Сначала Мартин не понимал зачем нужна палка. Но когда я его раздразнил и он вцепился в нее зубами, тогда я отпустил руку. Он подержал палку в зубах, и разжал зубы. А как только он выпустил палку из пасти, я тут же схватил ее и бросил подальше на песок. Мартин помчался за ней. И схватил. Потряс головой, не зная, что с ней делать. Палка не сопротивлялась. Тогда он понёс ее ко мне назад. И я бросаю палку опять, и все дальше. И наконец, забрасываю ее в воду, думая, что Мартин не поплывет за ней и я вновь уткнусь лицом в песок и забудусь в думах о своей человечьей жизни. Но нет. Он спокойно входит в воду, плывет, закусывает палку и неспешно возвращается. И опять палка лежит у моих ног. И на этот раз он возвращает мне не только палку , но и каскад морских брызг. Чтобы отряхнуться, он подходит ко мне поближе обдает меня брызгами и я неизменно вздрагиваю и вскрикиваю. Он делает это не раз и не два и всегда неожиданно и постоянно отвлекает меня от человеческих дум.
Мартин не выше таксы, но несколько короче. Шерсть свисает вниз, закрывая лапы. Шелковая, голубая с перламутровым отливом, вьющаяся шерсть. Но самое главное - уши. Уши почти как у спаниеля. Но приподняты вверх, не сразу свисают вниз. И когда он бежит, то ушки порхают, как крылья бабочки. Собственно и называется эта собака – бабочкой, только по французски. Если рассмотреть картины, изображающие французских королевских особ, семейные портреты знатных, родовитых семейств, то на многих, если не на всех картинах, можно рассмотреть этих маленьких собачек – бабочек. Когда королям пришел во Франции конец, полетели в корзины гильотин напудренные головы, то взялись и за этих собачек. Они были символы ненавистной для черни голубой крови. Истребили и собачек.
Уж не знаю как, с помощью соседних стран, где не было такой дикости, через сто лет, когда страсти поутихли, восстановили французскую породу. Ну, а головы восстанавливать не стали и остались они разделенные гильотиной с телом.
Так мы проводили время. Я в думах о превратностях человечьей жизни, а потомок королевских питомцев в атаках на палочку.
Когда Мартину долго не удавалось оторвать меня от моих человечьих дум, то он набрасывался на палку, поддевал ее лапой, рычал на нее, стараясь ее оживить, чтобы она опять волшебно полетела по воздуху, а он ее бы догнал и схватил, и победил, и сжал зубами, словно мстя живодерам за всех своих предков. И я опять отрывался от дум и бросал палочку в море. А Мартин скакал, взмахивая своими перламутровыми, шерстяными ушами, и побеждал, и мстил.