Вчера умер герой этого рассказа...
В память о нём, я публикую эту историю.
--------------------------------
Старик проснулся, как обычно, в 5 утра. Многолетняя привычка позволяла обходиться без будильника. В пустом, холодном доме гулко тикали ходики… Ощущение было, словно Катя его ещё жива, и где-то рядом… Схоронив жену 3 недели назад, он просыпался по утрам с ощущением, что она – всего лишь вышла куда-то на минуточку…
Он не торопясь оделся и первым делом растопил печку, чтобы согреться. Когда стали потрескивать в топке дрова и от каменки пошло приятное тепло, жизнь показалась чуточку радостнее… Он согрел себе чаю и не торопясь позавтракал в одиночестве, доев вчерашнюю варёную картошку… Она у него была своя, отменная! Он вообще привык всё делать не торопясь и как следует: держал корову, поросят, кур, пчёл, картошкой обеспечивал всех своих детей и внуков. Наголодавшись в трудном послевоенном детстве, он ценил свою независимость от всех жизненных обстоятельств: чтобы в подполе всегда был запас картошки, какие-то закатки с лета, чтобы больше никогда не голодать…
В магазине он покупал только хлеб, да изредка – крупы, макароны, постное масло. Потому и небольшой его пенсии (а откуда и взяться большой у того, кто всю жизнь проработал в колхозе, за копейки) вполне ему хватало на жизнь, и он даже помогал детям и внукам…
Сходив на колодец за водой, он приготовил баланду поросятам, покормил их и подоил корову. Заодно пришлось расчищать тропинку от выпавшего за ночь снега.
Вернувшись, он стал собираться на автобус. Соседка позавчера сказала, что если он остался один, а пенсия у покойницы была больше, чем у него, то ему должны добавить тысячу, до размера пенсии жены. Вот и решил он съездить в Пенсионный фонд, узнать это. Тысяча для него была большой суммой…
Была ещё синяя морозная ночь. На всей пустой деревенской улице горел лишь один фонарь – темно в деревне ночью, словно вымерли все. Но он и без света знал дорогу. Прошёл до остановки. Никого. Мороз был -25, и он, притаптывая ногами, минут 10 ещё ждал автобус. Расписание соблюдалось не слишком строго, и тут нельзя было опоздать – потом в город попасть будет не на чем.
Вместо автобуса подошла небольшая пассажирская Газель – видно, старенький автобус опять сломался. Все сидячие места были уже заняты теми, кто сел раньше. Ну, ничего, он простоял всю дорогу в проходе, держась за поручень и качаясь на поворотах. Вот если бы ему вовсе места войти не хватило - это бы хуже, бывало не раз и такое, и тогда приходилось возвращаться домой ни с чем. А в молодости не было и автобусов, и часто приходилось ходить в город пешком, надеясь на попутную подводу.
В город он прибыл к 8 утра. Расписание было составлено так, чтобы те, кто работал в городе, успевали на работу. Другие ездили в больницу, и им тоже важно было успеть пораньше, пока талоны к врачам не кончились, а то прокатишься в город напрасно…
Но ему надо было в Пенсионный фонд, а он открывался с 9, и потому с полчаса дед ходил по улицам города, а потом ещё ждал у входа, греясь в не отапливаемом тамбуре, вместе с несколькими такими же приехавшими из деревень пенсионерами.
Когда, наконец, двери открыли, он первым делом ощутил тепло и порадовался ему… Даже как-то слегка разморило, когда он ждал приёма, будучи не первым в очереди.
Наконец, молодая девушка с длинными накрашенными ногтями, пришла в свой кабинет откуда-то, видимо, от начальства. Была она не в духе – хмурая, недовольная…
Медленно и тихо он попытался объяснить ей свой вопрос, но она с первых же слов перебила его. - Дедуль, у нас сегодня не приёмный день! Вам надо было записаться на приём к нам через Интернет и приходить к своему времени! – назидательно растолковала она ему, как глупому.
- Дочка, я из деревни, из Кузьминского, у нас там не то что Интернета нет, но и сотовый ловит с трудом! – неловко оправдывался он… Постеснявшись добавить, что если бы и был в деревне этот Интернет, то он не умеет им пользоваться, да и компьютера у него нет.
Нехотя она выслушала его нетерпеливо и сказала с укоризной, что никакой прибавки ему не полагается и соседи всё это выдумали!
С расстроенным чувством выходил он из казённого учреждения. Напрасно съездил… Чужой и холодный город был вокруг, и надо было ещё целый час ждать своего автобуса. Он сходил в магазин, купил пару буханок хлеба, потому что в автолавке хлеб был вдвое дороже, и хуже. Да и погреться заодно можно было в магазине, чтобы не ждать автобуса на улице.
Когда он наконец-то вернулся к себе домой, то вздохнул с облегчением. Здесь не надо было никого ни о чём просить, кланяться каким-то расфуфыренным городским девицам… Ничего, проживёт он и без этой тысячи! Молоко своё есть, картошки в подполе достаточно…
И только Зорьке в хлеву с горечью высказал он все свои обиды, накопившиеся за день: как сложно съездить в город, как обидно ощутить себя там просителем, хотя всю свою жизнь он кормил страну, почти не зная выходных и отпусков… Как жаль ему, что за всю свою жизнь он так ни разу и не съездил с женой к морю… И как вообще ему одиноко, трудно жить без неё, своей любимой и единственной Катеньки… Слёзы невольно текли по его высохшим, морщинистым щекам, и Зорька, казалось, понимала его и сочувственно молчала, только пускала клубы пара… Большие чёрные глаза её светились дружеским теплом, не то, что холодные и колючие, невидящие глаза этой раскрашенной девицы…
- Господи, Иисусе, спаси и сохрани меня, грешного! - шептал он молитву, зажигая лампадку перед старой потемневшей иконой. – И упокой душу моей Катеньки, чтобы было ей там хорошо!
И было тихо в доме, и казалось, что Катенька его находится где-то в соседней комнате, и сейчас войдёт, обнимет его, и скажет: - Ну что, Мишенька, давай уже ложиться спать, что ли?
27/01 – 08/02/16