Ниже приведена глава из романа "Аккорд"
Однажды вечером незадолго до своего дня рождения она, не дожидаясь, когда истает жар приятного безволия нашей очередной близости, потушила ночник, слилась с гаснущими июльскими сумерками, и я услышал:
- Я тебе сейчас кое-что расскажу, а дальше ты сам решай...
- Иди ко мне, - протянул я к ней руку. - Люблю, когда ты бормочешь у меня на груди...
- Нет, я... мне... я... лучше здесь... – замялась она и, скорбно пошмыгивая, поведала историю, которую я, отбросив спотыкливую пунктирность, многоточивые паузы и натужные эвфемизмы, привожу здесь в афтершоковом, домысленном виде (против ее слова – десять моих). Да помогут мне законы синтаксиса и авторитетное жюри падших ангелов постичь логику ее безумной выходки!
...Это случилось через полтора месяца после развода. Ей тогда было ужасно тоскливо и одиноко, и все время хотелось выть. В субботу четырнадцатого июня, во второй ее половине я должен был везти родителей и сына на дачу, и она, не желая меня видеть, оделась теплее и отправилась, куда глаза глядят. Было по-осеннему прохладно, пасмурно и уныло - совсем как у нее на душе. Бесцельным ходом добралась до Арбата и в поисках темного места зашла в "Художественный". Там показывали "Фанфан-тюльпан", и она, купив билет, взяла кофе и уселась в уголке. Он робко подсел и смущенно поздоровался. Молодой, опрятный, симпатичный. Она ощетинилась, хотела пересесть, но он торопливо и умоляюще попросил: "Пожалуйста, не уходите! Я только хочу полюбоваться вами вблизи! Никогда не встречал более красивой девушки!" В досаде она огляделась – пустых столиков уже не было, и ей волей-неволей пришлось остаться. Он пожаловался на прохладное начало лета и заговорил о "Матрице", продолжение которой только что вышло и мало ее интересовало. Говорил и не сводил с нее восхищенных глаз. Она молчала, и когда он назвался и спросил, как зовут ее, на секунду задумалась и ответила - Катя. В полупустом зале он попросил разрешения сесть рядом. Она разрешила и весь сеанс следила, чтобы он невзначай не коснулся ее локтем или плечом, так как он пользовался малейшей возможностью щедрого на простоватые эмоции фильма, чтобы обратить к ней улыбчивое лицо. В какой-то момент она вдруг физически ощутила, как солидарные эмоции и сообщница темнота все глубже затягивают ее в воронку случайного, ранее незнакомого ей знакомства. Она представила незатейливое продолжение и запаслась необидной иронией на тот случай, если он попросит номер ее телефона. Когда вышли из кинотеатра (впереди она, позади на птичьих правах парень), и она приготовилась бросить улыбчивое "Спасибо за компанию", он опередил ее предложением погулять. Она смутилась, хотела резко отказать, но вдруг подумала: а что, собственно, такого? Она, слава богу, свободна, и ничто не помешает ей поставить точку там, где она захочет! Мысль наполнила ее неведомой ранее отвагой, и она согласилась. Под его неутомимый речитатив они вышли на Новый Арбат и, не доходя до Садового кольца, зашли в кафе, где у нее впервые за долгое время обнаружился аппетит. На слова в отличие от него была скупа и за себя заплатила сама.
Оказалось, что ему от роду тридцать, разведен, живет один и работает по свободному графику. Увидев ее, прекрасную и одинокую, он стал ждать, когда объявится ее спутник, пока не убедился, что она одна. Успел опередить некоего невзрачного мужичонку, чье намерение присоединиться к ней выглядело как оскорбление, и вот теперь смотрит на нее и глаз не может отвести. Что ж, лестное внимание молодых мужчин не было ей в новинку. Она снисходительно слушала и ждала, что он, не доверяя кольцу, спросит, замужем ли она, и когда он спросил – подтвердила. Для приличия посидела еще немного и сказала, что ей пора. Выйдя из кафе, собралась решительно распрощаться, но тут парень (кстати, ростом всего на вершок выше нее и с густыми, красивого каштанового оттенка волосами) отчаянно покраснел и сказал: "Ради бога, Катенька, не поймите меня превратно, но что если я приглашу вас к себе?" От такой неслыханной наглости она оторопела, а придя в себя, задохнулась от возмущения: да как он смеет?! Она что, похожа на скучающую шлюху?! Хотела развернуться и гордо удалиться, но вдруг из глубины прорвалось и разрослось крамольное: а почему нет? Вот возьму и пойду всем назло! Сколько можно прозябать! Хватит, надоело! Ей давно уже нужен безумный поступок, чтобы им как пинком распахнуть дверь в будущее! Это даже хорошо, что ему тридцать! При такой разнице между ними ничего, кроме секса быть не может! - неслись ошалелые мысли. И последняя, злобновато-прищуренная: отомщу, успокоюсь, а потом вернусь к нему (то есть, ко мне) и заведу любовника!
В удушливом волнении она отвела глаза и чужим голосом спросила, где он живет (к черту на кулички ехать не собиралась). "Здесь, в Кривоарбатском!" - махнул он рукой в глубину Арбата, и они двинулись к нему. Пока шли, он о чем-то смущенно и беспорядочно говорил, а она отводила глаза и чувствовала, как жаркий стыд испепеляет щеки. Несколько раз порывалась остановиться и сказать, что передумала, но какая-то гибельная тяга, противиться которой не было сил, влекла ее все дальше и дальше. Они поравнялись с аптекой, и она вдруг с ужасом услышала, что просит его позаботиться о презервативах. Он кинулся в аптеку, а она в безвольном смятении приложила к полыхающим щекам холодные ладони, твердя себе, что сошла с ума. Он вернулся, запыхавшийся и возбужденный, и они двинулись дальше.
В тесной прихожей он помог ей снять куртку и подсунул фасонистые тапочки. Чтобы оттянуть время она попросила чай. Он побежал на кухню, а она прошла в ванную, где не глядя на себя в зеркало, вымыла руки. В конце все же не удержалась и взглянула: оттуда на нее смотрело чужое бледное лицо. Сердце толкнулось в горло, и она поспешила на кухню. Там, как и в ванной царил опрятный порядок. Парень уставил стол сладостями, налил ей чай и, покраснев, попросил разрешения удалиться, чтобы поменять постельное белье. Сгорая от стыда, она молча потупилась, и он убежал. Сдерживая мелкую дрожь, она выпила густой чай и, не дожидаясь приглашения, пошла на поиски хозяина. Парень нашелся в одной из двух комнат. В ней дверь располагалась напротив окна, между ними внушительных размеров кровать без задней спинки, одинаково пригодная для акробатических номеров и вольной борьбы, напротив кровати - широкий и плоский зеркальный шкаф, справа от шкафа - мини-комод с телевизором, над ними - настенные часы, на полу ковер, по бокам кровати - ночные столики. По одну сторону двери – кресло, по другую - необязательный стул. И доминанта спального пространства: изрядных размеров картина над кроватью. На ней вызывающе сочно и сладострастно переливалась буйными красками розетка мякотных, розовато-кремовых лепестков с погруженным в них толстым, копьевидным пестиком – двусмысленный образ, который непременно смутит благовоспитанное и подстегнет распущенное воображение. В общем, не келья монаха, а альков ловеласа, где вместо распятия – символы плотского соблазна, вместо воздержания – удовольствия и где ее неприкосновенность и честь - вне закона. Она вдруг почувствовала себя на пороге события, пагубным значением сравнимого с насильным лишением девственности. Глухое волнение окатило ее. Пройдя к окну, она обхватила локти и мятущимся взглядом стала наблюдать за нервной ловкостью, с какой парень облагораживал белый эшафот ее благонравия. Закончив, он подхватил мятое белье и исчез, а вернувшись, выжидательно уставился на нее. Она попросила какую-нибудь рубашку. Он раздвинул шкаф, она выбрала траурный темно-коричневый цвет, подошла к креслу и велела задернуть шторы. Он бросился исполнять, а она, повернувшись к нему спиной, стащила с себя джинсы, блузку и джемпер, после чего скинула лифчик, набросила рубашку, застегнулась на все пуговицы и подвернула рукава. Стоя зачарованным столбом, парень не сводил с нее глаз. Распустив сухой ворох волос, она легла, натянула на себя одеяло, сняла под ним трусы, сунула их под подушку и затихла, вся во власти мелкой студенистой дрожи. Парень суетливо обнажился, раскатал презерватив, и на секунду его кривой гладкий хоботок мелькнул в размытых щелочках ее смеженных ресниц. И тоскливая мысль: господи, еще немного и незнакомый, ничего не ведающий о ее страданиях мужчина станет возить горячими ладонями по ее покорной наготе, совать в нее пальцы, а потом навалится, проткнет и надругается над ее обморочным стыдом! А после, лежа рядом и сменив заискивающий тон на покровительственный, будет донимать самодовольной чушью, а она будет молчать и ждать, когда он наговорится и навалится снова, а потом еще и еще – чем больше, тем лучше, ведь она сюда за тем и пришла. Когда же пресытится – сунет ей такие же измятые как она купюры и выставит за порог. И будет прав, потому что ее поведение к лицу только шлюхам! От взметнувшегося отчаяния стиснуло горло и заныл живот...
Ее неровное бормотание заплеталось, натыкалось на нескромные подробности, обтекало их и увязало в паузах. Оцепенев в предчувствии беды, я ждал, что она вот-вот скажет: "И здесь я не выдержала и убежала", потому что до этого места она еще могла убежать.
...Парень залез под одеяло и потянулся к ее губам – она отвернулась. Его рука легла ей на грудь - она молча ее отстранила. Тогда парень откинул одеяло и встал на колени, подставив ей себя голого и крайне возбужденного. Не зная, куда девать глаза, она одернула рубашку, но он развел ее слабые руки, заголил бедра и уставился на то, чего никто кроме меня и Ивана не видел. Она вдруг услышала свое сердце и в следующую секунду обнаружила чужие губы у себя в паху. Оттолкнув их, она сдавлено воскликнула: "Не надо так делать!" Помедлив, парень встал над ней на четвереньки и плотно накрыл ее собой. Ощутив его горячую, страждущую тяжесть, она уперлась ладонями ему в грудь и попыталась отстранить, но он мертвой хваткой вцепился снизу в ее плечи, сковал локти, придавил грудью руки и подставил ей красное лицо с неподвижными, жадными зрачками. Незнакомая паника внезапно окатила ее широкой волной. Ей захотелось вырваться, и она попыталась, но лишь беспомощно задергалась, жалобно и торопливо выговаривая: "Подожди, не надо, пусти, я не хочу, слышишь, не хочу, отпусти! Ну, отпусти, кому говорю!.." Не обращая внимания на ее жалкие потуги, парень нетерпеливыми коленями растолкал ей до потери грациозности ноги и зверским поцелуем заткнул рот. Она мотнула головой – ей удалось освободиться, и она, судорожно корчась, запричитала: "Ну, прошу тебя, ну, пожалуйста, отпусти, ну, пожалуйста!.." В ответ он гладким наконечником нащупал в ней брешь и с тугой распирающей силой вторгся в нее. Она громко ахнула и завозила пятками. Он припечатал ей бедра и короткими кроличьими тычками пошел продираться ко дну. От сухой напористой боли она задергалась и заскулила. Он поймал ее губы. Она мотнула головой – он за ней. Он ловил – она уклонялась, она уклонялась – он ловил, и так до тех пор, пока до нее не дошло, что ее уже с минуту напористо и жадно насилуют, верша то роковое и ужасное, что отныне лишит ее благочестия и гнилозубым укором будет грызть до конца дней. Выпростав с груди ладони, она спрятала в них лицо и, страдая от стыда и унижения, заплакала. Лежала, заливалась беспомощными слезами, а подпахивающий незнакомым одеколоном гондольер жарко целовал ее руки и гибким упругим шестом энергично толкал ее беспризорную лодочку вперед, отчего она с каждым толчком, с каждым стонущим выдохом уплывала от меня все дальше и дальше, и раскидистый, чуткий как паутина матрац отзывался на ее позор злорадным, волнистым оханьем…
Невидимый гипнотизер громко щелкнул пальцами перед моим незрячим лицом: я очнулся и понял, что мне снова изменили. Разом обессилев, я хотел лишь одного - чтобы она прекратила эту пытку, но ее голос, ставший частью моей тупой сердечной боли, пощады не знал.
...Так и плыла по волнам позорного безволия, желая, чтобы плаванье поскорее закончилось. Не тут-то было: слившись с ней в двуединое целое, парень замысловатым вилянием бедер мало-помалу растолкал, раздышал и увлажнил запущенные стенки ее валгаллища (слагалища корневища и влагалища, гнездовища огневища и пожарища, семявместилища и нерестилища), и она вдруг с удивлением обнаружила, что в ней все яснее маячат контуры плотской бури. Парень ослабил ухватистый напор, и она, перестав плакать, отняла от лица ладони и отдалась нарастающему волнению. Неожиданно рассудок заволокло туманом, и она, закатив глаза, задышала громко и часто. Парень с пыхтящим крейсерским упрямством толкал ее через волны на обманный свет маяка. Свет становился все ближе, все ярче, все опаснее, пока не ослепил ее, отчего она, ослепшая, напоролась подводной частью на рифы и до основания содрогнулась, возвестив о столкновении некрасивым сдавленным стоном. Цепляясь за парня, как за обломок кораблекрушения и жалобно сетуя, она последовала за ним, и он дотолкал ее до второго, потом до третьего, а за ним до четвертого оргазма - общего и до неприличия громкого…