Чем дальше уходим от памятных событий, тем лучше мы понимаем, оглядываясь назад, что делали всё не так. На путях-дорогах мы настойчиво ошибались и вредили себе, мы набивали шишки там, где их не надо было набивать, мы слушали не тех… А не вернёшь!
Если верить некоторым учениям, то всё имеет душу: люди и животные, горы и реки, вещи, окружающие нас, и те же насекомые. Вот их-то – насекомых – я и не щадил. Но – лучше – по порядку.
Енисей был в нескольких шагах. Достаточно было спуститься по грунтовке с крутого обрыва, по которой наполненная прозрачной водой совхозная водовозка на базе ГаЗ-51, натужно подвывая мотором, ещё вползала наверх, если было сухо, а после дождя к реке и нос не совала. Близость реки беспокоила наших родителей. Прежде всего мам, которые строго следили, чтобы мы не подходили близко к обрыву, не лезли в воду, не искушали судьбу.
Мы её и не искушали. Наша жизнь была наполнена играми, заботами и приключениями. Мы старались поскорее вырасти, чтобы стать самостоятельными и уж тогда…
Первого сентября кончалась моя вольная жизнь. Несмотря на юный возраст, а семь лет мне исполнялось только в октябре, родители отправляли отпрыска в школу. Принимали его с условием, что сразу отчислят, если я окажусь неуспевающим. Забегая вперёд, скажу, что я не успевал только за отличницей Нелли Мышуткиной. Остальные не успевали за мной. А пока…
А пока мы с другом с удовольствием помогали взрослым. Самым важным делом того лета было изготовление лодки. Одна у соседа уже была, но, во-первых, она была старенькая, щелястая, а во-вторых, маленькая и на неё нельзя было поставить новенький мотор «Вихрь», который с зимы ждал своего часа, чтобы заменить старенькую десятисильную «Москву».
Близость реки волновала сердца рыбаков. Отец и сосед трудились, не покладая рук. К сожалению, на самое важное занятие у них был всего один день в неделю – воскресенье. О пятидневной рабочей неделе в начале шестидесятых ещё и не помышляли. Но мало-помалу за май и начало июня они собрали корпус из жёлтых остроганных досок и щедро просмолили её, закрепили широкие удобные лавки, устроили в носовой части просторный рундук под снасти и припасы. Мы с соседским сыном Витькой туда помещались хорошо. Лежали и мечтали, что если нас на реке застигнет дождь, то мы сможем спрятаться в укрытии. А взрослые… ну, они как-нибудь. Стоит ли говорить, что спуска корабля на воду мы ждали как Новый год или день рождения, только ещё сильнее. Ведь лодка – это не просто так! Лодка обещала и поездки на острова за черёмухой, и рыбалку в затонах на них, да и не только на них, но и там – вдали, под скалами Тепсея… и ровный дук-дук-дук мотора за спиной, и ветер в лицо!
И пока кипела работа, пока старая лодка обиженно рассыхалась на берегу, пока несла могучая река к плотине коренные воды. А в воде бултыхались вырванные с корнем деревья, стремительно проносились мимо нас какие доски от чьих-то заборов и всё прочее, что копилось на берегах всю зиму, а теперь поток подхватил это богатство и понёс к далёкому северному морю. Пока успокаивался Енисей, входя в берега, рыбалка тоже случалась.
Отец выбирал время в субботу вечером, и мы отправлялись в заветную заводь, где он дёргал из воды ельцов и сорожек, а я на свою бамбуковую коротышку ловил у него под ногами усатых пескарей. Моя наживка ползала в жирной огородной земле в старой консервной банке. Его наживка ползала по стеблям травы, которой я затыкал бутылку. Каждому – своё. Пескарям – червяки. Ельцам – кузнечики.
Почему-то рыбу, пойманную, выпотрошенную и съеденную мне совсем не было жалко тогда, а ещё меньше – теперь. И смутно осознаю, что рыбьи души я губил в детстве и продолжаю это делать сейчас с наслаждением, не заморачиваюсь и не страдаю.
Особое место в воспоминаниях занимают именно кузнечики. Наживка привычная для рыбаков того времени, доступная и безответная. Только-только начиналась неделя, а я уже вытаскивал из чулана зелёную бутылку на 0,7 литра, которые почему-то называли «огнетушитель» и плохо принимали в сельпо. Сегодняшнее поколение не знает, а в те времена стеклянная тара была оборотной. Когда перед авансом или получкой с деньгами становилось негусто, отец со словами «Надо сдать пушнину» брал с полки несколько бутылок, сдавал их, получал по 12 копеек за «шкурку» и покупал хлеб.
Я выходил за огороды в звенящую степь. В мареве терялся горизонт. Но мне было не до него. В не до конца сожженной зноем июньской траве поджидала меня, трезвоня на разные голоса, прыгучая, ногастая наживка. В маленькую лодочку превращалась ладошка. Заметив, куда отскочил кузнечик, я подкрадывался, делал отчаянный бросок и накрывал её, а потом потихоньку отодвигал свою исколотую травой лапку, пока не показывалась из-под неё голова, крылышко или конечность добычи, ухватывал её второй рукой и отправлял в бутылку. Иногда из-под ног взлетала саранча, охота неё была азартнее и сложнее, но усердие и труд, как известно, преодолевают всё. И огромное чудище, выделяющее изо рта какую-то (по общему мнению пацанов ядовитую) коричневую жидкость, отправлялось через горлышко огнетушителя к младшим собратьям. Я надеялся, что на него непременно хватанёт язь. Или хариус. Или ленок. В общем, крупная рыба.
Наполненная бутылка ставилась в сенях, но приходил вечер, и далеко не всегда мы шли на речку. А к следующему вечеру – тем более через день – наживка погибала. Я брезгливо вытряхивал содержимое бутылки в траву, мыл ёмкость, зачерпывая воду из бочки (к бетонному бассейну матушка меня не подпускала из тех же соображений, что утонуть в нем даже проще чем в Енисее), и отправлялся на новую охоту.
Честное слово, не знаю народно-хозяйственного значения кузнечиков. Приносят они пользу или вред? Бог весть… Но высокие урожаи зерновых на поднятых целинных землях Хакасии в шестидесятых (ровно до тех лет, когда распаханные земли не снесло ураганными ветрами в Красноярское водохранилище и дальше – в Краснотуранский район) я с полным основанием приписываю себе (кстати, могли бы и орден дать…).
А с другой стороны, обойдусь и без ордена. Зато уничтоженная саранча, надеюсь, слегка смягчает мои грехи за невинно убиенных кузнечиков. Или нет?