Глава 134
Кардинал Мазарини, сорокасемилетний мужчина, на год моложе Королевы Анны, сидел в своём кабинете и мучительно размышлял. Против него и Королевы поднималась волна недовольства в народе, которую уже невозможно было не заметить, и совершенно немыслимо было бы игнорировать. Необходимо было нанести упреждающий удар. Эту волну следовало раздробить сначала хотя бы на две, затем ещё мельче – на четыре, на восемь и так далее.
— Впрочем, четырёх достаточно, — сказал Мазарини сам себе так тихо, что его никто не мог бы подслушать. — Даже четверть всей нации – это уже не большинство, и если она, эта четверть, не начнёт обрастать сочувствующими, словно снежный ком, то с ней легко справиться. «Разделяй и властвуй». Эта мудрость стоит того, чтобы повторять её ежедневно! Вместо этого, кажется мы с Анной уже допустили оплошность. Вместо того, чтобы разделять, мы позволили объединиться таким силам, которые, казалось бы, не должны были объединяться ни при каких обстоятельствах. Подумать только! Принцы крови объединяются с чернью против своей законной Королевы и регентши, против юного Короля Людовика XIV!
Мазарини хотел ещё добавить «против своего первого министра», имея в виду себя, но не стал произносить этого даже шёпотом, наедине с самим собой. Слишком болезненной была эта мысль.
Ему ставили в вину то, что он – иностранец! Подумать только! Как будто бы Королева не иностранка! Ведь она принадлежит семейству ненавистных Габсбургов, и именно она защищает Францию и французов от тирании своего семейства, владеющего Великой Римской империей, то есть Испанией, Италией, Германскими государствами и обеими Голландиями! Она противостоит даже собственному брату, и только лишь потому, что это он, Мазарини, научил её так поступать. Два иностранца, правящих королевством, являются самыми горячими патриотами Франции, подрастает будущий монарх, юный Король, который, в сущности, тоже на три четверти иностранец! Почему эта негодная чернь оценивает человека не по поступкам, а по происхождению?
— Принцы, герцоги и пэры, маршалы и маркизы, графы и бароны, дворяне, промышленники и торговцы, крупные землевладельцы, священнослужители, горожане и селяне, — продолжал тихонько рассуждать Мазарини. — Весьма значительная часть всех этих сословий сплотилась вокруг идеи свержения первого министра. Кто-то пишет памфлеты против кардинала и распространяет их в народе. С этим надо кончать! Великий Ришельё за подобные памфлеты отправил бы всех в Бастилию, и тех, кто их пишет, и тех, кто их читает! А тех, кто рассуждает, попросту казнил бы! И никакой смуты! Ришельё казнил Монморанси, и никто не посмел пикнуть! А я всего лишь временно – ненадолго! – задержал герцога де Бофора, который ведь явным образом покушался на убийство, он открыто готовился нанять убийц для меня! И чем это кончилось? Поднялся такой шум, будто бы я казнил целый десяток принцев! Да ведь и не я его посадил! Приказ подписан Королевой! Видите ли, я повысил налоги! Разве это сделал я? Обращайтесь с претензиями в ваш обожаемый парламент! Хотя он и состоит из ослов, даже они понимают, что нельзя вести войну без денег, а деньги в казну поступают только из налогов! Так чего же вы от меня хотите? Или вы предлагаете заключить мир? Глупости! Не выйдет! Как только окружающие нас страны почувствуют, что нам не хватает денег на войну, они нас попросту съедят! Да-да, съедят со всеми потрохами! Север страны отойдёт Голландии, северо-запад – Англии, Юг – Испании, восток – Германии. Только и всего! И останется от Франции лоскуток, меньше герцогства Анжуйского! Вы этого хотите, господа бунтовщики?
Необходимо их поссорить. Королева, конечно, права, что следует привлекать на свою сторону как можно больше друзей, но что это за друзья, которые остаются друзьями лишь до тех пор, пока получают регулярное жалованье, или пока надеются на что-то ещё более весомое? Жалованье начинает казаться недостаточным, надежды уже не в полной мере удовлетворяют таких друзей, они требуют всего и немедленно! А где взять это «всё», если идёт война, и денег не хватает на самое необходимое – на оружие, на порох, на фураж! Даже жалованье солдатам можно на какой-то срок задержать, но нельзя задержать питание солдатам, корм коням, порох и пули ружьям и мушкетам! Если бы мы наступали, армия могла бы прокормить себя тем, что удастся реквизировать на завоёванных территориях! Но ведь это только на карте легко перенести границу, а на местности всё это стоит крови, пота, пороха и пуль! Римская армия кормила себя сама, пока наступала, и надолго ли ей этого хватило? Наступать стало некуда, и империя развалилась! А куда прикажете наступать в современной Европе? Слава богу, что у нас есть пока ещё великий Конде, который наступает! И есть ещё Виконт де Тюренн. Два полководца, сражающихся за идею, это не мало, но и не слишком-то уж много! Расколоть! Внедрить в их стан авторитетных людей, которые в нужный момент перейдут на нужную сторону! Но где их взять? Помнится мне, что граф де Рошфор очень хотел мне угодить, умасливал меня, чтобы я взял его на службу. Что ж, он весьма недурно послужил Ришельё, как говорят. Разоблачил заговор де Шале! Это дорогого стоит! И ведь был сосем юным! А что же дальше? Кажется, с элементарной задачей не справился. А дел-то было – задержать четырёх мушкетёров по дороге из Парижа в Лондон и обратно! Троих задержали почти на выезде, а четвёртый ускользнул! Знатный, видимо, был пройдоха! Мне бы такого на службу! А имея таких людей десяток, я бы напрочь истребил бы этот проклятый дух оппозиции, занесённый то ли из Англии, то ли из Венеции! Итак, Рошфор. Королева его ненавидит, и правильно делает, но если он верно служил Ришельё, почему бы ему не послужить верно мне? Какая ему разница, как зовут первого министра, кардинала, члена Королевского совета? Ришельё, или Мазарини, какая разница? Ришельё был француз! И что с того? Равальяк тоже был француз! Легче вам от этого? И Жак Клеман был француз! Полегчало?
В этот момент в дверях показался Франсуа де Коменж де Гито, капитан гвардии Королевы и Королевский советник, человек шестидесяти девяти лет.
— Скажите мне, Гито, хорошо ли вам известен граф де Рошфор? — спросил он.
— Мне кажется, что он был предан кардиналу Ришельё, — ответил Гито. — Великий кардинал весьма ценил его. Но в последние четыре года я ничего не слышал о нём.
— Это не важно, ведь я не спрашивал у вас, где он находится, — отмахнулся Мазарини. — Я хочу знать ваше мнение, будет ли это де Рошфор столь же преданно служить мне?
— Я не могу этого знать, монсеньор, — ответил Гито. — Если вы знаете, где его найти, наверное, лучше всего вызвать его и задать этот вопрос ему.
— Благодарю, Гито, если мне понадобится совет относительно того, как мне поступить, я спрошу вашего совета, — постарался как можно мягче ответить кардинал. — Но в настоящий момент я прошу у вас не совета, а сведений относительно того, насколько этот человек надёжный, и может ли он быть верным?
— Этот человек может быть верным, но это не означает, что он будет верно служить вам, — ответил Гито. — Кардинал щедро платил своим особым агентам, а, кроме того, несколько раз оказывал помощь братьям графа. Рошфор стоил недёшево великому кардиналу.
Мазарини поморщился, услышав второй раз про «великого кардинала», что означало, что Гито не считает Мазарини великим, и использует это признак в качестве отличительного.
«Зачем выдумывать прилагательные к именам, когда существуют сами имена? — Подумал он. — Если бы я при нём, имея в виду де Тревиля, назвал бы его Великим Капитаном, каково бы ему было? Ох уж эти французы!»
— Итак, Коменж, вы полагаете, что Рошфор может оказаться мне полезным, — Подытожил Мазарини. Если он не согласится на меня служить верой и правдой, быть может, он способен дать мне какие-нибудь надёжные сведения о других претендентах?
— О какого рода службе идёт речь, монсеньёр? — спросил Гито с оттенком ревности в голосе.
— Не беспокойтесь, речь не идёт о замене вас, ведь вы прекрасно справляетесь со своими обязанностями! — поспешил утешить Гито Мазарини. — Бывают такие дела, которые не станешь поручать Королевскому советнику, но для которых нужен преданный, честный и смелый человек.
— У монсеньора имеются такие люди, —ответил Гито. — Взять хотя бы лейтенанта мушкетёров, господина д’Артаньяна, который сейчас как раз дежурит у ваших дверей.
— Д’Артаньян, говорите вы? — переспросил Мазарини. — Что-то интересное я про него, кажется, слышал краешком уха. Вы не напомните, что это было за дело?
— Если монсеньор собирается беседовать с графом де Рошфором, то я полагаю, что он лучше меня расскажет вам о недостатках этого человека, — ответил Гито. — Я же за ним таковых не знаю, или знаю, но очень ничтожные, о которых и говорить нечего, а достоинства его самые существенные для солдата. Честен, верен, храбр, умён, прекрасно фехтует на всех видах колющего и режущего оружия, также владеет мушкетом, пистолетом, отличный верховой ездок.
— В целом как и все ваши гвардейцы и вы в том числе? — добавил с лёгким оттенком вопроса Мазарини.
— Никак не хуже меня, и уж точно намного выше среднего уровня мастерства, — — ответил польщённые Гито. — Нескольких лучших фехтовальщиков Парижа он победил с лёгкостью.
— Но ведь дуэли запрещены? — удивился Мазарини.
— Дуэли, конечно, запрещены, но стычки с кем же не случались? —ответил Гито.
— Стычки? — переспросил Мазарини. — Ах, да, стычки. Una scaramuccia non е un duello.
— Точно так, монсеньор, — согласился Гито. — Стычка – это не дуэль.
— Благодарю вас, Гито, вы мне очень помогли, — сказал Мазарини. — Будьте так любезны, пригласите ко мне этого самого вашего лейтенанта д’Артаньяна.
Когда д’Артаньян вошёл, кардинал заканчивал писать несколько строк на листке бумаги. После этого он поставил свою подпись и печать и вручил листок лейтенанту.
— Господин д’Артаньян, — сказал он, — немедленно отправляйтесь в Бастилию и привезите оттуда человека, о котором говорится в этом ордере. Возьмите карету с зарешёченными окнами и необходимый конвой, узник не должен сбежать, вы отвечаете мне за него головой.
Д’Артаньян взял письмо, отдал честь, развернулся и вышел из кабинета. Тотчас Мазарини услышал его властный, но спокойный голос:
— Четырех мушкетёров в конвой, карету, моего коня.
Через пять минут кардинал услышал стук удаляющихся копыт и колёс кареты.
(Продолжение следует)