Глава 135
Поскольку письмо не было запечатано, д’Артаньян заглянул в него, чтобы узнать имя узника, которого ему было велено доставить. Едва лишь он прочёл имя графа де Рошфора, холодный пот прошиб его, а в голове возникла череда имён, первым из которых было имя Констанции. Затем он вспомнил о Миледи, и, наконец, о «Незнакомце из Менга», как он называл Рошфора до тех пор, пока судьба не сообщила ему его истинное имя.
«Теперь это человек в полной моей власти, — подумал он. — Я мог бы пристрелить его, сказав кардиналу, что заключённый убит при попытке к бегству. Мои мушкетёры не выдали бы меня. Но вздор! Разве достойно убивать человека, который полностью в твоей власти? Лет двадцать тому назад я бы дорого заплатил за такую возможность, пока ещё воспоминания о Констанции не позволили бы мне рассуждать о том, что достойно, а что не достойно в отношении этого врага! Я постарел, должно быть! Теперь я сам себе – Атос! Надо же! Офицер руководствуется принципами морали! Впрочем, по совету Арамиса я трижды нанёс ему весьма болезненные раны, каждую из которых ему приходилось залечивать не менее полутора месяца! Нанёс бы и ещё две или три, но надоела эта игра в кошки-мышки. Когда знаешь, что противник слабей тебя, мысль о дуэли с ним становится противной. И правда, пора бы уже мне простить его! Ведь он попросту служил своему начальнику, как мы служили своему. Ему судьба назначила Ришельё, а нам – де Тревиля и Деззесара! Каждому – своё. Стоит ли из-за этого враждовать всю оставшуюся жизнь? Надо было убить его на третьей дуэли, зря я послушался Арамиса! Решено, буду держаться с ним как с незнакомцем».
По прибытии в Бастилию д’Артаньян вручил ордер коменданту, каковым был господин дю Трамбле, брат отца Жозефа, друга и наставника кардинала Ришельё, уже давно умершего.
Когда Рошфора привели, узник и командир конвоя встретились глазами, оба сделали вид, что не знакомы, или не узнали друг друга.
Лейтенант жестом пригласил Рошфора следовать за собой, узник спокойно повиновался.
— До свидания, господин д’Артаньян! — воскликнул дю Трамбле.
— Не раньше, чем после смерти, — ответил капитан. — Но лучше бы ещё позже!
Дю Трамбле лишь улыбнулся, поскольку уже привык к подобным шуткам от людей, покидающих его, и прекрасно знал, что со многими из них он ещё свидится, либо в качестве конвоирующих, либо в качестве конвоируемых. Эти два состояния столь близки друг к другу, что люди, порой, даже не замечают, как переходят из одного из них во второе.
Усадив Рошфора в карету, д’Артаньян и сам занял место напротив него, объяснив своим конвойным, что таково предписание. Впрочем, он это сделал скорей для Рошфора, чем для солдат, которые привыкли слепо повиноваться своему лейтенанту, не задавая лишних вопросов.
Когда карета тронулась, д’Артаньян произнёс почти забытую фразу.
— Боже мой! — сказал он. — Незнакомец из Менга, чёрт его подери! Когда-то в погоне за вами я наскочил на целых три дуэли, и лишь чудом меня не убили на них.
— И убили бы, если бы вам не помешали гвардейцы кардинала! — ответил Рошфор, после чего повернулся лицом к д’Артаньяну. Лицо его было серьёзным, но во внешних уголках глаз предательски собрались морщинки, изобличающие его шутливое настроение.
— Славная шутка, с учётом того, что это правда! — расхохотался гасконец. — Выходит, что с самого начала я обязан жизнью господам гвардейцам кардинала?
— Не только жизнью, но и дружбой с тремя великолепными мушкетёрами, — подтвердил Рошфор. Я встречал людей, для которых дружба важней жизни, так что и это тоже не мало.
— Чёрт побери, вы правы, Рошфор! — воскликнул д’Артаньян.
Ему мучительно захотелось обнять Атоса, от которого неизменно пахло порохом и бургундским, Портоса, от которого пахло жареным луком, жареной дичью и порохом, и Арамиса, от которого пахло кёльнской водой и опять-таки порохом.
В сердцах д’Артаньян протянул руку Рошфору, который её с удовольствием пожал.
— Прочь старую вражду, лейтенант! — воскликнул он. — Даже если завтра вы будете командовать моим расстрелом, я вас заранее прощаю.
— Я не командую казнями, — ответил д’Артаньян. — И к тому же Мазарини никого не казнит.
— Наверное, ему прекрасно известно, что быть заточённым в Бастилии, не зная причин этого заточения, может быть гораздо хуже, чем быть расстрелянным? — спросил Рошфор.
— Я бы не рискнул оспаривать это, — ответил д’Артаньян. — Так вы, действительно, не знаете, за что вас посадили?
— Понятия не имею! — ответил Рошфор.
— Может быть, вы слишком активно проявляли нелюбовь к нынешнему кардиналу? — спросил д’Артаньян.
— Насколько активными должны быть такие проявления, чтобы за них человека упекли в Бастилию без предъявления вины и объявления срока заточения?
— В разные времена – по-разному, — философски ответил д’Артаньян. — Во все времена если не хочешь любить того, кто может тебя посадить в Бастилию, то лучше не люби себе его где-то в одиночестве, без свидетелей. А уж если любишь, как вы любили Ришельё, то люби его явно, наглядно и действенно. Но никак не наоборот.
— Но в таком случае в Бастилии или других крепостях уже сидело бы половина Франции! — воскликнул Рошфор.
— А кто вам сказал, что это не так? — возразил д’Артаньян с улыбкой. — Или что это не произойдёт в некотором обозримом будущем? Вы пересчитывали, вели наблюдения? В том месте, откуда я вас везу, информации об этом не было!
— Неужели всё так плохо? — удивился Рошфор.
— Да нет же, я шучу, конечно, — ответил д’Артаньян. — Однако герцог де Бофор…
— Бофор? Неужели? — удивился Рошфор.
— А что – Бофор? — переспросил д’Артаньян. — Разве я вам что-то сказал про него?
— Нет, конечно, просто я сам с собой разговариваю, — ответил Рошфор и кивнул с пониманием.
— Однако, вы напрасно печалитесь! — воскликнул д’Артаньян. — Если вас везут из Бастилии в Лувр, вы должны признать, что эта дорога намного приятней и перспективней, чем обратная дорога из Лувра в Париж. Вполне вероятно, что обратной дороги не будет вовсе! Быть может, вы стали нужны кардиналу?
— Если предложение стоящее, я, пожалуй, на него соглашусь, — весело ответил Рошфор.
— Что вы называете стоящим предложением? — осведомился д’Артаньян.
— Ну, хотя бы такое, которое начинается со слов «Отныне вы свободны, господин де Рошфор», — ответил граф. — Собственно, остальное уже не столь важно.
— В наше время всё возможно, — ответил д’Артаньян. — Возможно даже и такой поворот дел, что Мазарини первым приказом для вас распорядится отвезти меня на ваше место в Бастилию.
— Вы что же, знаете за собой какую-то вину? — удивился Рошфор.
— Нет, конечно! — ответил д’Артаньян. — Но ведь и вы не знали и не знаете за собой никакой вины, по вашим словам, что не помешало вам попасть в Бастилию и отсидеть в ней целых… Сколько вы сидели?
— Четыре года и три месяца и восемнадцать дней, если считать за один день половину сегодняшнего дня и половину дня моего, и если только меня не вернут обратно, — ответил Рошфор.
— Несколько длинновато, — согласился д’Артаньян. — В особенности, если учесть, что набор развлечений в этом заведении не слишком разнообразный.
— Да, не слишком разнообразный, — подтвердил Рошфор. —Размышления, рассматривание стен и потолка, а также придумывание ругательных прозвищ для итальянца. Рифмовать я не умею, писать на стенах ленюсь, так что на этом – всё.
— Не отчаивайтесь, что-то подсказывает мне, что скоро ваша судьба изменится в лучшую сторону, — солгал д’Артаньян, желая подбодрить старинного врага, к которому уже не питал ни тени вражды.
— Благодарю за эту ложь, которая дарит каплю надежды, — ответил Рошфор. — Обещаю вам, что если судьба пошлёт мне свободу, я отблагодарю вас, а если выпадет что-то плохое, я не буду делиться этим с вами.
— Чрезвычайно благородно с вашей стороны, граф, — ответил д’Артаньян. — По рукам! Если Мазарини сделает вас маршалом, вы возьмёте меня к себе генералом.
Тут оба собеседника расхохотались, после чего заметили, что уже почти прибыли в Лувр.
Я не буду пересказывать разговор Рошфора с Мазарини. Рошфор несколько раз пересказывал его Атосу, так что Гримо слышал и записал этот разговор вполне точно.
Мазарини узнал от Рошфора, что д’Артаньян – отважный воин, что у него имеется три столь же отважных друга, которых предпочёл не называть по именам, после чего намекнул графу, что он сидит за то, что отказался поехать в Брюссель по делам Королевы, что на самом деле напомнило ему, что он отказался тайно ехать в Брюссель по делам Мазарини в качестве его шпиона, поскольку опасался, что его узнают и разоблачат. Мазарини намекнул Рошфору, что он может получить свободу, если согласится верно служить ему. Когда Рошфор узнал, что эта служба будет состоять в том, чтобы сторожить герцога де Бофора, чтобы он не ускользнул из крепости в Венсенне, Рошфор решительно отказался, сообщив, что считает себя другом де Бофора.
— Но у того, кто согласился служить Королю, не должно быть иных друзей, кроме друзей Короля, как не должно быть и иных недругов, кроме недругов Короля! — воскликнул Мазарини.
— А приказы мне будет отдавать Король или вы, монсеньор? — бестактно спросил де Рошфор.
«Незачем было вытаскивать этого старого болвана из Бастилии, — подумал Мазарини. — Следует его оставить там навсегда».
Мазарини раздражённо позвонил в колокольчик, после чего в комнату вошёл его секретарь Бернуин.
— Наш гость нуждается в отдыхе, — сказал он. — Дорогой Бернуин, распорядитесь, чтобы ему была предоставлена отдельная комната.
«В Бастилии» — добавил он одними губами, глядя в глаза Бернуину.
Одновременно с этим жестом он извлёк из кармана ордер, предусмотрительно заготовленный им заранее в ожидании Рошфора, и вручил его Бернуину.
Бернуин с пониманием поклонился и вышел, чтобы позвать конвой.
Увидев, что его ведут в ту же самую карету с таким же конвоем, Рошфор повеселел. Он решил дождаться, когда карета проедет по рыночной площади, после чего призвать толпу на ней себе в помощь, сообщив ей, что он – жертва произвола Мазарини. Его план, как мы знаем, удался на славу. Кроме того, в толпе, которая напала на конвой, чтобы освободить Рошфора, оказался Планше, который её и возглавил. Узнав Рошфора и припомнив, что мы с ним говорили об этом человеке, он не только предоставил ему убежище, но ещё и свёл его со мной и с Атосом.
Когда я узнал от Рошфора, что Мазарини предлагал ему стеречь герцога де Бофора, и что Рошфор отказался, я высказал своё удивление и возмущение.
— Зачем же вы отказались?! — воскликнул я. — Если бы Мазарини поручил вам охранять герцога де Бофора, наш замысел устроить его побег легко удался бы! Лучшего и желать нельзя было!
— Я, вероятно, сглупил, — согласился Рошфор. — Но не мог же я знать, что в таком деле у меня будут такие соратники как вы!
— Если бы Мазарини поручил мне охранять Бофора, я устроил бы его побег вовсе без помощников, — ответил я.
— И нарушили бы тем самым присягу? — спросил Атос.
— Вовсе нет! — возразил я. — Я присягал бы только Королю!
— Но Король – дитя, страной правит Королева, вам следовало бы присягать, как минимум, и ей тоже, а ведь приказ об аресте Бофора подписала она! — уточнил Атос. — Нет, Арамис, вы этого не сделали бы! Служба Королеве сделала бы невозможным ваше участие в освобождении Бофора!
— А нашим слугам позволено обманывать тюремщиков? — спросил я.
— Наши слуги – не дворяне, и они не приносят присягу, — ответил Атос.
— Следовательно, простолюдинам разрешено предательство, а дворянам не разрешена военная хитрость? — уточнил я.
— Да, мой друг, да, — ответил Атос.
— Положительно, Атос, вы неисправимы! — воскликнул я. — Заговор – это та же война, а на войне все средства хороши. Почитайте хотя бы «Стратегемы» Секста Юлия Фронтина!
— Вы читали Фронтина? — удивился Атос.
— Я стащил эту книгу у д’Артаньяна на память перед нашим расставанием, — признался я. — Правда, я тут же признался в этом ему, но он, узнав об этом, подарил мне её, сказав, что не нуждается в ней, поскольку выучил уже её наизусть. В самом деле она была зачитана до дыр, и вся испещрена пометками и комментариями.
— И вы также выучили её наизусть? — спросил Атос.
— Не совсем, — попытался солгать я, но встретив острый взгляд Атоса, признался. — Да, я выучил наизусть не только её, но и пометки д’Артаньяна, которые считаю весьма остроумными.
— В этом случае вы помните, что там в четвёртой книге, имеется четвёртая глава, называемая «О справедливости», — сказал Атос. — В ней говорится, что справедливостью и благородством иногда можно достичь большего, чем коварством и обманом врага.
— Тогда и вы должны помнить, что эта глава содержит всего лишь два примера, тогда как другие главы приводят до полутора десятков примеров, так что среди примерно шестидесяти десятков глав эта глава – самая маленькая, несущественная, — ответил я. —Примеров эффективности вероломства в этой книге около тысячи. А примеров полезности благородства только два.
— И что же в них говорится? — спросил Атос.
— Извольте, — ответил я. — Первый пример рассказывает о предательстве учителя, который вывел детей из осаждённой крепости под предлогом прогулки, после чего предложил их осаждающему военачальнику, Камилу, сообщив, что с такими заложниками они смогут требовать от осаждённых любого выкупа, в том числи и заставить их сдаться. Камил возмутился такому вероломству и велел детям розгами гнать учителя обратно в крепость для наказания от своих сограждан. Осаждённые восхитились справедливостью и великодушием Камила и согласились сдаться на мягких для них условиях.
— Прекрасный пример! — подтвердил Атос.
— Второй пример рассказывает о том, как к римскому полководцу Фабрицию прибыл личный врач царя Пирра с предложением отравить царя за приличное вознаграждение. Фабриций разоблачил этого изменника перед Киром, что послужило причиной заключения между Фабрицием и Киром соглашения о союзничестве.
— Всего лишь два примера, вы говорите? — спросил Атос. — А мне кажется, что эти два примера благородства стоят всей тысячи примеров полезности коварства! Согласитесь, победа, достигнутая благородством – это самое главное дело в жизни, после чего можно спокойно умереть. А победа, достигнутая коварством, это то, о чём и вспомнить-то будет противно!
Я не стал спорить с Атосом, хотя и не согласился с ним. Я вспомнил, как Клавдий Нерон, победивший пунийцев пот предводительством Гасдрубала, бросил голову Гасдрубала в лагерь Ганнибала, в результате чего в Ганнибал, сражённый горем об убитом брате не смог эффективно командовать, что принесло Клавдию Нерону победу. Этот жест сэкономил много сил, времени, позволил спасти от ненужной гибели множество солдат с обеих сторон. Конечно, Атос не одобрил бы такой метод. Ему необходимо воевать «в белых перчатках», уведомляя врага о каждом своём намерении. Никогда граф де Ла Фер не станет не только маршалом или генералом, но даже и капитаном. С такими манерами на войне делать нечего.
(Продолжение следует)