Глава 136
Когда д’Артаньяну доложили о том, что Рошфора, конвоируемого обратно в Бастилию, освободила взбунтовавшаяся чернь, он призадумался.
— Конечно, приятно, что столь любезный господин предпочёл прекратить пользоваться ещё более любезным гостеприимством первого министра, — сказал он себе. — Но в этом деле есть от чего насторожиться. Во-первых, если народ настолько возбуждён, что ярость победила в нём трусость, у нас может повториться то же, что и в Англии. Во-вторых, Мазарини будет вне себя, он потребует наказать моих мушкетёров. В-третьих, я сам зачинщик этого дела, поскольку намекнул Рошфору о том, что народ недоволен кардиналом, и, вдобавок, для конвоя отправил четырех новобранцев, и не поехал с ними сам, по-видимому, в душе надеясь именно на такой исход. В-пятых, этой четвёрке молодых конвоиров надо всё же преподать урок на будущее, но я не желаю им зла.
Он размышлял ещё несколько минут, после чего просиял и велел адъютанту вызвать к нему тех четверых, которые упустили Рошфора, уступив натиску толпы.
— Итак, вы потеряли узника, которого должны были отконвоировать в Бастилию, — бросил он жёсткое обвинение в лицо стоявших перед ним навытяжку новобранцев. — Знаете ли вы, что вам за это полагается?
Поскольку лейтенант не обращался ни к кому конкретно, все четверо продолжали молчать, опустив глаза ещё ниже к полу.
— Стоять смирно, когда с вами разговаривают, и глазами на меня! — сказал д’Артаньян, не повышая голоса, но таким тоном, что новобранцам показалось, что сам Господь говорит с ними.
— Вот ты, Жонсю, как считаешь, что я должен с вами сделать? — спросил он у первого в ряду мушкетёра.
— Расстрелять? — спросил новобранец, стараясь не выдавать испуга.
— Это как минимум, — согласился д’Артаньян. — И даже хуже. Марк Антоний в таких случаях применял децимацию. Знаете ли вы, что такое децимация?
— Никак нет! — дружно ответили все четверо.
— Тем более! — воодушевился д’Артаньян. — Децимация – это казнь каждого десятого по жребию. Осознаёте?
— Так точно! — ответили новобранцы.
— Да-с, — продолжал лейтенант. — Но однажды, когда Антоний пригрозил одному из своих легионов, который недостаточно мужественно сражался и потерпел по этой причине поражение, что он его расформирует и лишит знамени, все легионеры, как один, умоляли его подвергнуть легион децимации, но не расформировывать его. Так что, как видите, децимация – это ещё не самое страшное. Итак, мне следовало бы заготовить десять жребиев, один из которых имеет метку, и предложить вам четверым вытянуть по одному из них наугад. Тому, кто вытянет жребий с меткой, несдобровать.
Солдаты молчали, не смея спорить со своим лейтенантом.
— Но я справедлив, — возразил сам себе д’Артаньян. — Я не могу казнить десятую часть из вас, поскольку вас всего лишь четверо. И хотя у каждого из вас был бы в этом случае шанс получить свою пулю, равный один к десяти, всё же я не собираюсь ни при каких обстоятельствах лишиться четверти своих солдат там, где достаточно было бы ограничиться десятой частью. Поэтому мы поступим следующим образом. Как только провинившихся в чём-либо подобном наберётся ровно десять человек, я заставлю всех вас тянуть этот жребий, и тогда один из десятерых ответит за проступки всей десятки. Но запомните, если подобных проступков не будет в течение следующих двух месяцев, нет, шести месяцев, впрочем, нет, в течение года, в этом случае я закрою ваш счёт и забуду о том, что произошло. Уяснили? Итак, молитесь же, чтобы больше ни один мушкетёр ни при каких обстоятельствах не дрогнул, и не изменил своему долгу. В этом – ваше спасение. Запомните это. Если же провинится вновь кто-то из вас, тогда он будет тянуть два жребия! Вы всё поняли?
— Так точно! — вновь ответили новобранцы.
— Ступайте, и помните о том, что я вам сказал, — сказал гасконец и взмахом руки отпустил мушкетёров.
— Господин д’Артаньян, Его Преосвященство кардинал Мазарини требует вас к себе, — сказал вошедший в казарму Бернуин.
Лейтенант кивнул и направился к Мазарини.
— Господин лейтенант, объясните мне, как случилось, что узник граф де Рошфор совершил побег по пути в Бастилию? — спросил кардинал.
— Откуда-то Рошфор узнал, что улицы полны недовольных граждан, — ответил д’Артаньян.
— Быть может, я проговорился ему об этом в нашей беседе, — сказал с некоторой растерянностью Мазарини и прикусил ус в досаде.
— Простите, монсеньор, я не предполагал, что он получил такие сведения, иначе я лично возглавил бы конвоирование его обратно в Бастилию, — сказал д’Артаньян. — Я признаю себя виновным и прошу наказать меня.
Мазарини понравилось то, что лейтенант повёл себя точно так же, как вёл себя сам Мазарини при общении с Королевой, поэтому он взглянул более милостиво на д’Артаньяна.
— Вы полагаете, что если бы конвоем руководили вы, то узник не смог бы сбежать? — спросил кардинал.
— Не сбежал же он по дороге в Лувр! — ответил гасконец.
— Не раскроете ли вы ваши методы конвоирования? — спросил Мазарини. — Почему от вас ему не удалось бы сбежать?
— Потому что я сел с моим узником в карету и направил на него пистолет, предупредив его, что если он попытается бежать или издаст хотя бы звук по дороге, то я его пристрелю, — ответил д’Артаньян. — А ещё потому, что этот узник уже знал, что я не бросаю слов на ветер, так что если я сказал ему, что пристрелю его при попытке к бегству, то я именно так бы и поступил.
— Вы – серьёзный человек, господин лейтенант! — с восхищением сказал Мазарини. — Такие люди мне нужны!
— Но, кажется, я итак состою на службе Его Королевского Величества, и поэтому по долгу службы подчиняюсь также и первому министру, —сказал д’Артаньян.
— Это несколько не то самое, что я имею в виду, — уточнил кардинал. — Я имел в виду особого рода поручения, которые даются лишь крайне смелым, умным и преданным людям и, разумеется, совсем иначе вознаграждаются.
— Я нахожусь на службе Короля, поэтому я не могу переходить на какую-либо иную службу, монсеньор, при всём уважении, извините, я вынужден отказаться, — сказал гасконец.
— Но Король – ребёнок, вы должны подчиняться Королеве, которая является также и полновластной единоличной регентшей, главой Королевского Совета, — поправил лейтенанта Мазарини.
— Я согласен с вашим уточнением, монсеньор, — ответил д’Артаньян.
— А что вы мне ответите, если сама Королева подтвердит вам, что моё предложение исходит также и от неё, и что ваше согласие ей столь же желательно, что и мне? — спросил кардинал.
— В этом случае я буду волен согласиться на ваше предложение, — ответил д’Артаньян. — Тогда я спрошу вас о том, в чём будет состоять моя служба, и какие условия Ваше Преосвященство мне предлагает.
— Всего лишь «согласиться»? — удивился Мазарини. — Разве не обязаны вы повиноваться вашей Королеве?
— Переход на службу в другом качестве не является обязанностью, монсеньор, — ответил д’Артаньян. — Как вы знаете, герцог де Ларошфуко отказался принять генеральскую должность из рук кардинала Ришельё, и ему ничего за это не было. Такие примеры не единичны. Если то, что от меня потребуется, будет мне не по нутру, я предпочту отставку.
— А вы – крепкий орешек, господин лейтенант! — сказал Мазарини, ещё более восхищаясь его рассудительностью и смелостью. —Но я прошу вас всё же дать мне отчёт о том, какие меры взыскания вы наложили на тех мушкетёров, которые не смогли довести своего конвоируемого до места назначения?
— Я подвергнул их децимации, — коротко ответил д’Артаньян.
— Децимации?! — с ужасом воскликнул Мазарини. — По примеру древних римлян? Если не ошибаюсь, это означает…
— Да, монсеньор, —ответил д’Артаньян. — Идёт война. По законам военного времени офицер имеет власть над своими подчинёнными вплоть до самой жизни.
— Какой ужас! — воскликнул Мазарини.
— Война – это всегда ужас, — ответил д’Артаньян. — Теперь и вы не сомневаетесь, что я застрелил бы Рошфора или любого другого узника на его месте при малейшей попытке к бегству.
—Lo giuro sul diavolo, я не сомневаюсь в вашей решимости! — воскликнул Мазарини. — Но децимация! Вы очень решительный человек, господин д’Артаньян! Ответьте мне ещё на один вопрос. Почему никто из ваших конвоиров не последовал вашему примеру и не сел в карету рядом с конвоируемым?
— Они не посмели бы ехать в одной карете с графом, — ответил лейтенант. — А если бы и посмели, то, вероятно, не решились бы пристрелить его при первой же попытке к бегству. Ведь в этом деле промедление смерти подобно. Даже пара секунд в таком деле могут отнять шанс выполнить это. Впрочем, теперь, после децимации, любой мушкетёр сделает в подобных обстоятельствах то же, что сделал бы я, ведь я преподал им урок.
— Да, урок, и очень наглядный, — согласился Мазарини. — Но почему же вы говорите, что они не посмели бы сесть в карету с графом, а вы посмели? Ведь вы пока ещё не граф?
— Вы правы, монсеньор, пока ещё я не граф, — ответил д’Артаньян, делая ударение на словах «пока ещё».
— Ах, вот в чём дело? — оживился Мазарини. — Вы хотели бы стать графом?
— Не могу сказать, что это – моя заветная мечта, но если бы я был графом, мне было бы легче выполнять подобные миссии, — ответил д’Артаньян. — В нынешние времена, когда арестовывают герцогов и принцев, дворянину, который не хочет, чтобы его называли тюремщиком, лучше сохранять вежливость с теми, кого ему приходится конвоировать, а для этого надо иметь право сидеть в одной карете не на основании ордера на арест, а на основании равного или хотя бы соизмеримого дворянского достоинства. Но я не гонюсь за титулами. Меня вполне удовлетворит достойная оплата тех услуг, которые от меня потребуются.
— Что ж, по крайней мере, честно, откровенно и без обиняков, — согласился Мазарини. — Что ж, я нанимаю вас, а также трёх ваших друзей, о которых я наслышан, на особую службу. Условия обсудим позднее, когда они предстанут передо мной. И не беспокойтесь, я предоставлю вам доказательство того, что моя воля в точности согласуется с волей Королевы, и что переходя ко мне на особую службу, вы поступите в соответствии с её желанием.
— Монсеньор говорит о трёх мушкетёрах, с которыми мне довелось служить лет около двадцати тому назад? — спросил д’Артаньян.
— А вы можете назвать мне других, не менее достойных, чем они? — ответил Мазарини вопросом на вопрос.
— Затрудняюсь, но мы не виделись двадцать лет, и я не знаю, где их искать, — ответил гасконец.
— Вы найдёте их, поскольку об этом просит Королева, и это будет первым моим поручением, — ответил кардинал. — Я даю вам на это неделю и сто пистолей на дорожные расходы, вы отправляетесь немедленно.
— Если недели окажется недостаточно, монсеньор, как я должен поступить? —уточнил лейтенант. — Продолжать розыски или возвратиться с теми, кого я смогу найти?
— Возвращайтесь даже в том случае, если никого не найдёте, — ответил Мазарини. — Ровно через неделю вы с вашими товарищами будете мне нужны, но вы сами мне нужны в любом случае.
— Какие условия я могу от вашего имени предложить моим товарищам, чтобы убедить их поступить к вам на службу? — поинтересовался д’Артаньян.
— Обещайте то, что сочтёте нужным, в соответствии с их характером и надеждами, — ответил Мазарини. — Разумеется, не выходя за пределы разумного.
Лейтенант поклонился и вышел.
«Однако, когда обещают всё, что угодно, это зачастую может указывать на то, что обещания эти ничего не стоит, поскольку их никто не собирается выполнять! — подумал д’Артаньян. — Я предпочёл бы чёткий прейскурант услуг и награды за них, и, полагаю, со мной согласились бы и Портос, и Арамис. Что касается Атоса, то я не думаю, что его можно купить, и, к тому же, сомневаюсь, что он сохранил былую физическую форму. Он всегда пил больше нашего, а после казни Миледи, кажется, совсем пал духом».
(Продолжение следует)