Я познакомился с Сашей Юрьевым в 1949-ом году, когда уже учился на втором курсе филологического факультета и мечтал стать писателем.
Правда, после окончания школы я хотел поехать в Москву и поступить в Литературный институт имени Горького, но мой отец,преподававший в Академии художеств живопись и историю искусства восемнадцатого века, сказал мне: «Если у тебя есть талант, ты станешь писателем после университета, а если у тебя его нет, то тебе не поможет и Литературный институт».
Я последовал его совету и ни разу не пожалел об этом.
Однажды зимним вечером, когда дома кроме меня и бабушки никого не было, раздался звонок, я открыл дверь и увидел перед собой невысокого паренька, одетого явно не по сезону: на нем был плащ - макинтош, на голове – черный берет, из-под которого торчали красные уши, а на ногах – легкие кожаные туфли жёлтого цвета.
- Вениамин Сергеевич дома? – спросил бедолага, отчаянно растирая замерзшие уши. – Он велел мне прийти к семи.
- Вероятно, он задержался на работе, - ответил я. – Вы проходите, отец скоро будет, если он назначил вам это время.
- Хорошо, я посижу здесь, если вы позволите, - сказал он, присаживаясь на старинный сундук, занимавший половину прихожей..
- Как вам будет угодно, - согласился я, так как спорить с ним мне было некогда.
И тут мне вдруг стало смешно от того, что наш разговор с ним напомнил мне диалог из старинной пьесы, то ли Фонвизина, то ли Грибоедова.
Я рассмеялся, и, как ни странно, паренек понял, почему. Он улыбнулся и сказал:
- Вероятно, мне надо ответить так: «Благодарю вас от всей души, вы были ко мне весьма благосклонны».
Теперь мы засмеялись вместе. И в этот момент я услышал строгий голос бабушки:
- Это что за цирк вы здесь устроили? Ты почему человека в прихожей держишь?
- Он сказал, что подождет папу здесь.
- Мало ли, чего он сказал! Может, он боится в комнатах наследить. Предложи ему тапочки и проводи к себе. А я сейчас чай приготовлю, вишь, как гость наш с мороза озяб.
Она ушла, а я достал из ящика тапочки для гостей и положил их у его ног.
Он покраснел и отодвинул их в сторону:
- Я всё-таки посижу здесь.
Мне надоело играть в хорошие манеры, и я зло сказал:
- Нет уж, я не хочу больше получать от бабушки выговоры! Она ведь и отшлёпать может. Переобувайся, и пошли ко мне!
На него, видимо, подействовало, что я перешел на «ты», и он стал медленно стягивать с ног свои летние туфли. И тут я увидел, что ноги у него совершенно голые, без носков!
Юноша еще пуще покраснел и закашлялся.
- Ты что не видел, какая сегодня погода? – возмущенно спросил я. – Оделся, словно во дворе осень! А теперь кашляешь!
Парень посмотрел на меня с откровением сожалением и спокойно ответил:
- Во-первых, я не смог привезти из дома к зиме все мои вещи, а, во-вторых, мне надо сегодня обязательно встретиться с Вениамином Сергеевичем. Что касается кашля, то это не из-за простуды. В сорок четвертом меня ранило в грудь, пуля прошла навылет и зацепила краешек легкого…
- Ты воевал?- удивился я. – Так столько же тебе лет?
- В январе будет двадцать пять. Меня мобилизовали в сорок втором, и прямо из учебки я попал под Сталинград.
Почему-то я почувствовал себя неловко и по дороге в свою комнату всё время оглядывался: идет он за мной или нет.
Когда мы вошли в мою уютную, ярко освещенную комнату, я протянул ему и руку:
- Ну, что же, давай знакомиться. Меня зовут Сергей.
- А меня Александр, то есть, Саша. А фамилия моя – Юрьев. И сам я из города Юрьевца, что на Волге.
Он осмотрелся и сказал, щурясь от яркого света:
- Хорошо здесь у тебя… Ничего лишнего, и потому хочется работать…
Но, увидев на стене репродукцию картины Нестерова «Пустынник», заметил:
- А вот этой картине здесь не место. Неуютно этому старику в такой обстановке. Ты поглядии, куда он смотрит прищуренными глазами. Правильно, себе под ноги, потому что слепит его ясный день и синее небо. А тут у тебя еще сразу две лампочки горят, каких он сроду не видывал. Ты перевесь его в прихожую… Там у вас сумрачно и спокойно. Разденутся люди молча, свет выключат и уйдут. И ему можно без суеты подумать о бренной жизни... А сюда я тебе в следующий раз Малявина принесу.
Я не успел спросить его, почему он выбрал именно Малявина, так как бабушка принесла чай. Она поставила на стол поднос с чайными приборами и устало присела на диван. И тут же её взор изучающе обратился на Сашу, так как она любила общаться с людьми, которых знает досконально. Мой взгляд последовал туда же, и я узнал еще кое-что о внешнем виде нашего гостя. На нем был застиранный до дырок полушерстяной свитер и армейские брюки – галифе, мокрые внизу. То, что за этим последуют замерзшие до синевы голые ноги в домашних тапочках для гостей, я уже знал. Но об этом не знала бабушка, и поэтому раздался её ужасный крик:
- Боже,почему ты без носков?! Зачем ты снял их в прихожей? Ты же простудишься!
Но затем она как будто о чём-то догадалась и успокоено произнесла:
- Хотя нет, я лучше принесу тебе шерстяные носки, которые недавно связала для Серёжи. В них тебе будет тепло.
Бабушка не успела принести носки, так как в прихожей раздался громкий голос отца:
- Кто есть живой в этом доме? Почему меня никто не встречает?
Саша тут же выбежал из комнаты, и отец, увидев его, удивился:
- Юрьев, а вы как здесь оказались?
Молодой человек смущенно опустил голову и робко сказал:
- Вениамин Сергеевич, вы мне сегодня назначали встречу в вашем доме на семь часов.
Отец звучно хлопнул себя по лбу:
- Запамятовал, понимаете…Срочное заседание на кафедре и всё такое прочее… Вы уж меня извините… Побеседуем у меня в кабинете или как?
- Не надо в кабинете… У меня к вам лишь одна небольшая просьба: мне нужен пропуск в Эрмитаж, причем, срочно.
- А что у нас там горит?
- Дело в том, что я уже решил, какую картину буду писать для диплома, и хотел бы снять несколько копий с Рембрандта.
- Даже так? С самого Харменса ван Рейна? Ну что же, пропуск я вам выпишу сейчас же, а вы, надеюсь, на досуге ознакомите меня со своими замыслами и объясните мне, какое отношение имеет великий Рембрандт к вашей дипломной работе.
- Конечно! – воскликнул радостно Саша. – Я думаю, вы одобрите мой выбор!
В общежитие на 3-ей Линии Васильевского Острова он уходил в новых шерстяных носках, связанных для меня бабушкой,и папиных теплых ботинках. На голову после долгих уговоров он согласился надеть лыжную шапочку, которая оказалась мала для моей мамы.
Вновь появился он у нас где-то через месяц. Это был воскресный день, никто никуда не спешил, и сразу после завтрака отец торжественно объявил:
- Сегодня к ужину у нас будет гость!
- А почему он будет один? – спросил мама.
- А потому, что он еще не успел жениться из-за своего робкого характера и творческих исканий. Впрочем, вы сами всё поймете, когда он расскажет вам, почему он решил стать художником.
Я сразу догадался, что речь идет о Саше Юрьеве и обрадовался новой встрече с ним.
Бабушка, вероятно, тоже вспомнила о застенчивом студенте, одетом не по сезону, и принялась готовить к ужину ватрушки.
Ровно в пять часов раздался звонок, и я услышал голос отца, работавшего в кабинете:
- Сережа, прими гостя и будь с ним предельно приветлив!
Я бегом бросился в прихожую, распахнул дверь и застыл, увидев перед собой человека, совсем непохожего на того юношу, что приходил к нам месяц назад.
Он был одет в теплый армейский бушлат, на голове - ушанка с красной звездой, а на ногах – новые валенки. Но главным мне показалось то, что лицо его светится каким –то праздничным внутренним светом, словно он был Дедом Морозом, который в новогоднюю ночь принес подарки детям.
Он улыбнулся мне и сказал:
- А вот и я… Здравствуй, Сережа!
Зайдя в прихожую, он поставил в угол солдатский заплечный мешок, который мой отец называет «сидором», и принялся неторопливо раздеваться. Теперь под верхней одеждой у него оказался приличный выходной костюм с галстуком, и, заметив моё удивление по поводу его нового внешнего облика, он посчитал нужным пояснить:
- Мама прислала мне из Юрьевца с оказией посылку. Теперь мне никакие морозы не страшны, да и на лекции я хожу в приличном виде.
Из кабинета вышел отец и, широко раскинув руки, радушно поприветствовал гостя:
- Здравствуйте, Александр! Проходите в столовую, вы как раз поспели к ужину, после которого будете исповедоваться мне в своих грехах. Сколько работ великого ван Рейна вы успели превратить в жалкие копии?
- Я скопировал всего лишь одну картину Рембрандта, - спокойно ответил Саша, ничуть не обидевшись на колкий вопрос отца. – Почему я выбрал именно её, я объясню вам позже, после показа.
- Да вы, Юрьев,просто дипломат! – рассмеялся отец. – Вы уже всё разложилипо полочкам и готовы поразить наше воображение неким грандиозным проектом. Не ожидал, братец, не ожидал..
Тут появиласьбабушка и сразу набросилась на отца:
- Ты почто кричишь на весь дом и гостя в прихожей голодным держишь? Давайте за стол, у меня уже всё готово.
Во время ужина я был снова поражен: Саша вёл себя за столом, как английский лорд! Словно, сменив одежду, он волшебным образом приобрел привычки поведения на званых обедах, присущие только представителям высшего света. И даже нахваливая бабушкины пироги, он изъяснялся легко и изысканно.
- Мария Семеновна, - говорил он, изящно воспользовавшись белоснежной салфеткой, - я доселе ничего подобного не ел. Хотя однажды мне представилась возможность отобедать в знаменитом «Метрополе» на Невском.
Бабушка смущенно опускала глаза долу, а отец прикрывал ладошкой ехидную улыбку.
Но главное событие этого дня произошло уже после ужина. Стол был очищен от посуды и скатерти, включили люстру, яркий свет которой заполнил все пространство столовой, а Саша принес из прихожей свой «сидор» и достал из него картину в простой некрашеной раме размером чуть больше портретов вождя, какие висят в кабинетах начальников.
Нарушив все правила этикета и, то есть, не испросив разрешения хозяев, Саша поставил на стол венский стул с изогнутой спинкой и прислонил к ней свой шедевр.
Это была уменьшенная копия картины Рембрандта «Возвращение блудного сына».
Все смотрели на неё долго и молча, ждали, что скажет отец. А он не торопился сделать это, так как, на мой взгляд, тоже был поражен увиденным.
Он ходил вокруг стола, разглядывая картину со всех возможных ракурсов, удалялся от нее, насколько это позволяли сделать размеры нашей столовой, потом приближался к ней совсем близко и даже касался полотна рукой.
Затем, словно устав от этой беготни по комнате, он рухнул в кресло и сказал:
- Добротно сделано, весьма добротно… А, главное, талантливо… Из вас, Юрьев, получится хороший художник. Сравнений искатьне буду, ибо сравнивать мастеров живописи недопустимо и даже глупо. Видны и недостатки, присущие молодым художникам, не имеющим опыта. Например, мазок совсем не похож на манеру письма великого ван Рейна. Он у вас стремителен и небрежен, как взмах кавалериста на учениях, у которого в руке не кисть, а острая шашка, и рубит он ею не врага, а переспелую тыкву на колу. Вероятно, перед тем, как приступить к копированию, вы плохо изучили шедевр Рембрандта. У меня на это обычно уходил целый день, а порой и два. И я поражался тому, как тщательно он наносил на холст каждый штрих, даже самый, казалось бы, незначительный. Но это всё придет к вам позже, в чем я совершенно уверен.
- Вениамин Сергеевич, - жалобно произнёс Саша, - я очень спешил. Потому что хочу начать работу над дипломной картиной уже завтра…
- А вы можете объяснить мне, наконец, какое отношение имеет этот шедевр Рембрандта к вашей дипломной работе? – вспылил отец.
- Объясню, обязательно объясню, но только не сегодня. Мне надо кое-что еще додумать…
- Хорошо, думайте… Это весьма полезно для художника: подумать, прежде чем коснуться кистью холста… В следующее воскресение будем ждать вас снова к ужину. А «Блудного сына» оставьте пока у нас. Я еще посмотрю на него и тоже кое о чём подумаю.
Саша ушел, а мы вновь собрались всей семьей у картины, которая так и осталась стоять на столе, освещенном ярким светом люстры.
После долгого молчания первой заговорила мама:
- Веня, а не слишком ли ты обнадежил этого юношу, увидев лишь копию, сделанную им, как ты выразился, стремительными и небрежными мазками?
- Женечка! - застонал отец. - Неужели ты не заметила другого? Того, что бесталанный художник никогдане создаст, а порой и не заметит? Ты видишь за спиной старого отца едва различимое женское лицо? Существует много мнений по поводу того, чьё же оно, а я лично считаю, что это одна из главных фигур этой картины, потому что это лицо… матери. Скорее всего, её уже нет в живых, и потому лицо изображено одной лишь бледной тенью. Но, несмотря на это, я вижу на нём страдание и любовь к своему блудному сыну. Какой нет на лице у отца… Там можно прочесть только прощение. И Юрьев увидел и понял это, и перенес увиденное на свою копию. Даже грубым мазком он сумел передать боль на материнском лице…
После того, что сказал отец, говорить нам было не о чем…
В следующее воскресенье за завтраком бабушка неожиданно спросила:
- А Саша сегодня будет?
Отец весело усмехнулся:
- Мама, а давай мы поставим прямо здесь, в столовой, раскладушку для него. И тогда у тебя появится возможность каждый вечер кормить его своими ватрушками.
- Веня, ты не насмешничай! – строго оборвала его бабушка. – Саша очень хороший и умный мальчик. Например, эту картину про блудного сына я видела сотни раз, а поняла, что к чему, только после того, как он свою копию принёс.
- А сегодня, мама,он принесет свою работу, и тогда ты поймешь, что он не только хороший мальчик, но и будущий великий художник.
- А ты уже видел эту его работу? – спросила мама.
- Нет, не видел. Но я уверен. что это будет новое слово в нашей живописи со времен Репина.
Мама вздохнула:
- Блажен,кто верует…
К вечеру разыгралась вьюга, и Саша явился, с ног до головы запорошенный снегом. Он был сосредоточен и хмур, и еще в прихожей спросил меня:
- Как Вениамин Сергеевич? С какой ноги встал?
- Не знаю, - ответил я. – Но тебя начал хвалить с утра.
- Это не к добру. На занятиях он тоже начинает с похвалы, а заканчивает разносом.
Ужин прошел как-то скомкано, все явно ждали главного события этого дня: показа и обсуждения эскиза дипломной работы Александра Юрьева.
Он снова достал из своего «сидора» полотно того же размера, что и его копия картины Рембрандта, и, плотно сжав побледневшие губы, чтобы не проронить ни слова, повторил то, что делал после ужина неделю тому назад.
И мы увидели эскиз картины, на котором было изображено почти то же, что и на шедевре Рембрандта: молодой человек, приникший щекой к груди отца, который держит его за плечи морщинистыми руками, на втором плане – скорбное лицо матери, фигура которой теряется в темноте, а справа - стоящий старший брат. И лишь одно отличие этого эскиза от полотна Рембрандта заставляло забыть о том, что автор подражал великому голландцу: сын не стоял перед отцом на коленях, потому что у него не было… ног!
Он сидел на самодельной площадке с колёсиками, не выпуская из рук , которыми пытался обнять отца, два деревянных колышка, какими обычно отталкиваются,чтобы привести в движение эту коляску. И одет он был не в изорванное рубище, а в зеленую гимнастерку, тщательно заштопанную чьей-то заботливой рукой. И если у Рембрандта мы видим на плечах отца накидку красного цвета, которая делает изображение более ярким и выпуклым, то здесь он одет в белую широкую рубашку, расстегнутую на груди.. И кажется, что это крылья ангела, которые парят над головой сына, защищая его от невзгод.
Я исподволь взглянул на лица всех находящихся в столовой людей и был поражен, потому что никогда не видел их такими. Мама задумчиво смотрела куда-то вдаль, бабушка плакала, а отец собирался с мыслями, так как ему обязательно надо было высказаться по поводу увиденного. И только Саша спокойно стоял в сторонке, показывая всем своим видом, что его миссия окончена, и он ничего не ждет.
- И как вы собираетесь назвать свою картину, Александр? – неожиданно спросил отец.
- Так же, как у Рембрандта, «Возвращение блудного сына», - уверенно ответил Саша.
- А вы хорошо знаете значение слова «блудный»?
- Да, очень хорошо.
- А вас не смущает, что ваш герой не грешил, распивая вино в кабаках с гулящими девками, а потом пришел к отцу с покаянием, а вернулся с войны, где потерял обе ноги?
- Нет, не смущает. Я перерыл десятки толковых словарей и нашел три значения глагола ""блудить": распутничать, воровать и блуждать, то есть,ходить по незнакомой местности. Так вот мой герой четыре года блуждал по полям и лесам нашей страны и Европы, впервые открывая для себя красоту этих мест, которая разрушалась войной…
- Полностью согласен с вами. Хотя и не уверен, все ли зрители, которые придут смотреть вашу работу, знакомы с толковым словарем Даля. Но в плагиате он вас не заподозрят.Ведь существуют же произведения писателей с одинаковым названием. Я, например читал роман Толстого «Война и мир» и поэмуМаяковского с тем же заголовком… Но это не главное… Главное то, что вы задумали создать шедевр, еще не доучившись в Академии. Хватит ли у вас сил для этого7 Ведь отказаться на полпутиот своей мечты – это смерти подобно!
- Сил у меня хватит! – уверенно ответил Саша и тут же задал отцу каверзный вопрос:
- А почему вы, Вениамин Сергеевич, снова не упрекаете меня за стремительность моего мазка?
- А потому, мой милый друг, что упрекать вас в этом уже бесполезно. Как говорят, горбатого могила исправит. Да к тому же вы и не Рембрандт, у вас должна быть собственная манера письма.
- А вы знаете, у кого я этому научился?
- Вероятно, у школьного преподавателя рисования. Ведь они вечно спешат, потому на урок им отпущено всего сорок пять минут.
- А вот и нет! Я перенял это у старшины Кузякина из роты разведки. Он мог одним росчерком карандаша, не отрывая его от бумаги, изобразить профиль Гитлера. Потом писал внизу всего два слова по-немецки: «Hitler kaput!» и оставлял эту записку в блиндаже, захваченном нами во время рейда в тыл фашистов.
И я догадался, что Саша рассказал нам эту байку для того, чтобы отвлечь нас от тяжелых дум послепросмотра его картины…
Провожая Сашу в прихожей, я спросил его:
- А где же Малявин, которого ты обещал принести взамен «Пустынника»?
- Ты знаешь, - ответил он, - яркие полотна Малявина – это праздник, уместный на улице или в большом зале. А жить в комнате в окружении сплошного праздника нельзя, и я думаю, что даже вредно. Я поищу для тебя что-нибудь поспокойнее.
В начале марта я решил пригласить Сашу в театр и купил два билета в Мариинку на балет «Медный всадник». И сразу же после этого отправился нему в общежитие. В комнате, где он жил, его не оказалось, и его соседи сказали, что он работает в мастерской. В то время студентам – дипломникам предоставлялась одна из светлых комнат в мезонине, которые назывались студиями, и хотя Саша учился еще на предпоследнем курсе, по настоянию моего отца ему выделили такое помещение, потому что он уже приступил к дипломной работе.
Я застал Сашу, когда он водружал на мольберт большой холст в подрамнике.
- Это для неё? – спросил я.
- Нет, для него, - ответил он, улыбнувшись.
- Я имел в виду твою картину.
- А я - блудного сына… Ты зачем пришел?
- Хочу пригласить тебя в Мариинку. Сегодня там дают новый балет «Медный всадник», билеты у уже купил.
- Извини, но сегодня я не смогу. Через час я иду на прием к врачу в нашу поликлинику. Что-то кашель меня совсем замучил.
- Так спектакль же вечером, в восемнадцать тридцать.
Саша смутился и как-то очень виновато сказал:
- А вечером у меня свидание… С девушкой, которая меня очень ждет…
- Так это же здорово! – воскликнул я. - Бери свою девушку, и она будет тебе очень благодарна за то, что ты пригласил её в театр.
- Она не сможет пойти в театр…
- Почему?
- Потому что она не может ходить…
Спрашивать его о чем-то еще было бестактно и глупо, я повернулся и ушел, не проронив и слова. Выйдя из общежития,я порвал билеты и грустно побрел домой по таявшему снегу.
Вечером я зашел к отцу в кабинет и спросил его:
- А ты знаешь, что у Саши есть девушка?
- Так кто же об этом не знает? –ответил он рассеянно. – О его любовной истории говорит вся академия. Если она тебя интересует, могу вкратце рассказать.
- Расскажи, пожалуйста. А то я сегодня попал в неловкое положение, предложив ему пойти в театр вместе с его девушкой. Он сказал, что она не может ходить…
- Да, уже почти два года… Они вместе поступали в академию на одно и то же отделение и познакомились на консультации перед творческим экзаменом.
Но он этот экзамен сдал успешно, а она завалила. Рисунок у неё слабеньким вышел, так как училась она рисовать только в художественном кружке городского Дома пионеров. Крушение мечты стать художником вызвало у неё жесточайший стресс, который и уложил ее на больничную койку. Сказались также голод и холод блокады, пережитый ею в Ленинграде. Как только её выписали из больницы, Александр стал посещать её почти каждый день. Мама её умерла во время блокады, отец работает в НИИ алюминия, и его часто посылают в длительные командировки. Поэтому Александру приходится готовить своей подруге пищу и вывозить её в коляске на прогулку. Она живет неподалеку, на Большом проспекте, и я часто вижу их там вдвоем. Вот и все. Ты хочешь еще что-то узнать о них?
- Нет. Я хочу попросить тебя узнать кое-что о Сашином здоровье. Сегодня он сказал мне, что идет на прием к врачу, потому что у него усилился кашель. Главный врач нашей поликлиники, насколько я знаю, твой старый знакомый. Ты не смог бы узнать у него о результате этого визита Саши к врачу? Сам он не привык жаловаться и, конечно, скажет, что у него всё в порядке.
- Хорошо, я завтра же зайду на работу к Михаилу Львовичу. Надеюсь, что он не станет ссылаться на необходимость сохранения врачебной тайны, потому что для меня у него секретов нет. Старик знает, что мои студенты – это мои дети…
На следующий день отец зашел ко мне и сказал:
- У Александра с легкими совсем плохо. Завтра его кладут в Покровскую больницу на Большом проспекте. Попроси бабушку приготовить для него передачу и сходи к нему. Узнай, что ему надо еще принести. А я навещу его в воскресенье.
Мне разрешили пройти в одиночную палату, где лежал Саша.
Он встретил меня радостной улыбкой и сказал, слегка привстав на постели:
- Я чувствовал, что ты сегодня придешь. Здесь даже поговорить не с кем. Я в госпитале во время войны два раза лежал, так там весело было. В палате по десять коек стояло, и мы просили сестричек принести нам спирту, тайком курили и рассказывали анекдоты. А тут от скуки хоть помирай...
Я выложил на тумбочку бабушкины ватрушки, и он довольно потер ладошки:
- Ну, теперь дело на поправку пойдет! Передай Марье Семёновне мое огромное спасибо и скажи ей, чтобы ждала меня в воскресенье к ужину. Я здесь долго не задержусь. Мне работать надо…
Когда я уже собрался уходить, он неожиданно попросил:
- Сережа, сходи, пожалуйста, по этому адресу и узнай, как там дела…
Он протянул мне небольшой листок бумаги, и я заметил, как дрожит его рука.
- Там живет девушка, о которой я тебе говорил… Её зовут Светлана… Если ей что-то надо, запиши это и передай ребятам из моей группы.
-Я и сам могу ей помочь. Например ,накормить её кашей, напоить чаем и прокатить на коляске по Большому проспекту.
- Так ты, оказывается, всё уже знаешь…
- Да, отец мне рассказал. И я думаю, что он уже организовал для неё необходимую помощь. Не беспокойся, всё будет хорошо…
Выйдя из больницы я позвонил из автомата отцу и сообщил ему, что иду навестить Сашину подругу.
- Не надо, - ответил отец. – я уже отправилк ней твою бабушку и двух студентов. А с завтрашнего дня у неё будет дежурить постоянная сиделка. А ты выбери время, когда сможешь навестить в больнице своего друга…
Но на следующее утро отцу позвонили и сказали, что Саша умер…
Его похоронили на Смоленском кладбище в сумрачный и холодный день. Падал скупой весенний снег, не было ни речей, ни венков. У могилы стояли Сашины однокурсники и вся наша семья…
Его родные из Юрьевца известили нас телеграммой, что приехать не могут..
Спустя три дня после похорон, когда я пришел домой из университета, отец встретил меня в прихожей и сказал:
- Не раздевайся, мы пойдем сейчас в общежитие.
- Зачем? – спросил я.
- Надо забрать все работы Александра, что остались в его мастерской.Я думаю, что среди этих набросков есть уникальные вещи, которые можно поместить в нашем музее.
Комендант общежития сопроводил нас в мезонин, открыл запертую дверь Сашиной мастерской, включил там свет и сказал:
- Эту студию уже другому студенту отдали. Завтра он в ней работать начнет. Наверное, рад будет, что здесь уже всё готово для работы.
Посреди комнаты сиротливо стоял мольберт с чистым, без единого мазка холстом, ящички с красками грудились на полу, на подоконнике были аккуратно разложены кисти и мелки…
Действительно, всё было готово к работе, не хватало только художника…
И вместо Саши завтра сюда придет другой…
Отец внимательно оглядел мастерскую и спросил коменданта:
- Вы ничего не выносилит из этого помещения?
- А здесь много всякого хлама было, - ответил тот. – Кое-что я студентам отдал, что может им пригодиться. Например, рейки для подрамников, обрезки чистых холстов. А те, что были уже замалёваны, сжёг…
Отец гневно посмотрел на него, но не сказал ни слова.
Когда мы вышли из общежития, отец прислонился к мокрой стене и закурил.
Потом глухо, словно сквозь слёзы, сказал:
- Никогда не прощу себе, что не забрал тогда у Александра эскиз его «Блудного сына»… Ведь эту картина он мог писать и без него, потому что она была в его памяти всё послевоенное время… А этот недотёпа сжёг его как «замалеванный» кусок холста. Хотя и он ни в чем не виноват: в любой мастерской можно найти сотни обрывков загрунтованных холстов, о которые просто вытирают кисти…
На следующий год я узнал, что Светлане в Москве сделали операцию, она начала ходить и поступила в Академию. Больше я о ней ничего не слышал, так как по окончании университета уехал по распределению в заполярный поселок Диксон, где работал сначала учителем в школе, а затем редактором районнойгазеты.
Сейчас я уже на пенсии и живу в родном Ленинграде, ныне уже Санкт-Петербурге, в той же квартире в Академическом переулке. У меня большая семья: жена, три сына, два внука и две внучки. Они часто приходят в мою комнату и с интересом рассматривают копию картины Рембрандта, которая висит у меня над кроватью. Я рассказываю им притчу о блудном сыне и говорю,что эту копию сделал мой друг, студент Академии художеств Саша Юрьев. Но о том, что он хотелнаписать свою дипломную работу на эту же тему, но не успел, я им не говорю. Потому что они спросят, чем же Сашаина картина отличалась от полотна Рембрандта, а мне объяснить это будет очень трудно и больно.