АНТОН И АНТОНИНА, ИСААК И РЕБЕККА
Аудиорассказ: читает А. БУХМИН
https://www.youtube.com/watch?v=SVOeZd9dLog
В фойе стоял бессвязный гул голосов, густой запах человеческих тел, смесь разных парфюмов и алкоголя. На лицах людей, выходящих из зала шумливой и плотной толпой, было какое-то одинаковое глуповато-растерянное выражение. Толпа оккупировала гардеробную ; шла битва за шубы, пальто и куртки.
Полный нестарый мужчина, по всему, ещё находился под чарами только что завершившегося концерта, он периодически похохатывал, не худенькая его половина укоризненно шикала на него. Он замолкал, с лукавым выражением лица прикладывал к губам палец, но через некоторое время опять прыскал в кулак. Люди поглядывали на него с улыбками, понимающе переглядывались.
Толпа вывалилась на проспект, рассыпаясь на ручейки. Люди заспешили к метро и автобусным остановкам, часть устремилась к своим машинам, оставленным в ближайших переулках. Было холодно, сыпал колючий снег.
Антон нажал на кнопку пульта, машина послушно пискнула. Антонина села в машину, за ней тяжело опустился в кресло её муж, сразу же включив радио на станцию «Юмор FM». Не глядя на жену, он сказал:
— Не хило расслабились, а Тонь? Я в «Панораме ТВ» читал, что смех самое лучшее лекарство от стрессов, укрепляет нервы и продлевает жизнь. Как тебе концерт?
Антонина икнула.
— Нормально.
— Нормально? Прикольно. Куда прёшь, паскуда! — закричал Антон, резко вильнув вправо, когда его чуть не сбил «Лексус», ехавший в противоположном направлении и нагло совершающий тройной обгон. — Купят, блин, права, уроды. Нет, Тоня, артисты отработали как надо. Классный концерт.
Антонина зевнула.
— Галкин сморчок какой-то. Я думала, что он как-то поинтересней выглядит. Да и старьё тюхал народу — одни и те же пародии. Опять Софку Ротару парафинил. Сколько можно?
— У неё с Пугачихой старые тёрки, вот Максим и опускает её. Примадонне настроение поднимает, — хохотнул Антон.
— Чё с губой-то у него нижней? Накачал что ли?
— А чё ему? Что губу накачать, что деревню переименовать, при его-то бабках!
— Ты о чём?
— На НТВ показывали: он замок строит, у деревни с вонючим названием Грязи. Говорят, переименовал её в Галкино.
— Галкино-Пугачёво назвать нужно было, — сострила Антонина, с болезненным выражением лица потирая правый бок.
— Боря Моисеев, вот ведь бесяра! После инсульта, а дёргался, как репер. И голос так ничего, да?
— Голос… плохому танцору знаешь, что мешает? Хотя ему-то это, наверное, уже давно не мешает. У него другие интересы.
— Да ладно тебе? Пусть себе. У артистов это у всех, особенно у танцоров.
— Ты, что ж, такое одобряешь?
— Ну, как сказать… не осуждаю. Это его дело.
; Ой, Антошка, доодобряешься, — ухмыльнулась Антонина.
— Ладно тебе. Это не по мне! Тонь, пиво дома есть?
— Я утром упаковку в холодильник поставила.
— Жрать что-то захотелось. Обратила внимание, сколько у них в буфете кофе стоит? А коньяк! Полтинничек дерьмового коньяка больше трёхсот рублей! Я такой в супермаркете нашем бутылку за триста беру. Оборзели, твари.
Антон плавно припарковался у бордюра и бросил жене:
— Тонь, извини. Не донесу, пузырь лопается.
Приплясывая, он стал близко к машине, суетливо расстегнул брюки. Глядя в небо, он гнусаво напевал: «Посмотри на это небо и на эти звёзды — ты видишь это всё в последний раз…».
В лифте он навалился на жену. Обнял крепко за ягодицы, притянул к себе и с пошловатой улыбкой промычал:
; Ты как, Антуанета?
Антонина оттолкнула его, скривилась:
— Нормально, нормально, сегодня закончилась.
— Живём, — бодро потёр руки Антон, без радости в глазах.
— Тише, тише, — одёрнула его у дверей квартиры Антонина, — не шуми — Светку разбудим.
Пока муж в прихожей раздевался, Антонина, скинув сапоги, прошла в комнату дочери. На тумбочке стояла тарелка с недоеденными бутербродами, пачка чипсов, пузатая бутылка пепси, горела настольная лампа. Миловидная девчушка спала, на груди у неё лежал открытый ноутбук. На полу, у кровати, валялись кофта, бюстгальтер и джинсы...
Антонина взяла ноутбук, ткнула кнопку: на экране высветились загорелые полуголые красавцы в разных позах. Она выключила ноутбук, подняла с пола вещи дочери, сложила их на стул, забрала тарелку с бутербродами и вышла из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.
Когда она, переодевшись, вошла в кухню уже в халате и тёплых тапочках, Антон сидел за столом, пил пиво, уставившись в экран огромного настенного телевизора, на котором шла передача «Смешные и голые».
Антонина поставила на стол тарелку с копчёной курицей, зелень, кетчуп, оливки, ветчину, открытую банку шпротов.
Оторвав от курицы ногу, Антон вгрызся крепкими зубами в сочную мякоть. Прожёвывая, он говорил:
— Задолбают эти праздники. Через три дня Рождество, потом старый Новый Год, после это, как его, Крещение. Дикая нагрузка на печень! Тонь, а чё, в Саратове нет врачей, обязательно в Питер нужно на обследование ехать твоей сестре?
— Врачи, конечно, есть, но в Питере медицина покруче. Да она ненадолго. Максимум на неделю.
— На неделю, — недовольно буркнул Антон. — Пусть она подумает, во что ей дорога выльется, и как её здесь обдерут доктора наши светлые, на такие бабки и в Саратове можно хороших врачей найти. Ладно, может, выпьем чего? У нас там виски оставался.
— Я, наверное, тоже глотну, что-то тяжеловато как-то, — сказала Антонина. Она достала из холодильника початую бутылку виски, поставила на стол два тяжёлых квадратных стакана, плеснула немного себе, мужу налила почти половину стакана.
— Ну, давай, — сказал Антон, стукнув своим стаканом о стакан Антонины, — за всё хорошее.
Выпив, он закусил куском ветчины, откинулся на спинку кухонного уголка, лицо его побледнело, веки подёргивались.
— Чё-то мне тяжко, — сказал он, морщась, — такое чувство, будто я вагон с цементом разгрузил. Вроде ничего не делали, в концерте балдели…
— И мне что-то нехорошо, — ответила Антонина, опуская стакан. Она не стала пить.
— Это не бутерброды ли буфетные? Что-то мне запашок их не понравился, — задумчиво произнёс Антон.
Антонина, понуро опустив голову, сосредоточенно смахивала со стола невидимые крошки.
* * *
Весна в этом году пришла рано. Стояли тёплые дни. Склоны окрестных гор были покрыты яркой зеленью и цветами. Ночи были тихими и звёздными. Днём с Галилейского озера тянуло прохладой.
Исаак и Ребекка лежали во дворе своего убогого глиняного дома на соломенной подстилке, укрывшись грубым одеялом из верблюжьей шерсти. Они устроились рядом с овчарней, из которой исходил тёплый дух; иногда какая-нибудь овца блеяла во сне и лохматый пес, пристроившийся на земле рядом с хозяевами, поднимал голову и незлобиво рыкал.
Исаак лежал на спине с открытыми глазами, подложив руки под голову. Он мечтательно смотрел в звёздное небо. Ребекка лежала на боку, прижавшись к мужу.
— Тебе не спится, Исаак? — спросила она шёпотом.
— Ему чуть больше тридцати, — сказал Исаак.
— Ты о нём? Он красивый и глаза такие чистые, детские.
— Мне скоро тридцать семь будет, — Исаак повернулся к жене. — И мне никогда не приходило в голову такое, о чём он говорил сегодня. Ты когда-нибудь видела столько народу, что внимает, затаив дыхание, одному молодому человеку в простой одежде?
— На Пасху народу всегда съезжается много, — сказала Ребекка.
— Это другое, жено. Люди идут за ним, как движется тень за солнцем, всем хочется прикоснуться хотя бы к его одежде, к ногам, у него слава исцелителя, он изгоняет бесов. Даже саддукеи, книжники и фарисеи приходят слушать его. При этом лица у них становятся злобными, ведь они уверены, что только они знают истину. Простые же люди не сводят с Него глаз, внимая каждому его слову.
— Говорят, имя ему Иисус, сын Давидов, что он пришёл из Назарета. Знаешь, как у нас говорят шутники: «Что хорошего может выйти из Назарета? — улыбнулась Ребекка.
— Шутники, — хмыкнул Исаак, — теперь все шутники толпятся у его ног и внимают его речам с благоговением. Хотя поговорка наша никуда не исчезла. Она древняя. Сказано: «Кто громче всех кричит: «Осанна!», тот завтра крикнет: «Распни». Я этого боюсь, ведь ходит слух, что он Мессия, как предсказывали пророки. Я, Ребекка, строго соблюдаю закон Моисея, но, когда сегодня я слушал его, сжатый со всех сторон многотысячной толпой, я вот о чём подумал… ты, знаешь, что когда Господь давал Моисею закон на горе Синай, никто не мог подойти к горе кроме него: сверкали молнии, гремел гром, раздавались страшные трубные звуки. Ты видела, как было сегодня? Никто не ушёл от него неутешенным! Какая благодать разливалась вокруг! Понимаешь ли ты, жено, что он давал нам новый закон — Закон Любви?! Он обещал всем вечное блаженство в будущей жизни. Ты знаешь, книжники наши только и знают запугивать, стращают нас страшными карами. Никто из них никогда не сказал так, как сказал сегодня он: «Да будет слово ваше: «да — да», «нет — нет»; а что сверх этого, то от лукавого». Не фарисеи ли разводят умные речи, где да — это нет, а нет — это да?!
— Исаак, ты не должен так говорить об учёных людях.
Он досадливо махнул рукой и замолчал.
Ребекка крепче прижалась к мужу:
— Исаак, у нас полный дом гостей. Твои братья с детьми и жёнами приехали на Пасху и ещё моя сестра с мужем, да и четверо наших детей, а муки осталось одна мера…
— Будет день и будет пища. Он сказал: «Взгляните на птиц небесных: они не сеют, не жнут, не собирают в житницы, и Отец Ваш Небесный питает их. Вы, не гораздо ли лучше их?». Собьёшь масла из козьего молока, Ребекка, я займу муки у Иеремии. Не пропадём, гостей нужно уважать. Давай спать, жено.
Когда на небе осталась одна звезда, и край горизонта стал золотиться, Исаак тихо встал и бережно укрыл жену одеялом. Он отошел подальше от дома, перед ним был овраг, поросший кустарником, в нём уже просыпались птицы, радостно приветствуя наступающий день. Он улыбнулся и тихо проговорил: «Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный подавай нам на каждый день; и прости нам грехи наши, ибо и мы прощаем всякому должнику нашему; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Аминь».