ГОЛОВА
Одна голова хорошо, а две лучше.
Девиз Лионского палача
АУДИОВЕРСИЯ. ЧИТАЕТ А. ВОДЯНОЙ
https://www.youtube.com/watch?v=oEyWIQqSnqk
Осенью этого года мне довелось побывать в молодой Африканской Демократической Республике Ниркуа-Бсото. Дело в том, что в этой развивающейся стране случилась эпидемия серого африканского бзика, страшного заболевания, вызывающего вначале сильнейшее расстройство нервной системы, вслед за которым обычно следовал паралич. В большинстве же случаев болезнь заканчивалась летальным исходом.
Как опытный специалист-эпидемиолог я был направлен туда консультантом. В центральном госпитале столицы республики вместе со мной самоотверженно трудились врачи из многих стран мира. Работы было невпроворот: работали мы по 12-14 часов в сутки. Каждый день приходилось выезжать в отдалённые провинции, где мы проводили повсеместную всеобщую вакцинацию населения. Слава Богу, никто из врачей не заболел от этого весьма коварного заболевания.
Вместе с остальными врачами, самоотверженно трудился и директор центрального госпиталя республики, удивительный человек, русский врач Борис Борисович Николаев, гражданин этой страны, которого местное население звало на местный манер Мборо-Мборо. Борис Борисович свободно говорил на всех здешних диалектах и пользовался здесь всеобщим уважением и любовью. Он был женат на темнокожей красавице по имени Валеха и жил в большом доме недалеко от госпиталя.
Мне очень хотелось сойтись с единственным русским в группе врачей поближе, поговорить с ним по душам, но загруженность работой не позволяла этого. И только когда срок моей командировки подошел к концу, и мы закончили вакцинацию населения, затушив очаги эпидемии, мне удалось поговорить с земляком на банкете по случаю завершения работы. Он пригласил меня к себе в гости, и я с радостью принял его приглашение.
Дом Бориса Борисовича меня восхитил. Это был большой каменный двухэтажный дом, на одной стороне которого тянулась широченная открытая веранда с видом на прекрасный сад; другая сторона дома смотрела во внутренний дворик, вымощенный шлифованным камнем, в центре которого находился эллипсовидный бассейн с прозрачнейшей водой. На крыше дома были установлены несколько внушительных размеров спутниковых тарелок, у ворот дома были припаркованы четыре джипа разных моделей. Всё здесь говорило о благополучии, радости, достатке и надёжности.
Борис Борисович сам приготовил шашлык из мяса антилопы, мы пили крепкое местное пиво, ели всякие экзотические яства, задушевно беседовали. Курить мы выходили на веранду, где стояли удобнейшие кресла-качалки и был сервирован столик с напитками, фруктами и закусками. В один из таких перекуров Борис Борисович спросил меня:
— Если мне не изменяет память, вы прилетели из солнечного Тепловодска?
Нежась в кресле и наслаждаясь сигарой, я кивнул ему головой. Борис Борисович прошёлся по веранде, помолчал и, задумчиво посмотрев на меня, сказал:
— Вряд ли вы меня вспомните. Столько лет прошло, столько молодых лиц пронеслось, профессор, перед вами за эти годы, где уж вам запомнить одного из тысячи ваших школяров. А я вас сразу узнал, когда увидел, дорогой Игорь Иванович, я ведь учился в Тепловодском медицинском училище, а вы у нас преподавали биохимию.
Я удивлённо посмотрел на своего собеседника. Узнать в этом зрелом мужчине с бородой и уже начинающими седеть висками мальчишку, который много лет назад учился у меня, я, в самом деле, не мог. Мне ужасно хотелось узнать, как этот красивый человек сделал такую прекрасную карьеру, как судьба привела его на африканский континент. Известие же о том, что он учился у меня, ещё больше заинтриговало. Внутренне я приготовился выслушать рассказ Бориса Борисовича, предчувствуя, что услышу что-то необыкновенное. И я не ошибся.
Борис Борисович сел в кресло, закурил (он много курил) и устало сказал:
— Это немудрено, что вы меня не узнали. Ничем особым я выделялся — так середнячок, станичный парнишка, да и проучился я совсем недолго, в силу непредвиденных обстоятельств. Родом я из станицы, что недалеко от Тепловодска, с детства мечтал стать врачом, поступил учиться в медучилище, решив начать восхождение к своей мечте с этой ступени. Именно во время учёбы в моей жизни произошли невероятные перемены, случились удивительные и головокружительные события, которые в одночасье крутейшим образом изменили мою судьбу…
Он нервно прикурил от угасающей сигареты новую, жадно затянулся несколько раз, и резко затушив сигарету в пепельнице, продолжил:
— Возможно, вы помните, как двадцать лет назад в Тепловодске был зверски убит африканский бизнесмен Ральф Мгуду? Дело это имело сильный резонанс…
— Ну, как же… — живо откликнулся я. — Весь город был тогда на ушах! В тихом курортном городке убивают представителя дружественной нам страны, убивают зверски, тело гостя находят в пруду, без головы. Шуму было много, разбираться прилетели столичные следователи. А затем стали греметь выстрелы, в городе начались крутые разборки между местными мафиози, говорили, что это как-то было связано со смертью африканца, который владел заводом по изготовлению пластиковой тары для нашей всемирноизвестной минеральной воды. Как позже стало известно, бандиты отжимали у него этот завод. Что-то у них не срослось.
Борис Борисович кивнул головой:
— Да, именно так. У вас хорошая память. Вспомнить нужно ещё то, что скорбящие родственники убитого пообещали кругленькую сумму тому, кто укажет на убийц Ральфа Мгуду и, кроме того, весьма солидное вознаграждение они обещали также и тому, кто сообщит что-либо о пропавшей голове Ральфа Мгуду. М-да, как сейчас помню, что произошло со мной 23-го октября именно того года. В этот день я шёл из училища в отвратительнейшем настроении: в карманах ни гроша, первого ноября нужно было платить за своё скромное жильё — я жил в крохотной пристройке старого частного дома у престарелой бабульки, — стипендию задерживали, из дома денег не ожидалось. Ужасно хотелось есть, и ко всем моим несчастьям прохудились мои единственные туфли. В голову всё чаще приходила мысль бросить училище и уехать домой — там хотя бы голодным не будешь, думалось мне. Я брёл через городской парк. Стояла чудесная тихая погода, мимо проходили весёлые и красивые девушки, хорошо одетые люди улыбались и радовались жизни, а я, всё больше и больше мрачнея, думал о своей ужасной бедности и приходил от этого в полную деструкцию. Так я шёл, погружённый в свои горькие мысли, и не заметил, как сошёл с дорожки и пошёл по ковру из опавших листьев, углубляясь в глубину парка. Очнулся я оттого, что споткнулся и чуть не упал. Споткнулся о пластиковый пакет, в котором лежало нечто круглое, прикрытое тряпками. Я поднял увесистый пакет, перевернул его и вытряхнул содержимое на землю. Сначала я не понял, а после похолодел и отпрянул: на прелой листве у моих ног лежала голова человека! Первым моим желанием было бежать, но любопытство взяло верх над страхом, и я стал рассматривать находку. Мне уже приходилось бывать в морге и присутствовать на вскрытиях, лягушек доводилось резать на занятиях, так что вид крови и мёртвых тел меня не очень пугал, но тут было совсем другое: я понимал, что совершено преступление и я неожиданно попал в круг, связанный с ним. Голова была обрита наголо и принадлежала человеку с тёмным цветом кожи, глаза были открыты, оскаленные зубы создавали эффект зловещей улыбки. У меня по телу побежали мурашки, но я не «сделал ноги». Наклонившись, разглядел на затылке отверстие, по всей видимости, пулевое. Голова была чётко перерублена в районе четвёртого шейного позвонка, скорей всего человеком большой силы и рубящим орудием с широким лезвием немалого веса. Я решил, что это был человек недюжинной силы и свою ужасную работу он сделал с одного раза. Вечерело, вокруг не было ни души, я огляделся. Та часть парка, в которую я забрёл, переходила в густой лес у подножья горы. Я присел у дерева, обдумывая ситуацию, и решил, что самым разумным будет забыть навсегда об увиденном — лишней нервотрёпки мне совсем не хотелось. Но, сам не знаю почему, я нашёл кусок доски, выкопал в мягком чернозёме глубокую лунку, закатил туда голову, присыпал её землёй, притоптал «могилку», а сверху привалил довольно большим камнем. Придя домой, я тихо проскользнул в калитку, потом в свой флигель и, не зажигая света, не раздеваясь, лёг в кровать. Заснуть я не мог. Лежал и переваривал случившееся. Мысли мои путались. Временами мне думалось, что я обязан заявить в милицию, но после отметал эту мысль: мне мешал страх. Я хорошо понимал, что одним моим заявлением дело не закончится, начнут таскать на допросы или даже могут «повесить» это дело на меня. Я вскакивал с кровати, ходил по комнате, снова ложился. Меня охватило какое-то нервное беспокойное состояние, предчувствие каких-то необычных событий. Заснуть мне мешал голод, да и собственно, в это время я никогда не ложился спать. Телевизора у меня не было, но на стене висело допотопное радио, которое работало на местном городском канале. Радио включалось само, ни с того ни с сего, когда ему вздумается, и так же неожиданно могло выключиться. Оно включилось в очередной раз. Вначале была музыка, — трубач-виртуоз исполнял в быстром стаккато «Неаполитанскую песню» Петра Чайковского. Но музыка неожиданно прервалась, и взволнованный голос диктора сообщил о чрезвычайном событии в городе. В городском озере обнаружено обезглавленное тело гражданина республики Ниркуа-Бсото Ральфа Мгуду, главы совместного предприятия по производству пластиковых бутылок для минеральной воды. Экстренно прилетевшие родственники африканского предпринимателя обещают солидное вознаграждение за информацию о преступниках, совершивших это злодеяние, и более высокое за информацию о местонахождении головы своего земляка. Сообщался телефон, по которому можно было позвонить.
Оговорюсь, это был момент, когда включился механизм изменения моей жизни. Но тогда я об этом не знал. Сразу за объявлением трубач продолжил своё соло. Меня подбросило на кровати. Тут же захотелось бежать и звонить: сообщение о награде оказало магическое действие на голодный желудок бедного студента; но побегав нервно по комнате, я остыл, стал думать, что могу нарваться на большие неприятности: мне жить в этом городе, а бандюги, убившие негра, никуда не делись и контролируют ситуацию. Но есть так дико хотелось, а в голове так сладко звучало настойчивое и соблазняющее: солидное вознаграждение… солидное вознаграждение… солидное вознаграждение… что я, а точнее, мой желудок выкрикнул: «Да плевать! Кто не рискует, тот не пьёт шампанское!». Я мгновенно успокоился, нашёл в кармане две копейки, вышел из дома и позвонил из ближайшего автомата. Меня выслушали, спросили, где я сейчас нахожусь, и убедительно попросили подождать минут десять. Тепловодск — городок маленький, совсем скоро к телефонной будке, у которой я стоял, подъехала машина и меня вежливо пригласили сесть в неё. В машине сидели четыре негра с понурыми скорбными лицами, но разговаривал со мной на приличном русском языке только водитель машины — остальные негры молчали. При виде этой чернолицей компании, простите за каламбур, я подумал, что влип окончательно в тёмную историю. Затосковал, понимая, что теперь уже задний ход дать не удастся — придётся идти до конца. Пришлось сбивчиво рассказывать водителю о голове. Он выслушал меня, повернулся к своим товарищам, стал быстро лопотать с ними на своём языке. Минут пять они все долго и крикливо о чём-то говорили, а затем негр водитель сказал мне, что мы прямо сейчас поедем за головой. Я попытался возразить, мол, ночь, трудно будет искать, но водитель был вежлив и непреклонен. Он сказал, что у них есть фонари и ехать нужно прямо сейчас; сказано это было таким непререкаемым тоном, что мне пришлось смириться. Мы тронулись в путь. Искать долго нам не пришлось: я хорошо запомнил место, где схоронил голову. Боже правый! Надо было видеть, что было с неграми, когда они вырыли голову! Они передавали её друг другу, выли и рыдали, обнимались, что-то пели, один из них бился головой об дерево, другой рвал на себе волосы! Мне оставалось только с тоской наблюдать за их манипуляциями. Потом водитель положил голову в холщовый мешок, и мы поехали назад. В дороге никто не проронил ни слова и, лишь когда мы подъехали к телефонной будке, у которой я встречался с неграми, и остановились, водитель повернулся ко мне. Он протянул мне увесистый пакет с деньгами со словами:
— Это ваше вознаграждение, дорогой друг. Пожалуйста, берите, берите, мы вам очень благодарны, но нам, дорогой друг, нужно ещё кое-что вам сказать важное. Это очень важно для нас и поэтому, пожалуйста, выслушайте меня и постараетесь понять.
Я взял пакет, думая об одном: как бы поскорее улизнуть от них.
Негр, помолчав, продолжил:
— У каждого народа есть свои традиции, поверья, обычаи, есть они и у нас и у вас. Есть обычаи, которым люди следуют из века в век. Так вот, самой ужасной смертью у нас считается отсечение головы человека. У нас в законе есть смертная казнь за различные преступления, сейчас это расстрел. Но когда-то, очень, очень давно, у нас казнили преступников, отрубая им голову. Нескоро было замечено, что после этого происходят странные и ужасные вещи: если кому-то отсекали голову, то на род казненного человека начинались сыпаться страшные беды, смерть во всех её проявлениях начинала прибирать несчастных людей, и совсем за короткий срок род этих людей угасал. Старейшины нашего народа мудро отменили такой вид наказания. Сейчас произошло ужасное преступление: наш незабвенный Ральф был убит отсечением головы, причём казнён был безвинный человек, не совершивший никакого преступления. Даже если бы Ральф был простым человеком, рыбаком, охотником или солдатом — это тоже было бы для нас горестным и тяжёлым событием, но это никак не повлияло бы на судьбу нашей страны, но Ральф Мгуду не простой человек — он сын нашего короля Мгуду Четвёртого, а значит, смерть ожидает весь королевский род, а это грозит гибелью нашей молодой республике. Поясню: у нас только что закончилась многолетняя гражданская война, которая шла почти сто лет, мы наконец-то объединились в одно государство, распри между двумя великими племенами Ниркуа и Бсото закончились. Великий миротворец Мгуду Четвёртый подал руку народу Бсото, взяв в жёны себе женщину из их племени. Два народа живут теперь в мире и согласии в единой стране Ниркуа-Бсото. Наши племена роднятся, женятся на женщинах Бсото и отдают в жёны мужчинам Бсото своих дочерей — это очень позитивный процесс. К сожалению, дорогой друг, смерть Ральфа может разрушить этот процесс, и мы можем опять скатиться к гражданской войне, голоду, хаосу… гибели. Если род Мгуду исчезнет, к власти придут бандиты, которые, к сожалению, живы и живут в соседней не дружественной нам стране.
Я впервые прервал речь водителя, вяло проговорив, что это мистика какая-то, мол, на дворе двадцатый век…
Негр грустно посмотрел на меня.
— В наших краях такая мистика кончается потоками крови.
— Неужели ничего нельзя изменить в этой ситуации? — спросил я.
— Изменить можно, но помочь нашей многострадальной стране можете только вы.
— Я?! — моему изумлению не было предела.
— Да, вы один, — ответил негр. — Только вы один можете спасти нас…
— Вы, конечно, вправе отказаться от нашего предложения, — продолжил он после долгой паузы, — но меня лично уполномочил вести переговоры с вами наш король Мгуду Четвёртый. Пожалуйста, выслушайте меня спокойно. Дело, о котором я буду говорить, касается судьбы нашей страны. Если вы примете наше предложение, вам и вашим родственникам будет гарантировано комфортное, безбедное проживание в любой стране мира по вашему усмотрению, гарантирована финансовая независимость; вы сможете учиться в самых престижных учебных заведениях, станете национальным героем Ниркуа-Бсото и, что особенно важно, за вами всегда будут стоять могущественные силы, ; мы не дадим ни одному волоску упасть с вашей головы.
— Так, что же я должен сделать такого, чего вы сами, такие могущественные, не можете сделать? — спросил я нетерпеливо, нервно прикидывая, какая сумма находится в пакете с деньгами.
Негр повернулся к своим спутникам, что-то сказал им, они гортанно загалдели и стали дружелюбно постукивать меня по спине.
— Ну что ж, больше тянуть резину не имеет смысла, — сказал негр. — Выход из данной ситуации только один. Наше поверье гласит: человек, нашедший отрубленную голову, он и только он один, может спасти род обезглавленного! Для этого он должен собственноручно обезглавить убийцу, затем в полнолуние выварить голову в морской воде и захоронить череп на священной горе Нсутокаратумдусоколиой. Лишь тогда спадёт злосчастное наваждение, и род будет спасён…
— Да вы, что, мужики? — воскликнул я ошарашенно. — Вы же на убийство меня толкаете! Нет, на это я пойти не могу!
Негр грустно покачал головой.
— Как это у вас: утро вечера мудренее? У нас есть похожая пословица: мудрый думает с ночи, как сделать дневную работу. Не говорите «нет», трезво оцените наше предложение. И ещё хочу сказать вам для душевного успокоения: все участники преступления и надругательства над телом Ральфа Мгуду, в том числе и негодяй-палач, уже в наших руках. Ваша неповоротливая милиция ещё долго будет их искать. Мы этих подонков непременно казним, даже если вы не согласитесь сотрудничать с нами. Так что если вы отрубите голову негодяю, в какой-то мере ваша совесть может быть спокойна: этот мерзавец, можно сказать, уже мёртв. И, тем не менее, повторяю, судьба нашей многомиллионной страны в ваших руках и отсчёт дней рода нашего короля пошёл. Завтра ровно в двенадцать часов дня мы вас будем ждать на месте нашей сегодняшней встречи. Согласитесь вы, или не согласитесь, завтра мы непременно казним мерзавцев, но мы будем молиться, чтобы вы решились на наше предложение. Вся наша страна будет за это молиться в эту ночь.
Дома я лихорадочно пересчитал деньги. Денег было много. На них, по тем временам, можно было купить самую дорогую нашу машину «Волгу» и ещё, наверное, на гараж бы осталось. Я на такси съездил в железнодорожный ресторан, набрал еды, спиртного, что называется, надрался и отрубился. Проснулся ни свет ни заря. И долго не мог поверить в происшедшее, но деньги лежали на тумбочке, были рассыпаны по полу, и они вернули меня к реальности. Мучаясь жестоким похмельем, я как неприкаянный ходил по комнате. В голове у меня всплывали детали вчерашней встречи с африканцами. Я думал об их предложении, видел деньги, которые они дали мне, как только я выполнил их пожелания, и уже не сомневался в их порядочности. В их мистические представления о судьбе рода, связанные с отрубленными головами я верил не очень. Скорей всего, думал я, бедолаги слепо верят в свои традиции и поверья, но не могут вырваться из плена национальных предрассудков, которые веками культивировались в их народе. Я плюхнулся на кровать и стал думать совсем о другом ; о себе и своей дальнейшей судьбе.
«Ну, закончу я училище, — рассуждал я, — забреют меня в армию. Нахлебаюсь издевательств «дедов», может даже, попаду, в какую-нибудь «горячую точку» ; тогда Союз уже трещал по швам. ; Если останусь жив, вернусь домой, устроюсь работать в районную больницу фельдшером или санитаром на нищенскую зарплату, буду пить с врачами спирт, бинтовать больных, подкладывать под них «утку», таскать носилки. О дальнейшей учёбе можно забыть, потому что в мединститут попасть практически невозможно — там учатся блатные и денежные, но если даже и проскочу в институт со второго или с третьего раза, опять будет житьё на съёмных квартирах, пять полуголодных лет, распределение, больница в Тмутаракани. Можно, конечно, припрятать полученные от негров денежки для продолжения учёбы, но и тут есть подводные рифы: где гарантия, что деньги к тому времени будут иметь ту же цену, что и сейчас? Уже была Павловская денежная реформа, когда, говоря современным языком, советских граждан «обули». Горбачёв втюхивает людям перестройку, новое мышление, социализм с человеческим лицом, в стране уже местами начинаются межнациональные конфликты, империя трещит. Китайцы говорят: хочешь сделать пожелание своему врагу — пожелай ему жить в эпоху перемен. Ну, а потом, если по накатанной рассуждать: женитьба, дети, старение, беспросветность — да здравствует светлый путь к пенсии и к погосту!». В этом месте моих размышлений, заскрипев, включилось радио, и «прораб перестройки», коммунист с «божьей отметиной» на лысине, Горбачёв, путая падежи и склонения, забубнил, что-то о социализме с человеческим лицом. Я снял с ноги туфель и швырнул его в радио. Радио крякнуло и замолчало, а я вернулся к размышлениям о предложении негров и красивой жизни в случае моего согласия. Лёжа на железной коечке, я представлял себя студентом Западного университета… вот я в огромном холле в строгом тёмном костюме, в руке у меня кожаный дипломат, вокруг меня вьётся стайка прелестных девушек, я выхожу на улицу, девушки целуют меня в щёку, прощаются и убегают. Остаётся одна. У неё голубые глаза, роскошные вьющиеся волосы, длинные стройные ноги и обалденный бюст. Мы с ней подходим к серебристому кабриолету, я открываю дверь, она садится в авто, я сажусь за руль, взвизгивают колёса …
«В конце концов, — думал я, — подонок, который убил Ральфа, бандит и жестокий убийца. Негр сказал, что они казнят бандитов вне зависимости от моего согласия на их предложение. Но ведь моё согласие на него ; это шанс начать новую жизнь, и он может быть потерян навсегда по моей беспросветной глупости. Никаких щекочущих нервы приключений со счастливым концом на моём жизненном пути не будет!
Я глянул на часы — до полудня оставалось двадцать минут. Вскочив с кровати и тяпнув полный стакан водки, я спрятал деньги под матрас и пошёл к месту встречи с неграми. Ровно в двенадцать часов к телефонной будке подъехала машина, и из окна высунулось радостное лицо водителя. Он вышел из машины и, обняв меня, сказал:
— Отныне вы друг нашей страны, а ваш приход я воспринимаю, как согласие помочь нам.
Он поклонился, почтительно открыл мне дверь машины и мы поехали. В машине были те же люди, что и вчера, но настроение у них в этот раз было отличным. Ехали мы довольно долго, сначала по асфальту, потом просёлочными дорогами. Остановились в лесу, прошли немного вглубь к лужайке, посреди которой торчал большой свежий пень. Один их негров издал какой-то птичий свист и из-за кустарника вышли ещё несколько негров, двое вели под руки крепкого, коротко стриженого белого мужчину в спортивном костюме «Адидас», со связанными за спиной руками. Негры были одеты по-европейски, а один, седой старик, был в зелёной атласной тоге, расшитой бисером и золотой ниткой. Он подошёл ко мне, взял за левую руку и, глядя прямо мне в глаза, стал что-то монотонно бубнить. Со мной что-то стало происходить: дыхание и пульс участились, мне стало жарко, какой-то удивительный прилив сил стал меня наполнять, охватывало приятное возбуждение. Старик повернулся к своим соплеменникам и один из них вынес из-за кустов обоюдоострый меч, передав его с поклоном мне. Я, как зачарованный взял его. Старик развернул меня за плечи, легонько толкнул в спину, и я, подойдя к пню, сделал над ним несколько взмахов мечом, вызвав дикий восторг всей компании — они стали пританцовывать, хлопать в ладоши и петь.
После этого негры подвели к пню белого мужчину, он открывал и закрывал рот, будто хотел что-то сказать, но никаких звуков из его рта не вылетало. На его белом лице был животный страх, он дрожал и упирался, и неграм приходилось силой тащить его. Но когда старик в тоге легонько шлёпнул его по шее, мужчина упал на колени и покорно положил голову на пень. Я посмотрел на старика, он ободряюще мне улыбнулся, и, ощущая необъяснимый подъём, я поднял меч…
Борис Борисович будто поперхнулся, лицо его было бледно. Дрожащей рукой он плеснул в стакан водки, залпом выпил, посмотрел в моё напряжённое лицо и выдавил хрипло:
— И одним ударом отсёк голову этого человека….
Он встал, опёрся руками о перила веранды и, глядя на великолепный закат, который догорал над океаном, продолжил устало:
— Негры устроили хоровод вокруг отрубленной головы, а я периодически бегал в кусты рвать, то ли с похмелья, то ли от нервного потрясения…
Борис Борисович сел за стол и предложил выпить. Мы выпили, закурили, сидели молча. Поражённый рассказом, я ожидал продолжения, хорошо понимая, что воспоминания эти нелегко даются моему собеседнику.
После долгой паузы Борис Борисович продолжил свой рассказ:
— На следующий день я, съездив в свою станицу, сказал родителям, что завербовался на два года работать в Африку, мол, уже даже получил аванс. Отдал деньги отцу, со слезами на глазах попрощался со всеми и уехал. В Москве я несколько дней жил в посольстве Ниркуа-Бсото, потом по туристической путёвке полетел в Португалию, откуда пароходом отплыл с новеньким паспортом и именем в Ниркуа-Бсото. Когда я появился на трапе парохода в порту столицы Ниркуа-Бсото, тысячи людей встретили меня овациями и восторженными криками. Вся дорога к дворцу Мгуду Четвёртого, к которому меня везли на приём, была усыпана цветами, по обе стороны дороги стояли счастливые люди, они махали мне руками, флажками, кидали в машину букеты цветов, пытались прикоснуться ко мне. Потом была учёба, практика в лучших клиниках Европы, я мог бы остаться в любой стране и жить там безбедно, но я вернулся в Ниркуа-Бсото, страну, которая дала мне всё, к людям, ставшими мне дорогими и близкими. Я женился на одной из вдов Ральфа Мгуду (у него было семь жён), у нас с Валехой растут прелестные пять мальчиков. Мой старший брат, офицер, прошедший Афганистан, служит советником министра обороны Ниркуа-Бсото. Он тоже женился на местной женщине, и у него пятеро детей. Мои родители долго не хотели приезжать сюда, но после конфликта в Чечне, а они жили на границе с ней, они решились. Теперь живут на уютном ранчо недалеко от меня. У них большая крокодиловая ферма и мастерская по пошиву обуви, сумочек и всяких гламурных штучек из крокодиловой кожи. Здесь у меня в доме есть домовая церковь, на большие праздники к нам прилетает отец Никодим из Твери, проводит службы, много местных язычников крестились. Так что корни свои мы не забываем, часто летаем с детьми на Родину. Мы здесь пользуемся всемерным уважением и любовью, благодаря смешанным бракам у нас здесь невозможное количество родственников…
Резко зазвонил телефон, Борис Борисович взял трубку, лицо его просветлело. Он говорил минут пять по-французски. Выключив телефон, он сказал, что звонил профессор Жак-Луи Впросак, интересовался, как идёт борьба с африканским серым бзиком. И неожиданно спросил с болью в голосе:
— Вот такая история, дорогой мой коллега и земляк. Знаете, сколько времени прошло с того времени, когда я опустил меч на голову убийцы Ральфа Мгуду, и всё это время я ношу в сердце своём скрытую от глаз людей боль. Успокаиваю себя, вернее, пытаюсь успокоить тем, что совершив убийство одного человека, я спас целую страну от погибели, и в то же время думаю о том, что я всё-таки убийца. Я на самом деле убил человека, пусть даже он и был преступником и убийцей. И это зачёркивает в моей голове все мои оправдательные мысли. Жизнь, конечно, продолжается, но мысли эти не дают мне покоя. Есть ли мне прощение за этот грех?
Я не знал, что ответить. Рассказ поразил меня, я ещё не переварил его, и ответил не сразу.
— Знаете, Борис Борисович, — сказал я. — Трудно ответить на этот вопрос сразу… с одной стороны — «не убий», с другой — дело ведь было предрешено, вы говорили, что негры в любом случае казнили бы бандитов, дело было только в ритуале, который бы спас их страну. Я склоняюсь к мысли, что это рок, судьба. Ведь не кто-нибудь нашёл эту злосчастную голову, а почему-то именно вы, и вам вложили в руки меч возмездия, а не кому-то другому? По крайней мере, могу вам сказать, что и я поступил бы на вашем месте, скорей всего, так же. Дрянная голова негодяя, который много ещё чего мог нагадить: лишить жизни совершенно безвинных людей, отнять их добро, испоганить жизнь добродетельным гражданам — стоит ли такая голова жизни и благоденствия целого народа? Возмездие в большинстве случаев находит своих кандидатов, не буду приводить примеры из истории, но всё же, сколько миллионов людей остались бы живы, если бы Гитлер погиб в первой мировой войне, в которой он участвовал. Мне кажется, что куда полезней лишить жизни одного мерзавца, чем скорбеть над судьбой тысяч праведников.
Борис Борисович смотрел на меня с благодарностью, налил в стаканы водки, мы выпили. В зарослях бамбука шуршали какие-то зверьки. На деревьях напротив веранды кричала какая-то ночная птица, и шумно ссорились обезьяны. Полная луна лила мягкий свет на засыпающую мирную Ниркуа-Бсото, сияющие звёзды висели так низко, что казалось, можно было до них дотянуться…
Борис Борисович позвонил в колокольчик, что-то сказал мгновенно появившемуся слуге, тот исчез, но быстро вернулся с баяном в руках. Борис Борисович растянул меха баяна. Мощная величественная и широкая мелодия «Славное море, священный Байкал» далеко разнеслась вокруг в ночной тишине, в соседних домах стал загораться свет. Борис Иванович, не переставая играть, наклонился ко мне и сказал мне на ухо:
— У них гимна своего никогда не было, теперь это их национальный гимн, очень им понравилась эта русская песня.
На веранду стали выходить слуги, многочисленные родственники Бориса Ивановича, заспанные дети. У всех в глазах были слёзы, они стояли вытянувшись, приложив правую руку к сердцу, и воодушевлённо пели гимн на своём языке. Не знаю, что со мной произошло. Со слезами на глазах я встал, вытянулся и, положив руку на сердце, запел вместе со всеми родную до боли песню.