Стоим с Витькой по колено в ледяной воде на протоке между Отцовским островом и Затоном. Не знаю, почему остров так назвали – Отцовский. Да и никто в Ае этого не знает. Ну, Отцовский, а чей отец его себе присвоил? Когда? Зачем? Вчера здесь клевали чебаки. Сегодня даже пескари не клюют. Витька сказал, что им наша наживка не нравится. Червяки совсем уж худосочные. Это надо себя не уважать, чтоб такую гадость в рот взять. Рыба, она ж тоже не дура.
Витька сматывает удочку и предлагает идти за нормальными червями. Их полно на школьной площадке под тополями у забора напротив клуба. Унесли домой свои удочки, взяли лопату, консервную банку для червей и идём по улице таким решительным шагом, что Толик и Петька, завидев нас, не удержались и увеличили своим участием нашу маленькую компанию.
Школьный двор окружает тополиная аллея. Сельский клуб расположен рядом со школой. У клуба своего двора нет. Перед киносеансами зрители обычно собираются на школьной площадке и играют в волейбол. Это самая любимая игра в селе, после бильярда, конечно. Но там очередь большая и своей не дождёшься. Поэтому в волейбол. Проигравшая команда вылетает и на её место встаёт другая. С площадки надо уйти минут за десять, чтобы успеть на киносеанс. В прошлое воскресенье показывали Ивана Бровкина на целине. В следующее будет «Мамлюк».
Нас это не колышет. Мы хотим накопать самых жирных червей, красных и бордовых. Таких, чтобы даже хариусы от соблазна не удержались. Лопата наткнулась на что-то твёрдое и заскрежетала. Что там?! Железяка!
Разгребаем землю, вытаскиваем железяку на свет божий. Плита. Ставим её на попа, стучим по ней лопатой, земля ссыпается. Чугунная. За неё много дадут. Ого, да на ней что-то написано! Читаем:
«Отче нашъ иже еси на небесехъ, да святится имя Твое, да прїидетъ Царствїе Твое...»
Мы ошалели от изумления. Прочитать смогли не всё, а понять вообще ничего не смогли, но догадались, что это что-то про бога. Вчетвером радостно тащим чугунную плиту в заготконтору. Малышня в те года всё, что можно было сдать за деньги, тащила в заготконтору: облепиху, кости, металлолом... Все ржавые железки, которые выпахивались в наших огородах мы тут же пёрли в заготконтору. За облепиху хорошо платили, но она поспевала только в сентябре, кости валялись в крапиве в каждом переулке, с металлоломом же было трудней. Железяки в селе где попало не валялись, а тут на тебе! Находка, прям как на острове сокровищ.
Приёмщица тётя Маруся Субботина удивилась не меньше нашего, думала, что от старой церкви вообще ничего не осталось, а тут такая плита! Вырученным деньгам мы были рады и пошли в сельпо за пряниками и леденцами.
Плиту увезли в Бийск на склад и бросили в кучу заржавленных кроватей, дырявых бочек, покорёженных труб и прочего металлолома. Потом по железной дороге переправили в Челябинск на металлургический комбинат и переплавили в одной из доменных печей. До сих пор помню, как я пялился на них, когда бродил пятилетним мальчишкой по территории комбината. В то время я был, наверное, на всём белом свете единственным ребёнком, который мог гулять меж литейных цехов как та киплинговская кошка, которая гуляла сама по себе.
Торчать в конторке литейного цеха было скучно, да и неприлично, наверное, и я рад был возможности без всякого спроса шляться по всей территории и устраивать самому себе очень интересные экскурсии. К рёву паровозных гудков, к шуму вагонеток, к шипению расплавленной стали я успел привыкнуть и понимал немного что откуда берётся, но склад металлолома меня удивлял больше всего. Под кран-балку подъезжает поезд с металлоломом. Сверху вниз на цепи опускается здоровенный набалдашник, он зависает над вагоном и начинает гудеть. У-у-у-у. После этого вдруг из вагона начинают вылетать всякие железяки. Они с грохотом вырываются из вагона, летят прямо вверх и прилипают к этому набалдашнику. Это было удивительно и необъяснимо. В свои пять лет я заметил, что все тяжёлые предметы всегда падают вниз, а не вверх. Тут же всё происходило наоборот.
У взрослых людей тоже очень часто всё происходило наоборот. Нам и в ум не приходило, что, переступая порог сельского клуба, мы заходим в бывший Айский храм. В нём крестили детей, венчали молодых перед свадьбой, отпевали усопших, отправляли парней на войну с Наполеоном, освящали куличи на Пасху и просто встречались всем селом по праздникам и по воскресеньям. В советское время купол храма снесли, соорудили перекрытие, а над ним простую крышу. Так церковь стала сельским клубом. Чугунную реликвию Покровской церкви села Айского кто-то, пытаясь спасти, закопал во дворе волостного управления. Вполне возможно, тётя Маруся не сдала её на металлолом, а спрятала её где-нибудь, и неизвестно какие пацаны в каком веке её ещё раз откопают.
Кина не будет, киншик заболел.Такая была в деревне поговорка. Киншиком был дядя Саша Зарубин. Когда киншик болел, за его здоровье переживало всё село. Какой же мальчишка не захочет сходить в кино! Телевизоров не было и сельский клуб был местом встречи, которое изменить нельзя.
Из района почта привозила в железных ящиках киноленты. Старый фильм забирали, новый оставляли. Киншики кино не показывали, а крутили по частям. Если в фильме было десять частей, то в ящике лежало десять кассет с кинолентами. Лента вставлялась в киноаппарат и мотор прокручивал её со скоростью 24 кадра в секунду. Кино крутили в сельском клубе. Над крылечком висел транспарант: «Много пыли на дороге, много грязи на пути, вытирай почище ноги, если хочешь в клуб войти!» Ноги вытер, из карманов всё вытряхнул и можно покупать билеты. Билет на детский сеанс стоил пять копеек, дядя Саша брал пятак, отрывал билет и запускал нас в зал.
На время киносеанса ребятня набивалась в клуб битком как гольяны в корчажку. Те, кому мест не хватало садились на пол не только перед полотняным экраном, но и на сцену за ним. Экран просвечивал и с той стороны тоже было всё видно. Мы лежали на сцене вповалку и пялились на экран. Это была радость! Лежишь на сцене на боку рядом со своими друзьями и смотришь кино.
Первое время киноаппарат стоял прямо в зале. Это было очень опасно. При неполадках киноплёнка могла возгореться. Горела она как порох. Пока перезаряжались кассеты, в зале поднимался настоящий балдёж. Некоторые не могли угомониться даже тогда, когда по экрану уже бежали субтитры и продолжался фильм.
Дядя Саша был для всех пацанов очень большим начальником. Он мог в середине сеанса включить свет, пробраться через толпу в зал, выдернуть шалуна за шкирку и на глазах у всех без предупреждения выкинуть на улицу. Иногда выкидывал особенно притихших юных зрителей, если обнаруживал, что те щелкают семечки. Семечки злили дядю Сашу ещё больше, чем наш рёв во время перерыва.
В нашем клубе показывали не только кино. Однажды в Аю приехал настоящий китайский цирк. Красивая девчонка ходила по канату и очень мило улыбалась. Сердце замерло от ужаса, когда она прыгнула через огненное кольцо, утыканное острыми ножами. Пацаны сходу влюбились в неё, но боялись друг другу в этом признаться.
«Торко-Чачак – Шёлковая кисточка» - так назывался спектакль, который поставил в нашем клубе Горно-Алтайский драмтеатр. Гастроли в нашем клубе были редкостью, серые будни разбавляла по праздникам сельская художественная самодеятельность. Состояла она в основном из учителей, библиотекаря и студентов, которые приезжали на выходные домой из города. Они давали концерты не хуже приезжих гастролёров. «Вишнёвый сад» должен был стать вершиной сценического искусства.
Вечер обещал быть хорошим. В клубе после дневного киносеанса будет концерт. Молодёжь успела сыграть две партии в волейбол и толпой повалила в клуб. В клубе киномеханик дядя Саша успел обыграть в биллиард целую очередь мужиков и забить место в первом ряду.
Среди зрителей Комка-инвалид. В честь воскресенья он был более обычного навеселе; круто подрулил на своей коляске к кинобудке, торжественно сполз с неё на землю и на трёх точках пробрался в клуб. Героям положено сидеть в первом ряду, но Комка примостился в середине. Был бы потрезвее, сел бы впереди. Весь ряд отодвинулся и освободил Комке место на краю прохода.
Комка получил инвалидность на работе. Лесиной придавило. Лесорубы его быстро выпилили, но долго везли из до больницы. Из тайги до города ближний свет. Спасать уже было нечего и Комке отрезали ноги выше колен. Когда культяшки зажили, стал передвигался на трёх точках. В руках два деревянных мастерка, на штанах крепкая заплата. Потом ему выделили коляску с ручными педалями. За ней надо было ехать в Бийск.
В Бийск каждое утро выезжал совхозный бензовоз. Комку попутно довезли до самой базы, обратно домой он возвратился своим ходом. Сто километров. Комка в селе стал героем, но радости всё равно никакой, ног то нет. Комка ростиком маленький был, как подросток, в деревне его уважали, жалели и любили как жалеют пакостливого, но несчастного ребёнка. Наверное, любви было меньше, чем жалости. Легче становилось, когда уходил в запой.
Комка взялся за спинки стульев, подтянул кверху обрубок своего тела, ловко усадил его на венский стул и стал вместе со всеми ожидать представления. Занавес ходил ходуном, за ним взад-вперёд сновали по сцене артисты и заведующий клубом Огнёв. Все волновались так сильно, будто им при успехе светит попасть на гастроли в Большой театр. Занавес слегка раздвинулся и в просвете возник Огнёв. Он с неподдельным ликованием поздравил сельчан с предстоящим представлением и очень изящно распростёр свои руки. Жест получился волшебный, занавес тут же раздвинулся, в зале потух свет, сцена обнажилась и перед зрителями возник Вишнёвый сад.
Всё таинственно, до жути интересно, но непонятно. Старшеклассники, которым это произведение известно из школьной программы, шёпотом объясняют своим соседям что тут происходит и как всё надо понимать. Комке через проход видна только часть сцены и это его сильно огорчает. Ему хочется увидеть всё, что творят артисты на сцене, но мешает чей-то затылок. Комка вежливо, шёпотом, просит не загораживать ему пространство:
- Убери свою башку, пожалуйста, твою мать!
- Кома, нельзя ли потише?!
- А пусть он башку уберёт!
- Уже убрал, тише!
- Ты уберёшь наконец свою башку или нет?!
Со всех сторон зашикали, зашипели, Комка сглотил обиду и замолк. Зрители прижухли, сидят разинув рты, а Комке ничего не видно. Обида кипела, но Комка терпел. На сцене конторщик Епиходов Семён Пантелеевич пожаловался Лопахину на то, что сапоги у него сильно уж скрипят. Какие тут сапоги, боже мой, когда Комке ничего не видно!
Вовка Апасов рядом со мной сидел. Он почуял, что сейчас начнётся концерт интересней «Вишнёвого сада» и захихикал. Это ведь всё происходило в воскресенье, нам не надо идти в вечернюю школу, отдыхаем и отдых обещает быть очень интересным, вот Вовка и приготовился вкушать этот отдых.
Но лучше бы он не хихикнул. Потому, что я всей шкурой своей почуял, что Комке Вовкина радость не по нутру. Сильно не по нутру. Весь зал это почуял. Ваня Турицын это тоже почуял. Он отодвинул немного в сторону своё могучее тело, но Комке всё равно ничего не было видно. Тут Комка взбесился и разразился на весь зал громким многоэтажным матом. Приплёл в своё возмущение самого бога и всю его ближайшую родню. Матерок был таким страшным, что по идее весь клуб должен был тут же сгореть вместе со зрителями синим пламенем.
Вовка Апасов полез под стул, артисты уже не смогли игнорировать такой шум и изобразили немую сцену. Насколько помню, немой сценой кончается, вроде бы, комедия Гоголя «Ревизор», а не «Вишнёвый сад» Антона Павловича Чехова.
Встал кто-то из народной дружины и пошёл усмирять Комку. Усмирение не удалось. Поднялся шум. Дружинник Вова взял Комку за шкирку, вынес из клуба, усадил в лимузин, вернулся и закрыл дверь на крючок. Все решили, что спектакль с Комкой кончился и можно дальше смотреть «Вишнёвый сад».
В тот момент, когда на сцене стали решать судьбу вишнёвого сада, у входа раздался грохот и послышались Комкины маты. Комка раздобыл на задворках огромный дрын и припёр его ко входу в клуб. Этим дрыном он изо всей силы колошматил по двери и грозил развалить весь клуб, если его не пустят обратно досматривать «Вишнёвый сад».
Дружинники пошли к выходу. Начались переговоры. Консенсус не нашли, громкий мат стал удаляться и стих. Артисты продолжили спектакль без былого воодушевления, зрители пялились на сцену без особого интереса и вскоре потеряли красную нить знаменитой пьесы. Все гадали о судьбе несчастного Комки. Куда дружинники его вместе с лимузином увели? Домой на боковую или в сельсовет в каталажку. За хулиганство в общественном месте нормальным людям могут впаять пятнадцать суток. Комке столько не дадут. Утром домой отпустят.
По дороге домой все спорили о том, кто больше всех виноват: голова, из-за которой Комка вышел из себя, Огнёв, дружинники или сам Комка.