Благословенный дом. С выбеленными глиной стенами, окнами в синих резных наличниках, крышей покрытой жестью, выкрашенной суриком в красный цвет. Благословенный дом. С холодным коридором и маленьким, тёмным тамбурком, связывающим холодный коридор с кладовкой и кухней. Благословенный дом. С маминой спальней, со скрипучими полами в ней, со старым шифоньером, в котором мы с сестрой прятались, играя в прятки. Благословенный дом. С залом, детской комнатой с фикусом огромным в деревянной кадке в ней, который стоял, как истукан, и не давал мне по ночам спать. Наш благословенный дом. Сколько годов, месяцев, недель, дней, часов, минут и секунд прожито в нём?
Тёплые волны вибраций проходят по моему телу при воспоминании о доме. Я чувствую те же запахи ароматного чая с чабрецом, вкусных маминых пирожков с картошкой, капустой, яйцом и луком, щавелем. Я осязаю те же соприкосновения босых ступней с полом, спины со стенами и обтянутой жестью печкой, занавесок с лицом, лучей солнца с окнами, солнечных зайчиков с блюдцами с чаем.
А наш двор. В нём хватало места всем: и псу Бельчику, и кошке Оле, и курам, и уткам, и гусям. Живность вся была дружна между собой: цыплята грелись в будке с Бельчиком, с кошкой Олей на завалинке спали маленькие утята.
Палисадник - это святая святых! Каждое своё утро я начинала с него, наблюдая за природой, сейчас это называется медитацией. Как же приятно было сидеть на завалинке в тишине, ни о чём не думая, растворяться в ней, ощущая только своё дыхание, осознавая себя маленькой частичкой чего-то большого и в тоже время, понимая, что ты и есть это что-то большое, и впереди целая жизнь.
Но, вернёмся к нашему дому. Он был построен из самана, поэтому зимой в доме было тепло, а летом прохладно.
Я помню себя в нём с того самого момента, когда коза подняла меня на свои роскошные, длинные рога и разогнавшись, сбросила с себя к забору. Увидев происходящее, брат выбежал из дома и отогнал козу от меня. Сердце моё закатилось от страха. Я широко раскрыла рот, но плач долго не мог вырваться наружу. Но когда это случилось, меня трудно было успокоить. Мне тогда было года два, примерно. Это было как раз после смерти папы. Я отчётливо помню, во что была одета: в тёмно - зелёный плюшевый плащик или пальто с капюшоном, который был завязан под самым подбородком, плотно обтягивая моё личико. Под верхней одеждой на мне была кофта и штанишки с начёсом, на ногах ботиночки. Козе, конечно, досталось из-за меня, но и за мной теперь был пригляд.
Семья у нас была большая, поэтому обедая и ужиная, мы собирались за большим деревянным столом, усевшись на длинную лавку. Только мама сидела на табурете с торца стола. Как - то за ужином, я поперхнулась, да так сильно раскашлялась, что старшие сёстры стали стучать по моей спине. Мне было больно. Я понимала, что от ударов не перестану кашлять. В какой-то момент я успела выпалить: «Ой, батюшки, помогите мне!» и тут же перестала кашлять.
Жили мы в краю танцующих берёз и бескрайней ковыльной степи, окаймлённой сопками, где весна приходила строго по расписанию, лето длилось три положенных месяца, а вот зима начиналась по-разному. Иногда, мягкий снежок ложился на землю в октябре месяце, на Покров день, и не таял до весны. Вся природа замирала, ложилась в спячку. Зимы были суровыми и снежными, и от того казались бесконечными. Особенно морозы крепчали под утро, тогда за окнами отчётливей слышался треск проводов на столбах, провисших от тяжести наледи и скрип снега под ногами. В одно такое морозное утро, когда мама ушла на работу, а старшие в школу, мы с Ларисой остались дома одни. Окно на кухне было всё запорошено снегом и разрисовано белыми, плотными узорами еловых веточек, павлиньих перьев, цветов. Через стекло едва возможно было что-нибудь разглядеть. Мы с сестрой ели перловую кашу, оставленную мамой на печке в алюминиевой кастрюльке, чтобы была горячей, сдобренной небольшим количеством сливочного масла, припивая сладким чаем. В окно кто-то постучал. Это была незнакомая для нас женщина почтенного возраста. Она была высокого роста и одета во все чёрное. Мы испугались и присели под стол, откуда стали наблюдать за происходящим. Женщина придвинула лицо к окну, что-то высматривая. Мы не шевелились.
- Вдруг она зайдёт в дом? – спросила я у сестры.
- Не зайдёт, я дверь закрыла на щеколду, когда мама уходила на работу.
Женщина ещё раз постучала в окно и отошла от него. Мы побежали в зал, чтобы посмотреть, куда она направится, но не увидели её. Она не вышла со двора, но её не было и во дворе. Это нам показалось странным. Когда мама пришла на обед, мы ей рассказали обо всём. Но мама нас успокоила, и сказала, что, скорее всего мы не заметили, как она вышла со двора.
-Может быть бабу Пашу искала? – задумчиво произнесла мама.
Баба Паша, наша соседка, была большой молитвенницей: каждое утро и вечер она молилась перед образами на коленях в своей комнатке. Мы у неё покупали молоко, когда не стало нашей кормилицы Марты, и если приходили раньше положенного времени, то приходилось дожидаться, когда она закончит чтение утренних молитв.
После долгой и снежной зимы, мы так радовались пробуждению природы: весеннему солнышку, ласковому ветерку, который непременно вносил в нашу жизнь что-то новое, свежее. Каждую весну мама выставляла в зале шибку в окне, в самом низу, она служила форточкой, чтобы проветривать дом. Баба Паша знала об этом, и часто приносила нам пирожки или сырники в алюминиевой чашечке и ставила её на подоконник. Мы забирали принесённое ею, делили на всех и принимались есть. Через какое-то время баба Паша возвращалась за своей чашечкой, она пустая дожидалась её на прежнем месте.
Летом мы носились по огороду, засаженному картошкой. Овощи мы не выращивали, так как вода была привозная. Привозили её два раза в неделю. Мы наполняли ею вёдра и кастрюли. Несмотря на недостаток воды, мама каждую субботу топила баню, стирала постельное белье и всю одежду, скопившуюся за неделю в стиральной машинке водой, которую мы приносили из родника, находившегося в степи за несколько километров от дома. Когда я подросла, мне купили маленькие ведёрки, у остальных детей вёдра были большие. Картошка поливалась дождём, который был частым гостем в наших краях. У кого были во дворах колодцы или колонки, те выращивали овощи. У бабы Паши был колодец, но вода была горьковато-солёной на вкус. Какую-то мелочь она всё же выращивала на огороде. Между собой соседи жили дружно: казахи, русские, украинцы, татары, башкиры, немцы, да разве перечислишь все национальности! Летом нас, детей, трудно было загнать в дом, чтобы покормить. Босоногие, мы с утра убегали в степь, поближе к роднику и подальше от дома. В степи мы находили себе пропитание: чабрец, заячья капуста, подорожник - всё шло в ход и, конечно, родниковая вода: мягкая, сладковатая на вкус. Мы пили её из общего ведра, подвешенного на цепь колодезную. Степь нас закаляла, делала выносливее, свободнее, дружнее. Мы отправлялись в неё похоронной процессией, с отдавшим Богу душу котёнком, цыплёнком или ёжиком. И она принимала всех. На холмиках мы оставляли скреплённые проволокой две палочки – кресты, а потом бежали в небольшие берёзовые околки, продолжая там свои игры. В степь мы отправлялись собирать кизяк, для растопки летней печи, которая стояла во дворе, или бани в субботний день, а ещё для удобрения в огород. На летней печке мама жарила хворост, пышки, или пирожки, чтобы экономить привозной газ в баллонах. Возвращаясь обратно домой, по пути мы обязательно заходили на кладбище, где были похоронены: папа, Юрик и Валерик. Клали на холмики букеты из шалфея или ромашек, из тех полевых цветов, которые росли на тот момент в степи, поправляли покосившуюся оградку на могилке братиков, завязывали калитку проволочкой и помнили, что обязательно надо будет сказать маме о том, что оградка покосилась, и скрипят петельки на калитке.
Благословенный дом. Сколько же нас связывает с тобой. Ты был нашей защитой в любую погоду: в зной, дожди, бураны. Особенно мы любили сидеть зимними, долгими вечерами у раскалённой печи, обтянутой жестью: мы грели об неё свои замерзшие спины, вернувшись с мороза, и слушать, как в ней звонко потрескивают поленья, высовывая свои красные язычки пламени через небольшие отверстия кружков. Рядом с печкой стояли совок, веник и кочерга. Мама ловко отодвигала кочергой самый маленький кружок и шурудила в печи догорающие дрова, а на раскаленные угли, сверху укладывала новую стопку поленьев. Комната, в которой стояла печь, тут же вся озарялась, и весь дом наполнялся древесным запахом: берёзовым, еловым или осиновым. Часто вечерами, расположившись у окна, и прядя на прялке пух или шерсть для наших будущих носков или варежек, мама рассказывала нам свои детские истории. Много рассказывала и то, что сама прочитывала: рассказы, повести и отрывки из Библии понятным для нас, детей, языком.
В нашем доме было много картин известных художников, например: «Последний день Помпеи», «Итальянский полдень» Карла Брюллова, «Девятый вал», Ивана Айвазовского, «Незнакомка» Ивана Крамского. Картину «Последний День Помпеи» кто - то подарил маме на День рождения. Меня заинтересовало название картины.
- Почему последний день? – спросила я у мамы.
- Возможно, это был конец света, - ответила она. Он наступает после пожаров, землетрясений или наводнений. А потом на земле царствуют тьма и холод.
- Разве такое бывает?- поинтересовалась я.
- Бывает. Старые люди говорят, что грядет ещё один конец света.
- Почему?- допытывалась я.
- Вы ещё слишком маленькие, для того, чтобы это понять. Но, если конец света настанет, я прижму вас к себе, чтобы всем нам быть рядом в последнюю минуту.
- В какую последнюю минуту? Многое было непонятно. Но я точно знала, что пока умирать не собираюсь.
- Боженька нас всех крепко любит, поэтому не даст разлучить,- сказала мама.
Кто такой Боженька, я в то время знала, и что Он любит всех, тоже знала. Меня интересовало, насколько крепко любит?
- Так же, как ты? – уточнила я.
- Намного крепче.
Я прошла в детскую комнату, села в угол и начала рассуждать: «Если Боженька любит нас крепче, чем мама, то никогда не сделает так, чтобы я умерла. Я ведь совсем маленькая, в школу ещё не хожу. Значит, никакого конца света не будет». Я так решила для себя, и вернулась в комнату к маме и сёстрам.
Особенно я любила наш дом, когда в нём не было электричества. Замолкал телевизор, радио. На столе появлялась самодельная свеча из бинта или марли, пропитанная свиным смальцем, которая потрескивала, как поленница в печи, от неё шёл сильный смрад, и мама начинала свои рассказы. Они длились до тех пор, пока не вспыхивала электрическая лампочка на потолке. «Да, будет свет!» - это наш сосед электрик, дядя Вася Хренов что-то починил, или поднял выбитый ветром рубильник, в трансформаторной будке. Иногда он делал за ночь несколько рейсов, безотказным был. Как его только не уносило ветром, не понятно: щупленький, небольшого росточка, всегда приветливый, с доброй улыбкой на лице. У меня с детства сложилось мнение, что все электрики добрые, как наш сосед. Он был спасителем нашим и в Новогоднюю ночь, когда особенно сильно бураны разыгрывались, а нам так хотелось посмотреть Голубой огонёк! Правда, если дядя Вася не успевал пропустить до боя курантов горячительного домашнего зелья.
Все соседи были такими родными: и тётя Газиза, и дядя Сулеймен со своей большой семьёй, которые жили напротив нас. И дядя Петя с тётей Зиной, которые жили рядом с ними. И баба Паша, которая жила слева. И соседи справа – Вахитовы, которые переехали на нашу улицу за два года до продажи нашего дома. Их дети были нашими ровесниками. Мы учились в одной школе. Раис учился в параллельном классе с Ларисой. После уроков он забирался на крышу дома и светил зеркальцем к нам в окно, когда мы делали уроки.
- Лариска! Опять твой жених на крыше сидит! – шутила мама.
Лариса смущалась и уходила в другую комнату.
Дом наш особенно оживлялся, когда в него входила старшая сестра Марина. Она обладала невероятной энергетикой. Рядом с ней оживали не только все жильцы дома, но и мясорубка, и замороженная свиная лопатка.
-Мамка! Давай чебуреков наделаем! Завтра ведь воскресенье! – говорила Марина, и принималась строгать тонкими, длинными полосками мороженое мясо от свиной лопатки, только что занесённой ею из холодной кладовки.
Мама заводила тесто. Мы с Ларисой чистили лук и чеснок. Тома раскатывала кружки из теста для чебуреков. Валя наполняла их фаршем и жарила в сковороде на раскалённой печке. На кухне вкусно пахло. Как Марина аппетитно ела! Наевшись досыта, но глядя на неё, хотелось съесть ещё один или даже парочку чебуреков. Потом она уходила к себе домой, унося с собой весь шум, суету и выпечку в сумке. В доме становилось тише. В воскресенье приходил брат Вова с женой Валей в гости. Мы снова собирались за большим столом. И снова в доме было оживлённо и весело. Редко приезжала Люба из другого города с семьёй.
Благословенный дом. Сколько ты видел всего: и зефир московский, и пряник тульский! Сколькому нас научил. Как же мы радовались, когда возвращались из похода, или какой – нибудь поездки к тебе. Чуть ли не вприпрыжку шли по наполовину высохшему болоту, ничем не освещенному, кланяясь каждой кочке. Как же мы радовались, когда видели свет в твоих окошках - мама ждёт нас! И как же мы были огорчены, когда настало время с тобой проститься. К сожалению так бывает. Я не могла спать, не из-за того, что фикус стоял, как истукан в детской, я была теперь взрослой, мне было пятнадцать лет, из - за чувства горечи, что я передаю тебя другим людям. Или предаю? Какие они, эти люди? Так ли будут любить тебя, и ухаживать за тобой, как мы? Даст Бог, ты подружишься с ними. Даст Бог.
Спустя много лет мне довелось увидеться с нашим домом. Ему не сильно повезло с хозяевами. С годами он стал приземистей, желтоватый цвет стен, словно кожи, не как у барышень тургеневских. Да, и я стала не та.
Недавно узнала, что наш дом сгорел, видимо настал его последний день на земле. На том месте теперь пустырь. Люди бояться селиться в места пожарищ. Зарастает пустырь бурьяном, прилетают туда птицы, да гуляет там ветер. Но в моей памяти он стоит на том самом месте, второй от переулка, с выбеленными стенами, окнами в синих резных наличниках, крышей покрытой жестью, выкрашенной суриком в красный цвет. Благословенный наш дом.