Вечереет. Я на колхозной бригаде. Повариха. Мне восемнадцать. Моей напарнице столько же. Но она как-то проворнее меня. И опытней, всё знает, всё умеет и ничего не боится. А я тихоня. Всего боюсь.
Вот вчера после ужина Васька подошел. Я посуду мыла. Наклонился ко мне и шепчет:
- Приходи, как стемнеет, под навес, где хомуты. Придёшь?
Меня как кипятком ошпарили:
-Чего я там забыла?
- Придёшь - узнаешь.
И ушел.
А я как, заведёная, весь вечер только про Васькины слова и думаю. Ведь мама сколько раз говорила:
- Смотри, Настёна, не ходи, куда парни зовут.
А я и не ходила. Да еще пока никто и не звал. Сердчишко бьётся, вот-вот выскочит. Да и чо я попрусь туда, чо я там забыла? И опять хожу, делаю, что положено, а мыслишки-то всё вокруг Васькиных слов крутятся.
Вот и вечер подходит. Сейчас мужики с пахоты вернутся, голодные. Надо кормить. Вон подруга уже посуду ставит на стол, хлеб режет, ложками гремит. И всё это как-то мимо меня. А подружка подначивает:
- Чо Васька-то тебе шептал?
- Да ни чо он не шептал.
- Ой, не ври, а то я не знаю!
– ЧО ты знаешь?
-- Всё! Под навес звал. Скажи нет? Молчишь. Вот и я молчала. Знала, что не надо ходить, а пошла. Как черт в спину толкал. И ты пойдёшь.
- Да никуда я не пойду, с чего ты взяла?
– С того… Пойдёшь, как миленькая. Не ты первая. Не ты будешь и последняя.
– Да ну тебя! Рано мне еще под навесы ходить…
Накормили мужиков, посуду помыли, воды в котел на утро приготовили. Подружка к себе ушла. Я стою у колодца, никак ведро поднять не могу. Чо это со мной?
Поставила ведро, трясусь вся, а иду...
Васька сидит на телеге и под ним охапка свежего сена…
- Пришла? Молодец! Иди ко мне. Да не трясись ты. Не съем.
Спрыгнул с телеги. Стиснул - не дохнуть и на сено меня, как сноп.
Даже испугаться не успела...
А ведь мама говорила…
Май, 1961.