Фрагмент военной драмы-триллера
Последний месяц лета. Заключительное трезвучие урожайного времени года. Хлебород.
Палящий зной далеко за тридцать. Жара, мочи нет — пекло. Абсолютное безветрие. До тошноты уму непостижимый парёж.
Среди новгородских болот трудно дышать — испарения сероводородных купелей забили глотку. Тухлятина сивушного метана набила оскомину до блевотины. Реагенты аммиака кружат голову, туманят глаза, забивают носоглотку.
Однако накануне прошли дожди. Из воздуха сочится водяная пыль, под обжигающими лучами светила превращаясь в обильную росу. До этого изнывающие, опалённые зноем растения теперь немного повеселели, цветы расправили лепестки, мокрая земля возрадовалась подсолнечной жизни.
Удивительно терпкий запах разнотравья взмывал к небесному простору, потоками ветра разносился во всю ширь, расстилался по глади мутных потоков. Словно ожидая предсказуемых благоприятных изменений, природа замерла.
За ближайшей излучиной реки видится изумительное восьмое чудо света. Редкостное диво дивное слёгка прижато основанием к зеркалу воды белесым туманцем. Словно девка на выданье, перламутровыми соцветиями красуется разноцветная дуга до неба — радуга.
Глядя на широченную, беспечную улыбку природного явления, люди в ответ тоже наслаждаются жизнью. Радость поселяется в душах, грусть и заботы уходят куда-то далеко-далече.
Удивительное ощущение, как будто на дворе нет всенародной беды. Наслаждение, испытываемое свидетелями таинства, сродни вкушению терпкого вина из лучезарного виноградного нектара. Картина маслом.
Так ли на самом деле? Никому ещё на свете не удавалось прикоснуться и погладить божественную красоту. Скептики говорят, что цветное роскошество не может существовать наяву, поскольку это всего лишь иллюзия, обман зрения, который людям только кажется.
Ни одно живое существо на грешной земле не способно увидеть божий дар, ниспосланный с небосклона. Человек уникален. Он наблюдает радугу, он восхищается ею, он верит, что неземная прелестница именно его способна оградить от невзгод и принести исключительное счастье, какое мир не видывал. Голова кружится от упоительных иллюзий. В образе мыслей один за другим возникают марева воздушных замков, дорога к которым усыпана семицветными изумрудами.
Зрелищным видением семицветного чуда принято наслаждаться. Согласно народной молве, природные силы обещают избранным баловням судьбы, увидевшим феномен природы, светлое, беспечно-радужное будущее. Непременно состоится блаженство через край. Символ веры — омытое хрустальными водами богатырское состояние организма, которое позволит жить больше ста лет.
Говорят, где начинается радуга, там зарыт клад. Кто пройдёт под радугой — станет жить в прекрасном самочувствии. А кому посчастливится пройти под чудом природы в обе стороны, тот приспособится здравствовать вечно.
Считается, если любимец фортуны потерял голову от сказочной хорошавушки, значит навсегда воспылал почитанием к поколениям фамильных сонаследников. Можно не сомневаться, судьба тоже повернётся в сторону большинства однокровных романтиков, незаметно за спиной испытавших божественное начало.
Грешным очевидцам чуда не пристало насмехаться над родившимся под счастливой игрой природы. Принято считать, что каждый свидетель прекрасного волшебства хочет непременного исполнения спущенных с небес желаний.
Может быть, сказанные слова да Богу в уши. Посмотрим, как оно сложится в реальном положении дел. Поживём — увидим.
...14-й гвардейский стрелковый полк 7-й гвардейской стрелковой дивизии почти в полном составе лежал здесь, на очереди в братский погребальник, в сыру землицу. А немец как замер, словно вкопанный на своих позициях, так и отдыхал там спустя некоторое время после схватки.
По глади реки издалека слышались стукотня и бряканье полевой кухни. Послеобеденный неспешный перекус у фрицев: шоколад баварский кушают, тушёнку с гречневым сухпайком едят. Кофе пьют победители, между делом балуются в картишки, играют на губной гармонике.
Вдоль станового течения, у топких берегов с окоёмом из тростника и осоки, стелется совсем неширокая полоска земли. Не умиляет с виду неказистая, извилистая ленточка божьей тверди шириною от пятнадцати до тридцати метров. Именно на этом месте, вдоль реки обрели покой и встретили смертный час нефартовые однополчане.
Кто бы мог подумать, что невероятно гиблое место предназначено для человеческой трагедии вселенского масштаба. Не на картах, а из солдатских уст воняющий тяжёлым духом, ужасный и проклятый всеми клочок земли получил название «излучина смерти».
Людям, не побывавшим на поле боя, трудно вообразить истинную картину результатов кровавого противостояния. В кошмарном сне невозможно представить пристанище могильного упокоения. Однако вот он — наяву солдатский погост на изломе реки — результат безысходной срубки. Траурный вид побоища. Кладбище.
Под летним палящим солнцем смертью пахнущее, смрадное месиво. Сплошная винегретная мешанина из тысяч протухших человеческих кусков мяса.
Не первой свежести ороговевшая каша покрыта трупными червями, обвязана раздёрганной на волокна суконной материей, утыкана кольями расколотого на щепки оружия, переплетена вдоль и поперёк кореньями, вырванными с плодородным слоем, унизана по высоте подствольниками молодых осинок, гибкими вицами ободранного чапыжника.
Шлифует чудовищную картину светопреставления зловонное крошево раздробленных в прах костей, обсыпанное миллионами жужжащих, зелёных, жирных падальных мух.
Смачные прослойки из дурно пахнущих чёрных фигур, раздутых до размера бочки, начинают приедаться взгляду и не пугают как прежде до беспамятства. В рукотворно сотворённой окрошке с ядрёной закваской многим из наших выкроилось неприглядное место. Плотненько утрамбовано — сорная трава не прорастёт.
Вся территория поля боя хорошо просматривается и простреливается немцами. Справа — река, слева — болото, впереди — враг. Нет никакой возможности миновать или обойти чудовищный передовой рубеж. Может быть, это оптический обман или чертовски устрашающее криводушие с элементами упаднических настроений?
Хотя нет. Именно там, на территории солдатской схлёстки, за пирамидами вонючих трупов, дурно воняющих размозжённых фрагментов человеческой плоти пластаются ещё оставшиеся в живых друзья, непокорённые боевые товарищи.
Среди атакующих бойцов должен быть корректировщик, ефрейтор из второго взвода, балагур и весельчак, любимец санбатовских девок Стасик Кулёмин. Жив он или нет уже — неизвестно.
Но кто-то же отстреливается на передке от наседающих фашистов? Если Кулёма всё-таки убит, место наблюдателя предстоит занять мне, наводчику.
До месторасположения ротного баловня по грудам смердящей падали тянется телефонный кабель, перебитый фугасной сталью. Во что бы то ни стало и как можно быстрее предстоит восстановить разорванный контакт связи. При атаке на врага, словно воздух, нужна огневая поддержка миномётной роты.
Чтобы выполнить приказ, надо проползти по лишённым жизни телам. Гадко. Побеждая блевотную тошноту и отвращение, заставляю себя пыжиться, надрываться, усердствовать сквозь ядовитое зловоние, между истлевающими, распадающимися, гниющими кусками мертвечины.
Безропотно не раскрывают рта, помалкивают, не возмущаются потревоженные боевые товарищи-кореша, а сейчас дохляки бездыханные.
С ужасом, отчаянием и безнадёжностью озираюсь. Хоть вешайся, в округе только костенеющие субстанции. Омерзительно распухшие туши местами навалены в три-четыре слоя. Со стороны кажусь себе никчёмным и отвратительным воином, потому что сослуживцам не повезло, а вот я в здравии и даже не раненный.
Людской перегной, разложившиеся и вздутые истлевающие фрагменты кишат пожирателями пропавшей человечины, испускают тошнотворный сладковатый трупный запах, распадаются в прелую биомассу.
Ни ветерка. Над мамаевым побоищем нависла пелена запахов из гремучего зелья сырой крови, тухлятины, пороховых газов, чёрных облаков сажи от горящей резины, отстойного духа заживо тлеющих белковых субстанций. Ужасное дыхание боя.
Кровь стынет в жилах, настолько страшно своим нутром чувствовать по соседству неприкрытую, разлагающуюся мерзость неизбежного преставления. Вдруг и моя череда дойдёт околеть бесславно? Тогда грош цена душеньке, растворится тело без остатка под летним испепеляющим светопреставлением.
Страх берёт, когда продвижению вперёд мешают разрубленные осколками синюшные клочья. Плоть убиенных наперсников, ставших комками мяса, истекающих алым клейстером со сгустками хрящей, приходится отталкивать в сторону, откидывать руками.
Как же иначе подготовить свободный пятачок земли для очередного рывка? Бросок-то вперёд должен быть неожиданным для фашистов, резким и быстрым. Если возюкаться, ерундой маяться — кранты немыслимым стараниям. При таком раскладе лучше не начинать пахнущую смертью отчаянную попытку.
Неожиданный разрыв мины загоняет под штабеля мерзопакостных останков. Почва содрогается. Осыпая червями, смердящие тела валятся на спину. В лицо и ноздри бьёт фонтан тяжёлого духа.
От чудовищного тлетворного зловония хочется очистить легкие и вздохнуть глубже полной грудью. Однако не дышится всей диафрагмой, липко и мерзко в глотке. Комок поперёк трахеи.
Ой, как погано внутри отравленной в хлам дыхалки, плотно законопаченной токсичными расходниками с поля брани. Хотя отхаркать уже не получится — и так сойдёт. Головушку бы оставить в целости, сохранности и применительно по назначению.
Поблизости оглушающе грохнуло.
Взрыв!
Ещё со свистом долбануло!
Расхерачило воздух так, что позвоночные диски не выдержали, затрещали. Сопли непроизвольно брызнули из носоглотки.
В очередной раз бьёт фонтан раскалённого воздуха — огонь и пепел.
Снова взрыв!
Как назло, струя рокочущего жара сифонисто и больно-пребольно ударила в перепонки. Звон в ушах. Над головой облачённые в стальную одёжку провизжали осколками тысячи смертей.
...В обожжённой глотке застрял хрипящий крик от чудовищной пытки. Коса перерезала мышцы на ногах и вжикнула в коленки. Ни вперёд, ни назад — воткнувшись, застряла.
Чёртов нож. Из венозных кровотоков плеснул фонтан кровищи. Больно-то как. Даже забылось, что надо дышать, словно за гладкими рёбрами оголённая пустота с разодранным в клочья нутром.
В сердце остриём лезвия по самую рукоять воткнулось нечеловеческое страдание. Мамочка моя родная, гибельная мука ужас какая страшная.
Боже мой, неужели этот кровавый ад предназначен живодёрским испытанием?
От страха тело содрогнулось. Замыленное сознание отказалось воспринимать реальное положение дел. Разум на мгновение окунулся в пелену тумана. Перед глазами поплыла искажённая картинка восприятия поля боя...
...Эх, оглянусь назад, заглянуть вперед теперь уже не получится. Наверное, заново жизнь не сотворить, ведь к небу меня земля ревновала всю сознательную жизнь.
Мы все обязаны пройти свой путь до конца, и я здесь не исключение. С благодарностью вспоминаю друзей — они со мной в самый сложный час. С ними буду, был и есть сейчас.
Я слышу шелест листьев времени, воспоминания разлетелись словно облака. Не хочу оставаться одиноким. Мне так нужна твоя рука, которую не могу забыть в памяти.
Милая... Милая, помоги же мне!
Помоги дышать.
Помоги увидеть родимую сторонку, пёстрое разнотравье на лугу, синеву лазурного неба во всю ширь, улыбку солнца в зените.
Помоги учуять запах нектара после летнего медосбора, аромат свежескошенной травы на заливной луговине, благоухание пшеничного поля.
Понимаю, что навязчивое прошение выше благородных помыслов: запредельное, практически неисполнимое во веки веков, иллюзорное…
Это что, поднебесный крик разума или уже агония? Прикоснувшись в грёзах, поверю в боль твою. За мгновение до края ты не в сиротливой покинутости. Теперь я безвозвратно рядом, в двух шагах позади навсегда закрытых окон, за мутной поволокой миражей отражённых в стекле.
Милая, не думай что сейчас одна. Вот он я — за окоёмом простора, который глазом не окинуть. Хотя с этой поры ты навсегда в притворном самообмане причудливых вымыслов на земле.
Счастье моё. Жизнь моя. Боль моя.
Помоги мне дышать... Всего секунду жизни... Помоги... Милая... Ми...
И опять миражи, с ума сойти. Самообман, бессознательное полузабытьё или младший брат смерти тайком пробрался в квёлую душу? Хотелось бы верить — надежда одержит победу над угасающим сознанием. Известно же, что Всевышний напрямую с людьми не разговаривает. Так что не буду смущать его своими планами.
В общей сложности секунда… две… три… и всё долгоденствие как на ладони, относительно необъятная биография перед глазами...