«если ваш славный диван, мой добрый Серж, представить вещественным продолжением хозяина, станет ясно, как божий день, каким манером надлежит вам конструировать литературные тексты: всякая точка оного пусть расцветает буйной, с позволения выразиться, гиперплазией языкового мяса, нанизанного на гибкие усы метафор, и пускай прорастают они во все более обширные и глубокие слои» – критик Бэлинский, похожий на упитанного евнуха, таинственно пришепетывал, беседа происходила в городской бане, устроенной неизвестным начальством по образцу терм Каракаллы, и когда я, уже по пути домой, размышлял в автобусе над его сентенцией, облако, хищно согнувшееся, как жокей в карьере, в изысканной жемчужно-белой форме неподражаемых «Stratocumuli», завладело, путем частичного поглощения, ртутным мячом солнца, мгновенно просияв лаком самодовольства, но вот – мяч снова упущен, и надпись «запасный выход», скучавшая на стекле, затлела на пергаментной руке сидящей у окна старухи багряными квадратами ветхозаветных скрижалей, параллельными зеленым венам; деревья, фатально лысеющие все последние годы, дрожали в густом соке синего ветра, лился августовский свет, напоенный предсмертной зрелостью
я, словно кокаинист, втягиваю ноздрями запах у сгиба кисти, там, где морщинистый ремешок часов – я никогда не осквернял кожу запястья металлом – и, одновременно, живописую в воображении, как намыливаю гладкое, будто фаянс, тело женщины в полумраке масляно-эротической церемонии, а тело, в свою очередь, намыливает меня, и я вдруг покрываюсь проказой, разъедаюсь нарывами, впрочем, на самом деле, сжигается моя душа, плоть же, напротив, разрастается, как тот знаменитый парчовый диван; дома, когда уже меркнет вечер, я выхожу с чашкой на балкон, вдалеке цепочкой выстроились несколько сферических скоплений гранатовых огней, но лишь одно из них всасывающе пульсирует, «я моргенмуффель и не люблю утро», громко сказав это воздуху, я возвращаюсь к тому, что единственно умею делать – смаковать кофе и наблюдать за огнями, к ним присовокупляется жестяная луна, готовая идти на ущерб, тяжелая ставня балкона отворена внутрь, и я подозреваю, что когда-нибудь, неловко разогнувшись, ударюсь об ее угол нежной крышкой черепа, ведь сколько ни предохраняйся, но в ключевую секунду забудешь – зато, и на это, кажется, намекал Бэлинский, такое сотрясение способно пробить туннель связи с транфизическим банком сюжетов, отборных, карминно пламенеющих, мощность его бесконечна, несомненно, он существует в «онейрическом», по слову этого странного слоноподобного субъекта, мире