ч. 1. Что к чему
Сначала маленькая справка. Сорная пшеница — это зерна, собранные вместе с соломой, мякиной и другим сором.
В военное время за сбор остатков колосков и зерна на уже убранных полях голодными, обобранными
крестьянами-колхозниками им грозило длительное тюремное заключение. А между тем этот сбор нередко был единственным способом спастись от голодной смерти.
И три мешка сорной, никуда не годной пшеницы поставили людей перед трудным выбором между долгом и совестью.
По сюжету, бригада уполномоченных по хлебозаготовкам на грузовике приезжает осенью 1944 года в деревню на севере России, чтобы изыскать хлеб для фронта. Приведу отрывок из повести.
«Грузовик–полуторка, сельское детище военных лет, сколоченное, свинченное из других погибших грузовиков,
с рычанием, смахивающим на истерику, вгрызался в грязную дорогу. Обшарпанный кузов качало, как на морской волне. Божеумов занял место в кабине, рядом с шофером, Женька — в кузове, на смятом мокром брезенте,
А мимо тянулись широкие поля, знаменитые поля Нижней Ечмы, — в гнилой стерне, размокшие, еще более унылые и однообразные, чем ровное нависшее небо. Глаз невольно с тоской рыскает по ним, ищет признаки жизни: не выглянет ли
из стерни обугленно–черная голова грача, не вспорхнет ли озябший жаворонок, — но нет, пусто, пусто, безнадежно мертво кругом. Только где–то на краю, забитые в щель между плоской землей и плоским небом, — темные крыши деревенек,
почему–то трудно поверить, что и в них кто–то сейчас живет».
В бригаде встаёт вопрос о средствах изъятия хлеба, поскольку в деревне остался только последний зерновой запас колхоза: три мешка сорной пшеницы. И это зерно председатель колхоза Адриан Фомич отдавать не хочет.
«Отобрать последнее пополам с сором -- простишь ли себе?» -- задает он вопрос уполномоченному.
Два лидера бригады исповедуют разные ценности. Первый, Илья Божеумов, настроен решительно: ему наплевать
на человеческие судьбы. Он угрожает арестами и репрессиями за сокрытие хлеба.
Второй, молодой парень с застенчиво румяной физиономией, недавно вернувшийся из госпиталя комсомолец Женька Тулупов. Он ходит с палочкой из-за ранения ноги. Именно он прекрасно понимает, почему деревня не хочет отдавать зерно:
без него колхоз пойдёт по миру.
Важная деталь, подтверждающая, что хлеба у колхозников практически не осталось. С утряка в соседней деревне Княжице «дымковыми столбами застолблены крыши, а это означает, что тут под крышами согреваются, варят, пекут — живут люди! Только что-то одно малое, досадное мешало Женьке насладиться видом деревни, дружно выкинувшей хвостатые дымы в небо.
Женька скоро понял, что это — запах. Деревня пахла не по–мирному. В пронзительном морозном воздухе висел
силосно–сладковатый душок. Не тяжелые, дышащие, с золотистым отливом хлебы бросали сейчас с деревянных лопат бабы
в печи, а лепешки из травы… Силосный запах растекался по морозцу».
После жарких споров с Божеумовым Тулупов обращается к сердцу крестьян и добивается того, чтобы они отдали фронту личное зерно, хотя бы по горстке. Набирается шесть мешков. Но те судьбоносные три мешка остаются в колхозе.
=========================================
ч. 2. Театр
В 1974 году режиссер Г. Товстоногов в Ленинградском Большом Драматическом Театре поставил спектакль
«Три мешка сорной пшеницы» по повести Владимира Тендрякова, вышедшей в свет в 1973 году. В спектакле были заняты артисты: Кирилл Лавров, Юрий Демич, Владислав Стржельчик, Вадим Медведев, Зинаида Шарко…
«Товстоногов брал своё богатство везде, где находил, не зная границ «своего» и «чужого», столь относительных
в искусстве. Он брал черновики старых и новых театральных идей, бросал в свой тигель разные формы и приемы, обновлял привычное для себя пространство мощной изобразительной метафорой Кочергина, театрального художника нового поколения», — писал о Георгии Товстоногове историк театра Анатолий Смелянский.
«Это спектакль сильных страстей и нравственных столкновений, — писал о нём Даниил Гранин. — В нем ожила деревня времен войны — голодная и героическая, совершившая свой великий подвиг для Победы <...> Это все наши собственные воспоминания. Есть минуты, когда сцена исчезает. Разглядываешь минувшее, и вдруг понимаешь глубинную связь с ним».
К сожалению, судьба спектакля была несчастливой. Сначала заболел исполнитель главной роли Ефим Копелян, которого срочно сменил Кирилл Лавров. На выпуске начались проблемы с цензурой, или точнее, с ленинградским Репертуарным комитетом.
«На сдачу спектакля начальники прислали своих замов, — вспоминал в дневниках Олег Борисов. — Приехала московская чиновница с сумочкой из крокодиловой кожи. После сдачи, вытирая слезу — такую же крокодиловую, — дрожащим голосом произнесла: “С эмоциональной точки зрения потрясает. Теперь давайте делать конструктивные замечания”. ГА, почувствовав их растерянность, отрезал: “Я не приму ни одного конструктивного замечания!”».
Несмотря на неумолимость режиссёра, некоторыми сценами из спектакля ему всё-таки пришлось пожертвовать.
Так из «Трёх мешков» убрали сцену плача колхозницы Маньки, которую играла Зинаида Шарко.
«...репертком предложил (читай: приказал) около двухсот исправлений и вымарок в спектакле. Вымарали и одно из сильных мест — мой плач в сцене ареста Адриана, — вспоминала актриса. — Прошло несколько лет, мы продолжали играть.
Спектакль даже в таком искаженном виде волновал зрителя, и зал всегда был переполнен».
Мне же запомнился проникновенный, взволнованный голос Кирилла Лаврова за сценой, прозвучавший как набат колокола: «Вспомним военных баб, рваных усохших, морщинистых, вскормленных силосными лепёшками.
Баб, давно переставших быть бабами. Исстрадавшимися над некормлеными детьми. Выплакавших слёзы над похоронками. Переставшими быть бабами, сестрами, любящими женами».
Невольно ловил себя на том, что читать повесть было гораздо легче, чем смотреть спектакль. Не видишь раскисшие дороги, ужасающую бедность, царившую на селе, не видишь убогую одежду на людях, не видишь их бледные, усталые лица,
не бъёт в глаза однообразный серый цвет на сцене.
К сожалению, критики не оценили по достоинству этот спектакль, не найдя в нём ни исторической, ни театральной правды. Так, например, один из критиков упрекнул авторов в том, что персонажи слишком долго обсуждают высокие материи, вместо того, чтобы говорить о житейских проблемах и хлебе насущном.
Ходили слухи, что был недоволен постановкой и первый секретарь Ленинградского обкома Г. Романов.
И действительно, вскоре спектакль сняли с репертуара.
==========================================
ч. 3. Луна затуманилась
И вдруг промозглой поздней осенью среди унылых, однообразных полей, среди угрюмого нависшего над головой свинцового неба в тумане безрадостной, монотонной жизни мелькнул лучик надежды. Прорезалось то, что меньше всего ожидаешь здесь увидеть; неожиданно, словно ниоткуда, совершенно нигде не обозначенная автором, явилась на сцену любовь.
Ничто её не предвещало, окаянную, а вот на тебе... Шли по дороге двое: Женька Тулупов и Вера – местная деревенская девушка.
«Она шла, попинывая коленями полы тесного пальто, крепкая, рослая, с заносчивой осаночкой, до чего хороша — всё простишь. Женька, опираясь на палку, тянул по грязи раненую ногу. Надвигались очередные сумерки, до изнеможения похожие на вчерашние, позавчерашние».
Шли к стогу соломы (омёт), чтобы найти зерно. Но по раскисшей земле с больной ногой Женька дойти до омёта не мог.
Да и зерна, со слов его попутчицы, там не было. Возвращаться же обратно в посёлок для него -- мука мученическая.
«И Женька заговорил раздраженно:
— Что же вы раньше–то?.. Объяснили бы толком. Мне ведь по грязи скакать не просто — полторы ноги имею.
Вера смущенно отвела взгляд, передернула зябко плечами:
— Мокрядь какая… До нашей деревни идемте. Тут совсем близко. Отдохнете у меня (Мать Веры на всю зиму перебралась к сестре, так что изба была свободна).
Глядела в сторону, каменела в ожидании. Женька молчал, переминался, наконец не обронил, а скорее сглотнул:
— Хорошо».
В избе Вера растопила печь, дала Женьке валенки, чтобы удобнее было ходить, накрыла выскобленную столешницу белой скатертью, -- и сразу стало уютно… Затем девушка призналась, что у неё припрятано для трактористов, чтоб дрова привезли. «Ничего, сделают и за спасибо, -- добавила она. -- Селедочка даже есть».
Вера поставила на скатерть мутно–зеленую поллитровку, два пыльных граненых стакана, крупно нарезанною тощую селедку, хлеб в деревянной миске — покупной, с глянцевитой корочкой.
Сам автор описывает эту сцену очень лаконично, скупо, сдержанно, тщательно выверяя каждое слово.
В таких сценах лучше не досказать, чем сказать лишнее.
"Под тусклым светом неохотно разгорающейся лампы, девушка металась по избе:
— Сейчас картошка поспеет, -- сказала она.
Сели друг против друга, у Веры сбежал с лица румянец, глаза с вызовом блестели. Женька испытывал озноб
под гимнастеркой, от смущения поспешно опрокинул в себя полный стакан водки, крякнул как можно картинней.
Выпила и Вера, запрокинув голову, выставив напоказ слепяще–белое сжимающееся горло.
— Вот так! — со стуком поставила. — Молчишь? А ты хвали меня, не стесняйся.
— Молодец. Лихо водку хлещешь.
— Я вообще лихая — сама на шею вешаюсь.
— Зачем ты себя?
— Проверить хочу: могу ли такая нравиться?
— А ты не такая… Не притворяйся.
И она вдруг сникла:
— Верно. Притворяюсь. Я с мужчинами вот так ещё не сиживала, водку не пила…".
Женька же, как мужчина, постеснялся признаться, что у него это тоже в первый раз… Рассказав о нелёгкой участи девок
в деревне, где нет мужиков, Вера схватила Женькину руку, прижала к полыхающей щеке:
— Как увидела тебя, так и поняла — он!.. Хоть на времечко…
Она долго возилась за занавеской, шуршала одеждой.
Лампа была погашена. Луна то заглядывала в низкое оконце у изголовья, то затуманивалась.
То вспыхивали, то гасли никелированные шишечки на кровати…
“Потом лежали, прижавшись друг к другу, вслушиваясь в собственное дыхание, в неясный скрип и покряхтывание старой избы. Он обнял, стал гладить густые, текучие под пальцами волосы. А она ещё тесней прижалась к нему…”
============================================
ч. 4. То, что обостряет чувства
Любовь на войне какая-то особенная. В ожесточённости военного лихолетья даже маленький кусочек тепла ценится
на вес золота.
Невольно вспоминается роман «Прощай оружие» Э. Хемингуэя. У писателя любовь на войне -- это постоянное нахождение на краю пропасти, между жизнью и смертью, что обостряет чувства, заставляет сильнее биться сердце. Обожжённая войной душа уже не довольствуется обычной, будничной повседневностью. Люди начинают по-другому воспринимать окружающий мир, ценить каждый прожитый день.
Прошедшие войну люди более суровы и безжалостны, но, несмотря на это, они не превращаются в хладнокровных убийц. Спрашивается, почему? А ответ очень простой: в их сердце живёт любовь.
Именно любовь помогала солдатам пережить все ужасы войны, именно любовь оберегала их от пуль, именно любовь согревала их в самые лютые морозы. Вера в то, что тебя любят и ждут, в конечном итоге, и принесла нам Победу.
И сегодня спектакль идёт во многих театрах страны -- он пережил своё время. Из отзывов на постановку приведу только два слова одного из зрителей: «Аплодировали стоя!».
====================================
08. 2023 год. СПб
http://proza.ru/2023/08/10/699