Утро воскресное. Ясное небо.
Шествие мирное, прямо к дворцу.
Просят трудяги оплату и хлеба,
Равность в правах и свободу свою.
Жёны и дети идут вместе с ними,
В честь императора песни поют.
Солнышко нежит лучами своими.
Люди смеются, иконы несут.
Многим не знать уже следущей даты…
Залп оружейный, плач, вопль детей,
Паника, ужас. Стреляли солдаты…
Тысячи, тысячи страшных смертей.
Конница в форме казачьей рубила,
Шашки блестели, как снег января,
Улицы кровью невинных залило…
Это девятого было числа.
Алексей Алексеевич Романов
9 (22) января 1905 года в Санкт-Петербурге была расстреляна мирная демонстрация рабочих, пришедшая с петицией (своего рода челобитной) к своему царю Николаю Второму и встреченная на Дворцовой площади винтовочными и пулемётными пулями вооружённых царских солдат.
В историю это событие вошло под названием «Кровавого воскресенья» и фактически стало началом 1-й русской революции.
В Советское время этот день отмечали, как день скорби и день начала 1-й Русской Революции.
Сейчас этот день забыт нынешней властью. Забыт навсегда и намеренно, ибо нельзя пятнать светлую память «святого императора» Николая Второго, даже если эта память и является кровавой.
Причём весь истеблишмент и вся властная общественность нынешней России настойчиво «проталкивает» мысль о том, что такого страшного дня в истории России вообще не было никогда. И что этот день - день, так называемого, «Кровавого воскресения», говорящий о «кровавой замаранности» царя Николая Второго - это выдумка большевистской власти.
А нынешние либеральные историки в лице Пименова, Сванидзе, Чубайса старшего и других вообще отрицают его существование. И всерьёз утверждают, что никто в народ у Зимнего дворца 9 января 1905 года не стрелял, а войска, стоящие на дворцовой площади, мол, стреляли в воздух, поверх голов собравшихся там людей в лице рабочих и простых жителей Петербурга.
Так было ли воскресение 9 января 1905 года «кровавым» или же нет?
***
Прежде чем ответить на вопрос: «Что же произошло на самом деле?» для начала выясним, что предшествовало этому дню.
Надо сказать, что предвестником «Кровавого воскресенья» стал так называемый «Путиловский инцидент».
Это когда работники Путиловского завода воспротивились действиям мастера Тетявкина, несправедливо уволившего в декабре 1904 года 4-х рабочих. Рабочие эти были членами «Собрания русских фабрично-заводских рабочих».
Это была «зубатовская» организация, которую возглавлял молодой священник Георгий Гапон.
По словам рабочих при увольнении мастер глумился над ними, посоветовав идти в своё «Собрание».
Расследование, которое поручил провести Георгий Гапон путём опроса свидетелей, показало, что действия мастера были крайне несправедливыми и были продиктованы враждебным отношением к организации.
На собрании было решено, что данный факт не может остаться без внимания, иначе «Собрание» потеряет своё влияние и авторитет среди рабочих.
На состоявшемся 27 декабря заседании ответственных лиц «Собрания» была принята резолюция, в которой заявлялось о ненормальных отношениях между трудом и капиталом в России.
В резолюции также требовалось восстановить всех 4-х рабочих Путиловского завода и уволить мастера Тетявкина.
Было решено отправить 3 депутации:
• к директору завода,
• к фабричному инспектору,
• и к градоначальнику, чтобы ознакомить их с резолюцией.
Директор Путиловского завода и фабричный инспектор не признали депутации. А градоначальник заявил о том, что рабочие не имеют права предъявлять претензии.
29 декабря фабричный инспектор Чижов принял у себя 4-х уволенных рабочих. И рассмотрев их жалобы, он постановил, что уволен был только рабочий Сергунин, а остальные только были заявлены к расчёту, но не уволены. Чижов нашёл жалобы рабочих несостоятельными.
А директор завода, которому было направленно постановления главного фабричного инспектора, обвинил «Собрание» в нарушении собственного устава.
Священник Гапон лично беседовал с директором завода, а также фабричным инспектором и заведующим отделом по разбору претензий рабочих. Но, ни один из них не встал на сторону «Собрания» и не поддержал рабочих…
***
Хотелось бы сказать несколько слов о Георгии Гапоне.
Он родился 5 февраля 1870 года в Полтавской губернии, в семье священника.
После окончания сельской школы поступил в Киевскую семинарию, где показал себя человеком незаурядных способностей.
Получил назначение в один из лучших киевских приходов - церковь на богатом кладбище.
Однако живость характера помешала молодому священнику встать в стройные ряды провинциального духовенства.
Он перебрался в столицу империи, где блестяще сдал экзамены в духовную академию.
Вскоре ему предложили место священника в расположенной на 22 линии Васильевского острова благотворительной организации – так называемой Миссии синего креста. Вот там-то он и нашёл свое настоящее призвание…
Миссия занималась помощью рабочим семьям.
Гапон с энтузиазмом взялся за это дело. Он ходил по трущобам, где обитали бедняки и бомжи, и проповедовал.
Он выступал против пьянства, разрушающего семьи. Помогал в открытии дешёвых, как сейчас бы сказали, социальных столовых.
Его проповеди имели бешеный успех. Для того, чтобы послушать батюшку, собирались тысячи людей. В совокупности с личным обаянием это обеспечило Гапону вход в высшее общество.
Правда, Миссию вскоре пришлось покинуть. Потому как батюшка завёл роман с несовершеннолетней особой. Но путь наверх уже был проложен.
Священник познакомился к этому времени с таким колоритным персонажем, как жандармский полковник Сергей Зубатов.
Тот был создателем теории «полицейского социализма».
Он полагал, что государство должно быть выше классовых конфликтов, выступать в роли арбитра в трудовых спорах между рабочими и предпринимателями.
С этой целью он по всей стране создавал рабочие союзы, которые с помощью полиции пытались отстаивать интересы трудящихся.
Однако по-настоящему успешной эта инициатива оказалась лишь в столице, где возникло «Собрание русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга».
Активный и энергичный священник постепенно становится во главе этой организации.
Гапон несколько видоизменил идею Зубатова. По его мнению, рабочие объединения в первую очередь должны заниматься образованием, борьбой за народную трезвость и тому подобное.
При этом служитель культа так организовал дело, что единственной связкой между полицией и «Собранием» был он сам. Хотя агентом охранки Гапон не стал.
Поначалу всё шло очень хорошо. «Собрание» росло как на дрожжах. В разных районах столицы открывались всё новые и новые секции. Тяга к культуре и образованию среди квалифицированных рабочих была достаточно высока. В «Союзе» учили грамоте, истории, литературе и даже иностранным языкам. Причём лекции читали лучшие профессора.
Но главную роль играл сам Гапон. На его речи шли, как на молитву. Он, можно сказать, стал рабочей легендой: в городе говорили, что вот, мол, нашёлся народный заступник.
Словом, батюшка получил всё, чего желал:
• с одной стороны, влюблённую в него многотысячную аудиторию,
• с другой стороны – полицейскую «крышу», которая обеспечивала ему спокойную жизнь.
Попытки революционеров использовать «Собрание» для своей пропаганды успеха не имели. Агитаторов выпроваживали.
Более того, в 1904 году, после начала Русско-японской войны, «Союз» принял обращение, в котором клеймил позором «революционеров и интеллигентов, раскалывающих нацию в трудный для Отчизны час».
Рабочие всё чаще обращались к Гапону с просьбой помочь в решении своих проблем.
Сначала это были, говоря современным языком, локальные трудовые конфликты. Кто-то требовал выгнать с завода дающего волю кулакам мастера, кто-то - восстановить на работе уволенного товарища. Гапон решал эти вопросы за счёт своего авторитета. Приходил к директору завода и начинал светский разговор, мимоходом упоминая, что у него есть связи в полиции и в высшем свете. Ну а под конец ненавязчиво просил разобраться с «простым дельцем». В России человеку, который парит столь высоко, не принято отказывать в таких мелочах.
Заступничество Гапона привлекало в «Союз» всё больше людей.
Но ситуация в стране менялась, забастовочное движение стремительно нарастало. Настроения в рабочей среде становились всё более радикальными. Чтобы не терять популярность, батюшке приходилось за ними тянуться.
И неудивительно, что его речи становились все более «крутыми», соответствующими настроениям масс. А в полицию доносил: в «Собрании» - тишь да гладь, да Божья благодать. Ему верили. Жандармы, наводнив агентурой революционные партии, практически не имели осведомителей среди рабочих.
А отношения между пролетариями и предпринимателями тем временем всё более накалялись…
***
2 января 1905 года состоялось очередное заседание «Собрания», на котором было указано на явное предвзятое толкование инцидента с увольнением рабочих.
В ходе голосование было решено поддержать товарищей и 3 января покинуть свои рабочие места, потребовав уволить мастера и вернуть работу товарищам. В случае отказа рабочие должны были начать забастовку.
Утром, 3 января, в ответ на увольнение нескольких рабочих с Путиловского завода вспыхнула стихийная забастовка.
Рабочие пришли к директору Смирнову с требованием уволить мастера, которой принял несправедливое решение по отношению к рабочим. Также рабочие требовали восстановить своих товарищей.
Конфликт был, в сущности, пустяшный. Но дирекция пошла на принцип. Директор ответил отказом, пригрозив, в случае продолжения забастовки начать увольнять рабочих.
Как всегда, вмешался Гапон. На этот раз слушать его не стали. Деловым людям уже изрядно надоел священник, который постоянно суёт нос в их дела.
Но «на принцип» пошли и рабочие.
• Один из членов рабочего движения писал:
«Когда требование о возвращении их [работников] не было удовлетворено, завод стал сразу, очень дружно. Стачка носит вполне выдержанный характер: рабочие отрядили несколько человек охранять машины и прочее имущество от какой-нибудь возможной порчи со стороны менее сознательных. Затем ими была отряжена депутация на другие заводы с сообщением своих требований и предложением примкнуть».
«Мы решили распространить стачку на Франко-русский судостроительный и Семянниковский заводы, на которых насчитывалось 14 тыс. рабочих. Я избрал именно эти заводы, потому что знал, что как раз в это время они выполняли весьма серьезные заказы для нужд войны», — скажет впоследствии Георгий Гапон.
3 января на Путиловском началась большая забастовка – в ней участвовали больше десяти тысяч рабочих.
Проявили солидарность и другие заводы.
Вскоре бастовала чуть ли не половина предприятий столицы.
И речь шла уже не только об уволенных рабочих. Звучали призывы к установлению восьмичасового рабочего дня, который тогда был только в Австралии, к введению Конституции.
«Собрание» было единственной легальной рабочей организацией, оно и стало центром забастовки.
• На общем собрании Гапон заявил:
«Если существующее правительство отворачивается от нас в критический момент нашей жизни, если оно не только не помогает нам, но даже становится на сторону предпринимателей, то мы должны требовать уничтожения такого политического строя, при котором на нашу долю выпадает только одно бесправие. И отныне да будет нашим лозунгом: «Долой чиновничье правительство!».
Он озвучил общую идею: обратиться за поддержкой к царю.
5 января Гапон встретился с правлением Путиловского завода, вновь выдвинув требования.
Требования были разделены на 3 части и доставлены в министерство финансов, где был составлен доклад на имя императора Николая II.
Поняв, что руководство завода не пойдёт на уступки, и что забастовка проиграна, Гапон выступил перед «Собранием» раскритиковав чиновников и правительство.
Гапон попал в крайне неприятную ситуацию:
• Поддержать бастующих – значит, вступить в жёсткий конфликт с властями, настроенными очень решительно.
• Не поддержать – мгновенно и навсегда потерять свой «звёздный» статус в пролетарской среде.
И тут Георгий Аполлонович додумался до спасительной, как ему казалось, идеи: организовать мирное шествие к государю, обратиться за помощь лично к Николаю II.
Текст петиции принимался на заседании «Союза», которое проходило очень бурно.
Скорее всего, Гапон рассчитывал, что царь выйдет к народу, что-нибудь пообещает, и всё утрясётся.
Текст петиции Гапон попросил написать литераторов, но после отверг все их предложения и начал писать текст самостоятельно.
7 и 8 января на заседании «Собрания» в текст петиции было внесено несколько поправок. И «Петиция» была одобрена членами общества.
В петиции говорилось о бедственном положении рабочих, их нищете и угнетении. А положение рабочих сравнивалось с положением рабов, которые должны терпеть свою горькую участь и молчать.
• В записках прокурора Петербургской судебной палаты министру юстиции от 4-9 января 1905 года есть такая пометка:
«Названный священник приобрёл чрезвычайное значение в глазах народа. Большинство считает его пророком, явившимся от Бога для защиты рабочего люда. К этому уже, прибавляются легенды о его неуязвимости, неуловимости и т. п. Женщины говорят о нём со слезами на глазах. Опираясь на религиозность огромного большинства рабочих, Гапон увлёк всю массу фабричных и ремесленников, так что в настоящее время в движении участвует около 200 000 человек. Использовав именно эту сторону нравственной силы русского простолюдина, Гапон, по выражению одного лица, «дал пощёчину» революционерам, которые потеряли всякое значение в этих волнениях, издав всего 3 прокламации в незначительном количестве. По приказу о. Гапона рабочие гонят от себя агитаторов и уничтожают листки, слепо идут за своим духовным отцом. При таком направлении образа мыслей толпы она, несомненно, твёрдо и убеждённо верит в правоту своего желания подать челобитную царю и иметь от него ответ, считая, что если преследуют студентов за их пропаганду и демонстрации, то нападение на толпу, идущую к царю с крестом и священником, будет явным доказательством невозможности для подданных царя просить его о своих нуждах».
***
• Вот текст «Петиции рабочих и жителей Петербурга для подачи Николаю II» 9 января 1905 года:
«Государь!
Мы, рабочие и жители города С.-Петербурга разных сословий, наши жёны, и дети, и беспомощные старцы-родители, пришли к тебе, государь, искать правды и защиты. Мы обнищали, нас угнетают, обременяют непосильным трудом, над нами надругаются, в нас не признают людей, к нам относятся как к рабам, которые должны терпеть свою горькую участь и молчать. Мы и терпели, но нас толкают все дальше в омут нищеты, бесправия и невежества, нас душат деспотизм и произвол, и мы задыхаемся. Нет больше сил, государь. Настал предел терпению. Для нас пришел тот страшный момент, когда лучше смерть, чем . продолжение невыносимых мук.
И вот мы бросили работу и заявили нашим хозяевам, что не
начнём работать, пока они не исполнят наших требований. Мы не многого просили, мы желали только того, без чего не жизнь, а каторга, вечная мука. Первая наша просьба была, чтобы наши хозяева вместе с нами обсудили наши нужды. Но в этом нам отказали, – нам отказали в праве говорить о наших нуждах, что такого права за нами не признает закон.
Незаконны также оказались наши просьбы:
число рабочих часов уменьшить до 8 в день;
устанавливать цену на нашу работу вместе с нами и с нашего согласия;
рассматривать наши недоразумения с низшей
администрацией заводов;
увеличить чернорабочим и женщинам плату за их труд до 1 руб. в день;
отменить сверхурочные работы; лечить нас внимательно и без оскорблений;
устроить мастерские так, чтобы в них можно было работать, а не находить там смерть от страшных сквозняков, дождя и снега.
Всё оказалось, по мнению наших хозяев и фабрично-заводской
администрации, противозаконно, всякая наша просьба
преступление, а наше желание улучшить наше положение – дерзость, оскорбительная для них.
Государь, нас здесь многие тысячи, и все это люди только по
виду, только по наружности, – в действительности же за нами, равно как и за всем русским народом, не признают ни одного человеческого права, ни даже права говорить, думать, собираться, обсуждать нужды, принимать меры к улучшению нашего положения. Нас поработили, и поработили под покровительством твоих чиновников, с их помощью, при их содействии.
Всякого из нас, кто осмелится поднять голос в защиту
интересов рабочего класса и народа, бросают в тюрьму, отправляют в ссылку. Карают, как за преступление, за доброе сердце, за отзывчивую душу. Пожалеть забитого, бесправного, измученного человека - значит совершить тяжкое преступление.
Весь народ рабочий и крестьяне отданы на произвол чиновничьего правительства, состоящего из казнокрадов и грабителей, совершенно не только не заботящегося об интересах народа, но попирающего эти интересы. Чиновничье правительство довело страну до полного разорения, навлекло на нее позорную войну и все дальше и дальше ведет Россию к гибели.
Мы, рабочие и народ, не имеем никакого голоса в расходовании взимаемых с нас огромных поборов. Мы даже не знаем, куда и на что деньги, собираемые с обнищавшего народа, уходят. Народ лишен возможности выражать свои желания, требования, участвовать в установлении налогов и расходовании их.
Рабочие лишены возможности организовываться в союзы для защиты своих интересов. Государь! Разве это согласно с божескими законами, милостью которых ты царствуешь? И разве можно жить при таких законах? Не лучше ли умереть, – умереть всем нам, трудящимся людям всей России? Пусть живут и наслаждаются капиталисты – эксплуататоры рабочего класса и чиновники – казнокрады и грабители русского народа. Вот, что стоит перед нами, государь, и это-то нас и собрало к стенам твоего дворца. Тут мы ищем последнего спасения.
Не откажи в помощи твоему народу, выведи его из могилы бесправия, нищеты и невежества, дай ему возможность самому вершить свою судьбу, сбрось с него невыносимый гнет чиновников. Разрушь стену между тобой и твоим народом, и пусть он правит страной вместе с тобой. Ведь ты поставлен на счастье народу, а это счастье чиновники вырывают у нас из рук, к нам оно не доходит, мы получаем только горе и унижение.
Взгляни без гнева, внимательно на наши просьбы, они направлены не ко злу, а к добру, как для нас, так и для тебя, государь! Не дерзость в нас говорит, а сознание, необходимости выхода из невыносимого для всех положения.
Россия слишком велика, нужды её слишком многообразны и многочисленны, чтобы одни чиновники могли управлять ею. Необходимо народное представительство, необходимо, чтобы сам народ помогал себе и управлял собой. Ведь ему только и известны истинные его нужды. Не отталкивай его помощь, повели немедленно, сейчас же призвать представителей земли русской от всех классов, от всех сословий, представителей и от рабочих.
Пусть тут будет и капиталист, и рабочий, и чиновник, и священник, и доктор, и учитель, - пусть все, кто бы они ни были, изберут своих представителей. Пусть каждый будет равен и свободен в праве избрания, - и для этого повели, чтобы выборы в Учредительное собрание происходили при условии всеобщей, тайной и равной подачи голосов. Это самая главная наша просьба, в ней и на ней зиждется всё, это главный и единственный пластырь для наших больных ран, без которого эти раны сильно будут сочиться и быстро двигать нас к смерти. Но одна мера всё же не может залечить наших ран.
Необходимы ещё и другие, и мы прямо и открыто, как отцу, говорим тебе, Государь, о них от лица всего трудящегося класса России.
Необходимы:
I. Меры против невежества и бесправия русского народа.
1) Немедленное освобождение и возвращение всех пострадавших
за политические и религиозные убеждения, за стачки и крестьянские беспорядки.
2) Немедленное объявление свободы и неприкосновенности
личности, свободы слова, печати, свободы собраний, свободы
совести в деле религии.
3) Общее и обязательное народное образование на
государственный счет.
4) Ответственность министров перед народом и гарантии
законности правления.
5) Равенство перед законом всех без исключения.
6) Отделение церкви от государства.
II. Меры против нищеты народной.
1) Отмена косвенных налогов и замена их прямым прогрессивным
подоходным налогом.
2) Отмена выкупных платежей, дешевый кредит и постепенная
передача земли народу.
3) Исполнение заказов военного морского ведомства должно
быть в России, а не за границей.
4) Прекращение войны по воле народа.
III. Меры против гнёта капитала над трудом.
1) Отмена института фабричных инспекторов.
2) Учреждение при заводах и фабриках постоянных комиссий
выборных от рабочих, которые совместно с администрацией разбирали бы все претензии отдельных рабочих. Увольнение рабочего не может состояться иначе, как с постановления этой комиссии.
3) Свобода потребительно-производственных и профессиональных
рабочих союзов – немедленно.
4) 8-часовой рабочий день и нормировка сверхурочных работ.
5) Свобода борьбы труда с капиталом – немедленно.
6) Нормальная заработная плата – немедленно.
7) Непременное участие представителей рабочих классов в выработке законопроекта о государственном страховании рабочих — немедленно.
Вот, Государь, наши главные нужды, с которыми мы пришли к
тебе; лишь при удовлетворении их возможно освобождение нашей Родины от рабства и нищеты, возможно её процветание, возможно рабочим организоваться для защиты своих интересов от наглой эксплуатации капиталистов и грабящего и душащего народ правительства.
Повели и поклянись исполнить их, и ты сделаешь Россию и счастливой и славной, а имя твоё запечатлеешь в сердцах наших и наших потомков на вечные времена, а не повелишь, не отзовёшься на нашу мольбу, – мы умрём здесь, на этой площади, перед твоим дворцом. Нам некуда больше идти и незачем. У нас только два пути: или к свободе и счастью, или в могилу...
Пусть наша жизнь будет жертвой для исстрадавшейся России. Нам не жаль этой жертвы, мы охотно приносим её!»
Под петицией было собрано почти 150 тысяч подписей.
***
И о Гапоне, и о готовящейся демонстрации многие члены царского правительства узнали лишь вечером накануне событий.
• В. Н. Коковцов в книге «Из моего прошлого» писал:
«Впервые, вечером 8-го января, меня пригласил министр внутренних дел кн. Святополк-Мирский (…) Я застал в приёмной (…) градоначальника генерала Фулона, товарища министра Трепова, начальника штаба войск гвардии и Петербургского округа генерала Мешетича.
…Тут впервые я узнал, что среди рабочих ведёт чрезвычайно сильную агитацию священник Гапон и имеет большой успех в том, чтобы склонить рабочих на непосредственное обращение со своими нуждами к Государю и поставить себя под его личную защиту, (…) потому, что правительство слишком открыто, будто бы, держит сторону хозяев и пренебрегает интересами рабочих.
Всё совещание носило совершенно спокойный характер. (…) На мой вопрос: почему же мы собрались так поздно (…), кн. Святополк-Мирский ответил мне, что он думал первоначально совсем не «тревожить» меня, так как дело вовсе не имеет серьёзного характера, что ещё в четверг, на его всеподданнейшем докладе было решено, что Государь не проведёт этого дня в городе, а выедет в Гатчину, полиция сообщит об этом заблаговременно рабочим, и, конечно, всё движение будет остановлено и никакого скопления на площади Зимнего дворца не произойдет.
Ни у кого из участников совещания не было и мысли о том, что придётся останавливать движение рабочих силою, и ещё менее о том, что произойдёт кровопролитие. Витте (…) в понедельник, уже после всего происшедшего, (…) подтвердил мне, что не имел никакого понятия о готовившейся демонстрации и о принятых против неё мерах, резко осуждал распоряжения министра внутренних дел и не раз произнёс фразу: «расстреливать беззащитных людей, идущих к своему Царю с его портретами и образами в руках, — просто возмутительно, и кн. Святополк-Мирскому необходимо уйти; так как он дискредитирован в глазах всех». На моё замечание, что князь состоит с ним в самых близких отношениях и неужели же он не говорил с ним о готовившемся событии, так же как он не говорил ранее и со мною, — Витте ответил мне, обращаясь ко всем присутствовавшим при нашем разговоре, что он не виделся с министром внутренних дел более недели перед событием и решительно не знал ничего. Говорил ли он правду или, по обыкновению, желал просто сложить с себя ответственность за печальный результат, — я сказать не могу».
В том совещании Гапона решили арестовать.
Но… не арестовали…
• В. И. Гурко в книге «Черты и силуэты прошлого» писал:
«8 января вечером совещание (у министра внутренних дел) (…) весьма быстро пришло к единогласному решению, а именно: Гапона арестовать, а рабочей толпы до Зимнего дворца не допустить, при этом предполагалось, что рабочие будут остановлены на периферии города, на что, однако, генерал Мешетич заявил, что по месту расположения казарм и позднему времени и, наконец, вследствие множества путей, ведущих из фабричных районов в центр города, быть может, не удастся преградить пути всем отдельным рабочим группам к Зимнему дворцу, а посему для безопасности следует, кроме того, занять войсками ближайшие подступы к нему. На деле, как известно, Гапон арестован не был, а некоторые рабочие группы всё же проскочили до ближайших к Зимнему дворцу пунктов города, причём к этим группам по дороге присоединилась разношерстная толпа простых обывателей, примкнувших к ним из любопытства.
(...) Причина оставления Гапона на свободе совершенно анекдотична. Понимая, что вся его затея с подачей петиции неизбежно станет известной полиции до её осуществления, Гапон, пользуясь своей близостью к Фулону, так сказать, заранее обеспечил себе свободу, и притом весьма своеобразным способом. Явившись к Фулону и, вероятно, указав ему на то, что у него много врагов, которые желают его погубить, он взял с него честное слово, что он не будет им арестован, что бы про него ни доносили, так как он работает на пользу страны. Фуллон, слепо веривший Гапону, слово это ему дал. Однако Гапон и этим не удовольствовался. «Нет, — сказал он, — ты дай мне своё солдатское честное слово, что меня не арестуют». (Говорить со всеми на «ты» было вообще привычкою Гапона.) Почему солдатское честное слово крепче других — неизвестно, но очевидно, что так на него смотрел и Фулон, ибо, давши его, он затем уже счёл невозможным его нарушить (…), очевидно совершенно не подозревая, что, исполняя данное им слово, он одновременно нарушает данную им присягу. Во всём этом деле было, однако, что-то вообще роковое, ибо, казалось бы, чего проще было Фулону, получив распоряжение об аресте Гапона, объяснить Мирскому, что ему это неудобно и что посему это надлежит поручить кому-либо другому».
8 января, когда в город стали стягиваться войска, в редакции газеты «Наши дни» была избрана депутация для переговоров с правительством.
Туда вошли представители либеральной интеллигенции – журналисты, писатели и историки.
• В этот день Горький писал своей жене - Екатерине Пешковой:
«Завтра в 2 ч. рабочие идут к Зимнему дворцу говорить с царём, что из этого будет, – если не будет бойни, – трудно сказать […] Сейчас еду в депутации литераторов и учёных к Витте, уговаривать его, дабы отклонить возможную бойню завтра».
Если та депутация и рассчитывала на успех, то её расчеты не оправдались.
Председатель комитета министров (не путать с кабинетом министров) Сергей Витте явно вёл какую-то собственную игру и отвечал уклончиво.
Министр внутренних дел Пётр Святополк-Мирский и вовсе отказался беседовать с группой самоназначенных «представителей».
• Максим Горький в письме к жене:
«8-го вечером мы - Арсеньев, Семевский, Анненский, я, Кедрин - гласный думы, Пешехонов, Мякотин и представитель от рабочих, пытались добиться аудиенции у Святополка с целью требовать от него, чтоб он распорядился не выводить на улицы войска и свободно допустил рабочих на Дворцовую площадь. Нам сказали, что его нет дома, направили к его товарищу, Рыдзевскому. Это - деревянный идол и неуч — какой-то невменяемый человек. От него мы ездили к Витте, часа полтора - без толку, конечно - говорили с ним, убеждая влиять на Святополка, он говорил нам, что он, Витте, бессилен, ничего не мо¬жет сделать, затем по телефону просил Святополка принять нас, тот отказался.
Но мы считаем, что выполнили возложенную на нас задачу, - довели до сведения министров о мирном характере манифестации, о необходимости допустить их до царя и - убрать войска. Об этом за подписями мы объявим к сведению всей Европы и России».
***
Надо сказать, что Николай II не собирался встречаться с представителями рабочих.
Стиль его мышления был глубоко элитарен. Толпы народные пугали его.
Тем более что толпу могли ведь вести революционеры (а они действительно были в окружении Гапона).
А что если пойдут на штурм дворца?
Накануне в столице произошло неприятное недоразумение – пушка, производившая салют в присутствии Николая II, оказалась заряжена боевым снарядом.
Не было ли тут умысла на теракт?
Государь покинул столицу в канун важных событий.
Он мог бы встретиться с Гапоном и небольшой делегацией, но не использовал этот шанс.
Порядок должен оставаться незыблем, несмотря ни на какие веяния времени. Эта логика вела Российскую империю к катастрофе.
• По этому поводу барон Врангель сказал:
«Одно мне кажется несомненным: выйди Государь на балкон, выслушай он так или иначе народ, ничего бы не было, разве то, что царь стал бы более популярен, чем был… Как окреп престиж его прадеда, Николая I, после его появления во время холерного бунта на Сенной площади! Но Царь был только Николай II, а не Второй Николай…»
Но Царь никуда не вышел.
И случилось то, что случилось…
***
Трагическое решение ответить на шествие народа насилием принимал не только Николай II, в этом отношении оно было закономерно.
Гапон пытался убедить в правоте своей политической программы министра юстиции Н. В. Муравьёва.
Вечером 8 января на совещании у Святополк-Мирского министры, Фуллон и другие высокопоставленные чиновники решили остановить рабочих вооружённой силой.
Император санкционировал такое решение.
Поэтому в столицу стянули войска.
Город разделили на районы.
Армия взяла под усиленный контроль все мосты через Неву и Обводный канал.
Почти 140 тысяч человек (рабочие с жёнами и детьми, одетые в праздничные одежды) ранним утром 9 января 1905 года двинулось к Зимнему Дворцу. Они несли портреты царя, флаги, иконы и пели молитвы.
Это шествие, по мнению Гапона, должно было объединить царя с обиженным народом.
Знал ли он, на что вёл рабочих 9 (22) января?
Гапон знал, что по рабочей демонстрации будут стрелять.
• Вот что сам Гапон писал в «Письме министру внутренних дел»:
«9 января - роковое недоразумение. В этом, во всяком случае, не общество виновато со мной во главе… Я действительно с наивной верой шёл к царю за правдой, и фраза: «ценой нашей собственной жизни гарантируем неприкосновенность личности государя» не была пустой фразой. Но если для меня и для моих верных товарищей особа государя была и есть священна, то благо русского народа для нас дороже всего. Вот почему я, уже зная накануне 9, что будут стрелять, пошёл в передних рядах, во главе, под пули и штыки солдатские, чтобы своею кровью засвидетельствовать истину - именно неотложность обновления России на началах правды».
• А вот что писал об этом генерал Спиридович А. в «Записках жандарма»:
«Среди рабочих царило необыкновенное воодушевление. Все горело желанием: к царю, к царю. На окраинах были расклеены о том воззвания, их никто не срывал, о них знала полиция, и весьма естественно, что они считались разрешёнными. Среди этого охватившего всех экстаза представители работавших в Петербурге революционных организаций заинтересовались невиданным ещё явлением и вмешались в движение. Главным образом, то были социал-демократы. Они скоро сумели подделаться под лозунги рабочих, которые сперва не хотели иметь ничего общего с ними, и скоро стали как бы руководить рабочими. Отдельные революционеры стали действовать на Гапона (…)
Экзальтированный, ускользнувший уже от опеки градоначальства, Гапон увлекается ещё больше своей случайной ролью, теряет равновесие и резко подается влево. Подстрекаемый революционерами, он как бы забывает своих покровителей из администрации. Он сначала уклоняется от них, а затем прячется. (…) Увлекшись окончательно своею ролью, окончательно сбитый с толку, (…) Гапон начинает действовать как заправский революционер и притом революционер-провокатор (…) Он, зная представителей власти и сам, состоя на правительственной службе, понимает хорошо, что этого шествия десятков тысяч рабочих власти не допустят. Он знал это и всё-таки решил, что поведёт рабочих. Он поведёт их с целью вызвать столкновение с властью, с полицией, с войсками и тем дискредитирует в глазах наивного люда царя, возбудит против царя рабочих. Таков был поистине дьявольский и предательский план, выработанный революционными деятелями и воспринятый Гапоном. Гапон поддался революционному психозу».
• Об этом же писал И. Павлов в своих воспоминаниях о «Рабочем Союзе» и священнике Гапоне:
«При обсуждении плана шествия одним из представителей партии, противником шествия, Гапону был задан следующий вопрос: «А вы верите в то, что вы будете приняты, а не расстреляны?» — «Нет, не верю. Я убеждён, что нас расстреляют». — «Так зачем же вы это делаете, зачем подвергаете риску, может быть, тысячи жизней?» — «Во-первых, отступать уже нельзя, а во-вторых, за один завтрашний день, благодаря расстрелу, рабочий народ революционизируется так, как другим путём нет возможности это сделать и в десять лет и затратив десятки тысяч жизней».
• Гарольд Вильямс - корреспондент британской газеты «Manchester Guardian» - 8 января 1905 года писал:
«В беседе со мной отец Гапон сказал, что уверен: рабочим удастся дойти до Дворцовой площади, и полиция не осмелится им помешать. Он лично написал письмо министру внутренних дел, поклявшись своей жизнью и жизнью своих сторонников, что царь вне опасности. За свою собственную свободу Гапон не опасается: полиция боится, а рабочие в настоящий момент обладают огромной властью. Они способны взорвать любой завод и положить конец военной промышленности в России на долгие годы. Когда я спросил у него, что он будет делать, если царь не выйдет, он заявил, что они будут ждать. «Царское Село не так далеко, а телеграф ещё работает». - «А если он всё paвно не придёт?» - «Тогда посмотрим». (…)
Больше всего в речи Гапона поражает то безразличие, с которым он говорил о возможности своей смерти или убийства своих последователей, и полное отсутствие ощущения той огромной ответственности, которую он на себя взял. Он не оратор и, по-видимому, человек со средними умственными способностями и образованием.
Секрет влияния на массы кроется, скорее всего, в способности апеллировать к эмоциям, утверждения, что Гапон является агентом-провокатором, кажутся невероятными, хотя в его карьере были моменты, говорящие об обратном».
***
Почему же вообще это мирное шествие состоялось, каковы его причины?
А причины таковы:
• Отсутствие достойной заработной платы у рабочих, отсутствие социального страхования, безграничный труд женщин и детей, скотские условия труда.
• Отсутствие банальных политических свобод и свобод личности.
• На деревне — сохранение выкупных платежей, тех самых, которые были введены еще реформой отмены крепостного права.
Почему люди вышли?
Последней каплей стало увольнение по произволу администрации 4-х рабочих Путиловского завода.
Это событие стало поводом для забастовки.
Рабочие повели себя очень организованно. Они понимали, что если сегодня уволили их товарищей, то завтра уволят кого-угодно.
А вышли они потому, что верили в доброго царя-батюшку.
Более того, такие заблуждения были и у самого священника Гапона — он наставлял паству, что надо добиваться своего мирными средствами, а не силой; что дескать это чиновники скрывают от него, царя, как народу тяжко.
***
Но, к сожалению, власть не услышала свой народ.
Царское правительство тщательно готовилось к собранию рабочих. Войска и полиция оцепили улицы и площади на пути марша; артиллерия была приведена в боевую готовность. Против безоружных людей были брошены отборные войска (царская гвардия, казаки).
Ранним утром 9 января, в 6:30, из Колпина двинулись по направлению к Петербургу работники Ижорского завода, которым предстоял самый долгий путь.
К ним постепенно присоединялись и коллективы других предприятий.
• Из письма Максима Горького – очевидца и участника событий 9 января - жене Екатерине Пешковой от 9 января 1905 года:
«Ты прочитаешь удивительные вещи, но — верь им, это факты.
Сегодня с утра, одновременно с одиннадцати мест рабочие Петербурга в количестве около 150 т. двинулись к Зимнему дворцу для представления Государю своих требований общественных реформ.
С Путиловского завода члены основанного под Зубатова «О-ва русских рабочих» шли с церковными хоругвями, с портретами царя и царицы, их вёл священник Гапон с крестом в руке.
Шла толпа мирно. У неё не было ни какого оружия.
У Нарвской заставы войска встретили их девятью залпами, — в больнице раненых 93 ч., сколько убитых — неизвестно, сколько развезено по квартирам — тоже неизвестно. После первых залпов некоторые из рабочих крикнули было — «Не бойся, холостые!» — но — люди, с десяток, уже валялись на земле. Тогда легли и передние ряды, а задние, дрогнув, начали расходиться. По ним и по лежащим, когда они пытались встать и уйти, — дали ещё шесть залпов…
… С Петербург[ской] стороны вели рабочих наши земляки — Ольга и Антон — у Троицкого моста их расстреляли без предупреждения, — два залпа, упало челов. 60, лично я видел 14 раненых — 5 женщин в этом числе — и 3-х убитых…
… Продолжаю описание: Зимний дворец и площадь пред ним были оцеплены войсками, их не хватало, вывели на улицу даже морской экипаж, выписали из Пскова полк. Вокруг войск и дворца собралось до 60 т. рабочих и публики, сначала все шло мирно, затем кавалерия обнажила шашки и начала рубить. Стреляли даже на Невском. На моих глазах кто-то из толпы, разбегавшейся от конницы, упал, — конный солдат с седла выстрелил в него. Рубили на Полицейском мосту — вообще сражение было грандиознее многих манчжурских и — гораздо удачнее. Сейчас по отделам насчитали до 600 ран[еных] и убит[ых] — это только вне Питера, на заставах. Преувеличения в этом едва ли есть, говорю как очевидец бойни…»
• Позже (уже в 1906 году) Максим Горький в очерке «9 января» так описал события того дня:
«...Толпа напоминала тёмный вал океана, едва разбуженный первым порывом бури, она текла вперёд медленно; серые лица людей были подобны мутно-пенному гребню волны.
Глаза блестели возбуждённо, но люди смотрели друг на друга, точно не веря своему решению, удивляясь сами себе. Слова кружились над толпой, как маленькие, серые птицы.
Говорили негромко, серьёзно, как бы оправдываясь друг перед другом.
— Нет больше возможности терпеть, вот почему пошли...
— Без причины народ не тронется...
— Разве «он» это не поймёт?..
…Толпа нерешительно плескалась в канале улицы, разбиваясь на отдельные группы; гудела, споря и рассуждая, толкалась о стены домов и снова заливала середину улицы тёмной, жидкой массой — в ней чувствовалось смутное брожение сомнений, было ясно напряжённое ожидание чего-то, что осветило бы путь к цели верою в успех и этой верой связало, сплавило все куски в одно крепкое стройное тело. Неверие старались скрыть и не могли, замечалось смутное беспокойство и какая-то особенно острая чуткость ко звукам. Шли, осторожно прислушиваясь, заглядывали вперёд, чего-то упрямо искали глазами. Голоса тех, кто веровал в свою внутреннюю силу, а не в силу вне себя, — эти голоса вызывали у толпы испуг и раздражение, слишком резкие для существа, убеждённого в своем праве состязаться в открытом споре с тою силою, которую оно хотело видеть.
Но, переливаясь из улицы в улицу, масса людей быстро росла, и этот рост внешний постепенно вызывал ощущение внутреннего роста, будил сознание права народа-раба просить у власти внимания к своей нужде.
- Мы тоже люди, как-никак...
— «0н», чай, поймёт, — мы просим...
— Должен понять!.. Не бунтуем...
— Опять же, — отец Гапон...
— Товарищи! Свободу не просят...
— Ах, господи!..
— Да погоди ты, брат!..
— Гоните его прочь, дьявола!..
— Отец Гапон лучше знает как...
…Кода толпа вылилась из улицы на берег реки и увидела перед собой длинную, ломаную линию солдат, преграждавшую ей путь на мост, людей не остановила эта тонкая, серая изгородь. В фигурах солдат, чётко обрисованных на голубовато-светлом фоне широкой реки, не было ничего угрожающего, они подпрыгивали, согревая озябшие ноги, махали руками, толкали друг друга. Впереди, за рекой, люди видели тёмный дом — там ждал их «он», царь, хозяин этого дома. Великий и сильный, добрый и любящий, он не мог, конечно, приказать своим солдатам, чтобы они не допускали к нему народ, который его любит и желает говорить с ним о своей нужде.
Но всё-таки на многих лицах явилась тень недоумения, и люди впереди толпы немного замедлили свой шаг. Иные оглянулись назад, другие отошли в сторону, и все старались показать друг другу, что о солдатах — они знают, это не удивляет их. Некоторые спокойно поглядывали на золотого ангела, блестевшего высоко в небе над унылой крепостью, другие улыбались. Чей-то голос, соболезнуя, произнёс:
— Холодно солдатам!..
— Н-да-а...
— Солдаты — для порядка.
— Спокойно, ребята!.. Смирно!
— Ура, солдаты! — крикнул кто-то.
Офицер в жёлтом башлыке на плечах выдернул из ножен саблю и тоже что-то кричал встречу толпе, помахивая в воздухе изогнутой полоской стали. Солдаты встали неподвижно плечо к плечу друг с другом.
— Чего это они? — спросила полная женщина.
Ей не ответили. И всем, как-то вдруг, стало трудно идти.
— Назад! — донёсся крик офицера.
Несколько человек оглянулось — позади их стояла плотная масса тел, из улицы в неё лилась бесконечным потоком тёмная река людей; толпа, уступая её напору, раздавалась, заполняя площадь перед мостом. Несколько человек вышло вперёд и, взмахивая белыми платками, пошли навстречу офицеру. Шли и кричали:
— Мы — к государю нашему...
— Вполне спокойно!..
— Назад! Я прикажу стрелять!..
…И вдруг в воздухе что-то неровно и сухо просыпалось, дрогнуло, ударило в толпу десятками невидимых бичей. На секунду все голоса вдруг как бы замерзли. Масса продолжала тихо подвигаться вперёд.
— Холостыми... — не то сказал, не то спросил бесцветный голос.
Но тут и там раздавались стоны, у ног толпы легло несколько тел. Женщина, громко охая, схватилась рукой за грудь и быстрыми шагами пошла вперёд, на штыки, вытянутые встречу ей. За нею бросились ещё люди и ещё, охватывая её, забегая вперёд её.
И снова треск ружейного залпа, ещё более громкий, более неровный. Стоявшие у забора слышали, как дрогнули доски, - точно чьи-то невидимые зубы злобно кусали их. А одна пуля хлестнулась вдоль по дереву забора и, стряхнув с него мелкие щепки, бросила их в лица людей. Люди падали по двое, по трое, приседали на землю, хватаясь за животы, бежали куда-то прихрамывая, ползли по снегу, и всюду на снегу обильно вспыхнули яркие красные пятна. Они расползались, дымились, притягивая к себе глаза... Толпа подалась назад, на миг остановилась, оцепенела, и вдруг раздался дикий, потрясающий вой сотен голосов. Он родился и потёк по воздуху непрерывной, напряжённо дрожащей пёстрой тучей криков острой боли, ужаса, протеста, тоскливого недоумения и призывов на помощь.
Наклонив головы, люди группами бросились вперёд подбирать мёртвых и раненых. Раненые тоже кричали, грозили кулаками, все лица вдруг стали иными, и во всех глазах сверкало что-то почти безумное. Паники — того состояния общего чёрного ужаса, который вдруг охватывает людей, сметает тела, как ветер сухие листья в кучу, и слепо тащит, гонит всех куда-то в диком вихре стремления спрятаться, — этого не было. Был ужас, жгучий, как промёрзшее железо, он леденил сердце, стискивал тело и заставлял смотреть широко открытыми глазами на кровь, поглощавшую снег, на окровавленные лица, руки, одежды, на трупы, страшно спокойные в тревожной суете живых. Было едкое возмущение, тоскливо бессильная злоба, много растерянности и много странно неподвижных глаз, угрюмо нахмуренных бровей, крепко сжатых кулаков, судорожных жестов и резких слов. Но казалось, что больше всего в груди людей влилось холодного, мертвящего душу изумления. Ведь за несколько ничтожных минут перед этим они шли, ясно видя перед собою цель пути, пред ними величаво стоял сказочный образ, они любовались, влюблялись в него и питали души свои великими надеждами. Два залпа, кровь, трупы, стоны, и - все встали перед серой пустотой, бессильные, с разорванными сердцами.
Топтались на одном месте, точно опутанные чем-то, чего не могли разорвать; одни молча и озабоченно носили раненых, подбирали трупы, другие точно во сне смотрели на их работу, ошеломлённо, в странном бездействии. Многие кричали солдатам слова упрёков, ругательства и жалобы, размахивали руками, снимали шапки, зачем-то кланялись, грозили чьим-то страшным гневом...
…Стена солдат вздрогнула и растворилась, как две половины деревянных ворот, танцуя и фыркая, между ними проехали лошади, раздался крик офицера, над головами конницы взвились, разрезав воздух, сабли, серебряными лентами сверкнули, замахнулись все в одну сторону. Толпа стояла и качалась, волнуясь, ожидая, не веря.
Стало тише.
— Ма-арш! — раздался неистовый крик.
Как будто вихрь ударил в лицо людей, и земля точно обернулась кругом под их ногами, все бросились бежать, толкая и опрокидывая друг друга, кидая раненых, прыгая через трупы. Тяжёлый топот лошадей настигал, солдаты выли, их лошади скакали через раненых, упавших, мёртвых, сверкали сабли, сверкали крики ужаса и боли, порою был слышен свист стали и удар её о кость. Крик избиваемых сливался в гулкий и протяжный стон...
Солдаты взмахивали саблями и опускали их на головы людей, и вслед за ударом тела их наклонялись набок. Лица у них были красные, безглазые. Ржали лошади, страшно оскаливая зубы, взмаживая головами...
...Вокруг жилища царя стояли плотной, неразрывной цепью серые солдаты, под окнами дворца на площади расположилась конница, торчали пушки, небольшие и похожие на пиявок. Запах сена, навоза, лошадиного пота окружал дворец, лязг железа, звон шпор, крики команды, топот лошадей колебался под слепыми окнами дворца.
Против солдат — тысячи безоружных, озлобленных людей топчется на морозе, над толпою — сероватый пар дыхания, точно пыль. Рота солдат опиралась одним флангом о стену здания на углу Невского проспекта, другим — о железную решётку сада, преграждая дорогу на площадь ко дворцу. Почти вплоть к солдатам штатские, разнообразно одетые люди, большинство рабочих, много женщин и подростков…
Солдаты взмахнули ружьями, взяв на прицел, и все оледенели в однообразной, сторожкой позе, вытянув к толпе штыки.
Было видно, что линия штыков висела в воздухе неспокойно, неровно, — одни слишком поднялись вверх, другие наклонились вниз, лишь немногие смотрели прямо в груди людей, и все они казались мягкими, дрожали и точно таяли, сгибались.
Чей-то голос громко, с ужасом и отвращением крикнул:
- Что вы делаете? Убийцы!
Штыки сильно и неровно дрогнули, испуганно сорвался залп, люди покачнулись назад, отброшенные звуком, ударами пуль, падениями мёртвых и раненых. Некоторые стали молча прыгать через решётку сада. Брызнул ещё залп. И ещё.
Мальчик, застигнутый пулею на решётке сада, вдруг перегнулся и повис на ней вниз головой. Высокая, стройная женщина с пышными волосами тихо ахнула и мягко упала около него.
- Ах вы, проклятые! — крикнул кто-то…
…Много людей лежало неподвижно, вверх лицом и вниз и на боку, но все вытянувшись, в странном напряжении тела, схваченного смертью и точно вырывавшегося из рук её...
Пахло кровью. Запах этот её напоминал тёплое, солоноватое дыхание моря вечером, после жаркого дня, он был нездоров, пьянил и возбуждал скверную жажду обонять его долго и много. Он гадко развращает воображение, как это знают мясники, солдаты и другие убийцы по ремеслу...»
Вот ещё несколько свидетельств очевидцев:
• В своей книге «Записки о прошлом» очевидец событий «Кровавого воскресенья», полковник Е. А. Никольский рассказывал:
«На Невском проспекте и по обеим сторонам реки Мойки стали появляться группы людей — мужчин и женщин. Подождав, чтобы их собралось больше, полковник Риман, стоя в центре роты, не сделав никакого предупреждения, как это было установлено уставом, скомандовал: «Прямо по толпам стрельба залпами!» Раздались залпы, которые были повторены несколько раз. Начался беспорядочный беглый огонь, и многие, успевшие отбежать шагов на триста-четыреста, падали под выстрелами. Я подошел поближе к Риману и стал на него смотреть долго, внимательно — его лицо и взгляд его глаз показались мне как у сумасшедшего. Лицо все передергивалось в нервной судороге, мгновение, казалось, — он смеется, мгновение — плачет. Глаза смотрели перед собою, и было видно, что они ничего не видят».
• Позже в своих дневниках художник Валентин Серов писал:
«То, что пришлось видеть мне из окон Академии художеств 9 января, не забуду никогда. Сдержанная, величественная, безоружная толпа, идущая навстречу кавалерийским атакам и ружейному прицелу, — зрелище ужасное».
Под впечатлением этих событий художник создал 2 картины — «Солдатушки, бравы ребятушки, где же ваша слава?», которую начал писать прямо «с натуры» 9 января, и «Разгон демонстрации казаками в 1905 году».
• Поэт Максимилиан Волошин писал:
«Последние дни настали. Брат поднялся на брата… Царь отдал приказ стрелять по иконам».
• Эсер Рутенберг П. М.:
«Неожиданно из Нарвских ворот появился мчавшийся во весь опор кавалерийский отряд с шашками наголо, разрезал толпу, пронесся во всю её длину.
Толпа дрогнула.
— Вперёд, товарищи, свобода или смерть, — прохрипел Гапон остатком сил и голоса. Толпа сомкнулась, двинулась вперёд.
Кавалерия опять врезалась в неё сзади наперёд и промчалась обратно в Нарвские ворота. Народ, вооружённый хоругвями и царскими портретами, очутился лицом к лицу с царскими солдатами, державшимися скорострельные винтовки наперевес. Со стороны солдат раздался глухой, перекатывавшийся по линии из края в край, резкий треск.
Со стороны народа раздались предсмертные стоны и проклятья. Передние ряды падали, задние убегали. Три раза стреляли солдаты. Три раза начинали и долго стреляли. Три раза переставали. И каждый раз, когда начинали стрелять, все, кто не успел убежать, бросались на землю, чтоб как-нибудь укрыться от пуль (...)
Трупы были направо и налево от меня. Около них большие и малые алые пятна на белом снегу. Рядом со мной, свернувшись, лежал Гапон. Я его толкнул. Из-под большой священнической шубы высунулась голова с остановившимися глазами (…) Мы поползли через дорогу к ближайшим воротам. Двор, в который мы вошли, был полон корчащимися и мечущимися телами раненых и стонами. Бывшие здесь здоровые также стонали, также метались с помутившимися глазами, стараясь что-то сообразить.
— Нет больше Бога, нету больше царя, — прохрипел Гапон, сбрасывая с себя шубу и рясу...»
• Жандармский генерал Александр Герасимов рассказывал:
«Мост, находившийся в нескольких километрах от Зимнего дворца, из пригородов в центр города, был занят солдатами. Лишь только голове отряда удалось вступить на мост, показался кавалерийский разъезд. Толпа разомкнулась и пропустила его, для того чтобы затем сомкнуться вновь и идти дальше. Тотчас же рота, занимавшая мост, направила свои ружья на толпу. Прозвучал рожок горниста, затем воздух прорезал сухой, неравномерный залп. Очевидно, предупреждающего рожка не поняли, и вот уже лежали убитые и раненые, а многие ещё не понимали, что именно случилось.
Считая, что произошло недоразумение, полицейский офицер в отчаянии обратился к военным:
— Что вы делаете? Почему вы стреляете в религиозную процессию?
В это время раздался второй залп, и полицейский офицер упал ничком. За ним — вся толпа, стоявшая у моста. Было неизвестно, кто убит, кто ранен, кто бросился на землю, спасаясь от пуль. Стояли только несколько человек, несущих образа».
• Корреспондент лондонской газеты «Дэйли телеграф» Диллон, близкий к царским придворным кругам, писал в своей корреспонденции 9 января:
«Я спросил одного придворного, почему сегодня без соблюдения формальностей убивают безоружных рабочих и студентов. Он ответил: «Потому что гражданские законы отменены и действуют законы военные... Прошлой ночью его величество решил отстранить гражданскую власть и вручить заботу о поддержании общественного порядка великому князю Владимиру, который очень начитан в истории французской революции и не допустит никаких безумных послаблений. Он не впадёт, — продолжал царедворец, — в те ошибки, в которых повинны многие приближённые Людовика XVI; он не обнаружит слабость — он считает, что верным средством для излечения народа от конституционных затей является повешение сотни недовольных в присутствии их товарищей... Сегодня его высочество обладает высшей властью и может испробовать свой способ сколько угодно... Великому князю Владимиру представляется необыкновенный случай обнаружить свои способности. Он будет укрощать мятежный дух толпы, даже если бы ему пришлось для этого послать против населения всё войско, которым он располагает». Великий князь Владимир заявил: «Нужно открыть жилы России и сделать ей небольшое кровопускание».
***
9 января 1905 года в Петербурге мирные, безоружные люди пришли к царю. Пришли с хоругвями, с иконами и портретами монарха, с церковным песнопением.
Они искренне верили, что батюшка-царь любит их, что он за них заступится, выслушает и решит их проблемы.
На площади рабочие встали на колени перед казаками и жандармами, прося их пропустить, для вручения петиции…
Что было потом — знает каждый.
Безоружных рабочих, их жён и детей по приказу царской власти войска встретили ружейными залпами, саблями и нагайками.
Тысячи человек убиты и ранены.
Кровь на снегу, неподвижные тела, стоны, проклятия раненых.
Боль, обида, гнев.
«Нет у нас больше царя!»
И так везде: у Нарвских ворот, у Троицкого моста, у Литейного, на Васильевском острове.
Но самое страшное — у Зимнего дворца. Здесь скопились огромные толпы. Прямо напротив, почти вплотную, — солдаты. Вдруг — залпы.
Стреляют по стоящим у Адмиралтейства, по бегущим вдоль Невского, по гуляющим в Александровском саду.
На помощь пехоте спешит конница. Рубят и колют направо и налево.
Раненых не успевают подбирать…
Когда забитые, замордованные солдаты расстреливали, по приказу царской власти, безоружные и мирные толпы рабочих - к солдатам - невольным убийцам - подбегали интеллигенты, рабочие и в упор, в лицо - кричали им:
- Что вы делаете, проклятые? Кого убиваете? Ведь это ваши братья, они безоружны, они не имеют зла против вас, - они идут к царю просить его внимания к их нужде. Они даже не требуют, а просят, без угроз, беззлобно и покорно! Опомнитесь, что вы делаете, идиоты!
Казалось, что эти простые, ясные слова, вызванные тоской и болью за безвинно убиваемых рабочих, должны бы найти дорогу к сердцу «кроткого» русского мужичка, одетого в серую шинель.
Но кроткий мужичок:
• или бил прикладом совестливых людей,
• или колол их штыком,
• или же орал, вздрагивая от злобы:
- Расходись, стрелять будем!
Не расходились.
И тогда он метко стрелял, укладывая на мостовую десятки и сотни трупов.
Большинство же солдат царя отвечало на упреки и уговоры унылым, рабским словом:
- Приказано. Мы ничего не знаем, - нам приказано...
И, как машины, они стреляли в толпы людей. Неохотно, может быть, - скрепя сердце, но - стреляли.
«Кровь и мозги рабочих забрызгали мостовую, мощёную их же руками» - писали рабочие, которые остались в живых после расстрелов.
***
Сколько было жертв?
• Правительственное сообщение: из тех, кто шёл к царю, убито 96, ранено ЗЗ0 человек.
Официальные цифры с самого начала были поставлены под сомнение общественностью. Говорили, что правительство сознательно скрывает количество жертв, чтобы уменьшить масштабы своего преступления.
Официальная статистика не учитывала пострадавших, не поступивших в больницы. А таковых, по сообщениям очевидцев, было немало.
Некоторых убитых и раненых подбирали знакомые и отвозили на извозчиках прямо домой.
Многие раненые не обращались в больницы, опасаясь репрессий со стороны властей, и лечились у частных докторов.
Кроме того, в официальной статистике есть явные упущения. Например, многие очевидцы рассказывали о детях, убитых в парке Александровского сада, а в официальном списке убитых нет ни одного лица моложе 14 лет.
Наконец, официальная статистика не учитывает жертв столкновений 10, 11 января и последующих дней.
По некоторым рассказам, в Обуховской больнице все подвалы были завалены телами убитых, тогда как публике предъявили всего 26 тел.
Тайные подвалы с трупами видели также в Мариинской и других больницах города.
Наконец, ходили упорные слухи об убитых, которые не поступили в больницы, а хранились в полицейских участках, а затем были тайно захоронены в общих могилах. В пользу этих слухов говорил тот факт, что некоторые родственники убитых не нашли тела своих близких ни в одной больнице.
• По мнению священника Гапона, убитых было от 600 до 900 человек, а раненых не менее 5000.
• В листовке, выпущенной РСДРП сразу же после событий 9 января, говорилось, что «убитых не менее 150 человек, раненых же многие сотни».
• Французский журналист Э. Авенар - автор книги «Кровавое воскресенье» - определял число убитых в 200—300 человек, а раненых в 1000—2000 человек.
• В «Кратком курсе истории ВКП(б)» были указаны такие данные: более 1000 убитых и более 2000 раненых.
• В своей статье «Революционные дни» в газете «Вперёд» В. И. Ленин писал:
«По последним газетным известиям, журналисты 13-го января подали министру внутренних дел список 4600 убитых и раненых, список, составленный репортёрами. Конечно, и эта цифра не может быть полной, потому что и днём (не говоря уже о ночи) невозможно было бы подсчитать всех убитых и раненых при всех стычках».
• В. Д. Бонч-Бруевич пришел к выводу, что пострадало не менее 4 тысяч человек.
• Большевик В. И. Невский определил «цифру раненых от 450 до 800 и убитых от 150 до 200».
• Историк С. Н. Семанов считал наиболее правдоподобной общую цифру 800-1000 человек, не уточняя, сколько убитых и сколько раненых.
• Согласно современному публицисту О. А. Платонову всего были убиты и умерли от ран 130 человек и около 300 ранены.
• В советское время цифра 4600 жертв стала официальной и вошла в Большую советскую энциклопедию.
• Европейская пресса и вовсе представляла данные, которые оценивались в десятки тысяч убитых и раненых.
В частности, в британской и бельгийской прессе, появились статьи, в которых авторы заявили, что российские войска в Санкт-Петербурге расстреляли до 8-ми, а то и до 10-ти тысяч безоружных рабочих.
Так, британское агентство «Лаффан» сообщало о 2000 убитых и 5000 раненых, газета «Дейли мейл» — о более 2000 убитых и 5000 раненых, а газета «Стандард» — о 2000—3000 убитых и 7000—8000 раненых.
Так что, исходя из этих данных, можно однозначно утверждать, что 9 января действительно было - «Кровавое воскресение». Было.
И царь Николай Второй не даром получил в народе прозвище «Кровавого царя»:
• и «кровавая Ходынка»,
• и «Кровавое Воскресение»,
• и бездарно проигранная кровавая русско-японская война,
• и кроваво подавленная 1-я Русская революция с помощью армии и казаков,
• и массовое использование «Столыпинских галстуков» при казни участников крестьянских восстаний,
• и «Ленский расстрел» рабочих золотых приисков Сибири,
• и 2 страшных голодомора в первом десятилетии двадцатого века.
Всё это говорит о том, что время царской России, России Романовых, подошло к своему закономерному концу…
***
Хотелось бы остановиться на реакции Николая II на трагические события в Санкт-Петербурге (в его дневниках):
«6-ГО ЯНВАРЯ. ЧЕТВЕРГ.
До 9 час. поехали в город. День был серый и тихий при 8° мороза. Переодевались у себя в Зимнем. В 10; пошел в залы здороваться с войсками. До 11 час. тронулись к церкви. Служба продолжалась полтора часа. Вышли к Иордани в пальто. Во время салюта одно из орудий моей 1-и конной батареи выстрелило картечью с Васильев [ского] остр. И обдало ею ближайшую к Иордани местность и часть дворца. Один городовой был ранен. На помосте нашли несколько пуль; знамя Морского корпуса было пробито. После завтрака принимали послов и посланников в Золотой гостиной. В 4 часа уехали в Царское. Погулял. Занимался. Обедали вдвоем и легли спать рано.
7-ГО ЯНВАРЯ. ПЯТНИЦА.
Погода была тихая, солнечная с чудным инеем на деревьях. Утром у меня происходило совещание с д. Алексеем и некоторыми министрами по делу об аргентинских и чилийских судах{1}. Он завтракал с нами. Принимал девять человек. Пошли вдвоем приложиться к иконе Знамения Божьей Матери. Много читал. Вечер провели вдвоем.
8-ГО ЯНВАРЯ. СУББОТА.
Ясный морозный день. Было много дела и докладов. Завтракал Фредерикс. Долго гулял. Со вчерашнего дня в Петербурге забастовали все заводы и фабрики. Из окрестностей вызваны войска для усиления гарнизона. Рабочие до сих пор вели себя спокойно. Количество их определяется в 120 ч. Во главе рабочего союза какой-то священник — социалист Гапон. Мирский приезжал вечером для доклада о принятых мерах.
9-ГО ЯНВАРЯ. ВОСКРЕСЕНЬЕ.
Тяжелый день! В Петербурге произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных местах города, было много убитых и раненых. Господи, как больно и тяжело! Мам; приехала к нам из города прямо к обедне. Завтракали со всеми. Гулял с Мишей. Мам; осталась у нас на ночь.
10-ГО ЯНВАРЯ. ПОНЕДЕЛЬНИК.
Сегодня особых происшествий в городе не было. Были доклады. Завтракал дядя Алексей. Принял депутацию уральских казаков, приехавших с икрою. Гулял. Пили чай у Мам;. Для объединения действий по прекращению беспорядков в Петербурге решил назначить ген.-м. Трепова генерал-губернатором столицы и губернии...»
***
Трагические события «кровавого воскресенья» имели историческое значение.
То, что произошло в этот день, раз¬било вдребезги традиционное представление о царе — за¬щитнике и покровителе.
Этот расстрел мирных людей убил веру в царя на глазах у окровавленной людской массы. Негодование и ярость охватили рабочих. Они начали вооружаться, строили баррикады и вступали в неравный бой с войсками и полицией. Большевики были с народом. Они призывали к оружию, к борьбе.
Миллионы рабочих и крестьян поднялись на борьбу.
Они поняли, что:
Никто не даст нам избавленья,
Ни царь, ни бог и не герой,
Добьёмся мы освобожденья
Своею собственной рукой!!!
«Кровавое воскресенье» значительно подорвало народную веру в «царя-батюшку» и положило начало революции 1905 — 1907 годов.
***
Завершить рассказ о «Кровавом воскресенье» 1905 года хотелось бы стихотворением В. Д. Бонч-Бруевича:
Мы мирно стояли пред Зимним дворцом,
Царя с нетерпеньем мы ждали:
Как дети, любимые нежным отцом,
Несли ему наши печали.
Привёл нас священник с иконой святой,
Он послан был нам в утешенье:
Как часто сердечною речью простой
Смирял в нас страстей он боренье.
Когда ж, обезумев от лютой нужды,
От тяжких трудов через меру,
В груди разжигали мы пламя вражды,
В неё сохраняя лишь веру,
Он вновь обратился к нам с словом любви,
Смягчивши отчаянья муки,
И так говорил: «Не омоем в крови
Трудом освящённые руки.
Тяжка ваша доля, тяжка, как в аду,
Всю жизнь вас терзают безбожно,
Но вспомним: избыть чтоб лихую беду,
Все ль сделали мы, что возможно?
Нет, нами забыт, кто зовётся отцом,
Защитой, надеждой народа…
Пойдём же, предстанем пред царским лицом,
И минет лихая невзгода».
Добра он желал нам, любовью горя,
И мы покорились, как прежде,
И двинулись дружно к палатам царя,
К единственной нашей надежде.
Мы мирно стояли пред Зимним дворцом,
Царя с нетерпеньем мы ждали,
Как вдруг между нами и царским крыльцом
На ружьях штыки заблистали.
И рота за ротой, все супротив нас,
Вмиг фронтом развёрнуты были,
Направили дула нам в лица как раз
И в грозном молчаньи застыли…
Так тихо, так жутко.
Вдруг слышится «пли!»
Опомниться мы не успели,
Свалились уж многие на снег в крови,
За залпом же залпы гремели.
И ужас объял нас. Безумно крича,
Мы с страшного места бежали,
Израненных, мёртвых с собой волоча,
А в тыл нам стрелять продолжали.
Гапон наш шёл мрачный, молчанье храня;
Он нёс бездыханное тело,
Прах той, что погибла, его заслоня,
От меткости зверской прицела.
Но вдруг, обернувшись навстречу стрельбе,
Он крикнул, рукой потрясая:
«Палач и убийца! Проклятье тебе,
Проклятье родимого края!
Пред Зимним дворцом мы появимся вновь,
Час близок кровавой расплаты
За кровь трудовую, невинную кровь,
Что брызнула в эти палаты».
И грозно толпа заревела кругом;
Рабочие, вскинувши руки,
Клялися побиться с венчанным врагом,
Отмстить за страданье и муки.
Тот клич по стране прокатился волной,
Набатом звучал он в народе:
В столицах, в глуши деревеньки родной.
Раба пробудил он к свободе.
И красное знамя взвилось, как маяк.
Звучат «Марсельезы» напевы.
Студент бросил книгу, рабочий — верстак,
И пахарь забросил посевы.
И ширится грозное войско, растёт,
Зловеще рокочет, как море,
Могучим прибоем на приступ идёт —
И горе вам, изверги, горе!
Рыдай, трепещи, венценосный палач,
Проклятьем страны заклеймённый!
Заране конец свой ужасный оплачь:
Уж мститель идёт разъярённый.
Оставьте ж работу, ученье, семью,
Под красное знамя идите
И кровью своею в отважном бою
Народу свободу купите…
Проклятье и смерть венценосным «отцам»!
Свобода родному народу!..
И вечная слава героям-борцам,
Погибшим за нашу свободу…