-3-
Пришелец
Дождь начал стихать. Через полчаса он и вовсе прекратился, будто где-то на небесной плотине закрыли шлюзы. Воздух наполнился озоном, лёгкие любого человека в такую пору не способны надышаться вдоволь, так как открывается какой-то воздушный нескончаемый простор для них: дышишь, дышишь, и всё мало. Спустя несколько минут в рощице микрорайона отозвались ночные птички. Пришелец, который, конечно же, имел человеческое имя (звали мужичка Василием Шумовым), пережидал дождь под низко нависающим застекленным балконом первого этажа многоэтажки, как под крышей, покуривая дармовые сигареты, одну за другой. Он видел из-за угла, как парень помог строгой девушке выйти из машины и проводил её до самых дверей подъезда, как затем его машина тронулась с места и исчезла за тополями, выехав за пределы двора.
Василий небрежно чему-то ухмыльнулся, выдвинулся из-под балкона и направился в свою «хижину» - старый обтрепанный домик в глубине редкого частного сектора, что, пока ещё не тронутый современной стройкой, небольшим хуторком располагался на краю лиственной рощицы. По внешнему виду строения можно было определить, что домик обветшал исключительно по причине полнейшей бесхозяйственности жильцов. Он напоминал потерянную в лесной глуши избушку бабы Яги: облупленная лицевая штукатурка, облезлая на рамах древняя краска, израненная крыша из почерневшего от плесени шифера, запущенный дворик - заплеванный, замусоренный листвой, окурками, не чищенной со времён каменного века гнутой металлической посудой, стеклянными мутными трёхлитровками, алкогольными бутылками и ржавыми допотопными ведрами.
Шумов не работал на предприятиях, побирался, где и как только мог, вплоть до паперти. Зато на водку у него всегда водилась кой-какая мелочишка. А ведь, приглядевшись, можно, пожалуй, определить, что когда-то он был ничего так себе «парниша»: если его тело отмыть-отодрать с паром да с мылом, – истый симпатяга. Мало того, его лицо отчетливее, заметнее стало бы светить не выводимым никакими, даже самыми страшными жизненными обстоятельствами, налетом интеллигентности – складывалось впечатление, что у Василия есть «прошлое», и оно говорило о многом, в частности, о том, что парень вышел далеко не из рабочего класса или крестьянства.
Былую принадлежность Шумова к интеллигентному слою выдавала, к тому же, и его речь - грамотная, с точки зрения языковых норм, так что даже слабо разбирающийся в лингвистике человек без труда отгадал бы в нём хорошо образованного человека: невзирая на ненормативные словечки, коими была эта речь напичкана, синтаксические конструкции выдерживались по всем правилам языковой науки, лексика подбиралась уместно, причем разнообразная, совершенная, плюс к этому - нужная в речевой ситуации интонация, тембр голоса и так далее. В общем, по истечении недолгого времени общения с Василием собеседнику могло показаться, что он разговаривает с бывшим ученым или преподавателем, ну, что-то в этом роде. Что касалось имени, то, собственно, Василий сам себя таким манером поименовал – Василий Шумов. Никто из знавших его людей ни разу не видел, хоть краем глаза, ни его паспорта, ни какого-либо другого документа, удостоверяющего личность, - настоящим ли являлось имя этого человека?!
Домик, где Василий проживал вот уже полтора года, ранее принадлежал некоему одинокому деду, Пахому Ерофееву, которого, когда тот отошёл к архангелам, похоронили соседи, так и не дождавшись - ни во время похорон, ни после них - хоть какого-либо, пусть самого дальнего-предальнего, родственничка (целый дом ведь, какой-никакой, имеется!). Откуда прибыл Василий на слободку и как очутился в Ерофеевском домике, толком и не помнили. Настало очередное утро – ан глядь, а в доме уж и Шумов живёт, безо всяких там объяснений. Может, он-то и есть родственник деду покойному?
Как-то раз один шибко любопытный «кум» попытался выяснить данный вопрос, постучавшись вечерочком в гости к Шумову, однако вскоре выкатился из хатенки под кулачным ответом нового хозяина с таким жгуче-обиженным видом и так быстро дал дёру восвояси, что люди больше не замышляли выяснений насчёт Шумовского «родства». Живёт – да и пусть себе живёт, надо будет – власть разберётся, найдёт концы.
Шумов, вошедши в «свою крепость», плеснул в лицо воды из покорёженного крана над веками не чищенной, в ржавых пятнах раковиной и плюхнулся в несвежее тряпье, коим была снабжена старинная железная кровать эпохи 50-х годов, узенькая, с круглыми, от времени потускневшими металлическими набалдашниками. Ему было очень грустно. С определённого этапа жизни он всеми нервными окончаниями вдруг стал чувствовать глубокую грусть, грызло душу одиночество, и он с презрением к себе понимал, что к прошлому нет возврата. Обыкновенно в моменты приступов грусти Шумов активно брался за бутылку и добросовестно топил в ней проклятую ноющую боль. Но сегодня ни бутылки не оказалось под рукой, ни желания её опрокинуть, желание это почему-то иссякло. Предчувствие перемен показало свой краешек на горизонте жизни.
А как наладить сегодняшнюю жизнь, с чего начать, к чему приткнуться, - он не определялся, хотя кто-либо, взглянув на Шумовские проблемы со стороны, вполне мог бы дать Василию точный и полный рецепт – каким образом применить собственные силы в восстановлении нормального человеческого существования. Собственно, ничего не стоит начать с того, чтобы, например, найти какую-нибудь работу. Жил же он когда-то достойной жизнью! Стало быть, она снова возможна, если задаться целью! Знали бы односельчане, кем был Василий Шумов раньше! Ох, и удивились бы они! Погнался за свободой, а грохнулся на самое дно!
Василий уснул тихонько, незаметно и проспал всю ночь, так и не раздевшись, даже не сняв промокших в дождь тряпичных летних туфель. Ему снились его жена и дети – двое милых мальчиков-симпатяшек со светлыми волнистыми вихрами (такими он запомнил их, маленьких). Сейчас им было шестнадцать и четырнадцать лет. Старший – Женька, младший – Санька. Алёна, жена, настрадалась, поди, после исчезновения мужа. Что с нею нынче? Как она живёт-поживает? Одна ли? Может, замуж ещё раз вышла? Однажды он узнал через «разведчиков» - однополчан-бичей, - что прекратили розыск, посчитали его без вести пропавшим, так и не отыскав ни его тела, ни следов какого-либо преступления в отношении него. Раз не найден умершим или убитым, то хоронить пропавшего мужа, справлять по нему панихиду Алёна отказалась. В итоге и осталось для них: пропавший без вести.
Снился ему дом в какой-то благовидной деревеньке на краю солнечного березового леса (хотя собственного дома они никогда не имели, жил он с семьей в служебной квартире, предоставленной военной частью, в которой он служил), - просторный, светлый бревенчатый дом, с русской белёной печью, с дощатым жёлтым полом, с огромным, сбитым из дерева столом и такими же деревянными лавками, с окнами, обрамлёнными кружевными наличниками.
Вкруг дома – подворье, чисто выметенное, с цветочными весёлыми клумбочками, а в уютном палисадничке перед избой растёт пышная, пахучая сирень – любимые цветы супруги. Колокольчиками звенит во сне смех ребятишек, в широких белоснежных сорочках бегающих по зеленой травяной лужайке, играющих вместе с ним в догонялки. Он ловит очередного сынишку и кружит малыша, подбрасывает высоко вверх, отчего ребенок ещё звонче и заливистей хохочет, возвращаясь в руки сильного отца. И в продолжение всего сна – ощущение нескончаемой радости, безмятежного счастья, своей мужской-отцовской нужности, потому что везде-везде, в каждой точке сладкой картинки – добрая, мирная, домашняя, любящая улыбка Алёны, словно сопровождающая сказочный сюжет красивая мелодия, незабываемая, народная, берущая за сердце.
Но внезапно, в одночасье, поднимается буря – ураганный ветер, он сметает всё на своем пути, ломает деревья, выворачивая их с корнем, рвет с домика крышу, несёт мусор, ветки, солому! Бедные дети не в состоянии удержаться на ногах, ураган подкидывает их и Алёну, хватает, будто воздушными лохматыми ручищами, и уносит куда-то вдаль, закручивая в пыльном смерче. Алёна дико кричит, взывает к помощи, дети захлёбываются слезами…
Василий вскочил на кровати, весь взмокший от обильного пота. Оглянулся. Неубранная горница словно плакала, издавая невнятные и пробирающие нутро звуки: то ли на полуразрушенном чердаке что-то стонало-скрипело, то ли в обтрёпанных стенах некое насекомое копошилось-пищало, то ли ночная птица жалобно-надрывно завела шарманку, присев на плесневелой крыше, - не понять, но старый дом был живым. За грязными, сто лет не мытыми окнами рассветало. Сероватый свет упрямо пробивался в горницу сквозь мутное стекло, назойливо напоминая жильцу о том, что по всем правилам природы наступает новый день и любому человеку надо обязательно встречать этот день и проживать его, во что бы то ни стало.
Шумов свесил ноги, сел на вонючей кровати - на него свалилось предчувствие какого-то неотвратимого конца: либо кончается его бомжество, либо кончается вся его жизнь.Он просидел так довольно долго, может, несколько часов – тупо, однообразно. Только где-то около десяти утра в дверь хаты громко и настойчиво постучали. Шумов дёрнулся, очнувшись. Он хотел было крикнуть, что открыто, но дверь распахнулась, и Василий увидел на пороге трёх полицейских и кое-кого из соседей-сельчан.
- Шумов, вы дома? – звучно спросил участковый.
Хозяин спрыгнул, упершись обеими ногами в пол: ты смотри ж, господин участковый, как и обещал, пожаловал-таки с непрошеными гостями.
- Вот, товарищ майор, это и есть Василий Шумов, - продолжал участковый, обратившись к высокому статному полицейскому с погонами майора. – Шумов, по твою душу.
Шумов в эти минуты стал странным, то есть непривычно для окружающих серьёзным , ничего не говорил, не пытался паясничать, как умел это делать, а выражение его лица было, тем не менее, жалким, несчастным, как будто он вот-вот собирается заплакать, так что сосед-кум, который оказался здесь, в небольшой толпе ненасытного на зрелища народа, не на шутку удивился.
Майор приказал всем посторонним покинуть помещение и, обзорно осмотрев неубранную, не по-хозяйски запущенную комнату, с твёрдой суровостью, отрывисто чеканя слова, особенно фамилию, имя и отчество, сказал:
- Ну, здравствуйте, Виктор Сергеевич Краснов.
Главный герой этой сцены очень изменился в лице. Никто из присутствующих, конечно, не видел, как перед ним одним мигом пронеслось всё, чем он жил до «ухода». И он понял, что от прежнего Виктора Сергеевича не осталось ровным счётом ничего, одно лишь имя. И жизнь, его жизнь, что была «до», - вроде вовсе и не его жизнь, а кого-то другого человека, тёзки. Или, может, эта «жизнь «до» лишь приснилась ему в одну прекрасную ночь, как вот сегодня?
- Ваши документы, - попросил майор. – У вас сохранилось удостоверение личности, товарищ капитан-лейтенант?
Майор осматривался, отыскивая место, чтобы присесть, но не находил его в беспорядке и грязи комнаты. Шумов-Краснов направился к шкафу, а второй полицейский, ниже по званию, произнес:
- Вот сюда, товарищ майор, - и указал на прямоугольный деревянный сундук возле печки, протертый им подвернувшимся под руку полотенцем.
Майор приземлился, достал планшетку. Краснов порылся в платяном шкафу и вытащил из-под скомканных вещей что-то вроде портфельчика, из которого добыл документ.
- Надо же, сберёг, - тихо пробормотал майор.
Он изучал удостоверение, когда Краснов ровным голосом мрачно спросил:
- Что меня ждёт?
Майор поднял глаза и с неприятием поглядел на Виктора Сергеевича, затем пожал плечами:
- Моё дело – доставить вас к месту, наверное, трибунал решит. Были бы гражданским, то ничего не грозило бы – нет такой уголовной статьи. А вы, уважаемый, - военный человек. Дезертирство или ещё что в таком роде… Вы ведь, капитан, Отечеству присягали!.. Не могу понять, - с возмутительной нотой в голосе продолжал он говорить, - как это вас угораздило? Чего вам недоставало? Должность, звание, зарплата, семья, жена такая хорошая, квартира, чего еще? И ведь сыновья у вас! Сыновья! А вы – в бичи подались, в бродяжки! Отгородились! Другой жизнью пожить захотели, с другими законами! Эх, милок, если б все, как один, творили бы что хотели только потому, что НАДОЕЛО, это что ж получилось бы! - и резко махнул пятерней. – Вы же офицер! Офицер! Защитник! А вы семью бросили на произвол, нюни распустили! На лёгкую, безответственную жизнь позарились?! Да не бывает лёгкой жизни! Ни у кого не бывает! И нигде не бывает! Везде работать нужно да закон блюсти!
- Смотря какой закон, - спокойно произнес Шумов-Краснов.
Но майор промолчал, - мол, бесполезно с тобой, «центропупом», разговаривать, - он вытянул из планшетки бланк, в наступившей тишине написал протокол, решительно протянул Краснову.
- Прочтите и распишитесь вот здесь, дату поставьте. И собирайтесь, поедем. Только без фокусов, убежать не удастся, все поднято для вашего задержания.
Василий-Виктор безнадежно кивнул:
- Поехали, собирать особо нечего.
Пока Шумов-Краснов читал протокол, майор резко вскинул дурноватенький, насмешливо-грозненький взглядишко на участкового:
- Ох, Бондарчук, и бардак у тебя! Больше года бич на участке промышляется, а ты и ухом не ведёшь, кто он, откуда? Почему бичом стал?! Ты знаешь, как слово-то это расшифровывается в народе? БИЧ – Бывший Интеллигентный Человек! БЫВШИЙ! Бичами не рождаются!
Участковый нахохлился, мол, знаю я всё.
- Товарищ майор, он смирный, покладистый, на работу обещал устроиться, если с хатой помогу. Так и паспорт у Шумова есть, а то как же…
- Паспорт? - удивился полицейский. - Краснов, покажите паспорт.
Тот помотал головой, но, подойдя к мощной самодельной полке над кривым комодом и протянув руку, стянул с перекладины российский паспорт и отдал майору.
Полицейский раскрыл нужную страницу и откровенно ахнул:
- Паспорт-то не фальшивый, точно, и фото твое! Шумов Василий Иванович… уроженец села Заверихино ... – пристально уставился прямо Шумову в глаза. - Ты кто такой, Краснов? Разведчик, что ли?
- Здесь… это не я, - с грустной привычной усмешкой ответил Краснов-Шумов. – Посмотрите хорошенько. Паспорт действительно не поддельный, настоящий паспорт, только не мой, а мужика одного, очень похож на меня в молодости. На фото ему сорок пять, а сейчас на десять лет больше. Одолжил.
Майор, хоть и недоверчиво, но тщательно вгляделся в фото: ну да, на нём изображён не Шумов. Чем-то отличается, однако действительно похож, очень похож, сильно. Бывает же такое! Если Краснова отмыть, побрить да постричь, - точь-в-точь лицо мужчины, что на фотографии, только постаревшее немного.
- Разберёмся! – отрезал майор, обращаясь непосредственно к участковому, словно он единственный, кто виноват в сложившейся ситуации.
Участковый провожал «пришельца» взглядом, полным изумления и одновременно необъяснимого сочувствия. Почему необъяснимого? Потому что никак у него не выходило осмыслить причины жуткого поступка, совершённого этим человеком, поступка, который позволял думать о Краснове как о человеке, больном на голову. Почему сочувствия? Потому что участковому на самом деле было жаль Виктора Сергеевича: ему, не уроду, здоровому, красивому, дана была возможность прожить прекрасную, насыщенную, яркую, успешную жизнь, продолжить себя в детях, вырастить их, воспитать, а он, считай, прокутил её на пару со своим эгоизмом, не умел быть сильным, отказался от неё. Участковый давно догадывался, что Шумов выдает себя за кого-то другого, и, хоть приблизительно, без нюансов, но с ужасом представлял историю Бывшего Интеллигентного Человека.
В сопровождении полиции «пришельца» вывели из умирающего дома, без наручников, просто, мирно, и посадили в «газик». Немногочисленный народ, в основном, бабы, скучковавшись, как-то примолкли, когда увидели Шумова на пороге. Люди напряжённо и в основном также сочувственно смотрели на него, притихшие, и, сверх того, в какой-то мере сокрушались по поводу его задержания, не ведая, за что человека «арестовали»: вроде ни в чём страшном он не замешан, да и не докучал никому особо, не безобразничал, какая такая его вина, в чём она? Оборванец-алкаш, неработающий бомж, и всё.
Когда же «газик», издав моторное хрюканье, рванул вперёд, бабы враз сорвались с места и бросились к участковому:
- Анатолий Иванович, это чё же такое-то? Чё натворил-то Васька этот?
- Толя, скажи за ради Христа, за что Василия взяли?! – суетился, не отставая, любопытный «кум».
Краснов видел в заднее окошечко машины, что сельчане плотным кольцом окружили Бондарчука - в общем-то, нормального «мента», когда надо - справедливого и категоричного, а когда - и идущего тебе навстречу, короче, мужика с пониманием, умеющего работать и ладить с людьми, хоть это наверняка нелегко даётся. Достанется же ему из-за Краснова!
Виктор Сергеевич Краснов совершенно, во всех подробностях помнил тот роковой день, когда он принял неадекватное, на взгляд всякого своего современника, решение и не вернулся домой со службы. Он давно наблюдал за жизнью группы бичей, появляющейся иногда в центральном районе города, но чаще на его окраине. Базово же они располагались в черте городской свалки, в поселении, состряпанном ими из всякого отжившего, отслужившего хлама и мусора. Сначала он сам себя спрашивал: как так могут жить люди - игнорируя окружающее их общество? Что за социальная группа – бичи? Они как матрёшка в матрёшке – цивилизация в цивилизации, государство в государстве. Позже Краснов познакомился с одним из них, поговорили, и через него Виктор Сергеевич оказался в новой среде.
Законность жизни и равенство всех участников сообщества перед этой законностью – вот что подкупало Краснова. Коллективизм, забота каждого о ближнем: я – для всех, и все – для меня.
Чёткое распределение ролей, обязанностей, еды, жилья. Люди чаще всего думают, что бичи – это преступники: воры, карманники, насильники, убийцы. То-то и дело, что ни в коем случае никакого воровства, а уж тем более у своих же, никаких преступлений вроде мародерства, драк, издевательств над человеком и убийства (не дай бог, тогда коллективного суда и кары не миновать). Никаких наркотиков, алкоголь только по праздникам.
Внес лепту в коллективное существование - и живи вольно, никто тебе слова поперек не скажет. Ни царя у власти, ни подданных. Избирается совет-администрация, который следит за выполнением правил общежития, а если кто-то из совета не соответствует или срок пребывания «в должности» подошёл к концу, община избирает другого. Все участники в выделенное коллективным законом время бывают и в числе администрации, и просто свободными членами сообщества. Грозит опасность одному – все бросаются на его защиту. Друг за друга горой: один – за всех, и все – за одного. Если же кому не нравятся правила – иди с богом! Но и к нам не лезь больше. А менты нагрянут на расчистку – спасайся, кто может, и товарищей выручай!
Недаром народ придумал «расшифровку» аббревиатуры БИЧ! Потрясающе, но в общине практически все её члены, попавшие сюда в разное время, в прошлом реально принадлежали к интеллигенции – бывшие учителя, врачи, военные (четыре человека), инженеры, компьютерщики и даже был один полицейский, когда-то служивший на зоне.
Краснов прожил первый год как в раю. Под действием эйфорических впечатлений ему как-то раз пришла в голову сногсшибательная мысль уговорить жену с детьми перебраться на этот «таинственный остров» - в это «коммунистическое» сообщество бичей, находящееся и функционирующее внутри современного общественного механизма, однако потом он отверг эту идею, понимая, что его непременно сочтут сумасшедшим и арестуют. Бичом Краснов просуществовал несколько лет. И ему, как он сам признавался, такая жизнь, к изумлению, нравилась. Но где-то около двух лет назад пришлось спасаться от преследования, его обнаружили: в грязном, обросшем седеющей бородой и усами мужике, бродящем с напарником по рынку, его случайно опознал бывший сослуживец. Так Краснов и забрёл на слободку, в остатний частный сектор: нашёлся помощник, тоже из бичей, что с паспортом, выручил да подсказал, где можно раздобыть крышу над головой – вот и появился Василий Шумов.
«Газик» подбрасывало по колдобинам, пока не выехали на асфальтированную трассу. Майор, что сидел через решетчатую перегородку, позвал:
- Краснов, а вы знаете, что вас считали без вести пропавшим?
- Знал, - буркнул Виктор Сергеевич.
- Заложили вас. Мы в отделе не поверили сначала. Честно сказать, в моей практике такого ещё не водилось, чтобы человек от нормальной человеческой жизни отказывался.
- Там и была, что ни на есть, жизнь человеческая, - отрезал ответом Краснов.
- Н-да, дела… Виктор Сергеевич, а супругу не жаль было? Она ведь столько пережила, перенервничала, переплакала. А дети?.. Эх!..
Краснов молчал.
- Жена ваша, Алёна Владимировна, ждет встречи, вам свидание предстоит.
- Не надо этого, - твердо сказал Краснов. – Нет меня. Везите, куда положено. Сажайте. Расстреливайте. Для них - я умер.
И снова отвернул голову к окошку в задней дверце. Машина проехала пешеходный переход без светофора, в нешироком проулке, засаженном густыми липами. Краснов заметил, что к переходу по тротуару подходила в тот момент пожилая женщина, держа в руке пакет, наверное, с хлебом. От Краснова отдалялась картинка: с пешеходным переходом поравнялась какая-то машина белого цвета и остановилась, пропуская женщину перейти дорогу в положенном месте.
Полицейский «газик» ехал дальше, Краснов уткнулся глазами в пол, а женщина с пакетом пошла по пешеходному переходу…
(Продолжение следует)