Глава 31. Ряд Фибоначчи ===> http://proza.ru/2023/08/12/944
– Как ты здесь, кровушка моя родная, – протянула певуче тетушка, как только Левушка приблизился к ней на расстояние, позволившее ей заграбастать племянника в свои огромные лапищи.
Исаев долго смотрел в одну точку, потом, вдруг, не здороваясь, сказал: – При всех расхождениях во взглядах между мной и моим земляком Артуриком, я не могу с ним не согласится в одном, что у нас всех существует врожденное заблуждение, будто бы мы живем для того, чтобы быть счастливыми. И пока мы будем сохранять в себе это врожденное заблуждение, до тех пор мир будет казаться нам исполненным противоречий, – вместо приветствия выдал фразу Лев Валерьянович.
Клавдия Ивановна несколько опешила. Во-первых, она не сразу поняла о каком Артурике идет речь, хотя и слыла среди своих дамой начитанной и в области философии очень даже неплохо подготовленной. Во-вторых, Лева сегодня впервые заговорил с нею и довольно внятно и членораздельно, чего она уже, по правде сказать, и не ожидала. Ее даже не смутило то, что он не поприветствовал ее, а сразу начал с Артурика.
– Да что же за Артурик такой? – для простого дурика из Кащенко фраза, которой в нее запустил Левушка, была слишком возвышенной, – хотя здесь контингент еще тот, – подумала тетка, а вслух спросила: – Кормят-то как, Левушка? Я вот тут тебе принесла немножко..., – и она стала развязывать тормозок с едой.
Козел на еду даже не посмотрел, зато рядом с тетушкой сразу выстроилась очередь и психи, втихаря подмигивая Исаеву, сами, уже без его участия, начали делить харчи Левчика, то и дело заглядывая через плечо тетки и выкрикивая по очереди:
– Груши, пять штук. Кто? Записано. Курица, жаренная одна, но большая, хватит на троих! Кто? Помечено. Сок томатный в пакете пол-литра. Кому?
– Эх, под него бы еще двести грамм водочки, – донеслось до Клавдии Ивановны.
– Так, все, – грозно сказала Клавдия. – Сейчас я вам устрою обед с водочкой, – и, схватив в охапку сразу двоих больных, она вывалилась вместе с ними из комнаты посетителей. После чего вернувшись громко спросила: – Кто еще поесть хочет?
– Только свое, – ответил больной, который был ближе всех к Клавдии, указывая на принесенные ему кушания.
– Ну, вот и хорошо, – прорычала Ивановна, грозя кому-то пальцем через стекло закрытой ею же двери. – У, басурман турецкий, только попробуй, – были ее последние слова и она опять все внимание обратила на Левушку.
– Так, так. Кто ты говоришь? Артурчик? Какой Артурчик? Что вместе с тобой здесь лежит? Такой умный больной?
– Стыдно не узнавать моего соплеменника Артура Шопенгауэра по слогу, – холодно ответил Лев Валерьянович, даже не взглянув на тетю.
– Ах, да-да, конечно же, Шопенгауэр, – чуть покраснев, согласилась тетя. Ей стало очень стыдно, что она за этим панибратским выражением – Артурик не разглядела великого философа.
Исаев же, как бы ничего этого не замечая, продолжал: – Все человеческое существование достаточно ясно свидетельствует о том, что именно страдание – его подлинное предназначение. Вся жизнь человека глубоко объята страданием и не может освободиться от него. Страдание – это по истине процесс очищения, который в большинстве случаев только и освящает человека, возвращая его с ложного пути.
– Поэтому в назидательных христианских книгах и говорится о спасительной силе страданий, – подозрительно посмотрев на тетушку продолжал Левушка, не обращая никакого внимания на еду и, уж тем более, на чавканье, раздающееся со всех сторон из-за того, что больные старались как можно больше съесть из принесенного им родственниками съестного, зная, что все оставшееся все-равно достанется обслуживающему персоналу и примкнувшей к ним блатоте.
– Кто бы спорил, кто бы спорил, – пропела тетка, пытаясь придвинуть поближе к Левушке курицу.
– Вот Вы, сударыня, – грозно обратился Лев Валерьянович к Клавдии Ивановне, – что думаете по этому поводу?
– Да какая же я тебе сударыня, – протянула тетка, – ты посмотри на меня внимательней.
– Нет уж, Вы не увиливайте от ответа.
Тетка вздохнула, почему-то вспомнила про движение по кругу (видно суждено нам по нему постоянно ползать) с последнего семинара Буддистов-адвентистов и проговорила: – Ну что ж, если ты про другое не хочешь, давай про твоего Артурика поговорим, хотя в этих вопросах я придерживаюсь взглядов неоплатоников и, если честно, то мне ближе их позиция.
В этот момент Жопке, наконец-то, удалось растолкать впавшего в оцепенение Языка, и она облегченно выдохнула. Фон Штирлиц сильно перднул.
– Ты че, уже совсем охренел, псих, – вскочил рядом с ним пожиравший своего поросенка здоровый детина. – Ты еще штаны сними и насри здесь. Он попытался своей засаленной рукой двинуть Левчика по морде, но кулак его был мгновенно перехвачен Клавдией Ивановной.
– Ну-ка остынь, остынь, – приговаривала она, нагибая кулак к земле. Детина сполз на пол и согнулся в три погибели.
– Вот настоясие русские сенсины, которые и коня на скаку одним ударом кулака уделают и горясяя исба для них... так, только погреться, – хлопая опять по заднице Клавдию Ивановну процитировал по памяти классика Главврач, не весть откуда взявшийся.
– Эх, Клавдия Ивановна, Клавдия Ивановна, – сладко пропел он, – сли бы Вы ко мне работать весьно десурной сопой... весьно десурным са-ни-та-ром, – почти по слогам еще раз повторил Главный, прислушиваясь к своему голосу и не совсем понимая причину оговорки.
– Нет, уж лучше вы к нам, – только и успела ответить тетушка, как увидела, как три дюжих помощника Главного, прямо таки выталкивают всех прибывших на свидание из комнаты посетителей.
– Ваше время истекло, – доносилось откуда-то из стены.
Клавдия на всякий случай решила не оставлять никаких продуктов Левчику, сказав, что через три дня она придет пораньше и тогда они смогут подробно поговорить об учении Шопенгауэра.