит Филипп Колычев. Он также активно выступил против опричнины и критиковал царя с высоты своего духовного сана. В результате, буквально через несколько дней по назначении, Иван с помощью опричников отправил Филиппа в ссылку.
Иван Грозный стремился всеми силами укрепить свою власть самодержца. Он для этого делал все. Именно поэтому главный удар опричнины был направлен на тех людей и те территории, которые могли реально угрожать власти царя.
Среди них был, например, князь Владимир Старицкий. Это двоюродный брат царя Ивана Грозного, который пользовался большим уважением среди бояр. Он очень часто назывался в качестве человека, который может принять власть вместо Ивана.
Под опалу попал и Великий Новгород. Иван понимал, что невозможно укрепить самодержавие без усмирения непокорного Новгорода. В декабре 1569 года царь во главе войска отправляется в поход на этот город. В результате чего опричники утвердили в Новгороде и вокруг него власть царя. При этом действительно были грабежи и погромы. Тем не менее, рассказывая о тех событиях, иностранцы пишут лишь о 2770 убитых горожанах, а из 300 арестованных и отданных под суд бояр 184 были признаны невиновными. Любопытно, что Торговую сторону Новгорода Иван IV после тех событий взял в опричнину и построил здесь свой дворец. В начале 1572 года, формально не отменив этого разделения города, царь фактически восстановил традиционную систему управления в нем. В том же 1572 году Новгород стал царской ставкой и тыловой базой ведущей Ливонскую войну русской армии. В него доставлялась государственная казна, и размещалась она в церковных подвалах земской (не опричной) части города.
Новгород при этом сохранил право чеканки монеты и самостоятельности в дипломатических сношениях с Ливонией и Швецией. И ради чего же тогда был совершён этот поход? Если Иван IV действительно боролся против новгородского сепаратизма – то результат был прямо противоположным.
В результате внутренние беспорядки от опричнины в стране, ослабление обороноспособности всего государства способствовали тому, что Иван Грозный отказался от неё. Осенью 1572 года опричнина Ивана Грозного была отменена. Практически все войска, которые подчинялись царю и наводили нужный ему порядок, в дальнейшем самим же царем были ликвидированы.
Иван Грозный «вылечился» от своего страха где-то около 1571 года. В измене были обвинены бывшие ближайшие соратники царя, и на московских площадях были казнены не только рядовые исполнители, но и высшие руководители опричнины – Басманов, Вяземский, Грязнов и некоторые другие. Официально опричники стали «дворовыми людьми», опричные города и земли – «дворовыми». Прекратились все работы по укреплению Вологды в качестве возможной столицы опричнины. Остановилось строительство других опричных крепостей.
Опричнина несет после себя определенные последствия, которые являются важными. Она никак не изменила боярского характера крупного землевладения - даже структуру не затронула. Почти все конфискованные имения возвращались родственникам казнённых или опальных бояр - это был стиль Грозного.
Единого подхода к оценке опричнины до сих пор нет. В результате опричнины пострадали и люди, которые ни в чем не были повинны. В этом есть важная историческая оценка данного явления. Именно поэтому в последние годы жизни Иван Грозный запрещал любые упоминания об опричнине.
Главным итогом опричнины стало усиление самодержавной власти. Но о каком усилении власти можно говорить, если после смерти царя Ивана наступило смутное время? Все это вылилось не просто в какие-то беспорядки или другие политические события - это вылилось в смену правящей династии.
В целом же, не было в репрессиях Ивана Грозного никакой системы. Царский гнев не был направлен на какие-то отдельные социальные группы – боярство, купечество или духовенство. Репрессиям выборочно подвергались противники власти. В разоряемых городах и уездах в одинаковой степени страдали от власти все их жители – независимо от происхождения, положения в обществе и богатства. Они от неё и бежали в сторону юга на Дикое Поле.
***
Иван Васильевич приподнялся, высунулся из окна. Сокол сорвался с вершины сосны и полетел в сторону. Кто-то вспугнул его. Царю послышался хруст сучьев в гуще сосен. Вглядевшись пристально вниз, царь увидел человека, вольно идущего по саду.
Царь крикнул постельничего, приказав ему доставить во дворец дерзкого и безрассудного бродягу, осмелившегося гулять в дворцовой усадьбе. Да и кто знает, что у него на уме?.. За последнее время он стал особенно подозрителен.
Вскоре неизвестный был доставлен к нему и предстал перед царем.
Совсем молодой человек, со светло-русыми курчавыми волосами стоял перед ним, опустив голову, и в волнении мял шапку. Царю удалось приметить растерянность на лице юноши.
Молча осмотрел его с ног до головы Иван Васильевич и спросил незнакомца:
- Кто ты, юноша, и как оказался в моей усадьбе?
Вздрогнув, опустился юноша на колени.
- Дворянин я, говорят, безродный. Зовут меня Трофимом. А забрел я сюда без злого умысла... Нет моей мочи больше жить с чернецами в монастыре. Иду, куда глаза глядят. Прощенья прошу, батюшка государь, нечаянно я сюда попал!
Иван Васильевич заинтересовался.
- А с чего ты, мил человек, решил, что я царь?
Парень ответил, не задумываясь:
- Так ведь грамотный я. Видел я твои парсуны (портреты) и в наших писаниях, и в книгах иностранных, пока по монастырям обитался.
Царь удивился:
- Так тебе и языки европейские ведомы?
- Ведомы и языки, батюшка государь. Меня много чему обучил покойный настоятель отец Феодосий от непонятной любви ко мне. А знаю я языки греческий, аглицкий, немецкий, фряжский (итальянский), латынь бессмертную изучил. Речи датские, франков и гишпанцев я понимаю, писать пока не могу.
Еще больше удивился царь Иван.
- Так чей же ты будешь, отрок?
- Говорят из рода опальных бояр Бедаревых. Больше ничего не слышал... По монастырям, говорю, обитаюсь.
Царь насторожился и посмотрел на юношу. Лицо его слегка посветлело.
- Но, похоже, ты пришел куда надо.
Государь сказал постельничему:
- Приведи его в порядок, чтобы выглядел как человек служивый, а не как чернец в рясе. Потом отведи его для подробного допроса к Борису Годунову. Недосуг мне с ним сейчас разбираться самому. Видно парень толковый, пусть тот сам пристроит его к государственному делу.
Постельничий, поклонившись, взял за рукав совсем растерявшегося парня и увел его.
Тем же вечером, проходя через сад в московский свой дворец, Иван Васильевич повел речь с Борисом Годуновым о том, что не радуют его дети многих бояр и князей, что его царским глазам хотелось бы видеть богомольных, трудолюбивых, любознательных юношей, украшенных добросердечием и мужеством. Он упомянул имя того Трофима, с которым он общался утром в загородной усадьбе. И захотелось ему поставить в пример его боярским сынкам. Умен, похоже, сей юноша, начитан в писаниях святых отцов, знает древний греческий и латинский языки, а вместе с тем может стать скромным и послушным слугой государю.
- Я намерен приблизить его к себе и даже доверить ему большое дело. Ты поучаствуй в этих моих планах. И этот Трофим – вовсе не безродный, а много видевший в своем сиротстве горя, юноша. Он не избалован, как те дети бояр.
Царь ухватил Годунова за рукав и тихо сказал:
- Дай мне клятву, Борис Федорович, что он ни одним словом нигде не обмолвишься ты о том, что поведаю тебе здесь.
Борис был озадачен, но сказал твердо:
- Клянусь, батюшка царь, что лучше умру, нежели нарушу это свое обещание.
Иван Васильевич затем сказал с невеселой улыбкой:
- Молод я был, правда, горяч, вижу то ныне и сам, но и силен я был, да и удачлив... Однако слушай! В те поры опричнины зело гневался я на род Казанцевых. Бог простит меня! Едва ли не весь тот неверный род извел я...
Так вот, внимай, хочу я тебе открыть: не зря я того юношу тебе сдал на попечение, не зря. Слушай! Один старец из Кирилло-Белозерского монастыря открыл мне тайну некую. Сказал он мне, что схоронили они младенца из рода Казанцевых от гнева моего. Думаю, тот самый парень, Трофим, коего ты скоро примешь, есть чадо убитого Васькой Грязным боярина Ивана Бедарева... Мать его в каком-то монастыре близ Устюжны, заточили в те поры. Парень не все про то знает, да и знать того ему не след. Вспомнилось мне о былой лютости моей. Как предстану аз пред всевышним Судией?! Доброе дело вручает мне сам господь совершить... Пусть будет парень верным слугою царства нашего и искупит своею праведною службою все грехи отцов своих... Обласкай его, да к дяде своему, Никите Васильевичу Годунову, отдай на воспитание. Берегите его совместно... Назло всем хочу сделать его непохожим на род Казанцевых. Совесть моя того требует. Настало время думать мне о предбудущих днях... Добрых дел жажду!
- Твоя воля, государь!
- Смотри, держи про себя, что поведал тебе... А того парня готовьте к службе. Не худо бы и его с послом Шевригиным в Рим отослать.
Борис Годунов сказал:
- Это возможно, если он языки европейские знает.
Годунов заметил, что царь был сильно взволнован.
- Никакая казнь так не утоляла моей жажды мести, как оная добродетель! Пойми, Борис! Радуйся такой перемене! Боярин Иван был враг мой, а его сын будет моим добрым слугой! Вот моя месть!
Широко распахнув свой голубой кафтан на малиновой шелковой подкладке, сидел в своей палате Борис Федорович Годунов любимый государев слуга, - внимательно выслушивая исповедь приведенного к нему по приказу царя неизвестного парня. Вся внешность Годунова, тщательно расчесанные кудри, подстриженные борода и усы, красиво сидевший на его стройном стане кафтан - все говорило о мужественной молодости и самостоятельности царского слуги. Юноша почувствовал себя в его присутствии бодрее, чем при царе. Борис Федорович слушал парня с большим любопытством.
- Ну, а как имя твое, добрый молодец?
- Зовут меня – Трофим Бедарев.
Годунов погладил себя по лбу, памятуя свой разговор с царем.
- Скажи мне, Трофим, у кого ты ныне проживаешь?
Тот тяжело вздохнул:
- Тяжко мне стало жить при монастыре, где я обитался, да и попечитель мой помер, и увезли меня монахи искать счастья в Москву. Приютили на дворе у бояр Казанцевых, что за Земляным валом...
- А и кто же тебя, отрок, туда послал?
- Старец покойный Феодосий не один раз мне говаривал: «Умру, де, я, так иди ко двору Казанцевых на Москве, скажи, что старец - в миру Григорий - послал посмертно...».
Борис Годунов задумался, лицо его стало сумрачным.
- А кто же там ныне из Казанцевых живет?
- Старушки две убогие... Мужиков никого нет. Приютили они меня, спаси их Христос! Люди добрые говорят, - родом я из Заволжья... и боярская кровь течет во мне... Скрыли ребенком меня... Отца, Ивана Николаевича Бедарева, казнили по воле царской... Так говорят. Правда ли то, не знаю. Да и где матушка моя не ведаю. А сохранили меня казанцевские люди и отдали на воспитание инокам в монастырь. Старец Феодосий, княжеского рода оказался, он и взрастил меня на монашеском подворье.
Борис Годунов задумался.
- Не рука тебе, парень, жить у Казанцевых со старухами, - сказал он, неодобрительно покачав головою. - Надобно тебе к делу навыкать, чтоб добрым слугою государю быть. В Русском царстве много дорог, иные и в трясину заведут. И велено мне батюшкой государем поставить тебя на верный путь. Парень ты видный, да и порчи на тебе не примечаю, а из таких-то юношей хорошие слуги царю бывают... Поселю я тебя у моего дядюшки, Никиты Годунова, он ныне Стрелецким приказом ведает. Будешь учиться у него, а чему - узнаешь.
- Воля государева - божья воля... - смиренно ответил юноша.
Борису Федоровичу по душе пришелся ответ его.
- Да будет так!.. - сказал Годунов. На щеках Трофима выступил румянец.
Годунов еще раз дружелюбно осмотрел с ног до головы молодого подопечного и сказал громко:
- Дерзай!.. Иди смело прямой дорогой... Добивайся счастья. Оно будет у тебя.
Никита Васильевич Годунов сидел под широким кленом на скамье около дома и, насупившись, усердно чистил песком лезвие сабли, подаренной ему государем за верную службу в первом ливонском походе. Никита влез тогда на стену крепости Витгенштейн вслед за уже изрубленным немцами Малютой Скуратовым и сбросил со стены в ров Малютиных убийц. Государь пожаловал ему дорогую саблю в украшенных золотом ножнах.
Время сейчас далеко не мирное, и много забот окружают служилого государева человека. Особенно его, Никиту Годунова. Государь помимо дел военных поручил ему охрану Москвы от разбойников, смутьянов и иных лихих людей. Вот и Никитина сабля могла бы висеть на стене, украшая ее богатыми ножнами, а ее приходится чистить, хоть и редко он её на себе носит.
Супруга Никиты Годунова, Феоктиста Ивановна, высокая стройная сорокалетняя женщина, суетилась в девичьем тереме, прихорашивая дочь Анну.
Обе они были довольны тем, что Никита Васильевич дома.
Анна - невеста, на выданье, сватаются к ней женихи, да только Никита Годунов не склонен торопиться отдавать в чужие люди свое единственное любимое дитё.
Анна уже не видит много радости и в доме родителей. Любит она отца и мать, но появилось внутри какое-то иное чувство, которое толкает ее куда-то прочь от домашней жизни. Тяжко постоянно находиться взаперти! Хороши отцовские хоромы, есть в них уют. Но все это теперь в глазах Анны становится менее привлекательным и не оберегает ее от сокровенных беспокойных желаний, закравшихся как-то незаметно в ее душу.
Чужим людям на глаза показываться ей не велено, да и смотреть ни на кого не положено. Даже в церковь входить он разрешает жене и ей в особую дверь со стороны безлюдного погоста, а в церкви становиться на отгороженное место за решеткой на левой стороне, укрытой от глаз мужчин.
И хотя Анна горячо любит отца, но никак не может примириться с этим затворничеством. Она ведь знает, что в простом народе девушки и женщины свободно ходят туда, куда им хочется, и часто слышит Анна их веселый смех и песни, что раздаются в роще за оградою отцовской усадьбы. Анна не раз со слезами просила бога о прощении ей грешных мыслей, однако от этого ей не было легче: грешные мысли не покидали ее.
Сегодня с утра Феоктиста Ивановна вместе с дочерью вышла на красное крыльцо, чтобы покормить ягодами маленького медвежонка, привязанного к старому развесистому дубу, украшавшему двор годуновской усадьбы. Медвежонок, увидев их, поднялся на задние лапы, часто моргая слезливыми глазками.
Но только они успели сойти с лестницы на землю, как услыхали топот многих коней, приближавшихся к усадьбе.
Никита Васильевич уже подбежал к воротам, а с ним два привратника. Вскоре ворота были открыты, и во двор въехало несколько стремянных стрельцов, окружавших повозку Бориса Федоровича Годунова.
- Рад видеть тебя, племянничек! - низко поклонившись сановнику, крикнул Никита Васильевич.
- Принимай, дядюшка, гостей! - вылезая из повозки, промолвил, улыбаясь, Борис Годунов.
Облобызались. Вслед за Борисом из повозки вышел незнакомый Никите молодой человек.
- Привез тебе по государеву приказу юнца... Вот он, зовут Трофимом Иванович Бедаревым. Люби и жалуй.
Никита Годунов от неожиданности опешил, оглянулся - увидел жену с дочерью, - и совсем растерялся.
- По государеву приказу?! - переспросил он.
- Да, так угодно батюшке Ивану Васильевичу. А послушание паче молитвы и поста. Смирись!
С лица Бориса сбежала улыбка. Оно стало строгим.
- Да что же это ты меня на дворе держишь? Так ли ты должен принимать царского боярина?!
Никита Васильевич засуетился.
- Бог спасет! Прости, Борис Федорович, своего дядьку. Вот уж истинно: ум без догадки и гроша не стоит. Изволь, боярин, жаловать. Не ждал я и не гадал, чтобы его царской милости охота припала обо мне вспомнить. Да и как понять волю государеву, чтоб мне молодца сего в жильцы поместить?
- Воля государя не судима, - нахмурившись, ответил царедворец. Воля царя - воля божья. К тому же, - ты гордиться должен, что государь изволил вспомнить о тебе.
А ты, - произнес Борис Годунов, обратившись к Трофиму, - бога вечно должен благодарить, что царь вырвал тебя из омута житейского бездорожья, да в добрую и верную государю, семью вселяет. Считай моего дядюшку Никиту Васильевича своим отцом и повинуйся ему во всем неукоснительно. Много всего повидал он, и не худо бы тебе у него поучиться. На святой Руси он честно служит государю.
Молодой человек обернулся к Годуновым и почтительно приветствовал их поясным поклоном. А ещё он заметил, как взволновалась матушка, и как покрылась румянцем Аннушка. После этого он скромно отошел в сторону.
Дядюшка отвел чинного племянника в соседнюю горницу и там тихо, дрожащим голосом сказал:
- Как же так? Ведь у меня дочь - девица на выданье... Непригоже ей, будто бы, с парнем-то встречаться под отцовской кровлей... Я ото всех ее хороню... помилуй, племянник!.. Не обессудь!
Борис рассмеялся.
- Не скопидомничай, Никита Васильевич! Превыше всего - праведное выполнение указов царских. И не думай, что это блажь государева. Скажу прямо: по душе пришелся государю парень, и хочет он в нем слугу верного найти, а тому ты должен всемерно помочь.
Хозяин в глубоком раздумье повел под руку Бориса Годунова в столовую горницу.
Поутру выходит Анна из дома с красного крыльца кормить ягодами медвежонка. Она с детским восхищением следит за тем, как он день ото дня делается и ростом больше и бедовее.
Но не только ради медвежонка теперь выходит она во двор. Она узнала, что из своего уединения, с вышки, за ней в это время тайком смотрит юноша, тот таинственный Трофим, которого отец держит отдельно ото всех, не позволяя ему встречаться ни с женой, Феоктистой Ивановной, ни с дочерью Анной.
Отец и Трофим верхом на конях, ни свет - ни заря, уезжали куда-то, а возвращались в полдень, к обеду, причем Трофим тотчас же запирался у себя в башенке.
Однажды мать проговорилась: «Отец ездит с парнем на потешные поля, чтобы приохотить его к воинскому делу. Сам же он тянется к делам строительным, говорит, что пока по монастырям мытарился, все книги по зодчеству перечитал в их хранилищах».
К тому же, она подслушала однажды в разговоре отца с матерью - его полюбил сам государь. Царь призывал его к себе уже не один раз.
Еще веселее стало Анне и приятнее смотреть на отцовский дом, на пожелтевшие березки вокруг их жилища, даже на усадебные ворота, в которые верхом въезжает он. А в медвежонке она уже стала видеть не лесного зверя, а своего доброго слугу, тайного своего сообщника.
Как-то государь вызвал Никиту Годунова во дворец и приказал ему немедля снаряжаться в дорогу, сопровождать в Вологду обоз с корабельными снастями. В последнее время стали случаться нападения разбойников на государевы и торговые караваны. Многие крестьяне из разоренных войною и мором сел и деревень ушли в леса и примкнули к ворам. И велел царь написать грамоты к разбойникам, что, коли те прекратят разбой и покаются, то государь их простит и на свою службу возьмет. Эти грамоты велел царь раздавать в деревнях по дороге в Вологду.
Никита Годунов, помолившись в Успенском соборе, взял с собою две сотни стрельцов и, провожаемый посадскими ротозеями, двинулся с обозом в путь.
Однажды Анна, как бы невзначай, столкнулась с этим загадочным юношей. Он крепко прижал к сердцу ее руку. Она хотела оттолкнуть его и не смогла. Не хватило ни сил, ни смелости, да и жаль было парня. Внутри что-то говорило, что «так нужно.
Новая встреча не заставила себя ждать, - теперь вечером, в сумерках, столкнулись они во дворе около медвежонка, когда она кормила звереныша хлебом с медом.
Он заговорил тихо и вкрадчиво:
- Аннушка, посети мою горенку, осчастливь меня. А я поведаю тебе о своей жизни сиротской, расскажу все начисто, как на духу.
Она, недолго думая, торопливо последовала за ним.
Едва дыша от радостного волнения, она прошептала:
- Как здесь хорошо!
Как обещал, Трофим взволнованно начал рассказывать ей о себе.
Она услыхала, что отца его казнили или убили на войне, - он этого сам не знает, а мать, говорят, сослали в монастырь, после того как он родился. Он был взят чужими людьми, и детство свое провел в глухом лесу, в мужской обители, где один древний старец умудрил его грамоте, научил читать и древнее греческое писание святых отцов. А когда старец занедужил, то перед смертью приказал инокам монастыря отвезти его, Трофима, к неким старушкам Казанцевым в Москву. Почему его поместили к ним, он не знает, а старец тот оставил после себя много денег и отослал их Казанцевым ко двору. Старец тот был другом покойного митрополита Филиппа, гонимого царём, как Трофиму сказали те старухи.
***
Подвиг святителя Филиппа
Митрополит Филипп посмел выступить против царя Ивана Грозного в период его бесчинств через опричнину. Судьба его сложилась трагично.
По гордыне государевой ударил митрополит Филипп, как только был избран настоятелем русской церкви. Когда он увидел государя в монашеской рясе после объявления того себя игуменом церкви, он публично произнес:
«В сем одеянии странном (подрясники и скуфьи) не узнаю царя православного, не узнаю и в делах царства».
В последних словах он имел в виду опричнину, не единожды митрополитом попираемую. Это был перебор по всем понятиям того времени. Митрополит вторгся в сферу, в которую запрещено было «вступаться». Это была территория мирских дел, «домового обихода» слободского дворца. Хоть Магомету там можно молиться, полная воля хозяина. Иван Грозный не бравировал опричниной, а пытался изолировать своих иноков-опричников от государства и Церкви под видом своеобразного монашеского ордена. Он нес личную ответственность за их поступки.
По приказу царя те же опричники заточили Филиппа в отдаленном монастыре. Там же позднее он был задушен.
Мощи его хранятся в Москве. В руки святого в качестве символа была вложена покаянная грамота от царя Алексея Михайловича. В ней царский преемник Ивана Грозного молил о прощении грехов царских, склоняя царскую власть перед церковной властью.
Убийцей отставленного митрополита считается опричник Малюта;Скуратов, посланный Иваном Грозным в Отроч монастырь для получения благословения. Иван;Грозный отправился тогда с походом усмирять Новгород, на что хотел получить благословение Филиппа. Скорее всего, он также хотел получить свидетельства лояльности последнего. То, что потом Иван Грозный не включил убиенного священника в список опальных сановников, говорит лишь о том, что царь удовлетворился версией Малюты, сказавшего ему, что Филипп стал жертвой несчастного случая, - угорел в монастыре. Даже догадываясь об истине, Иван Грозный не посмел в страхе перед Страшным судом и судом потомков, радеющих то ли за светлый, то ли за темный образ царя, явно признаваться, что Малюта действовал по его наущению или намёку.
Весь вопрос заключается в вере письменным источникам, в которых расписано житие святителя. Или Филипп угорел в келье по небрежению ли по злому умыслу в монастыре. Другого варианта для историографии не дано. Или царь разгневался на обличения смертоубийств и опричнины со стороны митрополита Филиппа. Иван подозревал его и в связях с мятежным боярством. Результат - заточение его в монастырь. В Отроч монастыре Филипп скончался именно во время визита Малюты Скуратова – это факт.
Пока Филипп был в заточении, царь устроил поход на Новгород, реализуя свой замысел. Во время этого похода Малюта Скуратов без всякого страха внезапно явился в обитель и вошел в келью святого.
Блаженный Филипп за три дня до прихода Малюты сказал людям: «Настает время совершить мой подвиг». Никто не понял его слов до тех пор, пока он не скончался.
Царский угодник Малюта начал лукаво, умильно припав к святому, говоря: «Святой владыка! Дай царю благословение на поход в Великий Новгород». Филипп отказался. После этого Малюта заткнул уста преподобного подушкой. Так Филипп отдал душу Богу с венцом мученика, в лето 7078 года от Сотворения мира (1569 год от рождества Христова). Он скончался, совершив подвиг.
Малюта же Скуратов, не добившись желаемого благословения, тотчас вышел из кельи, и начал говорить настоятелю обители и приставу-охраннику, что «из-за небрежения вашего умер митрополит Филипп от духоты келейной (угорел)». Те, одержимые страхом, ничего не могли ответить.
Малюта же повелел вырыть глубокую яму и погрёб многострадальное тело блаженного митрополита Филиппа за алтарем церкви пресвятой Троицы, и возвратился туда, откуда приехал.
Пристав Стефан Кобылин, который охранял Филиппа, был изгнан из обители. Его постригли в монахи и отправили на Соловки, в монастырь, где Филипп был уважаемым всеми игуменом. Уже став старцем Симеоном на Соловках, он от первого лица заявил о смерти Филиппа от руки Малюты.
Словом, есть два свидетельств - слова Малюты Скуратова, с одной стороны, и слова пристава - с другой.
Царь в итоге наказал тех, кто клеветал на Филиппа на соборе перед его опалой. Царь боялся поднять сам руку на разгневавшего его Филиппа из-за всенародного почитания - он же сам его уговорил стать митрополитом в 1566 году. Но людей из его окружения он казнил щедро. Напомним, что Филипп отказался дать Ивану благословение на поход по причине разгула опричнины - такое не проходит без последствий.
Сторонники царя Грозного пытаются показать, что убийцей на самом деле выступал Стефан Кобылин. Именно он, а не Малюта вроде как устранил Филиппа как опасного свидетеля происков в церковной среде, приведших к переговорам с Литвой архиепископа Новгородского Пимена, главного неприятеля Филиппа, вроде как помогавшему на соборе царю устроить опалу митрополиту. Тот Пимен, якобы, уговаривал Филиппа стать на сторону бояр и поставить на место царя.
Кончина Филиппа могла спасти архиепископа новгородского Пимена и других заговорщиков в пользу Ливонии от немедленной и окончательной расправы по причине того, что смерти одного духовного лица уже хватало для такого наказания по общественному мнению того времени. К чему Ивану Грозному было утяжелять свой счет по части церкви? Потому Архиепископ Пимен по итогам расследования комиссией был лишен сана и подвергся надругательствам. Да, и скончался он 25 сентября 1571 года в ссылке. А вот в царствование Романовых он был канонизирован в православии. Просто так сомнительных людей к святителям не причисляют – была у Романовых в те времена преступная связь с Литвой.
Кстати, неизвестно, что говорили Соловецкие монахи в 1568 году комиссии о неких заявленных доносчиками злоупотреблениях на Соловках со стороны Филиппа, когда он был там настоятелем. Обвиняли их по следствию в подлости, в предательстве вкупе со святителем по отношению к властям. Это было очень неразумно. Тем не менее, гонения на Соловецкую обитель были предприняты. Но именно Соловецкие монахи упросили отдать тело митрополита, своего игумена на северную землю ещё в 1591 году.
Подвиг, мужество святителя состоит в том, что он возражал не Малюте Скуратову, а грозному царю в его неправедных делах. Не всякому это дано.
***
Трофим рассказывал Анне:
- Рос я среди монастырской обители, читал «Апостола» и святое писание: о древних царствах, о войнах, о падении царских тронов. За это меня уважали в монастыре... Любил я на коне скакать в погоне за оленями по лесам и дубравам; любил я слушать пенье лесных птиц, научившись различать их голоса. Вместе с иноками я ходил на облавы медведей и диких вепрей - бился с ними один на один. Много заколол я их копьем... В поисках новой жизни нечаянно зашел я в государев сад. Царь приказал меня привести к себе. Он велел твоему дядюшке удалить меня от Казанцевых. Борис Федорович исполнил его волю и определил меня к отцу твоему на воспитание. Он теперь часто берет меня в свои палаты, и там я читаю ему греческие книги. Он говорит, что скоро царь меня возьмет к себе в дружину, во дворец.
С удивлением слушала Анна рассказ Трофима. Сидя в тереме, ничего раньше она не слышала о том, как другие люди живут на белом свете. И вот теперь ей как-то страшно стало.
Вдруг внизу раздался сильный шум, послышался громкий плач Феоктисты Ивановны. Трофим и Анна выскочили во двор. Там стоял оседланный конь, а около него - стрелец, покрытый пылью, в изодранном кафтане. Со всех сторон усадьбы сбежался народ. Бабы подняли вой.
Гонец поведал народу о том, что за Ярославлем по дороге к Вологде на стрелецкий отряд, охранявший царский обоз, напали разбойники и многих стрельцов убили, а Никиту Годунова ранили. И находится он теперь в Ярославле в монастыре, где его лечат монахи.
- Бились мы целый день, - рассказывал стрелец, - да их сила велика, и напали они потом еще и ночью, никто не ожидал того, многие спали. Ограбили они всю царскую казну, что дьяки везли при обозе. Немногим удалось спастись от них...
Стемнело. Из-за облаков выглянул месяц, осветив лицо рыдающей Анны. Феоктиста Ивановна ушла в дом и там молилась о сохранении жизни мужу.
Дело же было так... Подводы с корабельным припасом, с казной, да с оружейным и прочим нарядом шли лесной дорогой уже за Ярославлем в сторону Вологды. Обозные телеги держались близко одна к другой. Только караульная стрелецкая десятка ехала на версту впереди. Десятник Кучка напряженно следил за округой. Он шарил глазами по кустам, оврагам, прислушивался к лепету ручья, впадавшего в небольшую лесную речушку. Уже садилось солнце, и наступала пора выбрать место для стана на ночь. Где то неподалеку, по рассказам проводников, должна находиться деревушка – в ней бы было поспокойней. Лошади уже устали, и всех тянуло на отдых. Богдан Кучка решил остановиться на большой поляне. Стрельцы замерли.
И вдруг на другой стороне той поляны вырос, как литой, всадник. Он пригнулся к конской гриве, солнце сверкнуло на его оружии. Вмиг стрельцы стали готовиться к обороне.
Десятник предостерег своих подчиненных:
– Братцы, чую разбойников! Все с коней, вяжи хворост в вязанки, хоронись за ними!
Конник застыл в неподвижности. За ним в вечернем небе стали подниматься клубы дыма - судя по всему, загорелись костры.
– Гляди, вон, где таятся вороги! – крикнул сам Богдан и указал на густой кустарник. На безветрии зелень дрожала и качалась. Короткими молниями вспыхивало и угасало сверкание десятков острых копий. И вдруг заржали кони, и лесная округа подхватила и понесла это звонкое ржанье. Нападавшие перестали скрываться. На разномастных конях десятками они вылетали на поляну, и их разноголосье покатилось вдоль дороги.
Кучка окликнул горниста:
– Играй!
Тревожные звуки рожка понеслись к обозу, оповещая Никиту Годунова об опасности. Всадник на поляне взмахнул рукой, и десятки стрел с визгом взмыли в воздух. Заблестели сабли, крики слились в протяжный гул.
– Не страшись! – закричал Богдан, прикрываясь связкой хвороста, пальнул из пищали. Близкий к нему всадник упал с коня и пополз.
– Добыть разбойника! – призвал Богдан.
И сам, не раздумывая, бросился вдогон раненного врага.
Смелость эта поразила атамана на поляне, и он невольно позавидовал его сноровке.
Оперенные стрелы с воем били в пучки хвороста. Невзирая на опасность, Кучка выскочил из укрытия и, ободряя подчиненных, закричал:
– Вон он, в кустах барахтается!
При этом он поднялся. Ватага застыла, настороженно решив, что это к ним перебежчик идет. А он подскочил к сбитому всаднику, схватил его и ринулся к своим товарищам.
И только тогда сообразили разбойники, что не перебежчик он, и снова стрелы, описывая дуги, стали бить в его сторону. Одна из них с большой силой прошлась вдоль спины десятника.
– Ох, дьявол! – прерывающимся голосом выругался он.
Влекомый сзади за шкирку пленник забился.
– Не барахтайся, пес, – прикрикнул на него Кучка и размашистыми рывками добежал до своих подчиненных. Стрельцы подхватили храбреца. За ним приняли и пленника. Тот был бледен и едва дышал.
– Заговорит, поганец! - сам Богдан схватил пленного за плечи, уложил рядом с собой – Жив чертушка! Чья ватага? Зачем пришли? Говори!
Боярин Никита Годунов пытался из обоза сотворить защитную линию, телеги поставили в полукольцо, лошадей отвели под эту защиту. Разбойники наседали. Ряд стрельцов и обозников уже были поранены.
Поодаль, в своей засаде Богдан Кучка обливался кровью, но ни стоном, ни взглядом не выдал сильной боли, только попросил товарищей:
– Умойте мне спину, да медвежьим салом смажьте.
До чего терпелив человек! Ему смазали рану салом, наложил на нее тряпицу, и он, поставив перед собой пук хвороста, стал бить по врагу из пищали.
Грабители не унимались. Ох, до чего хотелось им добычи, особенно огненного бою!
Стрельцы лихо отвечали:
– Подавай нам вашего атамана, мы поучим его стрелецкой удали!
Побросав коней, разбойники лезли в сторону обоза, но и там по их волчьим шапкам били пищали.
Кучка при этом все метил в атамана, но свинцовые пули не долетали до конца поляны.
– Эх, волчья сыть, сцепиться бы с тобой врукопашную! У у, дьявол! – злился он.
Солнце в последний раз озолотило ту поляну и укрылось в лесу. В этот закатный час совсем близко заиграл горн. Богдан оглянулся на своих стрельцов:
– Ну, братцы, батька Годунов зовет.
Сумерки ложились на землю туманной пеленой. Перестали визжать стрелы. Их отряд отступил к своим обозам.
Вернувшись без потерь, они увидели, что Никита Васильевич в легкой кольчуге и шеломе, обнажив тяжелый меч, первым стоял перед телегами. Уже в сумерках он призвал своих бойцов:
– За мной, братцы!
Теснясь, с топорами и хлесткими кистенями, а также с чеканами стрельцы и обозные люди устремились за боярином. Натиск их был так стремителен, что разбойники, мало обученные и пораженные дерзостью оборонявшихся, не рискнули схватиться с ними врукопашную. Напрасно их атаман бил плетью трусливо отступающих, грозил, топтал их копытами коня – время было упущено. Стрельцы уцепились за край той поляны и стали развивать свое наступление. Скоро густая тьма укрыла все. Вспыхнувшая сеча сама собой погасла.
Во тьме слышался топот коней, гортанные выкрики – во всем чувствовалось движение разбойников. Годунов жадно ловил каждый шорох и вглядывался в мерцанье огней. Весь собранный, напряженный, он обдумывал возможные действия. Пользуясь ночью, можно отступить подальше, но что делать с неповоротливым обозом? Рано или поздно схватка неизбежна – он решил остаться. На этот раз перед его бойцами стояла большая, хоть и разномастная, ватага.
Богдан Кучка привел раненого пленного. Внимательно выслушав его рассказ, боярин узнал, что ватагой командует запорожский казак Илейка Муромец из беглых от униатов Ливонии. Это смелый вожак и храбрый, опытный воин – он постарается ограбить их обоз. Он послан бороться с царем Иваном. Пленник так и сказал:
– Он клялся Стефану Баторию устлать местные края вашими костями.
На темном небе ярко пылали звезды. Годунов взглянул на склоненный ковш Большой Медведицы и решил, что пора выбирать диспозицию для обороны.
Посланные им дозоры везде наталкивались на вражеские заставы. Разбойники же неслышно подползали к их стану и кололи обозников молча. Кучка со своими стрельцами пошел на хитрость и протянул невысоко над землей бечеву. И все, кто зверем подбирался к ним, падали. Их клали насмерть размашистыми ударами в сердце.
Впереди на равнине пылали костры. Богдан сказал:
– Воевода! В этом месте круг холма может пройти их конница, мы ее сдержим, а другим десятникам сейчас потребно обойти врага. Атаман их горяч, зарвется. Вот и круши тогда их!
– О том мнилось и мне! – согласился Годунов и поднялся на небольшой холм. В отблесках пламени метались темные тени вражьих всадников.
– И еще думается мне, – сказал он, – брать их нужно в рукопашной. Молодцы у нас отчаянные. Воины!..
Тьма постепенно таяла, и восток загорался золотом утренней зари. Как и ожидал Никита Васильевич, с первыми лучами солнца ватажная конница, с гиком и воем, сверкая обнаженными клинками, вырвалась из березовых перелесков и понеслась на их стан. Под топотом копыт загудела земля.
– Не страшись, братцы! Пищали крепко держи и бей справно! – внушительно крикнул Годунов.
И в самом деле, надвигался ураган: разгоряченные кони с храпом рвались вперед. Вот уже видны оскаленные зубы всадников, обезумевших в злобе. Еще пронзительнее стали крики. Затем ударил стрелецкий залп из пищалей, и ватажники откатились от стана.
Лагерь сковало безмолвие. Над зеленым холмом развевалась парчовая хоругвь…
С восхода солнца Годунов стоял на том холме и хмуро разглядывал поле. Справа и слева лежали глубокие овраги, густо поросшие ольшаником. По ним пробиралась десятка Кучки с прочими добровольцами. Пора бы им уже тут быть, а их не было. Над истоптанным лугом плыли облака пыли. Сумятицу дополняли беспрерывные крики дерущихся людей.
Бой затянулся, уже стало падать солнце. И вдруг по набегавшей конной ватаге вспыхнули пищальные огни, и с фланга ударили стрельцы десятника Кучки. Годунов довольно крякнул и перекрестился - не подвели защитники!
Крепко сжималась и разжималась на рукояти меча рука воеводы. Ноздри его раздувались. Вот он сорвался с бугра и устремился в самую кипень. Видно было, как вздымается и опускается тяжелый широкий меч Годунова. С низко надвинутым шеломом, в кольчуге, стоял он, словно вросший в землю, среди разбойников и рубил сплеча. Над ратным полем с криком вилось воронье. Видно было, как в клубах пыли взвился аркан, ловко пущенный на плечи воеводы. Но тот схватил аркан, порезал его мечом и стал прорубать дорогу к атаману Илейке Муромцу.
И тут огромный ватажник саданул его по голове окованной палицей. Все завертелось в глазах Годунова. И он рухнул на пропитанную кровью землю…
Когда он очнулся, все тело его дрожало от холода. Он увидел над головой красный ущербленный месяц, а перед собою – на кочке – стрельца, в груди которого торчала длинная стрела. Рядом, в чаще горькой полыни, сверкали два зеленых блуждающих огонька.
«Волк!» – сообразил Никита Васильевич и нащупал меч.
Затем он снова впал в беспамятство. Сколько времени он пробыл в забытьи, он не помнил. Очнулся второй раз, когда уже лежал у костра и услышал говор своих подчиненных.
Схватив руку ближнего стрельца, он сказал, едва слышно:
– Не корите меня, братцы, душа зашлась, не утерпел. Как же бой?
– Победили нас разбойники без тебя и захватили часть обоза, - ответили ему понуро. - Много наших полегло в бою.
Годунов слушал сумрачно. Держался он прямо, хотя в теле чувствовалась слабость от ран. Потом он огладил бороду и задумался. На поляне, укутанной туманом, протяжно выли волки.
– Своих раненых подобрали?
– Подобрали, батька, и на уцелевшие телеги перенесли – ответили ему.
– Тех, которые легли в бою, земле предали. Теперь вот тебя лечить и спасать будем...
Покойно было у него на душе. Только что кончился кровопролитный бой, унесший из его дружины многих, а он, хотя и поглощенный тревогой за ответ перед царем, чувствовал себя победителем. Было это чувство от веры в свои силы, а также - от непобедимой устремленности русских к морским рубежам. А от битв и потерь в боях невозможно уйти. Спасение бывает в одном - в победе. И он твердо знал, что она будет...
Из Ярославля прибрели усталые, пропыленные стрельцы во двор Никиты Годунова. Они принесли добрую весть о том, что Никита Васильевич поправляется и скоро вернется домой.
Феоктиста Ивановна прослезилась - накормила, напоила стрельцов, расспросила их про ту беду, которая случилась с ними, а затем приказала уложить их спать.
Наступил вечер. Феоктиста Ивановна вошла к Анне и позвала ее с собой в моленную, чтобы вознести благодарственную молитву богу о благополучном исходе недуга Никиты Васильевича.
Но только что они кончили молиться, как во дворе появился верховой. Оказалось - гонец Бориса Федоровича. Феоктиста Ивановна вышла на крыльцо встретить гонца.
- Борис Федорович наказал мне, чтоб ехал к его милости наш воспитанник Трофим.
Юноша быстро собрался, сел на коня и в сопровождении гонца выехал из ворот усадьбы на дорогу. Оглянулся. Это видела из своей светелки Анна, ей взгрустнулось. Она заплакала.
Феоктиста Ивановна перекрестила дочь и отправилась на свою половину.
Борис Годунов по-доброму встретил Трофима.
- Заходи, молодец!
- Спаси Христос! - смиренно поклонился тот в пояс Годунову.
- Ну, садись...
Годунов усадил юношу на скамью.
- По государеву делу мною ты позван...
Трофим встал, внимая Годунову.
- Слушай! Государю батюшке Ивану Васильевичу угодно послать своих людей во фряжский дальний город Рим к святейшему отцу латинской церкви... Ты изрядно знаешь их язык, и ты мне читал о римских папах и о Флорентийском соборе, как строили его... Послов наших начальником будет Леонтий Шевригин... Ты дороден ростом и сам хорош. Не будет ущерба чести государя от того, коли ты поедешь сопровождать его... Нам нужен мир с Польшей и Литвой. Царь не хочет воевать с единокровным славянским и христианским народом, нашим соседом. Папа римский, по мысли государя, должен остановить Батория, прекратить кровопролитие. Для устройства этого угодного богу дела государь и посылает в Рим Шевригина. Понял ли?
- Добро, Борис Федорович, понял я. Но когда же, в кое время, из Москвы-то ехать нам?
- Через семь дней готово будет все, и вы тронетесь с государевой грамотой в путь... Ну, что ж ты опустил глаза? Что скажешь ты мне?
Смущенное лицо Трофима рассмешило Годунова.
- Да, хочешь ли ты сам-то побывать в чужой земле?
Тот замялся, щеки его зарделись румянцем.
- Никиту бы Васильевича хотелось мне повидать... Скоро, недели через две, он прибудет домой... Стрельцы пришли тут из Ярославля...
- Вот приедешь из Рима и повидаешься, а мы тут богу помолимся, благодарственный молебен отслужим Никите-мученику за то, что он сберег жизнь моему дядюшке... Государь наказал Шевригину через семь дней выезжать с товарищами. Так и будет. Государево слово нерушимо.
- Слушаю, батюшка Борис Федорович...
Борис Годунов благословил юношу в дорогу.
- Будь достойным слугой государя в чужих краях, - сказал он. - Леонтий тебя научит, как чин блюсти за рубежом, что говорить там... Он бывалый человек. Ну, с богом!
Когда Трофим покидал гостеприимный дом Годунова Никиты, то сам хозяин дома, успевший вернуться и оправившийся от болезни, его супруга Феоктиста Ивановна и дочь их Анна провожали его до ворот усадьбы. Никита и Феоктиста благословили его, как сына. Красавица Анна тайком подарила ему маленький образок Богоматери в серебряной оправе. Теперь этот образок, надетый на цепочке, он крепко прижимал к груди.
Никита Годунов сказал:
– Господь с тобой! Не посрами земли Русской!
Облобызались на прощанье.
Навсегда запечатлелось в памяти Трофима, как медвежонок и тот глядел на него из своей конуры какими-то печальными глазами...
По возвращении из Римского посольства его глава боярин Шевригин лестно отозвался о своем молодом помощнике Трофиме Бедареве. Это было замечено и Борисом Годуновым и самим царем. Что уж тут было говорить о радости семейства Никиты Годунова – не подвел воспитанник.
Анну осенили светлые и вместе с тем горячие чувства, как бывало это с ней в часы пламенной, полной самозабвения молитвы во мраке, напоенном священными благовониями и овеянном таинственной тишиной, когда она ощущала в мироздании только себя и Бога...
На другой день Трофиму пришло в голову: пойти к Борису Годунову с просьбой отправить его на войну. В Москве много разговоров о новом походе польского короля. Нашлось немало охочих людей идти на помощь псковским сидельцам. Потянуло и его на войну: лучше умереть в бою, нежели сидеть в доме Никиты Годунова со своею тоской.
Так он и сделал. Борис Федорович встретил приветливо. Выслушал и сказал:
– Не отдохнул ты, парень, от одного дела да норовишь уже и к другому пристать. Завистлив, однако ж! Хорошо.
Ну что ж, доброе дело, и государю и Господу Богу угодное. Нам туда люди нужны. А такой молодец бывалый, да язык латынцев знающий, может и толмачом быть у Шуйского. Помолись, молодчик, да изготовься в путь-дорогу. Завтра отъезжают в Псков люди. Пошлем с ними и тебя. Не ошибся я, что из тебя выйдет добрый слуга батюшке государю. А вот и образок от меня на дорогу. Иди в Разрядный приказ.
Там Трофим поведал о своей беседе с Борисом Федоровичем и получил опасную грамоту, оружие, панцирь, латы. Выбрал на конюшне приказа коня доброго и поехал обратно к себе домой.
Ночь провел Трофим почти без сна. Вдруг ему послышался за спиною какой-то шорох. Оглянулся.
На пороге стояла Феоктиста Ивановна. Он быстро вскочил со скамьи и упал ей в ноги. Она подняла его.
– Ты уезжаешь, говорили мне. Бог с тобой! Уезжай!
Она крепко обняла его, поцеловала.
– Вот тебе, – вручила ему нагрудный крестик. – Не поминай нас лихом. Это мое материнское благословение тебе. Дай Бог тебе доброго пути! Об Анне пока не думай. Прощай!
Феоктиста Ивановна тихо, на носках прокралась вниз.
Трофим долго сидел неподвижно на скамье, оглушенный ее ласковыми и кроткими словами.
Очнувшись, он вышел во двор, оседлал своего коня и быстро, не оглядываясь, помчался в Разрядный приказ. Там должны были собраться его товарищи, с которыми ему предстояло ехать в Псков.
***
Авторское отступление
Читатель уже понял, откуда может произрастать личность еще одного героя повествования Алексея Бедарева. Потому нет смысла углубляться в эту любовную историю. Мы пишем не мелодраму.
По кончине Ивана Грозного в марте 1584 года Никита Васильевич Годунов был наместником, а также воеводой и при царе Фёдоре Ивановиче, и при Борисе Годунове, и в Смутное время, и при царе Михаиле Фёдоровиче Романове.
Нетрудно домыслить, что длительное время при Никите Васильевиче находился и его царский порученец Трофим Бедарев – наказ государя в те времена был нерушим. Парень мог действительно много ума набраться у своего героического попечителя. Не исключено, что могли родители Анны душевно принять способного молодого человека. В любом случае любовь победила – и их женитьба, и сын их Алексей Бедарев позднее состоялись.
***
Глава 2: Ливонская война
По возвращении из Европы посол Шевригин был встречен царем настороженно. Ему доложили о возвращении посла из Рима утром.
– Ты, Леонтий, поведай мне все, без прикрас, совестливо, как там приняли тебя заморские еретики? Не ври! – проговорил царь, глядя на него пристально.
Шевригин, не торопясь, рассказал о благополучном совершении путешествия до Праги – столицы цесаря Рудольфа, о приветливом приеме посла и его спутников в Дании и Германии.
– ...цесарь Рудольф соболя те принял, – продолжал свою речь Шевригин, – и просил благодарить твое величество, государь наш батюшка.
Шевригин продолжил:
– От цесаря поехали мы в Рим, к папе.
Он рассказал царю о дружественном и почетном приеме, оказанном ему, государеву послу, при папском дворе.
– Папа говорил, чтоб передал я твоему величеству, государь, его добрую волю и любовь к тебе, отец наш. И еще велел передать папа, что посылает он посла к нам с поклоном тебе и за советом, чтоб дружелюбие на земле водворить... Скоро будет он у нас в Москве.
Лицо царя Ивана стало спокойнее. Морщины над переносицей разгладились.
Царь приказал Богдану Бельскому послать за Борисом Годуновым и за дьяком Посольского приказа Афанасием Мурашкиным.
Шевригин принялся рассказывать, что пришлось ему слышать дорогою. В Праге говорили, будто Стефан Баторий исподтишка деятельно готовится к новому большому походу на Русь. Известно, что всюду ездят его люди и занимают деньги на войну. А в феврале будто бы он даже на сейме говорил, чтобы ничего не жалеть, дабы твердою ногою стать в Ливонии, да и на псковском рубеже. А в будущем времени паны замышляют поход и на Москву.
– Что же думает о том Рудольф-цесарь? – спокойно спросил внимательно слушавший Шевригина Иван Васильевич.
– Рудольф-цесарь страшится каждого шага польского короля. Пуглив он. Нерешителен, хотя ему и не по душе промысел панов о завоевании Ливонии и о походах на Москву. Ливония дорога и самому цесарю - там обитают его соплеменники, немцы. Не на пользу ему и усиление польской державы. А к московскому государю, говорят цесаревы люди, Рудольф всем сердцем расположен, тогда как многие из его князей сторону Стефана держат с великим пристрастием.
В сопровождении Бельского пришли Борис Годунов и Мурашкин.
– Леонтий, – указав на Шевригина, обратился к ним царь Иван, – как я вижу, добрый у меня слуга, расторопный. Добился-таки он, чтобы папа к нам посла своего отправил... Одарить его следует. Да и подумать нам прилично, как встретить того папского посла. Слышишь, Афанасий.
- Слышу, батюшка царь.
***
Так уж случилось, что пришлось воевать Русскому Царству против объединенных сил, стоящих под рукой Папы Римского - Ливонского ордена, Швеции, Дании и Польско-Литовского княжества. Причины у той войны были серьёзные. Она зиждилась на давней ненависти Запада по отношению к Руси.
Московии же, как воздух нужен был прямой выход к Балтийскому морю. Собственно, это и была основная причина войны с её стороны. Для Царства Русского это давало возможность встать на путь экономического развития через торговлю с центральной Европой.
У Руси издревле был небольшой отрезок балтийского побережья, от бассейна Невы до Ивангорода, но там не было ни портов, ни купеческих складов, ни даже дорог. Царь Иван Грозный надеялся воспользоваться этим «богатством» в Ливонии. Он считал ее древнерусской вотчиной, которую незаконно захватили крестоносцы.
Силовое решение проблемы предопределило просто вызывающее поведение самих ливонцев, которые часто действовали даже неблагоразумно. Как повод к обострению отношений послужили массовые погромы православных церквей в Ливонии. Еще русские требовали уплаты Юрьевской дани, которую ливонцы были обязаны отдавать еще Ивану III, но за 50 лет так ни разу её не собрали. Признав необходимость ее уплаты, они просто не выполняли своих обязательств.
В результате, в 1558 году, русское войско вступило в Ливонию. Так началась Ливонская война. Она длилась 25 лет, став наиболее длительной и одной из самых тяжелых в русской истории. В январе 1558 года царская армия подошла к городу Юрьеву, но в ходе ожесточенных боев взять его не смогла. Часть русского войска повернула в сторону Риги, а основные силы направились к Нарве. В мае из Ивангорода русская армия произвела решающее нападение на Нарвскую крепость и уже на следующий день та была взята.
В скором времени после взятия Нарвы русским войскам удалось овладеть крепостью Сыреньск. Воевода Адашев выставил заслоны и не допустил к крепости главные силы ливонцев под командованием магистра Ордена. В начале июня к Адашеву подошло большое подкрепление из Новгорода, что видели осажденные воины. Вскоре начался артиллерийский обстрел крепости. На следующий день гарнизон сдался.
Из Сыреньска Адашев вернулся в Псков, где сконцентрировалось все русское войско. В середине июня оно взяло крепости Нейгаузен и Дерпт. Весь север Ливонии оказался под русским контролем. Войско Ордена в численном соотношении в несколько раз уступало русским и, к тому же, было разбросано по отдельным гарнизонам. Оно ничего не могло противопоставить армии царя. До октября 1558 года русские в Ливонии смогли захватить 20 замков.
В 1559 году, в январе, русские войска пошли походом на Ригу. Под Тирзеном они разбили ливонскую армию, а под Ригой сожгли ливонский флот. Хотя крепость ту захватить не удалось, были взяты еще 11 ливонских замков.
Видя такое развитие событий, магистр Ордена вынужден был заключить перемирие с русскими до конца 1559 года. Но уже к ноябрю этого года ливонцы смогли навербовать ландскнехтов в Германии и возобновить войну. Тем не менее, их продолжали преследовать неудачи. В январе 1560 года русская рать захватила крепости Мариенбург и Феллин. Ливонский орден как военная сила практически прекратил свое существование.
В 1561 году последний магистр Ливонского ордена Кеттлер признал себя вассалом короля Польши и разделил Ливонию между Польшей и Швецией, а остров Эзель отошел к Дании. Полякам досталась Лифляндия и Курляндия, герцогом которой стал Кеттлер, шведам — Эстляндия.
Польша и Швеция начали требовать отвода русских войск из Ливонии. Иван Грозный отказался выполнять их требования, помимо всего прочего он еще и вторгся в 1562 г., на территорию Литвы, которая была союзником Польши. В 1563 году войску Ивана Грозного удалось захватить Полоцк, а после войско выдвинулось на Вильно. В 1564 году литовцы были вынуждены заключить перемирие. После возобновления войны, русские войска заняли почти всю территорию в пределах нынешней Белоруссии.
В 1569 году Польша совместно с Литвой объединились в единое государство – Речь Посполитую. И уже в 1570 году боевые действия возобновились.
В 1575 году королем Речи Посполитой был избран изворотливый Стефан Баторий. Ему удалось сформировать сильное войско и заключить мир со Швецией.
К началу кампании 1579 года Стефан Баторий и Иван IV располагали приблизительно равными по численности главными армиями по 40 000 человек. Грозный предложил начать мирные переговоры. Но Баторий это предложение отверг и перешел в наступление на Полоцк. Осенью польские войска осадили город и после месячной осады захватили его. Рати воевод Шеина и Шереметева, посланные на выручку Полоцку, не решились вступать в бой с превосходящими силами противника. В скором времени поляки разбили войска Шереметева и Шеина. У русского царя явно не хватало сил, чтобы успешно воевать сразу на два фронта — в Ливонии и в Литве. После взятия Полоцка поляки взяли несколько городов в Смоленской и Северской земле, а потом возвратились в Литву.
В 1580 году Баторием был предпринят большой поход на Русь, он захватил и разорил города Остров, Велиж и Великие Луки. Тогда же шведская армия взяла город Корелу и восточную часть Карельского перешейка. В 1581 году шведское войско овладело Нарвой, а в следующем году заняли Ивангород, Ям и Копорье. Русские войска были изгнаны из Ливонии. Боевые действия перешли на территорию Руси.
С февраля 1581 почти год объединительная армия Польши и Швеции вела ожесточенные бои с русскими войсками за Псков, но взять его они так и не смогли. Численность армии и с той и другой стороны уменьшилось более чем в два раза.
В результате, в связи с крупными потерями с обеих сторон, было принято решение заключить перемирие. Это произошло в Яме-Запольском 15 января 1582 года. Русь при этом отказывалась от всех своих завоеваний в Ливонии, а поляки освобождали занятые ими русские города.
В 1583 году было подписано Плюсское перемирие и со Швецией. К ней переходили Ям, Копорье и Ивангород. За Русью оставался лишь небольшой участок балтийского побережья в устье Невы. Но в 1590 году после истечения срока перемирия боевые действия между русскими и шведами возобновились и проходили на этот раз успешно для русских. В результате по Тявзинскому договору о «вечном мире» Русь вернула себе Ям, Копорье, Ивангород и Корельский уезд. Но это было лишь слабым утешением. В целом попытка Ивана IV укрепиться на Балтике потерпела провал.
Вместе с тем острые противоречия между Польшей и Швецией в вопросе контроля над Ливонией облегчали положение русского царя, исключая совместное польско-шведское вторжение на Русь. Ресурсов же одной Польши, как показал опыт похода Батория на Псков, явно недоставало для захвата и удержания значительной территории Московского царства. В тоже время Ливонская война показала, что у Швеции и Польши на востоке появился грозный противник, с которым приходится считаться...
***
В московском Кремле царь Иван с ближними боярами часто обсуждал меры борьбы с врагами.
Захвачено Польшей и Швецией в Лифляндии многое, за что двадцать четыре года боролся царь Иван - враги на этом не останавливаются. Прут дальше. Им мало, что в жестокой сече пало множество русских воинов!.. Давай еще крови!
Царь приказал позвать Бориса Годунова.
Первые слова его были:
- Мои воеводы, русские, наши люди, опозорили своего государя... Не измена ли тут?! Борис, разогнал я опричнину - не напрасно ли?
Годунов ответил, после минутного раздумья, спокойно, кротко:
- Не гневайся, государь! Силы неравные! Против нас ополчились все! Наше славное войско устало в ратных делах... Отдохнуть Руси наступило время... Воеводы неповинны в том злосчастии. Пути господни неисповедимы. Испытания, ниспосланные нам, быть может, и во благо нашим людям. Темная ночь сменяется ясным утром. Такая же смена бывает и в жизни царств.
Иван Васильевич нахмурился.
- Но как быть царю? Что скажешь? Я сгубил ради моря столь великое множество народа и не добился ничего...
И эти слова уже не впервые произносит царь.
- Неправда, батюшка Иван Васильевич! Не прошли те годы государству без пользы. Народы аглицкие, датские, гишпанские и все другие, латинской веры, побывали у нас, и многие товары незнаемые возили к нам и наши товары прославили на весь мир. К тому же, у тебя, государь есть Студеное море! К нему привычны мы с давних пор, и народы Запада глядят сюда издавна... Торговые люди не спесивятся, - помимо Нарвы, плавают по Студеному морю из года в год с великою охотою.
Царь Иван поднялся, улыбнувшись, покачал головою:
- Спасибо тебе, Борис! Ты с усердием доброго слуги утешаешь меня. Добро! Похвально. Мне это нужно.
Иван Васильевич обнял Бориса.
- Вижу в тебе твердого мужа. Будь поближе к моим царевичам... Особливо - к Ивану. Внуши им, что не всуе их отец бился за Варяжское море.
- А со Стефаном Баторием, государь, - прости меня, - пришло время заключить мир... О том, как то сделать, надо подумать особо. Велики обиды, государь, что нанес тот Стефан нам. Но Русь в долгу не обвыкла оставаться... Русская сила расти будет... Она еще свое слово скажет! Вижу, государь, вижу славу нашу!
Годунов широко раскинул руки. Молодое мужественное лицо его раскраснелось.
Иван Васильевич с удивлением следил за Годуновым.
- Тише!.. Молодой ты! Горячий! Не просто достичь того! Думаю, и впрямь, помиримся пока со Стефаном... Надо думать, - как? «Слава!». Чудно ты сказал!.. Ты не сильный, а властвовать можешь... Твои честные глаза обманут хоть кого. А меня не обманешь! Не сделал я того, что заповедано мне! Мой отец, дед осудят меня там, в вышнем мире. Однако спасибо тебе! Ты веришь, ты ждешь славы. Мне такой помощник нужен!
От короля Стефана Батория пришло письмо, которое заставило крепко призадуматься царя Ивана. Баторий писал – тому, что не родился он королем, он теперь только радуется. Ведь достиг он королевского сана в силу своей доблести и ума. А панами он избран так же строго, как избираются папы кардиналами.
На просьбу царя прислать послов Баторий ответил, что пока ему нет никакой необходимости в этом.
Царь побледнел от гнева. Он видел явную дерзость со стороны польского короля. И тотчас на его лице появилась улыбка.
- Остер на язык угорский князь! - произнес он. - Не знавал я ранее таких.
Царю даже понравилось, что Баторий не гордится происхождением и родом, а прямо говорит, что он получил королевский сан, как дар от польских панов. Одно смущало: стало быть, он панскую Раду ставит выше себя? Ну, а если сам он, Стефан, не угодит панам, они же его могут и снять с престола? Ему надо побеждать, ему нужны удачи, чтобы усидеть на королевском троне, который он получил за угодливость из рук панов.
- Когда так, - сказал царь Иван громко и твердо, - мы должны поссорить короля с панской Радой. Псков, к которому направляет свое войско король, должен стать могилой его славы незаслуженной! Будет раскол у короля с панской Радой, об этом Царь позаботится!
В том же письме Стефан Баторий говорил о своем праве на Ливонию и требовал громадную сумму денег на покрытие военных расходов, произведенных им на московскую войну.
«Осмелел, вор! - нахмурился Иван Васильевич. - Пора проучить тебя».
Глава 3: Оборона Пскова
Царь пригласил к себе архиепископа псковского Александра, прибывшего на военный совет по Пскову, чтобы отдельно побеседовать с ним.
Тот был известен ему как человек, хорошо знающий дела Польско-Литовского королевства. Многие иноки в Пскове, отколовшись от униатов, перешли на сторону псковского духовенства. Они были «языками» архипастыря Александра.
Царь спросил его, что он думает, что знает о Стефане Батории и в каком новый король согласии с польской Радой.
Александр нахмурился, потер лоб, ответил тихо, как бы про себя:
- Непокорен и своенравен Стефан, но умен и хитер, да и воин дерзкий...
Иван Васильевич, взволнованный ответом архиепископа, схватил его за руку:
- Стой!.. Так ли, святой отец? Правда ли то?
- Правда, государь!.. Не верь тому, что говорят о полном подчинении Стефана панам... Нет! Они его берегут для причинения зла Московии. Король на первом же сейме громко изрек: «Не в хлеву, а вольным человеком я родился, и я вам настоящий король, а не правитель на картинке. Хочу царствовать и приказывать, и не потерплю, чтобы кто-нибудь правил надо мною...».
- Стой! - в волнении произнес царь. - Так и сказал он?
- Точно, великий государь, но мне ведомо, что это лишь игра...
- Говори дальше! Хорошие слова! Что еще он сказал?
- А еще он, словно бы и природный владыка, изрек: «Будьте стражами вольности вашей - это дело доброе, но я тому поспособствую в опоре на Ливонский орден и Свейского короля. Храните вольность так, чтобы она не вылилась в своеволие». Вот и все, государь.
Царь сидел молча, с непонятною для Александра улыбкой. Затем, опять обратившись к архиепископу, изрек:
- Я сказал бы так же панам. Здесь его сила. Стефан - горд.
Немного подумав, царь спросил:
- А как ты полагаешь, святой отец, не поссорятся ли с ним паны, коли мы отстоим Псков? Не отстанут ли они от него, коли там счастье изменит ему?
- Паны ненадежны, верно, государь! Плохо быть их королем! Господь в своей неизреченной премудрости дал им такой нрав... А коли Псков устоит, то Стефан не уживется с панами... То надо предвидеть.
- Ты прав, святой отец. То и сам я вижу.
Тяжело вздохнув, царь поднялся, распрощался с архиепископом Александром и удалился во внутренние покои.
На другой же день царь собрал во дворце некоторых из воевод и обсудил с ними, что и как делать, коли войско королевское начнет осаду Пскова. На совет сошлись князья - Иван Петрович Шуйский, Василий Федорович Скопин-Шуйский, Иван Андреевич Хворостинин, Василий Бушуев, Петр Михайлов, казацкие атаманы Николай Иванович Овчина-Плещеев, Владимир Бехтерев-Ростовский, Иван Бутурлин, Степан Морозенко и многие другие воинские люди. Был здесь и Никита Васильевич Годунов – воевода и герой первой ливонской войны.
Рядом с царем, в особом кресле, сидел вызванный из Пскова в Москву высокий, седобородый архиепископ псковский и новгородский Александр.
- Созвал я вас, отец Александр и мои добрые воеводы, чтобы сказать вам свое слово государево о нашем именитом граде Пскове, извечном страже Русских земель, прославленном в веках преданностью своей вере христианской и крепостью воинской. Враг сильный и хищный, обрадованный своими прошлыми победами, обещает покорить Русь и взять святой стольный град Москву помимо Пскова. Бог посылает нам испытание. Однако господь гневен, но и милостив. Какой народ в страданиях и муках умудрился бы сохранить и умножить в течение многих веков свою силу, сберечь в чистоте свою веру и сбросить с себя любого ворога?! Те, кто владел нами, ныне состоят слугами нашими... Господь никогда не покидал Русь на полях брани и никогда не покинет.
Теперь же земля моя в пустошь изнурилась. Того и гляди, помилуй бог, падет Нарва, Ивангород. Моим послам в стане Батория наносят обиды и даже были побои, чего не смели делать прежде. Ваш царь испивает чашу стыда, им заслуженную. Баторий вознесся гордынею до того, что требует у меня уже города Северские - Смоленск, Псков, Новгород и Себеж, да четыреста тысяч золотых венгерских! Лучше бы мне умереть, нежели видеть все это своими очами...
Верю я - услышаны будут моление и слезы наши, и оного короля Стефана Батория мы одолеем, и он отойдет от крепости нашей!
После речи царя поднялся во весь рост седобородый князь и воевода Иван Петрович Шуйский. Он низко поклонился царю, затем архиепископу Александру и громким, мужественным голосом произнес:
- Господь бог испокон веков направляет руки русских воинов на ополчение!.. Крест целуем тебе, государь!.. Не сдадим Пскова!
При этих словах быстро встали со своих мест все находившиеся в государевой горнице воеводы и вынули из ножен мечи.
Поднявшись со своего кресла, царь положил руку на плечо князя Ивана Петровича.
- Верность твоя хорошо ведома мне. На долю вашего государя выпало тяжелое бремя одолевать внутреннее нестроение нашей земли и воевать многие годы с всякими ворогами. Денно и нощно глядят они пожирающими очами на Русскую землю... Зависть и злоба снедают сердца многих наших соседей. Вот и Стефан вознамерился своровать некоторые города и села наши... Многое множество праведных воевод в моем войске. Спокоен я. Иван Петрович будь начальником надо всем воинством нашим в Пскове. Проучи Стефана!
Князь Шуйский, став на одно колено, поклялся царю, что он или победит, или умрет в бою, как честный воин.
То же сделали и остальные псковские военачальники.
Архиепископ Александр благословил их оружие.
Уже на другой день под вечер длинный караван воинов, предводимый воеводами, выступил из Москвы к Пскову. Во главе военного каравана ехал широкий, прямой и гордый главный воевода Пскова - князь Шуйский.
После их отъезда царь Иван заговорил с Годуновым о начавшемся походе польского короля к Пскову:
- Защита этой крепости должна решить судьбу и России и Польши в этой войне. Если крепость устоит, то и дела короля Стефана ухудшатся. Если она падет, дух польских панов поднимется, власть над ними короля еще более усилится - о мире тогда и думать нечего. Польско-литовские войска, воодушевленные победою, двинутся дальше вглубь России. Стало быть, надо все силы употребить к тому, чтобы Псков устоял.
Пускай под Псковом узнают силу нашу. Воевода Шуйский будет стоять крепко. Папскому послу окажем прием, словно бы самому папе. Он нам сгодится в дни осады Пскова. Пушки наши громить станут врагов, а папский посол в королевском стане сейчас изливает сладкозвучные речи о непролитии христианской крови и о воссоединении Москвы под рукою папской латынской церкви. То и другое смутит короля Стефана. Знаю я умыслы святейшего отца, знаю и то, как ответствовать после на иезуитские речи.
Целые сутки псковитяне и стар и млад на ногах. Прискакавшие накануне разведчики-гонцы донесли воеводе Шуйскому: Стефан Баторий, овладев городом Островом, во главе стотысячного войска идет по дороге к Пскову.
Псковитяне этим известием не были застигнуты врасплох. Царь Иван издавна оснащал Псков всяким оружием и укреплял его крепостные стены. Теперь здесь было собрано пятьдесят тысяч пеших воинов да семь тысяч конницы. На стенах по приказанию царя было расставлено множество пушек; в числе их – вновь изобретенные пушечных дел мастерами огромные: «Барс» и «Трескотуха».
Окруженный воеводами, пушкарями и стрелецкими начальниками, князь Шуйский осмотрел все укрепления. Внешняя стена раскинулась вокруг города на восемь верст. Первые удары врага посыплются на эту стену. Она – главная защита города. Пушкари со стены успокаивали воеводу, перевешиваясь через перила башни. Дружною толпою, облегая свои орудия, они зорко всматривались вдаль, где должен появиться враг.
Пришел час. Дозорные в густых облаках пыли приметили черные, похожие на громадных змей полки Стефана Батория, выползавшие точно из недр земли.
И сразу нарушилась тишина. Загремел осадный колокол. Народ бросился к стенам. Крики воинов, топот и ржанье коней, лязганье железа – все слилось в дикий, тревожный гул. Чем ближе подходили враги, тем осторожнее, неторопливее были их движения. И вдруг они остановились.
В крепости стало уже известно, из кого состоит Баториево войско. Тут и поляки, и литовцы, и венгры, но и немцы, австрийцы, пруссаки, курляндтцы, были в том войске и датчане со шведами. Слух о поживе и их привлек сюда.
Двадцать шестого августа 1581 года королевские войска стали окружать Псков под грохот орудий всех псковских бойниц. Они расположились на берегу реки Великой, в четырех верстах от города. Удары русских пушек заставили их податься в леса - но было не укрыться от меткой стрельбы псковских пушкарей.
Произошло явное замешательство в войсках короля Стефана, шедших с такой храброй самоуверенностью к крепости.
В это время не замеченные королевским войском в Псков прискакали всадники, посланные к князю Ивану Петровичу с помощью от царя. Среди них находился и Трофим Бедарев. Издали заслышав огневой бой, они решили, что им придется сражаться с неприятельскими воинами. Однако опасность миновала, и они успели проскочить в ворота крепости беспрепятственно. Королевские стрелки стали осыпать их пулями, когда уже было поздно.
Шуйский принял московских всадников радушно - накормил их воевода обедом в своем шатре. Трофима назначили сотником к стрельцам.
– Учитель у тебя хороший – Никита Васильевич Годунов... Справишься! – похлопал Шуйский его по плечу и быстро вышел из шатра.
Тот влез на стену, где стояла толпа стрельцов, вглядывавшихся в станы Баториевых войск. Было хорошо видно, как враги копали окопы вдоль реки Великой, у южной стены крепости делали насыпи. Вражеские воины все ближе подходили к крепости. Видно было даже переправу орудий на соседний берег.
Все это спокойно наблюдали Шуйский и его воеводы - они решили не мешать работе королевских людей, думая подпустить их совсем близко к крепости. Трофим побеседовал со всеми десятниками из своей сотни, осмотрел каждого стрельца. Им их новый молодой начальник пришелся по душе.
Начальником первого десятка в сотне Трофима оказался Богдан Кучка, давний знакомец его наставника Никиты Васильевича, в том числе и по битве за царский обоз под Вологдой. Свои раны от тех баталий недавних он уже излечил. Будучи уроженцем Пскова, он успел проявить себя в обороне города с самой лучшей стороны.
В крепость явился перебежчик из вражеского стана, поляк, и сказал:
– В королевском войске мало поляков и литовцев, но огромные толпы наемников – немцев, прусаков и венгров. Захотелось им поживиться в Московии богатой добычей. Многие другие полки также из иностранцев с французом Жаном Гардонном во главе.
– Наемник – не вояка! – громко сказал Шуйский. – Продажная душа не будет опорой, скоро невмоготу станет наемникам короля наша огневая забава. Слуги они королю до черного дня. Крепко держаться будем – окаянные отойдут.
Недолго пришлось псковитянам ждать вражеского наступления на крепость. Седьмого сентября Стефан Баторий приказал своим войскам двинуться на штурм города. Из всех орудий королевского войска началась пальба по основанию стен и башен крепости. Под прикрытием орудийного огня королевская пехота и всадники стали прокрадываться к стенам Пскова, но вскоре принуждены были отойти назад, неся большие потери от встречного огня псковских пушкарей.
Князь Шуйский, без шлема, с развевающимися по ветру волосами, объезжая улицы внутри города, призывал воинов и горожан напрячь все силы, дать отпор врагу. Духовенство вынесло из собора мощи и иконы.
С новой силой воспрянули на стенах после передышки и крепостные орудия, осыпая ядрами противника, опьяненного успехами. Жители обливали со стен врагов расплавленной смолой, сбрасывали на них вниз тяжелые камни. Но трудно было сломить упорство вражеского войска, упорство жестокое, отчаянное.
После долгого кровопролитного боя приступ все же увенчался удачей. Поляки заняли сбитую до половины выстрелами из пушек Свиную башню, а венгры – разрушенную почти до основания Покровскую башню. В королевском лагере поднялось ликование.
Перед приступом король устроил обильное угощение в своей ставке для всех военачальников. Играли венгерские музыканты, хмельные песни лились рекой, сотни веселых женщин приняли участие в плясках. Во время этого пиршества польские офицеры встали из-за стола и, подняв сабли над головами, поклялись королю в том, что вечером будут ужинать в Пскове.
Рассказывавший это высокий, бойкий, рыжеусый пан уверял, что польские военачальники свое обещание выполнят – сила королевского войска велика, непобедима. Нет никакого смысла псковитянам бороться с таким могущественным королем, как Стефан Баторий.
– Наш король не имел поражений. Он не любит хвастаться.
– Коли не имел, так будет иметь, – строго произнес Шуйский.
Шуйский отобрал для смелой вылазки из крепости самых отважных воинских людей. В число их попал и Трофим Бедарев со своей сотней.
На ратном совете воеводы решили не давать покоя противному войску, неожиданно нападать на него во время передышки между штурмами.
Трофим в ночи стоит, прижавшись спиною к каменной стене, у городских ворот, которые должны открыться вот-вот для того, чтобы через них он со своими стрельцами напал на вражеские таборы, что раскинулись вблизи городских стен.
Ночь прошла тихо, но утром бой возобновился. Опять пронзительно завизжали трубы королевского войска, – снова заревели вражеские пушки, и опять с распущенными знаменами потекли на приступ пешие и конные толпы неприятеля, сверкая на солнце копьями и мечами.
Встрепенулись и защитники Пскова. Гневно заревели огромные пушки «Барс» и «Трескотуха». Огонь и дым их наводили ужас на польскую пехоту, терявшую под их выстрелами множество людей убитыми и ранеными. «Барс» несколькими ударами выбил немцев из Свиной башни. Шуйский, заметив прятавшихся в ней врагов, велел подкатить бочки с порохом под ее основание, а порох зажечь. Вскоре развалины башни и находившиеся там враги взлетели на воздух.
В самый тяжкий час к проломному месту выдвинулся отряд Трофима. Шуйский наказал сделать через пролом вылазку, чтобы отогнать от того места королевских солдат.
Трофим сидел на коне с обнаженным мечом, а из-под железного шлема на воинов смотрели молодые глаза. Но вот он дал знак. Построившись в боевой порядок, отряд всадников, предводимый им, быстро, с копьями наперевес, помчался навстречу видневшимся в проломе королевским латникам.
Шуйский со стены следил за действиями отряда. Рядом с ним находились Скопин-Шуйский и князь Черкасский.
Вот Трофим столкнулся с громадным венгром, закованным в железо, – начался поединок. Шуйский и стоявшие рядом с ним люди весело рассмеялись, когда увидели, как наш сотник ловким ударом меча выбил из седла венгра. Псковские всадники, видя это, еще яростней стали драться с венграми, храбро налетая на них, не щадя своей жизни.
Перевес был на стороне малочисленного отряда псковитян, но вдруг на помощь венграм из леса выбежало множество немецких ландскнехтов. Начался бой не на живот, а на смерть.
У Шуйского и его ближних воевод на глазах был внезапно сбит с коня и уже не поднялся сам Трофим Бедарев. Без начальника остатки отряда псковитян быстро повернули и умчались обратно в крепость.
Королевские всадники бросились следом за ними в пролом Покровской башни, но тут им Шуйский приготовил огневую завесу, от которой погибло много венгров, немцев и поляков. Враги бежали из Покровской башни.
Битва кончилась поздно ночью. Псковитян были убиты восемьсот шестьдесят человек и ранено одна тысяча шестьсот. Неприятель потерял около пяти тысяч человек, в том числе прославленного венгерского воеводу Гавриилу Бекеша.
У псковитян погиб казацкий атаман князь Черкасский, герой, смерть которого горько оплакивали псковские воины и простые люди.
Шуйский велел привести к нему на крепостную стену того пана-перебежчика, предсказывавшего накануне победу короля. Когда тот появился, он указал ему на устланное трупами королевских людей поле около крепости:
– Вот где ужинают люди твоего короля. Любуйся!
В глазах пана застыло выражение испуга.
Когда его увели, Шуйский с усмешкой произнес:
– Теперь я вижу... Обет, данный царю, мы сдержим. Жаль только Черкасского и Бедарева. Славные были воины!
Шуйский тяжело вздохнул, снова заговорив о Трофиме.
– Не простой он крови. Сановит и умом силен был сотник. Жаль, жаль!
Шуйский перекрестился.
Взятые в плен поляки сказали, что теперь им нечего скрывать. Пскову опасности теперь уже не грозит: в королевском войске нет пороха, стрелять нечем. Король послал караван в Ригу, чтобы привезти порох оттуда. В стане короля идут несогласия. Замойский говорит одно, король другое, бушуют паны на королевском совете.
– Так-то так, – сказал Шуйский, – а у нас пороха хватит. Государь батюшка позаботился о нас.
К царю были посланы гонцы с донесением об отбитии двух больших штурмов и о тяжелых затруднениях в польско-литовском войске.
***
Ливонская война отличалась исключительной жестокостью. Это была борьба не только за добычу, хотя Иван Грозный нуждался в средствах. Его удачные казанские, астраханские походы сначала дали огромную добычу, но средства были растрачены на нужды этой войны. То же самое было и со стороны Стефана Батория. Тем не менее, это была война за справедливость – святое для русских понятие.
Стефан Баторий лично прибыл к стенам осажденного Пскова 24 августа 1581 года, в недобрый для него час, о чем сам он еще не догадывался. В XVI веке город был большой, хорошо укрепленный, богатый. Вот что писал в дневнике ксендз Пиотровский: «Любуемся Псковом. Господи! Какой большой город, точно Париж! Помоги нам, Боже, с ним справиться!». «Справиться» по их понятиям означало «разграбить».
Жители Пскова отчаянно сопротивлялись польской осаде. «Ядер и пороху, должно быть, там большой запас, – рассуждал Пиотровский. – Нужно усердно молить Бога, чтобы он нам помог, потому что без его милости и помощи нам не получить здесь хорошей добычи».
Войско Стефана Батория было колоссальное – около 100 тысяч человек. У псковичей – предположительно 57 тысяч стрельцов и конницы и 10 тысяч вооруженных горожан. Поначалу Стефан Баторий абсолютно не сомневался в успехе. Он и подумать не мог, что на полгода задержится под стенами Пскова.
Когда он понял, что быстро ему город не взять, то стал забрасывать его прикрепленными к стрелам письмами. В них содержалось предложение псковским боярам перейти на службу к польскому королю. Мол, принесите мне ключи от города – и я буду хорошо вам платить!
Из этого ничего не получилось. Псковичи переживали и огромный патриотический подъем, и величайший страх перед разграблением и уничтожением. Но это точно было особое душевное состояние. И благодаря ему взять Псков оказалось невозможно.
Секретарь Батория отмечал: «Русские в проломах, сделанных нами, снова ставят срубы и туры. И так хорошо исправляют их, что они будут еще крепче, нежели были прежде». Вот как они умели работать!
А потом на помощь защитникам Пскова пришел мороз. Тот знаменитый русский «генерал Мороз», который не раз появлялся в минуты страшной опасности. Фуражиры стали замерзать, когда отправлялись за припасами для армии.
Поражает и то, как много было в Пскове припасов. Дело в том, что Иван Грозный заранее прислал на помощь городу подкрепления и людского, и материального. Наверное, он мог этого и не сделать: Ливонская война истощила силы Московского государства, да и на других театрах военных действий было занято много войск. Было в городе много пороха, артиллерия действовала потрясающе.
Войско Стефана Батория постепенно отчаивалось. Да и сам главнокомандующий начал понимать, что здесь ему не приходится ждать великой славы. И он ушел из-под Пскова, ушел сам, оставив войско и дав согласие на мирные переговоры.
Мир был заключен в Яме Запольском 15 января 1582 года. Стефан Баторий не был полным победителем в этой войне. Действительно, по итогам её Ливония досталась ему. Но победителем оказался и город Псков.
В последние годы жизни Стефан Баторий проводил заметные преобразования внутри своего государства. Но его начинания прервала внезапная кончина. В 1586 году 53 лет от роду, через год после смерти Ивана Грозного, Стефан Баторий неожиданно заболел и вскоре умер. С его смертью была перевернута одна из страниц в непростых отношениях стран Центральной Европы и Руси.
***
Глава 4: Польский плен
Нет, не погиб Трофим Бедарев. В бою от ударов врагов он действительно пал с коня и потерял память. Десятник Богдан Кучка с бойцами пытался вынести его с поля боя живого или мертвого, но сам он был тяжело ранен. С ним на руках его стрельцы отступили за стены Пскова. Враги Трофима подняли, а монахи близлежащего к Пскову монастыря, выходили его, залечили боевые раны. Дальше был польский плен, поскольку лечился он под приглядом. Важный польский ксендз позднее признал в нем одного из посланников к Римскому Папе. Так он стал особой персоной в плену, сам того не понимая...
В Ковельском средневековом замке тоскует исхудавший, мрачный князь Андрей Курбский. Голова его уже совсем поседела. Лицо избороздили морщины. Чем старше становится князь, тем сильнее обуревает его тоска по родине и тем чувствительнее муки непреоборимого раскаянья. Бывает, что самое разногласие с царем Иваном вдруг начинает казаться ошибочным, ненужным, мальчишеским... Русь молодая, сильная живет. Русь твердо стоит на своих ногах, и все вражеские нападения на нее разбиваются вдребезги о могучую грудь русских богатырей... Вот и Стефан Баторий! Была надежда на него, что он посрамит Иванову гордыню, но и он принужден мириться с царем Иваном и уйти от границ Московского государства. Захват Москвы остался праздной мечтой.
В последнее время всеми забытый, никем не почитаемый, он, Курбский, принужден уйти как можно дальше от политики и заняться науками, укрыться в древних книгах. Как-то все это заполняло досуг, незаметнее протекало время.
Поход вместе с польским войском под Псков утомил, разорил и не принес никаких лавров Курбскому, не спас его и от преследования врагов.
Наступили черные дни. Впору было бежать обратно в Москву. Но разве это возможно?! Родина навсегда потеряна!
Курбский погрузился в размышления о себе.
Кто-то постучал в дверь. Привели пленного русского, с которым вздумал побеседовать наедине князь Андрей.
– Как звать? – отрывисто спросил Курбский, с любопытством, рассматривая статного русского юношу, стоявшего перед ним.
– Трофим Бедарев, – сухо ответил пленник.
– Ну, как живется в плену?
– Так же, как и тебе, князь...
– Я – не пленник, я живу на воле.
– Не завидую, князь, я твоей воле. Горькая она.
– Вон ты какой... речистый! – удивленно повел бровями Курбский.
Трофим молча смотрел на князя.
– Скучаешь ли ты о родине?
– Дикий зверь и тот скучает о своей норе, как же русскому человеку не скучать о своей земле?! – ответил с волнением в голосе Трофим.
Немного помолчав, он спросил тяжело вздохнувшего Курбского:
– Неужели, князь, ты не скучаешь о родной стороне?
Курбский нахмурился. Ему показался дерзостью вопрос какого-то злосчастного пленника.
– Я скучаю о своей вотчине, которую похитил у меня царь.
– Нашему батюшке государю служат знатные и малые люди не за страх, а за совесть... У них сильна любовь к родине, она превыше всяких обид.
– Красно говоришь. Трудненько тебе будет в неволе жить. Подумай об этом. Чей ты? Из какого рода?
Бедарев рассказал о себе, что знал, и когда помянул семью Казанцевых, куда его поместили монахи, Курбский вскочил с места, схватившись рукою за голову.
– Теперь я знаю, кто ты! Ты – сын боярина Ивана Николаевича Бедарева! Его убил Васька Грязной по приказанию царя, а твою матушку, Аксинью Ивановну, сослали в монастырь... Игуменьей она служит близ Устюжны-Железнопольской... Царь покарал твоих родителей только за то, что они вместе с Казанцевыми были сторонниками убиенного митрополита Филиппа. Тебя же он сделал несчастным... Тот старец, о котором сказывал ты, твой дядя князь Григорий Казанцев. Затем он укрылся в монастыре под именем игумена отца Феодосия и там вырастил тебя. Несчастный! Ты раболепствуешь перед тираном, губителем твоих родителей!
Трофим побледнел, слушая слова Курбского. То, что говорил князь, было похоже на правду. Нередко намекали ему на мать, живущую в монастыре, и на его происхождение через неё из рода Казанцевых.
– Так вот, парень... Переходи к нам. Оставайся в Польше, служи королю и мсти тирану московскому за смерть твоего отца и за унижения матери. Иначе тебе плохо будет. С пленными у нас сурово обходятся.
– Много претерпел я и так всего... – тихо ответил Трофим. – Меня били батогами, пороли, иглами кололи, да не отрекся я от царя, от нашего государя Ивана Васильевича, не изменил я и родине, и не изменю никогда. Басурмане и те стоят на своей клятве, может ли христианин ее нарушить?!
Курбский нахмурился, встал с кресла, повернулся к нему.
– Стало быть, не страшит тебя жизнь на Руси?
– Мне совестно, князь, слушать такие слова от тебя. Ты знаешь, что русскому воину смерть краше всякой измены. Коли смерть эта за родину, что иное может сравняться с таким счастьем?! Мы все брали пример с воеводы Ивана Шуйского. Полюбился он нам.
Князь Курбский вспыхнул.
– Дозволь спросить тебя, князь. Правда ли, что и ты ходил войной на Псков? Правда ли, что и ты помогал полякам бить нас?!
Курбский отвернулся, закричав:
– Уберите от меня сего смерда! Гоните его с нашего двора... Дерзкий пес!
Трофим усмехнулся.
– Бог судья тебе, князь! Не видать бы мне тебя больше. Великий грех свершил ты! В Пскове мы проклинали тебя. Ты – изменник. Проливал кровь своих братьев!
Курбский закричал дико, свирепо:
– Бейте его батогами, собаку!
Холопы набросились на Трофима, схватили его и вытолкали за дверь.
Польские власти, узнав, что пленный Трофим Бедарев был при царском посольстве к Папе, отдали его в холопы владелице замка «Стара Весь» красавице вдове Софии Каменской, не обменяв его на своих пленных.
Когда его впервые привели к ней, её красивые черные глаза остановились на пленнике с веселым любопытством.
На Трофиме был изодранный в боях кафтан; сапоги стоптанные, ветхие. На голове ничего не было. Пышные, вьющиеся белокурые волосы обрамляли его лоб. Трофим держался с достоинством.
– Накормите его, сведите в баню, да чтобы он одежду сменил... У пани Каменской не должно быть слуг в лохмотьях. Это не к лицу владелице древнего замка...
Сказала это и исчезла вместе с провожатыми своими в глубине парка.
Слуги повели Бедарева в людские избы. Нашелся один парень, говоривший хорошо по-русски, некогда жил он в Москве, служил у князя Мстиславского, а потом бежал к себе на родину в Беларусь. Звали его Лукаш.
– Хорошая у нас хозяйка! Добрая и веселая. В замке то и дело устраивает она богатые пиры. А если бы ты попал к соседу нашему, хорунжему Бенедикту Манюшевичу, то едва ли прожил бы до будущего лета на белом свете. Жестокий он, бессердечный. Выжимает из пленных все соки.
Трофим сказал смиренно:
– Рад служить честно пани Каменской. Бог, я вижу, сжалился надо мною.
Его не оставляли мысли о побеге из плена. Князь Курбский сильно смутил его рассказом о позоре его семьи от рук царя Ивана, но на измену это его не склонило – только ожесточило. С тех пор Трофим стал усердно выполнять все работы, которые ему поручали: был конюхом, колол дрова, возил воду, плотничал. Однако делал он это притворно, стараясь притупить бдительность своих надсмотрщиков. Его усердие снискало ему общее благоволение со стороны десятников.
Трофим заинтересованно присматривался к здешней местности, прикидывая пути своего исхода из плена. Попутно он вспоминал Москву, окружающие ее селенья, часовенки с древними иконами. При этом он уносился мыслями к дому Никиты Годунова, вспоминал Анну, и делалось ему так тяжело на душе, так грустно. «Неужели никогда не увидимся?».
Не выходило из головы у него и то, о чем ему сказал князь Курбский. Неужели, в самом деле, это правда? Неужели его мать жива? Крепко засели у него в памяти слова «монастырь близ Устюжны-Железнопольской». Обида душила его, но на предательство не подвигла.
Однажды, когда он работал на водяной мельнице, у подножия холма, на котором стоял замок, к нему приблизилась на коне сама пани Каменская.
Он почтительно поклонился ей. Она приветливо кивнула ему в ответ.
Она была одна. Обратившись к мельнику, спросила – не знает ли он человека в окрестности, который мог бы позолотить ее отцовский ларец.
Мельник ответил, что он не знает такого человека.
Тогда Трофим сказал, что ему знакомо это ремесло: его научили монахи в монастыре, где он некоторое время жил.
– Так ты понимаешь наш язык? – с удивлением спросила она.
– Немного, – ответил он.
– Если ты способен к тому ремеслу, то должен позолотить мне отцовский ларец, – сказала она, слегка склонившись с коня в его сторону.
– Как прикажете, панна, так и будет, – кротко ответил он.
– Придешь ко мне в конце дня посмотреть на тот ларец... – сказала она и помчалась на коне по дороге к замку.
Вечером Трофим предстал перед пани Каменской в ее комнате, украшенной картинами и древним оружием.
Ларец стоял на столе. Он внимательно осмотрел его. Сказал, что позолотить ларец не представляет особого труда, и объяснил ей, что для этого нужно.
Она спросила его – женат ли он, а если не женат, не осталось ли у него в Московии невесты.
Он ответил, что ни жены, ни невесты у него нет.
Она приказала ему сесть за стол и выпить с ней вина. Он робко подчинился, но, потом опомнившись, вскочил со скамьи, низко поклонился.
– Прости, пани!.. Отпусти меня, ради Бога!
Ее лицо стало сердитым. Она топнула ногой, но не держала.
Мельник, как выяснилось белорус по национальности, но литвин по принадлежности, узнав теперь, что работавший на мельнице плотник знает его язык, тоже завел беседу с ним.
– И с чего Стефан король затеял войну с русскими? Не по душе мне была та война. Да и другим холопам в Польше и Литве не хотелось воевать с русскими. Одна кровь у нас с вами. Жаль мне тебя! Короли воюют, а у нас чубы летят.
Немного помолчав, он продолжал:
– Народ наш хотел еще до короля Стефана, чтобы ваш царь сидел у нас королем. Не знаю – почему того не случилось. Иль потому, что вера разная? Но ведь тяжко и нам православным христианам самим быть под Люблинской унией. Литовские паны пострадали от унии... Они и ныне не отстают от мысли, чтоб отложиться от Польши.
Трофим сказал в ответ:
– На Руси много разных вер, есть даже язычники и магометане, а защищать ее идут все вместе, заодно... Ваш народ – христиане... Не могло то послужить помехой. Не верю тому я. Из-за Ливонской земли то несогласие.
Подойдя ближе к Трофиму, мельник прошептал:
– Тебе бежать надо, вот что. От нас и погони не будет. Пани София добрая... Она жалеет вашего брата. У нас бегали. Леса кругом дремучие.
Парень посмотрел с некоторым подозрением на мельника. Он сам день и ночь думает о том же. Мельник будто угадал его мысли – не провокатор ли. Тем не менее, он, как бы отрешенно, спросил.
– Как это сделать?
– Тебе будет нетрудно, если ты знаешь наш язык. А коней у нас немало. Пасутся они вот тут за мельницей. Да, ты и сам конюх – своих лошадей, привыкших к тебе, в достатке. Мы поможем тебе. Мне жаль тебя: парень ты молодой, видать, грамотный. Не к лицу тебе холопом быть да пленником.
Трофим промолчал.
– Ты и не задумывайся. Теперь, после победы Батория во всей войне, у нас стало просто. Паны пируют, да, и Богу молятся, памятуя свое поражение под Псковом. Подожди, когда у нас пир будет, да и беги...
Курбскому доложили, что московит Трофим Бедарев живет у Софии Каменской. Он – конюх на усадьбе «Стара Весь». Хорошо бы пустить по Москве слух об его измене.
Вот и помощник его зловеще сообщает:
– Вижу я – холопом он царским, верным человеком у Ивана был, да и не нарочно ли его оставили тут у нас? Не шпион ли он? Надобно и воеводе здешнему знак дать – мол, лазутчика нашли... Пани Каменская прячет его. Эта пани против тебя не раз выступала перед панами, звала тебя изменником! Не худо бы припомнить это.
Курбский молчал. Он думал: не слишком ли много чести пускать по Москве слух о переходе на сторону поляков незнатного стрельца? Стоит ли ради этого поднимать шум? Князю Курбскому к лицу ли вступать в борьбу с пленным холопом. Смеяться будут королевские вельможи. Другое дело оклеветать, показать изменником нужного и верного царю вельможу. Говорят, ездил же тот в Рим с посольством к Папе... Такое обличение недругов и в прошлом из моих рук бывало. Приласкать привлечь на свою сторону этого юношу, похоже не получится.
– По времени уместна ли ныне мне эта месть. У каждой вдовы, у каждой красивой панны есть любовники – за это король на нее не рассердится. В Москве пускать такой слух стоит ли? Важный ли человек – тот Трофим... И какой царю он слуга...
Помощник его рассмеялся:
– Поздно, князь. В Москву уже наказал я, чтобы донесли о нем. Малый он или не малый, а царю Ивану все будет досада от того.
Когда шел этот разговор, в соседней комнате стоял сельский мельник, которого для размола зерна вызвали на усадьбу Курбского. Услыхав имя Софии Каменской, он стал прислушиваться.
Мельник, выслушав указания по работе, почти бегом направился по дороге на усадьбу Каменской.
Найдя в конюшне Трофима, мельник передал ему все, что слышал в доме Курбского.
– Меня сочтут изменником! – ужаснулся тот. – Что же мне теперь делать? Я – изменник!
– Я смотрю, к пани Каменской опять гости собираются. Возьми ночью лучшего коня в ее конюшне и скачи к московскому рубежу. Он не так далеко отсюда. Скачи, не теряй времени, – сказал старый мельник.
Затем он на ухо прошептал Трофиму:
– А чтобы твой царь встретил тебя не плахой, а с приветом, возьми у меня... Там я, на мельнице, спрятал бумаги важного польского стражника, их в лесу он хмельной потерял. Вез он бумаги те в Краков. В них я видел списки польских шпионов в Москве. Среди прочих там могут быть и люди Курбского. Может в них люди царя Ивана найдут то, что ему нужно, и знать он будет то, чего, по мысли панов, царь не должен знать...
Трофим, как и положено конюху, принимал, поил и кормил лошадей гостей своей хозяйки, обихаживал их повозки, чтобы не вызвать раньше времени подозрений о своих планах на скорый побег. Все её слуги были в замке – важных гостей тоже надо было кормить и поить.
В одной из бричек увидел Трофим кожаную заплечную сумку с какими-то бумагами. Он их открыл, подойдя к свету свечи. Он чуть не задохнулся от нахлынувших чувств, когда разглядел те большие листы. В них был нарисован подробный план наступления польских сил на Русь вкупе со шведами и крымским ханом. Он понял, что все это нужно любым способом доставить царю. А еще он понял, что погони теперь не избежать
Наступила ночь. Луна то скрывалась в темных косматых облаках, то снова появлялась в полной своей красе. Пани София веселилась с приехавшими к ней погостить воеводами. Из окон замка доносились песни, топот плясунов, звеневших своими шпорами, крики, веселый, хмельной шум...
Трофим потихоньку оседлал самого быстроногого коня, закинул за спину ту сумку с большими листами, и, выведя тихонько коня в ближайшую рощу, вскочил на него и помчался по дороге прочь из усадьбы.
Мельник перед этим отдал ему те польские документы и указал, где лежит ближайший путь к московским рубежам. Простились они, как родные. Белорус обнял его и поцеловал, пожелав ему благополучного пути. Долго смотрел старый мельник вслед скачущему на коне Трофиму, спрятавшись в стоге сена. На глазах его сверкали слезы.
Среди болот, сквозь дремучие леса пробирался Трофим к московскому рубежу. Коня пришлось оставить в одной из литовских деревень. По дорогам скакать на коне стало опасно – все больше всякой стражи стало сновать вокруг – охрана была расставлена королевскими воеводами на путях к Руси, чем ближе к границе, тем плотнее.
Тем не менее, в литовских деревнях крестьяне, все больше белорусы, ему, как могли, помогали – они прятали его у себя в хатах, давали ему пищу, провожали его по потаенным лесным тропам. А чтобы не растерзали Трофима дикие звери, снабдили его пистолью и кинжалом.
Горя желанием скорее вступить на родную землю, он почти бегом пробирался по лесным тропам. Сердце билось невыразимою тревогою, горячая, мучительная мысль о том, что на родной стороне о нем говорят как об изменнике, терзала его. Люди, знакомые ему, проклинают его. Они думают, что и впрямь он изменил родине.
Да разве он по своей воле сидел на усадьбе пани Софии? Разве не искал он постоянно удобного случая, чтобы сбежать от нее? Разве покидала его хоть на единый час мысль о родине? Ему удалось в ту ночь бежать, то только потому, что слуги были все в доме, прислуживая на пиру, устроенном панной Софией в честь гостей-воевод, да и кони оставались лишь под его надзором. Дворовые слуги спали хмельные в своих хатах.
Трофим спешил в Москву и не только ради себя, ради своего оправдания. Он узнал из разговоров сановных гостей пани, что король и Замойский тайно принимали у себя послов от крымского хана. Король хотя и заключил мир с московским царем, но не оставляет мысли подготовить новую войну против русских. А с ханом у него был совет об одновременном нападении на Русь.
Много всего наслушался он у пани Каменской и теперь спешил обо всем этом рассказать в Посольском приказе, а коли то угодно будет, и государю.
Путь его к рубежу становился с каждым шагом все опаснее. Везде попадались ему конные разъезды польских порубежников. Однажды он едва не попался им в руки. Но он постоянно старался утешать себя тем, что нет ни радости вечной, ни печали бесконечной!
Настал день – чужбина осталась позади Трофима.
Его нога ступила на родную, русскую землю. Это был для него день великой радости. Он с восхищением окидывал взглядом открывшуюся перед ним местность. Вокруг была мирная жизнь.
В литовских деревушках ему приходилось много всего слышать о мародерстве наемников короля Стефана – немецких, венгерских и разных других ландскнехтов. Было известно, что Баторий не брезговал брать к себе в войско всяких бродяг, заведомых воров и убийц. Они никого не боялись, никого не слушали, сам король ничего не мог поделать с их воровским разгулом.
Снял шапку Трофим, поклонился на все четыре стороны, помолился, обратив лицо к сельскому храму, и стал спускаться с холма по извилистой тропинке вниз.
В деревне он заночевал, а затем по дороге, которую ему указали крестьяне, двинулся в дальнейший путь.
Теперь он готов был пуститься бежать по дороге к Москве. Он богаче всех богачей!.. В его душе величайшее в мире богатство – любовь! Она окрашивает небо в мягкий розовый цвет, темную чащу хвойного бора она осыпает красными, ярко-золотистыми, лиловыми, шелково-белыми цветами.
Трофим, прибавил еще шагу! И он, с довольною улыбкой отталкиваясь палкой от земли, ускоряется по пути к столице.
Глав 5: Возвращение
Темнее тучи Никита Годунов. То, что ему сегодня сказали в Разрядном приказе, убило его, повергло в страх и тоску, – государю стало известно об измене Бедарева Трофима, который состоял у него, Никиты, на службе и столь продолжительное время жил у него в доме.
Теперь жди грозы. Борис Годунов и тот уже не заезжает на его усадьбу, как бы избегая иметь дело со своим дядей.
Феоктиста Ивановна, услыхав обо всем этом от него, горько расплакалась.
– Что же это такое?! – причитывала она. – Какое лютое время!
Никита сидел один в горнице, когда к нему подошла Анна и, упав на колени, проговорила:
– Батюшка мой родимый, отпусти меня в монастырь. Думала я, думала, да и надумала уйти от суетной жизни в монастырь, замаливать свои грехи... Не могу я больше жить так, как живут другие люди. Незачем мне больше жить в моем тереме, коли Трофим изменником царю и родине стал...
Никита Васильевич сидел молча, безучастно глядя на дочь. Все рушилось, все гибнет: и его многолетняя, честная служба царю, и его семейный уют, и надежды на тихий отдых в старости после службы. Куда идти? К кому обратиться? Да и что он будет говорить? О чем?!
В такие трудные для царя, для отечества дни – измена! Что можно придумать позорнее, преступнее, грешнее этого? Сам бы он, Никита, теперь, попадись ему в руки Трофим, убил бы его. За измену родине – все дозволено, все священно и Богу угодно. Трофим – Иуда?! Так ли это? Может ли это быть?
– Нет совести у вас! Молчите!.. Не шумите!.. Прочь! Может быть, попусту болтают... Глядь, ничего и нет!.. А вы ревете!
В это время на дворе появился верховой. Никита все понял, увидев его.
– Собирайся, Никита Васильевич, государь тебя требует, – проговорил, не слезая с коня, знакомый Годунову стрелецкий начальник кремлевской стражи Анисов.
Вскоре он поскакал на коне рядом с ним в Кремль.
Никите Годунову велено было царем сдать свою должность стрелецкого начальника воеводе Соломину, бывшему в дальнем отъезде на поимке разбойников. Государь обошелся с ним холодно, когда он был на приеме во дворце. Никита понял, что на него легла тяжелая государева опала.
Он сидел теперь целые дни дома в глубоком унынии. На посад стыдно выйти – все соседи уж знают, что Трофим Бедарев впал в немилость у царя. Смотрят искоса люди, нехотя здороваются. Хоть в петлю лезь от тоски и позора. В несчастье познаются друзья, и вот оказалось, что их особо и не было. Даже Борис Федорович и тот покинул его, Никиту. А за что? Да разве мог он, Никита, знать, каков будет Трофим? В чужую душу не влезешь, чужая душа – потемки.
Так тяжело, так тяжело на сердце у Никиты, что и Богу молиться не тянет. Вот и теперь: из комнаты дочери опять доносятся всхлипывания и причитания. Но стоит ли утешать?! Что скажешь ей?! Какие слова могут унять ее рыдания?
Никита сидит за столом, опершись головою на руки, – горькая дума бродит в его голове: не согласиться ли и впрямь на пострижение в монахини своей дочери Анны? Воля Божья. Против судьбы не пойдешь.
Оделся Никита в новый кафтан, собравшись в Вознесенский девичий монастырь, чтобы поговорить с игуменьей о своей дочери Анне, посоветоваться, послушать, что скажет старица.
В царевой рабочей комнате – Иван Васильевич и Борис Годунов. Царь сидит за столом, быстро перебирая четки, хмурый. Годунов, как виноватый, вытянулся перед ним, опустив голову и тихо переминаясь с ноги на ногу.
– Ну, что скажешь мне про того Трофима!?
Голос царя зловеще приглушенный; взгляд острый, сверлящий душу, такой взгляд, когда от царя можно ожидать всего, даже казни. Под тяжестью такого взгляда царя немало бояр, князей и простых служилых людей прямо из этой комнаты ушли на тот свет.
– Государь, изменник ли он?! Мы знаем, что многих наших воинов побили и в плену. Кто знает...
Царь нетерпеливо хлопнул со всею силою рукой по столу:
– Не успокаивай меня! Привык я ждать худшего, нежели лучшего! С малых лет потерял ваш царь веру в людей. Дело царское справлять честно – мало охотников. Жизнь то показала. Ну, говори, слушаю тебя!
– Трудно, батюшка государь Иван Васильевич, мне говорить в защиту того, кого я не считаю преступником. Должен прежде я увериться в том; что болтают бродяги, злые люди, – не могу я почесть за святую правду. Казни меня, но я от своих слов не отступлю.
Царь терпеливо слушал Годунова.
– Хотел бы и я так же думать о нем, как ты... Не худо разувериться во зле, но как?
В дверь постучали. Годунов открыл.
В комнату вошел князь Мстиславский. Низко поклонился царю.
– Говори. Чего поторопился? Обождал бы.
Мстиславский вздохнул, развел руками:
– Винюсь, великий государь, – в Дорогомилове задержали мои люди человека, а у него нашли планы с польскими буквами... О том донесла мне стража.
– С польскими буквами?! – задумался царь. – Что за человек?
– Не ведаю, государь... Наш, русский.
– Вели привести его сюда... Обыщите, нет ли ножа?
– Слушаю, государь!
Царь Иван покачал головою:
– Смельчак! Хотел бы я посмотреть на него. Вот, гляди, каковы есть люди у короля!.. Жизни не жалеют за нас!.. Приказываю я тебе через доброхотов наших там разведать: изменник ли тот Трофим? Не пожалей казны! Иди!
– Слушаю, великий государь! – громко ответил Годунов на слова царя, поклонился и вышел из государевой комнаты.
Явился князь Бельский, царь с усмешкой произнес:
– Не любишь ты Годуновых! Вижу, Богдан, поперек дороги они стали тебе. Да и Нагим тоже, и Никите Юрьеву. Годунов – сила! Не справиться вам с ним. Чую, возьмет он верх надо всеми вами... Опалу ждете царскую на него?.. Не так ли?! О, если ему срубить голову, как бы возрадовались вы!
Бельский смущенно заморгал глазами, не понимая, зачем царь говорит все это.
– Вот бы вам потеха была, коли я опалу на него наложил! Насмотрелся я на своих придворных холопов. Почему ревнивы? Потому что любят себя больше царя и родины. Невелика честь государю иметь таких усердных слуг!
После некоторого раздумья Иван Васильевич сказал:
– Трое уж мне из вашей толпы доносили на Трофима Бедарева, что служил с Никитой Годуновым, – будто он изменил мне. И ты тоже. А скажи: так ли это? Говори, уже... Почему вы его называете изменником?
Бельский с низким поклоном, жалко съежившись, ответил:
– От смоленских дьяков то слышал я...
– А они от кого?
– Не ведаю, государь...
– Мало ты знаешь... Пошел вон! Болтун!
Царь ударил Бельского посохом. Бельский быстро скрылся с глаз его.
Постучали. Опять Мстиславский - низко поклонился:
– Дозволь, государь, слово молвить...
– Говори.
– Тот молодец – наш, русский. Трофимом Бедаревым назвался.
Царь с удивлением подался в кресле назад, пожав плечами:
– Бедарев?
– Так, великий государь.
– Веди его сюда. Живо!
Царь стал быстро ходить из угла в угол своей комнаты.
Вскоре вернулся Мстиславский. Позади него шел Трофим.
–– Говори, где был, что видел - оглядел с головы до ног Трофима царь.
Трофим встал на колени:
– Батюшка государь, бежал я из польского плена...
Он стал рассказывать царю обо всем, что с ним было. Упомянул и о Курбском, и о мельнике, который подслушал разговор князя.
Когда царь выслушал рассказ Трофима до конца, его первым вопросом было:
– Стало быть, Курбский через своих шпионов оговаривал моих верных людей? И мельник то слышал?
– Истинно, государь, так мне передал тот белорус-мельник вместе с бумагами о тех шпионах.
Царь задумался. На желтом, болезненном лице его снова появились красные пятна.
– А где те планы Стефана Батория, что ты привез с собой?
Мстиславский подал царю Ивану свиток бумаги.
Царь развернул его. Стал внимательно рассматривать.
– Гоже... хорошо... ладно... – с торжествующим выражением на лице, про себя говорил он.
Свернув опять свиток, Иван Васильевич пристально посмотрел в лицо Трофиму, продолжавшему стоять на коленях.
– Встань! – махнул он рукой.
Тот поднялся.
– Вижу, что верный ты мой холоп. Иди к Никите Годунову, скажи ему: государь не гневается на него, но рад, что имеет таких слуг, как он. Так и скажи.
Обратившись к Мстиславскому, царь строго проговорил:
– Накажи Богдану Бельскому, чтоб из моих конюшен подарили ему оседланного, лучшего коня и одежды лучшие, чтоб ему дали. Пускай Бельский сам подведет Бедареву дареного того коня. Слышишь, – сам он подведет коня.
– Слушаю, великий государь, слушаю.
– Отныне сей молодец будет в моей дворцовой страже.
Снова Трофим и поблагодарил царя за его милости к нему.
Иван Васильевич невольно воскликнул, глядя на удалявшегося Трофима:
– Какой достойный служака!
После ухода князя Мстиславского царь разложил на столе принесенные ему свитки и принялся внимательно рассматривать их. Перед ним предстали во всей наготе замыслы королевских вельмож о новом походе, вкупе с крымским ханом, на Россию.
Тому, что польские паны думают о новом походе на Русь, он не удивился, ведь и сам он спит и видит, чтобы снова двинуться на короля и отнять у него Ливонию. Его удивило желание панов примириться с татарским ханом, вечным врагом христиан.
«Выгода выше Бога!» – улыбнулся царь.
Феоктиста Ивановна подошла к воротам, чтобы посмотреть, хорошо ли они заперты. С некоторых пор у нее появилась какая-то боязнь чужих людей и всяких посланцев из приказов и других пришельцев.
Страх и печаль ходили за ней по пятам. Никита уж сговорился с игуменьей, чтобы Анну отдать в монастырь. После того и она, Феоктиста, примирилась с этим, ибо не хватало уже у нее сил отговаривать от этого дочь.
Но только Феоктиста захотела потрогать запоры на воротах, как на воле раздался знакомый голос. Она вздрогнула, холодок пробежал по ее телу.
– Кто там? – крикнула она.
– Отворите, это я – Трофим!
Ничего не понимая, она заторопилась в дом к мужу. Вышел Никита Годунов.
– Ты ли это? – крикнул он.
– Батюшка, Никита Васильевич, как есть я. – донесся с воли голос Трофима. – Пусти меня! Не опасайся.
– Как тебя пустить-то?! – растерянно произнес Никита.
– С государевым и милостивым словом к тебе!
– Коли так, входи, – обрадованно вздохнул Никита.
Ворота открылись, и вошел нарядно одетый Трофим.
Облобызались.
– Государь велел передать: он не гневается на тебя, но рад, что имеет таких слуг, как ты, – весело произнес Трофим.
– Слава тебе, Господи! – широко, с чувством перекрестился Никита. – Ну, идем ко мне в хоромы. Идем, дорогой гость... Рассказывай!
Феоктиста бегом побежала в дом. Она сказала Анне о том, что вернулся Трофим. Анна взглянула на нее испуганными, недоверчивыми глазами. Она вскочила с постели, побежала на крыльцо. Ей навстречу шли отец и он.
– Любуйся... Вот он! – сказал Никита Годунов. – Смотри!
Анна, забыв про отца, про мать, про все на свете, бросилась Трофиму на шею и горько разрыдалась. Он горячо поцеловал ее, тихо проговорив:
– Милая! Как тосковал я!.. Эх, если бы ты знала!
Феоктиста Ивановна засуетилась, чтобы достойно отпраздновать неожиданное великое счастье.
– А меня государь взял к себе в дворцовую стражу телохранителем.
Анна не спускала глаз с Трофима. Она не смущалась. Слишком глубоко ее горе было в его отсутствие, и теперь она считала себя свободною в выражении своих чувств. Отец был рад, что она ожила, повеселела.
За столом Никита Годунов стал рассказывать о своих невзгодах: о том, как ему и его семье пришлось пострадать за него.
– Едва руки на себя я не наложил... – тяжело вздохнув, закончил он свой рассказ. – А теперь рассказывай о себе ты.
Трофим стал рассказывать о себе.
И мать, и дочь, слушая его, проливали обильные слезы. И только когда рассказ дошел до беседы с царем, все снова повеселели.
Глаза Анны блестели счастьем. Трофим старался сдерживать до времени свои чувства к ней.
Отец и мать тоже светилась радость, и то, о чем все они думали в это время, каждый пока держал при себе.
Царь Иван знает: победы не веселят польского короля.
Надежда на покорность россиян не оправдалась. Мысли мрачные в головах неприятельских воевод. Орды немецких ландскнехтов, венгров, итальянцев, шотландцев и французов в королевском лагере шатаются без дела, требуют уплаты жалованья - из-за добычи дерутся между собою... Доходов нет... Траты на войну стали пустым расточительством. Мелкие, неродовитые шляхтичи ропщут на военачальников. Захотел король образовать постоянное войско из мужиков королевских имений, и это дело сорвалось - не пришлось по вкусу панам.
Баторий ссорится со своими воеводами, сваливая вину на них. Воеводы остаются при своем, а если и подчиняются, только из страха подвергнуться наказанию. Замойский не ладит с Радзивиллом. Это значит, литовский магнат не хочет уступать первенства польскому пану.
С какою яростью, смирив Пруссию, собрав громадную дань с побежденного Данцига и заключив союз со Швецией, Баторий набросился было на русские окраинные города, уверенный, что двинутые им войска против царя московского того устрашат, повергнут его в страх.
Полоцк, Сокол, Невель, Великие Луки в руках Батория, но... Псков! Уж не начало ли это конца?! Да, Псков!
На сейме уже возникло разногласие между королем и шляхтой, которая просила короля остановиться, прекратить войну. Недовольный этим король ушел с сейма. Напрасно вельможи, наемники-немцы и венгры обнадеживают короля победами, стоят за войну.
Пленный немецкий ландскнехт рассказал царю, какие богатства сулил им Стефан, если они возьмут Псков. Ошибся венгерский владыка Польши. Воеводы сдержали царев наказ.
Вот он, этот пленный ландскнехт, на коленях перед царем бормочет в страхе о неудачах своих собратьев-немцев под стенами Пскова. Жалуется на короля, проклинает его за то, что тот привел его, честного немецкого ландскнехта, в русскую землю. Обманул король, суля золотые горы от этой войны - на самом деле «бедным немецким солдатам» ничем не пришлось поживиться.
Иван Васильевич спросил:
– На что же надеялись немцы, его соотечественники, идя войной на Русь, на какие «золотые горы», о которых он, немец, только что сказал?
Ландскнехт, мямля, рассказал. Говорят, будто в Пскове, в церквах, много золотых крестов, чаш, блюд, риз, а у купцов несметное обилие товаров и денег, и богатых одежд... Все это могло бы обогатить немецких солдат.
«Увы, Псков не пал!» – было написано на слезливом лице ландскнехта.
И воеводы царские не таковы, как их расписывали в Польше и других странах.
– Таких воевод, как русский главный воевода Пскова князь Шуйский да его помощник князь Скопин-Шуйский, таких воевод победить невозможно! – сказал, махнув рукой, немец.
Каждый воин Батория теперь испытывает стыд и разочарование. Король, потеряв большую часть своего войска от бесплодных штурмов, со стыдом ушёл из-под стен Пскова. Он согласится на все условия мира.
Горе, горе бесславно пролившим кровь под Псковом полякам, литовцам, венграм, немцам и другим людям, ставшим под знамена Стефана Батория! Все они обмануты, обесчещены.
Немец сообщил также царю о том, что многие польские паны и мужики, и особенно литовцы, вслух ропщут на короля, называют его «чужим», «пришельцем». Недовольство против войны и Стефана Батория у неродовитой части шляхты и среди крестьян растет.
Царь велел напомнить немцу о том, с какою жестокостью они расправлялись с мирным населением в Полоцке. Один пленный поляк рассказывал царю, что он участвовал во многих сражениях, но нигде он не видел, чтобы так тесно и густо друг с другом лежали трупы. Немецкие маркитантки вырезывали из трупов жир для лекарств от ран, это же сделали с трупом и самого убитого воеводы Шеина. Он, московский государь, писал Стефану жалобу на жестокость немцев, но король ничего не предпринял против этого.
Немцы и теперь творят то же.
– Нет... нет... не может быть! – залепетал он в страхе.
Иван Васильевич крикнул, чтобы скорее его увели с царских глаз.
Глава 6: Особые поручения
Иван Грозный старел, сил на всё у него уже не хватало. Реализовать всё задуманное по укреплению государства ему так и не удалось. Его опричнина была первой попыткой наведения порядка на Руси, но с помощью силы и устрашения. При нём Русь, хотя и расширила свои пределы во все стороны света, оставалась практически неуправляемой. Дела в ней делались, но системы в них не было. От решения одной проблемы царь переходил к решению другой. Он всё чаше заглядывался на Европу, глубоко интересовался её жизнью. Принимая оттуда послов и путешественников, подолгу беседовал с ними по всем вопросам, в том числе и по государственному устройству европейских стран.
В Московии уже при нем начались волнения среди народа, но лишь оппозицию среди бояр, в том числе приближённых к трону, он жестко подавлял. Он чувствовал близость Смуты и делал всё, что было в его силах для наведения порядка и укрепления своей власти.
Для её централизации, им была выстроена Приказная система управления, включающая в себя больше десятка Приказов. В том числе: Разбойный приказ, Приказ большого прихода, Разрядный приказ, Приказ счетных дел, Посольский приказ, Дворцовый приказ. Царь сам лично подбирал и назначил бояр на должности руководителей Приказов, присваивая им чин дьяков.
Но долгожданного порядка на Руси так и не было. Зато немало было недругов у царя Ивана, как в его ближайшем окружении, так и за границами страны. Не все среди бояр, к примеру, были согласны с восхождением на вершину власти представителей рода Годуновых.
Сама жизнь подсказывала царю, необходимость иметь под рукой Приказ, представители которого бы постоянно наблюдали за тем, как на местах исполняются его указы, не зреет ли где измена, и как её выявить. Не успел он создать эту службу. Но у него были доверенные люди, постоянно информирующие его обо всём, что стало им известно о происходящем вокруг трона или двора, системы же государственного охвата событий в таком деле при этом еще не было.
Потому не только стоять за троном с топором, в высокой рысьей шапке, взял Иван Васильевич к себе в охрану Трофима Бедарева. Видя его верность, обширные знания и сообразительность стал он через голову Богдана Бельского давать ему особые поручения, связанные с безопасностью не только его, но и государства. Постепенно добавились еще и представительские функции. Тайно оформлял молодой назначенец свои новые полномочия, иногда в ущерб основным обязанностям. Все это очень не нравилось начальнику охраны царя Бельскому.
А началось все со списка шпионов, что Трофим принес царю из польского плена. Спустя несколько дней после его устройства на новое место службы, Иван Васильевич сказал ему:
- Ну что, молодец, сам притащил сих шпионов в письменах, сам и доставь мне их живьем для разбору. Знают они много про врагов наших, хочу и я то знать. Подбери себе в Стрелецком приказе толковых стрельцов в помощники. Пусть воспитатель твой Никита Васильевич Годунов тебе в этом деле поможет. Он начальник приказа, да и человек он надежный. Передашь ему от меня на словах, что это мое указание. Да, не сильно болтайте о том – врагов переполошите. Вот тебе список с тех бумаг.
- Слушаюсь, государь – сказал Трофим с поклоном.
Московские разборки
Получив от царя такое поручение, Трофим очень внимательно изучил тот список и направился к Никите Васильевичу Годунову. Иван Васильевич указал на секретность дела, потому он даже к Борису Федоровичу не зашел.
Выслушав его, наставник особо не удивился, а лишь порадовался такому поручению. Ему давно хотелось вернуть предателю Курбскому должок десятилетней давности, отомстить ему за то, что тот сдал полякам после побега из Москвы всю сеть русских информаторов в Литве. Тогда с арестами и его люди пострадали, поскольку в Стрелецком приказе всегда была своя разведка...
Задумчиво огладив бороду, он сказал:
- Ну что, Трофим Иванович, дело это богоугодное, врагов на Руси, скажем, нужно изводить. Только, сдается мне, что подобрать тебе помощников для него будет самое простое. Люди есть, и среди них немало способных. В моем Приказе только здесь в Москве с десяток толковых стрельцов за это отвечают. Словом, об этом не беспокойся, людей мы с тобой подберем.
Тут же Никита Васильевич заинтересованно добавил:
- Давай-ка, для начала, тот список изучим. Поглядим, что в нем есть интересного?
- Да, я его уже было посмотрел. Явки там все при монастырях, есть фамилии и клички посредников, а сами информаторы в основном скрыты - крупные имена за ними стоят. Вот и люди Курбского, которые меня пытались опорочить, явно себя не проявляют в этом списке. Есть только ниточка - действовали они через монастырских чернецов из Смоленска. Придется повозиться.
Оба они склонились над теми списками и начали их изучать уже совместно. И действительно примерно двадцать предателей в них были видны явно. С них и придется начать. Что-то о своих начальниках и информаторах они непременно сдадут – в тайницких казематах Разбойного приказа не промолчишь.
Но Никита Васильевич, как человек более опытный, сразу увидел некую систему в этих списках. Потоки информации по предательским каналам имели, как минимум, три направления. Их и нужно было разрушить для ощутимого успеха в этом деле.
Первый из них вел непосредственно из Речи Посполитой в Запорожскую Сечь и далее на юг Руси – в Гуляй Поле, на Дон и Поволжье. Туда, помимо обмена информацией, шли оружие, деньги, польские ландскнехты и советники для организации военных действий против царских устремлений на юг.
Никита Васильевич уверенно сказал:
- Никаких воинских ресурсов тебе, Трофим, не хватит, чтобы справиться с врагами нашими на этом направлении. Это война на долгие годы вперед. Задача эта для всего нашего воинства, а, значит, сейчас она моя. Позднее её будут решать другие поколения русских воевод и их воинов.
Подумав, он добавил:
- Начнем мы с малого. Надо достать и разгромить ватагу разбойника Илейки Муромца, моего обидчика в стычке под Вологдой. Не должен он вольготно гулять по нашим землям и смущать своим примером людей. По его следу мы пустим твоего недавнего подчиненного десятника Богдана Кучку. Я его при себе держу, многим ему обязан. Сам он родом из Пскова, неплохо разбирается в Ливонских делах, знает языки и польский, и литовский. Будучи в стрелецкой разведке, ему приходилось уже ряженым за врагами царёвыми следовать. К тому же, он на редкость сообразительный. Ты как, не против этого?
Трофим искренне ответил:
- Как я буду против него?! Он и мне немало помог при обороне Пскова. Сотник-то я был молодой, он не раз давал мне дельные советы и всегда был на самых трудных участках в стычках с врагами. Мне уже передали, что он пытался вынести меня с поля боя после моего ранения, да сам был тяжело ранен.
Воевода подтвердил:
- Это так. Ему и карты в руки. Знать об этом его поручении будем только мы с тобой, да несколько моих доверенных стрельцов на западных рубежах наших, в Ливонии. А дальше поглядим. Но, однако, продолжим – сказал он.
- Следующее тайное направление врагов наших, и это видно, связано линией Речь Посполитая - Смоленск и далее - на Москву. У него есть униатское прикрытие по монастырским каналам. Там скрылось немало беглецов от власти нашего царя с их непримиримой ненавистью со времен еще до опричнины. Ты это знаешь. В этом кубле прячутся твои обидчики от князя Курбского. Здесь тебе лучше всего поможет мой человек в Смоленске, который негласно действует там под видом мелкого торговца. За многим в этом городе нужно приглядывать и неявно – это наше пограничье. Зовут его Семен Меняйло, обитается он, и это понятно, в торговых рядах.
Третье направление потоков вражьей информации тоже очевидно – это духовенство мятежного Новгорода. Что тебе объяснять, ты и сам жил долго под его прикрытием. Здесь находятся самые идейные противники царской власти. Вредителей на этом направлении тебе самому придется выявлять, монастырские порядки только ты и знаешь. Для связи в Новгороде у тебя будет Иван Брюзгин, тоже из бывших чернецов, но он в боях за Русь в Ливонскую войну со стрельцами побывал - нашим стал.
В Москве же вместе будем действовать, по обстановке. Здесь у нас помощники всегда будут, все ходы, и выходы по городу знают – царя, как ни как, охраняют. Вот с их помощью мы и начнем вычищать столицу нашу. Пусть они нам доставят для первого дознания тех, кто в списках явно обозначен. А потом ими в Разбойном приказе займутся. Все поведают, что знают точно, и о чем только догадываются.
Так они и согласились действовать – детали решались по ходу дела.
Вновь зазвучали по Москве уже подзабытые призывы: «Слово и дело!». Сжались сердца у тайных противников царской власти. Это стрелецкие разъезды одновременно кинулись брать под стражу явных шпионов Речи Посполитой из добытых списков. В Польшу по тайным каналам полетела информация об этом переполохе в Москве к неудовольствию тайных служб Стефана Батория и его союзников. Руку царя Ивана они знали, а потому понимали, что скоро многое тайное станет явным. Так оно и вышло.
В Стрелецкий приказ стали свозить задержанных, таковых в столице оказалось человек двадцать. Их помятых и напуганных по очереди допрашивали Никита Васильевич Годунов и Трофим Бедарев, главные порученцы царя. Наговорили те шпионы сперепугу много, но документальных свидетельств на тех, кто был главной целью дознания, оказалось на редкость мало. Зацепить затаившихся бояр, доброхотов польских властей, с наскоку не удавалось, хотя фамилии их были на слуху. А царь пригласил их с первым докладом уже на пятый день.
Иван Васильевич сидел в кресле. Голова его устало опустилась на грудь. Едва слышно он прошептал пришедшим:
- Вон мои бояре со времен дворцового мятежа, почитай, два десятка лет с лишком ждали, когда я умру, а я все жив, пережил многих ожидальщиков. Я тоже ждал, когда же буду править царством... как хочу! А вот видишь... До сей поры жмут меня бояре, с врагами общаются. Они переживут еще многих царей. Бояре у нас - сила! Разве их всех переживешь?! Но то, чего я жду для Руси, - будет!
И опять шепотом, едва слышно произнес:
- Боярам из врагов я вынужден пока поклониться за науку... Мои соратники по опричнине - Вяземский, Басмановы, Грязные, Малюта!.. Царство им небесное! Нет уж их! Да и помогли ли бы они царю ныне? Не то время. Их время ушло.
Царь приподнялся и помолился на икону.
- Да. Нагрешила вдоволь моя опричная дружина. Бог с ней! Жаль Малюту, храбрый и верный был рыцарь. Такие люди на своем куту не умирают. Изрубили его проклятые немцы.
С мягкой грустью в голосе Никита Годунов ответил:
- Позорят его, а того не возьмут в толк, что своею смертью он пример любви к родине показал... Первый взошел на немецкую крепостную стену, бился до последней капли крови... Пал, как честный, бесстрашный воин на моих глазах Иван Васильевич. Его смерть вдохновила войско, и крепость та была взята...
- Подойдите!
Докладчики приблизились к царю.
- Не замечали ли чего в ходе расследования? Не шатается ли братия моя?!
Отвечал Годунов, и ответил не сразу. Задумался.
- Одно осмелимся молвить тебе, батюшка государь, уверенно. Твое доброе сердце во зло употребляют люди вокруг тебя. Ты зело печешься о подданных своих, и то в грех иных вводит. Многие ни во что сочли твое расположение. Они до плахи довели себя в те поры дворцового мятежа и опричнины. Их последователи и сейчас у нас под подозрением. И позволю себе я сказать только то, что доказано. Вот Щелкаловы, да и Никита Романов на высокие посты возведены, обласканы тобою, а с поляками тайно общаются, и с голландцев мзду тянут непомерную и тем страну ту от нас отталкивают. Обижают и аглицких гостей... Забыли, что неправедно нажитая прибыль - огонь. В том огне сгорают государства важные дела.
Иван Васильевич вскочил с места, сердито стукнул посохом об пол:
- Что ты сказал? Щелкалов? Никитка?!
- Да, государь.
- А ты почем знаешь? Никита Васильевич, будь прям! Не хули!
- Доложили нам о том сами аглицкие люди по следствию...
- А где то писание? И справедливо ли оно? Чего ради держат его в ящиках Посольского приказа?! Не все одинаковы и аглицкие люди... Не всем верить можно!
- Оно у нас.
- Читай, коли так! Читай! - снова раздраженно стукнул об пол посохом царь Иван.
Никита Васильевич достал бумагу и начал медленно, с расстановкой читать:
«Объявляю, что когда я выехал из Москвы, Никита Романов и дьяк Андрей Щелкалов выдавали себя родственниками будущего царя и потому так и назывались многими людьми, даже многими умнейшими и главнейшими советниками».
Иван Васильевич побледнел.
- Убери бумагу! - махнул он рукой. - После прочтешь. Устал я. А теперь идите! Оставьте меня одного. Постой... дай бумагу! - царь быстро выхватил ее из рук Годунова. - Передайте, чтобы мне из Разбойного приказа все подробно докладывали о следствии вами учиненном.
Годунов и Трофим поклонились и вышли.
«Проклятые!» - царь с отвращением плюнул. Боярская измена принесла свои горькие плоды. Согрешили бояре. На веки вечные запятнали себя. Тяжело бороться царю с внешними врагами, а с внутренними - еще тяжелее. Горько!
Казни на площади перед Кремлем тех шпионов и их пособников начались уже через неделю – грехов их для приговоров Боярской Думе хватило.
Царь, похоже, посчитал, что к предательству имели отношение именно Романовы – его близкие родственники через первую и любимую жену Анастасию Романову-Юрьеву. Потому казнить он их не стал. Позднее были отправлены в ссылку пять сыновей Никиты Романова (двоюродные братья его сына Федора). Старший из них (будущий патриарх, отец Михаила) был пострижен в монахи Антонова-Сийской обители. Поначалу он выглядел подавленным, но потом его настроение изменилось. В Москву доносили, что «старец Филарет» ведёт себя гордо, заявляя другим монахам, что «скоро они увидят, каков он будет».
Тем не менее, за все ответил дьяк Андрей Щелкалов. Он был публично казнен в те дни по приговору Боярской Думы на Красной площади.
Европа в очередной раз содрогнулась. Она быстро забыла, сколько русского люда погубила в своих казематах в захваченных ею городах в ходе Ливонской войны. Часто сама она брезговала этим заниматься - палачами выступали предатели Руси, особо лютовали запорожцы.
Следствие в Смоленске
А Трофим тем временем устремился в Смоленск чинить розыск обидчиков своих и вражеских прислужников от князя Курбского. Ехал он в этот русский город верхом и тайно, обрядившись в монашескую рясу, благо, ему было не привыкать.
Он никогда не был в Смоленске, но немало знал о нем из монастырских летописей со времен общения по вопросам истории русской со старцем Феодосием, своим воспитателем. Через него он был знаком и с Летописью Смоленска, которая пишется уже более двухсот лет. Необходимый материал для размышлений ему дала и предварительная подготовка под руководством старшего Годунова, собственного наставника. Вместе они подытожили, что славная у города была история только во времена первых Рюриковичей в составе Руси.
Но уже в конце XIII века смоленские князья стали завязывать тесные отношения с Великим княжеством Литовским. Во время походов князя Ольгерда на Москву в 1370 году, тот получал военную помощь от русского смоленского князя. Потом тот, было, одумался и выступил против Литвы, но был убит. В 1387 году уже его сын присягнул в верности польско-литовскому королю Ягайло. Так Смоленск, Подолье, Волынь стали частью Великого княжества Литовского. Для жителей же этих земель литовские князья были теми, кто спас их от татарского ига.
Присоединение русских княжеств существенно усилило Литву. Но там жили русские и православные люди. Потом была заключена личная уния между Польшей и Литвой. Это постепенно усилило польское и католическое влияние на подвластных Вильно новых землях. Изменилась и обстановка на местах - медленно, но верно, православные люди стали ущемляться в правах. Из освободителей от ордынского ига литовские князья стали превращаться в попирателей веры.
Одновременно Русь начала объединение раздробленных княжеств в единое государство. Литовские князья хорошо понимали, как опасен сосед на востоке и стремились помешать этому становлению. Московские князья сразу вспомнили о «помощи» литовцев и вотчинах, что «ушли в Литву». Едва Иван III, дед Ивана Грозного, завершил объединение княжеств севера и востока Руси, так в Москве заговорили об «отнятой Отчине». Князья Московские имели все династические права на эти земли, а лавирующие между великими князьями, Русским и Литовским, бояре только подливали масла в огонь.
При Иване III, первом государе всея Руси, под руку Москвы в ходе военных действий отошли обширные территории Литвы, ею незаконно присвоенные. Она лишилась трети своих владений, а московская граница теперь находилась в опасной близости от Смоленска. Эта крепость и стала следующей целью походов русских войск за возвратом своих уделов.
Сын Ивана Великого, Василий III, продолжил политику по собиранию русских земель. Повод к войне вскоре нашёлся. В Литве при загадочных обстоятельствах умерла Елена Ивановна — дочь Ивана III. Она была вдовой недавно почившего великого князя Литовского и короля Польского Александра. После смерти отца и мужа положение княгини, которая была опорой русского влияния в Литве, стало невыносимым. Дошло до того, что в один из дней сторонники Польши и Папы при виленском дворе выставили Елену из храма и арестовали прямо во время богослужения. Вскоре дочь Ивана Великого умерла в заточении при странных обстоятельствах, что можно было посчитать прямым вызовом Василию III, родному её брату.
Помимо этого Трофим узнал от Никиты Васильевича Годунова при подготовке своей поездки в Смоленск, что дело тогда усугубилось тем, что русской разведкой были перехвачены письма литовского князя Сигизмунда в Крым. В них он пытался склонить хана к войне с Москвой. Теперь никакие заверения литовцев о мирных намерениях не воспринимались в Москве всерьёз - в 1512 году, не дожидаясь совместных козней, Василий объявил Сигизмунду войну.
Положение Смоленска всегда имело важное стратегическое значение в качестве опорного пункта на пути из Европы к Москве, и делало его первостепенной целью начавшейся войны. Русские войска подступили к городу. Но взят он был лишь через два года.
А еще Трофим запомнил, что великий князь Литовский Витовт в1395 году захватил и Смоленскую крепость, хотя она ему исправно платила дань. Витовт включил Смоленск в число своих непосредственных владений, сначала сам пребывал в городе, а затем посадил в нем своих наместников, чем ослабил свои позиции. Это позволило прежнему смоленскому князю Юрию Святославичу в 1401 году с помощью жителей вернуть себе законное правление. Витовт тут же попытался силами своего войска вернуть себе Смоленск, но потерпел неудачу.
Юрий Святославич, окрыленный своими успехами, стал чрезмерно жестким правителем в родном городе, учинил расправы над сторонниками Витовта и просто неугодными ему смолянами. Те пожалели, что отдали предпочтение Юрию, а не Витовту, правление которого в их городе отличалось большей гуманностью. Потому, когда Юрий Святославич поехал в Москву за поддержкой Московского князя, смоляне без боя сдали свой город Витовту.
Трофим для себя отметил, что смоляне и при последней осаде шестьдесят лет назад защищали город совместно с литовским гарнизоном. Не прошли даром многие годы униатского перевоспитания. Тогда, в июле 1514 года, Смоленск капитулировал только по причине голода при осаде. При этом, взяв Смоленск, Василий III сохранил за его жителями, прежде всего купцами, привилегии, которые были установлены литовскими князьями.
Не ушло от внимания Трофима и то, что московская власть вскоре стала тяготить некоторых знатных смолян, привыкших к литовским вольностям. Поэтому в том же 1514 году после поражения русских войск под Оршей от польско-литовских войск под командованием гетмана Острожского, они вновь завели сношения с Литвой. Епископ Варсонофий, ещё недавно торжественно встречавший московского великого князя, вместе со знатнейшими смолянами, князьями и панами послал к королю Сигизмунду I своего племянника Ходыкина с письмом такого содержания: «Если пойдёшь теперь к Смоленску сам или воевод пришлёшь со многими людьми, то можешь без труда взять город». В надежде на заговорщиков, король послал туда гетмана Константина Острожского шеститысячным отрядом. Однако к тому времени сторонники Москвы известили о заговоре воеводу Василия Шуйского, который велел схватить заговорщиков и вскоре повесил их (кроме епископа) на городских стенах на виду у гетмана. В результате Смоленск остался за Москвой.
Война за смоленские земли продолжалась ещё восемь лет и завершилась победой Москвы во многом благодаря захвату самого Смоленска. Взятие крепости было крупным успехом русского оружия. Литовский период истории Смоленска продолжался почти 110 лет, когда смоленская земля была за пределами Русского государства.
В результате этих раздумий Трофим пришел к выводу, что ко времени их с Никитой Васильевичем частного следствия по поручению царя, в городе и вокруг него противники Русской власти были еще сильны. Далее в своих умозаключениях он перешел к ситуации вокруг монастырей и церковной жизни Смоленска, поскольку уже знал, что предательская шпионская зараза прячется именно за этими «духовными» стенами.
Потому Трофима интересовали культовые сооружения города в первую очередь. Все это православное великолепие более ста лет было под идейным гнетом католической и униатской церквей. Здесь чинился откровенный произвол по отношению к имуществу, к служителям и к прихожанам православных обителей под покровительством Папы Римского и польско-литовских властей в княжестве Смоленском. Даром это все не прошло, идейные шатания в вопросах веры, и не только её, глубоко проникли в сознание населения. Это Трофим понимал, и ему нужно было найти самый центр того тайного кубла, что скрыто ведет борьбу с русским государством. Анализ его показал следующее.
Для его целей явно годился Свято-Троицкий мужской монастырь в Смоленской области. Обитель была основана в начале 1500-х годов в дремучем лесу около Смоленской дороги. Территория обители была окружена крепостной стеной длиной около километра, с угловыми башнями и дозорными вышками. При монастыре были своя мельница, озеро, большой сад. При литовцах монастырь находился во владении поляков и в нём жили католические монахи. Позже монастырь вновь был освящён как православный. Но одному богу известно, какое наследство там оставили служители Римской церкви.
Вызвал у царева порученца интерес и Спасо-Преображенский монастырь. Он расположен в самом Смоленске. Как и большинство обителей этой земли, монастырь был разорён. В нём поляки устроили католический училищный монастырь. Обитель была возрождена в православии при возвращении Смоленска Московии после 1514 года. Далее при монастыре действовала Смоленская православная духовная семинария. Для семинарии здесь все уже было выстроено - отдельные учебные, библиотечные и жилые корпуса, была сооружена даже ограда с башнями. Кто его знает, не остались ли в этих стенах католические служители, особенно из числа преподавателей общих с католиками богословских дисциплин?
Были следы поляков и в мужском Свято-Троицком монастыре - в нем при них устроили католический костел. В здании этого костёла позднее был основан православный мужской монастырь. Этот монастырь был резиденцией смоленских архиепископов.
Прочие церкви и монашеские обители Смоленска у Трофима интереса не вызвали.
По приезде в город Трофим устроился на постоялом дворе, тут же нашлось и место для его лошади – научились здесь все обустраивать в лучшем европейском виде. Уже на второй день он не без труда нашел на смоленском торжище Семена Меняйло. Им оказался мало чем примечательный худощавый мужчина с острым взглядом, который для торговца был малоразговорчив - все больше слушал собеседника. Таким он и нужен был Трофиму в его делах. Тот, в свою очередь, ждал этого гостя. Видно каналы для связи у Никиты Васильевича Годунова по таким случаям были налажены. После короткого знакомства, они приступили к обсуждению поручения самого царя. Оказалось, что Семен хорошо знаком с ситуацией в городе по скрытым вопросам.
После некоторых размышлений Меняйло согласился с тем, что шпионские каналы Курбского нужно искать в Свято-Троицком мужском монастыре в глухих лесах около Смоленска за крепостной стеной с дозорными вышками. В нём действительно жили не так давно только католические монахи. Информации об этой обители было очень мало, но ниточки у него туда есть. Более уверенно он назвал в качестве претендента на шпионское гнездо умника Курбского Спасо-Преображенский монастырь. В нём действительно поляки долгое время содержали свою католическую семинарию. Православная же духовная семинария на базе монастыря - место бойкое, многолюдное, и здесь легко прятать тайные связи. Об их наличии Семен Меняйло тоже кое-что знал. Не исключил он и связь этих двух обителей в их тайной работе против царя. Они решили, что Семен Меняйло займется скрытой слежкой за лесным монастырем с целью выхода на недругов властей. Сам же Трофим попытается проникнуть в Спасо-Преображенский монастырь под видом гонимого в Москве ученого монаха. Благо, к этому он был подготовлен, и не каждый преподаватель в той семинарии мог равняться с ним в церковных книжных познаниях, не считая знания языков. Изнутри обители все может оказаться виднее. А еще они договорились каждые три дня вечером встречаться в каморке у Семена для согласования своих действий.
Далее Трофим принялся вспоминать то, что ему говорил Никита Васильевич Годунов об окружение князя Курбского, чтобы он яснее видел его возможных сторонников, как в Москве, так и в Польше. Так они заочно пытались создать возможный список высокородных получателей шпионских посланий, в свою очередь, отсылавших информацию через эту сеть в Речь Посполитую.
Предварительно они с наставником отмечали, что царь Иван всегда был конкретен, если речь шла об изменниках - он всегда называл их поименно. Грозный объединял непосредственно с Курбским следующих лиц: священника Благовещенского собора в Кремле Сильвестра, окольничего Алексея Федоровича Адашева и боярина Дмитрия Ивановича Курлятева. По царю эти люди предстают злодеями, которые запугали его, юного и чистого монарха, и фактически правили страной от его имени, при этом совершали немало преступлений.
Внимательное же рассмотрение предполагаемых преступников и друзей Курбского открыло Трофиму тот факт, что решающее участие даже самого князя Курбского в политической жизни Русского государства вызывает большие сомнения. Он слишком подолгу бывал на фронтах и слишком мало – при дворе. Это действительно факт.
Поп Сильвестр, хоть фигура известная, но тоже откровенно дутая. Не был он «добрым гением» Руси, как называл его тот же Курбский. Протоиерей придворного собора, пришелец из Великого Новгорода, не мог управлять царем при любом раскладе. Сильвестр, скорее, нравственная пустышка. Да, царь пытался его возвышением олицетворить стремление светских и духовных сил к созданию ограниченной монархии, номинально возглавляемой добрым государем. Но, оценивая политическое могущество Сильвестра в те годы, Трофим мог сказать, что здесь смешивалась близость его к власти с обладанием ею. Источником сведений о «всевластии» Сильвестра были лишь слова того же Курбского, сказанные с целью показать грехопадение некогда праведного царя.
В ходе бесед со старшим Годуновым Трофим уяснил, что они реально мало знают о старце. Сильвестр оказался при дворе Ивана Грозного уже в довольно преклонных летах. Дата появления Сильвестра в столице ими не была установлена. Первое достоверное его упоминание в качестве священника московского Кремлевского собора относится к 1546 году. По всей вероятности, он переехал из Новгорода вскоре после назначения новгородского архиепископа Макария московским митрополитом, то есть после 1542 года.
Они с Никитой Васильевичем докопались до того, что Сильвестр никогда не был духовником Ивана IV, по крайней мере, официальным. Этот пост в те годы занимал будущий митрополит Афанасий. В конце 1550-х годов Сильвестр удалился в Кирилло-Белозерский монастырь. Ему было тогда не менее 70 лет. Здесь он и умер.
Если нет никаких следов государственной деятельности Сильвестра, то с окольничим Алексеем Федоровичем Адашевым ситуация была несколько сложнее. Свое возвышение он начал с Казанского похода царя 1551-1552 годов, когда он продемонстрировал незаурядные дипломатические способности. Именно он с русской стороны вел переговоры с казанским ханом и в феврале 1552 года и предъявил ему ультиматум о сдаче Казани Ивану IV. Такое не забывается.
Он играл весомую роль в политической жизни, далеко выходящую за рамки его статуса в составе Боярской думы, куда он вошел в 1553 году. В те времена было только три человека, которые формально не занимали высоких постов, но от их имени издавались различные государственные жалованные грамоты, то есть они «приказывали царевым словом». Это А.Ф. Адашев, Л.А. Салтыков и Ф.И. Умной-Колычев. Он действительно обладал исключительными полномочиями, которые он мог получить только непосредственно от царя. В 1550-е годы участвовал практически во всех дипломатических переговорах с Астраханью, Великим княжеством Литовским, Ливонией, Швецией. На этом он, собственно говоря, и погорел.
В 1558 году по желанию царя Россия ввязалась в Ливонскую войну. Будучи весьма неглупым человеком, хорошо искушенным во внешней политике, Адашев сразу понял, чем грозит России война на два фронта: ливонском и крымском. К тому же Ливонская война стремительно превращалась из локального конфликта с ничтожным Ливонским орденом в столкновение с коалицией европейских держав. Он не был против войны за Прибалтику – он был за то, чтобы Россия в этих конфликтах умело рассчитывала свои силы. Царь же воспринимал любую неудачу своих воевод или проступки дипломатов как измену. Адашев такой проступок совершил.
Он в марте 1559 года согласился по просьбе Дании заключить в Ливонии шестимесячное перемирие. Он сам рассматривал это как временную, тактическую уступку, но ошибся. Ливония использовала перемирие как передышку для найма солдат в германских землях, и атаковала позиции русской армии на месяц раньше истечения перемирия...
Резкое обострение ситуации в Ливонии было расценено Иваном IV как следствие ошибок, совершенных русскими дипломатами в ходе переговоров. Все эти события подписали приговор Адашеву. В начале 1560 года Алексей Федорович был отправлен на ливонский фронт, где успел немного повоевать. Там он и умер от горячки в конце того года.
Трофим видел, что Адашев действительно очень яркая личность, незаурядный политик и дипломат, что он вел реальные властные дела. В то же время говорить о том, что он «правил» Русской землей, будет неоправданным преувеличением. Следов этого их скрытое следствие не нашло.
Третий «недоброхот» царя и соратник Курбского – Дмитрий Иванович Курлятев, князь и боярин, происходивший из рода Оболенских. С ним следствию было даже проще, чем с Адашевым и Сильвестром. Биография князя известна, и в ней просто нет места признакам всесильного временщика. С февраля 1535 года он служил на коломенском рубеже воеводой по пути в Литву, был он и в походе на Казань вторым воеводой полка правой руки. Затем он появляется в 1549 году при царе, оставленным на Москве вместе с Владимиром Старицким. Далее в 1557 и 1558 годах вместе с другими он командовал обороной южных границ государства, даже ведал там всеми вооруженными силами.
А вот уже интересная информация для следствия с участием Трофима. В октябре 1562 года Иван IV наложил свою опалу на боярина Курлятева за его некие изменные дела. Он велел его и сына его, князя Ивана, постричь в чернецы и отослать на Ковенец в монастырь, а княгиню князя Дмитрия Курлятева и двух княжон велел постричь в монахини и отвезти в Каргополь в Челымский монастырь. На этом сведения о Курлятеве обрываются.
Что же царь посчитал изменой? Самым ярким является обвинение этих бояр в заговоре с целью свержения Ивана Грозного в марте 1553 года во время его болезни. Согласно сведениям от самого Грозного, главными заговорщиками якобы выступили соратники Курбского А.Ф. Адашев и Сильвестр, хотевшие погубить царского младшего сына Дмитрия и возвести на престол брата царя, князя Владимира Андреевича Старицкого. Тогда не сразу присягнули его сыну, как возможному преемнику, думные дворяне дипломат А.Ф. Адашев и царский постельничий И.М. Вешняков. Под предлогом болезни от присяги уклонился боярин Д.И. Курлятев. Последний, якобы, начал двойную игру, и стал подбивать князя Владимира Андреевича Старицкого воспользоваться случаем и занять престол.
Намерения заговорщиков следствие с участием Трофима задним числом посчитало «изменными» по отношению к Ивану IV и его сыну. При этом тайным следователям было понятно и желание «заговорщиков» передать престол не младенцу, а взрослому человеку, доказавшему, по крайней мере, свою воинскую храбрость.
Владимир Старицкий уже было собрал свой двор, и одаривал дворян деньгами. На сторону Старицкого перешел и священник Сильвестр. Его назвали главным советником и вдохновителем действий Владимира Андреевича.
Трофим узнал от старшего Годунова, что далее князья И.Ф. Мстиславский и В.И. Воротынский в качестве сторонников царя привели к крестоцелованию царевичу большую часть Боярской думы. Недовольство при этом выражали боярин И.М. Шуйский, а также старший Адашев, отец А.Ф. Адашева. Последний высказал вслух мысль, беспокоившую, видимо, многих бояр: присяга царевичу означает переход власти к клану Юрьевых и его лидеру – Д.Р. Юрьеву.
Затем перед боярами с речью выступил и больной государь. После этого В.И. Воротынский привел к присяге остальных бояр. Недовольство происходящим проявляли Владимир Андреевич Старицкий, его мать Ефросинья и еще пять бояр. Последним присягнул Д.И. Курлятев. Мятеж тем и завершился.
Далее, в июле 1554 года, в Литву попытался бежать боярин С.В. Ростовский. При его поимке и последующем допросе всплыли подробности, придавшие в глазах мнительного царя событиям 1553 года характер именно мятежа. Выходило, что несостоявшийся заговорщик вскрыл свои замыслы только при допросе под пыткой в 1554 году. Князь назвал еще шесть своих единомышленников. Проблема для следствия состояла в том, что названные «недоброхоты» царя не только не поплатились в 1553 году за свой «мятеж», но некоторые и возвысились. Так, А.Ф. Адашев стал окольничим именно с 1553 года. А вот роль Д.Р. и В.М. Юрьевых, сохранивших верность государю, напротив, после 1553 года начинает стремительно падать. Перед розыском появилась некая тайна двора царя Ивана.
Так что же происходило в Московском Кремле в марте 1553 года? Частное следствие Годунова и Трофима Бедарева может с уверенностью сказать только одно – что-то происходило. Какие-то потрясения вокруг престола, связанные с именами Ивана IV, Владимира Старицкого, царевича, несомненно, были. После 1553–1554 годов произошли серьезные кадровые перестановки в составе правящих кругов у трона.
Трофим рассуждал дальше. Непосредственные обвинения царя Курбскому были менее явные и с большим трудом проверяемые. Первое – обвинение князю и его сторонников в расхищении богатств государства, которыми изменники расплачивались с гонителями и хулителями несчастного молодого царя. Иван Грозный утверждал: «Они же за эти злодеяния раздавали им многие награды нашей же землей и казной». Злодеи во главе с Курбским, по Ивану Грозному, дожились даже и до разорения церквей.
Данная картина не нашла никакого подтверждения при внимательном рассмотрении в ходе следствия Годунова и Бедарева, тайного даже для царя. Не обнаружились следы ни подобного казнокрадства, ни разорения церквей, ни заговора среди бояр. Это не означает, что при дворе не было никаких противоречий между знатью и Иваном Грозным – все дело в их характере.
Следующее обвинение Грозного в адрес Курбского и его сотоварищей в том, что война с Литвой вызвана их же небрежением. Здесь частные следователи понимали, какие именно проступки знати могли вызвать такие оценки.
Никита Васильевич Годунов в качестве реального участника тех событий говорил Трофиму, что Великое княжество Литовское и Королевство Польское давно вынашивали планы захвата Ливонии. После 1552 года эти планы стали претворяться в жизнь. В конце 1550-х годов истекало очередное перемирие России и Великого княжества Литовского. Король Сигизмунд решил этим воспользоваться под угрозой отказа от продления перемирия и возобновления русско-литовской войны добиться от России «свободы рук» в Прибалтике.
В марте 1559 года в Москву прибыло посольство от Сигизмунда во главе с Василием Тишкевичем. Оно привезло предложения начать притворное обсуждение вопроса о создании польско-литовско-русской коалиции против мусульман в лице Крымского ханства и Турции. Далее дипломаты должны были заявить, что для создания такого союза надо урегулировать старые территориальные споры между Россией и Литвой. Далее, литовской стороной заранее планировалось высказать обвинение в русской агрессии против Ливонии в конце дебатов, тем самым, поставить переговоры под угрозу срыва.
Поэтому Иван Грозный винит руководителей русской посольской службы, в частности А.Ф. Адашева, в неудачном ведении переговоров, но не учитывает того факта, что посольство Тишкевича ехало не продлевать перемирие, не договариваться, а обострять отношения.
Этого Адашев не мог предвидеть и что-либо изменить. Москва в 1559 году была готова в обмен на вечный мир и антитатарский союз закрепить в «вечном» договоре отказ даже от своих прав на русские земли, входившие в состав Великого княжества Литовского. Она была готова на это в обмен на мир с Литвой и невмешательство Сигизмунда в ливонский вопрос. А за десять лет до этого Москва и слышать не хотела о мире, который связал бы ей руки в будущем «поиске своих вотчин».
Однако литовцы наотрез отказались мириться без решения территориальной проблемы. Позиция Тишкевича была твердой: мир возможен, только если Россия вернет Смоленск и дюжину городов вокруг.
Замаячила перспектива войны на два фронта. Адашев был отстранен от переговоров. С этого события берет начало русско-литовская война 1561–1570 годов, которую, впрочем, Россия выиграла.
Таким образом, обвинения царя в том, что новая война с Литвой началась из-за ошибок и нерадения русских воевод и дипломатов, имели под собой основания, как и предвзятость царского гнева. Кто именно подвергся репрессиям в те годы и, следовательно, может быть сближен с теперешними заговорщиками?
В 1560 году пострадали по частному доносу четыре высокородных дворянина, а также священник Сильвестр. В 1561 году репрессиям подверглись тоже четверо бояр и воевод. В 1562 году был насильственно пострижен в монахи боярин Д.И. Курлятев по обвинению в попытке отъезда в Литву. В аналогичном преступлении были обвинены еще четверо бояр - у них были конфискованы земли. В заточении оказались четверо князей по другим формулировкам - тоже с конфискацией имущества. Следующий год был ознаменован двумя крупными процессами: «старицким» и «стародубским». По доносу дьяка Савлука Иванова у князя Владимира Андреевича Старицкого был конфискован двор, его мать – Ефросинья Старицкая – отправлена в ссылку. По данному делу казнили князя И. Шаховского. По «стародубскому» следствию пострадали семь родственников А.Д. Адашева. В 1564 году гонениям подверглись пять бояр, а князья М.П. Репнин и Ю.И. Кашин были казнены.
Таков итог опалы бояр от Ивана IV в те мятежные годы. Грозный считал жертв репрессий не «своими воеводами», а предателями, которым воздалось по заслугам. Курбский пытался изобразить отношения между государем и подданными как конфликт тирана и «новых мучеников». Грозный расправился с внутренними врагами. А виноватыми были назначены соратники и родственники Курбского и Адашева.
Иван Васильевич видел измены Курбского и всех его советников, но нестрого наказал главных из них за все это - на смертную казнь не осудил, а разослал их по разным местам. Все эти измены, по мнению царя, свершались «ради блеска золота». Грозный видел их вину в стремлении к узурпации ими данной ему от Бога царской власти. После прихода к власти в Речи Посполитой в 1575 году Стефана Батория в Ливонской войне постепенно происходил перелом. Правда, происходило он в основном благодаря не польским гусарам и литовской шляхетской коннице, а европейским наемникам, которых Стефан в большом количестве призвал под свои знамена – преимущественно венграм и германцам, а также итальянцам, французам, даже шотландским стрелкам. Они пришли в Россию носителями принципиально новой, прогрессивной военной тактики. Русские смогли их остановить только на третьем году войны под стенами Пскова.
К этому времени Курбский уже бежал в Польшу и сильно изменился. Жизнь князя в Литве была слишком бурной и разнообразной, полной новых впечатлений. На этом фоне воспоминания о прошлом, далеко не всегда приятные, заменялись личными мифами, в которые сам эмигрант начинал искренне верить. Чувств теплых к родине у Курбского осталось мало. Он уже успел повоевать с русской армией, слишком долго убеждал себя, что этой заблудшей страной правит тиран-еретик, который превратил Русь в мрачное царство невежества и разгула дьявольских сил. Курбский теперь верил только в это. Поэтому у князя изменилось отношение ко всему русскому: все лучшее в прошлом, оно загублено Иваном IV. Царь, якобы, истребил «святых» мужей и лучших воевод. Вместо них остались одни «калеки». Поэтому князь злорадствовал, когда русская армия была разбита или бежала. Такого Курбского Трофим видел воочию и понимал, что это уже враг России, с которым нужно бороться. Тайно был оклеветан он князем Андреем, тайным будет и ответ Трофима предателю...
Начал он с посещения Спасо-Преображенского монастыря и его семинарии. Приметного молодого человека там встретили несколько настороженно, но по его просьбе отвели к настоятелю отцу Никодиму. Тот оглядел пришельца и спросил:
- Чей же ты будешь отрок? Где на Москве монашествовал?
Трофим ответил, что по рождению он Игнатий Бердников, а среди монашеской братии - инок Алексей. Далее он решил максимально придерживаться своей действительной биографии для правдоподобности. Он отвечал настоятелю:
- Вырос я при монастыре под попечительством преподобного старца Феодосия. От него я познал много учености, освоил древний греческий и латинский языки, знаю Святое Писание и «Апостола». По смерти отца Феодосия принял я гонения братии монастыря от зависти. Три года, как я ушел из той обители и мыкался по другим монастырям Москвы. Ученость мою там принимали, но в чести не держали, поскольку я родом из гонимых царем дворян, которых в живых уж нет – это на Москве знали. Вот и решил уйти из столицы и попытать счастье на западных рубежах в Смоленске подальше от царских глаз. Услышал я про ваш монастырь и про семинарию при нем, и прошу тебя, преподобный отец, дать мне возможность быть при вас с пользой для обучения молодых иноков.
Задумался отец Никодим. Про старца Феодосия он знал, про трагедию рода Казанцевых он тоже слышал, в учености усопшего настоятеля он не сомневался. Из того гнезда подобный птенец вполне мог вылететь. Он решил проверить чернеца Алексея в его учености.
- Ступай к отцу Амвросию. Он ректор нашей семинарии, пусть испытает твои познания.
На всякий случай Никодим вызвал к себе чернеца-порученца и велел ему узнать в Москве по проверенным каналам, был ли при отце Феодосии такой воспитанник. А какой он, настоятель тому чернецу описал и даже показал его тайком. Трофим с Никитой Васильевичем этот ход просчитали. Подобная проверка могла занять до двух недель. За это время он должен был решить все проблемы следствия в этом монастыре.
Отец Амвросий тоже встретил новоявленного инока Алексея настороженно. Был он сам человеком образованным, неплохо знал и теософию, и философию, труды древних греков и столпов христианства. Но чем дальше в беседе они углублялись в вопросы религиозной и исторической тематики, тем больше ректор удивлялся широте познаний этого еще молодого человека.
Такой багаж не подделаешь, он либо есть, либо его нет – это не верхоглядство. Отпустив Алексея, он доложил настоятелю, что этот молодой человек по своим знаниям заткнет за пояс многих умудренных преподавателей их семинарии. Это успокоило Никодима, и они решили доверить ему преподавание философии древней Греции, на первых порах под надзором. Опеки этой Трофим не боялся, поскольку предмет он знал, и не собирался слушателям семинарии нести всякую ересь.
Иноку Алексею выделили келью, в обширной библиотеке он нашел необходимые книги по философской тематике, его интересовавшие, и начал подготовку к занятиям. Одновременно он вникал во внутреннюю жизнь монастыря. Некоторые особенности он отметил сразу. Действительно, более трети преподавателей составляли представители Римской католической церкви, были среди них и братья-иезуиты, сторонники любых действий на пользу Папы Римского. Держались все они обособленно, говорили между собой только на итальянском языке, который Трофим тоже неплохо знал помимо латыни.
Он успел понять, что разговоры их были, в большей части, не в пользу православия. Второе, что он отметил, будучи готовым к таким неожиданностям, так это то, что при монастыре существовала некая особая группа послушников, мало похожих на монахов, а скорее на тайную охрану или исполнителей особых поручений. Старшим у них был явно литвин, и держались они тоже обособленно – они и были, похоже, порученцами по особым делам. Как и предполагалось, к концу третьего дня во время встречи с Семеном Меняйло каждому из них было что рассказать. Семен своими глазами видел подозрительные движения вокруг лесного монастыря, главным образом, там сновали непонятные чернецы и странники, как со стороны Смоленска, так и из Речи Посполитой.
Его знакомец изнутри монастыря рассказал ему о подозрительном поведении руководства обители. Настоятель и его помощники часто вели скрытые переговоры с большинством этих странников. Трофим передал свои наблюдения из Спасо-Преображенского монастыря. Оба пришли к выводу, что истоки преступных связей с князем Курбским нужно искать в раскрытии личностей руководства монастырей. На том и разошлись.
Трофиму не давал покоя вопрос, чем в 1562 году занимался здесь назначенный воеводой в Смоленск князь Курлятев? События вокруг его воеводства не совсем ясны. Власти тогда обвинили его в попытке бегства в Литву еще до Курбского. Князь же оправдывался, что он просто заблудился в незнакомой местности и «поехал не той дорогой».
Трудно сказать, кто был прав. Под прифронтовым Смоленском любая дорога могла вести «не туда», да и сфабриковать ложное обвинение было нетрудно. С другой стороны, кто его знает, что происходило в его голове после мятежа против царя в те годы. Ведь была в конце того года царская опала на него и ссылка в отдаленный монастырь через постриг в чернецы вместе с взрослым сыном Иваном. И куда они делись с тех пор, ведь сведений о них нет поныне?
Не мог князь Дмитрий Иванович, памятуя свое участие в дворцовом мятеже против царя, не оставить, пока при власти, в Смоленске или его округе укромное место для семьи на случай своей возможной опалы. Управляемый монастырь с полной свободой действий в этих местах после необходимой церковной практики в далеком Каргополе в Челымском монастыре – не худшее для этого место. Получить же монашеский перевод с повышением в чин настоятеля обители, имея связи в Москве с самим митрополитом Макарием, новгородским назначенцем, для Курлятева труда бы не составило.
Это можно было сделать и негласно для властей. Князю Андрею Курбскому было бы очень выгодно иметь здесь место перевалки беглых московских единомышленников и условный «ящик» для скрытой почты. Здесь таится серьезная зацепка для следствия.
Для начала Трофим решил «копать» в этом направлении. Его учебная работа со слушателями семинарии уже началась, а значит, и появился повод общения с обитателями монастыря. Он вовремя заметил, что за ним по пятам следует один из порученцев настоятеля. Похоже, надзор за ним был не только на учебном поприще. Потому в общении он был поначалу очень осторожным.
Ждал его в монастыре еще один неприятный сюрприз. Среди Римских преподавателей он вовремя приметил иезуита из свиты того католического кардинала, что признал в нем при пленении под Псковом участника переговоров с Римским Папой. Осталось только гадать, насколько внимателен был тот иезуит на былых посольских переговорах, но встречи с ним для Трофима были крайне не желательны. Тем не менее, он начал осторожно выяснять у окружения кем были в миру настоятель Никодим и ректор Амвросий, якобы любопытствовал, не было ли у них на мирской службе пересечений с его родственниками дворянского звания. Ничего эти расспросы не дали, похоже, тайну этих назначений берегли.
Ответ нужно было искать в Троицком монастыре, в резиденции смоленских архиепископов, с риском провалить всю операцию. В епископальных книгах не могло не быть записей о назначении настоятелей монастырей, причем, относительно недавних.
Ему удалось отпроситься из обители под предлогом, что нужно продать свою лошадь, которая реально уже неделю маялась на постоялом дворе. Риск состоял в том, что самому ему не было хода в резиденцию архиепископа, вряд ли его допустили бы к тем книгам. Это могли сделать только власти города, но тогда информация об их интересе могла дойти до Никодима. На риск пришлось пойти, другого выхода Трофим не видел.
У него при себе была охранная грамота с большими полномочиями от Никиты Васильевича Годунова на такой случай. Назвал ему наставник и имя человека в стрелецком разряде города Смоленска, который будет обязан выполнить любое его поручение. Избавившись от монастырского «хвоста», к тому он и направился. Встретили его без лишних вопросов, знали, что такая связь была возможна, спасибо наставнику. Договорились, что разведка сама найдет повод, по которому получит необходимую информацию у архиепископа. Не забыл Трофим и про руководство лесного монастыря.
Лошадь, на счастье, он продал быстро уже на глазах своего «хвоста», с тем и вернулся к себе в келью. К слову сказать, того «шныря» стрелецкая разведка сразу взяла под свой контроль, как, по договоренности, и весь монастырь с его обитателями. Необходимую информацию своему переговорщику о подозрительных людях из их числа Трофим передал.
Далее все закрутилось быстро. На другой день неприметный странник по особому знаку передал ему в монастыре интересующую его информацию. Он не удивился, что настоятелем Никодимом в Спасо-Преображенском монастыре оказался сам князь Дмитрий Иванович Курлятев, а сын его Иван Дмитриевич по документам получил должность настоятеля Свято-Троицкого монастыря, расположенного в лесах под Смоленском. Ректором семинарии был боярин С.В. Ростовский, который еще в 1554 году попытался бежать в Литву после неудавшегося дворцового мятежа 1553 года. Серьезного наказания он тогда избежал, хоть и был под пытками. Круг замкнулся – все они были ближайшими соратниками князя Курбского. Шпионское гнездо себя проявило.
У Трофима же появились неожиданные сложности. Во дворе семинарии на следующий день он нос к носу столкнулся с тем иезуитом, которого пытался избегать. По его реакции он понял, что тот в нем узнал одного из царских послов к Папе. Трофим понял, что он разоблачен, и ему нужно уносить ноги. Правда, ему и без того уже пора была действовать вне монастыря. Он сумел оторваться от преследования, а за стенами обители через начальника разведки дал команду стрельцам блокировать монастырь и приступить к задержанию подозрительных лиц внутри него. А еще он распорядился послать сотню стрельцов в лесную обитель, чтобы провести там те же действия и выручить Семена Меняйло.
К вечеру в стрелецкие застенки начали свозить арестованных, включая всех папских учителей из Рима, последних, до особого разбирательства. Князь Курлятев-старший до ареста успел отравиться, зная, что его ждет. То же самое сделал и бывший боярин Ростовский, памятуя свои пытки в Разбойном приказе.
В лесном монастыре стрельцов встретили огнем из-за стен «темные» прислужники сына Курлятева, а сам Иван погиб с оружием в руках, защищаясь при аресте. В итоге непонятных людей в тех монастырях набралось человек двадцать, их по этапу отправили в Москву для разбирательств в Разбойном приказе. Вперед них ушел подробный письменный отчет от Трофима к Никите Васильевичу Годунову о действиях следствия в Смоленске.
Спустя некоторое время по Москве начались новые аресты шпионов, а позднее и казни на Красной площади. Надо ли говорить, как был взбешен Курбский на фоне разгрома его главной шпионской сети. Знал бы он, кто стоит за всем этим, но тайные службы долго не раскрывают своих секретов...
Трофим отдохнул денек, пообщался с Семеном Меняйло, наслушался деталей жизни в лесном монастыре. С его слов в обители за внутренней оградой было светское жилище. В этой половине обитали жена Курлятева-старшего и две его дочери. В ходе штурма они успели сбежать в Литву через собственные ворота в сопровождении нескольких послушников. Трофим тогда еще подумал: «Так вот зачем при монастыре были своя мельница, озеро и большой сад». А еще ему было жаль своих слушателей в семинарии – они за неделю успели к нему привыкнуть, а в качестве преподавателя он им понравился...
Наутро он выбрал у стрельцов коня, собрал необходимое снаряжение в дорогу и отправился в Великий Новгород распутывать шпионскую деятельность самых непримиримых противников царя.
Новгородские заговорщики
Уже при первой ночевке по пути следования он почувствовал приближение врага. Его обеспокоила весть, которую ему поведали в деревне, где он остановился - будто царь тронулся умом и вновь убийства начал, государством-де опять правят бояре, а от того великие раздоры идут в Москве. Крестьяне говорили, что рассказал это один монах, пробиравшийся к польскому рубежу из Новгорода. Его смутило, что рассказывал это мужикам именно новгородский монах. Их со старшим Годуновым следствие показало, что в Новгороде духовенство ненавидит царя за былые обиды, да и вообще все духовенство на Руси не жалует царя своим благоволением. Они не могут простить ему, что на последнем церковном соборе царь посягнул на отчуждение у них в пользу мелких, бедных дворян церковных земель. Царь говорил тогда: «Вы покупаете и продаете души нашего народа. Вы ведете праздную жизнь, утопаете в удовольствиях и наслаждениях, дозволяете себе ужаснейшие грехи, вымогательства и взяточничество. Ваша жизнь изобилует кровавыми грехами: грабительством, праздностью, содомским грехом...». Трофим знал, как после этого собора попы и монахи обозлились на царя, мешали даже его женитьбе.
Он постарался отогнать от себя мрачные мысли о судьбе царя. Сидя верхом на коне еще по пути в Новгород, он опять начал рассуждать в поисках истоков противостояния Ивана Грозного и духовенства. Кто именно по царскому гневу подвергся репрессиям в годы дворцового мятежа подобно князю Курлятеву и кому царь может быть противен? Тогда к 1554 году их набралось около тридцати человек, за которыми стоят их семьи и даже целые роды. Среди них пострадали имущественно и были сосланы: князь Владимир Андреевич Старицкий с матерью Ефросиньей, дипломат А.Ф. Адашев, священник Сильвестр, постельничий И.В. Вешняков, бояре И.В. Шереметев И.С. Воронцов, И.Д. Вельский, Б.Ф. Моклоков, И.Я. Измайлов, Н.В. Елсуфьев, В.М. Глинский, В.В. Морозов, В.С. Белозерский, И.Ф. Шишкин, Д.Ф. и Т.Д. Адашевы, П.И. Туров, воеводы Т.М. Кропоткин, Н. Путятин и Г.Е. Трусов, князья Воротынские, И.Ф. Ростовский, братья Оболенские.
Одни фамилии чего стоят! Они не могли безропотно принять монастырскую опалу. Обители с их присутствием вполне могли стать центрами противостояния царю. Трофим решил, что в Новгороде по примеру Смоленска нужно искать места опалы московской и местной знати от рук Ивана Грозного – там возможны и шпионские гнезда в пользу Речи Посполитой и других государств Европы.
А сколько тех фамилий стало к 1572 году по окончании опричнины!? Потерпевшими были уже сотни представителей русской элиты.
Царь в те времена сам говорил Никите Васильевичу Годунову и Трофиму, напутствуя их на розыск предателей:
- Лишь случай помог мне избежать гибели, а и возможного плена, что еще хуже. Как могло случиться, что в начале 1569 года немногочисленный литовский отряд захватил важный опорный пункт нашей обороны под Псковом - неприступную Изборскую крепость? Мне говорили, что глухой ночью изменник Тетерин, переодевшись в опричную одежду, велел страже открыть ворота Изборска. Те и расстарались. Потом воеводе Михаилу Морозову понадобилось полторы недели, чтобы принудить литовский гарнизон к сдаче. Послал я в Изборск и опричных судей. Они казнили нескольких приказных, а также двух псковичей как сообщников Тетерина.
Чуял я беду! Пришлось мне тогда принимать меры по укреплению опричнины. Я срочно в государеву казну зачислил сразу два центральных уезда. Опричное войско следом получило самые крупные за все его время пополнения и по численности сравнялось с новгородской «кованой ратью». Изборск был пригородом Пскова, а потому я не сомневался в своих подозрениях в отношении Псковской знати. Они изменники, хотели сдать Псков королю Жигимонту, как они сдали этот Изборск.
Вы посмотрите, что слали мне тогда послы из Швеции. В тот же год там произошел переворот, в результате которого короля Эрика XIV свергли с престола его братья. Шведский мятеж достиг своей цели! А как все у них походило на нашу ситуацию! Эрик XIV, по словам моих послов, казнил многих знатных дворян, после чего стал бояться «от своих бояр убийства». Опасаясь мятежа, он тайно просил моих послов взять его на Русь. Произошло это в то самое время, когда я сам втайне готовился бежать в Англию от боярской угрозы...
А тогда роль мятежных шведских герцогов в Московии мог взять на себя князь Владимир Андреевич Старицкий. Это направление измены мне было понятно, и во многом оно определялось тем, что власть в Новгородской земле находилась в руках приказных людей. А те, при всем их влиянии, были людьми неродовитыми. Это канцелярские служки при их Боярской думе. Власть в Новгороде принадлежала не им, а наместнику-боярину и воеводам из знатнейших фамилий - не только местных. Я нимало не сомневаюсь, что литовцы тогда сносились с Псковом по поводу возможного мятежа и измены, используя связи с Курбским.
Розыскники с ним согласились.
Действительно, на вопрос, с кем опальный князь поддерживал дружбу, частному следствию с участием Трофима ответить было нетрудно.
Тогда для властей главным было решение выселить всех неблагонадежных лиц из Пскова и Новгорода. Репрессии достигли большого размаха - власти выселили 500 семей из Пскова и 150 семей из Новгорода. По численности населения Псков далеко уступал Новгороду. Но из Пскова было выселено втрое больше людей, чем из Новгорода. Это значит, что поначалу главным гнездом измены царь считал не Новгород, а Псков. Царь имел возможность ознакомиться с письмом Курбского к старцу Васьяну из Псково-Печерского монастыря. Боярин обращался с монахом как с единомышленником. Среди общей лести самодержцу впервые пришлось услышать страшные обвинения. Князь Андрей писал, что царь превратился в кровожадного зверя. Царь не мог расправиться с иноками в 1564 году – мешали решения Стоглавого собора. Несколько лет спустя он припомнил им дружбу с Курбским. Изменное дело, затронувшее первоначально исключительно приказных людей, стало обращаться острием против духовного чина.
Не позднее лета 1569 года царь замыслил карательный поход на Псков и Новгород. Об этом решении знали несколько доверенных советников. Один из них, видимо, князь Вяземский, выдал секрет новгородскому владыке Пимену. Власти Новгорода, конечно же, знали, что дело идет к расследованию псковской измены. Но они надеялись, что гроза минует их самих.
Дело об измене в Новгороде было предопределено убийством двух людей из числа первых лиц государства - царского брата князя Владимира Старицкого и митрополита Филиппа Колычева. Смерть внука Ивана III и Софьи Палеолог, казалось бы, должна была положить конец следствию. Но Грозный поставил целью уничтожить всех сторонников своего двоюродного брата. Где следовало искать сторонников Владимира, было хорошо известно. И князь Владимир и его отец князь Андрей Старицкий держали в Новгороде резиденцию, имели там вассалов и, будучи соседями новгородцев, пользовались их симпатиями. Новгородское ополчение — «кованая рать» — насчитывало до двух-трех тысяч детей боярских. Влияние новгородского дворянства было столь велико, что при любом кризисе претенденты на власть пытались заручиться его поддержкой. На Земском соборе 1566 года новгородское дворянство имело больше представителей, чем столица. По крайней мере, некоторые из этих новгородцев поддержали выступления на соборе против опричнины и затем были казнены по этому делу. «Заговорщикам» вменяли в вину то, что они хотели посадить на трон князя Владимира. Подозрения и страхи предрешили судьбу князя Владимира Андреевича. Но братоубийство считалось худшим преступлением, и царь не без колебаний решился на него. Опричные судьи сфабриковали версию о покушении князя Владимира на жизнь царя. Опричники задались целью доказать, будто опальный князь замыслил отравить Ивана и всю его семью. Власти официально заявили о том, что князь Владимир Старицкий с матерью хотели «испортить» государя и государевых детей. Инсценированное опричниками покушение на жизнь царя послужило предлогом для последующих гонений и погромов.
В результате к удельному князю явились опричники Василий Грязной и Малюта Скуратов. Они объявили, что царь считает его не братом, но врагом. Князь Владимир был осужден на смерть. Из родственного лицемерия царь принудил брата к самоубийству. Безвольный Владимир, запуганный и сломленный морально, выпил кубок с ядом. Царь, однако, пощадил старших детей князя Владимира — наследника княжича Василия и двух дочерей от первого брака. Спустя некоторое время он вернул племяннику отцовский удел. После смерти Владимира многие люди плакали по нему. Опричное сыскное ведомство затратило много усилий, чтобы выявить и уничтожить всех новгородских помещиков, симпатизировавших князю Владимиру.
Царь тогда на полгода отложил карательную экспедицию от первоначальных сроков. За это время земские воеводы по приказу из Александровой слободы составили списки всех неблагонадежных жителей Пскова, а также Новгорода и приступили к выселению их во внутренние области государства.
В январе 1570 года царь с опричным войском прибыл в древний город Новгород. На Волховском мосту его встречало духовенство с крестами и иконами. Но торжество было испорчено с самого начала. Государь назвал местного архиепископа изменником и отказался принять от него благословение. Однако, будучи человеком благочестивым, Иван не пожелал пропустить службу. Церковники должны были служить обедню, невзирая на общее замешательство. После службы Пимен повел гостей в палаты «хлеба есть». Царь же велел страже схватить хозяина и ограбить его подворье и Софийский собор.
В городе прошли повальные аресты. Опричники увезли арестованных в царский лагерь на Городище. Ими весьма точно был определен круг лиц, привлеченных к дознанию. То были новгородские дьяки и подьячие, местные помещики, богатые купцы, архиепископские бояре и дети боярские. Жертвами судилища стали примерно 211 помещиков и 137 их домочадцев, 45 дьяков и приказных и примерно столько же членов их семей. Суд над главными новгородскими «заговорщиками» в царском лагере на Городище явился центральным эпизодом всего новгородского похода.
С этого момента новгородское «дело» вступило во вторую фазу. Очевидцы замечали: «По скончанию того государь со своими воинскими людьми начал ездить около Великого Новгорода по монастырям». Считая вину черного духовенства доказанной, царь решил посетить главнейшие из монастырей в окрестностях города не ради богомолья, а для того, чтобы лично присутствовать при изъятии казны, заблаговременно опечатанной опричниками. Каждый день он поднимался и переезжал в другой монастырь. Опричники забирали деньги, грабили кельи, снимали колокола, громили монастырское хозяйство, секли скотину. В итоге опричного разгрома черное духовенство было ограблено до нитки. В опричную казну перешли бесценные сокровища Софийского дома. По данным новгородских летописей, опричники конфисковали казну также у 27 богатейших монастырей. В некоторых из них Грозный побывал лично.
Не следует думать, что превосходно вооруженное новгородское дворянство спокойно наблюдало за насилиями опричников. Опричнину окружала стена ненависти. Мародеры получили отпор и часто принуждены были спасаться бегством. По мере разрастания террора ширилось сопротивление насильникам. Грозный видел в этом подтверждение своих подозрений насчет всеобщей измены.
Разделавшись с новгородцами, опричное воинство двинулось к Пскову. Приезд царя всегда воспринимался в Пскове как великий праздник. И на этот раз жители города следовали обычаю. Город встретил опричную армию колокольным звоном. Люди накрывали столы и ставили их против своих дворов. В поле царя встречали воевода, дворяне и посадские люди с хлебом и солью. Впереди шествовал старший церковный иерарх, печерский игумен Корнилий и духовенство с крестами. Царь пощадил Псков, но всю ярость обрушил на местных монахов. Он не тронул наместника Пимена в Пскове Цыплятева, но велел отрубить голову Корнилию.
Слободской игумен (Грозный) не простил печерскому игумену (Корнелий) его дружбы с Курбским. Лишился головы и ученый старец Вассиан Муромцев, некогда переписывавшийся с изменником-боярином. Иван велел снять колокол с Троицкого собора. Царь покинул Псков лишь после того, как ограбил до нитки псковское духовенство. Тем не менее, Псков избежал участи Новгорода по части жертв. В городе были убиты два городовых приказчика, один подьячий и 30-40 детей боярских. Карательный поход был окончен.
Дело о попытке отравления царской семьи оставалось главным стержнем новгородского процесса. Из слуг архиепископа Пимена погиб лишь сын боярский Третьяк Пешков. Владычные бояре, дьяки и прочие высокопоставленные члены Софийской администрации были арестованы, но их казнь была отложена.
В дни новгородского разгрома Грозный уведомил митрополита Кирилла об «измене» новгородского архиепископа. Глава церкви и епископы поспешили публично осудить жертв опричнины. Они отправили царю сообщение, что приговорили архиепископа Пимена к отречению. Пимен был выдан опричнине головой. Высшее духовенство переусердствовало, угождая светским властям. В новом послании Кириллу царь предложил не лишать Пимена архиепископского сана «до подлинного сыску и до соборного уложения».
Вопреки традиционному мнению суд над Пименом вовсе не был центральным эпизодом государева разгрома Новгорода. Как раз наоборот, подлинные разборки по делу архиепископа опричники решили перенести на московскую почву, чтобы изобличить московских участников заговора и преподать урок боярской Москве. Там Пимену и его окружению предстояло держать ответ за свой заговор. Там же предполагалось провести публичную казнь главных изменников.
Конфликт с церковью не был исчерпан. Духовенство негодовало, расценивая низложение митрополита Филиппа как недопустимое вмешательство в церковные дела. Все церковники знали, что с согласия царя Малюта задушил низложенного Филиппа. Об этом страшном преступлении вскоре заговорила вся Россия. Слободской игумен (Грозный) одержал верх над соловецким игуменом (Филипп). Но моральная победа досталась тому, кто принял мученическую смерть во имя спасения ни в чем не повинных душ.
Известная автономия церкви наносила ущерб полноте власти царя. Чтобы утвердить неограниченную личную власть, ему необходимо было лишить церковь и тени самостоятельности. Для этого надо было вновь прибегнуть к репрессиям. Жертвой был избран Пимен, второе лицо в церковной иерархии. Чтобы заглушить голоса недовольных церковников не было иного средства, кроме нового громкого дела и полного подчинения церкви.
Опять Трофим отметил огромное число противников царя среди оставшихся в живых «заговорщиков» и членов семей погибших после Новгородских событий. Большое их число приходится на служителей церкви. При этом он понимал, что найти среди последних реальных и возможных шпионов - это не самая сложная задача. Главными вопросами из числа политических в этом противостоянии они с Никитой Васильевичем Годуновым решили не заниматься. Пришло на ум, что основным поводом этого противостояния стала большая политика.
Разобраться в ней им с Никитой Васильевичем опять помог сам царь Иван. Вот, что он им сказал при своем напутствии:
- В начале 1551 года я возвестил митрополиту Макарию провести вскоре собор его божиих слуг. Этот Собор должен был утвердить новый Судебник. Его назвали Стоглавым. На нем объявили «сотню глав приговора» и были зачитаны мои вопросы, которые нанесли удар по влиянию церкви на жизнь государства, что и вызвало яростный спор. Здесь же вывели на новый уровень и борьбу «нестяжателей» и «иосифлян» - последние были сторонниками владения церковными богатствами и землями.
Тот Стоглавый собор и занялся церковной реформой. Вопросы, обсуждённые на нём, стали законом для религиозной жизни Руси и с моего наущения очень сильно повлияли на жизнь мирян и самого нашего государства. Мои «царские вопросы» предельно чётко определили, достойно ли монастырям приобретать земли, получать различные льготные грамоты? Должна ли быть прекращена наша поддержка монастырям, имеющим села и другие владения?
Тех «стяжателей» сильно расстроил мой прямой запрет давать из монастырской казны деньги в «рост» и хлеб «в насып». Это лишало многие крупные монастыри верного и постоянного дохода. В своих постановлениях по моему настоянию Собор должен был обличать сребролюбие, корыстолюбие, пьянство, недостойное поведение духовных лиц и мирян. Я предложил, чтобы духовных пастырей, как ранее, избирали, так и впредь избирать - грамоту знающих и житием непорочных. Этого не знала ни католическая церковь, ни лютеранство, ни англиканство. Я предложил церкви, что ей нужно образовывать людей, учредить во всех весях наших книжные училища с выборными преподавателями. Этим мы обошли бы Европу. Для нищих и престарелых я предложил устроить богадельни с пищей и одеждой. Сим я пытался защитить обездоленных наших подданных.
Вопросы «царские» мои были заданы. Но ответа на многие из них я не получил…
Уже в молодом возрасте я понял: нужно что-то менять – стяжательства в православном государстве быть не должно. Усилия мои предполагали очень крутые изменения. Так, разделения монастырских земель среди неимущих людей. Царь должен стать публичным образцом смирения и послушания Церкви. Московское государство должно было стать «крестьянским», где землепашцы выступали бы главной опорой общества. Все изменения мне нужно было направить на улучшение жизни всех наших подданных, приравняв их в правах и обязанностях к знати.
Московское государство было раздираемо противостоянием церковников - «иосифляне», бывшие при власти, схлестнулись с «нестяжателями». Но у них была одна общая позиция: царь должен быть покорен и благочестив перед духовными наставниками. Решать свои дела они хотели самостоятельно, но карать за них должен государь.
Я стремился на Соборе к тому, чтобы Московское царство стало достойным и законным наследником римских и византийских императоров, перенять на себя их методы сосуществования царской и религиозной властей.
Собор же утвердил, что государь не мог влиять на вопросы церковных имуществ, позволять мирским властям судить священнослужителей. Церковь должна оставаться независимой в теле государства нашего. Тем церковники полностью исключали себя из мирского воздаяния за самые страшные провинности. Роль царя же относительно церкви оставалась двоякой. Я вынужден повиноваться своему духовному отцу и церкви, как все подданные.
Но после чина «венчания на царство» я приобрёл от Собора неограниченные права в принятии решений. В этом была заложена важная моя идея истинного «самодержества» — божие благословение для страны и спасение для подданных. Чтобы избежать в будущем произвола бояр, мне нужно было упрочить абсолютизм на Руси. Даже без оглядки на Церковь. Как бы то ни было, решения Стоглавого собора мною никогда не оспаривались. Однако вокруг сразу начались споры, как приводить их в жизнь. Двойственность Собора создала опасные толкования: что такое «русское православное царство», какова моя роль в единодержавном правлении и прочее.
Словом пришлось мне урезать права местных правителей по городам и весям государства нашего. Зато пошли нужные и полезные преобразования. Начались реформы судебная, денежная, налоговая и таможенная. Далее шла частичная военная, но с противоречивой системой назначения на должности с учётом первенства по придворной службе. Было начато формирование личной моей гвардии из дворян «тысячи». Создавались государевы ведомства: пограничная служба, аптекарская, пушечных и каменных дел, противопожарная и прочие.
Тем не менее, собор дал права церковным иерархам покрывать своей защитой и «взятием на поруки» прямых предателей, изменников, воров из бояр и высшей знати. Нарушить это их право я не решался очень долго.
Фактически, программу церковных реформ в главных моих пунктах Стоглавый собор отклонил. Я очень разгневался, уже через десять дней после завершения работы Стоглава, запретил покупку монастырями вотчинных земель без доклада мне. У монастырей я отобрал все земли бояр, переданные им в мое малолетство. На царя отписал «поместные и чёрные земли», захваченные насильственно у детей боярских и крестьян за долги. Тем я церковные земельные вольности, за редкими исключениями, закончил.
Собор показал: церковники оказались не способны вписаться в самодержавие. Наоборот, это привело их к прямому конфликту с самой этой идеей.
Но невдомёк мне было, что люди, восседавшие на Стоглаве в роскошных или скромных облачениях, «иосифляне» и «нестяжатели», были мне одинаково опасны. Им неведомо было понятие «государство», не знакомо понятие «полезности обществу». Земные дела и обязанности служению государственному мешали им в ожидании Царства Божиего.
Мне же была понятна другая судьбина. Я видел себя последним христианским государем. Очень почитаю я императора Константина Великого, который откладывал своё крещение до смертного одра. Он понимал, что совместить христианский долг с обязанностями правителя невозможно.
Времена суровые наступали. Быть духовным наследником Константина, - это умение демонстрировать несгибаемую волю. Потому с моей стороны шли беспощадные казни предателей и изменников, воров и саботажников царской воли. Забыли церковники мудрость, «кесарю - кесарево…».
Из этих рассуждений действительно было понятно, в чем состояла большая политика в отношениях царя и церкви. Эти отношения были не по зубам царевым следователям. Но с частными предателями дел государственных они бороться могли и должны.
Так, Сильвестру приписывается составление списка «царских вопросов». Сами собой, считал Трофим, такие идеи с неба не падали. Их авторами становились люди, окружавшие Сильвестра. Были они известны. В большинстве, они выходцы из западнорусских земель. Это, например, монахи Артемий и Ермолай-Еразм. Царь, по их мнению, должен стать публичным образцом послушания церкви. Где все они? Кто остался за Сильвестром в Великом Новгороде? Опять этот город, с его церковной оппозицией Ивану Грозному!
Над этим задумывался Трофим по пути в Новгород. А по приезде в древний город, он окончательно принял решение в своем следствии идти по пути смоленского опыта – искать среди руководства по монастырям представителей пострадавших фамилий знати, а там, как Бог даст, нащупывать их шпионские сети.
Он опять устроился на постоялом дворе, удалось пристроить и лошадь. Образ он свой не менял, поскольку не исключал общения с церковниками - так и остался гонимым в Москве ученым монахом Алексеем Бердниковым. Далее он пошел искать Ивана Брюзгина, и обнаружил его в мастерской, специализирующейся на книжном и иконном деле, торговле мелкими ювелирными изделиями, изготовлении церковной и книжной утвари. Как позже сказал Иван, что когда-то это было новгородское пристанище самого Сильвестра. Что же, для их дел лучше места было не найти. Для людей церковного культа это было бойкое место. Потому, отчасти, Брюзгин был неплохо информирован в этой сфере.
Трофим знал, что монастырей в древнем Новгороде и вокруг него было буквально сотни. В каждый из них под видом ученого монаха не войдешь с целью прояснения ситуации. Потому они с Иваном Брюзгиным, посовещавшись, решили по опыту сразу запросить у архиепископа Новгородского информацию о руководстве действующих монастырей за последние двадцать лет через стрелецкую разведку новгородчины.
Руководство Стрелецкого приказа города знало о возможных просьбах предъявителя грамоты Московского приказа, потому без проволочек, в свою очередь, обратилось с просьбой в канцелярию епископата. Через три дня необходимая информация была получена. Трофим не сомневался, что его ждут открытия на этом пути. Уже в предварительных беседах Иван Брюзгин обозначил несколько монастырей, которые подходили по его наблюдениям под возможные шпионские гнезда.
Например, Свято-Духов монастырь, который располагался в самом центре Софийской стороны города. Он является духовной обителью семейства князей Старицких в Новгороде. Это один из древнейших, самых больших и богатых монастырей города. Князь Василий, сын отравленного Владимира Старицкого, оставался в Новгороде удельным князем без государственного чина. В монастыре же правил игумен преподобный Андрей.
Известно, что на службе у князей Старицких были князья Семен Владимирович Пронский, Андрей Петрович Хованский, Василий Иванович Темкин, Никита Романович Одоевский и ряд других высокородных дворян. Именно эти военачальники считались особенно искусными, храбрыми, энергичными, обладали обширным командным опытом в обстановке боевых действий.
Так, князь Одоевский удачно проявил себя в битве при Молодях в 1572 году. Царь поставил его первым воеводой в крупной армии, отправленной на усмирение черемисских бунтов в Казанской земле. Но уже весной 1573 года Никита Романович был отозван из действующей армии, подвергся пыткам и скончался. Причина того очевидна – преданность опальному князю Владимиру Андреевичу.
Под опалу попало и семейство Борисовых-Бороздиных. Они были в родстве с удельным князем Владимиром Андреевичем по его матери, княгине Ефросинье Старицкой.
Для старшего брата, Григория Никитича, пребывание в рядах опричного боевого корпуса было кратковременным и малозначительным служебным эпизодом. В основном он оставался служилым человеком Старицкого дома в высоких чинах. Затем он служил отечеству в Смоленске. Это поначалу можно трактовать как явное карьерное понижение. Но он проявил расторопность и распорядительность, таким образом, показал себя Ивану IV с наилучшей стороны. Поэтому далее в Смоленске он присутствовал уже на московской царской службе. Григорий Никитич благополучно пережил опричнину. Он по-прежнему занимал воеводские должности.
Судьба его брата Никиты Васильевича Борисова-Бороздина сложилась иначе, трагичнее. Как и его родич, он имел солидный командный опыт, потому перемещая его на опричную службу, командование делало разумный выбор.
В октябре 1569 году была уничтожена семья Старицких. Потому лишь в 1570 году он вновь оказался в составе опричной армии – до того не доверяли.
Пережив опричнину, Никита Васильевич сохранил чин окольничего, продолжал участвовать в походах и назначался на воеводские должности. Тем не менее, он попал под опалу, был сослан в монастырь и следы его затерялись.
И вот он отыскался в Свято-Духовом монастыре под именем его настоятеля преподобного Андрея. Это стало очевидным после изучения списков руководства монастырей, поступивших от Новгородского архиепископа. Пока у Трофима нет никаких данных об участии слуг из обители в антиправительственной деятельности. Одно можно сказать уверенно, что для молодого князя Василия Старицкого это хороший канал для сношений, в случае необходимости, и с Москвой, и с Речью Посполитой, учитывая его ограничения в деятельности. Придется понаблюдать за возможными здесь вражескими путями, причем, неявно.
Под подозрение попал и Антониев монастырь, который тоже расположен в черте города. Эта обитель была основана в 1106 году иностранцем, которого звали Антоний Римлянин. По преданию, ров для фундамента Рождественского собора монастыря Антоний и тогдашний новгородский епископ Никита выкопали вместе – яму для православия «рыли вместе». С тех давних пор католическое влияние на монашескую братию этой обители не прекращалось. Как и многие новгородские монастыри, Антониева обитель подверглась ограблениям в дни опричного похода Ивана Грозного. Церковные сосуды-потиры из оникса и яшмы в резной золотой оправе, украшенные драгоценными камнями тогда были вывезены из Антониева монастыря в Москву, прямо в Кремль.
Трофим сразу отметил, что этот монастырь очень подходит для связей князя Андрея Курбского. Памятуя, как жестко царь Иван расправился со сторонниками его в дни своего Новгородско-Псковского похода, он не счел возможным обойти вниманием этот монастырь.
В этом монастыре по спискам архиепископа игуменом был преподобный Виссарион. Им оказался бывший постельничий царя князь И. В. Вешняков из опальных списков еще дворцового «мятежа» - двадцать лет преподобный Виссарион держался в монастырской тени. С некоторой натяжкой его можно отнести к сторонникам князя Курбского. Круг замкнулся – здесь может быть шпионское гнездо.
В начале Зверинской улицы, тянущейся от вала Зверина монастыря, стоит одна из лучших новгородских церквей - Петра и Павла в Кожевниках, поставленная в 1406 году. Она тоже была пограблена царскими опричниками. Сам Зверин монастырь стоит с более ранних времен, повидал на своем веку многое, как и тот царский погром. Любовь к властям в нем не живет.
И церковь, и монастырь были семейной духовной вотчиной боярина Василия Дмитриевича Данилова, казненного в ходе репрессий опричников в городе. Он был представителем первостатейной боярской знати Новгорода, как и Москвы тоже. Такие люди просто так не уходят, они за собой оставляют шлейф ненависти и сопротивления. Это Трофиму приходилось учитывать.
По списку архиепископа Новгородского игуменом в Зверином монастыре служит преподобный Иоанн - в прошлом владычный боярин Семен Кутепов из Софийской администрации Пимена, из тех, чья казнь Иваном Грозным была отложена. В действительности он был родственником бояр Даниловых. Опять круг замкнулся – из-под топора друзья не рождаются.
По предложению Трофима разведка городского Стрелецкого приказа оперативно организовала негласное наблюдение за отмеченными им городскими монастырями с целью выявления подозрительных контактов со стороны. А сам он вместе с Иваном Брюзгиным приступил к изучению окрестных монастырей, коих были многие десятки, с уже понятными намерениями. После внимательного рассмотрения всего списка с комментариями Ивана они остановились лишь на нескольких монастырях в округе Новгорода.
Это, прежде всего, Корнилиево-Комельский монастырь, расположенный в пяти километрах от городка Грязовца на реке Нуроме. Основан он был не так давно тем самым преподобным Корнилием, казненным в Новгороде в числе первых опричниками царя за дружбу с Курбским.
Брюзгин с высоты своих знаний рассказал, что преподобный Корнилий родился в Ростове, в семье богатых родителей, служивших у супруги великого князя Василия, отца Ивана Грозного. Получается, что мальчик рос рядом с будущим царем. Он мог быть знаком в те годы и с юным Андреем Курбским. И это знакомство действительно могло быть дружеским. Когда мальчику было тринадцать лет, его родители умерли, и он удалился в Кирилло-Белозерский монастырь, где переписывал для обители книги. Недолго оставался Корнилий в том монастыре для духовной элиты. Он пожелал стать странствующим иноком и поселился в уединении вблизи Новгорода. Здесь он избрал глухое место и некоторое время жил один. Но продолжалось это недолго, Господь призывал его к служению людям. Он смирился, принял от митрополита Симеона рукоположение в священники, построил церковь и несколько келий для иноков будущего монастыря.
Преподобный Корнилий, избравший для спасения души страннический образ жизни, в своих писаниях напоминал ту истину, что вся человеческая жизнь не более чем странствование. Вот, что он писал в качестве реально образованного человека:
«Если внимательнее всмотреться в собственную жизнь от рождения и до гроба все люди куда-то бегут, спешат, стремятся. Различные блага манят их, и они гонятся за ними, достигают и ищут все новых удовлетворений. Чем больше живет человек, тем большего ему хочется, пока смерть не скажет: «Довольно, твое странствование окончено. Ты пришел домой».
Счастлив тот человек, который на всем продолжении своего земного пути имел в виду одну цель достижение Царства Небесного. Его никакие прелести мира не смогли отклонить от этой цели, и который не забыл, что он только странник, и не посчитал земной мир местом своей постоянной жизни. Такой человек найдет в небесном отечестве покой после всех трудов, найдет то благо, к которому так настойчиво он стремился всю жизнь.
А что будет с тем странником, который забыл о своей истинной цели, который так привязался к своему земному дому, что всю жизнь потратил только на устройство его одного? Смерть позовет его в небесное отечество, но он не стремился туда и не туда лежал его земной путь. А значит, и нет ему там места.
Бессмертная наша душа видит свое благо в одном лишь Боге, к Нему она стремится. И если мы не погрязнем всецело в земных привязанностях и житейских заботах, то всегда будем слышать ее тихий голос, вздыхающий о небесном доме. Постоянное памятование о том, что мы странники и пришельцы на земле, приносит благие плоды - то, что так тяготит нашу душу здесь на земле, значительно теряет свою силу. Если одолевает страсть наживы, любовь к приобретениям, то стоит лишь вспомнить о нашем странничестве, о том, сколько бы ни собрал сокровищ на земле человек, с собой ничего не возьмет.
И сразу душе вернется спокойствие, ослабеет страсть. Неразумно скорбеть страннику во время пути о том, кто раньше его достиг отечества, о том, с кем рано или поздно свидишься там. Обижают враги, отнимают собственность, лишают заслуженных наград? Но вспомним, что только там, куда стремимся, находится истинная и вечная награда. И страннику не стоит печалиться, что отнимают у него его небольшое временное достояние, ведь когда достигнет цели, воздастся ему сполна. Вот как спасительно постоянное памятование о нашем странничестве на земле, об истинной цели нашей земной жизни, которая скоротечна и временна. Вступим же без сомнения и безбоязненно на святой путь, ведущий в небесное отечество. Целый сонм мужей прошел этим путем. Они не смутились трудностью пути, и вечное блаженство их награда. И этому человеку невежды взяли и отрубили голову, особо не разбираясь, кем он на деле был, тем самым, оборвав его земное странствие.
У такого праведника может быть много почитателей, но врагов отечества среди них найти будет трудно. Трофим без сомнений закрыл следствие по этой обители.
Обратили расследователи внимание на Антониево-Николаевский монастырь, расположенный в городке Бежецком Верхе, история обители начинается с 1461 года. Он был основан «священноиноком и старцем» Антонием из Кирилло-Белозерского монастыря.
Оказавшись в пределах города Бежецкого Верха, Антоний попросил небольшой участок земли у местного землевладельца боярина Афанасия Нелединского. Согласно одному из устных преданий, однажды ночью святой Антоний увидел необыкновенный свет. Объятый интересом, он пошел на то место, где видел чудное зрелище, и нашел на дереве икону святителя Николая. Тогда было решено поставить деревянную церковь во имя Николая Чудотворца и поместить в ней явленный образ. Так был основан Николаевский Антониев монастырь.
В устроении монастыря мог принять удельный князь Андрей Васильевич Старицкий, который получил Бежецкий Верх в удел по завещанию отца. И, скорее всего, именно князю было по силам выстроить такой мощный и выдающийся по своим архитектурным показателям храм, как Никольский собор Антониева монастыря.
К устроению Николаевского Антониева монастыря могли иметь отношение и бояре Шереметевы, родоначальник которых состоял на службе у князя Андрея Старицкого, Именно Шереметевы принимали финансовое участие в судьбе Антониевой обители и способствовали строительству второй каменной церкви.
Антониева обитель жила по общежительному уставу, введенному архимандритом Новгородским Макарием в княжение Василия III, будущим митрополитом Русской Церкви.
Наличие в Антониевом монастыре помимо храмов, богато украшенных икон, разнообразной богослужебной утвари, богатых облачений и богослужебных книг, значительных земельных наделов ставят его в один ряд с крупнейшими обителями того времени. Среди вкладчиков монастыря были последние Рюриковичи, старица-инокиня Марфа Ивановна Романова, патриарх Иоасаф, бояре Нелединские, Бутурлины, Шереметевы, Годуновы. К 1564 году вотчина монастыря насчитывала около 150 деревень.
Однако войско опричников Иоанна Грозного прошлось темной волной по землям Бежецкого Верха. Было и разорение монастыря, опричный террор в сочетании с эпидемией, неурожаем, резким демографическим спадом, что привело к оскудению монастырской вотчины и значительному запустению земель. Последнее было уже на глазах Трофима. Настоятелем монастыря в тот период был преподобный Паисий, которым по записям Новгородского архиепископа оказался боярином И.В. Шереметевым из опального списка еще «дворцового мятежа». Надо ли говорить, что он был представителем обширного рода бояр Шереметевых из числа устроителей Антониева монастыря. Этот монастырь является загородной духовной резиденцией семейства удельных князей Старицких – это очевидно. Здесь следствию было чем заняться.
Вызвал интерес у Трофима и Струпинский Николаевский монастырь. А Иван Брюзгин о нем рассказал. Монастырь располагался на одном из древних сухопутных путей, которые вели в Руссу и Псков. Отрезок сухопутной дороги от Струпина до Мшаги, где находился перевоз через реку Шелонь, проходил вдоль берега Шелони. От Струпина до Мшаги можно было добраться и водным путем. Здесь была переправа через Шелонь, позволявшая затем легко добраться до Руссы - второго по значению города Новгородской земли. Николаевский Струпинский монастырь пострадал в годы опричнины. Он был разорен.
Трофим подумал, что эта обитель хорошо подходит в качестве места передачи секретной почты. Игуменом в монастыре был Константин из родовитых местных дворян, но не более того – в опальных списках он не значился.
Заинтересовали Трофима несколько монастырей, которые хорошо подходили под эстафетные точки передачи информации из рук в руки. Все они без исключения были с небольшим числом монахов и приписанных крестьянских дворов, их настоятели были в большинстве люди малозначимые, а главное – пополнение монастырской казны на исполнение служб и кормление было предельно скрытым. Похоже, их финансировали неявно некие доброхоты.
Всех их нужно отследить и проверить, а по возможности задержать в них подметных гонцов. Так они с Иваном Брюзгиным и решили.
Разведка Новгородского стрелецкого приказа незамедлительно и скрытно приступила к отработке отмеченных адресатов. За неделю в отдаленных монастырях было задержано семь эстафетных гонцов с письмами, имеющими своих адресатов уже в городских монастырях, отмеченных розыском. Повсеместно были проведены обыски по интересующим монастырям. Они тоже дали свои результаты в копилку негожей деятельности. Проявила себя и сеть князя Курбского через Антониев монастырь на Торговой стороне Новгорода.
По договоренности с Никитой Васильевичем Годуновым свое дознание с арестованными фигурантами Трофим на месте делать не стал. Опять был сформирован этап из двадцати пяти человек и направлен в Москву в Стрелецкий приказ с перспективой попасть в приказ Разбойный для допросов с пристрастием. В этап попали боярин Никита Васильевич Борисов-Бороздин, бывший постельничий царя князь Иван Васильевич Вишняков, владычный боярин Семен Кутепов и пять игуменов малых окрестных монастырей.
Сердечно распрощавшись с Иваном Брюзгиным и руководством Новгородского стрелецкого приказа, сам Трофим верхом на коне поскакал впереди этапа арестантов в Москву для устного доклада старшему Годунову. По приезде Трофим о результатах Новгородского расследования все подробно доложил Никите Васильевичу Годунову, а там и этап с подозреваемыми арестантами подоспел. Всех их предварительно допросили в Стрелецком приказе Годунов с Трофимом. Видя свою ситуацию, те вины не отрицали и немало рассказали о заказчиках своей деятельности в Речи Посполитой. Там в секретной службе произошел очередной переполох, а князь Курбский опять был в бешенстве от провала и этой своей сети. Затем у заключенных были допросы с пристрастием в Разбойном приказе – появилась дополнительная информация. Далее у особого следствия предстоял заключительный доклад у царя.
На этот раз Иван Васильевич встретил их более приветливо:
- Ну что, доброхоты мои, хорошую службу вы сослужили отечеству, вырвав ядовитые зубы у врагов его. Немало рассказали прислужники Посполитые в ходе допросов – мне о том уже доложили. Что добавить можете?
Никита Васильевич огладил бороду и сказал:
- Врагов по верху мы собрали, государь, а теперь пришло время решать настоящие вопросы. Почти все наши внутренние проблемы лежат в Диком Поле и по югу России. Пока не усмирим там казацкую вольницу и запорожское пособничество Речи Посполитой, не будет в царстве покоя. Тяжелую войну ведем мы на западных рубежах наших почитай со всей Европой.
Стефан Баторий оттеснил нас от моря Варяжского, а с юга нам все пути открыты к морю Русскому, не будь там Крымского хана. Их пособниками стали и наши южные мятежники. Это понимают поляки, и всячески их поддерживают. Нам нужны, государь, реальные устремления в сторону южную. Примирение на Западе с некоторыми издержками, считаю, возможным, а дальше ударим по Югу.
Царь вздохнул, помолчал и ответил:
- Прав ты Никита Васильевич. Только долгого мира Европа там, на Западе, нам не даст. Залижет она раны после Пскова, и снова мы будем воевать. Мятежный Юг наш нужно брать не войной, а житейским интересом для людей в Диком Поле, на Дону и в нижнем Поволжье. Миром их нужно брать.
Для этого нам нужны в тех местах новые города, сеть русских стрелецких крепостей для их прикрытия, дороги нужны и новые пашни. Строить там много будем – будут и тебе, Трофим, новые особые поручения.
А главное, нам нужно открыть пути на Запад через Студеное море, да и на Восток за сибирскими богатствами тоже. В том состоит моя давняя задумка, но об этом пока многим знать рано. Вот туда мятежных казачков и нужно направить.
Потом царь Иван добавил:
- Отобедайте со мной, хочу вас хоть так отблагодарить за службу, открывать ваше участие в этом деле шумными почестями пока не стоит.
По итогам этого расследования на Красной площади казнили боярина Никиту Борисова-Бороздина и пятерых откровенных боевиков с польской стороны. Князь Иван Вишняков и боярин Семен Кутепов по старости лет были отправлены чернецами под присмотр в Кирилло-Белозерский монастырь, прочие люди духовного сана были сосланы в удаленные монастыри, несколько человек попали в казематы Разбойного приказа. Тем дело и кончилось к неудовольствию разведки и руководства Речи Посполитой. При больших потерях остался князь Андрей Курбский, об этом Трофим особо позаботился.
Московские связи шпионской сети были частично вскрыты, и даже потрепаны. Но больших фамилий царь не тронул, все уже пострадали в опричнину, но страху после допросов они натерпелись, особенно род Романовых-Юрьевых...
ЧАСТЬ 2: К СТУДЕНОМУ МОРЮ
***
Как Ливонские немцы распахнули свои двери перед врагами Руси на суше, то случилось подобное и с флотом царя Ивана в Варяжском море при предательстве королем Дании договоров о военно-морском сотрудничестве с Московией. Мало кто знает о том, что флот у Ивана Грозного был, но нет об этом упоминаний в истории. Молодой царь Иван IV, взойдя на престол, получил в наследство огромное количество внешних и внутренних проблем. Так, например, на южных и восточных рубежах страны настоящими «занозами» сидели осколки Орды: Крымское, Казанское, Астраханское и Сибирское ханства. А с севера и запада угрозу несли Швеция и Польша.
Ему блестяще удалось решить проблемы Астраханского и Казанского ханств, после чего он столкнулся с выбором, куда именно наносить главный удар и к какому морю Балтийскому или Чёрному искать выход. Сподвижники царя, выступая против нанесения удара по «Ливонскому ордену», предлагала пробиваться к Чёрному морю, что позволило бы Московскому царству также получить плодородные земли юга.
Иван Васильевич все же принял решение искать выход к Балтийскому морю и начать войну с дряхлеющим Ливонским орденом. Очень велик был соблазн в ходе недолгой войны завоевать города и порты Ливонии, расширив, таким образом, присутствие Москвы на Балтике. К тому же такую войну можно было обосновать тем, что Русь возвращает своё, ведь многие города Балтики, например, тот же Дерпт-Юрьев был основан ещё Ярославом Мудрым, а местные племена находились под их дланью.
Имелась выгода удара по Ливонскому ордену ещё и в военном аспекте, так как Иван Грозный мог выставить 100-тысячное войско, а противник, утратив собственную боеспособность, мог собрать не более 10 тысяч воинов и его основной силой считались мощные крепости. Начинать войну с Крымским ханством, находившимся под протекторатом Османской империи и имевшим многотысячное мобильное конное войско, Ивану не хотелось.
Если с Литвой было довольно удобно вести войну, так как страны имели общую протяжённую сухопутную границу, то война со шведами была довольно проблематичной. Так, например, в 1568 году русская армия не смогла захватить Ревель только из-за того, что шведский гарнизон крепости получал постоянное снабжение боеприпасами, войсками и продовольствием при помощи флота. Помимо этого, шведские военные корабли устроили настоящую охоту за купеческими судами, везущими товары на Русь.
Иван Грозный хотел найти достойный ответ на действия противников. При этом он прекрасно понимал, что его стране нужен военный флот, причём на Руси в Новгороде и Поморье были люди, хорошо знакомые с морем и способные строить корабли, однако не было штурманов, а также военных специалистов. И царь придумал хороший план, решив нанять собственных каперов.
В то время Дания выступала в качестве союзника России, так как являлась давним соперником шведов за первенство в северной Европе – это было в её интересах. Как только московский царь отдал распоряжение Посольскому приказу найти специалистов морского дела, монарх Дании Фредерик II лично порекомендовал такого человека.
В качестве рекомендованного датским монархом человека выступил известный на Балтике капитан Карстен Роде.
Весной 1570 года Роде прибывает на Эзель, где на деньги, выделенные русским царём, покупает первый корабль. Купленный корабль был трёхмачтовым и грузовым. Он был вооружён тремя литыми пушками из чугуна, а также десятью меньшими орудиями, также на него доставили восемь пищалей.
Набрав команду, Роде уже через несколько дней встретил шведский военный корабль и взял то судно на абордаж. Добыча была доставлена на остров Борнхольм, где он пополнил собственную команду прибывшими русскими моряками и сделал его базой того пиратского флота.
В течение нескольких недель он захватил ещё несколько польских и шведских торговых судов, а через некоторое время Роде смог разгромить караван, состоящий из 17 судов, шедших из Данцига.
Действовал пиратский русский флот очень дерзко, а порой даже нагло, русские моряки довольно быстро освоились в морской жизни и стали дисциплинированными и храбрыми морскими волками.
Шведы устроили за тем флотом настоящую охоту. Тем не менее, к сентябрю 1570 года у русского адмирала уже было шесть кораблей. При этом он смог захватить более 20 торговых судов противника вместе с грузами. Поляки даже жаловались на действия пирата Ивану Васильевичу. Польшу и Швецию раздражал сам факт, что у Москвы появился собственный боеспособный флот. И он постоянно увеличивался и вскоре имел уже 17 вымпелов.
Неожиданно для русских, датский король, оправдываясь тем, что Роде захватывает торговые корабли в датских территориальных водах, приказал взять капитана Роде под домашний арест. При этом команды судов были распущены, а сами корабли и казна конфискованы. Роде на протяжении нескольких лет находился под арестом, а потом неожиданно исчез, хотя Иван Васильевич требовал вернуть его служивого человека, для того чтобы он мог его сам наказать. Тот же либо бежал из плена или был убит – сведений нет.
Однако всегда должно помнить о том, что по воле Ивана Васильевича был создан первый профессиональный военный флот на Балтике. И сложись война на суше немного иначе, создание русского флота было бы связано не с именем Петра Великого, а с именем Ивана Васильевича.
Неудачами на Балтике царь Иван не успокоился. Он начал искать выход к морю через Студеный океан.
***
Глава 1: К Студеному морю
В честь закладки нового пристанища на Студеном море в храме Спаса на Бору прошло богослужение. После него царь в сопровождении ближних бояр отправился пешком на прогулку вокруг Кремля.
На берегу Москвы-реки, близ Тайницкой башни, навстречу попался высокий сухой старец, калика перехожий. Шел он босой, в рубище, смотрел из-под пучков седых волос неодобрительно на царя и его свиту. Иван Васильевич приказал остановить его. Странника подвели к царю.
- Куда бредешь, борода? - с усмешкой спросил Иван Васильевич.
- Ищу места, где бы ни рубили голов людям, - смело глядя царю в глаза, тихо проговорил старик, памятуя недавние казни.
- Не найдешь, дед, ныне такого места... Коли оно было бы, тогда зачем людям на небе рай? Мученики, святые страдальцы не родятся таковыми - им помогли злые люди, огонь и плаха стать всеми чтимыми праведниками.
- Глумишься ты не от спокойного сердца, государь. Совесть твоя недужит. Будь поистине мудрым владыкой. Вот что! - выкрикнул странник.
- Кого ты называешь «мудрым владыкою»? - строго спросил царь.
Странник слабо улыбнулся, ответив медленно, задумчиво:
- Кто из владык мудр? Тот, кто умеет быть владыкою над самим собою. Сила власти его познается в этом. Мудр тот, кто у всех чему-нибудь учится, даже у рабов своих. Кто не хвалится своею силой, властью, богатством и роскошеством... Верь, государь, кто знает пределы желаний своих, тот...
- Довольно, старче! Кто ты такой?!
Иван Васильевич, обернувшись к любимому своему боярину Богдану Бельскому, сказал:
- Возьмите и отыщите, кто он, какого рода-племени? Не к душе мне речи его.
Несколько стрельцов окружили странника, схватили его и поволокли.
- Пустите меня!.. Я сам пойду!.. - громко крикнул он, гневно сверкнув глазами и замахнувшись на них посохом.
Дождавшись, когда странника увели, царь, окинув места вокруг Кремля - десять лет прошло с той поры, а Москва до сего дня не может оправиться от того пожара. Вшестеро менее стало народу в Москве. Он подумал: «Молиться надо богу, чтобы не покинула меня бодрость духа, чтоб снова поднялся я на высоту трона, а не ползал бы у его ступеней, как в юности, не смея взойти на него...». Далее царь продолжал:
- А Москву... родной наш город... колыбель царского рода... не уберегли! Отдали ее на сожжение Крымскому хану! Спросите у любого, переживет ли добрая слава худую молву обо мне? И он скажет: худая слава останется на все времена о царе Иване.
Он закрыл глаза и долго стоял неподвижно, не трогаясь с места.
- То-то Курбский и иные изменники радуются там, в Польше, нашим трудностям! - тихо, про себя, промолвил он и вдруг громко сказал:
- Рано радоваться!.. Русь сильна!.. Русь святая!.. Не задавить ее! А царь одному богу ответ будет держать!
Опустив голову, он постоял некоторое время в раздумье и повернул в Кремль.
В полночь царь Иван разбудил постельничего Илью Качина и сказал ему, чтобы привели во дворец того старика.
Не спалось царю: мучило сомненье - не угасла ли в народе покорность после неудач, которые постигли московское войско на полях сражений. И вообще, что думает теперь черный люд о своем государе? Пристава и послухи уверяют, что в народе - прежняя любовь к царю. Но как этому верить? Государь хорошо знает повадки своих слуг из розыскного дела. Они запуганы самим же царем.
Разве не он зачастую избивал своих послухов за плохие вести, которые они ему приносили? Теперь они, из опасения разгневать царя, говорят одно хорошее. Они избегают правды, не хотят гневить его. А у этого бродяги глаза дерзкие и речи смелые. Кто бы ни был он - одно правда: этот бродяга лучше его знает народ.
Бледный свет огней полночного светильника серебрил парчовую ткань царева кафтана. Напряженно, в ожидании, вытянулось исхудалое крупное лицо царя Ивана.
Раздался стук в дверь.
- Войди! - суровым голосом негромко произнес царь.
В горницу вошел Качин, ведя непокорного узника. Царь приказал служивому удалиться в соседнюю горницу.
Некоторое время он молча вглядывался в лицо незнакомца. Да, глаза не те, что у царедворцев: зеленые, простые, гордые, слегка удивленные, как у святых мучеников на иконах.
- Кто ты? - строго спросил царь.
- Чернец я, ученик святого мужа, коего ты замучил в заточении в Тверском монастыре, - смело ответил узник. - Звать меня Гавриил.
- Ты ученик Филиппа? - тихим голосом спросил царь.
- Не отрекаюсь от святого старца! Муж сильный своею верою и правдой. Не он ли воздвиг крепость веры нерушимой на Студеном море? Среди вод ледовых, бездонных, воссияло, как солнце, его правдивое, доброе слово. И все обиженные тобою тянулись к нему, как трава из-под снега тянется к солнцу. И всем он давал мир и утешение.
- Но чего же ты пришел в Москву с берегов Студеного моря?
- Искал случая сказать тебе правду в глаза. Хочу умереть как и митрополит Филипп, в узах, темнице.
Иван Васильевич усмехнулся.
- Умереть мог бы ты и на острове, обрядив себя в железо. Не за тем ты пришел в Москву! Будь правдив!
Усмехнулся и Гавриил:
- Привык ты к обманам, государь! Смешно! Никого так много не обманывают, как царей... Редко ты слышишь правду, государь. А от своих ближайших слуг - никогда. Дело обычное во дворцах.
Иван Васильевич нахмурился.
- Не все меня обманывают. Есть правдивые слуги, которые любят меня, и я их люблю. Их немало.
- Слушай, великий государь! Вера без любви не производит озарения. И я тебе говорю: государь, если не желаешь отпасть от любви народной, то ищи правду не во дворце своем, а в простолюдинах. Спасибо тебе, государь, что слушаешь меня с терпением, без гордыни! Когда говорю, желаю не зла тебе, но добра!
Царь с любопытством слушал, как простой человек осуждает его, жалеет... Будто он выше царя... Ему не хотелось перебивать странника.
- Бог простит тебя! - грустно сказал царь. - Меня все учат, как неразумное дите. В твоих словах правда есть. Что говорят обо мне в народе?
- Ничего, батюшка государь, ничего... боятся. Это я такой, а они боятся...
- Гавриил, бог видит, что ради счастья государства нашего творю я дела. Хотел я стать твердою ногою на Варяжском, море, но бог не дал мне того.
- Великий государь, знаю, ведаю про то: много крови пролил ты ради этого моря, но не есть ли у тебя славное Студеное море? И крови проливать не надобно, и народу по душе то родное море! Ты забыл о нас - служителях Соловецкой обители. Не всуе иноки наши обрели на нем обетованную землю. Обрати лицо твое на Север и увидишь среди снегов и льдов истинный свет Христов!
- Дело говоришь. Но, Гавриил, все же не поведал ты мне: зачем пришел в Москву? Путь твой был долог - стало быть, не попусту ты прибрел сюда.
- Коли требуешь того, так слушай, государь! Пришел я искать денег. Решили старцы и чернецы построить большой корабль, на котором и умыслили уйти с Соловецких островов в иные места, чтоб подальше быть от тебя. Не могут они тебе простить смерти митрополита Филиппа. Был он у нас игуменом и сделал удобной для жития нашу обитель: прорыл канавы, вычистил сенокосные луга, провел дороги, устроил нам водяную мельницу и для нее провел воду из пятидесяти дальних озер Соловецкого острова... Много добра сделал святой отец для нас!.. И за то его постигла твоя жестокая кара... По-Божьему ли это?!
Иван Васильевич терпеливо выслушал старца, а потом сказал:
- Будь моим слугою. Задумал я большое дело на том море. И люди мне, коим известны студеные воды, нужны, и никакой опалы не падет на Соловецкую обитель, - врут мои враги! Я возвеличу обитель. С твоих ног снимут железа, дам я тебе охранную грамоту, дам тебе жалование и свой царский наказ, а ты будешь с моими людьми вершить государево дело. Инокам же тем помогу. Готов ли?
Недолго думал Гавриил.
- Буде то правда, что не ляжет опалы на наш святой монастырь, и ты его поддержишь своею царскою волею, - стану верным слугой твоим, государь. Ради пользы монастырской братии, ради устремления твоего к нашему морю, приму на себя тяжкую ношу служения тебе. Не сидеть в кандалах, прибрел я в Москву. И Соловецкие иноки возрадуются, понеже не меч и разорение сулишь ты им, а великое, полезное обители благо. Не страшусь ни тюрьмы, ни казни и не жажду царских милостей. Одного добиваюсь: счастья людям, и коли смогу быть им полезен, то и слугой твоим быть готов, да и на плаху готов.
Иван Васильевич позвал Качина, приказал снять с Гавриила кандалы. Велел накормить чернеца, обуть, одеть и поместить на жительство в Кремле, а затем привести его к присяге на верную службу.
Оставшись один, Иван Васильевич помолился на иконы, подошел к окну, довольный, успокоенный. Доброе дело освежило душу его.
Хотя он всю ночь и не спал, но чувствовал себя бодрым и сильным. «Можно привлечь на свою сторону и малых, черных, людей, - подумал он, - можно!.. И не слишком ли строптив и немилосерден я к моим людям?..».
После последних таких встречь царь твердо усвоил себе, что основа царской власти - мелкий служилый люд, дворяне, дети боярские, дворовые и городовые, сидевшие в обезлюдевших поместьях и вотчинах. Они не в силах более выносить на себе тяготы военного времени. Ведь на них свалилась вся тяжесть Ливонской войны и охрана рубежей от Польши, Литвы и татар. Военная повинность не давала им и короткого отдыха. Неудачи в войнах, в самом деле, потрясли государство до основания. Мечта о Варяжском море завела царство его в тупик.
Как выйти из этого тупика? Вот о чем надо говорить царю Ивану с его ближними людьми.
Так, Иван Васильевич заметил молчаливость Годунова в последнее время.
- Ну, что же ты, Борис, все помалкиваешь? Аль и ты приуныл?
- Унывать да плакаться, государь, - только бога гневить. Не таков я. Как ни тяжело нам, - сил у нас много. Птице даны крылья, человеку - разум. Бог милостив - сумеем послужить государю и родине с честью!
Царь ответил с добродушной улыбкой:
- Дело молвил. Мы еще с тобой на Студеном море попируем, да иноземным гостям таких дворов понастроим там, каких ни у одного короля они не найдут. Созови-ка ты мне поморцев-мореходов. Обсудим с ними сообща: как нам по ледовым водам ходить... Любо слушать их. Да и крепость им надо там иметь, чтобы она устрашала недругов наших... Пушек сгоним туда поболе к монастырю святого Архангела. Шатуру Дмитрия с товарищами туда пошлем. Пускай оснастят крепость на том море. Заставы крепкие надобно там понаставить. Собирай, Борис Федорович большой обоз в ту сторону. Скоро я сам поеду на Север, как в начале опричнины в Вологду, чтобы осмотреть, как готовят корабли и снасти для больших переходов морских судов Беломорья. Я не оставил своей мечты удивить мир тем морским могуществом, которое вскоре обретет Русь на суровых берегах северного Студеного моря.
Тем не менее, он сказал Годунову:
- Не с руки мне сейчас туда ехать. Пошлем с караваном Трофима Бедарева, пусть это будет еще одно особое ему поручение. Передай ему, чтобы он себя не раскрывал, да больше помалкивал, но все примечал. Вернется, нам все доложит. Скажи, чтобы его усадили в одну повозку с пушкарем Шатурой, да с тем монахом Гавриилом, так он больше поймет.
Далее с большим чувством он сказал:
- Большая надежда, Борис, у меня на северные наши вотчины, на Поморье. Коли укрепим там свою морскую силу, так и Свейской державе в те поры не поздоровится. Грозное место - те берега. Давно я думаю о том.
Годунов с восхищением в глазах воскликнул:
- На Студеном море - непобедимою станет Русь, государь! Постоянно и я о том думаю.
- Монахи нам помогут. Бродяга-монах Гавриил, коего принял я на свою службу, рассказал мне, будто в Печенгу приплывают для торга датские, свейские и голланские люди. Не будем чинить им препоны. Пускай без зацепки строят свои дома, кладовые на торговых путях между Москвой и Студеным морем... Гавриил назвал те пути «божьей дорогой к великому океану». Велел я Бельскому снарядить обоз на устье Двины-реки, чтоб пристанище там оснастить. Того чернеца, Гавриила, приручить надобно. К обозу я приставил его. Пускай советником у воеводы будет.
Царь продолжил развивать мысль о своем намерении - как можно сильнее оснастить пристань в устье Двины.
- А монах тот не простой человек. Беседовал я с ним. Знатно он начитан и тверд в мыслях своих!.. Такие люди, либо зело полезны, либо вредны, - их надо и опасаться и уважать.
В одной из царских палат сошлась пестрая толпа простых, плохо одетых людей разных возрастов и состояния. Их привел сюда с собою Борис Годунов.
Здесь находились и пушкарь Дмитрий Шатура, и богатый новгородский колокольник почтенный человек преклонного возраста Иван Афанасьев, прославивший себя знаменитым колоколом «Медведь». Степенно сидел зажиточный московский «художник» пушечного литья Богдан, и московский пушкарь Семен Дубинин, и Нестор Иванов - псковский мастер на все руки. Его литья славился колокол «Татарин», висевший на колокольне Вознесенского монастыря в Кремле. Было здесь много мастеров собранных из Замосковья.
В ожидании выхода царя Борис Федорович поучал их:
- А станет спрашивать вас батюшка государь Иван Васильевич, отвечайте толково и не путано, дабы не затруднять его излишним допросом.
Борис Федорович удалился на царскую половину дворца. Все застыли в напряженном ожидании. Старший дьяк Михайла Вавилов громко сказал:
- На колени! Государь жалует!
С глухим шумом опустилась на колени толпа пушкарей. Наконец двери медленно отворились. В палату вошли несколько одетых в боевые кольчуги воевод, затем толпа бояр и Борис Годунов. Потом в дверях показался царь. Он ступал медленно, но размашисто, с громким стуком двигая посохом. В дверях остановился, стал пристально вглядываться в стоявшую перед ним на коленях толпу простолюдинов. Они опустили глаза, не выдержав царева взгляда.
Царь быстро повернулся и, твердо ступая, поднялся по ступеням на трон. По знаку, данному Борисом Годуновым, дьяк Вавилов прокричал имена и звания находившихся в палате мастеров пушечного и колокольного дела, а также, откуда прибыл тот или иной мастер. Выслушав, царь опустился в кресло.
Борис Годунов, сказал пушкарям, когда они встали:
- Православные люди, верные чада царства Русского! Государь ваш милостиво собрал вас тут в чертогах царских, чтобы сказать вам: зарубежные вороги вконец преградили дорогу иноземным мастерам в наше царство. Ныне его царская милость надежду возлагает на вас, коим также ведомо художество литейного и иных дел мастерства.
Царь окинул внимательным взглядом пушкарей.
Вперед выступил молодой, хорошо известный царю мастер Семен Дубинин, - его литья пушки когда-то громили шведов под Ревелем. Маленького роста, курносый, обросший курчавыми волосами, он говорил быстро, слегка картавя:
- Видел я пушки венецкого мастера Павла Дебосиса, да немчина Якова и других видел немало в Ливонии - незавидно. Да и воеводы наши знают, сколь удобны и наши пушки убоисты. Одно бы, прошу прощенья, государь, одно бы...
Дубинин запнулся. Царь Иван в нетерпении топнул ногой.
- Одно бы теперь надобно нам... Колокольных мастеров у нас избыток... Доброй руды утекает на колокола великое множество, да и мастера дюже хитроумные на колокольном деле сидят, а нам в такое время пушек бы поболе. Как вот тут? Прошу прощенья за свое слово, я бы хотел...
Тут вперед бурею выскочил широкий, с большим красным бородатым лицом, псковский колокольных дел мастер Тимофей Оскарев. Слегка охрипшим голосом, размахивая рукой, он выкрикнул:
– Не слушай его, батюшка государь, – еретик он! Колокола – Божье дело! Пушки – сатанинское дело! Колокола в беде спасают, сзывают христиан к любому месту, колокола в Божий храм на молитву зовут, колокола тебя, царь, славят...
Иван Васильевич поднялся с трона, стукнул посохом и гневно крикнул:
– Уймись, неразумный! Дед наш, блаженной памяти великий князь Иван Васильевич, и родитель наш, Василий Иванович, в ратной нужде не раз переливали колокола на пушки. Коли у нас не будет огневой силы отстоять святую церковь, к чему нам и колокола?! Покудова в силе войско государево, до той поры крепка и Божья церковь... Острый меч и огонь – защита веры Христовой... Колоколами ворогов не побьешь. Что бы делал воевода Шуйский в Пскове, коли у него были одни колокола? Пушка «Барс» погнала прочь от крепости литвин своим огнем, а не соборные колокола. Не сатанинское дело пушки, а вельми божие! Архангел Михаил, именуемый в писаниях архистратигом, не ради красы держит меч в руке... Твоя укоризна врагам на радость... Отрекись, несчастный, от сего заблуждения!
С грохотом упал на колени грузный колокольный мастер.
– Отрекаюсь!.. Помилуй, великий государь! Не ведаю, что говорю...
Иван Васильевич снова сел в кресло и, обведя строгим взглядом всех присутствующих, кивнул головой дьяку Вавилову.
– Царь Иван Васильевич велел спросить вас, – воскликнул Вавилов, – хватит ли у вас силы и смекалки обойтись без помощи иноземных пушечного дела мастеров, чтобы дать нашему государству много убоистых орудий огневого боя?! Что скажете, добрые молодцы, на то государево слово к вам?!
Несколько голосов сразу крикнуло: «Што нам заморские мастера?! Сами мы положим все силы, чтоб то дело вершить своими руками!..».
– Не надо нам чужеземцев!.. Чужим добром не скопишь дом! – крикнул что было мочи Дмитрий Шатура.
Царь пристально посмотрел в его сторону и, увидев лицо его над головами других, велел Годунову подозвать его к трону.
– Знатный ты пушкарь... – сказал тихо, слегка наклонив голову к Дмитрию, царь Иван. – И послужил исправно родине нашей, о том мне ведомо, и за то не раз ты был обласкан нами. Ныне вновь послужи... Боярин Годунов укажет тебе, на какое дело послан будешь. Иди!
Вновь высунулся вперед Тимофей Оскарев и, упав на колени, крикнул:
– Батюшка государь! Прости! Хочу я быть пушечного дела мастером... Пошли меня на Пушечный двор!
– И меня! И меня! И меня! – раздались громкие выкрики в толпе колокольных мастеров.
Борис Годунов замахал на них обеими руками.
Дьяк Вавилов с остервенением зашикал, сверкая своими крупными белками. Шум прекратился.
Царь с улыбкой шепнул Годунову:
– Кто ж теперь нам колокола лить будет?
– Остались, государь, мастера. Их немало.
Царь сидел неподвижно, с большим вниманием приглядываясь к пестрой, разношерстной толпе «черных» людей, с которыми ему почти не приходилось никогда так близко сходиться, а тем более обращаться к ним за помощью при подобном многолюдстве.
Борис Годунов, бояре и дьяки неподвижно ожидали, когда он поднимется, тем самым давая знак, что прием мастеров закончился.
Наконец царь поднялся и медленно спустился по ступеням с тронного места, окруженный царедворцами.
К Дмитрию Шатуре подошел дьяк Вавилов и сказал, что Борис Федорович Годунов опять примет его завтра в приказе Большой казны. Государь велел послать его к Студеному морю.
То, о чем Борис Годунов поведал Дмитрию Шатуре, было передано им своей супруге.
– На Студеное море государь батюшка меня посылает. Пристанище там большое строят. А я наряд буду ставить, чтоб вороги к тому пристанищу не подходили. И не одни я поеду, а несколько сот туда воинских и мастеровых людей направляется. Я, слава Богу, побродил по белу свету!
Жена стала усердно собирать в дорогу мужа. А через двое суток он уже тронулся с воинским караваном в путь. В повозке с ним были Трофим под видом разрядного дьяка и монах Гавриил.
Дорога все время шла лесами, большею частью – хвойными. Гигантские сосны в просеках закрывали небо. Красноватый сумрак окружал повозки.
В Вологду приехали утром на рассвете. Проезжая по городу, Шатура обратил внимание на множество каменщиков, складывавших высокие каменные стены, и землекопов, рывших около стен глубокие рвы.
Ночевать Дмитрия с Трофимом позвали монахи к себе в монастырь. При свете огонька плошки с горящим маслом иноки полушепотом рассказывали о посещении Вологды царем Иваном Васильевичем, о том, как он велел воздвигнуть каменные стены в городе. Он же велел построить и церковь в честь дня ангела царевича Федора. Монахи рассказали о каких-то глубоких подземных палатах, которые царь будто бы предназначал для хранения казны и царских драгоценностей.
– Сам батюшка государь по ночам ходил со своими телохранителями в те места. При свете фонаря он смотрел, как мужики и стрельцы рыли подземелье... Болтал народ, будто задумал государь престольный град перевести из Москвы в Вологду, будто хочет он оградить свой престол от нападений крымцев. Не слышали ли вы, добрые люди, чего?! Может ли то быть?! Нам бы того не хотелось.
– Одному Господу Богу известно, что и как решит государь. Не наше то дело, – уклончиво ответил Дмитрий.
Трофим при этом добавил:
– Думается мне: ни на какой город не променяет батюшка Иван Васильевич свою древнюю столицу, колыбель своих отцов да прадедов. Быть того не может. Москву жгли, разоряли, но она все же останется на веки вечные Москвой, матерью всех городов. Вот что я вам, святые отцы, могу молвить на ваши слова... А коли государь изъявил желание укрепить да обогатить Вологду, то к тому есть иная причина. Ваш город Божьей милостью поставлен на великом, славном пути к Студеному морю, а это знак! Стало быть, тут и торг большущий будет, не как ныне... и всяческая благодать осенит ваши посады, ваши храмы, ваши гостиные дворы.
Монахи, успокоенные, довольные ответом, перестали их расспрашивать. Они сразу поняли, что этот человек знает, о чем говорит.
Рано утром московский караван снова тронулся в путь. Дмитрий сказал своему Трофиму:
– Благодарю Создателя, что сподобил он меня посмотреть на просторы морские и города в разных краях... Много всего видел я и понял, что мал и неразумен я и что толку никакого от того не бывает, коли сидьмя сидишь на одном месте. А вот смелого жеребца и волк не берет.
Сидевший в одной повозке с пушкарём странник-монах, назвавший себя Гавриилом, поддакнул ему:
– Дело говоришь, братец! – сказал он. – Вот теперь едем мы к Студеному морю. А кто первый сел на его берегах? Новгородцы! Много-премного лет тому назад, может, сотни две, пришли они в нашу холодную сторону. Заселили морские берега. Народ там сидьмя не сидит. Батюшка государь то понял. Хоть и сильна Москва, а коли у нее не будет Студеного моря да людей- непосед, захиреет она, в тоске истомится, засушит ее домоседство...
Трофим стал расспрашивать Гавриила о тех краях, куда путь теперь держали.
– Река будет там – Двина, уходит она в то Студеное море. А есть и другая ж река – Печора, – начал свой рассказ Гавриил. – Всего там много. Новгородцы богатый торг ведут с теми местами. Одно плохо стало: московские люди у новгородцев доход отбивают. Дьяки из Москвы понаехали подсматривать, подслушивать. Теснят местный народ... Ну, да вот будешь там, голова, сам увидишь!
Караван двигался вдоль берега Двины. Широкая, многоводная река. В верховьях берега ее лесистые и болотистые, а чем дальше она уходила на север, к морю, тем пустыннее становились они. На открытом месте стало холоднее, и ветер был пронзительнее.
– Чего уж теперь ждать? Скоро зима, – как бы про себя сказал Дмитрий, накидывая медвежий тулуп на плечи.
Встрепенулся и Гавриил.
– То-то и есть, сизый голубок! – громко вздохнул он. – Ближе к Студеному морю, тем холоднее станет, да и темнее... Прощай, день, в гости к ночи едем! А там, придет время – солнце только в полдень будет являться.
Пушкарь с грустью вздохнул:
– Слышал и я, что тьма там зимою, да не верится как-то!
Еще две ночи провели в дороге. Становилось все ветренее и холоднее. Гавриил сказал Трофиму, что до Студеного моря не более двухсот верст. Еще пустыннее, еще суровее выглядели окрестности: глина да песок и бледная, чахлая растительность.
– Незавидное житье, видимо, здесь, – невольно произнес Дмитрий.
– Мы привыкли, сизый голубок. Господь так сотворил мир, что всякий человек свое место находит, а разумный может и счастье свое отыскать. Посади помора в Москву – затоскует. А почему? Увидишь после... Студеное море-океан – дар великий, небесный дар. Море – наша душа, совесть. Оно – вечное царство белой лебеди.
И, немного подумав, Гавриил сказал попутчикам:
– Глядите на Соловецкие острова: месяцев восемь, почитай, окутаны лютой мутью... Там люди и во тьме и в одиночестве живут... Ни входу, ни выходу... Море бушует, ветры леденят кровь... Волны – будто свету конец, страшные, громадные... Что уж тут! Страх! А монахи красуются. Монахи силу имеют. Гордятся! Митрополита Филиппа они родной земле дали - любят свой монастырь. Насильно их не сгонишь с той земли. Недаром Бог создал человека по образу и подобию своему. Да и недаром человек покоряет ледяное царство. Гордость творца, могущество веры в нем. Понимай! И не жалей помора! У нас народ свободней: охотники, рыболовы, мореходы. То-то, не вздыхай о нас. Вздыхайте о Москве, ребята! Боюсь я Москвы! Государь запугал. Но теперь ему спасибо. Прозрел...
Короткие дни стали сменяться долгими ночами, когда московский караван подходил к Холмогорам, на левом берегу Северной Двины, недалеко от того места, где впадает в нее Пинега.
Гавриил пояснил, что сто двенадцать верст отделяют Холмогоры от Студеного моря. Едва перевалило за полдень, а солнце уже скрылось за горизонтом и в небе выступали звезды.
Пушкарь разглядел окружавшие Холмогоры холмы. Сердце его радостно забилось при виде человеческих жилищ – длинный, утомительный путь по лесам и пустынным пространствам от Москвы до Холмогор утомил.
Он и Трофим сняли шапки и помолились на видневшуюся вблизи церковь. Подошел дьяк, сопровождавший воеводу, и шлепнул Дмитрия по плечу:
– Отдохнем здесь, чарочку выпьем, да и к морю-океану... Ночлег найдется.
Первый выборный голова от всей Двинской области Семен Дуда важно восседал в своей холмогорской торговой избе. По сторонам его за широким дубовым столом расположились подьячие.
На скамьях у стены в богатых шубах развалились приехавшие из внутренних областей Московского государства торговые люди. Трофим был здесь же.
Собрал их всех сегодня Дуда, чтобы огласить царский указ о построении на устьях Двины нового города, близ Архангельского монастыря, имя которого отныне будет Архангельск. Торговые люди должны понять: если иноземцы полюбили Студеное море, как же московским купцам не ценить государеву заботу о сих местах?
Государев указ выслушали стоя.
Затем Дуда обратился к торговым людям со следующими словами:
– По воле батюшки государя Ивана Васильевича ныне кончается древняя быль Двинской области... Рвение к торговле в Приморье возымели не только новгородские гости и купцы, но и чужеземные торговые люди... Видно – молву поветрием носит. Ну что ж! Милости просим, рады гостям! Мало нам Холмогор, понадобился город Архангельск, к морю поближе, чтобы нам с берегов виднее было: кто едет, зачем едет, с доброю ли целью... Царь наказал мне: «Гляди в оба!». Стало быть, и выходит: у Архангельской обители на Двине новая быль зачинается. Прошу вас, братцы, в бороде у себя узелок завязать для памяти: мол, у Студеного моря новый торг, государев торг, опричь Холмогор... Пока еще там топоры стучат, а скоро они замолчат, там и будем торг развертывать... Холмогорам скажем спасибо. Послужили они народу честно, по совести. Да и Богу молились там о прибыли купцы немало, да и винца испили там купцы немало же, и нагрешили здесь купцы порядочно... Словом, низкий поклон Холмогорам!
Слова Дуды были выслушаны купцами с превеликим вниманием, хотя втайне и не желали они ничего нового. Купец в новшествах осторожен, недоверчив, особенно старики. Им каждое новшество кажется «концом света». Торг упрям, привязчив к месту. Но ничего не поделаешь: надо смириться. Государево слово – кремень.
– Что ж вы молчите? Али молвить нечего?! – спросил Дуда.
– Спасибо, добрый начальник, спасибо! Царь – «от Бога пристав». Коли указано царем, так, стало быть, и Бог решил... – сказал самый старый из приезжих купцов Никита Бяков. Он ещё до похода Ермака Тимофеевича пробил торговые пути на юг Сибири до великой реки Енисея-батюшки, да к малой речке Минусе. А потом и далее через хребет Саянский в тувинский народ к Черным Мунгалам – в Монголию.
Купцы притихли. Народ северский, в большинстве пришедший на берега Двины из Новгорода, своенравен, горд, неподатлив. Купец здешний бывалый – думает совсем не то, что говорит.
– Ну, – произнес Дуда примирительным голосом, – можно нам и разойтись, государево слово сказано, а вами выслушано, стало быть, с Богом! Будем в дружбе и согласии вершить добрые дела.
У воеводской избы стояло в ожидании несколько возков. Лошади покрылись инеем. Морозно. Северную Двину и ее притоки давно уже сковало льдом.
В одном возке – тепло одетый в меховой тулуп Дмитрий Шатура. Они едут с Трофимом к месту строения Архангельска с Дудой.
Темными бугорками выглядели разбросанные кое-где по сторонам жилые избы, амбары и другие строения, мимо которых проезжал возок. А дальше раскинулась пустынная, мертвая равнина.
– Здесь, люди добрые, тоже чудес разных не меньше, нежели в Москве. Поживете – увидите. Есть и чудь белоглазая, и Боги их истуканы. Один золотой Ямал чего стоил, – снова заговорил Дуда.
- Здесь неподалеку в тайной пещере находилось его капище. Народ чуди белоглазой тысячи лет ему поклонялся тут в русском Поморье. Пришлые люди и наши священники немало надругались над этой их святыней. Но однажды он взял и исчез от всех насмешек и надругательств. Мне рассказывал один крещеный старик из чуди, что лет пятьдесят назад при нем вывезли ту статую Студеным морем за Урал и хорошо схоронили. Вот и место, где он сейчас пребывает, в его честь называется полуостров Ямал.
Шатура ответил почтительно, толком ничего не поняв:
– Вот и мне довелось попутешествовать. В прошлые годы мне много раз по приказанию государевых воевод приходилось отбивать недругов огненным боем в разных краях... Господь Бог поможет мне и ныне, коли к тому нужда явится, по приказанию воеводы пустить огонь по ворогу.
Дуда остался довольным словами государева пушкаря.
– Добро, молодец! А места у нас для пушек хватит. Вот приедем к Архангельскому монастырю, там и выберем для пушкарей местечко. Поближе к водице, чтоб кораблики лучше видеть. Государь в Москве живет, а его глаз давно смотрит на устье Двины, и, как я понимаю, от этого много пользы будет... Одно мне не по душе – аглицкие люди уж больно стали хозяйничать у нас. Галанских купцов гонят, как будто хозяева они на Студеном море, а не мы.
Дуда ударился в пространные рассуждения о том, как терпелив русский народ, как он долго терпел господство иноземных купцов на севере.
Ехали голыми равнинами.
– Оный край, – постепенно погружаясь в дремоту и лениво растягивая слова, говорил Дуда, – много добра принесет... Увидишь сам, Трофим Иванович... в недалекое... время...
Тот понял, что Дуда быстро разобрался, кто у приезжих главный. А следом он услышал позади себя в возке богатырский храп Дуды.
Шатура стоит на высоком гранитном берегу и глядит в раскинувшееся внизу, у его ног море. Оно необъятно для глаз. В серой пустынности уходит оно в неведомую, загадочную даль океана.
Трофим тут же. Прикрываясь шарфом от холодного ветра, пушкарь тихо говорит:
– Вот бы на этой горе я пушку поставил... Большущую, страшную! Самое ее место. Ей-Богу! Хорошее местечко! Чужеземцы-мореходы подплывали бы к нашему берегу со страхом! Не думали бы, – Москва далече, и бояться нечего. Мудрый наш батюшка государь - надоумил его Господь к месту крепость здесь воздвигнуть.
Крепость ту уже начали строить в месте, где Двина, уходя между островов в Студеное море, разветвляется на несколько рукавов. Здесь, в сорока двух верстах от моря, в местечке Пур-Наволок, находился древний Архангельский монастырь. Около него московские плотники да каменщики и принялись за работу.
Пока Трофиму было делать нечего, он стал знакомиться с окружающей местностью. Вдвоем с Дмитрием верхом на конях уезжали они далеко-далеко, вглубь Заволоцкой земли.
Много нового, много любопытного встречали они на пути во время своих прогулок. Особенно же привлекал их к себе морской берег. До позднего вечера объезжали на конях они этот берег, и чем больше знакомились они с местностью, тем сильнее она начинала им нравиться.
– Вот уж истинно, – широко разведя руками, воскликнул Шатура, – небо есть престол, земля – подножие Господа! Глядя на это, Трофим, хочется учиться. Красна птица перьями, а человек ученьем. Сидели бы мы с тобой дома и не видели бы ничего, и дум новых у нас в головах не явилось бы. Голова на одном месте застаивается.
В одной деревеньке Трофиму с Дмитрием пришлось встретиться с толпой Соловецких монахов. Их вел в Архангельск на работу старец Гавриил. Он рассказал им о том, как он встретился в Москве с царем, как был вызван в царские палаты и как просил царя послать людей к Студеному морю.
– Государь батюшка внял мне, а ежели это так, повинен и я служить государю. Соловецкие мужи будут помогать вам, – проговорил Гавриил.
Шатура улыбнулся.
– Государя надоумил не ты, старче, а сам Господь... Давно уже батюшка Иван Васильевич говорил воеводам о том море, да и корабли в Вологде строили, чтоб плавать по тому морю.
– Полно тебе петушиться! – недовольным голосом возразил Гавриил. – В прежние времена государь не жаловал своим вниманием наших пустынножителей. Да и в опале их держал. А теперь жалует – наши острова понадобятся ему. Мореходов знатных мы дадим ему. О том государь батюшка мне и сказывал.
– Мореходы здесь хорошие.
На этом и разошлись в разные стороны.
С насмешливой улыбкой Шатура продолжал:
– Хотели с Москвою спорить!.. Так и должно быть!
С легким сердцем вернулся Трофим в Москву. О своих впечатлениях доложил царю и Борису Годунову. Сказал уверенно:
- Городу Архангельску быть. Северная опора государства поднимается. Главное – простые люди в это поверили.
Взгляд Ивана Грозного теперь был устремлен за Каменный Пояс, но опять же к Студеному морю.
Он подумал: «Знали мы о том, что за Уралом существует целая страна ещё задолго до похода Ермака. До того его подвига у людей наших уже имелось несколько устойчивых троп за Урал. Один из подобных путей вёл через бассейн Северной Двины и Печоры по водам Студеного моря, а другой представлял собой путь от Камы через Урал. Первый, поморский, был самым опасным. Он использовал специальные суда, предназначенные для плаванья во льдах и именуемых кочами. Этот путь я сразу отметил. Поморы шли им по водам Северного Ледовитого океана до берегов Ямала, пересекая его волоком и по мелким рекам, а оттуда выходили в Мангазейское море - Обскую губу. Конечно, названное море - преувеличение, так как это пресноводный залив, от которого отходит многоверстное ответвление, именуемое Тазовой губой.
Мне говорили, что этот морской путь был маршрутом, который выбирали самые отчаянные мореходы, а кости тех, кому не повезло в дороге, навеки становились достоянием Студеного океана. Известно мне, что одно из озёр там носит название «озеро погибших русских». Не приходилось тем мореходам даже думать о безопасности во время этих походов. И намёка не было на какую-либо стоянку в конце пути, на которой они могли отдохнуть, провести ремонт судов, пополнить запасы.
Весь большой путь до Обской губы и обратно кочи проделывали, как единое длительное путешествие и устлан он русскими костями.
Мехов, правда, в тех местах много. Я их своими руками гладил. Однако о размещении там постоянных наших острогов при татарском владычестве в тех местах русским добытчикам и купцам не приходилось даже мечтать. Однако ситуация изменилась. Нашим казакам удалось разгромить Кучума, и вскоре в Сибирь хлынули служивые люди и промысловики. Первые русские экспедиции уже основали на Иртыше город Тюмень и Тобольск. Наш путь лежит дальше к Оби, которая станет следующей рекой, на которой следует возвести остроги...».
Глава 2: Сибирский поход
Нет, не зря Богдан Кучка по поручению Годунова старшего и сотника своего Трофима Бедарева мотался в лесах вдоль вологодского тракта в поисках следов ватаги Илейки Муромца. Ему повезло поначалу примкнуть к небольшому отряду отчаянного казака Ивана Кольцо. Люди его были вконец измотаны лесными лишениями, и редкие вылазки с целью грабежа их давно не радовали. Были они в большинстве воинами за правду, нежели лесными разбойниками. И атаман их был таким же. Это Богдан сразу понял. И Иван Кольцо оценил своего нового соратника в качестве опытного бойца, человека справедливого. Вечерами у костра они много о чем говорили. Поведал ему Кучка о своем желании идти за Каменный Пояс тамошних татар воевать по царскому повелению. Он и прощеную грамоту от него показал. Их в достатке по рукам казаков к тому времени ходило. Идея эта Ивану понравилась, все лучше, чем по лесам укрываться. Смущало одно, не обман ли это со стороны властей. Богдан его заверил, что есть у него в Москве знакомые люди, которые помогут им обойтись без крови.
Они уже собрались двигать в ту сторону, но тут, как на грех, они встретились с ватагой Илейки Муромца. Тот знал Ивана Кольцо и был рад принять опытных бойцов в свое поредевшее воинство. Грабители те после поражения Стефана Батория под Псковом на время притихли - от частых схваток утомились и казаки, и пришлые люди. Многие из ватажан остались лежать в безвестных могилах. Невольно в души оставшихся разбойников просачивалась тоска. Стрельцы и прочие служивые люди сильно донимали их, особенно после схватки близ Вологды. Не хватало кормов и боевого припаса. Этому тайно был рад только Богдан Кучка.
Лесными тропами откатились они совместно до самого Днепра. Здесь леса затихли по берегам, они стали редкими и мрачными. Разбили стан, разожгли костры. Проводники, показывая на реку, говорили:
– Глубокая здесь река, но скоро попадем в Запорожскую Сечь – там на островах она мелкая.
– Русь! Она остается позади – сразу у многих защемило сердце.
Тут и прорвалось у недовольных.
– Хватит уже идти дале! Остались в рубище, голодные, пора домой ворочаться. Что припасли из рухляди, с нас и будет! –крикнул на весь стан Иван Кольцо.
– Чего орешь, казак! – прикрикнул на него Илейка. – По петле соскучился? До Москвы тебя не довезут, топором по пути без головы оставят!
– Ты погоди, атаман, грозить! – вмешался в спор Богдан Кучка. – Не пугливы мы. Навидались строгостей у бояр! Обсудить надо. Царя нам не побороть. Велика его сила и зря задираем мы ее. Топор на Руси ждет, это возможно. А в ватажных набегах либо от пули стрелецкой, либо от голода могила! Эх, ты! За каким же лядом идем? Незачем нам в Запорожье.
– Врешь ты! – сердито перебил его атаман. – Ведет нас дело борьбы с притеснителями!
– Какое такое дело объявилось? – запальчиво прокричал в ответ Кольцо. – У казака одна удаль и потеха – в поле врага воевать.
– А я вот хочу вернуться да Руси послужить! – сказал Кучка.
Кто-то хватил его за бороду.
– Боярам да купцам задумал служить? – заорал он. – Я тебе послужу, хвачу вот топором по голове.
Его ухватили за руку – хрустнула кость.
– Братцы! – злее прежнего заорал Богдан Кучка. – Атаман нас обманул! Не хочу я под присягой Батория ходить!
– Зачем зашли в такую даль? – закричал рязанский мужик Кузьма Косой. – Шли-шли и пришли. Не хочу пропадать. Гляди, братцы, от невзгод голова сивой стала!
– Это верно! – закричали сразу десятки голосов. – Пропадем!..
Люди горячились, злобились. Позади эти речи сдержанно слушал Иван Кольцо. Ватага зашумела яростней, в людской толчее кто то с рывка ударил атамана Илейку Муромца в бок кулаком.
Атаман вскинул руку:
– Аль я вместе с вами на Вологду не ходил? Кто мстил за слезы русские? А кто все предал? Я, что ли? Дешево вы расценили, я не продажный. Я за идею клялся Баторию.
– Не продажный!? – закричали вокруг.
В круг напористо выступил рослый малый, сильный и злой. Схватил с головы шапку – и оземь:
– На грабеж, что ли, шли? И кого грабить? Мужиков, женок, ребят малых наших. Нет, родимые, мы с места тронулись вольности искать.
Грудь с грудью сошлись, кругом взбешенные лица. Кто-то кричал:
– Привык атаман жировать с кистенем на разгульной дороге. А ты попробуй, трудом помозоль руки! И куда ты на Русь пойдешь, пустая головушка? Против течения тебе не выгрести!
– Не слушай его, уговорщика, братцы! – злобились поборники атамана.
– Где он сам? Пусть сунется. Я первый его саблей успокою!
– А ну ка, подать сюда Илейку! – осадил буйство властный голос. Иван Кольцо сильным движением раздвинул толпу.
Все шарахнулись в стороны: вот крякнет и пойдет крестить булатом!
Огляделись, ан, нет атамана, как в воду канул, а с ним - десятка два отъявленных разбойников.
– Казаки! – обратился к вольнице чуть позже Иван Кольцо. – Я выбран вами новым атаманом и поведу ватагу, но не как баранье стадо. Что губы распустили, из за чего грустите? Илейка-атаман чуть в муть вас не завел. Где ваша прозорливость? – Гневным взглядом Кольцо повел по оставшейся толпе.
Казаки притихли, понурясь стояли и пришлые ватажане.
– Слушай меня, войско! Вот крест святой, – Иван Кольцо перекрестился. – Или пойдете со мной, как воины, или всех до одного нас как смутьянов на осинах перевешают царевы слуги! Не дам над воинской честью надругаться. Войско! Все слушайте: за трусом смерть приходит! Уходить надо отсель, и грабеж порушить… Погибели никто не хочет. Вот царская грамота. Об отчизне он печется и о каждом из вас. Призывает он нас в обмен на помилование идти за Каменный Пояс новые земли для Руси отвоевывать. И куда нам отходить? На старой дороге – смерть за разбой. И пристало ли унывать нам, коли пойдем мы бить ворога? Есть еще народы, что чают избавиться в Сибири от татар, врагов наших извечных…
Люди согласно кивали головой:
- Что скажешь против таких слов батьки? Правда за ним.
Притихли люди, пробрало их..
Иван Кольцо продолжал:
– Выбран я вами атаманом. Чуете?
– Чуем! – в один голос отозвалась ватага.
– И говорю я вам – волен я в ваших жизнях. Помыслы ваши и мои едины суть будут: идти против татар за Урал! В походе не грызутся воины! Дружина сильна единодушием. Пусть знает каждый, что его ждет за измену - смерть! И еще говорю вам – утром идем на поклон к царю. Будет так, как сказано!
***
Самозванец Илейка Муромец
Это был реальный персонаж того непростого времени. Обычный ватажный разбойник конечных времен Ивана Грозного, Илейка Муромец стал позднее одним из предводителей крестьянского восстания Ивана Болотникова времен царя Василия Шуйского. Илейка «прославился» изощрёнными жестокостями над попадавшими в его руки знатными людьми от царской службы во все времена своего разбоя. Однако в глазах народа, поднявшегося против бояр и крепостнических порядков, такие деяния могли выглядеть подвигами.
Подавляющее большинство русского люда по городам и весям не хотело признавать своим царём Василия Шуйского, утвердившегося в результате переворота 1 июня 1606 года. Русская земля не участвовала в возведении Шуйского на престол, его легитимность была сомнительной с самого начала. Стали возникать, как грибы после тёплого дождичка, разные «родственники» покойного царя Ивана.
Уже летом 1606 года в Путивле у литовской границы объявился человек, называвший себя главным воеводой царя Дмитрия - то был Иван Болотников, как выяснилось, очередной ставленник Запада против царских властей на Руси. На этот раз по замыслу хозяев его повстанческое движение носило в массе своей крестьянско-казацкий характер. В ноябре 1606 года вместе с очередной ватагой казаков к нему прибыл человек, называвший себя царевичем Петром, сыном царя Фёдора Ивановича. Это и был Илейка Муромец, а царевич тот был фальшивым, он никогда в действительности не существовал.
По его рассказу, царица Ирина, жена Фёдора и сестра Годунова, родила сына. Но боясь, что Борис Годунов попытается убить и его, как он хотел убить царевича Дмитрия, Ирина отдала новорождённого Петра надёжным людям, подменив его девочкой. Народу было объявлено, что родилась царевна Феодосия. Царевна с таким именем действительно существовала - умерла в возрасте полутора лет.
Между тем войско Болотникова потерпело поражение на подступах к Москве. Движение его приняло ярко выраженный антифеодальный характер - оно стало опасным для знати. В этих условиях Болотникову и его казакам было важно укрепить идеологическую базу движения, хотя бы и за счет небывалого царевича. Они приветствовали явление «Петра Фёдоровича». Лжепётр тем временем съездил в Литву и по возвращении уверял, что видел там царя Дмитрия и говорил с ним и что тот обещал скоро прибыть. Этим он подтвердил свою давнюю связь с врагами Московии в Речи Посполитой.
Лжепётр сыграл большую роль на завершающих этапах восстания Болотникова. Он предводительствовал крупным отрядом казаков, ведя его на помощь Болотникову в Калугу. В первой половине 1607 года Илейка несколько раз бил царских воевод, хотя и сам нередко терпел поражения. В июне 1607 года войско Лжепетра было окончательно разбито Василием Шуйским у Каширы. Илейка отступил в Тулу, которую сделал последним бастионом восставших, но в октябре 1607 года осаждённые мятежники сдались на милость победителя – царя Василия.
Подлинная биография самозваного царевича основана на его собственных показаниях, данных под пытками после пленения. Он был незаконнорожденным сыном посадского человека из Мурома Ивана Коровина. В юности он убежал на Волгу и пристал там к казакам. В это время он и разбойничал по русским дорогам и поселениям с подачи Стефана Батория. Позднее казаков нанимало на службу московское правительство, поэтому Илейка под началом воевод поучаствовал в разных военных походах. В 1604 году к первому Лжедмитрию примкнули многие казаки, и Илейка тоже присоединился к войску самозванца. Потом он вновь вернулся на Терек, набрал ватагу, а осенью 1606 года перешёл со своими казаками к Болотникову. С чьей, интересно, подачи?
Изобличённый Лжепётр был казнён в январе 1608 года у стен московского Данилова монастыря. Верёвка, на которой его вешали, не смогла плотно затянуться, и тогда палач ударом дубины проломил Илейке череп.
***
Иван Васильевич, за которым внимательно следили ближние бояре и иные царедворцы, думал о том, что пройдет год-два, и он снова поведет свои войска к Западному морю. Нет! Русь не побеждена - ее оттеснили от Варяжского моря, но она оправится и с новой силой потянется к морю. Нужно поднять дух в народе. Нужны зримые примеры и сильная власть. Студеное море наше и оно поможет опять овладеть Варяжским морем. Недаром Белое и Мурманское (Баренцево) моря принимают уже в своих водах московские корабли. Так есть! Но нужно думать о восточных пределах большого Студеного моря, пока туда не дотянулись руки Западных «доброхотов». Это мало кто понимает в его окружении.
Царь глубоко вздохнул, глядя на Бориса Годунова в толпе бояр.
Будут ли сочувствовать ему бояре, его советники, все преданные ему воеводы и дьяки, если он откроет им, что ему не хочется умереть, не укрепившись на тех восточных берегах?! Пока об этом надо молчать, хранить тайну в себе. Теперь не время, не настал еще час возвестить свою волю народу.
То, что царь таит свои замыслы - на пользу святой церкви, на благо христианской родной земле! Неужели господь покарает его за это? Не в том провинился он перед Всевышним! Виновен царь в бесплодном пролитии крови своих воинов. Ради чего шла эта долгая и страшная Ливонская война?
Царь Иван будет стоять на своем: море Варяжское - Балтийское, было и должно вновь стать русским, ибо оно с древних времен принадлежит Руси и омывает исконные русские земли. Много крови доблестных воинов было, и еще будет, пролито за Балтийское море. Но справедливое совершится! Он, царь, несокрушимо верит в то.
Никому из следивших за царем вельмож и в голову не могло бы прийти, что царя мучают, терзают мысли о новой войне во имя возвращения утраченных в Ливонии земель...
Иван Васильевич не был похож на кающегося грешника. Царь всея Руси Иван Грозный одинаково загадочен и страшен для своих врагов, как то было и встарь. Он, опасаясь, не подслушал бы его кто, произнес в самое ухо Бориса Годунова:
– Задумал я одно дело. Пока никому не скажу о том, и тебе тоже, но скоро узнаете... Оно способствовать будет одолению врагов, отодвинувших нас от того моря. Многие удивятся и осудят меня, многие возмутятся и назовут меня еретиком, беззаконником. Пускай! Тиран я и в Европе. Стефана Батория ближний дьяк, в угоду своему господину в своих писаниях сатаной меня называет... Пускай! Я одному Господу Богу отвечаю за свои деяния. Но разве не Господь Бог завещал мне возвеличить державу мою?! И я должен то сделать.
Дворцовые государевы люди приметили, что царь Иван Васильевич стал в последние дни добрее и веселее. Он даже простил явившегося к нему с повинной атамана разбойной ватаги – казака Ивана Кольцо, пришедшего с царской грамотой в руках, в которой говорилось, что покаявшиеся разбойники, если они пожелают вернуться к мирному труду, будут прощены царем. Царские приставы давно искали ватагу Ивана Кольцо - за его голову был обещан большой выкуп, но найти его не могли. И вот он сам явился. Рослый, длинноволосый, угловатый, по-орлинному поворачивая голову, он осматривал окружавших его царедворцев исподлобья, недоверчиво. Царедворцы жались друг к другу, боясь подойти к этому неуклюжему великану. Очень много страшных рассказов ходило в Москве про него.
Иван Кольцо знал, что царь Иван самым безжалостным образом истреблял вольных казаков, грабивших купцов, царевых людей на Волге. Их предавали страшным пыткам, рубили им головы и вешали. Много погибло вольницы в царевых застенках. Часть казаков была истреблена царем, другие со страха быть пойманными ушли на север. И там Строгановы, приглашавшие казаков бросить воровскую жизнь, призвали их к себе на службу в Чусовые городки. Вот и Иван Кольцо, приговоренный к смерти заочно, решил оставить разбой и поступить к Строгановым, принеся повинную грамоту царю Ивану Васильевичу.
Царь пожелал сам допросить раскаявшегося разбойника.
Случилось это в один из праздничных дней после утрени в царевой Малой палате.
Царь долго с насмешливо-хмурой улыбкой оглядывал с ног до головы Ивана Кольцо.
– Ну! – сказал он, усмехнувшись. – Нагулялся?
– Нагулялся, великий государь, будет. Тоска-докука взяла... Знать, так Господом человеку положено, чтобы не всю жизнь воровским обычаем жить. Занедужила душа!.. Сил нет! Потянуло к праведной жизни, саблей казацкой государю послужить желаю!
Иван Кольцо встал на колени, отвесил земной поклон:
– Помилуй, великий государь! Прими нас на свою службу, чтобы добрыми делами могли мы свою вину искупить... Просим слезно, батюшка государь, прими!
Царь задумался, про себя тихо молвил: «Куда ж теперь тебя?!».
Наступило продолжительное молчание. Бояре стояли неподвижно, опустив взор. Им казалось чудовищным беззаконием появление разбойника в государевых покоях.
– Следовало бы, по-Божьему, – сказал царь, опершись подбородком на посох, – тебе голову усечь, однако я дарую тебе и твоим товарищам жизнь. Слушай! Двадцать с пятком лет тому назад посланы были мною два атамана, Иван Петров и Бурнаш Ялычев, за горы проведать басурманскую землю к неведомым властителям неведомых земель. Те атаманы с Божьей помощью дошли до моря языческого Курейского. Побывали они в улусах Черной Мунгалии. Побывали они и в Желтой Мунгалии (Китай). И реку великую Обь видели, и озеро Большое видели. А хлеб в Мунгальской земле родится всякий, и золото, и самоцветы разные, и меха звериные невиданные. Увели они с собой рудознатца Ивана Попова, который осел в землице Кузнецкой и много чего накопал в тамошних горах.
Царь задумался.
- Говорили мне Строгановы, будто выше той земли есть и еще земля, обильная всякой снедью. И царь там басурманский зело алчный и воровской. Он нападает на вотчину нашу, Великую Пермь, грабит ее, уводит в полон людей христианских. И положили мы войной на того царя идти... Строгановы рать собирают великую из казаков и прочих людей, чтоб потеху над тем воровским царством учинить... Наказываю и тебе идти туда же вкупе с теми вольными людьми. Постоять ты должен за Русь честью... Бог простит в ту пору твои грехи.
Иван Кольцо ответил царю громко и бодро:
– Бью челом тебе, батюшка государь наш Иван Васильевич, послужу мечом и своею казацкою душой. Постою за матушку Русь, как Бог велит. Наскучила мне татьба неуемная. Соберу я своих казаков да вместе со Строгановыми людьми за Каменный Пояс пойду воевать тех басурман окаянных.
Царь велел Ивану Кольцо послушать дьяка Щелкалова, что он о тех двух храбрых казаках расскажет. Исполнил наказ государя Иван Кольцо и к дьяку тому пришел.
Здесь он услышал чудесную повесть о путешествии двух смельчаков-казаков через Монголию в царство Китайское. Государь, зная красноречие Щелкалова, велел ему как можно ярче описать подвиги казаков и все то, что они там видели.
– Царство там есть, – говорил Щелкалов, закатывая глаза восхищения, – городом Кашгар (Северный Китай – уйгуры) зовется. И царь в нем живет Тимур-Железный, а от того царства от Железного царя идет в Китайское царство камень алмаз и золото в бочках несть числа... А рубежная стена в Китае кирпичная, а башням и числа нет... Царство то велико и богато. И всюду казаков тех с товарищами встречали по-царски и провожали по-царски. И попали те казаки в город Большой Китай (Пекин), где сам царь Тайбун живет. Город велик, бел, что снег, на четыре угла, а по углам казаки увидели великие башни, расписанные разными красками, а царские палаты золотом крыты. И вина в городе там целые озера всякого...
Слушая это, Иван Кольцо вздохнул, почесал своей громадной рукой затылок.
Щелкалов, видя, что его рассказ тронул Ивана, сказал с особым ударением:
– А та земля, что повыше Китая, много богаче, и государю любо будет, коли вы ее покорите, и вам доходнее, прибыльнее будет, нежели грабежом грешить. Много добычи найдется там.
С добродушной улыбкой слушал рассказы Щелкалова Иван Кольцо и вышел от него взволнованный, веселый – хоть сейчас в поход за Каменный Пояс!
Вернувшись в Сокольничью рощу к своим людям, Иван Кольцо рассказал им о беседе с царем и Щелкаловым. Казаки весело встрепенулись, загорелись желанием идти войною на того басурманского царя. Уж наскучило им бездомное воровское бродяжничество по лесным урочищам, захотелось отвадить алчного басурманского царя от нападений на Русь. Вспыхнула в сердце обида за свою землю.
– Коли так... – сказал, погрозив кулаком на восток, Иван Кольцо, – испечем мы басурману пирог во весь бок. Надаем ему, как полагается. Так ли я говорю?!
– Так!.. Добро! Истинно! – раздались голоса.
Богдан Кучка тоже настроился на этот поход, возглавив лучшую сотню в войске атамана Ивана Кольцо.
Иван Васильевич, стоя спиной к Борису Годунову и Андрею Щелкалову и глядя в окно на Ивановскую площадь, где происходил многолюдный праздничный торг, говорил им:
– Не по душе мне, однако, гордыня расплодившихся торгашей. Боюсь, что милости наши избалуют их. Настала пора купецкой воле предел положить. Не присвоили бы они себе честь похода наших казаков за Каменный Пояс?
До этого Борис Годунов докладывал царю о полученном им известии, что купцы Строгановы приняли к себе на службу Ивана Кольцо, где его ватага соединилась с воинскими людьми, находящимися на службе Строганова. И что во главе всего этого войска поставлен Строгановыми известный государю по ливонскому походу Ермак, казачий атаман.
– Отпиши Строгановым, – обернувшись к Щелкалову, произнес царь. – Нам селитра понадобится. Война будет у меня большая.
Борис Годунов и Щелкалов низко поклонились царю.
– Не может помириться ваш царь с потерей Нарвы! – тяжело вздохнув, произнес он. – Да и туда, за Югорский камень, придется мне войско послать. Кучумов племянник Маметкул опять разбойным обычаем напал на моих остяков, что живут по Чусовой реке. Строгановым дозволил я крепости строить по Тоболу, Иртышу и Оби. Разрешу им ныне и руду там копать. Борис, о чем их челобитье?
Борис Годунов ответил:
– О руде железной, медной, оловянной, свинцовой и серной, великий государь.
– Добро, вели копать. А ты пиши дальше, – сказал царь, кивнув Щелкалову. – «На сибирского султана Строгановым можно собирать охочих людей, остяков, югоричей, самоедов и посылать их вместе с наемными казаками и с нарядом. Государева нога должна крепко стать в тех местах.
Борис Годунов, выслушав царя, улыбнулся:
– То-то зашумят короли заморские и все недруги наши, когда услышат о твоих, государь, новых победах и о приросте земель в твоем царстве с востока!
– Задумал я отдохнуть от королей. Дело найдется и без них. Мой дед, Иван Васильевич, дважды посылал на Обь свои войска. Да и царство Сибирское стало данником нашим. Тысячу соболей обязались сибирцы платить нам каждый год. Но забыли это. Надобно им напомнить. Добивался моря я на западе, а к востоку стоял спиною. Пришел час оглянуться и на восток. Вот то, о чем я, Борис, тебе вчера намекнул.
Отпустив Бориса Годунова и Щелкалова, царь Иван стал на колени и помолился о благополучном походе его людей в Сибирь.
Ермак и его есаул Иван Кольцо, разбив войско татарского царя Кучума, овладели на берегу Иртыша главным городом татарского царства Сибирью. Кучумово войско билось стойко, отчаянно, Ермак одержал большую победу, выполнив наказ Строгановых, которые перед походом сказали ему:
– Иди с миром очистить землю Сибирскую и выгнать безбожного султана Кучума!
Начав поход первого сентября в ладьях, нагруженных съестными припасами и снарядами, легкими пушками и пищалями, казаки к двадцать шестому октября с боями уже подошли к столице Кучумова царства и утвердились в ней.
Город Сибирь стоял на высоком берегу Иртыша, укрепленный с одной стороны крутизной, глубоким оврагом, с другой – тройным валом и рвом. Нелегко было овладеть им, но лихие казацкие воины, не щадя своей жизни, взяли его и угнали далеко в тайгу Кучумово войско и самого его, царя Кучума.
Богатая добыча досталась казакам: золото, серебро, азиатские парчи, драгоценные камни, меха... Все это Ермак разделил поровну между своими воинами.
Ермак был не только храбрым вождем, но и добрым, разумным воеводою - он сумел снискать любовь и доверие к нему мирных жителей, татар и остяков. Его воины не смели обижать местных людей.
Смелый и мужественный племянник царя Кучума, Маметкул по ночам нападал на лагерь Ермака. Казакам приходилось все время быть настороже, всегда быть готовыми к отражению вражеских набегов. Но и тут не посчастливилось Кучуму, все еще надеевшемуся отбить свою столицу у Ермака. В одном из боев царевич Маметкул попал в плен к казакам.
Победа осталась на стороне Ермака полная. Но он понимал, что с горсточкой казаков ему все же не удержать завоеванных земель.
Ермак послал Строгановым грамоту, а в ней говорилось, что-де «Бог помог ему, Ермаку, одолеть султана, взять его столицу, землю и царевича, а с народов присягу в верности».
Ермак грамоту написал и к царю, что «его бедные, опальные казаки, угрызаемые совестью, исполненные раскаянья, шли на смерть и присоединили знаменитую державу к России, во имя Христа и великого государя, на веки веков, доколе Всевышний благоволит стоять миру».
Ермак писал, что он ждет указа государя и присылки им воевод, которым он, Ермак, и сдаст царство Сибирское. Он уверял царя, что казаки готовы к новым подвигам, готовы умереть за царя и родину на поле битвы или на плахе, как будет угодно ему, государю, и Богу.
С этою грамотою поехал в Москву вместе со Строгановым Иван Кольцо.
Царь милостиво принял обоих. Атаман Кольцо с товарищами бил челом царю Ивану Васильевичу царством Сибирским. Он поднес царю подарки Ермака: шестьдесят сороков соболей, двадцать черных лисиц и пятьдесят бобров.
Государь допустил Ивана Кольцо к своей руке, притом же пожаловал Ивану Кольцо и его товарищам денежную награду, подарки сукнами прочей утварью.
Иван Васильевич велел отправить Ермаку помощь. В поход выступили пятьсот хорошо вооруженных стрельцов под началом воеводы Семена Болховского.
Иван Кольцо привез Ермаку в город Сибирь царские подарки: две брони, серебряный кубок и шубу с собственных царских плеч – честь, которую никому никогда не оказывал царь.
В царской грамоте казакам было объявлено вечное забвение их старых вин и вечную благодарность им России за важную, оказанную государству услугу. В грамоте царь назвал Ермака «князем Сибирским», а не атаманом, велел ему «распоряжаться и начальствовать, как было дотоле, чтобы утвердить порядок в земле и верховную государя власть над нею».
Иван Васильевич стал бодрее, воспрянул духом после присоединения Сибири. В беседе с Борисом Годуновым он сказал:
– Могу радоваться тому случаю, не хвастаясь. Разбойники, мужики оказались дальновиднее меня и моих бояр. Пока мы сдавали города на западе, они шагнули на восток. Они облегчили тяготу моих неудач. Хвала им! Сие дерзание мужиков говорит о силе их и о бесстрашии... Они могут быть победителями, они... они...
Царь вдруг остановился, задумался.
– Видишь?! Можно ли того было ждать?! Тысячи людей под началом моих воевод делали меньше горсти беглых рабов. А это знак! Ох, Борис, мало мы знаем черный народ! Ведь и они о родине...
Задумался и Борис Годунов.
– Великий государь, – тихо заговорил он, – то и я думаю. Черный люд непонятен. Разбойниками величаем мы беглых холопов, что прячутся по лесам и грабят князей и купцов на больших дорогах... Мы почитаем их пропащими людьми, неспособными думать о благе государства, но, как видится, у них есть мысль, разум, есть воля...
На лице царя застыло выражение недоумения:
– Мысль, говоришь?.. Воля?.. Откуда ты знаешь? И я то же думал...
А через некоторое время с негодованием воскликнул:
– Глупцы бояре, князья и дворяне!.. Им и невдомек, что их холопы – люди! Да какие еще люди! Ого-го-го! Мудрено, Борис!
Царь махнул рукой:
– Иди! Довольно мудрствовать.
Борис Годунов низко поклонился и собрался уходить.
– Стой! – сказал ему вслед царь. – Моя жизнь недолгая уж. А вам придется жить и дальше. Боюсь я за вас. Береги Федора!
Борис ушел.
Царь долго смотрел в окно в глубокой задумчивости; покачал головой, вздохнул и пошел в свою опочивальню.
Царь Иван Грозный скончался в Москве 18 марта 1584 года – это был 7093-й год от Сотворения Мира в Звездном Храме.
Трофим и Анна были на его похоронах.
Когда возвращались домой, Трофим тихо сказал Анне:
– У меня еще и свое горе... Узнал я от одного игумена с Устюжны, что и меня Бог обездолил, и меня поверг Господь в скорбь... Игумен тот приехал на похороны царя.
Анна всполошилась:
– Что ты?! О чем ты говоришь?! Зачем ропщешь?
– Я вчера узнал... Умерла моя матушка... Хотел я повидать ее, да вот, видишь, поздно... скончалась.
– Но откуда же ты, милый, знаешь, что жива была твоя матушка?.. Ведь ты же не помнил ни отца, ни матери, да и не знал о них... ничего?
– Больно мне... Не спрашивай! Помолимся лучше вместе об ее упокоении. Об упокоении рабы Марии... Много горя видела она. В заточенье и скончалась.
Анна прослезилась, но больше не стала расспрашивать мужа...
В Московии стал править царь Фёдор Иоаннович, которого прозвали юродивым монархом Руси. А еще его называли на Руси «Блаженным». Казалось, он не жаждал власти и устранился от управления страной.
***
По мнению большинства из своего окружения, Федор Иоаннович в силу своих умственных способностей и слабого здоровья не был готов решать насущные проблемы страны. Своим обликом и деяниями царь, казалось, олицетворял «предсмертные конвульсии» старейшей московской династии Ивана Калиты.
Федор Иоаннович избегал мирской суеты и докуки, помышляя о небесном благе. Отсюда его отрешенность и неизменная блуждающая улыбка, которую многие списывали на слабоумие - ревностные ежедневные молитвы были его обычаем. На первых этапах царю «помогал» совет вельмож, но с 1587 года фактическим правителем страны стал Борис Годунов. Подобное положение дел будет их обоих устраивать - и царствующего, и правящего.
Царь не пытался разрушить созданный людьми его образ, напротив, усердно «подыгрывал». Придумать более удобную позицию вряд ли возможно, а в случае чего всегда можно сказать: что с него взять, с юродивого?!
Царь, казалось, ничем не напоминал своего грозного родителя: простодушное лицо, тихий, почти подобострастный голос. Он не участвовал, например, в битве, разгоревшейся под стенами Москвы с крымским ханом Казы-Гиреем в 1591 году. Зато по случаю победы повелел построить на месте сражения Донской монастырь. При «Бездеятельном» царе, между тем, были заложены каменный Смоленск и Белый город в Москве. В его царствование Сибирь получила столицу – новый город Тобольск. В войне со шведами проявлять инициативу кроткого царя заставил Годунов. Но одним своим видом Федор Иоаннович помогал справиться с упрямством знатных князей, возглавлявших русские полки. Мог ли он вдохновлять на победы и одержать хоть и частичный, но реванш – вернуть Копорье, Ям, Ивангород и Корелу? Оказывается, мог.
При нем крестьяне ненадолго получили возможность в Юрьев день сменить хозяина, а страна – первого патриарха Московского и всея Руси святителя Иова. Англичанам в 1587 году было даровано право повсеместной торговли без уплаты сборов и пошлин, что стало продолжением политики, начатой Иваном Грозным. Интересно, что русские «завернули» «пожелание» королевы Елисаветы предоставить лондонским купцам монополию. Были установлены определенные правила: не привозить чужих товаров, осуществлять торговлю только лично и продавать товары только оптом, не отправлять своих людей сухим путем в Англию. Тем не менее, в результате введения беспошлинной торговли русская казна лишилась существенного ежегодного «вливания».
Этапы правления царя Федора:
В 1584 году избран на царство Московским Земским собором. Основан Архангельск. Основан город Царевококшайск.
В 1586 год отлита Царь-пушка. Вдоль трассы Старой Казанской дороги основаны Самара и Тюмень, до статуса города повышена Уфа. На Дону основан Воронеж.
В 1587 году рядом со столицей Сибирского ханства Искером основан Тобольск.
В 1589 году учреждён Московский патриархат с первым патриархом Иовом. Рядом с бывшей столицей Золотой Орды Сарай Берке основан Царицын.
В 1590 год основан Саратов.
В 1591 году отражён последний крупный поход Крымского ханства под руководством хана Казы-Гирея на Москву.
В 1591 году завершено строительство Белого города Москвы.
В 1593 году основан Старый Оскол.
В 1594 году на западной границе Пегой Орды основаны крепости Тара и Сургут.
В 1595 году окончена Русско-шведская война 1590—1595 годов, по результатам которой России возвращено побережье Балтийского моря (города Ям, Ивангород, Копорье, Корела). Заключен Договор в Тявзине. Основан Обдорск в устье Оби, начато строительство Бабиновской дороги в Сибирь.
Блаженный царь тихо скончался 17 января 1598 года, «как бы заснул». В последние годы еще не старый сорокалетний царь постепенно начал терять слух и зрение. Перед смертью он написал духовную грамоту, в которой передавал державу в руки своей жены Ирины, назначая советником трона своего шурина Бориса Годунова. В житие царя, которое было написано позднее патриархом Иовом, передана искренняя атмосфера всеобщей скорби по ушедшему правителю. Во время царствования Федора Ивановича страна получила небольшую передышку между буйством Грозного и новой смутой.
Фёдор Иоаннович не оставил после себя наследников. Во время его правления погиб его младший единокровный брат царевич Дмитрий. Таким образом, прямая линия наследования Рюриковичей пресеклась.
***
Был конец августа 1585 года. К Никите Васильевичу Годунову явились князья Шуйский и Морозов, никогда ранее не посещавшие его, и поздравили с помолвкой дочери Анны Никитичны с царским телохранителем Трофимом Бедаревым. И откуда они это узнали? Только вчера это совершилось, и притом в тихой семейной обстановке, и вот уж им известно, и уж поздравлять приехали.
Никита Васильевич усадил высоких гостей в красный угол, под икону - вся семья низко поклонилась знатным, древнего рода князьям. Увы! Никита Годунов и его домочадцы не знали, о чем говорить с именитыми, невзначай явившимися гостями.
Никита представил гостям смущенного жениха, одетого в голубой шелковый кафтан, и его красавицу нареченную, зарумянившуюся, опустившую свой взор от стыда. Хитрыми, сластолюбивыми глазами осмотрели ее бояре, поцеловали молодых.
Шуйский, выпив несколько кубков фряжского ни с того ни с сего стал расхваливать Бориса Федоровича Годунова.
– Славный у тебя, Никита Васильевич, племянничек, – хлопнув по коленке сидевшего с ним Никиту, весело проговорил Шуйский. – И новый государь батюшка Федор знает, кого к себе приблизить... У Бориса Федоровича мудрая голова...
– Полно, Василий Иванович! – улыбнулся Никита. – Простой он человек, как и все: служит государю правдою – вот и все, – смиренно возразил ему Никита.
И Шуйский и Морозов, оба вместе, воскликнули, грозясь шутливо пальцем:
– Ой, не хитри, не хитри! Будешь лукавить – черт задавит.
Шуйский громко расхохотался:
– Ну, да это не беда, коли человек в иной час и слукавит. Не обижайся на меня, Никита Васильевич.
Морозов, вдруг, очнулся от дремоты, которая им неотразимо овладевала. Шуйский продолжил:
- Годуновы у нас, бояр, в почете. Любим мы Годуновых. А не слышал ли ты, как здоровье-то у государя батюшки Федора Иоановича?.. Вчера я не был во дворце.
– Не ведаю, добрый боярин Василий Иванович.
– А вот, может, будущий зять твой знает? – указал Шуйский пальцем на сидевшего рядом с Анной Трофима.
– Государевы дела – его дела, батюшка Василий Иванович, – уклончиво ответил тот, поднявшись со скамьи в знак уважения к боярскому сану.
– Добро, паренек! Государеву тайну береги пуще своего глаза, – приветливо кивнул головой Шуйский. – Служить надобно верно. Держи себя на вожжах. На вожжах и лошадь умна.
Василий Шуйский почесал под рыжей бородой, хитро улыбнулся, вздохнул.
– Ну, видать, пора нам и домой... Эй, князь, вставай! Поедем по домам. Поблагодарим Никиту Васильевича и Феоктисту Ивановну за гостеприимство, да уж с Божьей помощью и по домам. В другой раз, когда ни то побываем.
Князь Морозов поднялся с трудом, кряхтя, сопя.
– Да! – спохватился Шуйский. – Правда ли, что от Строгановых прибыл человек да сказал, будто того атамана Ермака сибирцы утопили?.. Болел я, во дворец не ездил. Не знаю.
Никита Васильевич перекрестился:
– Царство небесное и вечный покой Ермаку Тимофеичу! Погиб храбрый воин. О том и мне строгановские люди говорили... Но царство Сибирское наше осталось... Там теперь наши люди.
Шуйский после прощания со всеми и, поддерживая Морозова, вышел вон из дома. Никита и Феоктиста Ивановна вышли в сени проводить бояр.
Глава 3: Царь Борис
Не в моготу уже Трофиму Бедареву дальше было пребывать охранником при царе Федоре. Оно конечно почетно, но для его деятельной натуры это было уже невыносимо. Дюжины лет службы при царях ему хватило. Не сложились у него и отношения со своим начальником воеводой Богданом Бельским, который был оружничим, то есть, хранителем царского оружия при царе Иване и далее при Федоре. Гордый царедворец не смог простить Трофиму то унижение, которое он испытал, когда по приказу подвел ему и с поклоном царского коня, подаренного тому за верную службу самим Иваном Васильевичем. Не выносил он и особых поручений царя Трофиму. Постоянные начальственные придирки стали для него обычным делом.
Бельский был в числе самых близких и самых доверенных соратников Ивана Грозного – с ним не поспоришь. Царь его щедро одаривал дорогими подарками и сделал членом Государственной Думы. Он даже участвовал в переговорах с Английской королевой Елизаветой по поводу возможной женитьбы царя на племяннице королевы, Марии Гастингс.
Незадолго до своей кончины Иван Грозный ввел Богдана Бельского в регентский совет из четырех человек при будущем царе Федоре Иоановиче. Он также доверил ему воспитание царевича Дмитрия Ивановича, сделав его «дядькой». О том, что царь, отличающийся великой подозрительностью, доверял Бельскому, говорит тот факт, что тот ночевал в одних палатах с ним. Иван Грозный и умер на руках Бельского – за игрой в шахматы.
Так что Богдан Бельский был человеком влиятельным и довольно богатым – куда уж бедному Трофиму, даже при его знатных родственниках.
С одним из них, Борисом Годуновым, в своей службе при дворе Бельский всегда шел рядом. Они были не только «сослуживцами», но и вместе проводили много разных дел, своего рода особых поручений, хотя закадычными друзьями они не были, скорее, соперниками.
Но однажды карьера Бельского повисла на волоске. В ночь, когда скончался Иван Грозный царевич Дмитрий с матерью и Двором были отправлены Бельским в Углич – по соображениям только ему известным. Это вызвало в народе волнение и смуту. К тому же, по Москве пошел слух, что это тот уморил царя, что он хочет погубить царя Федора и извести царский род. Одни говорили, что он хочет возвести на трон малолетнего царевича Дмитрия, другие – что Бельский решил сам захватить верховную власть. Эти слухи будоражили народ. Перед дворцом собралась толпа и стала требовать выдачи Бельского. Выручил его, как ни странно, Борис Годунов. Он объявил народу, что Бельский сослан в Новгород, что успокоило толпу. Пришлось срочно отправлять Бельского в Нижний Новгород воеводой.
Амбиции Бельского часто брали верх над осторожностью. Конечно, Годунов был не столь подозрителен, как Грозный, но своей властью он ни с кем делиться не хотел, тем более, отдавать ее своему давнему сопернику.
Свекор Трофима, Никита Васильевич Годунов, в качестве воеводы-руководителя Стрелецкого приказа внимательно следил за активностью Бельского, но как бы издалека – войска Московии были под его рукой.
В таких непростых условиях протекала служба Трофима Бедарева в царском дворце. Хоть у него с молодым царем Федором Ивановичем сложились хорошие отношения еще со времен царя Ивана, но охранник не советник – к интересным делам ему ходу не было.
Большое событие в это время у него состоялось в 1590 году. Видя старание и преданность Трофима, Борис Федорович Годунов восстановил его в боярском звании, опираясь на своих людей в Думе боярской. Наделил он его и землями вотчинными из части владений беглого князя Курбского – его родная вотчина была уже под другими боярами по указу Ивана Грозного после опалы и гибели боярина Ивана Николаевича Бедарева.
После венчания на царство Федора Ивановича, Годунов получил чин конюшего, а также звание ближнего великого боярина и наместника Казанского и Астраханского царств. Случилось так, что уже через год после воцарения Федора к власти в Московии практически пришел Борис Годунов. Огромной удачей для государства оказалось то обстоятельство, что рядом с царем Федором оказался такой выдающийся государственный деятель, как Борис Годунов. К нему как к «лорду-протектору» обращалась в своих письмах даже королева английская Елизавета. Он уже много чего мог во власти...
Никита Васильевич Годунов рассказывал Трофиму про племянника:
- С детства Борис Федорович имел привычку ни на кого ответственность за свои дела не перекладывать. Он и сейчас за состояние дел в государстве отвечает сам при живом царе. На вершину государственной власти он поднялся не по воле много раз предававших родину двурушников-бояр. Или не как Романовы-Юрьевы стремятся к власти с помощью разбойников, именующих себя казаками. Вспомни наше расследование против шпионов по поручению царя – многие вражеские связи тянутся к ним, двурушникам. За его личные способности ценил его Иван Васильевич. Для государства нашего деятельность Годунова чрезвычайно полезна, многие и у нас, и в Европе ценят его, как правителя. Всегда помни это Трофим.
Далее он продолжал:
- Род наш ведет происхождение от боярина Ивана Годуна еще со времен Ивана Калиты. И род наш боярский, служивый. А вот почетное звание «царского слуги», каковым Борис был официально наделен при Федоре Иоанновиче, считается выше боярского. Он и действительно является царским «холопом». Но другие-то бояре-завистники «холопами» и остаются. Многие этим своим «холопством» даже очень гордятся. Борис же царю и государству служит.
Служил и отец его под Вязьмой, там Борис и родился в августе 1552 года. После смерти отца в 1569 году он жил в семье у Дмитрия Годунова, моего брата и его дяди. Тот тогда был в опричнине на хороших должностях. Из его рук в возрасте 18 лет он тоже поступил в опричники. Я свидетель, что уже тогда Иван Васильевич оценил его в деле, да и способности его ты знаешь. В 1571 году племянник мой женится на Марии Скуратовой-Бельской – дочери царского помощника Малюты, царствие ему небесное. Этому вся родня наша порадовалась. Породниться с ним тогда не отказались бы и более родовитые бояре.
Я это к тому тебе говорю, Трофим, чтобы ты и сам знал и детям передал, что Борис Федорович пришел на руководство царством по заслугам, а не по родству. В этом большая разница.
***
Борис Годунов
В мировой истории государей трудно найти столь же трагичную судьбу. Добившись царствования, Борис Годунов (годы жизни 1552-1605) скоропостижно ушел из жизни, уже фактически преданный своим окружением. Следом за ним были жестоко убиты его жена и коронованный сын. Дочь стала жертвой насилия авантюриста, захват власти которым привел страну к кровавому хаосу гражданской войны. И государство, для которого Годунов сделал так много, оказалось разорвано в клочья, чуть не погибло в результате охватившей его смуты и войны всех против всех.
Современники описывают Бориса Годунова как человека умного, даже хитрого, к тому же – хорошего оратора. В 1580 году 28-летний Борис становится шурином в семье царя – на его сестре Ирине женился второй сын царя Федор.
В последний год жизни царя Ивана наиболее близкими его сотрудниками были два человека – Борис Годунов и Богдан Бельский. Именно Годунов и Бельский объявили народу о смерти царя.
В 1584 году Земский собор провозгласил царем Федора Иоановича. А по его кончине в 1597 году на царство был избран Борис Федорович Годунов. Процедура перехода власти к нему была по тем временам исключительно демократичной. Стараниями регента состояние государства было вполне благополучным, и потому его избрания желали тогда и бояре, и простой народ. Решение об избрании Бориса на царство вынес Земский собор, в составе которого оказались 83 священника разных рангов, 338 служилых людей, 21 представитель от торгового сословия, а также старосты и сотники - таковых оказалось 61.
В качестве царя он правил всего 7 лет, ещё 13 лет он фактически управлял государством от имени царствующего Федора (из 14 лет его срока). За эти 20 лет он сумел достичь очень многого.
Он полностью взял в свои руки бразды правления Русским государством в год смерти Ивана Грозного. При этом Борис Годунов проявил себя как умный созидатель государства, талантливый строитель и опытный дипломат.
По указанию Бориса Годунова в Москве был построен Белый город - крепостное сооружение уникальных для Европы масштабов. В 1602 году в Смоленске архитектор Федор Конь построил знаменитые каменные стены, завершив практически сооружение неприступной Смоленской крепости, ставшей впоследствии основным форпостом Руси на западных границах.
В Кремле при Годунове был устроен водопровод.
В период регентства и царствования Годунова на границе Дикого поля было основано много русских городов.
В Сибири появились города Мангазея, Обдорск (Салехард), Тюмень, Сургут и Томск.
Он начал строительство двух новых дорог – Бабиновской от Соликамска до Верхотурья и знаменитого тракта от Москвы до Владимира.
При нем учредили первые полки «иноземного строя» - прообраз будущего военного детища Петра I.
Благодаря Годунову Русская Православная Церковь стала независимой от Константинополя.
Во времена регентства Годунова (в 1593–1597 годах) была проведена перепись населения. Это было важно во многих отношениях. В частности, по составленным спискам землевладельцы имели право в течение 5 лет разыскивать самовольно ушедших от них крестьян.
При царе Василии Шуйском время розыска крестьян увеличилось до 15 лет. А при Алексее Михайловиче этот розыск стал бессрочным – это и был финальный акт длительного процесса закрепощения крестьян.
Внутренняя политика нового царя, по свидетельствам, наиболее выгодна была служилым людям, дворянам, жителям городов и духовенству. При этом Борис Годунов очень ответственно отнесся к подготовке преемника. Его единственный сын Федор – здоровый, сильный, умный и хорошо образованный молодой человек, действительно, подавал большие надежды. Ничего плохого о нем не смогли сказать даже и верноподданные историки дома Романовых. Его называли «первым плодом Европейского воспитания в России». Федор Борисович Годунов имел все шансы стать идеальным царем. Более того, хорошее образование получила и дочь Бориса Годунова – Ксения.
Настоящие проблемы у Годунова, как и в других странах, начались с началом похолодания в природе. На Русь пришел Великий голод в 1601–1603 годах.
Однако «подушка безопасности» в России все же была. Катастрофа произошла во многом из-за жадности и эгоизма высших слоев общества, попытавшихся нажиться на этой беде. Запасов хлеба в стране было больше, чем могли бы его съесть все жители в четыре года. У знатных господ, а также в монастырях и у многих богатых людей амбары были полны хлеба, но они не хотели продавать его.
И вот здесь Борис Годунов совершил трагическую ошибку. Не желая ссориться с боярами и церковными иерархами, он не повелел самым строжайшим образом, чтобы каждый был обязан продавать излишки своего хлеба.
Голод и усиление крепостного гнёта привели к развитию повстанческого движения. И народный бунт было уже не погасить… Борис лишился своей единственной верной поддержки – народной любви. А боярской опоры у него никогда и не было.
Голод-то уменьшился осенью 1604 года благодаря первому хорошему урожаю, но поздно. Россию подстерегала новая беда. В октябре 1604 года человек, называющий себя царевичем Дмитрием, с небольшим войском, состоящим из поляков и казаков, подступил к пределам Московского государства.
В походе Лжедмитрия I на Москву на начальном этапе войны участвовало порядка 4-х тысяч человек, в то время как войско Годунова насчитывало от 40 до 50 тысяч воинов. Но при этом у царя «не было рук, чтобы биться»: мотивация его армии оказалась чрезвычайно низкой, а переполненные беженцами южные города один за другим без боя открывали ворота перед самозванцем. Судьба этой кампании оставалась неопределенной.
И вот в этот напряжённый момент жизнь Бориса оборвалась внезапно и таинственно 13 апреля 1605 года. В тот день он весьма много ел за столом и был радостнее, чем привыкли видеть в последнее время его приближенные. Отобедав, он, как полагают, тайно принял яд. Он успел послать за патриархом и епископами, чтобы они принесли ему монашеский клобук и тотчас постригли его в монахи. Как только его постригли и надели клобук, он скончался около трех часов пополудни.
На престол законным образом взошёл его сын Фёдор. Судьба отвела его правлению всего три месяца. Молодой и неопытный он не пользовался авторитетом в боярской среде. Верность ему сохранил лишь патриарх Иов, за что и был арестован прямо во время богослужения в Успенском соборе Кремля.
В июне 1605 года бояре совершили государственный переворот. Фёдор Годунов и его мать были убиты. Тело Бориса Годунова было выброшено из саркофага Архангельского собора и зарыто на погосте бедного Варсонофьевского монастыря близ Лубянки, где хоронили нищих и бродяг. Там же захоронили и его семью: без отпевания, как самоубийц.
Печальна была судьба и Ксении Годуновой, которая на протяжении 5 месяцев была наложницей самозванца и пострижена в монахини лишь накануне его венчания с Мариной Мнишек. Она позже в Новодевичьем монастыре была «донага ограблена» казаками атамана Заруцкого. Умерла в возрасте 40 лет в 1622 году в суздальском Покровском монастыре.
Эпоха Годунова завершилась. Россия упустила блестящий шанс без смут и потрясений стать просвещённой монархией задолго до многих других европейский государств, динамично развивающейся современной державой.
Царя Московской Руси Бориса Годунова можно поэтически называть «первым птенцом гнезда Петрова». Действительно, все крупные внутриполитические начинания царя Бориса были провозвестниками более решительных мер на фоне неизменно более кровавых реформ Петра.
***
До тех трагичных для России событий будет еще пятнадцать лет. А пока, в том же 1590 году под рождество Христово появился на свет наследник Трофима, боярский сын Алексей. Они с Аннушкой были очень рады этому событию. Их первенец, дочка Настенька, к тому времени уже шустро бегала по двору московской усадьбы свекра к удовольствию родителей и деда с бабкой, Никиты и Феоктисты Годуновых – очень активное росло дитя. Сам Борис Годунов через Анну был этим малым детям двоюродным дядюшкой и всегда старался впредь, пока мог, их опекать и радовать подарками.
Зная, кто на Москве принимает решения по сановным людям, Трофим, когда его положение стало нетерпимым, не торопился искать встречи с Борисом Федоровичем для серьезного разговора о своей участи в приемном покое царского дворца, который Годунов имел к тому времени. Он стал ждать случая, когда «регент» приедет в усадьбу своего дядюшки Никиты Васильевича. Случай такой представился в декабре, и семейство самого Трофима имело к тому прямое отношение. Дело в том, что к Рождеству исполнялось четыре года их сыну Алексею, и вельможный дядюшка не преминул отметить это событие в их имении.
Обитатели усадьбы, как обычно, издали услышали громкий звон колокольцев в санной упряжке их начальственного родственника. Хозяин кинулся вперед встречать племянника, пока привратники распахивали ворота. А вся семья расположилась поодаль, ожидая объятий своего благодетеля – на что он никогда не скупился. Алешка крепко стоял на ногах впереди этой небольшой компании, глядя на кортеж своего дяди. Он во все глаза рассматривал яркую процессию, въезжающую к ним во двор.
- Ну, здравствуй дядюшка – громко и весело сказал Борис Федорович, целуя родственника. – Вот приехал навестить своего двоюродного племянника по случаю его дня рождения. Сам приехал, от вас же приглашений не дождешься. Вот и подарочек ему по этому случаю приготовил.
Он махнул своим помощникам, и те вывели из специальной повозки совсем маленькую лошадь.
- В Европе сие божье творение называется пони – больше уже не вырастет. Приучайте мальца к седлу, как раз пора, а то разнежится – кобылка эта спокойная, вреда ему не причинит.
Он взял лошадку под уздцы и повел её к виновнику торжества. Видя такое чудо, тот, буквально, просиял. И в объятия к уже знакомому родственнику пошёл с охотой, видя, его заботу.
- Вот спасибо, Боря, вот спасибо – громко причитал он.
Во всем белом свете никто не мог назвать так Годунова, но он был этому несказанно рад – всегда при таком случае вспоминал матушку. Даже Никита Васильевич, родной дядя, как только ни называл его, и игриво, и шутливо, но Борей, никогда – не по чину. А Алешка называл, иначе он не выговаривал – ему позволено.
Конечно, племянник был расцелован и обласкан. Потом свою долю объятий и поцелуев получили все члены семейства. Особо рада им была Настенька. Она уже знала повадки своего дяди, и распрекрасную куклу тут же получила.
Застолье получилось по-рождественски шумным и веселым...
В тихой горнице приступили сановные родственники к важному разговору – царский шурин без этого не уедет.
- Трудно мне стало после смерти Ивана Васильевича справляться с делами государства, царствие ему небесное. Царь Федор все больше молится. Припоминаю я, как он равнодушно взирал на горячую битву, разгоревшуюся под стенами Москвы в 1591 году, и ожидал, кто же выйдет из нее победителем – я с Шуйским и Мстиславским или крымский хан Казы-Гирей. Спасибо новые стены Белого города помогли, хоть и не были тогда достроены. Три года тому, как мы с тем ханом замирились. Удалось нам «подружиться» с персидским шахом Аббасом и принять присягу от грузинского царя Александра, который подвел того шаха во время его похода в дружественный нам Дагестан. Так тот со зла на дружественных нам армян накинулся
Да, внешние враги не дремлют. С 1590 года идет кровавая война со Швецией, и мы должны возвратить наши потерянные в ходе Ливонской войны города - Ивангород, Ямгород (Кингисепп), Орешек, Ладогу, Кексгольм и Копорье. Без этого не будет нам выхода в Балтийское море, завещанного нам царем Иваном.
Борис Федорович внимательно глянул на своего дядю-воеводу и сказал:
- Ты смотри, Никита Васильевич, дави на шведов со своими воеводами еще сильней, а то мы уже по половине войска взаимно потеряли в этой войне. Но дело, похоже, идет к миру.
- Сделаем, племянничек, но и ты дави на Посольский приказ, чтобы тех шведов принуждали к мирному договору.
- Я-то давлю, но уже вижу, что в предчувствии замирения расширилась наша европейская торговля, причем не только с Англией, но и с Ганзейскими городами. Вот и в европейские университеты стали принимать первых русских студентов, которых я послал вкупе с молодыми офицерами и флотскими мичманами.
Борис встрепенулся и продолжил:
- А сколько нам всего нужно построить! Посмотрите! Кирилло-Белозерский монастырь поднимает каменные стены. Год назад в Москве появился законченный Белый город, наше каменное укрытие от врагов внутри столицы. Зодчий Федор Конь начал надстраивать колокольню Ивана Великого, переделывается Новодевичий монастырь. Пристраивается к Московскому храму Покрова на рву церковь в честь юродивого Василия Блаженного.
На границе Дикого поля нами основаны русские города Воронеж, Ливны, Белгород, Самара, Саратов, Царицын. И все они должны быть отстроены и благоустроены. Уже восстановлен разрушенный Тамерланом при наших прадедах Елец. Через те города мы тихой сапой дойдем до Черного моря, которое испокон называлось Русским. Крепко стоит в устье Двины на торговых путях наш северный город Архангельск, который вкупе с Соловками является нашей надеждой и защитой и духовной опорой на берегах Студеного моря.
Царь Иван наказал нам осваивать Сибирь и искать восточные пути к Студеному морю. Там уже появились города Тюмень, Тобольск и Сургут, а сколько их еще предстоит построить на торговых дорогах!
Годунов даже задохнулся от нахлынувших чувств.
В разговор не по чину вступил Трофим Бедарев. Тесть, Никита Васильевич, зная его заботы, не стал перечить, чай не в Боярской думе сидели.
- У меня от твоих слов, батюшка Борис Федорович, голова кругом идет. Какие дела развернулись на Руси! А я неприкаянно сижу во дворце. Наш тишайший царь к войскам и в новые города не ездит, а только по ближним церквам. Предан я ему, что мне еще царь Иван наказывал, но преданность можно по-разному проявлять. Хочу и я новым строительством заниматься – это старая моя привязанность. Я и в Европах к тому много пригляделся, пока с посольством к Папе Римскому ездил. Отпусти ты меня сибирские города отстраивать, и восточные пути открывать к морю Студеному, как того хотел покойный Иван Васильевич. Да и воевода Бельский во дворце извел меня своими придирками. Не любит он Годуновых - и меня вкупе с вами.
- Вижу, свояк (муж сестры), что в делах строительных ты разбираешься. Отмечаю, как с твоим появлением, с каждым годом хорошеет усадьба дядюшки. Я её уже и другим стал в пример приводить, как можно на европейский манер жилище обустроить. Да и в своей новой загородной вотчине ты и терем, и постройки хозяйственные ладно расположил, и даже защитные стены удачно соорудил – и вид не портят и прикрывают. Что можешь, то можешь! И место тебе в тех краях по завету царя Ивана.
Борис задумчиво почесал бороду.
- Только не время ещё, дорогие родственнички, мне вас от себя распускать. Ведаете вы, что в регентский совет, который должен был фактически управлять государством вместо Федора, я по его воцарении не вошёл. Этого добилось кубло у престола - в знатности мне отказали. Так что приходится мне обеспечивать преемственность власти – в том числе и ограничивать их.
Годунов стал перечислять:
- Его членами стали противник твой, Трофим, Богдан Бельский как глава «царского двора». Я, уж было, отправил Бельского воеводой в Нижний Новгород подальше, но он не так давно вернулся при заступничестве своих сотоварищей и продолжил службу при дворе. Ему даже был пожалован чин окольничего.
Придется его опять куда-то задвигать. Я уже придумал, что скоро он поедет строить на Донце новый город - Борисов. Знаю, что он хотел быть царем Московским – пусть побудет правителем Борисоградским. И мы его опозорим на том месте рано или поздно.
Борис призадумался.
- Возможно и ты, Трофим, поедешь в Борисов приглядывать за Богданом в чине окольничего от царя Федора по моей протекции. К тому же, там есть что строить – займешься и делом.
И продолжил:
- Затем, Иван Шуйский в качестве авторитетного воеводы, оборонявшего Псков от войск Стефана Батория, за которым стоит весь их завистливый род, особенно Василий Шуйский. Тот стремится к вершинам власти – недаром они Рюриковичи. Шуйские попытались добиться развода царя Федора с моей сестрой, но не преуспели - я не допустил. В конце концов, Иван Шуйский был сослан в Кирилло-Белозерский монастырь, где в 1588 умер от угарного газа. В его смерти «задним числом» меня обвиняли, но не преуспели.
Далее он продолжал:
- Князь Иван Милославский, также известный полководец, старый соратник Ивана Шуйского. Вы знаете, что в 1584 году, по смерти царя Ивана, отец Мстиславского оказался в опале, его сослали в тот же Кирилло-Белозерский монастырь, где в 1586 году он умер. На положении сына его, князя Федора Милославского, это никак не отразилось – за год до того, в 1585 году, он даже возглавил Боярскую думу. К тому же, он проявил себя в 1591 году во время обороны Москвы от Казы-Гирея. За эту службу он получил от царя Федора щедрые награды и город Кашин в кормление. Я пытался с помощью князя Катырева-Ростовского оттеснить Мстиславского с ведущих позиций и в Боярской думе, и в войске, но пока безуспешно. Ты это знаешь, Никита Васильевич.
И последнее, что сказал Годунов об этой братии:
- Главный мой враг Никита Романов, старый польский угодник и противник покойного Ивана Васильевича. Его бог прибрал – пять лет, как умер от инсульта. Но остались его многочисленные детки, особенно, Федор Романов. Его сестра, Анастасия, была первой и любимой женой Ивана Грозного. Он был племянником Ивана Грозного, а это много значит. Романовых нужно устранить от власти, и этому есть основания, потом ими займемся.
Борис заключил:
- Так что этот совет регентский быстро сам себя ликвидировал, а я остался опекуном при Федоре Иоановиче. Но само кубло никуда не делось, и за ним нужен пригляд, для чего вы мне здесь пока и нужны.
Родственники с ним согласились.
***
Авторское отступление
На страницах ряда книг Борис Годунов сплошь и рядом предстает коварным интриганом и лицемером, узурпировавшим российский престол, преступником и детоубийцей. Гораздо более благостно выглядит ничтожный и абсолютно ничем не выдающийся Михаил Романов, отец которого, Федор Никитович получил чин митрополита от Лжедмитрия I, а сан патриарха от второго самозванца - ласковый телёнок двух маток сосет. А потом сынок и папа присягнули на верность польскому королевичу Владиславу. В результате многие годы в Речи Посполитой Михаила Романова царем не признавали, считая его стольником Владислава. И титул русского царя Михаилу пришлось выкупать за 20 тысяч серебряных рублей – в 1634 году.
Надо сказать, что период Смутного времени изрядно мифологизирован. И один из этих мифов родился буквально у нас на глазах – о невероятной важности изгнания польского гарнизона из Кремля в ноябре 1612 года. На самом деле оно являлось всего лишь одним из эпизодов трагического периода Смутного времени. В современной России этот малозначимый эпизод даже объявлен государственным праздником – взамен празднования годовщин неудобной нынешним властям Великой Октябрьской революции, которая реально повлияла на судьбу России и всего мира. При этом стыдливо умалчивают, что вместе с поляками в осаде сидели, отбиваясь от русских войск, патриарх Филарет (Федор Никитович) и Михаил Романовы.
Не менее лживым является созданный придворными историками Романовых миф об окончании Смуты после воцарения Михаила Романова весной 1613 года. На самом деле полыхало тогда на Руси (и не меньше прежнего) ещё 5 с лишним лет. Наседали шведы. На Москву ходили Лисовский, королевич Владислав и атаман Заруцкий с Мариной Мнишек. Вольготно бродили по Руси, то и дело появлялись вблизи столицы, отряды «воровских казаков».
Со шведами 27 февраля 1617 года царю Михаилу пришлось заключить Столбовский мирный договор, по условиям которого Россия опять потеряла выход к Балтийскому морю и ряд городов, лишь недавно возвращенных Борисом Годуновым.
Не менее печально обстояли дела с Речью Посполитой, с которой в конце декабря 1618 года царю-Романову пришлось подписать унизительное Деулинское перемирие, отдав множество городов, в том числе Смоленск с его новыми неприступными стенами и Чернигов.
Кстати, при Михаиле Романове за счет русской казны несколько молодых людей, как и при Годунове, были отправлены на учебу в Европу. Это были дети проживавших в Москве иностранцев. В период Смутного времени посланцы на учебу в Европу Борисом Годуновым не смогли вернуться на родину – они были брошены новым царем на произвол судьбы.
Григорий Отрепьев, ставший Лжедмитрием, с юных лет служил Михаилу Романову, а после опалы его при царе Борисе, в возрасте в 14 лет он был пострижен в монахи и сделал неплохую карьеру, дослужившись до «крестового дьяка».
А в Польше в это время появился человек, называющий себя спасшимся царевичем Дмитрием – это был Отрепьев. Там он стал рассказывать всем, что скоро станет царем. Начинающий самозванец получил возможность бежать в Польшу, предупрежденный дьяком Щелкаловым о том, что его ищут в Москве. Поверили ему не все, и не сразу. Первым поверил ему (или сделал вид) польский магнат Адам Вишневецкий.
Многие отмечают, что первый Лжедмитрий очень плохо знал российские традиции и обычаи, и это потом просто бросалось в глаза москвичам, среди которых утвердилось мнение, что «поляки испортили царя». Зато он прекрасно ездил верхом, хорошо танцевал, неплохо стрелял и владел саблей, чего трудно было бы ожидать от монаха.
И потому ряд исследователей осторожно полагают, что первый Лжедмитрий мог быть орудием Романовых, которые использовали его вслепую, уверив молодого честолюбца в том, что он и в самом деле является спасшимся царевичем. И, что ни говори, очень подозрительно выглядит изданный в середине XIX века императорский указ, воспрещавший любое исследование причин гибели царевича Димитрия. Неужели даже тогда Романовы все ещё боялись, что будут обнаружены документы, доказывающие невиновность «узурпировавшего трон» Бориса Годунова и бросающие тень на их династию?
Клевета на Годунова стала официальной идеологией дома Романовых на века. Но всё равно прорывается истина. Да, историю пишут победители. Если бы на смену Рюриковичам пришла династия Годуновых, то в официальных учебниках истории царской России, наверное, Годунов воспевался бы как российский Карл Великий, основатель великой империи, мудрый и прозорливый правитель, почитаемый народом и благословлённый богом. Но история не знает сослагательного наклонения...
***
Уже через год после рождественских посиделок у старшего Годунова, в 1595 году, Трофим Бедарев был послан окольничим в строящийся городок Борисов на Донце. Наставляя его в дорогу, Борис Федорович говорил:
- Хоть ты теперь и боярин, но не стыдись чина окольничего. Это чин человека, приближённого к царю и выполнявшего его особые поручения. Так ты и дипломат, и наместник, и воевода, и не нужно тебе заседать в Приказах и Боярской думе. Любой боярин рад быть окольничим при царе, лишь по иерархии он стоит после бояр, а по чину часто те ему кланяются. Это прямой путь наверх для неродовитых бояр. Это и твой путь.
Борис Федорович многозначительно глянул на Трофима.
- Знай, что Борисов первый наш город со времен князя Владимира на Среднем Донце. Быть там первым воеводою Богдану Бельскому, а вторым - Семёну Алфёрову. Они приедут позже, а ты меня не подведи, старайся. Тому городу суждено стать одной из главных крепостей государства нашего на южных рубежах.
С тобой поедут большое количество стрельцов для охраны, ремесленных людей для строительства, а также дворовых людей и много всякого «запасу». Строительство начинай основательно. Город будет находиться на почтительном расстоянии от крайних российских городов – почти 300 верст от Воронежа и 150 - от Белгорода. Укрепления города из дерева и земли должны быть прочными.
Передохнув, Годунов продолжил:
- Помни, Борисов, исходя из своего положения, должен обеспечить короткий путь к казачьим городкам на Дону, он будет осуществлять контроль продвижения ногайских орд, которые кочуют к востоку от Донца и в Северном Приазовье. В нём будет базироваться пограничная служба.
Воеводы, которые придут за тобой, должны вести борьбу с «черкасским воровством» и с грабительскими нападениями казаков-разбойников. Основная наша задача предотвратить приход на Русь Крымского хана, его царевичей с большим войском, способным разорить наши центральные уезды.
Помолчав, Годунов добавил:
- А твое дело – строить. Да так, чтобы гарнизон Борисова мог выдержать длительную осаду этих больших войск, вовремя предупредить об опасности Москву и Белгород, дождаться подкрепления с южных уездов и Дона. В городе будет поселено около 3000 человек из близлежащих городов и уездов - это значительная вооружённая сила. Архитекторов тебе не даю, дел у них сейчас много, сам должен справиться.
Трофим ответил:
- Постараемся, батюшка Борис Федорович.
Богдан Бельский прибыл в новый город Борисов лишь через два года, незадолго до воцарения Бориса. Второй воевода Семен Алферов - за год до него. К удивлению Трофима, Бельский показал себя великолепным организатором всех возможных дел. Ратных и ремесленных людей он хорошо поил и кормил, давал деньги, платье, запасы. Богдан Бельский славно гонял по округе тех самых казаков-разбойников. С ним город был достроен быстро и на славу, но по проекту Трофима – поздно было что-либо менять. Бедарев же в качестве окольничего получил хороший опыт в градостроительстве.
При этом авторитет первого воеводы был высок не только среди жителей Донца, но и у москвичей. Жалоб Годунову на него Трофим не писал, что Богдан ценил. В делах они ладили, а если и спорили, то больше в интересах этих дел.
А дела те были таковы, что фактом сооружения города Борисова южные границы России отодвинулись вглубь Дикого Поля - это по замыслу московских властей обеспечивало центральным уездам страны относительную безопасность от татаро-крымских вторжений.
Крепость Царев-Борисов при впадении реки Оскол в реку Северский Донец была срублена в оконченном виде служилыми людьми в 1599 году. Приставка Царев появилась у городка с воцарением Бориса Годунова в 1597 году.
Вошло в историю об основании Царева-Борисова и пребывание там Трофима Бедарева. Был там окольничий, приходившийся свойственником будущему государю Годунову - так отмечено в документах.
На глазах Трофима в 1598 году в Цареве-Борисове несли службу уже двести стрельцов. С их помощью он и строил крепость. По его предложению в самые первые годы существования города в Борисов направлялся целый отряд выборных дворян – до 100 человек. Новый царь понимал роль новой крепости на краю Дикого Поля. По значимости его при Борисе Годунове туда назначали по два воеводы из самых известных фамилий.
Не терял время и Богдан Бельский. Он предпринимал военные экспедиции в низовья реки Оскол. Сомневаться в том, что крепость, носившая имя здравствующего государя, занимала особое место в стратегических планах Бориса Федоровича и его окружения, впрочем, не приходится.
По окончании в целом строительства Царева-Борисова в 1598 году Трофим вернулся в Москву. Порученные ему задачи он там с честью решил. Возвращению его способствовал и царь Борис. В столице Московии становилось неспокойно – помощники там были нужны...
***
Строительство русского города при Северском Донце вызвало недовольство у обитавших поблизости казаков. Но едва ли именно это их побудило позднее поддержать самозванца Лжедмитрия. Не исключено, что этот город сдался «расстриге» одним из первых, в начале его московского похода в 1604 году. Больше оснований думать, что Царев-Борисов перешел на сторону самозванца в последние недели зимней кампании, которая не принесла ощутимого перевеса ни войскам Бориса Годунова, ни отрядам мнимого сына Ивана Грозного.
Та Смута изменила судьбу людей, городов, да и всего государства. Есть указания на то, что борисовцы приняли самое активное участие в её событиях на Руси. Они поддержали Лжедмитрия и присоединились к восстанию Илейки Муромца, который во главе отряда казаков поддержал антиправительственные движения в 1605-1607 годах. Поздней осенью 1606 года, Борисовград был захвачен казаками Илейки Муромца, ставшего наряду с Иваном Болотниковым предводителем антиправительственного движения. При этом, город не подвергся разгрому.
Документы рассказывают, что казаки пришли с Дона по Северскому Донцу в Борисов городок. Оттуда они направились в Путивль. Далее Илейка Муромец был схвачен правительственными войсками и казнен в 1608 году. Жители Борисова вместе с белгородцами и валуйчанами отказались присягать также новому царю Василию Шуйскому (1606-1610 годы) и продолжили сопротивление.
Точных данных прекращения существования города Борисова в письменных источниках не найдено. Последние сведения о нём поступили в 1612 году, когда из города была вывезена церковная утварь, артиллерия, а люди переселены в город Валуйки. Царев-Борисов пережил разорение уже в «межгосударственное время». Часть преданных власти людей оттуда вывезли в Белгород, где, как и в Валуйках, и осели уцелевшие жители некогда самой крупной крепости на Диком Поле.\
***
Видимо, Борисовский успех на первых порах отчасти вскружил Бельскому голову. Он необдуманно заявлял, что претендует на власть на всем юге, как царь в Москве. Естественно, Годунову это доложили, и он не стерпел, велел того схватить и опозорить, как когда-то обещал своим родственникам. Он приказал, чтобы царский медик выщипал Бельскому его шикарную густую бороду по волоску, чтобы у того «пропала охота выдавать себя за царя». После этого сослал его, а вотчины и поместья забрал в казну.
Так Трофим избавился от своего давнего притеснителя, который на время строительства городка Борисова на Донце вольно-невольно стал ему партнером и руководителем. Теперь ему были открыты все пути за Каменный Пояс (Урал), к чему он неуклонно стремился.
Глава 4: Злой рок царя Бориса
Была поздняя осень 1600 года. Борис Годунов сидел в царских палатах, выгоняя из себя остатки болезни. В самом начале этого года царь тяжело заболел. К осени состояние его здоровья стало критическим - он не мог принимать иностранных послов и даже самостоятельно ходить.
От этого у него был повод крепко задуматься: «Как получилось, что казаки, вечные порубежные защитники государства русского, стали основной силой армии самозванца Григория Отрепьева, который себя проявил в этом году? Почему он устремился поначалу именно на юг?
Еще до него Смута сопровождалась народными восстаниями, противостояниями, самозванцами в казацких краях и разорением от того всей страны. Имя сей Смуты - безвластие, разлад среди людей, голод и всеобщие несчастья».
Годунов подумал далее: «Стоит признаться, что Смутное время началось с момента смерти Ивана Грозного. В 1598 году умер его сын - Федор, не оставив завещания. Формально, на престол должна была сесть его жена Ирина. Но она в это время «расчищала дорогу» мне, своему брату, и добровольно ушла в монастырь. А я возгордился.
Да, Земский собор избрал меня на царствование, но я-то знаю, что Боярская дума противилась этому, дескать, не Рюрикович. Произошел раскол. Смута всегда раскалывает власть на два противоборствующих лагеря. Вокруг меня шла активная борьба за власть между боярскими группировками. Произошел династический кризис. После гибели царевича Дмитрия и Федора Ивановича династия Рюриковичей прервалась, а я остался. Остались и Шуйские с Романовыми с их претензиями на власть.
Тут еще Польша со Швецией активно усиливались и прямо показывали свои претензии на русские земли и престол. Туда я и направил свое внимание, оставив внутренние раздоры, а напрасно...».
Царь Борис тяжело вздохнул: «Я знал, что в Польше появился человек, который провозгласил себя царевичем Дмитрием. Он заявил о своих правах на престол и начал собирать в войско, чтобы идти и силой вернуть «свой» трон.
Польша не особо поддерживала Лжедмитрия, но ему все же удалось набрать небольшое войско наемников. Мои воеводы с осени уже с ними начали сталкиваться. Польский король Сигизмунд III отказался от этого похода и даже предупредил меня, что «по мою душу» идет человек. И тут почти вся южная Русь оказалась против меня, и стало ясно, что начало правления Лжедмитрия I на Москве это просто вопрос времени».
Борис опять нахмурился и поморщился от боли: «Все восходит к интригам бояр Романовых – они главные действующие лица начала Смуты. Пришло время и для моей расправы над ними. В ночь на 26 октября сего года мои стрельцы окружили их усадьбу на Варварке и начали штурм. Несколько десятков сторонников Романовых были перебиты, а главные зачинщики переворота предстали перед судом. Их признали виновными в заговоре против царской власти. Все стало ясно, и им, возможным захватчикам русского престола через внешнее нападение, пришлось признавать под следственными действиями нелицеприятную для них правду о том, что все их претензии на воцарение на Москве целиком и полностью зависели от военных действий и произвола народа казаков.
Да, им казалась более престижной версия, что они получат власть из рук общенационального Земского собора, который-де увенчает борьбу всех здравомыслящих людей Руси против моих «преступлений» и произвола польских захватчиков. Как бы ни так. Всем ясно, что казаки, с их репутацией прирожденных разбойников и любителей при случае пограбить русского соседа, к «здравомыслию» отношения не имеют. Следовательно, их активное участие в событиях Смуты Романовым надо было приукрасить...».
Вспомнил царь Борис былые времена, когда всё это только начиналось: «В 1581 году в семье Ивана Грозного произошла трагедия. Царь Иван чрезвычайно строго относился к женам своего старшего сына и наследника. Двух первых жен по его приказу отправили в монастырь, якобы, не были способны родить. Иван Иванович, который хотя и не одобрял постоянные вмешательства отца в свою семейную жизнь и с печалью вспоминал о своих первых женах, но женился в третий раз на Елене Шереметевой. Вскоре царевна забеременела.
Как сейчас помню, что причиной ссоры отца и сына стало очередное вмешательство Грозного в их семейные дела. Тогда что-то привело его в покои молодых. Царь застал невестку Елену не полностью прибранной, то есть не по правилам одетой и решил «поучить» ее своим посохом, разгневавшись, когда увидел её в жарко натопленной опочивальне не в трёх рубашках, как требовал обычай, а в одной. Без посоха из-за болей в коленях он не мог уже в те времена самостоятельно передвигаться. Это обошлось дорого всем участникам очередной ссоры. У Елены случился выкидыш – то был мальчик. Елена позже умерла в беспамятстве, а попробовавший разобраться с отцом Иван Иванович получил ненароком посохом в висок и скончался через три дня - 19 ноября.
Только я точно знаю, что именно от ран и побоев отца он скончался, поскольку был рядом, когда все это произошло. От разгневанного царя тогда досталось и мне, даже ранение от посоха в бок получил, когда пытался защитить наследника. Что уж говорить о царевиче. На страже у покоев царских тогда стоял Трофим Бедарев, он и увез меня с раной в боку домой, получив от меня указание обо всем молчать. Да он и без указаний это знал. Царь Иван высоко оценил наше молчание - не пустились мы со свояком в сплетни по этому поводу.
После смерти наследника Иван Грозный в течение года носил траур и передал монастырям на помин его души огромную сумму - 5 тысяч рублей. Впрочем, мне ли не знать, что каяться в своих грехах царь умел, особенно хорошо это у него получалось после казней. А каяться после убийства своего сына, царю было в чем и кроме самого греха убийства - страну оставить было больше некому, кроме полоумного Федора.
На Руси тогда об убийстве царем своего сына никто не упоминал. Дьяки дали сообщение: «Преставился Царевич Иван Иванович». О причинах его смерти - ни слова, хотя в разговорах упоминалась некая непонятная болезнь. Это и неудивительно, кто же прямо укажет на убийство наследника царем, тем более таким, как Иван Грозный».
Царь Борис продолжил вспоминать: «Дмитрий Иоаннович, младший брат покойного царя Федора, был рожден от седьмой жены Ивана Грозного – Марии Нагой. Церковь же, как известно, признает законными лишь три брака. И потому Дмитрий не мог считаться его законным сыном, никаких прав на престол он не имел и даже был исключен со своими родственниками из списка царственных особ. «В кормление» ему был дан город Углич с окрестностями, а статус младшего сына Ивана Грозного соответствовал удельному князю. Однако и реальной власти над Угличем ни он сам, ни его мать не имели, всем распоряжался по приказу дьяк Михаил Битяговский. Мать Дмитрия и ее родственники ненавидели его как «надсмотрщика» и после гибели царевича спровоцировали жестокую расправу над ним.
Знал я, что слухи о Дмитрии по Руси распространялись странные и страшные. Мальчик страдал падучей болезнью (эпилепсией), причем в тяжёлой форме. Данное заболевание часто является наследственным. У царя Ивана, очевидно, была психопатия – иначе откуда его частые вспышки неконтролируемого гнева?
«Следственная группа», направленная мною в Углич для выяснения обстоятельств гибели царевича, установила, что последний перед смертью приступ у него длился двое суток, и Дмитрий тогда сильно искусал руки державших его нянек. Приходя в себя после приступа, мальчик плохо контролировал свое поведение, кидался с ножом даже на родную мать. Желать себе такого царя в те времена и в голову никому бы не пришло. И вот 15 мая 1591 года Дмитрий погиб во время очередного приступа эпилепсии, наткнувшись на нож во время игры в ножики.
Сразу после гибели Дмитрия были убиты 16 человек, которых Мария Нагая и ее родственники обвинили в его убийстве. Далее, по результатам расследования, проведенного Шуйским с комиссией, было казнено 200 жителей Углича, которые принимали участие в бунте и внесудебных расправах после гибели Дмитрия. Еще 60 семей вместе с соборным колоколом были высланы в Пелым.
В смерти его потом именно меня обвинила народная молва с подачи противного мне боярского кубла заговорщиков. Но никаких причин желать ему смерти у меня никогда не было.
На момент смерти младшего брата царю Федору было едва за тридцать, и, несмотря на слабое здоровье, умирать он не собирался. Да и прожил ещё семь лет. Более того, ровно через год после гибели Дмитрия царица Ирина родила Федору Ивановичу дочь, которая умерла в младенчестве. Никто не мог поручиться, что она не забеременеет ещё раз и не родит мальчика, которого сумеют выходить.
А главное, до совершеннолетия Дмитрия реальным правителем в Москве остался бы я - соперников уже не было. Вред же мне от смерти Дмитрия Иоанновича для меня тогда был вполне очевидным. Я правил почти самодержавно, чего хотел, все то исполнялось. Заговор мог составляться только против меня, но не мною и не кем бы то ни было с моей стороны. Так оно в итоге и вышло – по Руси гуляет Лжедмитрий не мной взлелеянный...».
Царя Бориса передернуло, но он продолжал рассуждать: «История Гришки Отрепьева начиналась в Польше, а здесь на Руси - уже вдогон, с начала текущего года. Не от того ли я заболел. Вижу я, что в Москве из-за болезни поползли разговоры о моей уже предрешенной смерти. Прости Господи, на все твоя воля. Мне тогда доложили, что многочисленный старомосковский клан Романовых-Захарьиных стал почти открыто готовить мое смещение с трона. Это покушение на «государево слово и дело» возглавил московский щеголь Федор Никитич Романов - мне он хорошо известен. Из многочисленных романовских поместий в Москву уже начали прибывать боевые холопы и зависимые дворяне. И то мне доложили, что одним из них и был Юрий Отрепьев – тот самый Лжедмитрий, он же расстрига и «ляшский вор» Гришка.
Иссохшийся от болезни я, тем не менее, сумел доказать им, что попытка снять шкуру с еще не умершего льва всегда наказуема. Заговорщиков схватили, и суд Боярской думы, ввиду очевидности улик, признал их виновными в покушении на жизнь царя и в государственной измене. Наказанием за такое преступление могла быть только смертная казнь. Я же долго колебался, но в итоге решил пощадить изменников. Доселе я почти не ошибался в крупных вопросах управления царством. Но эта милость моя может стать смертным приговором для собственной династии. Тогда же, по приговору патриаршего суда Федор Романов был насильно пострижен в монахи, а его родственники — братья Александр, Михаил, Василий, Иван, а также зятья князья Черкасские и Сицкие судом Боярской думы были отправлены в ссылку. За этими решениями стоял я сам, о чем, похоже, придется жалеть.
Мне доложили, что все эти репрессии не коснулись Отрепьева, который мог рассчитывать только на плаху палача. Предупрежденный об облаве, он чудом вырвался из романовской усадьбы и стремительно сбежал через Галич и Муром в Речь Посполитую. Здесь, в усадьбе богатейших магнатов Вишневецких, он «сознался», что он и есть-де тот самый царевич Димитрий, младший сын Ивана Грозного, чудом спасшийся от черных козней царя Бориса».
Борис переменил положение больного тела и продолжил рассуждать: «Ушлые в политических интригах поляки с иронией восприняли слова проходимца. Об этом мне писал сам их король Сигизмунд III. Униженное его положение там кардинально изменилось лишь после того, как он вытянул из засаленного рукава своей рясы казацкий козырь. Ознакомившись с обычаями и настроениями Речи Посполитой, отщепенец понял, что с польскими шляхтичами за просто так каши ему не сварить, а потому сделал свою главную политическую ставку на запорожских и донских казаков, крайне озлобленных на царя Бориса. Это случилось с подачи тех же Романовых.
Все закрутилось стремительно. Гришка Отрепьев, в середине лета неожиданно для поляков, исчез из Польши. Он объявился в Сечи Запорожской в роте казацкого старшины Герасима Евангелика – это узнала наша разведка. Там он произнес несколько зажигательных речей, и всегда готовая на войну и грабежи Запорожская Сечь закипела. Известные своими талантами казаки вмиг объявили приказ «Сполох» — символ всеобщей казацкой мобилизации. Сечь стала энергично закупать оружие, вербовать в казацкие дружины охотников из украинских крестьян-хлопов. К настоящему времени масштаб формирования повстанческой армии Лжедмитрия напугал уже самого короля Сигизмунда – он запретил продажу оружия казакам. Запорожцы не обратили на его грозный манифест ни малейшего внимания.
Поскольку взаимодействие Запорожья и Войска Донского осуществляется на постоянной основе, при посредничестве Донского куреня внутри Сечи, очень скоро к военным приготовлениям Лжедмитрия подключились донцы. Их участие в грядущей военной экспедиции, которая, я чую, становится на глазах не только «зовом сердца к грабежу», как у запорожцев, а их жизненно необходимой мерой. Я же их к этому подтолкнул, прекратив поставки на Дон пороха и свинца, а также запретив продажу казакам этих товаров. Это я оставил донских казаков без всякого «оружейного зелья» на случай войны с татарами, ногайцами или турками. С таким положением, ни при каких обстоятельствах, донцы смириться не смогут.
Разведка докладывает, что они немедленно признали отщепенца «истинным государем». Войсковой Круг Дона возликовал и через случайно захваченного боярина, моего родственника, Семена Годунова, отпущенного затем на Русь, велел передать мне, русскому самодержцу, следующие слова: «Гонитель наш Борис! Скоро мы будем до тебя в Москве с царевичем Димитрием».
Очень мне не понравилось это их послание. Я немедленно отправил на Дон своего ближнего боярина Петра Хрущева с выпиской решения Боярской думы о смерти настоящего царевича Дмитрия, а также с предложением восстановить все льготы Дону. Увы, это мое разумное предложение слишком опоздало. Уже отмобилизованный Дон, совместно с Запорожской Сечью, готов к войне и хочет только войны. Бумагу мою донцы, не читая, сразу порвали, а бедного избитого Хрущева, заключив в оковы и посадив задом наперед на коня, отправили к Лжедмитрию. Увидев самозванца, Петрушка Хрущев, облившись слезами, немедленно признал в нем «государева отпрыска Димитрия».
Теперь я понимаю, что расстриге Отрепьеву жалкое признание Хрущева не нужно: его пока немногочисленная, но хорошо вооруженная повстанческая армия, уже переправилась через Днепр и подходит к Моравску - первой русской крепости на пути к Москве. На Русь надвигается неумолимая казацкая орда, остановить которую мне при изменах московских бояр, будет очень трудно».
***
Бориса Годунова, к великому несчастью для всей страны, преследовал злой рок. Так, методично распространялась клевета, в основном боярами, об ответственности рода Годуновых за гибель царевича Дмитрия. Годунов очень тщательно расследовал дело о его гибели, причем главным следователем, работавшим почти три месяца, был основной политический противник Годуновых - Рюрикович по происхождению, князь Василий Шуйский.
Царь Борис прекрасно подготовил для грядущего царствования своего сына Федора, который, доведись ему властвовать на Руси, смог бы, вероятно, предвосхитить «костоломные» реформы сумасбродного Петра I. Умный, волевой, разносторонне образованный, обладавший отличным здоровьем Федор Годунов мог стать лучшим самодержцем за всю историю России - мог бы, но не стал…
Что же явилось первопричиной стремительного угасания династии Годуновых — династии, подававшей столь добрые надежды и так недобро рухнувшей? Этой причиной, как видится, стала последовательная антиказацкая политика царя Бориса Годунова, пытавшегося максимально умалить военную мощь народа казаков и захватить казацкие земли. В этой своей политике, как и во многих иных инициативах, Борис Годунов явился предшественником Петра I, утопившего в крови, как известно, Запорожскую Сечь и набросившего на Войско Донское удавку государственного военного тягла. В событиях Смуты, говоря словами Льва Толстого, казаки «стали запалом в русской бочке пороха».
Официальная история Российской империи пыталась утвердить в общественном мнении версию о том, что казаки — это, дескать, не самобытный народ, а потомки русских крестьян, сбежавших от крепостничества и государственного тягла на Днепр и Дон. Правда, эта версия никак не объясняла, отчего эти «крестьяне» на благодатных землях юга хватались по-крестьянски не за плуги и бороны, а за мушкеты и сабли. Неясно было и то, как они могли сподобиться на утверждение Войсковыми Кругами закона о безусловном наказании смертью всякого казака, отважившегося заняться распашкой земли и хлеборобством.
Заведомая ложь в этих версиях о происхождении народа казаков была ясна, к примеру, придворному историку Романовых Николаю Карамзину. «Откуда произошло казачество, — писал он, — точно не известно, но оно, во всяком случае, древнее Батыева нашествия в 1223 году. Рыцари эти жили общинами, не признавая над собой власти ни поляков, ни русских, ни татар».
Если верить Карамзину, то получается, что казаки являлись древнейшим славянским народом юго-востока России. Этот вывод очевиден хотя бы потому, что начало этнического складывания современных русских и украинцев все ученые-этнологи относят ко времени «после Батыева нашествия», то есть после разгрома Киевской Руси войсками монголов и начала бытия Владимирской Руси. А если казаки, по Карамзину, — «древнее Батыева нашествия», — то, как же они могут быть потомками закрепощенных только в конце XVI века русских крестьян?
В конце правления Ивана Грозного и много позднее казаки, запорожские и донские, представляли собой по существу единый этнический социум. Достаточно посмотреть на превосходные, старинные портреты донских атаманов XVI—XVII веков, выставленные в музеях истории казачества, чтобы понять, что по антропологическому типу лиц, прическам и одежде донцы ничем не отличались от запорожцев.
Царь Иван Грозный рассматривал Войсковое государство казаков как опасного и непредсказуемого соседа, с которым проще дружить, чем воевать. Запорожская Сечь была от Руси далеко, до нее царские эмиссары добирались крайне редко, но вот донские казаки были практически под боком Москвы - в XVI веке севернее современного Воронежа жили донские казаки. Необходимость прикрыться казаками от набегов крымских и волжских татар, а паче опасение Московии самой стать объектом грабительских военных рейдов казаков вызвало к жизни процедуру ежегодных выплат казакам «государевых отпусков», то есть фактически завуалированной дани.
Эта дань Московской Руси Великому Войску Донскому была довольно крупной по тому времени и выплачивалась преимущественно порохом, свинцом и зерном. Размеры хлебных поставок на Дон в те времена доходили до 200 тонн, увеличившись постепенно до 500 тонн. Кроме того, донцы ежегодно получали от казны Московии: 5 тысяч рублей (очень крупная сумма для того времени), гамбургское сукно, а также проковки для сабель, ржаную муку, вино и прочие припасы. Как видим, оплата Московии донцам за свое спокойствие была в эпоху Ивана Грозного весьма щедрой.
По мере усиления государственной мощи Московской Руси эти отношения завуалированной дани стали все более и более раздражать московитов. С вступлением Бориса Годунова в 1598 году на трон было принято решение полностью пересмотреть русскую политику по отношению к народу казаков.
Первый закон против казаков, утвержденный Борисом Годуновым, ликвидировал для них право беспошлинной торговли на русской территории. Это право было дано казакам «на вечные времена» специальным указом Ивана Грозного в качестве дара за военное усердие казаков в покорении Казани и Астрахани, что тогда обеспечило успех этих военных экспедиций.
В дальнейшем царь Борис постоянно усиливал подобные торговые правила, равно как и ответственность за их неисполнение. Так, русским людям было запрещено продавать казакам порох, свинец, а с 1601 года и хлеб.
В 1602 году русское законодательство стало требовать от уездных воевод областей, пограничных с Войском Донским, безусловного ареста всех оказавшихся на территории Московии казаков с последующим заключением в остроги для проведения сыска об их происхождении. Одновременно были упразднены все и всяческие формы «государственного отпуска» для донских казаков.
Все эти мероприятия администрации Бориса Годунова по-новому высветили в сознании казаков начатую еще в 1585 году масштабную строительную кампанию по возведению на казацких землях опорных крепостей и даже городов московитов. Так, в 1585 году впервые на земле казаков была построена русская крепость Воронеж. С постройкой на Донце в 1596 году Белгорода, а к 1600 году крепости Царев-Борисов - Московская Русь фактически завершила стратегический охват земель донских казаков цепью укрепленных фортов и крепостей.
В начале этой строительной кампании донцы благожелательно воспринимали приход московитов на казацкие земли. Однако после введения Борисом Годуновым дискриминационных торговых правил и полицейских мер против казаков все Войско Донское увидело в строительных инициативах Московской Руси попытку решительного наступления на исконные вольности казачества. И на доселе тихом для московитов Дону высоко взыграли валы казацкого гнева.
***
Так Борис Годунов, мало ошибавшийся, совершил большую историческую ошибку, стоившую ему уничтожением его династии.
Глава 5: Дух Ямала
Отозвав Трофима Бедарева из Царева-Борисова, царь Борис подумал: «С задачей своей тот справился, город-крепость им был спроектирован и уже почти построен, причем, без лишнего шума. Богдана Бельского те края отвлекли и успокоили – и мне без него в Москве дышится вольнее. Но время его посрамления подходит, он уже несет непотребное по поводу власти. Мне о том докладывают помимо Трофима. А главное, появился повод отправить Бедарева за Урал выполнять наказ Ивана Грозного. Уже через год боярин Мирон Шаховский в ранге воеводы по моему указу направляется с отрядом из полутора сотен стрельцов и служилых казаков в Тобольск и далее на север к Студеному морю, на реку Таз.
Их задача поставить на этой реке в устье Оби острог с перспективой превратить его в торговый город в местах прибытия больших судов-кочей с обменным товаром от наших поморов из Архангельска. Да и дань от тамошних самоедов нужно собирать и вывозить. Для этих целей в тот отряд включен письменным головой Данила Хрипунов. Трофим Бедарев в той ватаге опять будет моим окольничим и для порядка, и в качестве архитектора-строителя - так он показал себя в Борисове».
Борис Федорович вызвал к себе Трофима и после теплых приветствий с благодарностями за работу в Борисове объявил ему свою волю:
- Поедешь, Трофим Иванович, как договаривались, за Каменный Пояс строить новый город. Поднимать его придется нам впервые на вечной мерзлоте, так что никаких рвов там не нароешь, да и камня подходящего, говорят, в той округе нет. Лес худосочный там есть, да и по рекам в удобную пору его туда сплавить можно в хорошем качестве. Мне наши поморы с Мурманского (Баренцева) моря говорили, что строить нужно все здания на сваях, и защитный частокол в ту мерзлоту вмораживать. Так что, уже начинай думать, какие приспособления тебе понадобятся, чтобы такой грунт бурить. Заодно думай над архитектурой города, уж очень хочется, чтобы он был красив и удобен для жизни – в темноте зимой в тех краях у людей мало будет радостей. Думай, Трофим, и над тем, как торговых гостей принимать, и где их товары хранить. Опять же нужно будет детей учить, больных лечить, сам знаешь. В той окраине помощи ждать неоткуда. Даю тебе несколько месяцев на подготовку, отдохнешь после юга, с семьей пообщаешься, да и мне, может, в чем поможешь. Словом дерзай! Семью брать с собой в то неустройство пока не советую. Это я тебе уже как родственник говорю, еще загубишь мне племянников.
- Слушаюсь, государь, Борис Федорович – ответил Трофим, и тут же добавил:
- Про обустройство городов у меня много мыслей, а вот про мерзлоту мало что знаю, вообще ничего не знаю. Со многими людьми по этому вопросу придется посоветоваться. Кузнецы добрые у нас не перевелись – прспособ тех накуём, знать бы каких.
И добавил:
- Спасибо тебе, Борис Федорович, за добрые слова ко мне и за доверие, постараюсь оправдать.
Трофиму было приятно, что царь назвал его по имени-отчеству. Правда, к сорока годам он действительно возмужал, но статности не потерял. В семье его рассказ о встречи с Борисом Федоровичем встретили по-разному. Свекор, довольный, улыбнулся и благословил зятя:
- Что ж, Трофим, нелегкая выпала тебе доля. Да, ты сам её выбрал. Воля покойного царя Ивана на пользу государства направляет тебя в те суровые края. Не посрами его и всей семьи нашей в тех трудах и испытаниях.
Зять поклонился ему и поблагодарил за такое напутствие.
Женщины, было, запричитали, но под строгим взглядом Никиты Васильевича примолкли. Лишь сын Алексей откровенно обрадовался. Девяти лет от роду, он не по годам был разумен, а у себя в комнате имел немало книг и атлас, и географические карты. Он сразу потащил отца показать ему, где та северная Земля за Уралом находится...
Трофим с головой ушел в подготовку к походу и будущему строительству. Не счесть людей, с которыми он разговаривал на эту тему - в основном это были поморы да купцы. Потом дело дошло до строительной оснастки для мерзлоты, в чем он уже понимал – в оборот пошли лучшие кузнецы. Отказу ему ни в чем не было - о том сам царь отдал распоряжения. Словом, дело двигалось. Наконец, в середине лета 1599 года, их сто пятьдесят стрельцов с казаками да тяжелый обоз двинулись из Москвы в Пермь. Далее они планировали уже изведанными путями, где по сухопутью, где по воде рек добраться до Тобольска. Затем им предстояло решить, зимовать ли там, либо водой плыть на север к постоянному своему месту.
Сам царь Борис со свитой их провожал и напутствовал.
В тех походах реки Сибири стали для русских отрядов ключевыми транспортными артериями. Ведь крупный водный поток – это не только превосходный ориентир, но и настоящая дорога, которую не нужно прокладывать в бесконечной Сибирской тайге. Кроме того, использование больших лодок позволяло существенно увеличить грузоперевозки. Таким образом, в конце XVI века русские первооткрыватели начали движение к Оби, возводя на её побережье остроги. После Тобольска такими острогами стали Берёзов и Обдорск, от которых уже вполне возможно было добраться и до Обской губы.
Прибыв в Тобольск в конце сентября без особых приключений, руководство отряда решило плыть дальше. Не захотел боярин Мирон Шеховский терять почти год на дорогу и обустройство, если двигаться с весны после половодья. Все его в этом поддержали.
В начале октября со всем снаряжением на купленных ладьях с рассветом двинулась они вниз по реке Иртыш. Струги плыли широким фронтом, почти вплотную. Гребцы шевелили веслами, чтобы держать строй и не отстать. Река шла могучей темной струей, воды были холодны, неприветливы.
В пути отряд подвергся вооружённому нападению «воровских самоедов» — предположительно селькупов. На сотнях своих юрких долбленых лодок, которые назывались обласками, они с криками, стреляя из луков и ружей, устремились к стрелецким стругам.
Боярин решил дать бой, но не на воде, где у нападавших селькупов было преимущество, а на берегу в боевом строю. Все взволнованно вглядывались в приближающийся темный яр. Струги все ближе и ближе подплывали к берегу. Стрельцы готовились к смертельной схватке: кто грудью навалился на борт ладьи и прочно прилаживал пищаль, кто забивал заряд, а кто сжимал копье, норовя стремительно выпрыгнуть, как только вода станет мельче. Трепетали хоругви, тихо переговаривались пушкари.
Утро хмурилось и постепенно наполнялось глухим, нарастающим рокотом, в котором слились воедино примерно тысяча голосов. По кромке яра вихрились быстрые клубы пыли: толпы пеших самоедов, остяков и вогулов плотной серой волной бурлили под яром. Они готовились навалом захлестнуть дерзких пришельцев.
И вдруг сизые тучи разорвались; из за хмурых облаков выглянуло солнце и, словно живой водой, взбрызнуло стрелецко-казацкую рать, яр и реку. И все мгновенно ожило и заиграло веселыми пестрыми цветами: радовали и веселили глаз красные суконные чекмени, кафтаны и алые верхи лихо заломленных стрелецких шапок, блеск воинских хоругвей, синеватые переливы кольчуг, золотые молнии пик и серебристые разливы обнаженных мечей…
Зазвучал призывный голос воеводы, могучий и звонкий. Вот он, воевода, стоит впереди - сильный и большой, чернобородая голова его в стальном шлеме крепко сидит на крутых плечах, а в суровых глазах столько силы и веры в себя!
Когда он примолк, на короткий миг стало совсем тихо. И вдруг боярин Мирон Шеховский властно взмахнул рукой и крикнул:
– Бей супостатов!
Пищальники дали дружный залп по орде. Закричали, засуетились на берегу самоедские лучники - они слали стрелы. Тугими ударами они падали в темную рябь Иртыша и уходили на дно. Иные с лязгом били стрелецкие кольчуги. Трофима Бедарева ударило стрелой в грудь, и на его жупане заалела кровь. Он вырвал стрелу и ладонью прикрыл рану.
– Погоди, дай только добраться! – прохрипел он.
Лицо его побледнело, борода взмокла от пота, было больно. Но боль и зажгла его душу - глаза его запылали, и он закричал что было силы:
– Бей их, братцы!
Этот знакомый боевой окрик встрепенул всех, от него окрепло тело, окрылилась душа. В ответ стрельцы дружно закричали, засвистали, заулюлюкали:
– Бей, руби их окаянных!
Уже рядом высокой стеной поднялся глинистый яр. Струги тихо подходили к берегу, на котором темной стеной ждала их остяцкая рать. Задние ряды её напирали на передних. Тесно и трудно размахнуться тут для доброго удара! Мелкой зыбью бьются о борта стругов иртышские волны, но сильнее их и яростнее – волна стрелецкая и казацкая. Словно шумящим девятым валом, выхлестнуло её на орду. Пороховой дым окутал сблизившиеся две грозные силы.
– Трави запал! – крикнул пушкарям воевода.
Черноусый пушкарь Никола размотал просаленную тряпку, которая оберегала от ржавчины пушку, и поднес смоляной фитиль к заряду. Почти мгновенно пушка изрыгнула пламя, струг качнулся, и по долине пошел гром. На соседних стругах отозвались другие пушки, и разом дрогнула земля, с отвесов яра заклубилась пыль, смешавшаяся с пороховым дымом. По бортам сверкнули желтые огоньки самопалов. Перепуганные самоеды сбились в стадо. Многие повернули назад, молотя кулаками своих товарищей. Щетина сверкающих копий преграждала им путь к лодкам. Кормщик Семен переглянулся с боярином - по знаку его гребцы еще раз сильно взмахнули веслами, – и струги уперлись в дно.
Стрельцы и казаки без раздумья спрыгнули в воду. Они шли медленно, держа наготове топоры, копья и мечи. Они теснили к берегу остяков и вогулов, со страхом разглядывавших их. Чаще посыпались стрелы. Среди нападавших остяков были замечены десятники хана Кучума по их кольчугам.
Тесно было на узком иртышском берегу под яром, но стало еще теснее, когда стрельцы с казаками ворвались на эту узкую кромку. Напрасно лезли самоеды к реке – нет, не сдержать им силы русских воинов, не ослабить ее, не истребить!
– Вперед, братцы! Не страшись! – выскочил первым на берег воевода Шеховский и ударил тяжелым мечом по копьям врага. Они ломались от удара, и наконечники взвевались над головами. Рядом стрелец Ильин быстрыми кругами секирой пробивал в щетине копий брешь. За ним справа и слева бердышами, мечами прокладывали себе дорогу другие стрельцы. С громкими криками, с пронзительным свистом, колыхаясь живой стеной, двигались плечистые и бесстрашные бородачи-казаки и, будто лес топорами, валили на пути всех. Остяки в ужасе пятились, а сзади на них нажимали татарские десятники.
Возле Мирона Шеховского бился раненый Трофим, оберегая, как мог, воеводу. Наконец, татарские десятники попятились, спотыкаясь о мертвые тела. Незаметно стали растекаться и лучники – вогулы и остяки.
Воевода наотмашь мечом развалил надвое татарского десятника. Видя это, лучники пронзительно взвыли. Рядом Трофим, великий ростом, неимоверной силы, одним ударом уложил другого врага наземь. В это время с яра принеслась с воем стрела и вонзилась соседнему стрельцу в грудь - он пошатнулся, в запале вырвал наконечник с куском живого тела.
Потеряв в том бою около тридцати человек, служилые люди сумели, однако, добраться до реки Таз. При этом Обская губа сразу показала путешественникам собственный характер. В результате шторма в конце путешествия были сильно побиты кочи и баржи. Однако это скверное событие не обескуражило воеводу Шеховского и его спутников - они с трудом завершили свой путь.
Раны Трофима быстро заросли. Для него это была первая буза местного населения. Под его руководством стрельцы до суровых морозов успели заложить деревянный острог с зимовьем для себя и даже начали строить церковь. Срубили они тот острог на берегу речки Мангазейка при впадении её в Таз, потому и поселение свое они назвали Мангазея.
Ближе к весне, но еще по морозам, к ним в зимовье пришел седой высокий старец с большим посохом и с пустой котомкой для дорожных припасов. Он весь измерзся и едва шевелил ногами. Хоть и был он в тулупе, но явно одет не по погоде, потому сразу слег, и долго из него выходил холод. В котомке его нашелся пучок неких трав, которые он попросил заварить для него - на третий день он поднялся. Примечательными у него были белесые глаза, взгляд которых, при этом, был острый. А еще он был немногословен. Едва допросились у него, что звали его Тихон. Позже зимовщики узнали, что пришел он к ним из города Грустины. Это там, где сейчас поднимается Томский острог – тысяча пятьсот верст по бездорожью, однако.
- Чудь белоглазая – сказал кто-то из стрельцов, кому пришлось послужить в новом городе Архангельске.
- Это что ж за люди такие? - послышалось несколько голосов.
- Подземные жители – только и смог ответить тот – чудной народ, видать, оттого так и зовется. Мне один служивый в Архангельске сказывал, что на том месте у поморов бог их, чудской, стоял, истукан, а звали того бога Ямал... На голове у него была золотая корона с драгоценными камнями, а грудь его украшало волшебное ожерелье. На коленях будто бы у него стояла золотая чаша, наполненная золотыми монетами... Она была так велика, эта чаша, что четыре человека могли из нее напиться досыта... Чудно! А главное – монеты золотые никто не воровал...
Слушатели взволновались.
– Со временем пришли туда из Новгорода купцы и наторговали там золота во много раз больше, чем у бедного того бога чуди. Истукан же однажды исчез, а на его месте часовню поставили и всех жителей в христианскую веру обратили... Купец – ловец, а на ловца и зверь бежит. Обчистили они там простецких язычников из той чуди... А в нынешние годы аглицкие и галанские хваты повадились туда ездить. Свято место пусто не бывает. Завистливое око видит далеко.
Нары Трофима оказались рядом с лежанкой старца. Когда Тихон очнулся, молодой окольничий окружил его своей заботой. Боярин Мирон Шеховский с пониманием отнесся к появлению путника, и не возражал против общения с ним Трофима Бедарева. На севере свои законы, людей там никто не бросает.
Через неделю, осмотревшись, старец Тихон сказал Трофиму без всякого перехода:
- Видно к тебе пришел я, боярин. Только у тебя я вижу свет вокруг головы, а остальные здесь люди хорошие, но обычные. Призвал же меня сюда из Грустины дух бога Ямала. Здесь неподалеку он упрятан в пещере – там его новое капище. Старое было в Поморье близ Кольского полуострова. Ты те края видел своими глазами – я это у тебя читаю в силовом коконе. Лет пятьдесят назад мы вывезли его статую сюда и хорошо схоронили. Я по молодости участвовал в том походе.
Старец задумался и продолжил:
- В этих краях наших поселений нет, а везти тяжелую статую по бездорожью в наш подземный город на реке Томи мы тогда не смогли. Скучно и тяжко стало богу Ямалу без нашего поклонения, вот он и призвал меня, поскольку я один остался из тех, кто знает место его схрона. Прошлой осенью я оставил свои дела в Грустине и пошел к его капищу. Я очистил ту пещеру, провел необходимые обряды и требы со статуей бога Ямала, возложил к нему на алтарь скромные подношения. Я почувствовал его благодарность, но он довел до меня и свой приказ: найти неподалеку среди пришлых людей человека со светом вокруг головы. Велел он мне сделать из тебя хранителя древних знаний нашего рода с тем, чтобы ты мог их передать своему сыну и далее по родовой цепочке. Носитель этих знаний должен до лучших времен жить среди обычных людей на поверхности, а не только им быть хранимыми в подземелье. Получается, что ты избранный. Прошу тебя не сопротивляться этому божественному выбору – в нем большая честь. Со временем ты это поймешь.
Трофим был ошарашен таким известием. Тихон же добавил:
- В вопросах веры тебе не придется отрекаться от Иисуса Христа. Он один из нас. Его высокий дух был послан на Землю в телесной форме, чтобы отвратить евреев от их стяжательства и вразумить их на путь истинный. Они же живого бога распяли и создали из него мертвый культ поклонения, вернее, им помог это свершить бог Сэт из Египетского пантеона богов – имя ему Сатана. Вспомни слова Иисуса из Евангелия, обращенные к фарисеям: «Сатана – ваш бог!».
Чтобы дойти в этих вопросах до твоего осознанного понимания, нам предстоит долгий путь. Я буду ждать тебя в Грустине семь лет. Русское поселение рядом с нами уже есть, но скоро там встанет Томский острог – туда ты и направляйся. А пока ты здесь можешь решать свои вопросы. Только ты там появишься, я найду тебя по твоему свету. И еще запомни Трофим, что бог Ямал не даст своего покровительства городу Мангазее, который ты начинаешь строить. Через семьдесят лет он уйдет с лица земли. Иначе велика вероятность, что неподготовленные люди вскроют его капище и вновь надругаются над ним. Потому не держись за это место.
Трофиму показалось, что обмениваются они только мысленно, поскольку было видно, что никто вокруг речей Тихона не слышал.
Далее старец сказал:
- Мне пора уходить. Много рек и речушек надо успеть перейти до половодья по пути в Грустину. Расскажу тебе еще немного о нашем народе – все остальное потом. В моем рассказе будет многое, чего ты пока не знаешь, но со временем разберешься, если встанешь на этот нелегкий путь познания. А пока просто запоминай.
Он продолжил:
- Правы твои товарищи, что мы люди-чудь, спасаясь от холода, долго жили под землей, где и выцвели наши глаза. Живем мы там и сейчас - немногие из нас могут находиться под солнечным светом. Примерно двенадцать тысяч лет назад Великая стужа пришла в наш прекрасный город в районе Сейдозера на Кольском полуострове - и на весь русский Север. Народ наш тогда отчасти ушел в подземелья под городами, другие, спешно переселились на юг Урала и в Сибирское Белогорье, которое еще зовут семиречьем по истокам рек Тобол, Иртыш, Томь, Обь, Енисей, Ангара, Лена. Стужу ту принес удар небесного тела в западной части океана Атлантов, который сдвинул ось Земли.
Город тот наш был некогда обнесён каменными стенами, имел приборы для наблюдения за звездами, которые сохранились в нашем подземелье. Придет время и хранители знаний покажут людям следы того древнего разрушенного города. Рядом с ним из поколения в поколение живет один наш хранитель где-то в бескрайних двинских лесах. Со временем, находка этих руин на Кольском полуострове перевернет традиционное представление об истории людей на Земле. По крайней мере, города наши древнее всех государств Европы, Азии и Африки. Они были погребены когда-то ледником, а ледник на Кольском полуострове таять стал лишь 10 тысяч лет назад. Но руины Кольских городов - только начало. За этим последуют и другие открытия. Такие остатки древних городов есть, например, в Карелии. Но основные находки ждут наших потомков не на Кольском полуострове, и не в Карелии, и даже не на Северном Урале. Подлинные открытия их поджидают здесь в Сибири - на юге Таймыра и на плато Путорана.
Если обратиться к недавнему прошлому, то мы поймем по преданиям местного населения, что здесь жил наш северный народ – высокие, голубоглазые и очень трудолюбивые люди. Интересно, что и нынешние ханты, и ненцы в западной Сибири знают, что на востоке за Енисеем в горной стране долгое время жили «белые великаны», там есть руины их поселений у горных озёр. Их прадеды видели такие развалины тех «великанов», когда они были ещё на поверхности, и находили в них железные наконечники стрел, копий и различные украшения.
У нас на Оби существует предание о Золотой Бабе, которая якобы была главным божеством тех «великанов». Нам известно, что статую ту несколько сот лет укрывал самый крупный и самый богатый храм богини Лады во всех славянских землях - он стоял тогда на берегу Ладожского озера.
С приходом христианства капище Золотой богини оказалось в устье реки Оби, но прошло время, и жрецы-хранители, следуя указанию древнерусских волхвов, перенесли кумир дальше на восток и построили для него новое капище. Имеются сведения, что на Енисей к последнему капищу Великой богини долгое время приходили люди с поклонениями.
Путь Золотой богини от Ладоги до гор Путорана пролёг во времени до нас на протяжении семи веков. Все эти века наши хранители, повинуясь воле русских волхвов, уносили кумир всё дальше и дальше на восток, где он навсегда укрылся от христианских преследователей в последнем и самом надёжном схроне.
Если изучить дорогу с Ладоги до гор Путорана, то приходит в голову мысль, что весь этот путь - хорошо продуманная и отлично выполненная операция. А все потому, что наши хранители знают карту Сибири лучше, чем знают её преследователи богини. Чтобы постичь тайну Золотой богини, тебе придется обратиться к письменным древнегреческим источникам, в которых говорится о Русском Севере и о загадочных гиперборейцах. Мы вместе будем изучать географию легендарной Гипербореи, оставленную нам в священных текстах и мифах, и сравнивать её с географией современного Таймыра и плато Путорана.
Первое, что ты увидишь - это наличие моря. Древние греки назвали его Кронийским в честь бога Кроноса, отца Зевса. Персы в святом тексте Авеста это море называется Ворукаша - молочным океаном. Из этого океана восходит священная звезда Тиштрия. Она стоит над горой, находящейся посередине моря Ворукаша и её почитают все умудренные народы. Речь, безусловно, идёт о Полярной звезде. Звезда по преданиям стояла над горой, которую древние индийцы называли горой Меру. До Великой стужи она возвышалась над водами Северного моря. Нам известно, что сейчас севернее полуострова Таймыр располагается архипелаг Северная Земля, и Полярная звезда как раз там и сияет.
Все без исключения мифы и предания о нашей древней северной прародине - гимны Ригведы, Авесты или мифы древних греков - говорят о том, что та Гиперборея имела свои горы, которые протянулись по ней в широтном направлении, закрывая благодатные земли наших далеких предков от холодных северных ветров. Горы, лежащие в широтном направлении, как известно, сейчас имеются на Таймыре, плюс ко всему почти в широтном направлении лежит и Приполярный Урал. Но главное даже не расположение гор и не свет Полярной звезды над островами нашей Прародины, а другое - богатство недр легендарной северной страны, на которые указывают многие античные мифы.
Согласно нашей «Велесовой книге», примерно 11 тысяч лет назад, во время очередного похолодания, с гористой земли, покрытой лесами, которая не могла быть ничем иным, как плато Путорана, часть русских племён двинулась на юг в поисках новой родины. Вот откуда на Урале и на плато Путорана возникли богатырские города - их когда-то возвели наши далёкие предки. Не только построили, но и жили в них тысячи лет. С того юга они при потеплении двинулись обратно на свою прародину в район реки Двины, ведомые волхвами. Круг замкнулся. Теперь понятна эпопея золотого изваяния Великой Лады - откуда она была унесена, туда и вернулась. В наши дни Золотая богиня опять проделала этот нелегкий путь в Сибирь под угрозой христианских гонений.
В «Велесовой книге» упоминается о том, что предки русского народа жили на равнине, разводили скот и пахали землю. Разве возможно было земледелие 15 тысяч лет назад на Таймыре и дальше на севере? Оказывается, возможно. Наши волхвы знают, что еще 4 тысячи лет назад климат на северных широтах был несравним с современным климатом. Его можно было сравнить только с климатом Средиземноморья, а Северный океан был тёплым, несмотря на присутствие ледников в Европе. Он омывался теплыми водами Великого восточного океана через пролив их соединяющий.
Древние жрецы обладали сакральным знанием и умением читать, как книгу, человеческое подсознание. Благодаря этому, наши предки-ведисты знали многотысячелетнюю историю своего народа намного лучше, чем вы знаете даже историю вашего времени. Волхвы-хранители не искажали прошлое, а старались бережно донести его до грядущих поколений. Для этого они писали книги, составляли предания и легенды, наконец, сказки. Главное, чтобы ключ к преданиям и сказкам попал посвящённому человеку, дальше всё просто. Теперь тебе предстоит освоить эти ключи.
Надо отдать нашим волхвам должное, это они разработали способ передачи сакральных знаний потомкам русского народа через своих хранителей. Тебе предстоит стать одним из них. Кроме того у нас есть на руках серьёзный письменный памятник «Велесова книга», написанная новгородскими волхвами ещё в IX веке - до христианизации. Жрецы её написали правдиво и честно, как будто знали, что нас ждет. Но отрадно даже не это, а то, что на фоне гонений и репрессий, за шестьсот лет костров из ведических книг на Руси, сохранилась в неизменном виде сама древняя ведическая традиция, сохранились жрецы и система всех посвящений.
У Трофима дух захватило от того, что он услышал. И хоть он действительно не все понял, но твердо решил стать учеником этого старца и пообещал ему найти его в будущем Томском остроге в оговоренные сроки. Он заверил Тихона, что их договоренности он будет держать в тайне.
На следующий день старец засобирался в обратную дорогу. Его снабдили всем необходимым: добротной одеждой и обувью, съестными припасами и лыжами. Он всех поблагодарил за гостеприимство и попросил Трофима проводить его – тот согласился. По пути они сделали небольшой крюк, и подошли к незаметной горной гряде. Старец показал ему скрытый вход в тайную пещеру и сказал:
- Запомни Трофим это место. Придет время, и ты будешь обеспечивать уход за нашим кумиром Ямалом. Он тебя принял, но сейчас не стоит беспокоить его. Мысленно ты можешь всегда советоваться с ним, он тебя услышит и сумеет помочь.
Глава 6: Мангазея
С лета 1600 года работы у Трофима в Мангазее прибавилось. Теперь ему уже нужно было строить город по намеченному плану. Как водится, продолжили строить церковь. Работа кипела, а людей не хватало. Летом следующего года из Тобольска, Сургута и Бёрезова им на помощь царем Борисом был отправлен более крупный отряд из двухсот служилых людей во главе с воеводами Василием Мосальским и Савлуком Пушкиным. Уже при них Трофим завершил возведение деревянного поселения. А в 1603 году в Мангазею дополнительно был послан отряд людей с воеводой Булгаковым. Они помогали Бедареву основать там гостиный двор. Поскольку церковь к тому времени была уже построена, воевода доставил туда священника и церковную утварь.
В 1605 году по смерти царя Бориса в Мангазею уже летом прибыли новые воеводы Давыд Жеребцов и Курдюк Давыдов. Воеводская власть во всей округе была установлена от имени Лжедмитрия. К этому времени Трофим начал строительство городских крепостных укреплений. Им были возведены Давыдовская, Ратиловская, Успенская, Зубцовская и проезжая Спасская башни. Четырёхстенный пятибашенный город с еще одним храмом внутри крепости сразу стал значительным экономическим центром.
Как видно, работы у него было невпроворот. Но политические события в Москве заставили его покинуть Мангазею и перебраться в Тобольск. Он уже знал, к чему дело идет. Сама смерть Годунова ошеломила Трофима, глубокая тоска поселилась в его сердце. Естественно, он сразу лишился звания царского окольничего – он уже не мог быть царевым оком в городе-крепости. Это сразу дал ему понять новый воевода Жеребцов вкупе со вторым воеводой Давыдовым – их назначал уже Лжедмитрий. Однако, оглядевшись, они быстро поняли, что без боярина Бедарева стройка в городе под их управлением может и остановиться. Потому они просили его остаться в Мангазее производителем работ.
Мангазея
Этот город просуществовал всего чуть более 70 лет. Современники, да и многие их потомки называли его реальным воплощением на земле града Китеж. Это был первый русский город, основанный в Заполярье.
В конце XVI века отряд под предводительством Ермака смог прорубить дверь в Сибирь и с того времени в суровый край, расположенный за Уралом, начал упорно осваиваться небольшими отрядами промысловиков и служивых людей. Стоит сказать, что по историческим меркам это движение заняло у первопроходцев не так уж много времени. Впервые казаки начали воевать с сибирскими татарами Кучума на Туре весной 1582 года, а уже в первой трети XVIII столетия русские смогли закрепить за собой Камчатку.
Такое быстрое освоение Сибири связано с железной устремленностью царя Ивана и его последователей к освоению Студеного моря на всем его протяжении. Власть хотела знать, до каких пределов тот океан был судоходен. Государству нужно было застолбить северные пути. Потому казацкая экспансия русских в Сибири пошла по её суровому северу, а не по теплому и более удобному и хлебному югу, время освоения которого пришло гораздо позже. В частном порядке северный путь был интересен тем, что многих манило богатство новых земель и, конечно, в первую очередь, пушнина.
Большинство городов, возведённых казаками, служивыми людьми и первопроходцами, в виде небольших оборонительных острогов для контроля над территориями благополучно существую и сегодня. К таким городам относится Тюмень, Томск, Новокузнецк, Красноярск, Тобольск, Якутск. Однако существовали поселения, которые превратились в города-призраки.
В XVII веке в устье реки Оби был построен крупнейший из таких городов. Речь идёт о легендарном русском городе Мангазея, выросшем в морозных краях, населённых воинственными местными племенами.
Ещё в пятнадцатом и шестнадцатом веках через ямальский волок русские поморы совершали свои первые походы в Обскую губу для обмена товарами с местным населением. В конце XVI столетия и появилась их торговая фактория.
Как постоянное поселение, Мангазея была основана по инициативе царской администрации — в качестве опорного пункта для продвижения русских вглубь Сибири и укреплённого центра сбора ясака. Вскоре рядом с крепостью возник и город. В нем поначалу жило население, состоящее из 300 служивых людей.
В 1608 году в Мангазею регулярно доставлялся уже ясак не только местными племенами - самоедами (ненцами) и остяками-самоедами (селькупами) - но и проживавшими значительно южнее енисейскими остяками (кетами) и тунгусами (эвенками). К 1616 году поморы, идя последовательно в Карское море, вышли в Обскую губу, проложив, таким образом, постоянный морской путь в Мангазею из Архангельска.
Построенный город практически мгновенно стал настоящим «клондайком». Конечно, золота тут обнаружено не было, зато вокруг него простиралась огромная страна полная соболя. Большая часть жителей охотилась на соболя и другого пушного зверя. Гарнизон острога был небольшим и составлял всего несколько десятков стрельцов, однако, несмотря на это, в городе постоянно находились сотни, а то и тысячи промысловиков. Одни из неё уезжали на добычу пушнины, а другие, наоборот, сюда возвращались.
Стоит сказать, что Мангазея очень быстро росла - за промысловиками в город быстро начал тянуться и ремесленный люд, здесь можно было встретить от портных до резчиков по кости. В это время в городе можно было встретить и богатых купцов из центральной России, и беглых крестьян, и, конечно, казаков. Функционировала в Мангазее съезжая изба, таможня, тюрьма, склады, торговые лавки, крепость с несколькими башнями. Интересным является тот факт, что всё пространство в городе застраивалась в чётком соответствии с планом и поэтому Мангазея имела аккуратную планировку.
У аборигенов скупались меха, а отряды казаков из Мангазеи доходили даже до Вилюя. В качестве валюты при торге с местным населением использовались мелкие монеты, металлические изделия, а также бисер. Морской ход после основания города очень сильно оживился и, несмотря на высокие риски, в город начали активно поставлять любые товары, начиная от свинца и пороха и заканчивая хлебом и сеном. В обратный ход суда шли нагруженные «пушной рухлядью» и мамонтовой костью. Благодаря большому количеству песца в окрестностях и своему быстрому развитию Мангазея получила прозвище «златокипящей». Ежегодно из города вывозилось по 30 тысяч соболей.
Стоит сказать, что здесь были места развлечения жителей Мангазеи. Во время поздних раскопок города археологами были обнаружены остатки книг, а также очень красивые шахматные доски и резные шахматные фигуры. Довольно многие горожане были грамотны, что совсем не удивительно при богатой торговле. В городе постоянно проживали обыватели, женщины и дети, ими велось собственное хозяйство - растили животных рядом с городскими стенами.
К огромному сожалению, после стремительного взлёта последовало быстрое падение города. Причин такому падению было несколько:
Во-первых, полярная зона была не лучшим местом для жизни человека. Прибывавшие сюда добытчики пушнины вынуждены были всё дальше уезжать от города, так как в его окрестностях пушной зверь был сильно истреблён. Стоит сказать, что для местных племён соболь не имел важного промыслового значения, и поэтому популяция этого зверя в северной Сибири была огромной, и её хватило на многие годы. Однако после 70 лет зверь начал иссякать.
Во-вторых, важной причиной падения Мангазеи стали бюрократические игры. В Тобольске воеводы косо смотрели на север, куда в обход их уплывала большая часть прибылей. Потому те воеводы начали строчить жалобы в Москву, требуя перекрыть Мангазейский торговый ход. Свою просьбу о закрытии морского хода они обосновывали тем, что по морскому пути в Сибирь могут проникнуть иностранцы. Но для англичан, шведов и голландцев путешествие через Ямал было слишком дорогим, рискованным и длительным.
Однако тобольские воеводы смогли в итоге добиться своего и в 1619 году на Ямале начали появляться стрелецкие заставы, которые разворачивали все суда, пытающиеся преодолеть этот волок. Предполагалось, что торговые точки после закрытия морского пути будут развернуты на юге Сибири. Однако в итоге проблемы наложились одна на другую, в результате чего и так бедневшая Мангазея начала ещё более быстро увядать из-за административных барьеров.
Ещё одной причиной быстрого увядания города стал быстро разрастающийся Туруханск. Люди постепенно начали покидать Мангазею, а центр пушного промысла сместился туда. Однако город пока ещё продолжал жить по инерции. Даже произошедший страшный в городе пожар в 1642 году и целый ряд произошедших кораблекрушений, из-за которых возникли перебои с хлебом, не заставили город прекратить собственное существование. Еще в 1650-х годах в Мангазее зимовали сотни промысловиков, однако это была уже тень того города, что возник здесь в начале столетия. Он продолжал медленно и неуклонно катиться к собственному упадку
В 1672 году вышел указ царя Алексея Михайловича об упразднении города Мангазея, после чего стрелецкий гарнизон города снялся и ушел в Туруханск. Вскоре после этого город покинули и последние жители.
Мангазея – это русский город в Сибири, который первоначально стал выгодным плацдармом для русских для дальнейшей колонизации региона. Удивительно, что Мангазея исчезла, словно ее и не было вовсе. Богатейший город просуществовал очень недолго и остался в памяти потомков загадочной легендой Заполярья.
***
Прорабство Трофима продолжалось недолго, до октября 1605 года, а потом Бедарева призвал к себе в Тобольск, как ему сказали, тамошний воевода Никита Васильевич Годунов, чем немало удивил его.
- Эко ты возмужал, зятек – сказал ему тесть при встрече. - Да и дома все без тебя подросли. Только жена твоя извелась в твое отсутствие. Дочь Настя к двадцати годам совсем заневестилась, и женихи вокруг вьются, только родители их кобенятся, опасаются после Бориса родства с нами. Зато Алексей к шестнадцати годам стал совсем на тебя похож, каким ты к нам явился от царя Ивана. Парень растет любознательный. Военному делу его, как тебя когда-то, я обучил, а вот по книжной учености, по знанию языков он меня давно уже превзошел. Твое время наступает учить его уму-разуму, да к делу приставить.
Они сидели в одной из горниц воеводских палат, и тесть рассказал ему, что по смерти племянника Бориса он попал в опалу, едва голову сохранил. Трофим к тому времени уже почти восемь лет пребывал за Уралом и о многом в Московских событиях не ведал. Тогда старший Годунов говорил ему:
- Ты помнишь, что бороду Богдану Бельскому по приказу Бориса выщипали, но сам Бельский остался жить, хоть и в опале. С этого многое для нашей семьи и началось. При его участии и по злой его памяти мой способный внучатый племянник Федор Годунов в царском сане был зверски убит год назад. Это произошло по приказу преступных бояр во главе с Богданом Бельским, Василием Голицыным и Петром Басмановым. Так эти отщепенцы пытались купить невинной кровью «просвещенного царевича» ближнее место в свите насильника и убийцы, безродного «ляшского вора» Григория Отрепьева. Это по их наущению он сослал меня сюда в Тобольск. А тогда до конца верными Федору остались только наемные немецкие офицеры, не потерявшие, в отличие от московитов, мужскую честь и человеческий облик. Меня рядом с ним в тот роковой час не было.
Далее Никита Васильевич добавил:
- Уже 20 июня сего года москвичи встречали Лжедмитрия, считая его законным наследником. Это было на моих глазах. Новый царь сразу вернул ко двору наших противников Романовых и других, опальных при Борисе бояр. Фактически, именно с этого времени началось правление Лжедмитрия в Москве. А следом пришла и моя опала – меня сняли со всех должностей, арестовали нашу усадьбу в Москве. На неё теперь зарится боярин Морозов, большой сторонник новой власти. Сам я, как видишь, оказался здесь. Женщин наших и детей твоих мы определили в твоей загородной вотчине, благо там стены прочные. Не знаю, дотянутся ли руки угодников Лжедмитрия до этих хором.
Злодей же Богдан Бельский после смерти Бориса вернулся из опалы в Москву, а в день торжественного въезда Лжедмитрия он целовал икону на верность ему. Он был очень любезен узурпатору. С Лобного места на Красной площади Богдан убеждал москвичей и клялся в царском происхождении самозванца, что он и есть истинный царевич Дмитрий. Его признание было особенно важным для Лжедмитрия, так как народ помнил, что Бельский был приставлен к царевичу Дмитрию. За это самозванец пожаловал ему чин боярина уже у себя в правительстве. Так аукнулось брадобрейство Богдана Борисом.
Слава Богу, Лжедмитрий не знает нашего боярского коварства - заговор против него среди бояр уже зреет. Я уже вижу, недолго ему царствовать. За дело взялся князь Василий Шуйский.
Лицо Никиты Васильевича несколько просветлело, и он продолжил:
- К власти в Москве он и придет - наш старый знакомец. И мне уже доложили, что он Бельского подле себя держать не будет. Пошлет куда, подальше из Москвы – предатель может предать ещё раз. Помяни мое слово, скоро обидчик наш, Богдан Бельский, сгинет. Ты знаешь повадки руководства вотчин государства нашего - они сумеют угодить новому царю.
Да, он был полезен Ивану Грозному в его неспокойное время. Он умен и способен ко всяким делам, но он так и остался беспокойным, честолюбивым и склонным к крамоле. Ты это знаешь. Он служил нескольким царям, но при неоднократных изгнаниях, он каждый раз новым правителем призывался на службу. Вот и племянник мой, Борис, царствие ему небесное, попался на эту удочку.
Трофим со всем этим согласился без лишних слов. Он, в свою очередь, рассказал Никите Васильевичу о своем пребывании в Сибири, про их путь, про битву с самоедами, о своем ранении и о тяготах строительства Мангазеи. Но и отметил, что он горд своим участием в этом деле. Сказал он тестю, что и его опала здесь тоже, похоже, началась. А вот про Томского старца он тестю ничего не сказал.
Годунов ему ответил:
- Другим тебя и не видел. Давно тебе пора бы вернуться к семье, но я точно знаю, что в Москве при Лжедмитрии тебя ничего хорошего не ждет. Под покровительством этой власти Морозов уже уцепился там за мою усадьбу. Не исключено, что и сюда, за Урал, к государственной и нашей собственности он протянет свои руки. Нужен ты мне здесь, Трофим. При всей моей воеводской власти в Тобольске нет у меня здесь надежных людей. Ты за восемь лет в этих местах людьми и знакомствами оброс. Да и ваять есть, что в этом городе.
Трофим согласился со своим наставником.
Он купил для семьи в Тобольске приличное подворье у предыдущего тамошнего воеводы. Деньги ему все пять лет в Мангазее тратить было некуда, потому скопившейся суммы от окольничей оплаты ему на это хватило. И наконец, он мог вызвать к себе семью. Дочь Настя ускорила эти планы.
Посватался к ней князь Петр Гагарин, и семья его была не против этого родства – как ни как, а Годуновы были царствовавшей семьей. На момент сватовства князья Гагарины не занимали какое-либо видное положение при дворе, не поднимаясь в чинах выше царских стольников. Зато они были прямыми потомками княжеского рода Рюриковичей. Знатность рода не гарантировала им безопасность. При Иване Грозном Гагарины оказались в опале и были помещены в Казанском крае, а двое из их рода были даже казнены. Жених Насте понравился, и она просила родительского благословления на брак с ним.
Никита Васильевич знал эту семью с молодых своих лет, и возражений он не высказал. Трофим в качестве отца ратовал за счастье дочери, памятуя свое непростое сватовство. Мать Анна была даже рада возможному родству без претензий в знатности. Её безродный Трофим сумел себя поставить и показать – на особом счету при двух царях был. Вот и Петр, возможно, за место под солнцем будет настойчиво бороться. Жизнь показала, что она была права. Бабушка тоже была рада выдать любимую внучку замуж - ей уже было пора. Словом, Настина семья благословила этот брак.
Свадьбу справили в Москве на подворье Никиты Васильевича. Трофим с тестем прибыли туда в честь такого события. Все прошло чин чином. В Тобольск Трофим Иванович вернулся с женой и сыном Алексеем - устроились они там неплохо. Феоктиста Ивановна осталась в Москве – молодым помогать, да за хозяйством присматривать. Никита Васильевич вернулся в Тобольск лишь через полгода и тоже довольный. Лжедмитрия к тому времени уже казнили. Новый царь Василий Шуйский снял арест с усадьбы и урезонил боярина Морозова в его поползновениях на их московскую собственность. Тем не менее, опалы с Годунова он полностью не снял, оставив его в Тобольске, – сильна еще была память о царе Борисе.
Глава 7: Тобольск
Памятуя свое обещание тестю, Трофим по возвращению из Москвы приступил к градостроительному плану и проекту Тобольского кремля. С основания в 1587 году город развивался как продолжение татарского поселения Сибирь - Кашлык, Искер, - являющегося некогда столицей Сибирского ханства, но ниже по Иртышу, ближе к устью Тобола. По преданию, Тобольск был основан в праздник Святой Троицы, а потому первой городской постройкой Тобольска стала Троицкая церковь, а мыс, где она пребывала, был назван - Троицким.
Под его алтарями и палатами, по преданиям, была создана целая система тоннелей, которые вели в разные части города. О существовании подземелий говорят и факты. Так, в своей палате бесследно исчез первый верховный владыка Тобольска Гермоген после обвала грунта, где открылись подземные пути и лазы под Гостиный двор, а также в архиерейский дом.
Есть легенды о золоте Хана Кучума, который почти 40 лет повелевал Западной Сибирью, пока не пришел Ермак. За время своего правления он собрал несметные сокровища и буквально сидел на золотых горах.
Когда казаки стали захватывать территории, хан пустился в бега, а по дороге припрятал в подземельях все свои ценности в холме Алтын-кыр недалеко от реки на месте Тобольска. Уже тогда местные жители пытались найти клад Кучума, но никому не удалось обнаружить ханское золото.
Вот все и роют, вместо того, чтобы строить.
По замыслу Трофима Тобольск должен стать символом, означавшим передачу власти над Сибирью русскому государству. Не зря он в 1590 году первым за Уралом получил статус города. Он требовал величия в своем облике. Тем не менее, будучи главным военным, административным, политическим и церковным центром Сибири, строился город первые двадцать лет хаотично.
В планах Трофима было нарушить эту традицию. В результате Тобольский кремль его проекта оказался единственным таким каменным сооружением, построенным в Сибири. Позднее Тобольский кремль стал резиденцией тобольских митрополитов и символом русского государства и православия в Сибири. Расположенный на высокой террасе белокаменный кремль вкупе с колокольней Софийского двора был органично вписан в окружающий ландшафт. Он сделал Тобольск самым красивым городом Сибири.
В его городском плане, как и в каждом городе, были своя каторжная тюрьма, точнее, тюремный замок. Позднее Трофим узнал, что здание уже построенной тобольской тюрьмы «обжили» призраки. Работники часто видели там привидения бывших заключенных, вещи менялись места сами по себе, а стоны и крики стали привычными ночными звуками. Они исчезли, когда город накрыла ладонь ангела.
По легенде, когда очередной владыка преподобный Киприан ехал в Тобольск, по дороге ему приснился странный сон. Явился ангел и сказал, что в городе будут рождаться «Богом поцелованные» люди и снизойдет Благодать Божья. Но только нужно построить церкви, чтобы они закрывали Тобольск как ладонь ангела. Так и сделали. В городе уже после его первого архитектора появились Крестовоздвиженская, Пятницкая, Рождественская, Благовещенская, Богоявленская и церкви Захария, Елизаветы и Михаила Архангела.
Трофиму было понятно, что самому ему ничего строить в Тобольске не придется. Его уже ждал новый Томский острог. По договоренности со старцем Тихоном время подходило. Слава богу, за претворением его проекта в жизнь здесь было кому проследить. Под его рукой с самого начала был архитектор и картограф Семен Ремезов, да и тесть был заинтересован.
К тому же, с самого начала проектирования он подключил к работе своего семнадцатилетнего сына Алексея. Он был удивлен его способностям. Тот изучил чертежное дело, перечитал все книги по проектированию и по строительству храмов и городов, какие можно было найти в Тобольске. Читал и иностранцев, изучил их чертежи и иллюстрации – переводчики ему были не нужны. Мало того, в совместной работе он замучил Трофима вопросами, внес немало дельных предложений. Работал он увлеченно, и сам был рад тому. Они с Семеном Ремезовым проделали огромную работу по оформлению проектов Трофима. От того работа спорилась, и к приезду воеводы Годунова из Москвы им было что показать ему. Никита Васильевич немало порадовался и проекты их группы одобрил – хвалил больше внука. Дело было за малым: добиться в Москве и изыскать на месте немалые ресурсы для строительства. Слава богу, подрядчики нашлись на месте, хотя и без московских мастеров было не обойтись. Дело закрутилось, купцы и поставщики материалов, чуя доходы, тоже зашевелились.
На удивление, нашла себя в Тобольске и любимая жена Трофима. Анна на правах дочери воеводы края и супруги пригожего архитектора пришлась ко двору у женщин местной знати. В городе открылись регулярные посиделки женского общества в их семейном доме – провинциальная жизнь стала веселей. Через московские связи Анны в Тобольск стали поступать приличные наряды и прочие румяна с белилами для женской красоты. Дело дошло до того, что туда потянулись целые обозы с таким товаром. Нашелся купец, который открыл большую лавку – все под патронажем Анны.
Довелось Трофиму Бедареву пережить на своем веку еще одну Российскую беду. Имя ей семибоярщина.
***
В июле 1610 года Василий Шуйский был свергнут с престола. Наследников у него не было, да и бояре не желали нового царя. Была образована боярская дума, которой и предстояло править страной. В ее состав входило семь представителей самых знатных боярских родов. Поэтому этот период истории России принято называть «Семибоярщина». Возглавил боярскую думу князь Мстиславский. В состав Семибоярщины вошли Ф.И. Мстиславский, И.М. Воротынский, А.В. Трубецкой, А.В. Голицын, Б.М. Лыков, И.Н. Романов, Ф.И. Шереметев.
Это были самые настоящие предатели, которые решили сдать страну полякам. Они решились на это чисто по свойским соображениям. К Москве в то время приближались войска второго Лжедмитрия с низами в своих рядах. А поляки, хоть и католики, и не русские люди, но зато они были представители верхов. Бояре бросились за помощью к польскому воеводе Жолкевскому, чтобы тот уговорил Сигизмунда сделать русским царем сына Владислава. Далее 17 августа 1610 года был подписан договор о призвании польского королевича на русский престол. Условия договора ограничивали власть царя. Тем не менее, 27 август 1610 года Москва присягнула Владиславу. В числе других присягу приняли и Романовы - и Михаил тоже. После подписания прошения к королю Сигизмунду под Смоленск было отправлено большое посольство, почти 200 человек. Возглавляли его Филарет (Федор Романов) и боярин Голицын от Семибоярщины.
В августе 1610 года польские войска вплотную подошли к Москве. Бояре, видя плачевность ситуации, предложили сыну польского короля Владиславу возглавить Россию. Единственным условием русских было принятие новым царем православия. Патриарх московский Гермоген был против этого, а в городе начались волнения. Семибоярщина решила впустить в Москву польские войска, чтобы те усмирили жителей – в городе воцарились поляки. В Москве возникло новое правительство в ожидании Владислава. Возглавили его боярин Михаил Салтыков и торговый мужик, то есть купец, Федор Андронов. Обратите внимание, в правительстве Москвы появился представитель Посадского люда. Это означает что московский посадский люд, его богатая часть, активно агитировала и выступала за польского королевича на русском престоле. То есть фактически тоже выступили в качестве предателей.
Пользуясь слабостью России, Шведы оккупировали северную часть страны. В это время в действительности стоял вопрос о выживании России. Шведы удерживали Новгород. Новый Лжедмитрий возобновил свою деятельность в России. Польские войска хозяйничали в западных землях страны и в Москве. Они вели себя как завоеватели. Семибоярщина уважением народа не пользовалась.
В этот тяжелый момент русскому народу самому пришлось спасать страну. Поднялось народное ополчение. Первыми подняли восстание против оккупантов Рязанцы. Восстание поднял Прокопий Лупянов. В марте 1611 года главные силы ополчения, которыми руководил князь Дмитрий Пожарский, стояли у стен Москвы. К этим силам присоединились и жители Москвы. Поляки отчаянно сражались и вынудили народ отступить.
Летом 1611 года положение в стране значительно ухудшилось. Смоленск, который 20 месяцев сопротивлялся полякам, вынужден был капитулировать. Новгород был полностью оккупирован шведами. Крымский Хан подвергал набегам юные рубежи государства. На этом фоне началось новое народное освободительное движение, которое было поднято в Нижнем Новгороде осенью 1611 года. Организатором ополчения стал Кузьма Минин. Силы восставших были малы. Понимая это, Минин направляет грамоты по всем городам России, призывая все подняться на борьбу с иноземными захватчиками. Люди со всех городов стягивались к Нижнему Новгороду. Войско народного ополчения вновь возглавил Пожарский. Желая всеми силами не допустить союза Польши и Швеции, Пожарский сумел убедить шведов, что россияне поддержат идею передачи русского престола шведскому принцу.
В марте 1612 года объединенное войско отправилось на Москву через Ярославль, где войско пополнилось новыми членами народного ополчения. В июле армия вступила в Московские земли. На помощь полякам выдвинулся гетман Ходкевич, который был разбит 24 августа силами объединенного народного ополчения. В результате войска Пожарского заняли западные окраины Москвы, а остатки войск первого ополчения под командованием Трубецкого, занимали восточные окраины. Положение польских войск, которые заняли Кремль, казалось безвыходным. Они были окружены, а Ходкевич, присланный к ним на помощь, был разбит под стенами Москвы. 22 октября 1612 года силы народного ополчения заняли Китай-город. Дальнейшее сопротивление было бесполезным. Поляки сдались и полностью покинули Москву. Польский король этого поражения не принял и желал всеми силами захватить Москву назад, но был разбит под Волоколамском и с оставшимся войском выехал в Польшу.
На этом закончился период междуцарствия на Руси, который принес столько бед русскому народу. Семибоярщина, преследуя только свои корыстные интересы, поставила российское государство на грань исчезновения.
***
С приходом к власти семибоярщины вновь обострились отношения у тестя Трофима с боярином Морозовым. Тот было притих при Василии Шуйском, но при поддержке боярской власти он возобновил свои поползновения на собственность Годунова. В московскую усадьбу он не полез, поскольку там обосновался молодой князь Петр Гагарин с семьей, а тягаться с прямым потомком Рюриковичей ему было не с руки.
Теперь у Никиты Васильевича произошла ссора с боярином Морозовым за сибирское наместничество. Тот опять был богатейшим царедворцем и крупнейшим землевладельцем в Московском царстве. А Сибирские товарные и налоговые доходы не давали ему покоя. В результате этой тяжбы стареющий Годунов оказался в тюрьме в июле 1612 года - кто бы сомневался, опальных людей сильные мира сего били всегда. По иронии судьбы построен был тот тюремный замок по проекту его зятя.
Сам Трофим Бедарев, на счастье, в это время был в Тобольске и принял самое деятельное участие в его нелегких обстоятельствах – поддерживал семью и самого тестя. Боярин Никита Годунов был освобожден из заключения царем Михаилом Романовым лишь в мае 1616 года. Сделал это новый царь не по милости, а по соображениям публичной лояльности – Годуновы Романовым были уже не страшны. Далее он даже был восстановлен на дворцовой службе. Он участвовал в обороне столицы и защищал укрепления Кремля от Арбатских до Никитских ворот во время похода польского королевича Владислава Вазы на Москву в 1618 году. Затем он был отправлен наместником в Кострому.
Трофим все это время находился в Тобольске, чем только радовал свою семью. Раз в два года он уезжал сначала в Томск, а потом уже проторенными путями по Иртышу в Мангазею. Для своего окружения он ездил в города, которые сам проектировал и строил. Там тоже его помнили и всегда встречали радушно. В Мангазее он всегда в одиночку бродил по округе с котомкой на плечах. Возвращался в гостиный двор он уже с пустой котомкой. В разговоры о целях своих прогулок он никогда не вступал, но, при этом, был светел лицом и одухотворен. Он один знал, что дух Ямала снова принял его поклонение и дары...
Дома он много времени проводил за книгами древнегреческих и европейских философов, были у него и старинные русские тексты. Он много общался с сыном, помогал ему в его строительных проектах, но сам ими уже мало занимался. Он постепенно привил и Алексею любовь к тем книгам. Они подолгу беседовали с ним об их содержании. Сын опять удивил отца тем, что значительную часть этих книг он прочел еще в юности и самостоятельно. К двадцати пяти годам он возмужал, стал умудренным, но любопытства не потерял.
ЧАСТЬ 3: ДОРОГИ ПРЕДКОВ
Пути к двум океанам
***
Этапы освоения Сибири русскими первопроходцами
В 1581-1585 годах состоялся поход Ермака в Сибирь при царе Иване Грозном Рюриковиче и в начале царствования Бориса Годунова. Далее вплоть до основания Томска освоение Сибири шло в условиях Великой Смуты в государстве русском, и это удивительно. По времени этот исторический процесс выглядел так - очень стремительно:
- Тюмень (1586 год);
- Тобольск (1587 год);
- Сургут (1594 год);
- Салехард (1595 год);
- Мангазея (1601 год);
- Томск (1604 год);
- Енисейск (1618 год);
- Кузнецкий острог (1618 год);
- Красноярск (1628 год);
- Якутск (1632 год);
- Охотск (1648 год) – первый порт на Тихом океане;
- Иркутск (1652 год).
В 17-19-х веках Сибирь осваивалась за счет вынужденного бегства старообрядцев, ссылки мятежников и декабристов из Центральной России главным образом в Забайкалье. С начала 18-го века основную массу переселенцев составили беглые крестьяне в основном на Юг Западной Сибири. Со второй половины 19-го и первую половину 20-го веков уже всю Сибирь осваивали столыпинские переселенцы, раскулаченные крестьяне, опальные священнослужители и «наказанные» народы.
***
Глава 1: Енисейск
С некоторых пор Алексей стал все чаще просить отца отпустить его на освоение новых земель для государства Российского. Этому Трофим не мог возражать, помня давний наказ Ивана Грозного. Под причитания матери они стали собирать сына в новый город Енисейск, а дальше, как судьба укажет. Личную жизнь Алексей в Тобольске не устроил, жениться не успел – не нашлось барышни по сердцу. Хотя воздыхательниц у такого красавца было много. С освобождением деда Никиты из тюрьмы летом 1616 года, Алексей засобирался в путь за своей судьбой.
Никита Васильевич написал по поводу внука письмо енисейскому воеводе Я.И. Хрипунову в Туруханск. Он его ставил на эту должность, потому рассчитывал на него в устройстве дел Алексея на Енисее. Он дал ему хорошую характеристику в качестве возможного строителя и зодчего, ссылаясь на его дела в Тобольске. Воевода особо был рад этому, как был рад и услужить своему бывшему начальнику, избавившемуся от опалы. Благодаря поддержке Хрипунова, Алексей без проблем попал в первый отряд казаков, направляемый для строительства Енисейского острога. Формировался тот отряд, весьма кстати, непосредственно в Тобольске. Возглавил его тобольский сотник Максим Трубчанинов.
Только на следующий 1617 год Трубчанинов укрепился на лесном берегу Енисея со своим отрядом. Он сразу приступил к строительству острога. В этом ему сильно помог боярский сын Алексей Бедарев, данный ему воеводой в качестве специалиста по строительству. К осени сюда подоспел отряд казаков, которые возглавляли боярский сын Петр Албычев и стрелецкий сотник Черкас Рукин. Строительные работы закипели по плану Алексея - пригодился ему Тобольский опыт.
Накануне того похода к Трубчанинову, когда ватага отважных казаков была уже собрана, явился тобольский купец Анисий Барков. С молодости он промышлял пушным ремеслом, ходил и по Иртышу, и Оби к Мангазее и до Туруханска. Но стало ему несподручно того зверя добывать. Решил Барков продавать купцам мягкую рухлядь, сукно и кое-какое золото-серебро, если удавалось добыть, – с иным добром Анисий не связывался.
Так вот, пришел купец с подарком и угощением: нож принес, коим бриться можно, и малый бочонок греческого вина. Сначала в угол встал, помолился, ибо, купечеством промышляя, набожный стал, затем и говорит:
– Прими от меня в дар, сотник! От моего чистого сердца и с помыслами благими.
Можно сказать, чести удостоил, однако Максим знал, что Анисий без нужды в гости не ходит и даров не приносит – знать, есть у него дело какое-то. Говорили, если он узнает, какой отряд и куда нацелится, то при своем интересе, заранее тайный договор с командиром учиняет - бывает, даже поможет казаков в дорогу снарядить. С одной стороны добро - привез купцу добычу и отдал. Но с другой стороны, искать-то приходится того, чего Анисий хочет.
Сотник дары оценил, особенно по нраву пришелся нож – и не оттого, что рукоять и ножны искусным серебряным узорочьем отделаны. Дабы вшей не заводить на долгих, суровых путях, казаки бороды и головы обривали, оставляя лишь усы. На обратной же дороге вновь отращивали и возвращались, какими уходили. А для бритья не всякий нож годился. Лезвием купеческого дара Трубчанинов руку свою мохнатую разок и слегка скребанул, волос даже без треска посыпался…
Принял Максим дары, из бочонка по кубку вина налил.
– Слышал, ты, сотник, на Енисей изготовился?
В казацком братстве было принято таить свои промыслы, тем паче от сторонних людей. Однако Анисию да еще некоторым купцам в Тобольске подобное дозволялось.
– Отправляет нас туда воевода Хрипунов острог строить.
Анисий пока что таился, не выдавал намерений и пытался показать, что ему много чего про поход сотника известно.
– Сказывают, что края те еще купцами не освоены.
Тобольские купцы в ту пору еще были числом малы, да сноровистые и дерзкие. Не могли они мириться, что в тех землях кто-то будет отнимать их промысел. Соперничать с ними Барков не собирался, напротив, хотел вперед поспеть, чтоб самому от той земли доход иметь.
Трубчанинов виду не подал.
– И между вами случаются раздоры…
Коль и про острог изведал Анисий, знать в отряд затесался прикормленный им казачок – такой вывод сделал сотник. Сделал и задумался: а почто купец в сей час перед ним раскрывается? С каким таким делом явился, коль заранее своего лазутчика заслал, а ныне дары преподнес?
Ежели Барков что-либо ведает о перспективах того острога, то беду можно навлечь не только на боярина Хрипунова – на все Енисейские земли, ибо Анисий непременно захочет все промыслы там под себя забрать. Пока в ту лесную, недоступную Енисейскую землю ему пути нет, не посмеет пойти глубоко в непроходимые дебри …
Трубчанинов со своими казаками ранее изрядно повоевал с инородцами. Хоть и говорили, будто у диких кочевых племен одна душа на всех, но все одно кровь их пролита и свою душу спасать след. У него был уговор с боярином – в город тот сторонних людей не пускать.
– А ты что это, Анисий, по государевым вотчинам шаришь? – не сразу спросил сотник. – Место себе присматриваешь в новых краях? А то давай к нам в отряд.
– Попросился бы к тебе, сотник, – навострил тот хитрый глаз. – Да летами стар и увечен телесно. А, посему, советом хотел помочь, да снарядом, коль потребуется, оружием…
Кроме купечества, Барков держал кузни и стрельню, где ремесленные люди ковали мелкий ратный припас, известный на весь Тобольск, – даже воевода заказы делал для своих стрельцов.
Купец кубки наполнил, отхлебнул и отер вислые усы.
– Силу ты добрую собрал на Енисей, да еще одну ватагу и я туда снарядил. Думаю, что она там пригодится. Дело твое невольное. Но есть мое к тебе предложение: ты, сотник, острог тот поднимай. Возьми обе ватаги под свою руку.
– Я получил приказ и инородцев в том краю под свою руку взять, – предупредил его Трубчанинов. – Зорить их приказу нет – пусть ясак государю платят.
– И это я зрю, сотник. И не подвигаю тебя этот обычай нарушать…
– Что же мне для тебя делать на Енисее?
– Ставить крепкий город на тех торговых путях.
Трубчанинов отпил вина и засмеялся:
– Забыл ты, Анисий, нашу задачу! Город построить легче, чем добычу с него с самого Енисея потом сюда доставить. А мною край тот незнаемый, дороги не хожены…
– Ты бы и разведал, да Енисейский острог поставил. Мне рассказывали, что края те привольные – душа трепещет…
– Да и на что они тебе, коль ныне там инородцев тьма?
Глаз купеческий видел много. Сотнику почудилось, знает он что-то про те места – пограбить не прочь! Отстать не хочет, а что бы тогда он к нему явился со своим предложением и содействием? Но того не разумеет он, что в руках у Трубчанинова дело государево. А как пойдут по берегам рек вокруг Енисейска торговые тропы Барков своего не упустит.
Так оно и вышло. Стал Енисейск крупным торговым и культурным центром. Сказать, что у Алексея там было много работы – это ничего не сказать.
***
Енисейск считается одним из старейших сибирских городов. С его прошлым нераздельно связана история присоединения Восточной Сибири к России.
Русские первопроходцы проникали на территорию Енисейского района двумя путями. Первый - морской, через Енисейскую губу. Второй - сложной дорогой из Мангазеи по рекам и по волоку на речку Туруханку, которая была левым притоком Енисея. В начале XVIII века главным становится путь с притока Оби реки Кети по 60-верстному волоку на Кемь, впадавшую в Енисей на 10 верст ниже будущего Енисейского острога. Опорными пунктами русских являлись Маковский (1618) и Енисейский (1618) остроги.
Так случилось, что Енисейск называли отцом сибирских городов, и историческим центром. Его, наряду с Томском, Иркутском и Кяхтой, внесли в базовый список освоения востока России.
Енисейск был основан в 1618 г. отрядом казаков, которые возглавляли боярский сын Петр Албычев и стрелецкий сотник Черкас Рукин. Строительство Енисейского острога годом ранее начал отряд тобольских казаков во главе с Максимом Трубчаниновым. Острог встал на левом берегу Енисея в 8 верстах от устья Кеми. Позднее воеводой стал Я. И. Хрипунов. Перенес туда свою резиденцию. Благодаря его энергичным мерам, вокруг острога начинает формироваться постоянное население. Этому также способствовало то, что через острог пролегала оживленная дорога, по которой ездили «государевы посланники и гонцы, и всякие служилые люди». Кроме того, Енисейск являлся перевалочным пунктом на волоке Тобол — Иртыш — Обь — Кеть — Енисей — Ангара — Лена и занимал ключевое положение, так как стоял у входа в Ангару. Через Енисейск шли торговые пути на Москву, Мангазею и на восток — в Прибайкалье, Забайкалье, Амур, Китай.
Благодаря расположению на основных водных путях, Енисейск начал быстро развиваться и уже в 1626 году получил статус уездного города. Енисейские казаки распространили свое влияние на территории бассейнов рек Ангара, Лена, Подкаменная и Нижняя Тунгусска. Основным видом хозяйственной деятельности в лесах Енисейской Сибири являлась охота на соболя и других пушных зверей.
Во второй половине XVII века Енисейск стал одним из крупных промышленных центров в Сибири после Тобольска. В городе было развито кузнечное дело, судостроение, железоделательное производство, деревообработка. Енисейск в конце XVII века был центром сибирской иконописи. В городе быстро был построен первый каменный Богоявленский собор на городской набережной.
Сразу после основания к Енисейску было приписано девять ясачных волостей, и он получает статус уездного центра. С 1626 г. Енисейск — уездный город Тобольского, с 1629 г. — Томского разрядов, а с 1677 г. становится разрядным городом, в подчинении которого находятся Енисейский, Мангазейский, Красноярский, Иркутский, Нерчинский и Албазинский уезды.
Быстро распространив свое влияние на обширные территории по среднему течению Енисея, бассейнам рек Ангары и Лены до Забайкалья, енисейская администрация начала взимать ясак с местных кетских и тунгусских племен. Пушные богатства привлекали на Енисей массу промышленников и скупщиков пушнины.
Начиная с XVII века, Енисейск являлся оживленным торговым центром Восточной Сибири. Город славился производством сельскохозяйственных орудий, судостроением, литейным делом, резьбой по дереву. Город был центром золотодобывающей промышленности. В это же время в Енисейске сформировалась местная архитектурная школа сибирского барокко.
Путешественники, учёные, дипломаты, чей путь пролегал через Енисейск, отмечали великолепие береговой панорамы города. Сначала по пути различались колокольни, а по мере приближения над рекой вырастали зеленые и золотые купола и белые стены церквей…
В городе велось оживленное каменное строительство, и по своему благоустройству Енисейск считался среди современников одним из лучших уездных городов в Сибири. Богатые промышленники обустраивали свои дома и быт с претензией на европейский вкус. В городе при их старании организуются музыкальные вечера, появляется кружок театралов, в доме золотопромышленника Баркова было открыто благородное собрание. В купеческих семьях вошло в моду давать образование детям - в городе позднее открылась женская прогимназия и мужская гимназия.
В 1895 г. купчиха В. А. Баландина, обучавшаяся в Сорбонне, открыла в Енисейске воскресную школу для 20 девочек, в которой сама вела занятия. В 1898 г. на ее средства было построено здание для городского женского училища. При нем по инициативе Баландиной была открыта бесплатная библиотека, которая фактически стала центром общественной и культурной жизни города.
В середине XVIII века Енисейск достиг своего высшего расцвета и даже вошел в десятку крупнейших городов России с населением около 4 тыс. человек. Но в XIX веке Енисейск потерял роль экономического центра в связи со строительством Московского тракта. Всплеск экономической активности в городе произошел в 1840-1860-ые годы в связи с «Золотой лихорадкой» в Енисейской Сибири. В середине XIX века начали активно разрабатывать богатые золотые месторождения на горном массиве «Енисейский кряж», который расположен на правом берегу реки Енисей.
В связи со строительством Транссибирской железнодорожной магистрали в конце XIX века, которая прошла через Красноярск, Енисейск утратил окончательно свое экономическое значение и превратился в провинциальный город. Численность населения тогда упала с 11,5 тысяч человек до 5,8 тысяч.
***
Когда Алексей через два года из Енисейска первый раз приехал в Томский острог в 1620 году, отец взял его с собой в поход по его подземельям. Заходили они в них на склоне таежной речки - были и другие места со слов Трофима Ивановича. Они уходили туда тайно и, возвращаясь, шептались и перемигивались на глазах у красавицы Ольги, молодой белоглазой чудинки-управительницы их дома, – та только улыбалась. Она была младшей правнучкой Тихона. Он в ней души не чаял. Дом тот, кстати, за два года с последнего приезда Трофима существенно расширился. В нем по его проекту появилась большая общая палата, приросла трапезная комната, стало несколько личных комнат для приезжих гостей.
И чем больше они ходили по катакомбам, тем сильнее у Алексея разгорался интерес к ним. Старец Тихон в тех походах уже не участвовал. Он проводил время за книгами или в раздумьях в одной из комнат их нового дома под присмотром своей правнучки Ольги.
По приезде Алексея он только глянул на боярского сына и сразу понял, что он чистой породы и уже много знает, а свет над его головой был не хуже, чем у его отца. Он благословил младшего Бедарева на подвиг хранителя и наказал отцу, чтобы тот готовил его и обучал. На этой встрече он впервые сказал им, что подходит его время собираться в мир Нави к своим предкам.
Отец ранее рассказал Алексею, что именно здесь его готовили в хранители древних знаний. Он все время радовался, когда уходил в подземелье, и норовил забраться куда-нибудь в незнакомые его закоулки. А теперь еще и сына всюду таскал с собой.
Алексей скоро догадался, что они всегда там приходят в хранилище древних книг, а не в место, где, скажем, содержалось золото, которого там, кстати, было много. Уединившись в библиотеке, они обсуждали интересные тексты, рассматривали старинные карты, обсуждали маршруты миграции предков, что-то записывали из того, чего не встретишь в лучших библиотеках там наверху. Возвращались они обычно веселыми, строили новые планы, однако иногда были озабоченны – не удавалось найти нужную информацию. Библиотекой той заведовали родители Ольги - Охрим и Ефимия. Они состояли в высоком ранге хранителей письменных источников знаний о предках. К сожалению, их зрение уже не позволяло им работать на поверхности, потому они все время проводили в общении с соплеменниками и в уходе за книгами под землей.
Отец и сын часто встречали в катакомбах людей чуди белоглазой. Те их не боялись, считали своими. Со слов старца Тихона, Трофим передал Алексею, что многие из них могут нормально жить только под землей – их глаза не терпят солнечного света. Зато здесь они и ремеслом занимаются, и поют на праздники. Потому люди наверху часто слышат пение земных недр или голоса, доносящиеся из-под земли. Иногда вечерами они выходят и поют на поверхности.
В самом начале их походов батя сказал Алексею, мол, смотри, это чудские девки так в недра заманивают обычных парней и рассмеялся. А того уже, похоже, и заманивать не нужно было. Он все больше засматривался на чудинку Ольгу, уж больно она пришлась ему по душе. Вечерами на своем подворье он часто засиживался с ней и вел душевные разговоры. Та ему отвечала со всем вниманием.
Трофим видел это и не возражал – пора уже была Алексею к тридцати годам определяться в личной жизни. Старец Тихон тоже благословил их общение. К тому же, Ольга среди томской чуди была в числе немногих, кто мог на поверхности жить обычной жизнью.
Все это было интересно, однако Алексею через месяц пришло время возвращаться в Енисейск. Работы там у него было много.
Перед самым отъездом к нему подошла Ольга, присела рядом и спрашивает:
– Ты вернешься?
Он даже головой замотал, давая ей положительный ответ.
- Люба ты мне, Оля – без тебя мне теперь никак.
Она же говорит:
– Дай мне руку свою.
Глаза у нее были совсем светлые, и она улыбалась.
– Я тебе подарю колечко, – благоговейно сказала она. – Ты меня не забудь.
И надела свой дар на его палец.
Он смутился и в первую минуту не знал, что делать. Потом признался ей в любви по-настоящему. Они поцеловались…
Глава 2: Томск
Все началось с весны 1607 года, когда, особо не объявляя причин, Трофим засобирался в Томский острог. Больше всех тому удивился его тесть. Но, видя, какую работу по Тобольску тот проделал со своей командой, сильно возражать не стал. К тому же, тот острог был под его рукой, как у Сибирского воеводы. Там тоже строить нужно правильно и красиво. Анна за своими делами уже привычно согласилась, надеясь, что отъезд мужа будет не долгим. Сын оставался здесь в деле под руководством Семена Ремезова. Теперь он будет сам в реальном строительстве постигать свои навыки – ему здесь было интересно. С тем Трофим спокойно отправился в дальнюю дорогу. Видно, правда, что дух Ямала ему помогал.
Никита Васильевич написал казачьему голове Гавриле Писемскому, который основал острог на берегу реки Томи по приказу Бориса Годунова в 1604 году, что направляет ему в помощь при строительстве боярина Трофима Бедарева. Так что встретили его там с радостью – таких мастеров в Томске явно не хватало – обустроили ему бытовые условия в виде отдельного дома, а рабочую мастерскую в палатах у головы он делил вместе с местным зодчим Афанасием Петровым.
Оглядевшись, Трофим быстро разобрался, что основные события там начались три года назад - с января 1604 года. Тогда в Москву приехало посольство во главе с князем эуштинских татар Тояном с просьбой о возведении на реке Томи острога. Он был необходим для защиты их от нападений воинственных соседей: енисейских кыргызов и калмыков. Уже летом того года по указу царя Бориса Годунова, удовлетворившего просьбу Тояна, на южном мысе Воскресенской горы, возвышавшимся над правым берегом Томи было начато строительство Томского острога. Строили его, как говорил Афанасий, быстро и руками самих казаков, да местных татар – спешили закончить до холодов. Как говорится, что вышло, то и вышло. Тем не менее, это ознаменовало включение новых земель в состав России и полный переход эуштинских татар под власть московского государя.
На этом этапе и застал Томск Трофим. Для начала предстояло им вместе с Петровым облагородить крепость. Он предложил Афанасию с ним не чиниться по боярскому его званию. Памятуя о главной своей цели в Томске, он даже предложил быть в помощниках у зодчего, чем того удивил. Томскому голове нужно было только дело, а кто главный ему было неважно. Так Трофим получил свободу в своих действиях для встреч со старцем Тихоном.
Начать они Афанасием решили с резиденции местной администрации. Пока же она представляла собой четырехугольник малой площади, укрепленный стенами-городнями. Внутри стен располагались воеводская канцелярия, воеводские хоромы, житницы, амбары и погреба, где хранились зелье (порох), хлеб, пушнина. Однако начинать пришлось со строительства деревянной церкви – без этого никак. В шатровом варианте по проекту Трофима она получилась очень красивой и высокой. В итоге, учитывая общую обстановку, по углам церкви были выстроены сторожевые башни, высота которых не превышала 3 саженей.
По замыслу Трофима к передней стене города и будет примыкать собственно острог существенно большей площади. Он будет иметь 3 стены из заостренных вкопанных вплотную столбов в сажень высотой. Длина острожных стен должна составлять 604 сажени 2 аршина (1289 метров). В этом остроге служилые люди будут нести караульную службу у пушек на башнях и в разъездах, собирать ясак с местного населения. Такой сторожевой город послужит в дальнейшем опорной базой для всей округи. Зодчий Петров с этим был согласен.
Далее по плану градостроительства, составленному Трофимом, крепостные сооружения Томска должны быть расширены. Для защиты населения, жившего внизу под Воскресенской горой, по берегам таежной речки Ушайки предстояло построить новый острог, который следовало назвать «Нижним», а старый острог останется «Верхним». Все это претворять в жизнь принялся Афанасий Петров. Трофим же сосредоточил свое внимание на проекте каменной Воскресенской церкви. Его он сделал, учитывая весь свой опыт, но чертежи те были отложены в долгий ящик. Томск первые десятилетия строился городом деревянным. Тем Бедарев за три года и закончил свое пребывание в Томске в качестве зодчего.
Однако мало, кто знал, что в самом начале своего пребывания в остроге он, ожидаемо, встретился со своим новым наставником старцем Тихоном. Тот подошел к нему на торжище и тихо сказал:
- Ну, здравствуй, Трофим Иванович. Я тебя уже заждался...
Следом они уединились в доме старца на краю Томского посада. Стал Тихон совершенно седым со времен их встречи в Мангазее. Глаза его были по-прежнему умные, но еще более выцвели. У него была аккуратно постриженная белая борода и длинные до плеч такие же белые седые волосы.
В избе его всё было к месту - ничего лишнего. Вдоль стен двух смежных комнат и в горнице, куда привёл старец Трофима, стояли широкие прочно сделанные, украшенные затейливой резьбой лавки, а под высоким потолком виднелись заложенные книгами и рукописями полки. В красном углу горницы, вместо традиционных икон, стоял красивый столик, на нём виднелась явно самодельная толстенная восковая свеча и груда каких-то странных камней. В доме царил терпкий запах свежего мёда, воска и каких-то незнакомых гостю трав.
Тихон, очевидно считая, что разговор будет долгим, сходил на кухню, принёс нож и каравай свежего душистого хлеба, поставил на широкий дощатый стол крынку брусничного морса, добавив к ней резной самодельный деревянный поднос, доверху наполненный нарезанными медовыми сотами. Потом, жестом пригласив его сесть, сам уселся напротив и начал разговор:
- Твою усадьбу здесь, Трофим Иванович, нужно построить с обширными помещениями. Об этом просит тебя наша община. Из неё будем делать место для скрытых, но публичных встречь единомышленников по распространения здесь ведических знаний.
- Это мне по силам – ответил Трофим.
Старец сказал для начала:
- Тебе надо учиться и учиться многому. По-настоящему образованному человеку необходимо знание нетрадиционное - им владеют пока немногие...
- Что ты имеешь в виду? – спросил Трофим.
Услышав вопрос, собеседник несколько секунд смотрел ему в глаза, а потом с расстановкой сказал:
– Когда-нибудь ты и сам во всём разберёшься, но раз уж начался такой разговор, то я кое-что тебе подскажу. Древние духовные традиции никогда не пресекались. Это наше достижение. И тебе это надо знать. Запоминай и слушай: духовная традиция некогда погибшей Атлантиды – ты про неё слышал - через тысячи лет проросла в нынешнюю христианскую цивилизацию Запада. Орианская же духовная традиция породила «Великую Русь», то, что мы в настоящее время называем Россией, или то, что после её гибели останется. Дело не в названии, а в том, что наполняет единое духовное пространство той или иной цивилизации.
Сказанного знахарем Трофима обожгло, когда он понял, что Россия может погибнуть! Старик же бесстрастно продолжал:
– Теперь, я думаю, ты понимаешь, что люди, подобные мне, подразумевают под термином «традиция»? То древнее, тайное знание давно исчезнувших цивилизаций, которое вот уже тысячи лет собирают и накапливают в свои скрытые хранилища адепты тайных обществ... Уяснил? – закончил он с улыбкой.
Трофим прямо спросил:
– Неужели Россия обречена?
– Ах, вот ты о чём? – засмеялся знахарь. – Лет через пятьсот-шестьсот она будет разрушена изнутри, причем, дважды. Как это произойдёт, ты не увидишь. Не беспокойся, завоевать нас никто не завоюет. Это ещё один закон, который тебе надо запомнить - Великую Русь военным путём сокрушить невозможно. Сколько раз пытались, да ничего не вышло... – глаза его стали задумчивыми и грустными.
Слушая его слова, Трофим, наконец, понял, что старик говорит с ним открыто. Тихон будто услышал его мысли, и в подтверждение он добавил:
– Слушай внимательно. Понимаешь, очень многое о человеке записано в его силовом коконе, или в ауре, как его называют на Востоке. Так вот, взглянув на твой силовой кокон, я сразу же понял, с кем имею дело. Там у тебя написано, что ты от рождения наделён талантом познания, но в голове у тебя пока хаос...
Видя растерянный вид собеседника, Тихон, хлопнул ученика по плечу.
– Главное в том, что в коконе записан смысл твоего прихода на Землю. Это то, что на Руси всегда называлось «роком». Не надо путать – это не просто судьба, а та жизненная программа, которую Создатель обязывает человека выполнить в данном воплощении. Собственно, для реализации её ему – человеку - и даётся та самая жизнь, которую многие используют далеко не по назначению...
Тихон замолчал, налил по кружке морса, достал из подноса увесистый пласт медовых сот и, жестом показав, чтобы он к нему присоединился, продолжил:
– Я внимательно познакомился с твоим «роком», Трофим, – сказал он.
– Объясни мне несмышлёному, – пошутил тот.
– Жаль, что ты не знаешь «закона действия», – вздохнул старик. – По-русски он звучит так: «Как аукнется, так и откликнется», если доходчивее, то «Чем меришь, тем тебе будет и отмерено». Понял?
- Так ведь это закон кармы, я про него читал у индийских мудрецов, – ответил он Тихону.
- Это так, однако, не торопись.
Осушив свой ковш брусничного морса, старик-хозяин стал объяснять:
– Есть такая судьбоносная планета Сатурн. Он оборачивается вокруг Солнца за 29 земных лет. Это его год, или цикл. Обычному человеку по жизни отмерено два таких оборота Сатурна. Здесь у нас на Земле принято считать, что все долги прошлой жизни человек обычно отрабатывает за время первого его цикла. То есть к 30-ти годам, следовательно, на четвёртом десятке лет жизни, как у тебя, если не набран новый тяжёлый долговой груз, живи и радуйся, иди по пути своего предназначения. Так ведь нет. Очень многие люди предают Создателя. Одно это является тяжким преступлением, постепенно к нему прибавляются тысячи других грехов... Теперь сам подумай, куда может завести материальное сознание отступника? То, что оно предельно таковое, думаю, тебе ясно, иначе бы человек и Создателя, и себя не предавал. Это ведет его прежде времени к могиле. Для таких людей второй цикл Сатурна и является пределом долголетия. Видишь, - это ещё один закон нашей земной реальности. Ну что, уяснил?
Наклонившись над столом, знаток мудрости достал с подноса увесистый кусок медовых сот, положил его на краюху хлеба и, протянув Трофиму, сказал:
– «Соловья баснями не кормят». Давай ешь, не стесняйся.
Тем временем он продолжал:
– Изучив твой силовой кокон, я понял, что передо мной человек целостный, не предатель. Ну, как тебе не доверять? Я ведь тоже такой, просто больше знаю. Придёт и твоё время, и ты будешь многое знать. Думаю, оно уже пришло.
Старик, встав из-за стола, пошёл в «Красный угол». Быстрым и ловким движением он достал откуда-то трут, старинное кресало, высек огонь и торжественно зажёг восковую свечу.
На дворе вечерело. В комнате царил полумрак. Внезапно вспыхнувший огонь оживил горницу. Блики его дрогнули на стенах, и в тот момент в душе у Трофима возникло что-то необъяснимо возвышенное. Он как завороженный смотрел на свечу, на ставшего понятным и родным старика.
- Моя свеча погасла более тридцати лет тому назад, когда простился я здесь на поверхности земли с последним своим учеником, погибшим от рук кромешников – тихо проговорил старик. – Теперь она снова имеет право на огонь.
Старый ведун - теперь Трофим уже не сомневался, что перед ним был один из волхвов - стоял перед свечой и рассматривал лежащие перед ним камни. Его лицо, освещённое пламенем, казалось отлитым из бронзы. И только тут гость увидел, как красив этот старый и мудрый человек.
– Есть ещё один закон, который тебе надо уяснить, Трофим, – что внутри, то и снаружи, или наоборот... Гермес Трисмегист, слышал, про такого?
Трофим кивнул.
– Давай я тебе коротко расскажу одну легенду, – сказал ведун. – Ты, наверняка, знаешь христианскую легенду о Георгии Победоносце? Так вот, она родилась из одного старинного египетского мифа о борьбе сына богов Гора с богом пустыни и зла Сетом. Заметь, при этом, Гор спасает человечество от гибели и Георгий Победоносец тоже. Сет бьётся с божественным сыном в образе змея, вот откуда оба героя – змееборцы...
Трофим опять кивнул.
– Для непосвященных Георгий Победоносец вроде как землепашец... Для посвященных же, он стоит выше своих земных забот. Это воин-хранитель и Земли-матушки, и всего на ней живущего. То же, что и Арий, – всё едино.
– Или Гор, – заключил собеседник.
– Да, или Гор – суть-то одна. Вот и наша участь состоит в том, чтобы быть воинами-хранителями без оглядки на земные заботы – закончил ведун.
Трофим спросил:
– Ну, хорошо, зная о своем «роке», я уже не «слеп». Если и нарушу закон, то только сознательно... Но сколько вокруг «слепых», кто не слышали о «роке» – о том, что человек приходит в этот мир не просто так... И что есть глубинный смысл в их жизненном пути, которым они должны следовать? Ведь зачастую эти люди предают и самих себя и Создателя неосознанно... Всего лишь по незнанию...
Старец ответил:
– Совершенно верно. Только к тому, что ты сказал, надо кое-что добавить: предназначение, или «рок» всего-навсего – одна сторона медали... Вторая сторона её темная – добиться слома всей целостной духовной эволюции человека, перевести его психику в совершенно иную плоскость.
– Эволюцию вывернуть наизнанку? – спросил Трофим старца. – И этим подвести человека как вид к гибели?
- Ну, а что ты думаешь? Куда может привести людей их потерявшее истинные жизненные ориентиры сознание? – вопросом на вопрос ответил ведун…
Далее Тихон сказал:
- Ты, наверное, заметил, что я не религиозен?
– Да, заметил – признался Трофим.
– О чём это говорит? Да о том, что во мне нет ничего языческого, и тем более христианского. Я не верю в бога – я его знаю. Он часть меня самого... Теперь понял, какой я придерживаюсь традиции?
– Думаю той, какой придерживались наши далёкие предки.
– Это традиции великой Орианы, – закончил за него хранитель. – Всё, о чём бы мы с тобою ни говорили, находится в рамках этой традиции. Неточности быть могут – что-то забыл, что-то не так понял. Но нет мистики и суеверий. Дошло?
– Вроде бы – кивнул слушатель.
- Я тебя начну знакомить с той традицией, которой следую сам. И твоя задача её воспринимать.
Так вот оказывается, кто этот дедушка? И не старовер, и не язычник, а продолжатель звёздной традиции погибшей Орианы! – мелькнуло в голове незадачливого слушателя. Потому у него всё «легко и просто». Неужели традиция Орианы так и не прервалась? Прошли тысячи лет...
– Как видишь, не прервалась нить знания, отрок. Да она и не может прерваться. Уголёк сгоревшего костра долго теплится, тем более он не один, и его понемногу питают... – долетели до Трофима слова догадливого хранителя.
Он посмотрел в лицо старого ведуна - спокойное, доброе и грустное...
– Ты многое поймешь, отрок. Через века после грядущей гибели былой России, то, что останется от неё будет переведено под всеобщую опеку темных сил, начнётся вражда народов, возможно даже войны. Но обратить я хочу твоё внимание не на это. Всё со временем утрясётся. И «не так страшен чёрт, как его малюют». Одновременно в освобождённой и порабощенной России вслепую начнётся поиск корней. Появятся сотни неоязыческих сект. Бывшие атеисты и христиане нацепят на себя косоворотки, обереги и свастики. Вновь, как и в прошлом, завоют славы Роду, Перуну и Ладе... Я уверен, что возродятся и жертвоприношения, и тупое поклонение идолам... Найдутся проходимцы, которые напишут и новые «славяно-арийские» веды и будут отстаивать их подлинность... А простаки, как всегда, позволят себя обмануть...
Это будет новым нашествием мракобесия и мистицизма: хватит верить в единого Бога, хватит верить во Христа, мы ведь – русские, так давайте вернёмся к вере в Рода и в его ипостаси... К вере в силы стихий и силы природы. Опять призыв к слепой вере во что-то, вера в Создателя и его языческих ангелов. И ни слова не будет сказано о знании того, во что будут веровать... Та же самая суть, только в новой упаковке... И никому не придёт в голову вернуться не к язычеству, а к подлинному знанию о взаимодействии информационных и силовых полей, о рождении материального начала и перехода всех его форм в информацию... Другими словами, вернуться к орианскому ведическому представлению о Мироздании. Там Навь – информация, Явь – все формы материи, а Правь – законы взаимодействия всего сущего, где одним из основных законов является закон меры... Как ты думаешь, почему будет именно так, а не иначе?
– Потому, что люди разучились самостоятельно думать и анализировать... им проще верить во что-то готовое. А это готовое им, как всегда, подсунут...
– Так вот, твоя задача, тех, кто духовно ещё не убит, постараться разбудить уже сейчас за 500 лет до тех событий. Их нужно научить из океана домыслов выкристаллизовывать знания. Понимаешь, знания, а не пустое умствование... Теперь ты понимаешь, что речь пойдёт о знании, а не о мистике?
Ученик кивнул. А старец продолжил:
- Сегодняшним легковерам внушили совсем другое: евреям, что они, в конце концов, придут к власти над миром. Христианам говорили, что все их грехи Иисус Христос взял на себя, причём, грехи прошлые, настоящие и даже будущие. Всё отпущено! Поэтому греши – твори что угодно! В царство божье всё равно попадёшь... Главное надо покаяться... Примерно то же самое и у мусульман. Суть та же. Но мы сейчас рассуждаем о внешнем аспекте программирования, о полевой связи эгрегора всеобщей власти и неосознанного человека. Ты видишь, сколько предстоит нам сделать? Вернее, тебе.
– Да, – почесал затылок Трофим.
– Темный эгрегор влияет и на тебя. Вот когда искоренишь в себе зависимость от всех его силовых полей и кодов, тогда подумаем вместе, чем их заменить. Запомни, человек должен быть свободен не только от материального воздействия, но и от полевого. Он, как ты знаешь, является и в материальном мире частью Создателя. Подумай сам, разве Творец нуждается в каком-то программировании? Теперь ты понимаешь, почему мы, люди, здесь на Земле и в других мирах имеем право выбора. И никто не смеет его у нас отнять, даже сам Творец. Потому что мы часть его самого, отрок, нас можно только переориентировать. Этим-то и заняты силы тьмы.
На следующий день Тихон встретил у себя Трофима со словами:
- Начнем наши систематические занятия. Слушай мой рассказ о месте, где мы сейчас находимся, – и продолжил:
- Это место окутано множеством интересных историй и легенд. Наиболее обширная и таинственная тема из них - о здешних подземных ходах. За ними стоит древняя история города Грустина (Грасиона) государства Артании. До нас дошли записи персидских и арабских ученых, которые в X-XII веках описывали здешние места. В нашей подземной библиотеке есть труд арабского ученого аль-Истархи «Книга путей и стран», в которой он в 933 году писал:
«Руссы состоят из трех племен. Одно из них - ближайшее к Булгарии. А царь его живет в городе под названием Киев. Другое племя, отдаленное от них, называется Славяне и столица их - Новгород. Еще более далекое племя называется Артания. Последнее со столицей Грустиной, по всей видимости, находилось где-то на просторах за Уральским горами. Оно было закрытым для чужих пришельцев, но активно торговало черными соболями и железными изделиями с удивительными свойствами, а также свинцом.
Люди легко отправляются торговать в Киев, что же касается Артании, то мы не припоминаем, чтобы кто-нибудь из иностранцев странствовал там, ибо они убивают всякого иноземца, вступившего на их землю. Они отправляются вниз по воде и ведут торг, но ничего не рассказывают про свои дела и товары, и не допускают никого провожать их и вступать в их страну».
Артанией называлось государство, занимавшее значительную часть современной Западной Сибири. Город Грустина как раз находился в Артании. На карте Меркатора от середины прошлого века была упомянута Грустина, которая до градуса сходится с координатами этого Томского острога. Грустина находилась не только на земле, но и имела обширную подземную часть. Та карта вместе с другими подобными свидетельствами тоже есть в нашей библиотеке – можешь с ними ознакомиться.
Нам известно, что Грустина существовала две-три тысячи лет. Подземный город мы с тобой еще посмотрим.
Тихон помолчал, а потом продолжил:
- Информация о каких-то полуподземных городах в верховьях Оби, где нет ни людей, ни посада, но есть шум из-под земли, сохранилась и в древнерусском тексте XV века «О человеках незнаемых на Восточной стране и о языках разных». В городе Грустине, по тексту, происходит следующее: определенную часть времени жители находятся на поверхности, а затем — на какое-то время они полностью уходят под землю, так что в самом «верхнем» городе людей не видно вовсе. Любопытно, что есть много свидетельств о неком шуме и гуле из-под земли — они встречаются повсеместно.
Удивительно, Трофим, но никакие общеизвестные русские летописи о царстве Артания либо городе Грустина не сообщают, а Сибирь почему-то повелось считать «неисторической землей». При этом практически на любой европейской карте до сего дня - карты Герхарда Меркатора, Йодокуса Хондиуса, Абрахама Ортелия, Гийома де Лилля и другие - город Грустина обозначен всегда где-то в районе реки Томь. Все эти карты нам доступны.
В персидских источниках город Грустина описан как большой каменный город, с обширной системой подземных ходов и тоннелей под ним. Информация о городе также есть в и их Авесте, где отмечается, что продолжается традиция подземных городов. Дата основания легендарного подземного города Грустина там указывается с точностью до года - 576 год до нашей эры. Отмечаются и несметные сокровища царства Артании, хранящиеся под землей.
Насчет названия города - Грустина (Грасиона) есть несколько версий. Есть и такая, что название его происходит от имени славянской богини Груздины в облике девы-птицы, отвечавшей за открывание дверей. Это вполне соответствует городу хранящему входы в подземные тоннели. Все есть в текстах под названием «Веда славян». То, что я назвал, в нашей здешней библиотеке есть.
Кто именно построил Грустину даже нам до конца не известно. В 1204 году царство ариан в Томском Приобье было уничтожено воинственными пришельцами с Юга. За сокровищами сюда пришли их войска, но по верху ничего не нашли, потому и уничтожили этот город. Помимо древних развалин, здесь нашлись рубленые кости лошадей, наконечники стрел и проржавевшие клинки. Эта подтверждает то, что Грустина пала под натиском захватчиков.
Однако следы былой жизни на берегах Томи сохранились в памяти тех, кто здесь жил до прихода ваших казаков. На томских холмах напротив городка были луга и вперемежку с лесами. На этих лугах местные эуштинцы пасли табуны своих коней. Они много чего видели в тех подземельях и были ближе всего к истине, поскольку веками жили рядом с чудью белоглазой. Это они встречали под землей странных людей, блуждающие огни и следы великих каменных разработок. У людей тех были большие способности - в общении они почти не разговаривали и читали мысли редких своих гостей.
Ваши строители уже обнаружили пять наших кладбищ. Погребальный обряд в них не соответствует православному канону и, следовательно, принадлежит людям, которые были грустинцами – на костях нет крестов. Так оно и есть.
Сейчас же при строительстве казаки уже наткнулись не только на могилы, но и на полуразрушенные каменные своды, истлевшие бревна и остатки углей. Они явно древние. Вами еще не построено здесь ни одного каменного сооружения. Тобой и уставщиком-каменщиком Саввой Михайловым только еще проектируется каменный Воскресенский собор. Я Савву знаю, он мне сам это рассказывал, он и про твой приезд упомянул. Вот и острожный голова Гаврила Писемский отметил крайнее нарушение естественного ландшафта в районе строительства - бесконечные «бугры и ямы». Об этом он уже отписал в Тобольск. Словом, первые предпосылки о наличии подземелий были обнаружены с самого основания крепости. Уже строятся самые необычные причины, по которым наличие катакомб кажется не таким уж странным.
По одной из версий, наличие огромных погребов и подземных проходов – с давних лет дело рук проезжих купцов, которые для безопасности обзаводились собственными бункерами для хранения и перевозки торговых грузов.
Есть легенда о том, что некий купец Карим-бай мог спокойно на тройке лошадей добраться в половодье на противоположный берег Томи по тоннелям из своего подземелья. Эта легенда породила слух о разветвленных подземных ходах с кирпичной кладкой, не характерной для Томского острога в теперешнем его состоянии. Считается, что все купцы хорошо знают эти пути и держат их в тайне.
По другой версии, подземные ходы использовались для незаконной деятельности. Лихие разбойники развивали подземную сеть ходов, чтобы покрывать свои темные дела – грабили проезжих купцов, а затем скрывались в них от преследования. В этих местах водится золото, которое транспортируется незаконно в Поднебесную – его нужно было где-то хранить.
Есть те, кто считает эти катакомбы местами уединения отдельных монахов-пустынников для своих обетов.
Мы знаем, что есть много случаев обнаружения таких подземелий. Например, возле дома архиерея в подземный ход провалились две женщины. В районе Белого озера обнаружено два подземных хода на две стороны. В «нижнем городе» острога был обнаружен подземный ход к реке, закрытый кованой железной дверью. Возле выхода к Ушайке даже был найден просмоленный обласок. Очевидцы утверждают, что тоннель тот выложен кирпичом.
В ваших историях есть немало случаев, когда огромные лиственные сваи забивали в землю, а они буквально «улетали» вниз метров на пять-шесть. Именно так при строительстве деревянного Богоявленского собора обнаружилось, что под землей находятся два помещения, от которых в разные стороны идут три узких хода. Одна подземная галерея ведет в сторону реки Томи, другая - вдоль острожного посада, третья - к Воскресенской горе.
В лесной части города над Томью был найден земляной провал в сводчатую комнату огромных размеров, в которой обнаружились фигуры четырех рыцарей в ржавых латах. За спинами древних воинов угадывались очертания входа в следующее помещение, заложенного хорошо обтесанными камнями. Среди тех камней, замуровывающих проем, нашелся валун, который был испещрен загадочными знаками, отдаленно напоминавшими египетские иероглифы. Это я так считаю – люди вокруг ничего этого не понимают.
Тихон передохнул и продолжил:
- Ты должен знать, Трофим, что подземные города известны в Малой Азии, Грузии, в Керчи, в Крыму, Киеве, в Тибете, в Горной Шории на Алтае и других местах кроме Томска. Подчас поражают размеры этих подземных сооружений.
Так, город в местечке Глубокий Колодец в Малой Азии имел более восьми подземных этажей и был рассчитан, как минимум, на 20 тысяч населения. В том городе было много вентиляционных колодцев глубиной до 180 метров, а также около 600 гранитных поворотных дверей, перекрывавших проходы между отсеками города. Там есть подземный тоннель, длиной шесть верст, упирающийся в такую же гранитную задвижку.
Строительство этого города приписывается хеттскому племени мушков. Чтобы вкладывать такое колоссальное количество труда, требовалась такая же колоссальная идея. Высказывалось предположение, что строили они подземные города, чтобы укрыться от набегов внешних врагов.
Хетты почти 500 лет успешно воевали с Египтом, Ассирией, Месопотамией, не проиграли ни одной войны, уступили лишь Ассирии часть своей территории. Однако перед волной переселенцев с Балкан они оказались бессильными. Примерно в 1200 году до нашей эры хеттское царство было уничтожено, они не успели построить другие подземные города. Так были уверены в своей силе.
Человечество, называющее себя разумным, воевало всегда и везде. Следуя идее спасения от внешних врагов, логично было бы ожидать повсеместного распространения подземных городов, а этого нет.
Города, как и люди, имея свои традиции и свой характер, хранят в своих кладовых «тайны, покрытые мраком». Особенно это касается городов, по сути, исторических, возраст которых исчисляется не одной тысячью лет. Грустина в вопросе подземелий могла бы дать фору Москве с ее тайнами Кремлевских подземелий, где исчезла книжная либерия Ивана Грозного. Её мы, кстати, сохранили и перевезли сюда в нашу библиотеку. Ты был рядом, а не знал.
Неповторимую атмосферу городу Томску может дать то, что скрывается под землей. Речь идет о его трущобах. В этом вопросе нам, Трофим Иванович, придется просвещать интересующихся людей в нашем общественном доме.
Так кто же создатель подземного города Грустины? Нам известно, что возраст томских катакомб – несколько тысяч лет. Единственный вариант – это подземелье древнего города, стоявшего на месте нынешнего Томска. Он действительно обозначен на древних картах. Вопрос о тех трущобах остается открытым по той простой причине, что они наглухо закрыты от любопытного глаза. И закрыли его мы, люди чуди белоглазой.
Из преданий мы знаем, что идея строительства подземных городов могла родиться под угрозой замерзания – внешних врагов здесь не было. Речь идет о северной арктической Прародине цивилизованного человечества, носящей в культурах разных народов разные названия: Гиперборея, Скандия, Ариана, Арктида и другие. Зародившись в климате оптимальном, Прародина после начала похолодания, словно рои из улья, выбрасывала на юг все новые и новые племена и народы. Похолодание наступило, скорее всего, постепенно, в течение нескольких веков. Многие народы успели покинуть Прародину, прежде чем условия проживания в ней стали совершенно невыносимыми. Заканчиваться этот процесс мог либо окончательным вымиранием, либо стремительным бегством на юг. Однако технология строительства подземных городов при этом бегстве уносилась с собой и применялась в новых условиях проживания, чем обусловлено сопровождение пути из страны Гипербореи в Греки подземными городами.
Другой сценарий катастрофы - не постепенный, но внезапный. Он, возможно, был обусловлен внезапным наклоном земной оси в связи с падением на Землю астероида. Русские сказания показывают, что в глубине народной памяти сохранились воспоминания о такой именно внезапной климатической катастрофе. Предания об этом событии говорят о великом холоде, губившем наших далеких предков - они без тепла превращались в камни, то есть замерзали.
В этом случае спасение под землей было единственным способом уберечься и выжить, с тем, чтобы позднее короткими переходами уйти на юг. Вот они, спасаясь от лютого холода под землей, и строили подземные города. Не случайны рассказы новгородцев о чуди белоглазой, ушедшей под землю.
Прародина наша, и это мы знаем, располагалась на Таймыре – на местном диалекте это тайный ушедший под землю мир. Основной миграционный путь лежал на Северный Кавказ, в Причерноморье и Малую Азию. Грустина стояла на этом пути и служила промежуточным накопителем при этой миграции.
Район Томска - это начало лесостепи. Выход из северных лесов в степи требовал крутой смены жизненного уклада, поэтому народы-скитальцы вынуждены были здесь останавливаться для перестройки уклада. Здесь же, на Томском выступе, было замечательное обилие родников, столь чтимых древними людьми. Здесь можно было углубляться в землю.
По-видимому, не случайно корневое совпадение в томской Артании и арктической Агарты - оно указывает направление миграции. Дальнейшее движение на юго-восток переселяющихся народов привело к появлению таких топонимов, как поселение Артек в Крыму или Арта в Греции. Совпадения эти обусловлены переселением вестготов на Пиренейский полуостров в начале пятого века. Слова «орда» и «орден» также происходят от «арты». По поводу орды вопросов нет, настолько эта родственность терминов очевидна.
Следуя обозначенной логике, ордена - это тайные организации, присваивающие древние и чрезвычайно глубокие знания, родившиеся в Прародине. Эти знания касались, прежде всего, психофизических технологий и возможности влияния силы духа на материю жизни. Этим очень давно заинтересовались всякие тайные общества, Ордена и выросшие из них тайные братства. Всем царствующим особам было далеко небезразлично содержание тайного знания, лежащего в основе этих еретических организаций. Это знание могло нести угрозу вере, монархии и отечеству. Интерес к тайным орденам через привлеченных специалистов плавно передался нынешним царским и церковным спецслужбам. И коль скоро в среде тайных обществ и орденов упорно циркулировали слухи о том, что принадлежащее Агарте тайное знание по-прежнему хранится в подземных городах, то вся эта мутная братия не жалеет сил и средств на поиск последних. Задача нас, хранителей древних знаний, в том и состоит, чтобы оградить наследие наших предков от этих поползновений.
Далее Тихон добавил:
- Завтра, Трофим Иванович, мы пойдем знакомиться с нашим подземным городом – сам все увидишь.
Катакомбы те весьма удивили Трофима. С этого началось его трехлетнее обучение основам ведических знаний.
Глава 3: Хранители древних знаний
Уже через день Тихон встретил Трофима со словами:
- У нас с тобой не так много времени. Приступим к усвоению тобой знаний наших предков, необходимых, чтобы стать их хранителем.
Далее он продолжил без перехода в виде лекции:
- Существует версия, что в глубокой древности на Земле была единая арийская ведическая культура, объединявшая представителей разных рас и национальностей. Все они общались на едином языке – «санскрите». Да он им не особо был нужен - они могли разговаривать мысленно. Согласно этой версии, именно из ведической культуры вышли все современные традиции.
Ведизм - это не религия, это и не культ. Ведизм – это небесный кодекс наших предков. Назовем его космическим. Это понятие шире обыденного представления о небе. Мировоззрение древних славян, это не есть поклонение чему-то, это целая культура и древнее Учение, пронизанное знаниями и опытом наших предков, с трепетом относящихся к окружающему миру. Славянский ведизм, это вера наших предков, храмом которой является сама Природа.
Такая вера – это уже духовные накопления человека, который достиг состояния просветления знанием и, таким образом, он уже сам становится носителем света и знаний. Обычно таких людей было немного, и они составляли духовную элиту Русов, и поэтому таких людей называли «сиятельствами», потому что из таких людей исходил свет. Об этом я говорил тебе, увидев твое свечение.
Многие тысячелетия назад древние славяне уже имели целостную систему мировоззрения, которая базировалась на трех главных сферах: Прави, Яви и Нави – исходной древнеславянской троице. Вселенная древних славян была многомерна и представляла собой структуру, в которой человек жил по законам и в соответствии с природно-звездным календарем. Вселенная – это место нашего пребывания в огромном космосе.
В этом эволюционном устройстве Явь рассматривалась как земная фаза бытия, Навь являлась небесной или тонкой сферой жизни, а Правь выражала единый Закон, который пронизывал две другие составляющие жизни людей. Поскольку наши предки были неразрывно связаны с природой, то и мировосприятие их было живым, динамичным и многомерным, как сама Природа. Изначально наши предки называли себя ПРАВОСЛАВНЫМИ - они прославляли закон Прави. Этот термин перешел в стан христианства гораздо позже и изменил суть своего значения в общепринятом ныне понимании.
Ведизм – это космическое мировоззрение. Это целостное знание о принципах существования нашей Вселенной, выраженное в представлении о взаимодействии космических сил, их проявления в Едином целом всего Мироздания.
Ведизм развит в Индии, но истина состоит в том, что туда он был принесён нашими предками. Грамотные индусы знают о том, что Веды принесли им Белые Риши (мудрецы), пришедшие с севера. Арии пришли в Индию спасать местные племена от гибельных последствий их следования кровавым ритуалам богини Кали. Те наши предки имели совсем другой менталитет, не такой, какой был у индусов, и далеко не такой, какой он у нас сейчас.
Обширный пантеон славянских богов, представленный в «Велесовой книге», является всеобщей законченной системой, действующей на основе реальных законах Бытия. Ведизм строится на том, что мы – дети и внуки богов, родственны им по крови и предназначению. Мы за все несем ответственность. Принятие на себя степени ответственности за качество окружающего мира есть важнейший шаг на пути становления себя, как Творца. Наши предки благодарили Богов и славили их величие и мудрость, за что и нарекались «СЛАВЯНАМИ».
Земная жизнь дана человеку для совершенствования и приближения к Богам «чистотой тела и души». От степени познания законов Прави и исполнения их на земном пути зависит, станет ли человек божеством или перейдет в разряд низкочастотных сущностей. Под Богами наши предки понимали человека высокого уровня развития, достигшего ПРОСВЕТЛЕНИЯ ЗНАНИЕМ.
Ты должен знать, Трофим, что на наших глазах разворачивается Ночь Сварога или Лютая эпоха. Ночь Сварога - это время, когда по преданиям славянский бог Сварог покидает свой небесный трон. А ведь он весь наш земной мир и сварганил. В это время он не исполняет свои функции - возможно, спит. У трона в это время находится Чернобог. Для людей Ночь Сварога - это время тяжелых непрерывных страданий, приносимых как богами, так и людьми. О таком времени говорят: черная полоса в жизни. Представьте себе черную полосу в жизни продолжительностью в пару тысяч лет. Это и есть Ночь Сварога.
Чтобы понять, что происходило во Вселенной после начала Ночи Сварога, следует помнить, что мир для славян, как я сказал, представлен трёхмерным. В центре его находится Явь - это наш земной явственный мир. Над земным миром расположена Правь. Это место обитания богов. Здесь царит всеобщий закон, которому подчиняется всё, что находится во Вселенной. Есть и Навь - Потусторонний мир. Здесь есть три царства: Мёртвое, Пекельное и Сонное.
В Ночь Сварога светлые солнечные боги покидают землю и возносятся на небо. Каждый бог занимает участок неба со звёздами, там находящимися. Двенадцать богов заняли места в созвездиях небесного круга. Так, Дажьбог разместился в созвездии Льва, Велес - в созвездии Весы, Купала - в созвездии Близнецы и так далее. В наше время наиболее деятельным в начале Ночи оказался Перун. Он объявил своей вотчиной одну из земных сфер, которую назвал Синей Сваргой. Эта сфера стала местом обитания душ знаменитых воинов. Поскольку владения Перуна самые большие, он сейчас временно стал главным богом. Младший сын Сварога имеет на это право.
Первое, что сделал Чернобог, став у трона Всевышнего - распял Дажьбога, своего главного светоносного противника. В отношении бога распятие означает прекращение его деятельности, уничтожение его храмов на земле и убийство главного жреца. То есть, бог вроде бы есть, но он на небе и не ясно: чем он занимается. Тем не менее, белый свет, тепло и теплые дожди, за доставку которых отвечал Дажьбог, в установленное Родом время поступают на Землю. Но, никакой божественности в этом не чувствуется. Кроме того, тепло и теплые дожди могут поступать в то время, когда людям они не очень то и нужны.
Второе, что сделал Чернобог - это распростер свою тень над солнечным миром. Эта тень невидима человеком, но с течением времени начала влиять на поступки людей таким образом, чтобы усилить своё подземное черное царство. Царство Чернобога усиливается, когда оно наполняется душами людей. Для того, чтобы в это царство поступало много душ, необходимы войны, раздоры, катастрофы, эпидемии, голод и прочие неприятности. Чтобы разъединить людей Чернобог объявил, что существует один единственный бог, один для всех народов. Этот бог он сам - других богов нет, и не было.
Следуя примеру богов, земные вожди поделили между собой сушу и воду. До Ночи Сварога объединение людей осуществлялось на родственной основе - семья, род, племя. Семья и род могли находиться вдали от племени, но продолжали считаться членами его. Разделение земель между вождями привело к тому, что люди оказались объединенными границами участков, принадлежавших тому или иному вождю. Родственные отношения при этом не учитывались. При этом каждый вождь утверждал, что власть над людьми и над землей он получил от богов. Далее вожди начали делить культурные достижения и накопления людей прошлых эпох. Этот процесс, Трофим, продолжается и в наше время.
Одним из вождей славян, который воспринял учение о Лютой эпохе, был князь Бус. Этот князь антов был одновременно главным жрецом. Он пытался объединить языческую религию своего народа и христианство. Он сам исчислил время начала Ночи Сварога, которую он обобщил с христианским апокалипсисом. По его подсчетам ночь Сварога началась в 368 году в один из дней весеннего равноденствия. За день до наступления Ночи Сварога войско антов нанесло поражение готам, возглавляемым Амалом Вендом. Но князь Бус не начинал продолжение битвы. Он знал, что боги уже покинули людей. Видя это, Амал Венд с небольшим количеством воинов вошел в лагерь антов, захватил в плен Буса, восемь его сыновей и семьдесят старейшин, и увел их в свой лагерь. Амал Венд потребовал от антов полного подчинения, но получил отказ. И тогда он приказал распять Буса, его сыновей и семьдесят старейшин. Так началась для антов Ночь Сварога. Бус, его сыновья и старейшины были распяты ночью 21 марта 368 года. Над их могилой был насыпан холм и поставлен памятник, который уцелел.
В Потустороннем мире, где и до Ночи Сварога отчасти правил Чернобог, существенных изменений не произошло. Умершие люди по-прежнему попадали в царство мёртвых. Изменения были количественные. Хотя души мёртвых воинов в него не попадали, но с учетом возросшего количества войн, эпидемий и катастроф количество мертвых возросло. Некоторые изменения произошли в Пекельном царстве. Здесь открылась новая должность - судьи загробного мира. Занял эту должность Радегаст, который считался сыном солнечных богов Коляды и Радуницы. Он стал судить души умерших людей. Само Пекельное царство изменилось. Если раньше души очищались в огненной реке, то теперь это было не способом очищения души от грехов, а наказанием за преступления на земле. В Сонном царстве кроме количественных, других изменений не произошло.
Ночь Сварога влияет на людей. Славянские жрецы, ссылаясь на Дажьбога, утверждали, что главная жизнь человека - это жизнь на Земле. В своей жизни каждый взрослый человек проходит четыре ступени духовного развития. В начале своей взрослой жизни человек руководствуется следующим правилом: «Работай, обзаведись семьей, содержи её, воспитывай детей. Это и есть твоё служение богу». Человек мог оставаться всю жизнь на этой ступени, и никто не имел права упрекать его за это. Но, со временем человек начинает задумываться о смысле жизни, о взаимоотношениях людей и богов, устройстве Вселенной. Это значит, что он подошел вплотную ко второй ступени. Подняться на неё он может лишь с помощью того, кто уже поднялся на эту ступень. Поднявшись на вторую ступень, человек сам становится проводником-учителем. Третья ступень - это учителя учителей. Четвертая ступень - ступень людей, максимально приближенных к богам – они становятся просветленными. Так было до Ночи Сварога. С наступлением её главной жизнью людей становится жизнь загробная. Считается, что жизнь на Земле - это подготовка к жизни в потустороннем мире. Труд, забота о семье, воспитание детей считаются второстепенными. Главное - забота о своей душе, которая после смерти тела должна попасть в загробный мир.
Учение славян о Ночи Сварога дает понятие о том, как жрецы объясняли верующим те трудности в жизни, которые возникали у них. Но теперь для человека Ночь Сварога - это настоящее время человечества. Время солнечных богов - это прошедшее время, когда воспоминания о неурядицах и лишениях покрываются мраком прошлого времени и в памяти остаются только положительные, славные факты жизни, вроде золотого века человечества.
В ведических книгах есть информация о том, что наша солнечная система совершает осевое вращение в рукаве галактики в рамках нашей Вселенной с периодом 25 920 лет. Ось Земли за это время двенадцать раз меняет свое положение с периодом в 2160 лет. Высокие жрецы называют нашу галактику – Пограничная, поскольку она находится на рубеже, который делит Вселенную нашего пребывания на территории высоких и низких энергий.
По причине осевого вращения рукава нашей галактики, в котором находится Солнечная система, Земля пересекает этот рубеж каждые примерно две тысячи лет, и периодически оказываться в области низкоэнергетического пространства. Вот эти периоды нахождения Солнечной системы в области такого пространства и называются Ночами Сварога.
Только через четыреста лет Земля выйдет из области низких энергий и к началу 2000-х годов пересечет рубеж, который откроет светлый День Сварога. Настоящее же пребывание Русов в области низких энергий не прошло бесследно. Деградация нашей жизни налицо. Это касается всего человечества.
Старец передохнул и сказал:
- «Велесову книгу» ты найдешь в нашей библиотеке, мы там с тобой уже были. Тебе в доступе к книгам отказу не будет. Да, в течение двух лет постарайся пригласить сюда своего сына. Хочу увидеть его. Ноша ему достанется более сложная, чем твоя. Ночь Сварога делает свое дело – мы на пороге церковной смуты и раскола. Примерно четверть века осталась. Будут новые репрессии против нас. Да и мои сроки на Земле подходят к концу. А на сегодня хватит. Темы нашей беседы домысливай сам, тексты из хранилища тебе в помощь.
***
Авторское отступление
Старость застала Никиту Васильевича Годунова в Москве, куда он вернулся после Костромы. Скончался он в 1622 году в семейном кругу на руках у внучки Насти. Они с мужем Петром Гагариным так и жили в усадьбе её деда. У них было трое детей, из которых прославился только Матвей Петрович Гагарин, которому еще только предстояло родиться.
Он стал влиятельным царедворцем при Петре I. Никогда после Петра коррупция в высших эшелонах власти не достигала таких размеров, как при этом императоре. Очевидно, надо было быть совсем из ряда вон выдающимся казнокрадом, чтобы всё-таки быть повешенным при нем. Такая незавидная участь выпала князю Матвею Петровичу Гагарину.
Он стал истинным хозяином Сибири. В зрелые годы, в 1691 году, был послан на высокую должность в Сибирь, с которой была связана почти вся его дальнейшая жизнь. С Сибирью оказалась связана и смерть Никиты Гагарина.
В 1711 году, с учреждением Сибирской губернии, царь назначил Матвея Гагарина первым губернатором Сибири. Губерния эта включала тогда все земли на восток от Урала до китайской границы и Тихого океана. Столица её располагалась в Тобольске. Гагарин становился правителем одной десятой части земной суши. Пётр сам виноват, что дал ему такую власть.
Гагарин уже знал, где какие источники дохода в Сибири, а потому безотлагательно принялся за дело. При этом он не брезговал прямым вымогательством взяток с купцов и прочего делового люда. Жил князь в изысканной роскоши. Он не любил проводить время в холодной Сибири, а построил себе два великолепных дворца в стиле барокко в Петербурге и Москве. Даже колёса его кареты были серебряными, а гвозди в подковах лошадей – золотыми!
Богатством надо уметь пользоваться. Выставлять его напоказ, пускать пыль в глаза бывает очень обидно для многих, кто обладает сравнимыми средствами. Роскошь Гагарина слишком оскорбляла многих вельмож.
В 1718 году Гагарин был вызван в Петербург и арестован. Началось расследование. В результате, 16 марта 1721 года Гагарин был повешен под окнами Юстиц-коллегии в Санкт-Петербурге. Всё его имущество было конфисковано.
Следственное дело Гагарина было уничтожено. О нём мы можем прочесть только в мемуарах современников. Из них явствует, что главной статьёй обвинений было не казнокрадство, а подозрение в намерении Гагарина отделить Сибирь от России и провозгласить себя в ней царём.
При всём при этом Гагарин был не только казнокрадом. У него был несомненный талант строителя, особенно гидростроителя. В Сибири Гагарин связал судоходным каналом реки Тобол и Иртыш. Город Тобольск при нём украсился первыми мостовыми.
Так что были и такие родственники в семье Трофима Бедарева.
Старец Тихон ушел в мир иной спустя полгода после Никиты Васильевича Годунова в том же 1622 году. Мало кто знал, что ему по смерти было более 120 лет. Тризну по нему справили двенадцать ведических старцев. Его посох хранителя древних знаний достался Трофиму. Он вошел в круг этих двенадцати жрецов, став к 60 годам самым молодым из них.
Алексей с благословления родителей, спустя положенные сроки после тризны, сделал предложение Ольге, правнучке отошедшего ведуна. Она дала согласие, получив благословение на их сочетание своих родителей. После этого Бедарев-младший перебрался из Енисейска в Томск в дом, построенный там его отцом, где уже давно жила его жена Ольга. Там он, как мог, продолжил дела отца в вопросах строительных. Город с его участием хорошел на глазах. Много времени он проводил в подземной библиотеке, где управляли его тесть с тещей. Он, как и его отец, погрузился в изучение ведических и исторических подлинников древних текстов. Трофим по-прежнему регулярно приезжал в Томск, и активно участвовал в делах ведической общины. Деятельность её со временем стала приносить свои плоды - публичные собрания в доме ведического просвещения стали регулярными. Томск буквально наполнялся настоящими знаниями через заинтересованных людей к неудовольствию местных церковников.
В начале декабря 1623 года у молодой четы родился сын, их первенец, которого назвали Иваном в честь отца деда Трофима. С той поры в Томск зачастила и его бабушка Анна. Город ей понравился своей особой атмосферой – в семье она уже давно приобщилась к ведическим традициям и ценила людей по-настоящему образованных. Словом, в этой семье все ладилось.
***
Глава 4: Якутский острог
Спустя пять лет после рождения Ивана, в очередной приезд в Томск Трофим сказал Алексею, что в Тобольске по указу царя Алексея Михайловича начата подготовка к походу в Якутский край с целью присоединения тех мест к России. Тогда он сказал сыну:
- Заселение Якутии русскими людьми выходит на второй круг. Наказ царя Ивана по освоению восточных пределов Руси с целью выхода к двум океанам работает. Да и сам царь Алексей хочет прославиться приращением новыми землями государства Российского. Тебе известно, что русские промысловики и служилые люди в наше время уже достигли Якутских краев еще из Мангазеи. Проникнув на среднюю Лену в 1620-¬х годах, наши землепроходцы сразу же приступили к «проведыванию» еще более отдаленных земель на севере и востоке. Теперь пришла пора начинать более активно осваивать эти издревле наши восточные пределы.
На этом этапе наш главный оплот там река Лена с ее неисчерпаемыми природными богатствами, известная нашим предкам орианам с незапамятных времен. Все топонимы и гидронимы в тех краях русские, им многие тысячи лет – ты это знаешь не хуже меня. Чтобы закрепить за Российским государством этот край, на Лену готовится военная экспедиция казацкого сотника Петра Бекетова. Точкой сбора станет помимо Тобольска твой Енисейск. Пора нам вспомнить наказы Ивана Грозного и Бориса Годунова по нашему персональному участию в освоении новых земель в Сибири. Собирайся, сын, тебе предстоит принять участие в этом походе. Специалисты с твоими навыками очень пригодятся в отряде Бекетова. Что ты по этому поводу думаешь?
- Думаю, что это правильное решение, отец. Идея в него заложена хорошая, да и засиделся я на одном месте. В Томске, правда, всегда есть, чем заняться. Опять же семья меня здесь радует, но сын уже крепко стоит на ногах, он и грамоте разумеет.
Проводив отца, Алексей углубился в изучение архивов ведической библиотеки по имеющимся материалам о тех краях. Накопал он в них немало - у него заочно сложилось определенное впечатление о Якутии.
Так, он уяснил, что специфика средней Лены - долины, вытянутые вдоль реки на десятки километров участки надпойменных террас, плодородные и защищённые от паводков. Крупнейшей из таких долин была Туймаада, и в предании «Олонхо» из ведической библиотеки упоминается её древний хозяин Омогой-бай.
Соотнося якутский эпос с реалиями, можно предположить, что он был вождём крупного тунгусского племени, когда в соседнюю долину Эркээни пришёл Эллэй-боотур во главе «уранхайцев» - тюрок курыкан. Они в VII веке изгнали эвенков из Прибайкалья, а в XI веке их самих вытеснили оттуда буряты вниз по Лене. Тунгусов было больше, но тюрки пришли на конях, с железным оружием и вестью о новых врагах.
Эллэй и Омогой решили не ссориться и даже породниться: гость женился на дочке хозяина, и свадьба на горах Чочур-Мурана стала первым якутским Ысыахом – весенним праздником. Дальше шли века, якуты и тунгусы жили в мире, одни разводили коней и коров, а другие оленей, но пришло время, когда земли перестало хватать на всех. Беджей, тойон крупнейшего якутского племени кангалассов из Эркээни попытался захватить Туймааду, что обернулось долгой якуто-тунгусской войной, в которой пали и Беджей, и его сын Мунньан.
Они называли себя уже не тойоны (князья), а дарханы (цари) - к войне с эвенками примкнули и другие левобережные племена якутов. Но лишь третий в династии Тыгын-Дархан смог утвердиться в Туймааде и устроить ставку на озере Сайсары. Крепостей якуты не строили, максимум два ряда кольев, проложенных землёй или льдом, так что городом эту ставку бы вряд ли назвали даже на Руси времён Призвания Варягов.
А вот подобие государственности примерно тогдашнего уровня Тыгын на левом берегу Лены сплотил. За рекой, однако, тем же самым занялся Легой - тойон крупнейшего правобережного племени борогонцев. Время Войн продолжилось - теперь между якутами. Какую роль тогда сыграл Тыгын, по сему эпосу единого мнения нет: лидерские качества он сочетал с крайней жестокостью. Хроник саха не вели, и не ясно теперь кто победил в той войне.
Однако Алексей домыслил, что на каком-то этапе в ту войну вступили и русские. От отца он знал, что первым из нашего бородатого широкоглазого народа сюда добрался Пантелей Пянда – мангазейский добытчик пушнины. Но при этом он стал первооткрывателем Лены в новых исторических реалиях. Это произошло в 1623 году, когда он в поисках пушнины спустился по течению реки до Якутских долин. Несколько позже был найден Кутский волок, и вскоре на Лену повалили отдельные ватаги казаков, а их железные осы - пули от ружей - жалили насмерть. По версии отца, как понял Алексей, Тыгын-Дархан был взят одними из этих авантюристов в заложники и умер в плену.
Так что, в общих чертах еще до похода ему было ясно, где нужно ставить русский острог, чтобы контролировать те богатые земли.
Весной 1629 года он направился в родной для него Енисейск к месту сбора экспедиции. Там ему были рады и сотник Бекетов, и его товарищи по строительству города. Он активно включился в подготовку похода. Со слов отца он уже много знал о том, что необходимо для строительства на вечной мерзлоте. На подготовку необходимой оснастки только по его строительной части ушел почти год. У Бекетова своих хлопот хватало.
В 1631 году экспедиция уже по снегу отправилась в путь. Перезимовали они в Усть-Куте – этот острог был заложен ранее. В 1632 году казаками сотника Бекетова при активном участии Алексея Бедарева было основано Жиганское зимовье, которое постепенно стало важным опорным пунктом для освоения «дальних земель и рек».
В местах, пригодных для жилья и прежде всего имевших большое значение, ими тоже возводились зимовья. Самый первый настоящий опорный пункт - Ленский острог - был построен по ходу дела с выходом отряда к реке Лена в тех самых долинах. Произошло это в том же 1632 году – острог встал на её правом берегу в землях тойона Легоя, который до прихода русской экспедиции как раз вполне достоверно дожил.
Для Алексея сооружение первого острога не было сложной работой, но дел было много. На обустройство ушли годы.
Зимой, когда вставала Лена, острогу постоянно угрожали левобережные племена, бывшие ранее под рукой Тыгын-Дархана. Невольным их союзником был мятежный мангазейский атаман Иван Корытов. Его, как и нападавших князьков, победил казацкий сотник Иван Галкин, сменивший в остроге Бекетова. В тех стычках боярский сын Бедарев тоже принимал участие и даже был ранен при тяжёлой осаде острога тойоном Мымакой в 1634 году.
Тем не менее, к 1638 году гарнизон крепости разросся так, что было учреждено Якутское воеводство, а 1641 туда прибыл и первый воевода - боярин Пётр Головин. Он «прославился» заточением в казематы других чиновников, отъёмом мельниц и солеварен у Ерофея Хабарова выше по Лене и варварскими методами сбора ясака. Уже два года спустя Головин был арестован по указу царя на основе многочисленных жалоб на его правление.
Это его «правление» стало поворотным для этой земли. В 1642 году в Туймааде началось всеобщее восстание якутов и эвенков против русских. Их вели за собой три Тыгынида - Беджеке, Чаллай и Окурей по прозвищу Длинный Шаман - Усун-Ойун. Они перебили сборщиков ясака и промысловиков. Затем собрали под своей рукой грандиозную по меркам Севера армию в 700 человек и двинулись к Якутскому острогу. Но казаки разбили повстанцев, а 23-х вождей, включая Тыгынидов, - повесили.
В 1643 году Якутский острог стал строиться в Туймааде уже как город в качестве местной столицы при воеводе Петре Головине, а после его опалы - при Матвее Глебове. Хотя мятежи тут и там продолжались, всё больше тойонов приходили к мысли «не можешь изменить – возглавь», и вскоре стали слать в Москву челобитные о своем подданстве русскому царю. Ну а значение нового города трудно было переоценить.
Вот здесь боярский сын Алексей Бедарев развернулся по-настоящему - и как зодчий, и как строитель. Новая крепость, выстроенная казаками, имела окружность в 333 печатные сажени (свыше 600 м), четыре воротные и четыре наугольные башни. Были выстроены воеводская изба, амбары для соболиной казны, хлеба и соли, пороховой погреб, атаманская изба, храмы во имя преподобного отца Михаила Малеина и Живоначальной Троицы. За стены был вынесен Гостиный двор, амбар и двор «для приезда иноземцев».
Позднее было начато строительство Якутского Спасского монастыря. Через несколько лет здесь проживало уже 400 жителей. Из более чем сотни дворов около половины принадлежало казачеству, а во второй половине столетия начался приток посадского населения.
***
Освоение Якутии русским государством
Несмотря на суровость климата, территория Республики Саха (Якутия) была заселена с незапамятных времен. Люди, согласно научным изысканиям, жили на этих территориях не меньше 14 тысяч лет. Около полутора тысяч лет назад здесь появились предки эвенов и эвенков. Постепенно они расселились на Средней Лене, Вилюе и Олекме. Около тысячи лет назад на территории нынешней Якутии поселились тюркские народы. Это, собственно говоря, и есть народ саха, или якуты, как мы называем их по-русски.
В недавней истории заселение Якутии русскими насчитывает около 400 лет. Известно, что русские промысловики и служилые люди, а за ними и крестьяне-переселенцы преодолели Уральские горы и двинулись на восток в конце XVI века. К середине XVII века они достигли берегов Тихого океана и начали активно осваивать Дальний Восток. Река Лена с ее неисчерпаемыми природными богатствами стала известна русским в начале XVII столетия.
Якутск в 17 столетии
Первые якутские воеводы Петр Головин и Матвей Глебов прибыли в Якутский острог, начиная с 1641 года. Но еще раньше в 1635 году царь Михаил Федорович Романов велит именовать служилых людей Ленского острога якутскими казаками. В 1638 году основано Якутское воеводство, с 1641 года ставшее уездом. До этого весь Ленский край входил в состав Енисейского уезда, что вызывало ожесточенные схватки казаков Тобольска, Томска, Енисейска и Мангазеи за сбор ясака, то есть подати.
Проникнув на среднюю Лену в 1620-¬х годах, русские землепроходцы сразу же приступили к «проведыванию» еще более отдаленных земель на севере и востоке. В местах, пригодных для жилья и прежде всего имевших важное стратегическое значение, возводились остроги и зимовья. Самый первый опорный пункт русских был выстроен на месте «угожем и стройном» — там, где сейчас находится Якутск.
В 1678 году воевода Ф.И. Бибиков разделил тот город на четыре посада: первый посад, в южной части, в Кремле и за Логом, был занят детьми боярскими и служилыми людьми, второй, в юго-¬западной части, был заселен «гостями» и торговыми людьми; третий, юго¬-восточный посад, заселялся раскольниками, четвертый — к северу — польскими и другими ссыльными пленными, а также иными уличенными в различных незначительных преступлениях. Над каждым посадом был назначен посадский из детей боярских.
Поскольку от берега реки Лены город находился всего лишь в 100 метрах, участившиеся сильные весенние разливы реки стали подмывать крепость. По этой причине при воеводах И.В. Приклонском и М.О. Кровкове в 1681–1687 годах город был перенесен на более высокое место, примерно в 800 метрах от берега Лены - район современной Площади Дружбы. Теперь он имел два ряда мощных укреплений: внутренний и внешний город, каждый из которых включал по восемь башен. Территория города увеличилась в два раза. Появились новые храмы, казенные дома. Численность городского населения достигла 1000 человек. Кроме Якутска были возведены Олёкминск (в 1633 г. — Олёкминское зимовье), Вилюйск (1634 г.), Верхоянск (1638 г.), Среднеколымск (1643 г.), которые впоследствии выросли в современные города Якутии.
В целом освоение Якутии шло следующим порядком. В 1633 г. служилые и промышленные люди во главе с Иваном Ребровым и Ильей Перфильевым, спустившись по Лене к морю и направившись к востоку, достигли устья р. Яны, где поставили зимовье. Здесь они собрали ясак с юкагирских племен, и Перфильев с этим ясаком отправился в Енисейск. Ребров, оставшись с частью служилых людей, в течение 7 лет «проведывал» новые земли: совершил морской поход на реку Индигирку и поставил там два острожка. Состоялось открытие «Юкагирской землицы».
С 40-¬х годов семнадцатого века началось «хождение» в Колымскую землю: в 1640 г. Селиван Харитонов, выйдя из реки Яны, «перешел море», проник на Колыму. В 1641 году казачий десятник Михаил Стадухин, сколотив отряд из служилых и промышленных людей, пошел с Оймякона вниз до устья р. Индигирки, а далее морем доплыл до Колымы. Здесь он обустроил зимовье, в котором оставил 13 служилых людей во главе с Семеном Дежневым, обессмертившим свое имя открытием в 1648 году Берингова пролива.
В 1641 году Ребров с богатым ясаком вернулся в Якутск. В следующем году он был вновь отправлен к побережью Ледовитого океана. На этот раз направился к западу от Лены и достиг реки Оленёк, «срубил» там зимовье и прослужил до 1647 года. В 1636–1637 годах со стороны суши в краю «Собачьем» побывал с небольшим отрядом енисейский казак Посник Иванов. В 1636 году на реку Оленёк прибыл отряд енисейского десятника Елисея Бузы, отправленного «для прииска новых землиц» на море и впадающих в него реках. С устья Оленька он поднялся вверх, затем сухим путем перешел на реку Молоду, по ней попал на Лену и на двух судах спустился в море, повернул к востоку от устья Лены, добрался до устья реки Омолой и здесь потерпел крушение. На нартах Буза перебрался «через Камень до Янской вершины», где после ряда вооруженных столкновений собрал ясак с местных якутов «князца Айбы» в 1637 году.
В дальнейшем он действовал в низовьях Яны, где построил острожек и собирал ясак с юкагиров. Для истории важен зафиксированный Бузой факт, что якуты заселили бассейн верхнего и отчасти среднего течения реки Яны еще до прихода русских. Примерно в то же время до «заморских рек» стали добираться сухопутными дорогами через Верхоянский хребет. В 1635—1636 годах «зимним путем на конях» достиг верховьев Яны и поставил там зимовье служилый Селиван Харитонов. Конный переход «через хребет» совершил с отрядом в 30 человек в 1638 году посник Иванов, поставивший на реке Яне зимовье и объясачивший «многих якуцких людей князца Кутургу да Тунгуса.
В 1639 году он попал на Индигирку, срубил зимовье - впоследствии названное Зашиверским, - вступил в «крепкий бой» с юкагирами и заставил их внести ясак.
Вскоре его сменил Дмитрий Ерило, который в нижнем течении Индигирки основал Олюбенское зимовье в 1641 году и оттуда в 1642 году с отрядом в 15 чел. вышел в море, «дошел до Алазейской реки», одолев довольно сильное противодействие объединенных сил юкагиров и чукчей, «положил их в ясак», построил «зимовье с острожком». В 1642—1643 годах в районе реки Алазеи действовал отряд Д. Зыряна из 15 человек.
Иван Москвитин, в 1638 году первым, из русских людей, видевший рассвет над Тихим океаном, Василий Поярков, в 1642 году переваливший через Становые горы на Амур, Семён Дежнёв, в 1648 прошедший морем меж Евразией и Америкой - все они, как и многие другие, отправлялись в путь из Якутска. Полярные берега, Индигирка и Колыма, Камчатка и Чукотка - всё это лежало у ног местных воевод.
Итак, территория Якутии в ее современных географических очертаниях впервые была исследована экспедициями русских казаков в 30-е годы XVII века.
Отсюда те землепроходцы двинулись в Приамурье, где напрямую столкнулись геополитические интересы расширяющегося Русского государства и могучей Цинской империи, что привело к подписанию в 1689 году Нерчинского договора. По нему Россия вынуждена была уступить Китаю значительную часть территории, освоенную русскими в Приамурье. Южная Якутия надолго превратилась в приграничную зону, что затрудняло ее изучение и освоение.
И только спустя почти двести лет, в мае 1858 года, между Россией и Китаем был заключен новый договор, по которому левобережье Амура стало законно принадлежать российскому государству, что было явным признаком ослабления китайской империи. Тогда же освоение Якутии Россией возобновилось.
К этому времени русские золотоискатели стали проникать в самые труднодоступные уголки региона. Слухи об открытии в этих краях золота распространились по всей России. На безлюдные ранее пространства южно-якутской тайги стали прибывать приисковые рабочие и разорившиеся крестьяне.
В 17-19-х веках Сибирь осваивалась за счет вынужденного бегства старообрядцев, ссылки мятежников и декабристов из Центральной России главным образом в Забайкалье. С начала 18-го века основную массу переселенцев составили беглые крестьяне в основном на Юг Западной Сибири. Со второй половины 19-го и первую половину 20-го веков уже всю Сибирь осваивали столыпинские переселенцы, раскулаченные крестьяне, опальные священнослужители и «наказанные» народы.
Далее и по сей день этот край осваивает уже вся страна под Ломоносовским лозунгом: «Богатство России Сибирью прирастать будет».
***
Лишь летом 1645 года Алексей окончательно вернулся в Томск к семье. До этого почти 15 лет он лишь изредка наезжал из Якутска к своим родным, погружаясь в ведическую атмосферу. Ему уже было за 50 лет от роду, потому, отчасти, на фоне его разъездной жизни, детей, кроме сына Ивана, у них Ольгой не было. В этот период, в 1642 году, тихо ушла в мир иной его мать Анна, немного не дожив до 80 лет. Похоронили её в Тобольске в отсутствие Алексея.
Трофим Иванович Бедарев в ту пору еще крепок был здоровьем. Он потерял со смертью жены свою привязанность к Тобольску, а потому без сожалений перебрался в Томск поближе к семье и к любимой им ведической общине. По возвращении из Якутска Алексей взял на себя обязанность навещать и поддерживать дух Ямала в районе Мангазеи, которая ещё жила. К 25 годам от роду сыну Ивану он стал брать его с собой в эти поездки. Дух Ямала принял его доброжелательно – эстафета продолжилась.
Обряд посвящения в хранители древних знаний Алексей прошел, как и его отец, к 60 годам еще при жизни Трофима Ивановича.