Фото из свободного доступа. На нем очень хорошо видно, как выглядит хлопковое поле до уборки и после того, как по нему пройдет хлопкоуборочный комбайн. А так же видно какие острые края у раскрывшихся коробочек - погибель рукам сборщиков.
«Пусть меня сегодня память унесет в тот туман голубой…» - пели сладкоголосые юноши ансамбля "Голубые гитары". Меня же память уносит к длиннющим грядкам хлопковых полей.
В нашей группе учились 2 парня, чьи школьные годы прошли в России, и первую неделю пребывания на хлопке они каждый день возносили благодарственные молитвы всем богам за то, что в Средней Азии такая сухая и солнечная осень. Через неделю их восторги поутихли. Да, ноги не увязали по колено в размокшей грязи, как в российском Нечерноземье; да, если захотел перевести дух не надо озираться в поисках относительно сухого места – устроился на мешке-фартуке со сбором и отдыхай; да, в бараках не стоит удушающее амбре от сохнущих (и до конца не просыхающих ватников), но… Оказалось, что провести весь день в позиции «буква ЗЮ» с непривычки очень затруднительно, как вариант – можно ползти на четвереньках. Тоже из разряда удовольствий для мазохистов. Горожан-то привлекают на те поля, которые для колхозников уже не представляют интереса.
Сначала на поля выходят комбайны. Но до сих пор не изобретен агрегат, который в состоянии собрать все, до последнего волоконца. Поэтому после комбайнов на поле выходят люди, местные, так как доля почти чистого хлопка в финансовом эквиваленте еще весома. И лишь после колхозников в поля запускают горожан на сбор того, что называется «подбор». Подбор – это растрепанные волокна вперемешку с обломками веток, листьев, мелкими комьями земли.
И ребята уже с некоторым сожалением вспоминали, что вот картофельное поле один раз пройдешь, и больше к нему не возвращаешься, а на хлопковые карты местный бригадир возвращает через неделю-полторы, там раскрылись новые коробочки. Беда в том, что раскрывшихся с каждым разом все меньше и меньше. Соответственно, все меньше и меньше дневной (и без того скудный) заработок.
***
Разумеется, ребята из национальных групп по ежедневному сбору значительно опережали русскоязычных студентов. При норме 100-120 кг подбора, студенты-узбеки, таджики и туркмены сдавали по 200-250 кг. Но и среди них нашелся «электровеник», собирающий по тонне.
Как-то раз на наш стан приехал сам декан. На линейке произнес прочувствованную речь, полную пафоса, а под конец вызвал на всеобщее обозрение рекордсмена. Выхолит невысокий щуплый парнишка, и декан в завершение своей вдохновенной тирады выдает:
- Студенты! Вот ваш товарищ! ВЗГЛЯНУТЬ НЕ НА ЧТО, а как собирает!!!
***
Еще несколько слов о том, кто сколько собирает.
В первые дни у хирмана (место взвешивания сбора) шли ожесточенные споры на тему, чтобы учетчик требовал по 2 телеги. В одну пусть ссыпают содержимое фартуков студентов нац.групп, в другую - из фартуков русскоязычных.
Никто не умаляет навыков и умений коренных жителей региона, и мы без споров и обид признавали бы первенство тюрков и фарси, если бы не одно "но...." Сдаваемый ими подбор был значительно грязнее нашего, хотя и мы не слишком церемонились относительно чистоты. Было несколько обидно осознавать, что за счет нашего, менее замусоренного, выгоду получают "мусорщики".
НЕ раз звучало предложение, что если вторую телегу обеспечить не удается, то пусть учетчик снимает пяток кг с чересчур грязного сбора. Но воз с места не сдвинулся, и единственным выражением недовольства были подколки типа:
- Ребята, где вы на этих светлых сероземах чернозем для "засолки" находите? Поделитесь, ведь одно дело делаем. (Прим. - "Засолка" - добавление в сбор земли для дополнительной тяжести).
Или:
- Ребята, вы с собой агрегат для измельчения гузапаи прихватили? Пожалейте мебельщиков, им же не хватит сырья для мебели. (Прим. - Гузапая - высохшие стебли хлопчатника, обычно темно-бордового или темно-коричневого цвета, использовались для изготовления ДСП и ДВП)
Но подколки и "верблюжьи губы" имели место лишь в первые дни, впоследствии плавно перетекая в мир-дружба-жвачка.
***
Какое же мероприятие во времена СССР обходилось без «Боевого листка»! Название могло быть другим, например, «Вести с полей» или «Вперед и выше», но суть одна и та же. Руководство нашего стана занялось поиском художника среди подопечных. Я как-то неосторожно упомянула, что в школьные года состояла в редколлегии, и этого оказалось достаточно, чтобы выпуск «Боевого листка» мне вменили в обязанность. Хотя я честно предупредила, что красиво писать - запросто, а рисовать – увы! – таким талантом обделена, могу лишь срисовывать. Препода, ответственного за наглядную агитацию, мои умения устроили, и раз в неделю я вместо того, чтобы ползать по грядкам под бдительным оком майора Орлова перерисовывала карикатуры Бидструпа и ваяла злободневные вирши. Так как я, в общем и целом, в норму сбора укладывалась, то в день выпуска «Боевого листка» мне приписывали по 100 кг. Очень даже неплохо!
Но такая лафа была лишь на 3-ем курсе. На 4-ом и 5-ом курсах от самодеятельности решили отказаться и, создав "Боевой листок" в главном штабе, его размножали и копии развозили по станам. Может и неплохо, но эта усредненность успехом не пользовалась, в отличие от тех "Боевых листков", в которых упоминались знакомые имена и фамилии.
***
Первое мое знакомство с оливками произошло там же, на полевом стане. Руководство института организовало сбор посылок от родителей и раз в неделю собранные посылки развозило по станам. Сейчас я уже при всем желании не вспомню кому именно прислали оливки, но ощутила «да это просто праздник какой-то», увидев на общем столе среди расставленных деликатесов мисочку с черными продолговатыми ягодами. (Общий стол - всего-навсего вовремя заныканные новые фартуки, в дальнейшем служащие скатертью; во время трапезы их расстилали на нарах и устраивались вокруг, кто-то поджимал ноги по-восточному, кто-то растягивался на пузе).
Был год, когда мои родители замариновали несколько банок винограда. Мне он так понравился, что я готова была его не есть, а жрать! Но родителям он, как ни странно, по вкусу не пришелся, и они его больше не запасали, невзирая на мои просьбы.
«Маринованный виноград!» - мысленно возликовала и потянулась, чтобы взять пару темных ягодок.
Какими словами описать разочарование, когда вместо ожидаемого пряного сладко-кислого вкуса ощутила во рту нечто терпкое, совершенно не сладкое и не кислое… О душевной травме речь не идет, но не исключено, что из-за обманутых ожиданий я не стала фанатом оливок, и они до сих пор редкие гости на моем столе.
***
Чем ближе день отъезда, тем чаще студенты отлынивали от сбора. Не видели смысла корячиться на опустевших полях. Наберем пару фартуков, чтобы с комфортом устроиться, и сидим, лясы точим, байки травим. Местный бригадир, все чаще и чаще являвшийся с проверкой, орал на бездельников и требовал от преподавателей мер воздействия. Поэтому было устное распоряжение: «Не хотите работать – черт с вами, но прячьтесь так, чтобы вас никто из местных не засек».
В один из таких дней чтобы не нарваться на грубость компания из 7-8 молодых людей ушла в самом прямом смысле «за три поля». А там… За 3-мя хлопковыми полями обнаружилось поле арахисовое. Молодежь набрала сколько могла, начала лущить и угощаться. Любители капустных кочерыжек сырой арахис оценили бы по достоинству.
Неведомо какая сила привела одного из преподов к тому месту, где обосновались студенты (неужто знал про арахис и пришел поживиться?). То ли преподаватель сам по себе был вредный, то ли позавидовал идиллической картине, но взъярился на молодежь прямо как местный бригадир, стал орать, чтобы студенты на поле шли и норму сбора выдали. Показалось ему, что слишком медленно студенты поднимаются, а одна из девушек прямо-таки вопиюще не торопится, какие-то узелки распутывает:
- Иванова, Вас мои слова не касаются? Вы почему не встаете?
- А Вы попробуйте сами встать после того, как 2 кг сырого арахиса съедите!
***
Как же умолчать о любимой игре мальчиков. Они называли ее «слон». 2 команды по 5-6 человек. В одной команде мальчики, согнувшись и обхватив впереди стоящего, образовывали цепочку, гусеничку-сороконожку, точнее, 12-ножку 2-2,5 м длиной. Мальчики другой команды по очереди разбегались и запрыгивали на стоящих. Когда все запрыгнут, то гусеничка-двенадцатиножка топала до условленного места. Если по пути цепочка не рвалась, то команды менялись местами. Если же по пути случался обвал седоков по вине идущих, то прыгуны снова запрыгивали.
Сейчас я, может, об этой игре и не вспомнила бы, если бы не Славик. Первым, как правило, начинал запрыгивать самый неуклюжий, которому, дай Бог, хотя бы последнего стоящего оседать, а Славик всегда был завершающим в команде прыгунов. Как он взмывал ввысь после разбега! Как он летел над пригибающимися товарищами по команде! И, наконец, как он, перелетев всех, приземлялся чуть ли не на шею впереди стоящего!
У Славика был достойный конкурент по дальности полета – Саша. Он тоже всегда был последним прыгающим в своей команде. Но его разбег был мощным, тяжелым, Саша летел несокрушимо, словно боевой снаряд, а Славик казался воистину невесомым, парил «как пух от уст Эола»…
Наблюдая за прыжком и полетом Саши было ясно, что 6, возможно даже, 7 человек – его предел, а любуясь полетом Славика создавалось ощущение, что ему вполне по силам оседлать первого в цепочке даже если ее построить из 10 человек. Наиболее азартные зрители даже пари заключали: перелетит ли когда-нибудь Славик условную голову "гусенички", приземлившись на площадку, или ожидание такого зрелища напрасно.
Жаль, не было тогда видеокамер, и красота Славикиного полета запечатлелась только в памяти очевидцев.
Еще один очерк на эту же тему http://proza.ru/2020/11/30/1646