Глава шестая
Расплата.
***
Прошёл год. В один из прохладных осенних вечеров, в окно дома Анны Григорьевны, кто – то настойчиво постучал.
«Кто ж там такой, припёрся, на ночь глядя!» – встревожилась она.
- Кто там? – подойдя ближе к окну, Анна с трудом различила здоровенного, обросшего густой окладистой бородой, мужика, скорее похожего на медведя – шатуна, чем на человека. - Тебе чего надо? - не скрывая испуга, откачнувшись от окна, вскрикнула она. – Уходи, а то я сейчас кричать начну.
- Погоди, бабонька, не кричи, - стараясь говорить, как можно мягче и ласковей, попросил мужик – медведь, - ответь мне, ты Барышева Анна Григорьевна, ай нет?
- Я, а тебе чего надо – то? – немного успокоившись, спросила она.
- На внуков я пришёл посмотреть, на Андрюшку и Володьку.
- Да кто ты такой?
- Богданов я, Николай Трофимович, отец Варвары, первой жены твоего теперешнего мужа.
- Нет у меня больше мужа. И кто подтвердит то, что ты меня не обманываешь?
- Зря ты от мужа – то отказываешься, любит он тебя, письмо я принёс от него. Железную дорогу вместе строили, в лагере. Я вот освободился, а ему ещё год клинья в шпалы забивать. Долго мне ещё тут торчать? Открой окно – то, возьми весточку, там всё прописано.
В письме, кроме того, что Александр просил прощения и клялся в любви, была описана фигура «почтальона», и подтверждалось, что податель сего действительно является Богдановым Николаем Трофимовичем, отцом Варвары.
Всё ещё с опаской, Анна Григорьевна открыла пришельцу дверь. Заполнив своей объёмной фигурой пол - комнаты, Николай Трофимович, развязав заплечный мешок, выложил на стол несколько банок тушенки, две булки казённого хлеба и, поразительной красоты, детские игрушки, вырезанные, с великим мастерством, из дерева.
- Детям гостинцы, - с нежностью не соответствующей его фигуре произнёс дед. – Дети – то где?
- Спят в горнице. А эти игрушки – то кто вырезал?
- Кто? Я, конечно! - С нескрываемой гордостью сказал Богданов.
- А, что так много?
- Так и детей у тебя не двое. Мне ж Сашка всё рассказал. Ты, милушка, не серчай на него, он тогда пьяный был, темно было, вот соседка – то его и увела. Он то думал, что это ты. А после, поздно было признавать ошибки. Кается он, поверь мне. Ну ладно, поздно уже, налей мне чайку, если есть, и постели вот на этой лавке, под божницей. Завтра поговорим.
Утром проснувшиеся дети, перепуганные видом бородатого здоровяка, забившись в угол, недоумённо смотрели на него. Только маленький Коля, которому недавно исполнился годик, ничего не понимая, вцепившись деду в бороду, улыбался, рассматривая игрушку, в его руке. Но Николай Трофимович оказался компанейским дедом, в течение какого - то часа, были восстановлены между обеими сторонами контакты, и вот уже ребятишки, независимо от происхождения, ползали у него на коленях, дёргали за бороду и заваливали его различными вопросами.
«Надо же, - удивлялась Анна, - и не подумаешь, что этот человек вернулся из лагеря»
- Ты сколько лет отбыл в лагере Николай Трофимович? – полюбопытствовала она.
- Пятнадцать годиков, милушка. Всё расскажу, вот сейчас ребятишки в школу уйдут, мы и поговорим.
Андрей и Володя, собрав книжки, неохотно двинулись в школу, им хотелось побыть ещё с этим интересным дедушкой.
- Вы там, в школе, пока никому не рассказывайте, что я к вам пришёл, - попросил он ребят.
***
За детьми захлопнулась дверь, Федя возился с дедовскими игрушками, Коля спал в люльке.
- Ну, что Анна Григорьевна садись, поговорим, теперь можно.
-О чём мы разговаривать будем Николай Трофимович?
- О жизни, милушка, о жизни. Расскажи ка мне, как ты без первого мужа осталась. Что свело тебя с Александром. Александра – то я знаю давно. Соседями когда - то были. Ну, давай говори.
- Александра я, первый раз, увидела на хуторе, тогда нас священнослужителей и их родственников привезли из Петербурга в Сибирь, и распределили по разным деревням. Здесь, в Орловке, оставили трёх священников, а нас с бабушкой, и ещё три семьи, повезли дальше в Марьенку. Мы были очень голодные, и я помню, мальчик один долго внимательно смотрел на меня, и, поняв, наверное, что я голодная, пошёл домой, принёс буханку хлеба, и отдал нам с тёткой. Возможно, это была последняя булка, в их доме, поэтому мне его глаза запомнились, на всю жизнь.
В Марьенке нам повезло, нас с тётушкой начал опекать местный священник, видимо из уважения к её сану. Иначе бы мы померли с голоду, как и, почти все, кого привезли вместе с нами.
В 1941 году мне исполнился двадцать один год, я стала взрослой девушкой, и к нам в дом пришли сваты, сватали меня за местного кузнеца, Ионова Дмитрия. Парень был красивый, сильный, а главное, что сломило неприязненное отношение моей тёти к местному населению, это то, что, несмотря на его молодость, все люди относились к Дмитрию с большим уважением, в том числе и местный батюшка.
Вскоре началась война, но Дмитрия в первые дни не призвали, он получил бронь, его оставили кузнецом, сразу на три деревни. Работы было много, приближалась уборочная страда. А тут, вдруг в Марьенку нагрянули: заместитель начальника НКВД Овсянников, и оперуполномоченный Григорий Сёмин, приехали выявлять врагов народа. Я тогда в сельсовете работала секретарём, грамотная я.
Овсянников как зашёл в сельский Совет, сразу же уставился на меня, смотрел минут пять, а потом подмигнул своему помощнику и говорит:
- Смотри – ка Гришка, какие красавицы в деревнях водятся.
Закончился рабочий день, я хотела идти домой, а Овсянников председателю говорит:
- Слушай Капитон Матвеевич, мне тут нужно бумаги кое какие подготовить, оставь секретаря в помощь, на часок.
Как только председатель ушёл, Овсянников отправил куда - то своего помощника, и начал меня уговаривать, сначала просто так, потом руками начал лапать, я вырвалась и убежала. Мне бы, дуре, надо было домой идти, а я в кузню к Диме пошла. Он увидел, что я вся в слезах, бросил молоток и ко мне, любил он меня, очень.
- Что случилось? Почему ты плачешь?
Я то, не подумав, возьми и расскажи ему всё. Он меня успокоил:
- Не плачь, - говорит, - нельзя тебе расстраиваться, - я тогда на третьем месяце беременная была, - иди домой, я скоро приду.
Проводил меня до дома, а сам в строну сельского Совета подался, я опять не догадалась его остановить, думала он пошёл к Капитону Матвеевичу, тот жил рядом с сельсоветом, пожаловаться на Овсянникова.
А через две недели, ночью к дому подъехал «воронок» - машина такая.
- Знаю я эту машину, - вздохнул Богданов, - катали меня на ней и не один раз.
Так вот, из машины вышел Гришка Сёмин и солдат, оба с винтовками, вломились в дом, приказали Дмитрию одеться, и увезли, в неизвестном направлении. Поговаривали, что в этой машине сидел Овсянников и, по дороге в посёлок, сам лично пристрелил Диму, а в НКВД заявил, что он застрелен при попытке к бегству. Вроде бы ударил охранника, выскочил из машины, и побежал в лес.
Что между ними, тогда, произошло в сельсовете, никто не знает, только тётка Глаша, уборщица, утром замывала кровь с пола, да будто бы Гришка Сёмин, с большим синяком под глазом, искал под окном пистолет Овсянникова. Наверное, Дима их обоих поколотил, а пистолет отобрал и выбросил в окно. Видимо Овсянников хотел применить пистолет, да не успел.
А через неделю, приехали опера в кузню к Дмитрию, и обнаружили газету, в которую было завёрнуто сало, а на газете той, портрет Сталина.
- Ты, что сволочь, над вождём издеваться, - заорал опер, - да ты знаешь, кто это – это наш бог.
- Бог у нас один, - будто бы сказал Дмитрий, - его портреты в церкви находятся.
Составили протокол, и вот после, в тот же день, нет, в ту же ночь забрали, больше я его не видела.
Газету эту и сало, я точно знаю, ему подкинули, у нас в доме газет никогда не было, и сало, в тот день, я ему на работу не заворачивала.
Утром Капитон Матвеевич позвонил начальнику НКВД Воронову, спросил, где же Марьенский кузнец, Ионов Дмитрий, на это, Воронов ответил, что кузнец арестован, как враг народа, который опорочил честь и достоинство вождя Советского народа. И добавил, что, если председатель сельского Совета ещё раз позвонит, по этому поводу, то и его определят в лагерь, как пособника врагам Советского государства.
А с Александром встретились после войны, он пшеницу на нашу мельницу привёз, я его по глазам узнала, сначала сомневалась, но потом разговорились, он тоже вспомнил тот день, и тот хлеб. Поговорили: у меня ребёнок, у него двое, сначала страшно было сходиться, но он потом зачастил в Марьенку, и я, вроде, по нему стала скучать, вот и сошлись.
А сейчас опять этот Овсянников поперёк дороги стал, мне председатель сельсовета Трофим Кириллович сказал, будь – то, это парторг наш довёл до такого состояния Александра. Я бы всё поняла, одного не могу принять, зачем он ушёл к этой «Рябушке»
- Я ж говорю тебе, пьяный был, она его к себе утащила! – хлопнул ладонью по столешнице Николай Трофимович.
Посидели молча, Анна подогрела чай, заваренный травами, попили.
Покормила, проснувшегося ребёнка, взяла его на руки. Фёдор одной рукой возил по столу игрушки, другой держал корочку хлеба, периодически откусывая её, и с удовольствием поедая.
- Что ж Анна Григорьевна, с тобой всё ясно, теперь послушай меня, я тебе поведаю, как судьба свела и меня с этой тварью.
Я уже сказал тебе, что семя Александра жила рядом со мной, соседями были, забор общий. А, этот Мишка Овсянников, и его родители, работали у комсомолец, головорез. Ушёл он от меня, злобу затаил. Ну, на меня понятно за что, вот от председателя сельского Совета Занина, что ему надо было, ума не приложу. В деревне ещё один подонок был Гаврила Малышев, вот Мишка и сдружился с этим Гаврилой, а потом подкараулили и убили Занина. После чего, в тот же вечер, Овсянников забрался в мою усадьбу и хотел изнасиловать дочь мою, Варю. Сашка тогда их спас, жену мою и дочь. Он ведь её с детских лет любил. А потом эти гады куда – то исчезли. Говорили, что Гаврилу нашли на железке мёртвым, а Мишка пропал. Судя по вашим рассказам, твоему и Сашкиному, появился он где – то, так в тридцать седьмом. Мне Сашка рассказал, как попала в тюрьму моя Варя. Он это, от твоей соперницы услышал. Опять же, эти гады подстроили ей ловушку. Зерно в вашу баню занесли. Видимо Овсянников и её склонял к сожительству, а она на него с вилами.
Богданов помолчал, отвернувшись, вытер набежавшие слёзы и продолжил рассказ:
- А вот, как Варя погибла в лагере, я знаю. Такие трагедии лагерная братва разносит быстро, по всем лагерям, делая из них легенды. Красота её сгубила. Было это примерно так. Попала Варвара в строгорежимный лагерь, работа адская, лес валить, нормы для мужиков не выполнимые, а бабы всё на себе тащили. И вот, как – то раз, начальник лагеря решил сделать осмотр личного состава заключённых, возможно, он это и делал, чтобы подобрать себе очередную бабёнку, для развлечений. Варваре надо бы измазать себе лицо грязью или сажей, волосы растрепать, а она наоборот решила показать то, что русскую бабу ничем не сломить. В общем, стала в строй во всей своей красе. Начальник и остановил свой взгляд на ней, выбор сделал. На второй день, все на работу, а её дежурный по блоку повёл к начальнику в кабинет. Что там у них было никто не знает, но легенда лагерная гласила то, что, будь – то бы начальник накрыл стол, всяческими яствами и напитками, и начал предлагать Варваре лёгкую работу, мол, будешь у меня тут, в конторе, работать. А платой за это, известно, что должно быть. Варвара на дыбы, а он решил её попугать, выхватил из стола пистолет, снял с предохранителя, взвёл курок. Варя, вроде, как от испуга, согласилась, начальник положил пистолет на стол и стал снимать мундир. В это время, она схватила пистолет и выстрелила в него всю обойму. Не знаю, всю или нет, но этот вертухай остался жить, а в Варю дежурный охранник выпустил всю обойму из винтовки.
А я то, сам себе жизнь поломал, и жене своей тоже. Мне председатель сельского Совета, тогда был им Михайлов Георгий Дмитриевич, говорил, что моя жадность до добра не доведёт, а я не послушал. Барышев Афанасий, Сашкин отец послушал, а я нет. Раскулачили меня, и на Север на выселки. Только я до него, до этого Севера, не доехал. Умерла в дороге жена моя, Анна Михайловна, в Красноярском крае, на пересыльном пункте. Вытащили её из вагона и прямо на моих глазах, кинули в общую кучу умерших, в дороге, переселенцев. Я выскочил из вагона, говорю:
- Братцы, что же вы с ней, как со скотиной, при живом муже, дайте я схороню её сам.
А охранник винтовку на меня направил и кричит:
- Быстро в вагон, а то сейчас пристрелю, им теперь всё равно кто и где их закопает, поваляются тут, до завтра.
А сам идёт на меня, и уже штыком мне в живот воткнулся, охватила меня тут ярость, дёрнул я на себя винтовку, а охранник - то хлипкий оказался, винтовку выпустил, и мне под ноги упал. Я то и хватанул его по голове прикладом. Смотрю, бегут другие охранники, один затвор на ходу передёргивает, а другой кричит ему:
- Не стреляй, эта смерть для него слишком лёгким наказанием окажется. Дадут ему лет десять, будет лес валить, может и с голоду подохнет. Охранник ошибся, дали мне не десять, а пятнадцать лет строгих лагерей. Отсидел, скорее, отпахал, от звонка, до звонка, на Севере, четырнадцать лет, а уж последний год в Сибирь перевили, на строительство железной дороги. Вот там – то меня судьба с твоим Сашкой связала. Хорошие они люди Барышевы, я им по гроб жизни обязан. Когда меня раскулачили, и на переселение отправили, они Варвару и Димку, сына моего к себе взяли, в свою семью, мало того, они и фамилию свою моим детям дали, Михайлов помог. Вареньки моей нет уже в живых, а вот сынок жив. Лётчик, слух до меня дошёл, вроде Герой он. Когда война началась, детей наших на фронт не брали, мол «кулаки», казаки – белогвардейцы, а когда полегли, в сорок первом, миллионы солдат, в 1942 году и наших стали призывать. Барышевых Афанасия и Александра, племянников их и сына моего.
Богданов вздохнул, перевёл дыхание, и продолжил:
- Сыночек мой попал в лётную школу, всю войну на самолёте летал, сбивали его, но Бог милостив, живой остался, а теперь вот Герой Советского Союза, - с гордостью произнёс последнюю фразу Николай Трофимович, - искал он меня после войны. Недавно письмо я получил, видишь, не побрезговал он мною. Но я к нему не поеду, не хочу его подводить, хоть и фамилия у него не моя, не та у меня характеристика, что быть отцом героя. Мало ли, что, вон уже сейчас начали фронтовиков сажать. Слышали мы, что у вас тут, в Сосновке, лагерь для них организовали.
В сенях загремели двери, дети возвращались из школы.
***
Секретарю райкома Бондареву Василию Семёновичу, с помощью секретаря Крайкома Волкова Бориса Николаевича, всё же удалось получить расширенный послужной список, и копию личного дела, с пояснительными записями деятельности бывшего заместителя начальника Лесозаводского НКВД Овсянникова Михаила Терентьевича:
Начиналась трудовая деятельность Михаила Терентьевича с 1927 года на станции Болотной, в качестве железнодорожного рабочего, в 1932 году он был призван в Красную армию, там вступил в ряды ВЛКСМ, отслужив в пехотных войсках три года, стал кандидатом в ряды Компартии, и одновременно выразил желание служить в рядах народной милиции. Попросился в Лесозаводское отделение НКВД. Быстро продвинулся по служебной лестнице и к 1937 году стал оперуполномоченным данного отделения. Здесь в личном деле Овсянникова пошли сплошные благодарности от руководства, и первая из них, была за своевременное выявление заклятого «врага народа» в лице бывшего оперуполномоченного Стрельцова Егора Тимофеевича, после ареста которого, и стал оперуполномоченным Михаил Терентьевич.
Затем, в 1938 году, им была выявлена и арестована « враг народа», и Советской власти, Чеплицкая Елена Владимировна, начальник районного отдела по борьбе с неграмотностью. В том же году, бывшая графиня, Елена Владимировна Чеплицкая, с помощью, которой удалось побороть безграмотность в посёлке и во всех сёлах и деревнях района, была расстреляна, как враг, представляющий особую опасность для общества.
Пригодилась докладная записка начальника Жарковского отделения НКВД Воронова Николая Филипповича, написанная ещё в 1925 году, на председателя Секретариата ВКП/б/ Огнева Александра Николаевича и председателя окружного Совета Чернова Василия Петровича, их арестовали в конце 1938 года, обвинив в пособничестве «кулацкому» элементу, в отмене вынесенных трибуналом ЧК обвинительных постановлений. Во вмешательстве в деятельность ОГПУ. И в лояльном отношению к служителям религиозного культа. Оба проходили по расстрельной статье. Последним поставили к стенке начальника Лесозаводского лагеря Левашова Александра Ефимовича, бывшего полковника царской армии.
Роль Овсянникова Михаила Терентьевича, во всех этих арестах и расстрелах была значительной, видимо Воронову, отслужившему много лет с этими людьми, самому, всё же, было неудобно становиться инициатором их уничтожения. Он эту роль отдал человеку, которого сам считал, бессовестным и безжалостным выскочкой. После расправы над руководящим составом района, Овсянников получил должность заместителя начальника НКВД Лесозаводского район.
С 1939 года и по 1941 Михаил Терентьевич изобличал «врагов народа» в городе Новокузнецке, на металлургическом комбинате. Но, видимо, он, настолько, был необходим Воронову, что Николай Филиппович обратился в главное управление НКВД города Новосибирска, на предмет возвращения Овсянникова, во вверенный ему округ. Просьба вскоре была удовлетворена.
И, вот, тогда – то, Михаил Терентьевич направил все свои усилия на выявление «врагов народа» в сёлах района. Отмечено это и в пояснительных записях, в деле заместителя начальника. Но здесь уже Овсянникову приходилось писать объяснительные записки, с оправдательной целью, за превышение вверенных ему полномочий.
О том, как расправился он с Марьенским кузнецом Ионовым Дмитрием и Орловской дояркой Варварой Барышевой, документального подтверждения обнаружить не удалось. Но даже если бы они и были, Михаил Терентьевич обставил это так, что законность их ареста, отрицать было невозможно. Что значила в войну кража хлеба, которого и так не хватало на фронте, а тем более в тылу. И, как можно было не наказать человека, который посмел посягнуть на честь вождя, измазав его портрет салом, и поставив бога выше личности, этого вождя. А то, что всё это было сфабриковано заместителем начальника НКВД и его помощником, доказать было невозможно, да и некому.
28 июлея 1942 года И. В. Сталиным был подписан приказ №227 «Ни шагу назад» О мерах по укреплению дисциплины и порядка в Красной Армии.
Весь отдел районного Лесозаводского НКВД, во главе с его начальником Вороновым, в августе 1942 года, был отправлен на фронт, для наведения этого порядка. В мае 1943 года Воронов Николай Филиппович, в чине полковника НКГБ, пал смертью храбрых, на поле боя.
Овсянников Михаил Терентьевич, с фронта вернулся, в чине майора НКГБ, на груди его поблёскивали награды. Однако новому послевоенному отделу Областного НКГБ / НКВД в НКГБ переименовано было в 1943 году/майор Овсянников, почему – то не пригодился, и по согласованию с областным Комитетом партии, он был направлен на подъём сельского хозяйства, в роли парторга.
Изучив подробно деятельность бывшего оперуполномоченного, а позже заместителя начальника НКВД Овсянникова, Василий Семёнович пришёл к выводу, что на основании этих документов, предъявит какие - то обвинения ему, он не сможет. В принципе, тот выполнял те же обязанности, какие выполняли, в те годы, все работники НКВД. Одни лучше, другие хуже. То, что Овсянников, в глазах Бондарева выглядел подлецом, за проявленное особое рвение, в те годы это считалось хорошей, качественной работой.
Поэтому он решил дать ход, той жалобе, которую когда – то привёз ему Михайлов, от вдов села Орловки. Эти деяния, притеснение фронтовых вдов, в послевоенное время, карались строго. Поддерживался дух женской верности. Из рядов партии, уж точно, можно было вылететь.
Однако бюро проводить Василию Семёновичу не пришлось, видимо Овсянников почувствовал надвигающуюся на него грозу, не зря он долго служил в НКВД. Поэтому Михаил Терентьевич, прослышав о том, что в Сосновке приступили к строительству новой зоны, где будут отбывать наказание бывшие фронтовики, обратился к новому областному начальнику НКГБ, с просьбой направить его туда, в качестве начальника лагеря. Изучив личное дело Овсянникова, Пашков Фёдор Аркадьевич, начальник Энского НКГБ, просьбу бывшего коллеги удовлетворил.
Василий Семёнович, узнав об этом, долго сидел ошарашенный новостью, но, что ему оставалось делать, в этом случае, он придумать не мог. Плюнуть на всё и облегчённо вздохнуть, от того, что, наконец – то, избавился от подонка, которому выпала незаслуженная честь повелевать судьбами людей. Но с тем, что этот человек теперь будет так же решать судьбы бывших фронтовиков, попавших в опалу, он согласиться не мог. Конечно, были среди осужденных солдат и офицеров действительные предатели и даже вредители, но основная их масса состояла из людей, нечаянно попавших в плен, либо находясь в бессознательном состоянии, либо попав в безвыходное положение, при окружении противником. Что им оставалось делать? Застрелится? Но у них не было даже патронов, для этого, а если бы были, они бы и в плен не сдались. Так ничего не придумав, Бондарев встал, выключил свет, и покинул райком. Была полночь. На улице ударил морозец, начинался ноября месяц.
***
Председатель сельского Совета Алёхин Трофим Кириллович, слов на ветер не бросал, узнав о том, что Анна Григорьевна грамотная, он, пообещав ей, найти хорошую работу, обещание своё выполнил. Согласовав задуманное в районном Исполкоме, Трофим Кириллович принял Анну секретарём сельского Совета, отправив на заслуженный отдых старую Екатерину Евлампьевну, имеющую образование, на один класс выше председательского.
Это не осталось не замеченным, парторгом Овсянниковым:
- Ты, Трошка, всё вокруг себя бывших врагов народа продолжаешь собирать, одного я прибрал на пару лет, но до этой видимо не доберусь, не успею. Ухожу я от вас.
- Слава богу, - просиял лицом, Трофим Кириллович, - куда, если не секрет?
- Завтра узнаешь, соберу я вас на заключительное, для меня, партсобрание, сдам бумаги, и на новое место.
-Бумаги – то кому сдавать будешь? Или тоже секрет?
-Да, нет, какой уж, тут секрет, дружок твой объявился, Ванька Беклемищев. Год, где – то, по госпиталям околачивался, вот появился, завтра привезут. Вы теперь два сапога пара, у вас на двоих две ноги будет, – осклабился он.
Овсянникову это собрание, по существу, собирать было ни к чему. Нечего было сказать ему коммунистам на прощание, в душе он знал, что все они, после случая с Александром Барышевым, ненавидели его, и придут на это собрание, лишь за тем, чтобы убедиться в том, что его отъезд, это не шутка, а всерьёз. И будут рады этому. Но разыгравшееся самолюбие не давало ему покоя. « Пусть услышат эти деревенские олухи, и этот одноногий козёл Трошка, что я ещё нужен на серьёзные, великие дела, и что НКГБ своих старых, верных исполнителей власти не забывает».
На собрании, после того, как Овсянников объявил о том, что он назначен начальником Сосновского строгорежимного лагеря, по рядам начали шептаться бывшие фронтовики:
- Ну, всё, пропали лагерные солдатики, теперь!
-Эта сволочь, не перед чем не остановиться!
- Будет издеваться, гад!
Овсянников торопливо произнёс несколько слов и, пожелав удачи новому парторгу, встреченному аплодисментами, закрыл собрание.
Коммунисты разошлись, остались два парторга, председатель и Анна, которая дописывала акт передачи партийных бумаг. Действительно, Овсянников был прав, теперь в этом доме и партийная, и Советская власти стали одноногими. Только у председателя не было правой ноги, а у нового парторга левой.
- Ты когда уезжаешь? - спросил Трофим Кириллович у Овсянникова.
- Да, вот завтра утречком и поеду, мне лошадь и кошевку, к шести утра, опер пригонит из района. Собираться мне не долго, жены нет, детей тоже. Выйду часиков в девять, к ночи до Сосновки доберусь. Вы тут опера, потом, на лошади в район отправьте, не тащится же ему пешком.
***
- Что – то ты Аннушка, сегодня припозднилась?- доставая из печи щи, полюбопытствовал Николай Трофимович.
- Собрание, батюшка, было, - как – то так случилось, что после откровенного разговора, Анна стала называть Богданова батюшкой.
- Какое собрание, если не секрет?
- Да, нет, какой же здесь секрет. Парторг Овсянников от нас уходит.
- Куда? – помрачнев лицом, присел на лавку Николай Трофимович.
- В Сосновку, начальником нового лагеря.
- Начальником, значит!? – уставился в пол Богданов. - И когда уезжает, не сказал?
-Завтра, в девять утра.
- В Сосновку – то дорога через Марьенку лежит? По мосточку, через Уду, - то ли спрашивал, толи вспоминал он.
После ужина Николай Трофимович надолго затих, облокотившись рукой об стол, подперев голову, долго о чём – то думал.
- Ну, вот что, внучата мои, - поднялся он, наконец, с лавки, - засиделся я тут у вас. Пора и честь знать. Ухожу я, Анна Григорьевна утром, ты меня часиков в пять разбуди.
- Да куда же ты, батюшка, зима скоро, пропадёшь. Я поговорю с Трофимом Кирилловичем, он тебе работу в колхозе найдёт.
- Спасибо тебе Аннушка, добрая ты душа, не могу. Пойду в Томскую область, там какую – то нефть нашли, говорят шибко полезная штука, пойду добывать. А ты Сашку, когда придёт, прости! Жалко, я его не увижу, а то бы заставил в ногах у тебя валяться, прощение вымаливать.
Богданов достал, из под лавки, свой заплечный мешок, порылся там, и вытащил длинную, странную, блестящую верёвку.
- Дед, а это, что такое? - оживились приунывшие, в предчувствии расставания с дедом, ребята.
- Это, ребятки, аркан, сделанный из оленьей кожи. Я на Севере им оленей ловил. Там коней редко встретишь, всё больше олени.
- Зачем он тебе, у нас оленей нет?
- Оленей нет, зато гадов ползучих полно, - он свернул в кольцо верёвку, предварительно, несколько раз пошоркав её, об печную стойку.
- Ну вот, что ребята, давайте обнимемся на прощание, завтра я уйду рано. Вы ложитесь спать. Обо мне не скучайте, я скоро вернусь, вот заработаю побольше денег, и к вам.
***
В новом мундире майора, с портупеей на плечах /новый начальник должен предстать перед подчинёнными и осужденными в полной красе/, заскочив в кошевку, Овсянников, хлопнул жеребца по спине вожжами, и лихо вылетел за ворота околицы. Странное дело, только ещё начиналась вторая декада ноября, а по земле заметала позёмка, словно вот – вот должна начаться метель. Конь молодой, ретивый, бежит крупной рысью, кошевка на деревянных рессорах, и новых, высоких колёсах, поэтому кажется, что наездник летит над землёй, выше лошадиной спины. Вот скрылась деревня, полевая дорога ровная, без нырков и ухабов, убаюкивает, и Овсянникова начало клонить в сон, всё - таки, ночь эту он спал плохо, переживая о том, как у него сложатся дела на новой работе. Сквозь дрёму, будущей начальник Сосновского лагеря, почувствовал, что лошадь начала спускаться под уклон.
«Речка Уда,- определил он не глядя, - знакомое место, отсюда началась моя самостоятельная жизнь. Здесь когда - то мы с Гаврилой совершили свой первый решительный поступок, для Гаврилы последний», - только и успел подумать он. Лошадь резко остановилась, почти взвилась на дыбы. Овсянникова сорвало с сидения, и он чуть не вылетел из кошевки.
- Стой! Приехали! – раздался спереди грубый окрик.
- Кто там? – привстал наездник.
- Я, Мишаня, - из –за лошади вышел бородатый мужичище.
- Кто ты? – потянулся к кобуре Овсянников.
- Да ты подожди за наган – то хвататься. Неужели не узнал?
- Я тебя и не знал, - расстегнул он кобуру, но пистолет доставать не стал, в надежде на то, что всегда успеет это сделать. - Чего тебе надо?
- Вот видишь, как время летит, и я бы тебя не узнал, если бы где – то нечаянно встретил. А надо мне, Миша, напомнить тебе кое - что. Вот, например 1927 год, на мостике этом, вы с Гаврилой Малышевым, вот так же встретили председателя сельского Совета Занина. Что вы сделали с ним? А ещё хочу напомнить тебе мою баню, в которой ты хотел изнасиловать мою дочь.
-Так это ты, Богданов, кулацкая твоя морда, мало леса навалял в лагерях, так я тебе добавлю ещё несколько делян.
- Ну, это ты перегнул щенок, теперь тебе никому, ничего добавлять не придётся, - и Николай Трофимович, заведя руку за спину, нащупал за поясом аркан.
- Прочь с дороги, - Овсянников кинул руку к кобуре, но достать пистолет не успел. В воздухе блеснуло тело тонкой извивающейся змеи, которая взвизгнув, моментально захлестнула шею. Петля резко затянулась, вызывая страшную боль в районе кадыка. В глазах потемнело, и он потерял сознание.
Богданов привернул повод узды к оглобле, чтобы лошадь не делала лишних движений, не ослабляя петлю аркана, подошёл к кошеве и вытащил из кобуры пистолет. Овсянников захрипел, клочки пены показались на его губах. Николай Трофимович ослабил петлю, отпустил повод коня, и подвёл его к берёзе, к которой когда - то давно, в поисках Занина, привязывал свою лошадь. Берёза разрослась, и нижний сук был толще, чем была сама берёза, в те давние времена. Он перебросил свободный конец верёвки через этот сук, и привязал его к колесу.
Овсянников очнулся, открыл глаза:
- Ты, что задумал Богданов, я же начальник лагеря, тебя за меня к стенке поставят. – засипел он.
- Какая ж ты, самонадеянная тварь, - удивился Николай Трофимович, - ты, что же думаешь, что тебе удастся отсюда живым вырваться. Нет, гадюка, я с тобой сейчас в кошки мышки поиграю. Знаешь такую игру?
- Нет,- побелел Овсянников, до него, наконец – то, дошло, что банковать в этой игре придётся не ему.
- Ну, так я тебе сейчас расскажу, как мы будем играть, сдохнешь ты не сразу. Я тебя буду вешать медленно, и не один раз. Видишь, конец верёвки привязан за колесо, так вот, как только я продёрну коня вперёд, петля затянется на твоей поганой шее, продёрну назад, петля ослабнет. Вот, теперь считай, сколько раз я буду тебя вешать: За то, что вы убили хорошего человека Занина – два раза, за тебя и за Гаврилу. За мою дочь, которую ты изнасиловать хотел, а потом посадил в тюрьму, и за её смерть – три раза. За Марьенского кузнеца Димку Ионова и его жену Анну – ещё два. И три раза, за всех тех, кого вы уничтожили в тридцать седьмом и восьмом годах.
На пятом повешении, у начальника Сосновского строгорежимного лагеря вылезли из орбит глаза.
- Ладно, хватит, - вытерев пот со лба и плюнув под ноги, Богданов отвязал конец верёвки от колеса, перекинул его ещё раз через сук и, затянув узел, хлопнул вожжами по спине коня. Кошевка дёрнулась, труп Овсянникова вывалился из неё и закачался на берёзовом суку, в нескольких сантиметрах от земли. Издалека казалось, что какой – то военный, склонив голову на бок, внимательно разглядывает мостик, соединяющий два берега речушки Уды.
- Ну, вот, дети мои, отомстил я за вас! Господи прости мою душу грешную! - перекрестился Николай Трофимович, и, заскочив в кошевку, стукнул вожжами по спине жеребца.
«Теперь пора в Томск» - Путь его лежал через Марьенку, Антоновку и новый Сосновский лагерь, а там и Томская область.
Мелкие снежные шарики, похожие на крупу, постепенно меняясь на крупные мягкие снежинки, подхватываемые ветром, кружились в воздухе, застилая небо. Порывы ветра усиливались, в полях разыгралась метель.
Анна Григорьевна, дописав акт, заторопилась домой, хотя, спешит, ей было, не обязательно. После того, как в доме появился Николай Трофимович, она расслабилась. Этот мужик - медведь, кажущийся неповоротливой глыбой, умел делать всё. Скотный двор: коровы, утки, куры полностью перешли в его управление, за неделю он отремонтировал заборы, все ворота, двери и дверцы, мало того, он ещё сам мыл полы и готовил еду. А уж про детей, и говорить нечего, они с утра до ночи от, объявившегося, дедушки не отходили, один лишь Коля, находился в яслях. Устроить его туда, постарался Трофим Кириллович.
Силы, объявившейся, новый дед, был не дюжинной.