Вагон дёрнулся, поплыл, потихоньку разгоняясь. И как-то вдруг растворился в сумерках провинциальный вокзал с его часами, фонарями и усталыми торговками на перроне. В коридоре захлопали двери – последние курильщики вернулись с моциона, и снова всё вошло в отлаженный ритм: та-там, та-там…
Мы смотрели на быстро темнеющий за окном ландшафт. Было грустно и почему-то не очень уютно, захотелось задёрнуть казённую шторку.
– Ну что, Марин, может, спать? – неуверенно спросила самая старшая из нас, роскошная рыжеволосая Лера, и глянула на верхнюю полку, где из-под одеяла выглядывала детская пятка. – Не разбудим Лёньку?
– Спит, как сурок, набегался за день, – Марина поправила одеяло, подоткнула получше. – Вот упрямец, всё же добился своего. А я буду переживать, чтобы не полетел на каком-нибудь повороте. Караулить теперь его, что ли?
– Подождём, пусть уснёт покрепче, а мы его потом потихоньку вниз перенесём.
Спать, и правда, не хотелось. Мы сходили за чаем, достали из пакетов печенюшки с конфетами и постепенно опять разговорились.
– А я всё-таки настаиваю, что самое лучшее время для женщины – двадцать пять-тридцать лет. Уже и опыт есть, цену себе знаешь, но всё ещё молода и прекрасна. Замечательный возраст, хоть для замужней, хоть для свободной. Алёнка ещё не понимает, – Лера хитро посмотрела на меня. – Тебе и сейчас-то всего девятнадцать, а плачешь: где мои шестнадцать лет?
– Потому что в шестнадцать всё ещё было впереди, и казалось, что жизнь прекрасна, а сейчас…
– …одно сплошное разочарование, – закончила за меня Лера. – Нет, шестнадцать лет – тяжёлый возраст, хоть и чудный, мне бы не хотелось повторить. Мечешься, всего хочется, и радостно, и страшно. То ли взрослая, то ли дурочка малолетняя. Мне даже твои девятнадцать даром не надо, а вот Маришкины бы двадцать семь… Самый расцвет! Красавица, одни чёрные кудри чего стоят! Жаль, короткие. Всегда мечтала быть брюнеткой, – она вздохнула: – А мне уже без краски никак, седина появилась. Возраст.
Я затарахтела было, мол, какой там возраст, тётя Лера, но осеклась – уж очень напряжённым мне показался Маринин взгляд, будто увидела она в ночном окне что-то странное, чужое.
– Вы что, Марина? Случилось что-то?
– Да нет, ничего страшного. Вспомнилось… Девочки, а рассказать вам историю про мои чёрные кудри, и почему я их не отращиваю даже до плеч?
Конечно, мы захотели услышать.
– Мои волосы всегда были очень тёмными и очень густыми. Мама рассказывала, что в роддоме санитарки бегали по очереди смотреть на необычную девочку с шикарной шевелюрой. Не помню, с какого момента меня перестали подстригать, только изредка кончики подправляли хорошими немецкими ножницами. Может быть, по-настоящему и не стригли никогда. Особенно гордился дочкой папа.
Я росла, но волосы мои росли ещё быстрее. Годам к тринадцати стали появляться проблемы. Для того, чтобы расчесать и заплести косы, маме приходилось ставить меня на табуретку, потому что в распущенном виде кудри могли просто стелиться по полу. Да и долгой была эта процедура.
Дальше – больше. В старших классах на меня почему-то взъелась наша русичка, и особенно сильно её раздражала причёска. Наверное, в чём-то она была права – косы стали настолько тяжёлыми, что если я отбрасывала их назад, голова невольно поднималась. И тогда русичка шипела: «Что, Ермакова, нос задираешь?» Я перекидывала косы вперед, голова опускалась, и тут же: «Уже на товарищей исподлобья смотришь?» Её длинный, как у бабы Яги, нос, казалось, сейчас ткнёт прямо мне в макушку, а ногти с бледно-лиловым лаком превратятся в лезвия и отчикают мои несчастные волосы.
И ещё я стала думать, что одноклассники за моей спиной посмеиваются.
Но и косы свои стричь было ужасно жалко.
И всё же я стала собирать какие-то карманные деньги, чтобы натихую от родителей сдаться на экзекуцию парикмахершам.
Когда об этом узнал папа, он до того рассвирепел, что побежал в школу и устроил русичке прямо в учительской настоящую выволочку: «Если у вас, Лидия Ивановна, на голове три пера, то это не значит, что надо унижать учеников и подавлять их своей завистью!» Хорошо, что всё происходило не на перемене, и в коридоре не было детей. А я об этом узнала, потому что вечером подслушала разговор родителей.
Ужас мой был безграничным, но, как ни странно, на следующий день русичка не обмолвилась о происшествии ни словом, и вообще от меня отстала. Ещё более странным было решение папы всё же укоротить моё богатство.
Как же легко мне стало носить такие короткие косы – всего лишь до пояса!
Ну вот, так я и жила со своими замечательными косами, иногда лишь завидуя одноклассницам с короткими стрижками. А они завидовали мне.
Я окончила школу, устроилась в строительный трест секретаршей – с первого раза поступить в универ не получилось. Подтягивала по вечерам математику, по субботам бегала с подружками на дискотеку. И всё бы так и шло, как у всех, но однажды утром в зеркале я себя не узнала. На меня смотрела странная женщина – лицо молодое, а волосы абсолютно седые. Белые, как простыня.
Я перебирала прядь за прядью, но ничего не менялось. Родители уехали в санаторий, мне даже поделиться своим шоком было не с кем. И не стоять же бесконечно перед зеркалом!
Я расчесалась, кое-как закрутила волосы в тяжёлый пучок – тут же стала походить на какую-то бабулю, и пошла на работу. Коллеги, конечно, тоже были поражены: «У тебя что-то случилось? Может, нервничала вчера? А, наверное, приснилось что-то страшное?» Не помнила я свой сон, и не случилось ничего.
Весь вечер мы с лучшей подругой ломали голову над тем, что могло произойти, и главное – что теперь делать. Что делать, что делать – или купить краску, или жить так. Говорят, что с человеческим организмом и не такое случается.
И вот, наверное, через неделю после этого непонятного события я столкнулась на улице со странной старухой. Город наш не слишком маленький, но мне всегда казалось, что в своём районе я знаю всех. А эту женщину я никогда раньше не встречала – одета непривычно, в выцветшей ветхой косынке, завязанной под подбородком по-деревенски, зато в тонких кружевных перчатках. Хотя нет, в какой-то момент её лицо мне показалось вроде как знакомым, но сосредоточиться на этой мысли никак не получалось.
Она подошла, и очень скоро мы уже говорили о моей внезапной седине.
– Я знаю, как тебе помочь. Пойдём.
Не спрашивайте, почему я за ней пошла, я не знаю. Шли долго, по территории старого заброшенного завода, мимо котельной, гаражей и сараев, по каким-то самостроям. Наконец, за бетонным забором блеснула река, и стало понятно, что это лодочный кооператив с так называемыми «эллингами», место в городе известное. В один из таких эллингов мы и зашли…
– Да ты с ума сошла! – Лера даже подпрыгнула, но тут же прикрыла рот рукой и перешла на шёпот. – Как можно было идти в такое нехорошее место, да ещё и с незнакомым человеком!
Марина вздохнула, пожала плечами и коротко сказала:
– Молодая была, глупая, да и плохо соображала.
– Это был цыганский гипноз? – мне стало ужасно жаль, что Лера сбила Марину на самом интересном месте. – А дальше? Там было страшно?
Марина, похоже, решила быстро закруглить рассказ.
– В домике было темновато, ничего толком не разглядеть. Старуха достала откуда-то пучок травы, сняла перчатки, немножко перетёрла травки в пальцах, завернула всё это в тряпку – я вдруг поняла, что это её деревенская косынка, и сказала: «Заваривай кипятком, настой каждый день втирай в волосы. Только ни в коем случае не промывай водой, пока седина не уйдёт».
– И вы…
– И я так и стала делать, как она сказала. И знаете, постепенно волосы, и правда, стали темнеть. Но мне казалось, что это они от отвара темнеют, или вообще уже от грязи. Чем дальше, тем глупее мне казалась вся эта затея. Я опять пошла в тот лодочный кооператив. Только найти нужный эллинг так и не смогла. Облазила там всё, но даже ничего похожего не попалось. И спросить не у кого – вокруг ни одной живой души, не сезон. Вот когда я испугалась! Побежала домой, быстро вымыла волосы, и не один раз, и не одним шампунем. Как ни странно, оказалось, что цвет, действительно, вернулся! Но с того момента стали мои волосы сильно выпадать. Остановить этот ужас и сохранить хоть какие-то остатки шевелюры удалось только короткой стрижкой. С тех пор я не ношу длинные волосы.
Марина замолчала, а мы какое-то время ждали – показалось, что это ещё не всё. Я не выдержала:
– И вы больше не встречали ту… ведьму?
– Нет. Но мне не даёт покоя одна штука, которую я всё же заметила. Когда старуха сняла перчатки, у неё оказались длинные ногти с бледно-лиловым лаком…
Я ахнула:
– А нос? У неё был длинный нос, как у бабы Яги?!
Марина ответить не успела, потому что с верхней полки раздался тихий скулёж. Марина подхватилась, засуетилась возле сына, а тот всё приговаривал: «Баба Яга, баба Яга». Лера посмотрела на меня с укоризной, покачала головой и твёрдо сказала:
– Всё, спать. А разговоры завтра.
Но утром Марина с Лёнькой вышли на своей станции, и мы так и не услышали продолжения этой невероятной истории.
Правда, иногда в памяти вдруг всплывала одна деталь. У нашей попутчицы, рыжей красавицы Леры, лак на ногтях был бледно-лиловым...
Не знаю, может, это я уже сейчас невольно насочиняла, и не было у неё таких ногтей? Да и что необычного в лиловом лаке…
• Имена героев изменены.